Хроника пикирующего мотылька или истерическая хроника в жанре ра

Детям до 16 лет от Р. Х. не рекомендуется

Хроника пикирующего мотылька

Так уж случилось давным-давно, что Айке взгрустнулось. Впрочем, я не стану утверждать, что темноволосая – а может быть, и нет, большеглазая – а может быть, даже очень, - девушка была Айкой. Сколько изначальных имен затерялось в аллитерациях плохо срифмованных звезд, облетело щемящей пыльцой маргариток, онемело кричащим беспамятством губ… Может ее когда-то звали Хетшупсират или там Изольдой, Дульсиней, или Лаурой, Леночкой или Машей… да путь даже Феклой Дормидонтовной!

Она не обидится, если я, невзначай, спутаю звук-другой в ускользающей мелодии ее имени. А что подобная путаница может в известной мере осложнить восприятие нашей Хроники пикирующего мотылька, так разве Айка говорила, что будет легко?

- Тяжело быть первобытной женщиной, - могла бы подумать Айка. – Тыщу лет не видеть элементарных удобств, приличествующих нашему полу: ни тебе ванны с джакузи, ни прокладок с крылышками. И где он, где этот «мальчик с пальчик» со своими сменными насадками, чтобы скрасить одиночество долгими первобытными вечерами?

Но Айка и не догадывалась, что в таком далеком будущем ученые мужи обзовут ее первобытной, и поэтому она просто задумалась, как нелегко быть женщиной. А непосредственным поводом для столь минорного умозаключения послужило отсутствие листьев первобытного лопуха в поле, а точнее поляне, ее зрения. И что самое грустное, на расстоянии протянутой руки! Дело в том, что девушке приспичило обогатить культурный слой неолита в мало приспособленном для этого, как обнаружилось, месте. Но, увы и ах, с природой, тем более, собственной, не поспоришь.

Айка и не пыталась…С нарочитой жеманностью отряхнувшись, она, загрубевшими в постоянной борьбе за выживание, пальчиками надергала противно зеленого мха с поваленной секвойи, и с отвращением сплюнув, заелозила замшелой стариной между возмущенно вздернутых ягодиц.

Покончив с приличиями, девушка вызывающе одернула набедренную повязку, и с достоинством удалилась, оставив за собой сиротливый артефакт зарождающейся цивилизации. Да-да, в диком-диком лесу чуть севернее нынешнего Бобруйска.

И на душе ее было тоже сиротливо. Хотя, если бы Айка, - то ли девушка, а то ли виденье, - оглянулась, она бы заметила, как что-то донельзя хрупкое и ярко-беспечное внезапно сложило свои трепетные крылышки - над кучей малой, еще хранящей тепло ее тела... Говорят, что если сложить воедино пятнышко солнечного света, пригоршню небесной синевы, тень играющих детей, вороновый отлив девичьих косичек, желтизну опадающей листвы, зелень сосновых игл, оранжевые блики луговых цветов, то, как раз, и получиться мотылек.

И если бы Айке пришла в голову странная в то время идея, что весь мир – от дуновения ветерка в жаркий полдень до валенка человека, не ступавшего на Южный полюс – одухотворен…Если бы мимоходом ощутила, что даже грубые камни ее века могут чувствовать легкую поступь девичьих ног, она бы все своим хрупким естеством откликнулась навстречу робким поцелуем порхающего солнышка.

Но, увы, надо признать, Айка была всего лишь милой, немножко взбалмошной девушкой, а никак не вляпавшимся по уши в истину философом. Девушка так и не заметила, что сама Мать-природа намекает, что она ни за что не оставит своего заблудшего в диком лесу ребенка в большой нужде. Жизнь-женщина пыталась нашептать Айке на сердце, что к ее услугам, ее естественным потребностям и капризам не то, что жалкий Lappa Tomentosa, а самые нежные, самые задушевные из вещей этой мира.

Не зря же, будучи мудренее на столько тысячелетий, древние греки называли душу Психеей, бабочкой легкокрылой. Хотя, в этот миг, Айка, может быть, и испугалась бы забираться в дебри мистической энтомологии. Скорее всего, как свойственно всякой женщине, она бы предпочла живые, осязаемые крылышки в своей промежности всем шестикрылым херувимам в небе. А последние, не исключено, не на шутку бы разобиделись, что не им отдают предпочтение…

В любом случае, крылья мотылька ли, херувима ли, все же куда возвышенней, чем надоевший лопух. И даже, если хорошенько подумать, - самая мягкая туалетная бумага, хоть с усами и шелковистой бородой самого Усамы Бен Ладена! Но Айка и не догадывалась, что ее современным подружкам будут и такое доступно, и поэтому просто злилась на тяжелую женскую участь, когда даже лопуха средь бела дня не сыщешь.

Лирическое отступление

Важней всего погода в domme

Черной кошке на лицо тучка набегает

И духи запахли вдруг летнею грозой

Я притих, как Микки Mouth, что прекрасно знает –

Все на свете отольется кошкиной слезой

В тихом омуте зрачков молнии резвятся

И небрежный взмах ресниц навевает страх

Не к лицу под юбкой мне от судьбы скрываться

Коль нависло надо мной облако в трусах

Облако в улыбочку, облако в цветочек –

Что ни грезится порой в грусти неземной:

То слезами изойдет милый ангелочек,

То зальется смехом вдруг чертик озорной!

Все, что бабушка его надвое гадала,

Все, что добрый доктор Фрейд внучке прописал…

Ты росинкой на лету надо мной свисала

Я былинкой под тобой на ветру дрожал

А погода в доме день изо дня крепчала,

Зонтик юбки надо мной высоко взлетел!

Мокрой киской промеж нас тучка пробежала –

Только я поймать ее в этот раз сумел…

*****************************************************

ПУТЬ СОБАКИ ИЛИ ДИОГЕН НА ПОВОДКЕ

Вернувшись в стойбище, девушка наскоро перекусила свежезапеченным бедрышком мамонта, которое притащил, приударявший за ней, сын вождя Хома. Он стоял рядом и терпеливо ожидал, пока Айка утоляла свой голод, и та, швырнув обглоданную косточку лохматому Кабыздоху, одарила парня небрежным кивком головы. Но Хома, с первобытной брутальностью намекнул, что рассчитывает на благодарность посущественнее, прямо здесь, в тенечке у шалаша. Не тут-то было - вместо предвкушаемых нежных ласк Хома немедля схлопотал звонкую пощещину.

Девушка проводила его тяжелым взглядом, отстраненно потрепала по загривку довольного жизнью Кабыздоха, и тут ее в сердце кольнула гневная мысль:

-- Как же так, я приручила дикого пса, дикую лошадь, дикую корову, и даже совсем дикого Мурзика…А тот, кого ты видишь каждый день, чей храп ты слышишь каждую ночь, так и живет дикарь дикарем?!

Осмелимся утверждать, что в этот миг в первобытном лесу близ Бобруйска и родилась человеческая цивилизация. Ведь что бы не думали изнуренные яйцеголовым онанизмом творцы фаллоконтинентальных ракет, человеческое достоинство заключается в обуздании грубой животной мощи такой хрупкой, такой беззащитной в своей человечности, красотой. Красотой в искусстве, человеческих отношениях, в дизайне женского белья, наконец!

Ведь под какими же флагами, если нескромно заглянуть под юбку истории, шагали легионы Цезаря навстречу Клеопатре, неслись с именем Мадонны на пересохших губах тамплиеры, трахались со смертью в боливийских джунглях барбудос Че Гевары? На каких шелковых листах, если читать между строк, писались сонеты Лауре и лики Джоконде, фуги Баха и даже, не поверите, марши Мендельсона?

В общем, если вы хотите найти красоту – ищите ее. Да, ее зовут все так же: Айка, Изольда, Дульсинея, Машка из соседнего подъезда…

Айка, впрочем, об этом еще не думала. Краем глаза посматривая, как Кабыздох, разомлев на солнцепеке, лижет себе фаберже, она, точно так же лениво и разморено, определялась со своими благими помыслами:

-- Вначале я буду воспитывать своего дикаря как друга женщины, затем как игривого жеребенка, затем как ласкового теленка…В размышлении, как же быть с котом, Айка в сердцах решила, что скотом он и останется. Но потом решила, что на него найдется своя киска!

В общем, наша первобытная девушка была не из тех, кто пасует перед трудностями. И уж если она решила облагодетельствовать человека, то ему сразу можно было лезть в ошейник. Самый крепкий в мире ошейник, сплетенный из манящего сияния глаз, призывного дрожания губ, детской твердости сосков, стыдливой сладости лона, гордого падения коленей, соленого хихиканья пяток…

Послав пробегавшего мимо мальчишку за ничего не подозревающим Хомой, красавица, призадумавшись на мгновение, вытерла свои жирные руки не о набедренную повязку (как это считалось подобающим среди первобытных дам), а о довольно таки сомнительной чистоты пятку. Затем она сунула ее в пасть слегка удивленному такой бесцеремонностью Кабыздоху. Тот принюхался, лизнул – и расплылся в благодарной собачьей улыбке по Айкиной пятке.

