Дорога в рай

3.

Я вложил мою высохшую левую ногу в аппарат, зашнуровал его, надел

сатиновые шаровары взамен больничных штанов: сегодня, вернее, вчера вечером,

когда меня привезли в эту комнату, началась моя новая жизнь. Меня усыновил

замдиректора нашего лечебно-учебного учреждения для физически неполноценных

сирот Виталий Александрович Пенцов.

Мне уже исполнилось восемь, я и мой новый отец знали - я не смогу звать

его папой. Называть Виталием Александровичем было тоже неудобно. И сегодня

утром я решил его звать приснившимся необыкновенным именем Валтасар.

Умный, занятый делом каждую минуту, он, даже когда ел, клал на стол

несколько книг, из которых торчали разноцветные закладочки, и его рука то

макала яйцо в соль, то открывала книгу на закладочке; голубые подвижные

глаза попеременно взглядывали в книгу, в тарелку и опять в книгу...

Он все время учился; незадолго до моего усыновления окончил

аспирантуру.

Итак я стал, вместо моей, носить его фамилию - Пенцов. Но эстонское мое

имя осталось - Арно. В школу я буду ходить обычную, со здоровыми детьми.

* * *

Поселок, чьим жителем я сделался, был почти в часе езды от старинного

города, что расположился в низовьях реки, впадающей в Каспий. Валтасар и

Марфа, хирург городской клиники, добирались до мест работы в тряском, до

отказа набитом автобусе. Они боролись за пространство для умеренных движений

в жуткой связанности жизни, и их отмечал дар - слышать звон родника...

Впоследствии, с ощущением всей полноты сознания, я представлял две

человеческие точки с огромным, уместившимся в них миром. Воспоминания

неизменно доносят до моей нынешней секунды пронзительное нежелание быть

просто материей и не менее терзающий страх растительного быта, что

перегорали в почти исступленную неутомимость, с какой Валтасар поливал

насаженные перед окном кусты кизила. За ними тесно торчали серые прутья,

перепутанные повителью. Вправо и влево раскинулся двор, окаймленный

непролазными зарослями донника, тархуна, конопли. По нему бродят куры,

изредка пробежит крыса.

В нашем густонаселенном бараке первыми познакомились со мной Павел

Ефимович, продававший в киоске газеты, и его жена Агриппина Веденеевна. Она

принесла мне пирожок с повидлом. Я уже собирался откусить кусочек, как вошел

Валтасар.

- Так. Начинаем день с удовольствий?

- Доброе утро, - сказал я тоскливо и положил пирожок.

- Доброе, доброе... - произнес Валтасар с терпеливым неодобрением, в

котором понималось: "Ну вот, плюем на гимнастику, вместо горячего хватаем

сладкое..."

Он был не один - за ним вошла, по обыкновению озабоченно, слегка

наклоняясь вперед, Марфа. Она всегда морщится, слыша свое имя, и хочет,

чтобы ее, на худой конец, звали Марой. Я побаиваюсь обращаться к ней без

отчества - ведь она хирург, она делает операции, а что для таких, как я,

может быть страшнее?.. После операции тебя рвет, два-три месяца надо лежать

в гипсе. Марфа работала не в нашем учреждении, но часто у нас бывала, мы

знали - на самые тяжелые операции отвозят к ней в клинику.

Она подошла к моей койке, ткнула кулаком в матрац, стала

многозначительно глядеть на мужа.

- Ну и?.. - спросил он безразлично, но под безразличием чувствовалась

робость.

- Мягко! - заявила она тоном вынужденной сдержанности, до скрипа вжимая

матрац в койку. - Больной всю ночь проспал на мягком!

В учреждении неукоснительно, словно в странной страсти вылечить нас и

именно этим, подкладывали нам под матрацы фанерные щиты. И врачи, и

медсестры, и няньки с ревностной важностью относились к исключительно

любимой мере.

Валтасар нагнул голову, потер рукой шею.

- А ты куда смотрела? Ты же была вчера тут!

- Вчера - это в одиннадцать ночи! Почему, после невозможного дня, я еще

и...

- Потому что давать советы все мастера, а быть ответственным... - он

упер испепеляющий взгляд в спину Агриппине Веденеевне, которая, до того как

проворно пуститься из комнаты, стояла в молчаливой скорби.

- Почему это я ответственна за постель? - спросила Марфа едко, с

вызовом отставив ногу.

- Потому что... потому что это твоя сфера...

- Да? А я считала, что моя сфера - операционная.

- И операционная, и постель, и... морг.

- Морг?.. - внезапно губы у нее искривились, задрожали, она, ярко

побледнев, отвернулась к окну.

Валтасар поглядел на меня с насильственной самоуверенностью, хмыкнул,

развел руками, что надо было понимать: "Вот так мы сами вызываем на

резкость, а потом обижаемся и плачем". Он подошел к жене, нежно ей зашептал

- я разобрал: "Малыш..." Между тем она на каблуках заметно выше его.

- Хамство - намеки с моргом! - запальчиво отмахнулась она, потом

повторила сказанное, но уже другим тоном, означавшим: "Хорошо, что ты

извиняешься, но, как хочешь, а такие шутки непростительны".

* * *

Впервые в жизни я завтракаю не с гурьбой детей, а с двумя взрослыми. Я

потрясен: до чего вкусной оказалась горячая пшенная каша, сваренная с мелко

нарезанной вяленой воблой! Поглядываю на взрослых: их немногословие,

непоколебимо-серьезный вид одушевляют поедание пищи настроением деловой

внушительности. Стараюсь быть чинным и терзаюсь: не нахальство ли -

попросить добавки?.. Вдруг Марфа, бросив: - Не возражай! - накладывает в мою

тарелку еще каши.

Я расцвел весельем, которое впервые в моей жизни не было одиноким.

Когда она спросила, чего мне хочется на десерт, попросил лакомство, о каком

бесплодно мечтал в учреждении: ржаной хлеб с подсолнечным маслом и

сладким-сладким чаем.

- Интересный вкус! - отметила она с вдумчивостью сомнения.

Наблюдала, как я обмакиваю хлеб в блюдце с маслом, подсаливаю,

откусываю, запиваю приторно сладким чаем - и неожиданно чмокнула меня в

щеку.

- А белый хлеб со сливочным маслом ты никогда не ел?

- Ел. По праздникам.

Она переглянулась с Валтасаром.

- Будешь ежедневно есть!

От небывалой сытости стало скучно: нельзя, как у нас в учреждении,

сыпануть кому-нибудь соли в чай.

Марфа, как бы сосредотачиваясь на тревожном, обратилась к мужу,

требовательно постукивая ложкой по чашке, на которой нарисован заяц:

- Наш словоохотливый сосед в э-ээ... феерической куртке... Раньше он

мне рассказывал - всю войну был разведчиком, а вчера объявляет - он летчиком

на этом... на боевике...

- На штурмовике, - поправил Валтасар с выражением нарочитой

внимательности.

- Да. И якобы немцы кричали: "Ахтунг, ахтунг! Спасайтесь кто может - в

небе Черный Пауль!" А завтра скажет - был танкистом.

- Ну и что - безобидно.

- Когда взрослый так лжет и постоянно?.. Надо оградить Арно от этой

семейки!

- Попробуй - в бараке, с общей кухней! И не собираюсь - пусть все как

есть.

Марфа прищурилась, выговаривая ядовито вопрос:

- В чем тогда твоя роль?

- Вмешиваться лишь при обстоятельствах особенного рода...