И когда Хома, наконец-то, не запылился явиться, то будь он искушен в гадании по левой пятке, смог бы легко догадаться, что под въевшимся слоем пыльцы и банальной грязи, под шершавым собачьим языком трогательно и призывно зарозовела линия его судьбы. Но и без этого виденье дивной чистоты не оставило простого первобытного парня совсем уж равнодушным – он даже смачно сплюнул от обуревающего его непонятного чувства тревоги и томления в области паха.

-- Хома, ты хочешь быть моим другом? – спросила тем временем, невольно взвизгнув от слишком щекотливого усердия верного пса, Айка.

- Да, само собой…Пойдем, значит? – первобытный мачо с истинно животной страстью и недвусмысленностью выразил обуревающие его чувства.

- Как захочешь, но только тогда, когда ты станешь мне настоящим другом. Для начала, взяв пример хотя бы Кабыздоха! – засмеялась в ответ Айка. – Он, хоть и тварь бессловесная, а знает, как удружить своей хозяйке. Ты же видишь, я сегодня так набегалась в поиска этой проклятой трын-травы, ножки у меня устали, грязные же, видишь, совсем… Вот полижи мне пятку со щенячьим восторгом, чтобы она разомлела, разнежилась – вот тогда я сама за тобой побегу!

Хома чуть челюсть не уронил от такого предложения. Но, во-первых, он был таким же лопухом, как и нынешние мачо, и мысли его не могли сосредоточиться сейчас ни на чем, кроме рая за шалашом. Во- вторых, он был умнее, чем большинство современных мужчин, потому, что доподлинно знал: все женщины – ведьмы, и спорить с ними себе дороже. А в-третьих, здесь и сейчас одна из них творила первое в мире колдовство: и кто бы мог устоять перед колдовством ее губ, ее глаз, ну прочих волшебностей…

Под тяжестью таких обстоятельств сильный пол пал на четвереньки, и, стиснув зуба, коснулся поджатыми губами Айкиной пятки, успев при этом грубо толкнуть локтем ни в чем не повинного пса.

- Смелее, смелее, - подстегнула его ушлая девушка.

Хома показал ей язык, и ощутил в ответ шершавую нежность Айкиного тела. Он дышал горьким ароматом лесных трав, слизывал по крупинке потемневшую соль земли, и даже пятнышко птичьего помета, в которое невзначай вступила Айка, не оставило на его губах неприятного осадка. А на девичьем лице в это время застыла гримаса острого наслаждения, и, лишь порой - когда Хома уж слишком распускал свой язык - на нем отражалось осознание всей щекотливости положения…

Наконец-то, понукаемый резвой Айкиной ножкой, Хома смахнул услужливым языком всю пыль пройденных девушкой дорог. Она в полном изнеможении сунула розовые, как у младенца, пальчики в жаркий рот, и ленивым удовлетворением отметила, что мужчина, определенно, способен на большее, чем любой кобель. Если, конечно, его должным образом приручить.

- К ноге!

Хома медленно освободил нежные пальчики из своей дрессированной пасти и привстал на колени.

- Молодец! Вот даже Кабыздох на тебя с уважением зыркает.

Мачо согласно кивнул головой, покосившись на пса, который, обнаружив себе достойную замену, снова увлеченно вылизывал фаберже.

- Если будешь стараться, то я завтра позволю тебе поухаживать и за другой пяткой! А может, и еще кое за чем…

Но, когда Хома, ободренный похвалой, попытался увлечь девушку в обещанный тенечек, Айка сослалась на то, что тот свой грубой щекоткой довел ее до головной боли. Такие вот дела.

Тем не менее, на следующий день, ввиду проявленного желания идти по тернистому пути прогресса и цивилизации, парень все же был допущен к левой пятке. Правда, на ощупь и вкус он особой разницы так и не ощутил, что лишний раз свидетельствовало о прискорбной грубости манер и неразвитости чувств. Над этим еще предстояло работать и работать, чем Айка и занялась, не покладая ног.

Попираемый ее благими намерениями, Хома с каждым днем демонстрировал все большие успехи, так что Кабыздох вскоре уже в подметки ему не годился. Научного интереса ради, Айка как-то доверила все ту же многострадальную левую пятку кобелям мужского и псиного племени одновременно, и окончательно уверилась, что Человек по праву назван царем природы. Естественно, это ей не помешало и далее устраивать такие потешные состязания, но уже в порядке обычного развлечения…

В общем, казавшаяся поначалу вздорным капризом, Айкина воспитательная затея увенчалась полным успехом, и в ознаменование этого Хоме было доверено поухаживать и за святая святых вечной женственности. Правда, и здесь первенство принадлежало все тому же Кабыздоху – и вовсе не потому, что Айка усомнилась в человеческом гении. Просто уже в то незапамятное время было принято всякие сомнительные новшества испытывать, по возможности, на животных.

Надо сказать, что соблазненный запахом лубриканта из свежезагнанного мамонта, верный пес без колебаний протянул киске язык дружбы. И, покоренная такой собачьей преданностью, девушка частенько выводила киску на прогулку именно с Кабыздохом. Может быть, даже чаще, чем сочло бы подобающим большинство нынешних девушек. Но тут следует учесть, что в те времена лубрикант из натурального мамонта был куда как доступней.

А вот с Хомой, на первых порах, возникла неожиданная проблема. Увидев, что лохматый проныра держится на коротком языке с Айкиной киской, тот вдруг возревновал. И, как это свойственно мужчинам, начал ругаться всякими неприличными первобытными словами, даже пнул ногой ни в чем не повинного Кабыздоха…

И только, когда Айка со всей возможной предупредительностью, объяснила Хоме, что он полный дурак, а вот умным людям свойственно испытывать свои идеи сначала, к примеру, на собаках, тот понемногу успокоился. Пристыженный, он, бормоча слова извинения, протянул и свой язык дружбы фыркающей киске. Правда, почти все извинения запутались в ее густой шерстке, но Айке все равно было приятно. Неважно насколько внятно и членораздельно произносятся те или иные звуки, главное – насколько они уместны. И если кто-то скажет, что далеко не все женщины воспринимают значение слова «подлизываться» именно этим самым местом, то впору усомниться в его знании прекрасного пола. Любая уважающая себя киска только негодующе фыркнет в ответ на столь возмутительные речи…

Естественно, с этого момента киска по-хозяйски свернулась клубочком на губах Хомы. Его язык стал настолько искусен в выполнении любых ее капризов, что никому бы и в голову не пришло вылизываться без его помощи.

Стоит заметить, что не меньшее удовольствие Айке доставляли и романтические прогулки втроем. Хома давно уже смирился с присутствием Кабыздоха, и научился противопоставлять звериному чутью и гибкости языка гибкость человеческого ума, облагороженную чуткостью любящего сердца. Когда четвероногий приятель, по обыкновению, бестолково елозил в промежности, Хома уверенно продирался сквозь влажные джунгли шерстки к самым потаенным, самым сокровенным прелестям. Повинуясь Айкиным окрикам и развившейся интуиции, он доводил их до такого блаженного состояния, что те уже и не знали на каком они месте: между ног или между губ, на земле или на небе?

Не отказывался Хома и от естественного сотрудничества с братом меньшим, и Айка, в таких случаях, просто млела от удовольствия. Особенно, когда языки доводили их до одного места, и там начинали извечную – но, на Айкин взгляд, вполне извинительную и даже желанную – грызню двух кобелей за одну киску.

В общем, не прошло и двух месяцев усиленных занятий с нашим мальчиком, как Айка решила, что теперь не стыдно с ним и на люди выйти. Не будем лукавить, Хома поначалу не слишком обрадовался предстоящему публичному признанию своих успехов. Девушка даже испугалась, что не сможет удержать своего питомца на коротком поводке, заблаговременно ее припасенном именно для первого выхода в свет.

И только когда ее новый друг женщины поднял кверху лапы, напрочь отказываясь куда-то идти, и перед людьми позорится, Айка призвала на помощь киску. Присев на корточках над красным от возмущения лицом, она успокаивающе улыбнулась снисходительными губами, нежно поцеловала в лобик…позволила Хоме сунуть нос, куда следует, а затем и язычок…таким образом Айке удалось успешно заткнуть рот разгневанному мужчине.

Стоит заметить, что этот способ сохранил свою действенность и поныне, вот только современные женщины из-за ложного понимания мужской психологии не так откровенно готовы его применять. И понапрасну, ведь ничто не действует так успокаивающе на человека, как эта самая «белая и пушистая», что мурлычет у него на губах. Сделав столь важное открытие, Айка даже подпрыгнула от восторга, так что Хоме пришлось изо всех сил тянуться за разыгравшейся киской.

-- Что же, ты сегодня должен получить свое собачье имя, - объявила Айка, успокоив дыханье. – Властью, данной мне над тобой, нарекаю тебя «Диоген»!

Девушка не зря дала своему питомцу столь звучное имя. Ведь так впоследствии нарекли одного из древних мудрецов, который имели обыкновение бродить днями с красным фонарем в поисках человека, и, не обнаружив оного, заниматься рукоблудием при стечении народа…В общем, всю эту праздношатающуюся компанию так и прозвали киниками, то есть собачьими отродьями, так как эти недостойные мужи на всех катили бочку, и вели себя хуже облезлых псов с городской помойки, чем несказанно и гордились. Впрочем, совершенно незаслуженно.

Вот если бы какая-нибудь античная Цирцея догадалась обучить их приличным манерам, то, может, они бы и вошли бы на поводке в пантеон великих мужей древности. А так, и самый известный из них, тот же Диоген - и тот не достоен целовать даже след Айкиной киски на мокром носу Кабыздоха!

Надо сказать, что появление Айки с Хомой, семенящим на четвереньках рядом не вызвало такого ажиотажа, который непременно произошел на улицах древних Фив или современного Бобруйска. Это, разумеется, свидетельствует не в пользу нашей цивилизованности. А тогдашние матроны только качали головами, думая про себя:

- Чем бы девки не тешились, лишь бы не плакали!

Женщины помоложе заинтересованно вертели головами и задницами, а мужчины привычно кряхтели:

- Во, посмотри, чего эти бабы с нами творят…

Айка же с чувством законной гордости объясняла стар и мал, что она вот решила взять да приручить мужчину. Пока что получилась собака, но, согласитесь, и это уже кое-что! В доказательство своих слов на главной площади селенья девушка продемонстрировала несколько трюков, которым она успела обучить своего питомца.

Понимая, что подвести хозяйку в этот момент ну просто никуда не годиться, Хома выполнял команды «К ноге», «Между ног», «Лежать», «Лизать» с таким неподдельным рвением, что привел в неописуемый восторг всю публику, в особенности известного пола.

Некоторые, движимые невинным чувством любопытства и зависти, разумеется, белой, даже начали просить, ну это, самим проверить, так ли Айкин питомец хорош. Девушка, взглянув в по-собачьи преданные глаза Хомы, согласно кивнула головой.

Так что в этот день пятки большинства женщин племени стали заметно чище, а что касается кисок, то, глядя на распухший язык и губы виновника подобного праздника гигиены, Айка решила ограничиться только лучшими подругами. Но поскольку она была девушкой общительной, то, незаметно сплевывая рыжие, русые, черные, мягкие, колючие, волнистые, длинные и еще длиннее шерстинки, Хоме в какой-то момент захотелось просто взвыть. И это со всей очевидностью доказывало, что Айкины усилия по воспитанию в мужчине друга женщины не прошли даром, кто бы там не говорил:

- А мог бы и поглубже, посильнее, понежнее, побыстрее, помедленнее, почище…

Естественно, что после такого представления, немалая часть Айкиных соплеменниц решили посвятить себя такому благородному, хоть и не всегда благодарному, делу, как приручение диких мужчин. А те, глядя, на мечтательные лица своих подруг, нервно покусывали губы.

Само собой, по случаю таких умопомрачительных перемен в жизни первобытного племени был устроен, не отходя от площади, настоящий пир горой. Когда стемнело, и на небе, ярко как никогда, засияло созвездие Гончих псов, мудрые женщины племени сочли этого хорошим предзнаменованием. А прочие жгли дымные костры, водили задорные хороводы, и крайне метко бросали костями мамонта в бубен шамана.

Женщины, потягивая бодрящую сому сквозь полые стебли белены да закусывая веселящими грибочками домашнего посола, все больше утверждались в своем истинном предназначении. И уже то тут, то там, в свете весело потрескивающих костров, возникали импровизированные очаги первобытной культуры, слышались залихватские возгласы «К ноге», «Между»…

Сами мужчины, отнюдь не гнушаясь бодрящих напитков, уже и без чьих бы то ни было команд, ползали на четвереньках. Также обнаружилось, что ароматом лесных трав очень даже уместно занюхивать их перебродивший сок, а если пятку предварительно смазать мамонтовым жиром, то легкая закусь сама в рот идет.

Да и на киску, хоть саблезубую, все готовы были пойти хоть с голыми руками. Правда, когда даже лучшим охотникам племени не позволили их распускать, то начали возникать неожиданные проблемы: языки почему-то все чаще заплетались в завитках дремучей шерстки – и освободиться удавалось отнюдь не сразу… Женщины, вероятно, глубоко страдая в процессе подобной эмансипации, томно постанывали и повизгивали. А случайно проползающие мимо мужчины обменивались понимающими нескромными взглядами, мол, слабый пол, как не крути!

Со дня своего бурного выхода в свет, Айка со своим верным другом стала желанной гостьей в любой хижине. Она давала дельные советы, щедро делилась накопленным опытом, и естественно, охотно демонстрировала на Хоме тонкости обращения и дрессуры. Все, без исключения, перспективные «мальчики» племени проходили через Айкины ноги, оттачивали гибкость языка и ловкость губ на ее жесткой, но справедливой шерстке.

Надо сказать, что уже в то незапамятное время женщины отличались крайним индивидуализмом и самомнением, и никак не желали стричь свои киски под одну гребенку. Кто-то, без особых фантазий, предпочел обнаружить под своей набедренной повязкой светскую львицу, кто-то разъяренную тигрицу…Но некоторые, в поисках тотемного самовыражения, отыскали и ежика в тумане, и даже лягушку-квакушку (само собой, царевну). Таким образом, женское любопытство и тщеславие довело первобытное общество до крайних форм тотемизма, со всеми его непредсказуемыми издержками.

Например, особенно несладко пришлось шаману, поскольку его нерадивая ученица возомнила себя магической птичкой Черный Ворон. Оно бы и ничего, но окрыленная этим открытием, птичка теперь норовила каждую ночь свить гнездышко в бороде первобытного мудреца, невразумительно ссылаясь на какие-то магические надобности, дескать, недоступные примитивному мужскому уму. Вследствие этого шаману все реже удавалось всхрапнуть в свое удовольствие из-за боязни потревожить чуткий сон ученицы.

Хорошо, что у кудесника была на заначке волшебная трава. Одна только маленькая щепотка – и Черный Ворон дрыхнет без задних ног! А гнездышко, пользуясь таким случаем, вылетало на волю, пило настоянный на белене самогон большими глотками, и билось головою в бубен.

Иногда на эти звуки сползались близлежащие мужчины, и трогательно мечтали о том времени, когда золотой век под немытой пятой матриархата смениться на век свободы не видать! Женщины сквозь пальцы смотрели на то, как их распустившиеся питомцы чешут языками – главное, чтобы не прикусили...

Лирическое отступление

Друг Женщины

Ты можешь волком на весь мир-р-рычать,

Ты ни к чему на свете не привязан.

И все же помни, мой Дружок, что стать

Ты верным другом женщины обязан!

Ей утром кофе приноси в постель

И постоянно получай по носу,

Забыв, что вольно не в любую щель

Холодным носом тыкаться без спросу

Будь вечно пьяным от ее духов

И, по ошибке, зарычи на маму

Такой песец Венере без мехов

Украсит сразу жизни мелодраму...

Душой и телом выполняй «к ноге! »

И между ними замирай моляще

Подошвой стань на женском сапоге,

Чтоб на прогулку выводили чаще

Не трусь бросаться даже в бой часов,

Не затевая беспричинной драки

Намордник ее шелковых трусов

Есть гордый знак воспитанной собаки!

Носи его с достоинством, друг мой

Скули от счастья, с удивленной миной

Вдруг осознав, что человек, порой,

Сильней своей породы кобелиной!

*****************************************************

ПУТЬ ЛОШАДИ ИЛИ АРИСТОТЕЛЬ В ЯБЛОКАХ

Так и шло все своим чередом. Разве что Айка в какой-то момент обнаружила, что ей порядком осточертело шататься везде со своим неразлучным другом. Уж лучше на нем!

Поудобней устроившись на лоснящейся от пота спине Хомы, и прокатившись круга два возле хижины, девушка решила, что пришло время переходить на новую ступень культурного развития. Ведь каждая женщина должна увидеть в мужчине не только кобеля, но и другое создание божье благородных кровей. Вот только приучить его грациозно подставлять спину, покорно переходить на резвую рысь или галоп, повинуясь малейшему движению коленей, не так-то легко. А уж брать барьеры в виде ложно понятого мужского достоинства или общественных предрассудков и вовсе задача не каждой под силу. Но зато, когда женщина чувствует под собой отлично выезженного орловского рысака или арабского скакуна, ей все только пыль, пыль из-под гусарских копыт! Впрочем, не троянский конь красит Елену, а она любого жеребца. Любой сивый мерин или даже полный осел обретает надлежащее достоинство между ног принцессы, буде она к нему снизойдет…

Для начала Айка постановила, что своего жеребчика она будет использовать как для торжественной выездки, так и для повседневных прогулок по хозяйственным или, там, романтическим надобностям. Естественно, что во время церемониальных процессий Хома должен представать с максимальным достоинством, то есть на четвереньках и не иначе. А чтобы и себя чувствовать удобно и комфортно в этом случае, Айке даже пришлось изобрести стремена. Правда, бестолковые мужчины впоследствии надолго утратили секрет столь важного приспособления. А сами женщины с тех пор не очень утруждали себя изобретательством, догадавшись, что главное – это найти способ приручить мужчину: а уж он-то понапридумывает, что ее левой ноге угодно!

Что касается седла, то Айку, как девушку без особых претензий вполне устраивала мускулистая спина своего красавца в райских яблоках. А когда душа все же требовала чего-то особенного, утонченно изысканного, то к ее услугам было покорно мягкое, просто неописуемое выражение морды его лица. Казалось, что сама природа приспособила мужское лицо в качестве трона, в данном случае, походного, для знающего толк в комфорте и изяществе прекрасного пола.

Его теплые губы служили мягкой, вышитой сердечком подушечкой для самой нежной части тела, язык, повинуясь невысказанному желанию, мог часами болтаться между ее губ, развлекая ее интимной беседой…А умение мужчины держать нос по ветру, хотя Айка особо и не занималась развитием этого полезного качества, доставлял иногда столько искреннего веселья! К тому же нос, засунутый куда надо, служил дополнительной точкой опоры во время слишком изнурительной скачки. В общем, выездке на таком седле формирует правильную непринужденную посадку, способствует выработке гордой осанки и комфортного мироощущения…Вверх-вниз, взад-вперед…

Разумеется, Айка без напряжения освоила и классическую дамскую посадку, и цирковые трюки, усаживаясь то в пол-оборота, то спиной к движению. А если кто-то подумает, что на таком седле даже по паркету далеко не уползешь, то с девушки было довольно того, что ее-то мысли пускались вскачь и чувства неслись неудержимым аллюром.

Тем не менее, Айка использовала свою лошадку и для практичных надобностей. В это случае учитывалась способность мужчин к прямохождению. И надо было видеть, с каким достоинством вышагивал Хома по селению с приветливо улыбающейся прохожим Айкой на плечах. Во время продолжительных романтических прогулок девушка обнаружила, что высокий рост и широкие плечи у мужчины не зря нравятся прекрасному полу – ведь так намного удобнее свешивать ноги. Кроме того, украшают мужчин и длинные ухоженные волосы – если их собрать в конский хвост и засунуть под промежность, поездка становится и комфортней, и романтичней. Иногда Айка даже вплетала в гриву Хомы васильки или, там, ромашки-лютики, против чего он нисколько не возражал…

А вот с преодолением барьеров возникли определенные затруднения. Нет, Хома вовсе не отказывался катать маленьких девочек. Малышки даже повадились называть его почему то «папочкой» и просили прокатить еще, от чего их мамы, в свой черед, начинали как-то смущенно ерзать на плечах, сильнее сжимая колени.

И даже когда Айка направила своего запыхавшегося красавца к подружкам, называя их «кобылками», Хома тотчас же выяснил, что у них под хвостом. Девушки сначала хихикали, а затем и вовсе откровенно ржали, когда Хома с недоумением признался, что самого главного, хвоста, то есть, он при этом как раз и не обнаружил. Красавец ничуть не обиделся, и если бы его язык не был занят прикладными поисками истины, то объяснил бы, что, по глубокому мужскому убеждению, хвост у женщины все имеется. Вопрос только в том, где они его так искусно прячут?

Но когда расшалившиеся девушки ткнули его под отнюдь не надуманный хвост отнюдь не фигуральной кобылы, Хома неожиданно заартачился. Мол, это уже ни в какую промежность не лезет! Айка с участливыми подружками принялись наперебой убеждать, что еще как лезет – можно даже с головою провалиться, но тот брыкался как дикий конь Пржевальского!

Девушки ржали, кобыла косила лиловым глазом…Она-то уж была давно не дикая и прекрасно понимала, что если эти странные двуногие кобылки чего-нибудь сильно хотят, то обязательно этого добьются. Так оно и произошло.

Айка, оседлав упирающегося Хомы, с помощью ласк и угроз прижала его бедрами к лошадиному крупу – и так, добровольно-принудительно, был совершен первый в мире оральный акт любви к животным. Добровольный, потому как орать благим матом никто Хомы за язык не тянул. Как бы там ни было, лошадке, разумеется, очень даже понравилось. Особенно, в финале, когда ее нечаянный любовник уже приобрел необходимый опыт. А куда ему было деваться?! Ведь шаловливые Айкины подружки, одна за другой взнуздывали красавца, кто нежно, а кто и беззастенчиво грубо прижимаю его лицом к лоснящемуся крупу…

И то ведь сказать, каждая женщина где-то в глубине души хочет иметь лошадь. А коль скоро она, в известном смысле, слабый и стыдливый пол, то кто же им поможет в этом невинном желании, как не мужчина? Он-то и не к так капризом должен бы привыкнуть.

В итоге, по собственному хотенью, по Хомы уменью, девушки переимели всех домашних лошадок. Айка, так та даже научилась с помощью Хомы приманивать диких степных кобылиц.

И когда, при виде Айки, подгоняющей поближе к ним Хому, вся прекрасная половина призывно поднимала хвост, то можно было утверждать, что, казавшийся поначалу непреодолимым, барьер более, чем успешно, взят. К слову, таким образом, был преодолен и барьер межвидового скрещивания. Ведь, откуда, как вы полагаете, взялись те же самые кентавры? Правильно, от человека, а не какого-нибудь там верблюда!

А на возражение, что как бы не велик и могуч был человеческий язык, но все же до конской зал…пы ему далеко, необходимо пояснить следущее:

Во-первых, даже в сравнении с обычаями традиционных шведских семей, поведение тогдашних девушек не отличалось излишним целомудрием. И, как правило, до того, как им в голову приходила идея тр…нуть лошадь, они обкатывали двух-трех «жеребцов» собственного племени. А, учитывая то, что Хома был едва ли не единственным, и уж точно самым употребительным предметом их интимной гигиены, представляете, сколько нектара невинных девичьих услад по усам его текло и в рот попадало? Лошадки только косили глазами, пока мачо обреченно мыкался в промежности своих двуногих наездниц, и такое ожидание порой оказывалось весьма плодотворным.

Во-вторых, в преддверие игр с лошадками, Айка, досуха выжав достоинство Хомы, частенько вытирала свои соленые ладошки об его губы. Более того, в тщеславной надежде стать своего рода праматерью этих самых кентавров, девушка приучила парня ровно и четко держать язык, чтобы не расплескать по дороге в лошадиную зад…цу драгоценной влаги.

Так что, у непредвзятого наблюдателя не должно оставаться ни малейших сомнений: Россия в лице нынешней Белоруссии является родиной кентавров. А то, что в современном союзном государстве они не живут, так ведь и настоящих женщин, которые коня на скаку поимеют, у нас почти не осталось!

Когда Айка окончательно убедилась, что выездка удалась сверх всяких ожиданий, она дала своему любимцу соответствующее имя – Аристотель. И вряд ли из-за того, что была такого высокого мнения об его уме. Просто даже первобытные женщины интуитивно слышали давнюю историю о том, как знаменитый Князь философии прославился и на ином поприще.

Да и кому неизвестно, что, будучи наставником Александра Македонского, Аристотель попрекал его в чрезмерном увлечении прекрасным полом, в частности некой гетерой Феллидой. Последняя в отместку решила соблазнить целомудренного мудреца, что без особых усилий и сделала. И условием того, что она утолит бурно вспыхнувшую страсть, коварная красавица поставила прогулку по ипподрому верхом - на самом Аристотеле. История гласит, что философ даже не подумал отказать любимой женщине в этом милом капризе. Может быть, именно поэтому его и современники, и потомки величают мудрым?

Что и говорить, Айка осталась весьма довольной результатами своей подвижнической деятельности по облагораживанию мужской природы. Хотя порой в ее милую головку и приходили черные мысли: а не слишком ли тяжким и неблагодарным трудом она занялась? И что значит единичный взлет человеческого духа, тем более на четвереньках, в масштабах мировой истории?

К глубочайшему нашему стыду, эти опасения были отнюдь не беспочвенны, ведь и до сих пор большинство мужчин считает, что они произошли от обезьяны, а не от женщины. И поделом им!

Но когда девушка смотрела в по-собачьи преданные глаза своего любимца, а он умильно вилял языком между ее теряющих почву ног, когда она в минуты сердечных терзаний ощущала под собой крепкую и надежную мужскую спину, все страхи и сомнения бежали прочь.

Хома инстинктивно чувствовал такие критические дни, и изо всех сил стремился помочь, порадовать свою хмурое солнышко, как мог: загнать мамонта покосматей, нарвать за озером охапку полевых орхидей, передразнивая чью-то кислую рожицу, защекотать надутыми губами Айку до смеху…

Лирическое отступление

Кавалерия любви

Ей место уступая день за днем,

Ты кавалером стал наполовину…

Галантней сразу сделать ход конем,

Подставив даме собственную спину

Она посмотрит на тебя, заржет

Во всю улыбку Моны Лизы, скажет:

«А мне сегодня, как всегда, везет! »

И свесив ноги, доказать прикажет

Пустить галопом, перейти на рысь

Прекрасной даме ничего не значит

Она проверит – только ты держись –

Как в хвост и в гриву ее рыцарь скачет...

Когда колени посильнее сжать,

Когда пожестче ухватить за повод…

Ведь, это право, не пустяк – въезжать

На белом принце в покоренный город!

ПУТЬ БЫКА ИЛИ ФОМА УВЕРОВАВШИЙ

И, в один из таких моментов, извиваясь всем телом на ложе из орхидей и влюбленных губ, девушка осознала, что ее любимец заслуживает большего, что путь Лошади – это не предел, для того, кто способен идти за любимой хоть на край света. Естественно, со свойственной женщинам проницательностью, Айка догадывалась, что вскормить в мужчине дух ласкового теленка, который две матки сосет, будет, ой, как не просто. Ведь как не парадоксально, именно этап ласкового теленка является самым сложным во вступлении на путь круторого Быка. В силу сложности, а, порой, и элементарного неведенья, многие им пренебрегают. И совершенно понапрасну, ведь обойтись без подобных телячьих нежностей в становлении настоящего мужчины никак невозможно.

В Айкином случае было, впрочем, понятно, что не то, что с двумя, а и с двумя десятками маток особых сложностей не предвидится. После овладения стилем Собаки и, в особенности, Лошади любая промежность в любом приличном количестве ее любимца не уже не могла смутить. В этом отношении, Хома совершенно заслуженно считался самым могучим и ласковым зверем в селении, который в любое время дня и ночи готов одним непринужденным поцелуем ниже пояса уложить хоть десяток поселянок на ягодицы. Даже лошадки, и те не могли устоять на четырех ногах после выверенного тычка языком в эту самую хвост и гриву…

Так что в том, что касается телячьих нежностей на женский счет, Айка могла быть спокойной. Но девушка с недавних пор, глядя на своего резвящегося любимца, все чаще задумывалась о том, что пора бы приучать его и к соскам, свойственным именно мужской природе. И здесь, учитывая известную косность этой самой природы, бедной Айке пришлось изрядно попотеть.

Сначала она потела под первым подвернувшимся под ноги племяшом, чтобы поднести, не расплескав на житейских ухабах, млеко своей любви к напряженным губам Хомы. Он судорожно слизывал соленую влагу с лоснящейся шерстки, сглатывал густые капли , истекавшие из разомлевшей от его неровного дыханья щелочки…Но не успевало молоко Айкиной любви обсохнуть на его губах, как они уже кривились в отвращении:

-- Как ты можешь, мало того, что изменять мне с кем попало, так еще и откровенно тыкать мне этим в лицо?!

В общем, подобные слова часто приходиться слышать и современным девушкам, И точно так же как они, Айка долго и терпеливо пыталась объяснить, что, на самом деле, это он ей изменяет, отказывая любимому человеку в праве заниматься тем, что ей нравиться. Она красочно и убедительно сравнивало себя со пчелкой, которая весь мед, собранный с цветов удовольствия приносит домой, на алтарь их всепоглощающей любви.

-- И если такому неблагодарному тупице, как ты, он кажется не медом, а пчелиным ядом, то у кого из нас извращенное чувство вкуса?!

Сладость Айкиных речей не очень-то убеждала ее строптивого любимца, как, наверное, оставила бы равнодушной и большинство современных мужчин. А все потому, что в каждом из нас заложено, как бывает заложен нос, дремучее и первобытное чувство собственника. И преодолеет его, вдохнуть на полную грудь аромат бурной ночи, пусть даже проведенной не с вами, возможно только внезапно ощутив себя собственность собственной женщины – на короткий миг ревности или на всю совместную жизнь.

Это так же непросто, как из орангутанга превратиться, к примеру, в Дарвина. Но к чести нашего первобытного предка, с каждым глотком молока любви, с каждой жалящей каплей мудрости, в нем росло понимание Айкиной позиции, и все охотней он предпочитал именно ее для занятий любовью. Благодарно подставляя рот очередной струйке животворящей влаги, Хома страстно сжимал ее исколотые колени, ее издерганные соски, робкими поцелуями остужал мятущийся жар ее лона…

В глубине душе он уже понимал, что Изольда действительно ему доверяет, доверяет даже то, что невозможно, почти невозможно доверить мужчине. И беззащитно раздвигая колени, ерзая припухшими губами на его, способном стегануть, словно плеть языке, она одним бесконечно небрежным жестом срывает с себя все эти венчальные платья, белые простыни, трусики-маечки – все эти фиговые листки всех времен и народов. Одним бесстыжим взмахом ресниц сметала с себя, ставшую слишком тесной, причудливую тень приличий и условностей.

И в этой беспечной наготе, в преображающем свете Любви паче похоти, ей вольно плясать на своей собственной тени, поднимая ноги выше рая, ниже ада…Вот такой рождается женщина, когда последняя слезинка не зачатого неизвестно с кем ребенка уже стыдливо спряталась в утробе искусанных от ревности губ!

Позволяя себя лирические отступления, Лаура, тем не менее, уверенно и целеустремленно продвигалась к своему Петрарке, подстегивая босыми пятками косную мужскую натуру. Уверившись, что Хому теперь занимает не то, с кем она была, а было ли ей при этом хорошо, девушка охотно позволила ему утолить любопытство самым непосредственным образом:

- Чтобы ты не говорил, глупенький, что я тебя непонятно с кем обманываю, я теперь буду тра…ться всегда на твоих глазах! Ну, почти всегда…

Надо заметить, что Айка, в данном случае, сказала то, что хотела, выразившись совершенно буквально. Она, не подозревая ни о какой Камасутре, ухитрялась принимать такие позы, что любовные игры действительно происходили у него на глазах… на губах…но больше всего ей хотелось заниматься этим на языке Хомы! Ощущения, когда фрейд твоего разгоряченного партнера и язык любимого соперничают за право проникнуть в твою вожделенную щель, вряд ли возможно с чем-то сравнить. Айке до сладкой одури нравилось их стравливать, манить и подталкивать в правильном направлении то один, то другой мужской орган, то оба одновременно, - в общем, она вела себя совершенно по-женски, заставляя соперничать своих избранников даже в самом интимном месте.

Справедливости ради, надо отметить, что в глубине души девушка всегда – или почти всегда – отдавала искреннее и безоговорочное предпочтение Хоме, но, как непосредственное дитя первобытной природы, позволяла телу жить своей полнокровной жизнью. Это никоим образом не приводило к конфликту тонких душевных порывов и инстинктивных вожделений плоти. Напротив, она теперь и всем телом начала понимать, что никакой, даже самый большой и толстый фрейд не сравниться даже с кончиком языка ее любимого – по нежности, по чуткости, наконец, по мужскому достоинству, с которым он слизывал это фрейдово семя с еще дрожащих в истоме губ.

На самом деле, казалось бы, взбалмошная идея Айки заняться любовью прямо на глазах своего мачо, непосредственно подтолкнула его к весьма плодотворной точке зрения: удовольствие твоей любимой в идеале является твоим удовольствием. И Хома, не покладая губ, стремился к этому идеалу. И когда девушка, в какой-то, интуитивно избранный момент, предложила ему в качестве разогревающих любовных ласк поласкать впавший в замешательство фрейд очередного партнера, он только согласно кивнул головой, не тратя ни одного лишнего движения губ.

Что и говорить, у Хомы не было ни малейшей склонности к предосудительным мужским забавам, и поэтому, когда в его рту начал самодовольно раздуваться, потерявший, и без этого небольшую голову, фрейд, он едва ли не скрежетал зубами. Но заметив, что при виде играющих желваков и брезгливо сжатых губ у его любимой непроизвольно начинают топорщиться соски, и потихонечку раздвигает губки любопытная щелочка, Хома внезапно понял, что ради этого чарующего своей непосредственностью зрелища, он готов взять что угодно в рот – и хоть у всего племени. Так оно постепенно и произошло, ведь Айка очень ревностно относилась ко вскармливанию своего ласкового теленка мужскими сосками. И не только…

Что еще любопытно, не только девушка, но ее киска признала Хомы, ввиду таких обстоятельств, своей законной второй половиной. И теперь ревнивое создание частенько позволяло ему полакомиться молоком любви даже прежде себя самой. А в известные женские дни роль обнаружившийся второй половинки сложно было переоценить! В этаких случаях Айка обычно поудобней устраивалась на высоком лобке своего мачо, и ловкими пальчиками направляла ослепленный животной похотью фрейд в кискино альтер эго.

В итоге все оставались довольны. Может это кого-то и смутит, но даже подзабытый ввиду таких хлопот Кабыздох. Ведь, когда Айка завела себе мужчину, то обнаружилось, что он отнимает львиную долю времени и сил. Но собачья преданность все же была вознаграждена. Ведь наша первобытная девушка была не менее любопытна, чем современные, к тому же, и не в пример ближе к природе, чем жительницы современно Парижа или Бобруйска. И вряд ли стоит даже утонченным француженкам брезгливо морщиться при одном намеке на тихие радости Кабыздоха – ведь то, что бережно принимаешь из губ любимого и туда же, наигравшись, возвращаешь, ну никак не может быть хреном собачьим! Впрочем, из соображений скромности, пусть даже, по зрелому рассуждению, ложной, мы опустим подробности собачьей свадьбы. Тем более, что девушка вовсе не нуждалась в Кабыздохе в качестве пастушьего пса, поскольку и без него она крепко взяла матерого быка за известное место.

Пройденный под ее чутким блудоводством путь от ласкового теленка до ласкового и нежного зверя, основной тягловой силы в женском хозяйстве, украшали, разумеется, не розы, а могучие ветвистые рога. Именно такими, порой в тайне от себя самой, мечтает наградить своего избранника любая уважающая себя девушка!

Следует заметить, что, достигнув желаемого, наша девушка стала прозывать Хому шутливым прозвищем «Единорог». На самом деле, оно никоим образом не преуменшало его ветвистых достоинств, а только отображало то обстоятельство, что все до единого свои рога Хома возложил на алтарь Айкиного целомудрия. Именно целомудрия, поскольку в понимании того, что если девушка Вас любит, то она никак не может Вам изменить, заключается целая мудрость!

А что касается имени, то в качестве одолевшего путь быка наш Хома получил вполне почтенную кличку Фома свет Аквинский. Дело отчасти в том, что сей ангелический доктор и сам в младости лет носил прозвище Немой Бык. Но, пожалуй, главной причиной являлось то, что средневековый схоласт как никто другой разобрался в сущности любви. По его утверждению, она в основании своем всегда является страстью и становится истинной любовью лишь в той мере, в какой она преобразуется актом воли, и из страстной любви переходит в любовь духовную. И только Айке доподлинно известно, сколько волевых актов ей пришлось совершить и с Хомой и без него, чтобы со всей страстью и тщанием подобранные рога воссияли ярким нимбом во мраке средневековья, ой, среднеолитья.

Но теперь девушка с полным на то правом могла утверждать, что ее мужчина успешно прошел все основные этапы в своем становлении. Она приручила в нем кобеля, жеребца и быка, и самолично убедилась, что теперь все в в полном порядке: нюх и язык, как у собаки, спина, как у лошади, ну и рога, как у стада бизонов. А что касаемо дикого кота, так за все это время Хома стал таким ласковым «котиком», что даже ревнивая киска признала его второй половиной. И уже не представляла, как она могла без него вылизываться, не делится последними каплями молока любви.

Айка могла бы и остановиться на достигнутом. Наверняка, большинство нынешних девушек так бы и поступили, ведь, говоря современным языком, чего еще можно желать: предан, как пес, ездить на себе позволяет, и притом пашет как бык, чтобы ты могла очередной праздник «новых рогов» встретить в подходящей обновке.

Лирическое отступление

Баллада о рогах

Который век в извечной правоте

Мужчины женщин обвинить спешат,

Что сказки им рассказывая, те

Вовсю с Единорогами грешат

Спешат, не зная как теперь забыть

Измену той, что вечно дорога?

Хоть над вопросом «бык или не быть»

Сам Гамлет обломал себе рога!

Хоть жизнь увидеть без ее прикрас

Отнюдь не каждый из мужчин готов

Ведь украшает каждого из нас

Ороговевший власяной покров

И уж кому, как не любимой знать,

Когда налево зачесать пробор?

И вот с рогами, что быку под стать,

Выходит на арену матадор

Вот трубит Роланд, не жалея сил

Вот пьяный викинг лезет на рожон…

Хвала герою, что сообразил

Какой награды удостоен он!

Пусть дни пройдут и залетят века

Пусть прахом станет каждый вертопрах

Но на земле в порядке все, пока

Атланты держат небо на рогах!

*****************************************************

ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА ИЛИ XOMA SAPIENS

Но наша героиня, напомним, была первобытной девушкой, и желание сделать из мужчины совершенного человека, еще не успело в ней угаснуть под стылым грузом пройденных лет и эпох. Приручить в мужчине человека – именно такую, не больше и не меньше, задача встала теперь перед Айкой. Самоотверженная девушка, не станем скрывать, долго не знала, как к ней подступиться. И если бы не его Величество случай, который, как известно, в помощь только тем, кто этого достоин, возможно, история человечества так бы не вышла за пределы постыдной дикости и неприглядного варварства.

Гениальное в своей простоте решение, Айке пришло в голову именно в тот момент, когда она, сидя на корточках, вертела ею в поисках Lappa Tomentosa, а Хома, по обыкновению, лопух лопухом маячил поодаль. А ведь действительно: что является отличительной особенностью человека, как не способность превозмогать те или иные наложенные природой ограничения, готовность преодолевать даже самое естественное отвращение, особенно, если так угодно женщине? А Джоконде было угодно! Она даже удивилась, как подобное озарение заставило себя так долго ожидать. Загадочно улыбаясь, прекрасная дама поманила избранника истории пальчиком:

- Видишь, тут поблизости ни одного лопуха, - (кроме тебя – еще раз улыбнулась про себя Айка), - ты должен мне как-то помочь…ты же мужчина, или кто?

Но когда Хома собрался бежать, сломя голову, в поисках искомого предмета первобытной гигиены, девушка решительно это пресекла.

- Ты что, хочешь меня одну здесь бросить?! Мне же страшно, а еще я буду скучать по тебе…Ну, что стоишь, как пень – придумай же поскорее что-нибудь!

И когда наш мачо в замешательстве промямлил: «Ну, это…хм…значит…», - Айка возмущенно его перебила

- Значит! Значит, что я должна постоянно за тебя думать…А ты, как всегда язык в зад…цу засунул, и хоть бы хны! Хоть поцелуй меня, если ни на что другое не способен!

А чтобы глупый мачо не перепутал, куда, собственно, надо целовать, Айка слегка привстала и призывно развела ягодицы. Но даже этого тонкого намека оказалось недостаточно, как, впрочем, постоянно случается с мужчинами. Наш герой только захлопал глазами и неуверенно протянул

-- Что…куда…

Айка возмущенно дернула ягодицами и попыталась объяснить на пальцах:

-- Вот сюда…Видишь, где мой пальчик…да-да, поцелуй его, вот, оближи его хорошенько…Сладенький, правда? –

Айка тщательно подтерлась указанным пальчиком, а затем заботливо поухаживала и за губами Хомы. Правда ее слегка беспокоила мысль – а стоит ли вот так беспечно класть палец в рот мужчине, пусть даже и самому близкому? Беспокоили девушку и соображения гигиенического плана, ведь откуда ей было знать, хорошо ли ее любимый почистил зубы…

Зато он теперь уже знал, что от него ожидается, так что через миг Айка уже подтиралась первыми поцелуями: сначала робкими и невинными, а затем все более страстными и бесстыжими. Девушка даже застонала от от морального удовольствия, уверившись, что ее старания приучить мужчину к чистоплотности не пошли киске под хвост. Или все же пошли?

Несмотря на то, что к языковым способностям своего питомца у Айки не возникало сейчас особых претензий, все равно оставалось проблема извечного мужского косноязычия. Как же назвать нынешнее его местоимение, чтобы и девушку не обидеть, и против истины не погрешить? Возможно, истина состоит в том, что любимая девушка – это целый твой мир. Она море – и золотая рыбка в нем. Она ветер – и взметнувшийся подол легкого платьица…Все-все, что ни есть в этом лучшем из возможных миров стоящего внимания, все, что мы любим и о чем грезим с жадностью естествоиспытателя – это и есть женская природа. И чтобы девушка, путь даже на улице, откликнулась, очень даже уместно называть ее этими природными именами: солнышко, рыбка, заинька, ласточка…Ах, сколько их!

И сколько сокровенных, не пуб-личных имен у девичьих прелестей. Кто сказала, что женщина слышит только ушами. Нет, она прекрасно слышит и левой пяткой, и правой ягодицей …и тем, чему в человеческом языке-то и названья вроде бы нет! Но как ни скажи – и так, и эдак, и разэтак – даже нечленораздельные созвучия любви и нежности какая-нибудь из потаенных прелестей обязательно примет на свой счет. Главное только не перепутать, и не адресовать свое сдавленное мычание под увесистой задницей рубенсовской Саскии прозрачно-розовой мочке левого уха девушки с персиками.

Слава Богу, Хома не допустил такой вопиющей оплошности, и поэтому его язычок порхал, как мотылек над маточкой. Чтобы это подтвердить, достаточно элементарной наблюдательности и здравого смысла. Ведь если есть ягодки, то как же пытливому естествоиспытателю обойтись без цветочков, их трепетных сердечек. Одно с грубоватой нежностью так и названо-прозвано – матка. Матка Боска, как говорят с пиететом чуть западнее Бобруйска. А вот второе, до которого так и не дошел ни наш великий и могучий, на языке Хомы сейчас обрело свое ласкательное имя – маточка. Не станем спорить, на других языках, оно, возможно, произноситься как-нибудь иначе. Но подлинное его звучание рождается лишь тогда, когда крылышки отчаянно бьются в приоткрывшемся бутоне – и может звучать одно случайное мгновенье, час, целую жизнь мотылька! А что качается подлинного начертания, то ведь каждый раз мы выводим его по-новому, высунув от усердия язык…

Айке было очень приятно, что Хома смог сделать такое важное открытие в полусфериях прикладной анатомии. Но, заметив, что он слишком уж высоко задирает нос между ее ног, девушка решила слегка остудить пыл первооткрывателя. Наша современница в этом случае могла бы этом случае со снисходительной ухмылкой обозвать своего воздыхателя туалетным утенком, например. Но Айка даже представления о подобных гримасах цивилизации не имела, и поэтому, небрежно потрепав Хомы по надутым от самомнения щекам, она с пасторальной ленью протянула:

-- Мой лоопушо…о…ок!

Ее, и вправду позеленевший от неподражаемого аромат и вкуса маточки, друг ни капли не обиделся – возможно, потому, что было попросту не до того, ведь первая капля «золотого дождя» уже сползала по верхней губе. Дело в том, что девушка в совершенном обалдении от происходящего на ее глазах, вдруг прыснула: «Ой, я сейчас обощусь! », что отнюдь не было только соленым выражением. Касаемо же последнего, то мы, памятуя, что Айка все же была леди первобытной во всех отношениях, не поставим ей это в вину, а Хома и подавно!

Журчащая струйка смывала непривычный пока еще привкус с его губ и языка, ее соленоватый вкус прекрасно утолял жажду познания сокровенных таинств женской природы…Хома только расплывался в блаженной улыбке до ушей да судорожно сглатывал этот дар свыше.

Да, Айка была на седьмом небе от счастья: она делала это прямо в рот без всякого стыда и стеснения, напротив, конвульсивно напрягала мышцы живота и промежности, чтобы отдать себя всю, до последней капли любимому. Девушка внезапно осознала, что пока она приручала в мужчине человека, тот, сам еще об этом не догадываясь, приручал самые дикие, самые потаенные стороны ее собственной натуры.

И когда Хома слизывал последние капельки с ее влажной шерстки, она даже пообещала про себя, что «пиписька» теперь никогда не станет изменять такому обходительному мужчине со всякой там грязью… и даже с травушкой-муравушкой не станет. Ну, разве что иногда, ведь как все-таки бывает порой приятно присесть над чашечкой ромашки или лютика, а затем ими же и вымакать остатки божьей росы! Но в этот раз Айка подтерлась пышными, хоть и не очень неухоженными кудрями Хомы – еще один аргумент того, что длинные волосы украшают не только женщину, но и мужчину – и, грациозно взлетев на предупредительно подставленные плечи, припустила веселым галопом по лесной тропинке…

С этого дня на заре человеческой истории Айка наслаждалась такими гигиеническими удобствами, которыми, положа руку на сердце, не могут похвастаться женщины и в наши дни. Несомненно, это свидетельствует о том, что рай возможен даже в шалаше, если вы, конечно, удосужились оборудовать его подходящим милым. В качестве живого удобства, Хома выгодно отличался от любой современной модели так называемых биотуалетов - как праздник, который всегда с тобой, отличается от вялотекущих будней.

Девушка с неизменным облегчением садилась на его теплые губы и в лесной глухомани, и на главной площади селенья, и в хижине шамана, которая являлась здешним очагом культуры и хороших манер. Правда, в последнем случае, она стыдливо одергивала набедренную повязку из уважения к мудрому кудеснику. (Кто знает, может с этого сакраментального жеста и пошла мода на длинные юбки?) А уж достоинства хорошо вышколенного мужского языка ни на какой туалетной бумаге не описать!

У Айки даже улучшился аппетит - заметьте, она совершенно не боялась поправиться, - чтобы удовлетворить ее растущие потребности в естественных отправлениях. Девушке теперь не приходилось стыдливо намекать, что ей в данный момент требуется, поскольку Хома чутко держал нос по ветру. И на его языке девичья ветреность имела немножко иной смысл, чем сейчас.

Айка, в свою очередь, стремилась привить своему удобству все более высокие гигиенические навыки: заставляла его по нескольку раз в день полоскать рот родниковой водой, жевать мяту и мелиссу. Свежесть дыхания, особенно при таком близком общении, девушка справедливо считала неотъемлемым свойством благовоспитанного воздыхателя.

Вот и сейчас, когда Айка поудобней устроилась над своим милым, холодное мятное дыхание просто бросило девушку в легкий озноб, и она сразу же опустилась чуть ниже, чтобы ощутить тепло его лица. Хома сдавленно всхлипнул в ее промежности, зачмокал губами…и в маточке вдруг проснулся необоримый материнский инстинкт. Пока Хома впитывал ее нектар, девушке вдруг вспомнилось, как в детстве, когда у нее только прорезывались зубки, мама заботливо кормила ее пережеванной мягкой кашицей. Она тщательно выбирала самые вкусные хрящики дикого вепря, терпкие грушки-яблочки и кормила изо рта в рот …

И глядя на распростертое между ее ног нескладное тело, Айка внезапно осознала, что по большому счету, Хома еще сущий ребенок – и кто, как не она, должна его воспитывать, все ему разжевывать? Но, поскольку, ввиду обострившегося аппетита, а также особенностей местной кухни, у бедной девушки и так ныли зубы, то она решила кормить объект своих материнских чувств через …задницу! Если вы заметите, что подобная образность языка милой целомудренной девушке, какой успела показать себя Айка, то, пожалуй, выкажете полное непонимание особенностей мышления первобытного человека. Айка-то как раз понимала все буквально, и даже представить не могла, что ее приятно округлые, утонченно-аппетитные формы могут кому-то не понравиться. И если бы и могла, то ей было глубоко наср…ть на чью бы то ни было точку зрения, кроме как своего самого близкого человека.

Повинуясь властному материнскому инстинкту, девушка приподнялась над раскрасневшимся лицом Хомы и тихо спросила:

-- Что-то ты слабенький какой-то. Может, ты сегодня плохо покушал?

Тот с недоуменно виноватым видом покачал головой:

-- Как обычно…нормально вроде…

Девушка строго нахмурила брови:

-- Будешь врать своей мамочке! Ну, ладно, сейчас я тебя хорошенько покормлю…Раскрой пошире ротик, да, вот так…так…

И не успел послушный первобытный мальчик опомниться, как мягкая желтая кашица оказалась у него во рту. Первый в истории человечества акт кормления через задницу был успешно осуществлен! Хома, правда, возмущенно плевался и негодовал, но Айка только с пущим умилением слушала этот детский лепет. И когда ее неслух капризно занудил, что, мол, чего-чего, а такого дер…ма он от нее не ожидал, что, дескать, ты тут подлизывайся к ней, подлизывайся, а она просто в душе тебе ср…т, девушка только пожурила пальчиком.

-- Будешь плохо себя вести, заставлю слопать еще одну порцию! Да ты еще и прежней-то толком не доел, вот неряха!

Хома повернул голову, сглотнул, и уже безропотно, опасаясь только поранить язык об острые стебельки травы, собрал остатки своей нежданной трапезы. Айка, впрочем, ощутила непривычную черствость его губ и граничащую с грубостью жесткость языка во время гигиенических процедур, но не придала этому особого значения. Мол, что с несмышленыша, у которого еще дер…мо на губах не обсохло, взять?

Что и говорить, всякой женщине присущ материнский инстинкт, и в Айкином случае его необычайно подпитывал тот детский лепет, который, по обыкновению, издавал Хома с гу-манной кашицей во рту. Все эти маловразумительные и нечленораздельные всхлипывания, фырканья, судорожные причмокивания умиляли девушку буквально до слез. Но, естественно, это были слезы радости и облегчения прямо в ротик блаженно агукающему молодцу-младенцу. А он, знай себе, пускал пузыри – то салатового, то малинового, а порой, и кофейного цвета. Хотя откуда взяться хорошему кофе в медвежьем углу где-то под Бобруйском?

Но со временем, добрый младенец начал разговаривать. Нет, нельзя сказать, что он превратился в сущего Демосфена, но слова « хочу пи-пи, кака, пласибо…» давались ему со все большей легкостью.

Неудивительно, что почти одновременно с овладением азами человеческой речи, он начал самостоятельно ходить, точнее, стал полноценным отхожим местом Айки. Если раньше девушке приходилось самой делать первый шаг, чтобы сходить Хоме в рот, то теперь он, зачастую, опережал ее позывы. Айка даже слегка была ошарашена такой прытью, и порой просто не могла удовлетворить всевозрастающие аппетиты добра младенца. Но все же поначалу она не позволяла заходить в качестве отхожего места слишком далеко. Но ведь ребенка на одном месте долго не удержишь, да и кому не хочется похвастаться талантами своего дитяти? Так что вскоре Хома отправился на отхожие промыслы. Он начал с большим успехом предоставлять максимальные удобства если не всему племени, то, по меньшей мере, известному количеству Айкиных подружек.

Да, мальчик научился уже и считать – и если поначалу он впадал в интеллектуальный ступор уже после второй-третьей задницы, то вскоре под их психологически выверенным давлением Хома освоил своего рода высшую прикладную математику. Он без раздумий умножал во рту унции дер…ма твердого и жидкого, горького и сладкого. – да какого вам угодно, в мгновение ока вычитал из него число «пи-пи», и без запинок принимал в себя единственно правильный ответ, даже с учетом новых и новых вводных. Естественно, больших успехов Айкин воспитанник и в умении писать: любые правила и каллиграфические навыки он впитывал в себя, как губка. Еще бы, с такими-то требовательными учительницами правописания!

А что касаемо, практических навыков и умений, то с помощью одного только языка Хома не мог сотворить из дер…ми разве что пулю. По той причине, что ее тогда еще не умели расписывать.

В общем, в один прекрасный момент Айка между своих ног обнаружила не мальчика, но мужа! И не какого-то объевшегося груш заср…нца, а мужа благородного, цзюань цзы, как говорят знающие почем фунт дерьма в неурожайный год мудрож…пые китайцы. Пройдя тернистым путем Пса, Лошади, Быка и возвысившись до понимания своей человеческой природы, он с достоинством заняло теперь подобающее ему место – у ног Женщины. И даже между них, поскольку стал способен возлюбить Красоту, сотворить Добро и прозревать Истину – во всех ее первичных и вторичных половых признаках. И

А что Айка? Айка была просто счастлива! И разве не счастливчик тот, кому хоть раз в жизни удастся испытать, каково он на вкус, это пресловутое женское счастье? Да, тут можно возразить, что на вкус и цвет любовников нет. Тоже верно, тем более для нас, куда более привычных к дерьму резиновой бабы, которым нас до смерти закормили с самого детства, в которое мы уткнулись своими гладко выбритыми личинками, чтобы не видеть, не слышать, и не дай, Бог, не запачкаться в чем постыдном.

Так к чему все эти правильные слова, если в ушах говорящего не звучит тихой завораживающей мелодией рев пикирующего мотылька, если язык его не обделался от беспомощности этих самых слов? Разве этот празднословный и лукавый язык способен всю эту горькую сладость, всю эту властительную связь «меж запахом и контуром цветка», распустившегося от тепла твоей кривой улыбки?

Но Айка день за днем трепетно раздвигала ягодицы, чтобы взлелеять еще один, еще один цветочек, и ноздри Хомы трепетно обоняли аромат внутреннего лютика или, там, незабудки…Да мало ли какие одуванчики облетали сейчас под сгустившимся небом, над алчущим нёбом!

И каждый раз, когда очередные тычинки и маточки – вязкой горечью на губах, комом в горле – прорастали корнями в переполненное любовью – а вы о чем подумали? – сердце, высоко-высоко, в небе чуть севернее Бобруйска рождалась звезда. Большая или маленькая – это уже зависело всецело от Айки, так как Хома теперь не терял ни одной крупицы дара свыше, ни единой корпускулы грядущего звездного света. Современные астрономы даже не догадываются, насколько благодаря стараниям скромной первобытной девушки изменилась картина звездного неба.

К примеру, такие милые созвездия, как Малого Пса, Малого Коня или той же Лисички, не говоря уже о больших метеоритных потоках вроде Лирид, Урсид и т. п. – это ни что иное, как – нет, не последствие Айкиного метеоризма, - а своего рода астральные проекции нескромных девичьих грез. Ведь какую девушку минует «звездная болезнь», когда очередной Коперник тихонько сопит в ее дырочку, как в глазок телескопа?

Да что тут говорить, в известном метафизическом смысле и все знаки зодиака ведут свое происхождение от нашей Девы, которая однажды, не ведая стыда и упрека, стала Раком над ошарашенным лицом первого звездочета…Журчал Водолей, плескалась золотая Рыбка, и наперебой утоляли жажду Близнецы Телец и Стрелец, Скорпион и Овен Козерогий. Но только человеку, как истинному царю своей природы, доставалась Львиная доля из обеих чаш склонившихся над ним Весов. Воистину этот человек был рожден под счастливой звездой!

А если кто усомниться в такой астральной пасторали, скажет, что, мол, за вздор, несообразный с новейшими данными космогонии и животноводства, так это от невежества. От незнания элементарной аксиомы Гермеса Трисмегиста о тождестве Микрокосма и Макрокосма. Что внизу, то и вверху – именно так, если вам, конечно, не на…рать на сокровенное устройство мироздания.

И в этом случае, нам без нужды бесплодные споры: все равно в них не рождается даже малая толика того понимания, что выписано – и не только! – на лице любого Хомы самой удивительной, самой искусной и талантливой кистью, которую только можно себе представить. Ах и ох, что это за кисть! Ей под силу совершенно и с каждым мазком по-новому изобразить на неподатливом и, зачастую, плохо выбритом материале понимание Женщины. В ее первобытной сущности, ее первозданной наготе – от кончика хвоста до краешка нимба. А остальное все не столь уж значимо, остальное диктует эпоха, мода, воспитание, черт знает кто Бог знает зачем…

Ведь на самом деле все так просто: если ты понимаешь, что ее левой пятке угодно, то немедля облачаешь каждый ее шаг в легкомысленные сандалии своей улыбки. Если ты понимаешь, что значит дрожание ее коленок, то, не мешкая, согреваешь их жаром обветренных поцелуев. Если, выбрасывая белый флаг своих трусиков, она раздвигает ноги то, будь уверен, это символизирует ее триумфальную арку. И глупо сомневаться, что раньше или позже она найдет в твоем лице свой трон из костей Буратино. А если не найдет – так тебе же хуже. Все так просто – вплоть до кончика нимба…

Ось така то ху…ня, малята! А Айка и Хома жили долго и счастливо - и не умерли ни в один день, ни во второй…

P. S.

Кто-то, похоже, подобно Бредбери, все же вступил в своего мотылька. После возвращения из чащи первобытных фантазий в современном мире что-то неуловимо изменилось. И вертикальная улыбка Джоконды мерещится мне даже в строгом лике Матки Боски Бобруйской. Но пока «гром не грянет», мужик на нее не перекрестится.

***********************************************************

Лирическое отступление

Завещание миссис Киплинг

Когда ты верным псом к ногам любимым

Приносишь грех гордыни стыда

Не поводом, а поводком незримым

Ты связан с Госпожою навсегда

Когда принцессе подставляешь спину

И сердце превращаешь в стремена

Когда любого царства половину

Отдать готова за коня она

Когда ты за измену не считаешь,

То, что из шкафа подсмотрел сосед

Когда рога ты гордо поднимаешь

Как зримый символ всех ее побед

Когда с улыбкой вечного ребенка

Ты стать ее пеленкой готов

Когда пух туалетного утенка

Пробьется у тебя вместо усов

Когда, не помня званья и породы,

Ты вечный рыцарь, несмотря на век

Тогда ты стал Царем своей природа

Тогда, мой сын, скажу – ты Человек