Русский с китайцем, или Бумдерассасса - по-русски. Из сборника Русский инцест клуб

Поэтико-политический заказ Иосифу Давыдовичу Кобзону в форме письма на деревню дедушке, включая стриптиз в кабинете директорши школы и другую конспирологию

Здравствуйте, дорогой Иосиф Давыдович!

Вы, конечно, меня не знаете, слыхом не слыхали, в глаза не видели, этого Вам только не хватало, а мне пришлось почти из-за Вас уходить в подполье, аж на конспиративные начала. На самом деле!

А потому что школа у нас хоть и восьмилетняя была, но это ж еще был не застой, а середина шестидесятых. Каждый ученик, а тем более пионер, ибо это в восьмилетке почти одно и то же, должен был посещать школьные кружки, не меньше трёх.

За два уже разбирали на пионерских сборах. Пионервожатая лаялась:

- Чего так мало записалось? Кто ж тогда будет дело Великого Октября продолжать всегда готов? Пушкин? Да что ж то вы тогда в чёрта за юные ленинцы!

Так-то она хорошая женщина была, молодая ещё, незамужем, только с неё тоже ж требуют!..

Приходилось для формы в кружок вписываться, для дела – пропускать и потом отбрехиваться, притом так, чтобы было красиво, непроверяемо, и чтобы успокоило пионервожатую и классного руководителя. А то кого и поважнее. Кха-кха... То с района, то аж с области как приедет какой инструктор, или аж даже инспектор!.. Такой шорох наводился, что аж во всем селе тишина мертвая стояла.

И я, в частности, посещал хоровой кружок.

Потому что я, может, вступил бы в школьный оркестр, но духовые инструменты школа купила только когда уже мы были важными выпускными классами (А и Б) и нас туда не писали, ибо уже поезд ушел.

Некомплект был, конечно, ибо на все эти тромбоны и гобои – откуда такие деньги у школы хотя и при передовом колхозе, но люди плакали, слушаючи. Где чего не произойдет – звали школьный оркестр, конечно, во главе с хромым учителем пения, ветераном Иваном Николаевичем Робаком. Угощали их по-домашнему, аж завидно было. Ведь какие там у колхозника капиталы, чтоб из магазина всё брать да для этого ещё и в город ездить, потому что в сельпо сами знаете – селёдка в бочках и бычки в томате?.. И еще и с собой платили, в основном бартером в узелочке, или как кто мог, только пробочки в виде из кукурузного початка торчали, для родителей иногда, иногда с молоком ряженым. А если ещё и колбаса домашняя, кольцом нежно так засмальцованым и чесночком пахнет, местного секретного рецепта, - то такая вкуснятина, как сказка! Только в нашем селе такая! Так, так! Знаю, о чем говорю.

Так что я в оркестр не успел, хотя и мне перепадало гостинца тоже, но не те масштабы, и, в частности, посещал только хоровой и танцевальный кружки. Танцевальный только считался, ибо показывать танцы было негде. Для этого, не считая специальных костюмов, нужна твёрдая сцена для топота и других па. А у нас классы в хатах по селу разбросаны, пол глиняный. Но наш класс от начала до выпуска занимался в главном корпусе, бывшем дворце помещика. Как бы случайно получилось, и директоршиной дочке это, как и нам всем одноклассникам, случайно выпало. Только почти все помещения – проходные.

Народ вроде говорил, что у меня есть и слух и голос. Наверное, как и у Вас в детстве, хотя куда нам равняться. Я сам слыхал, что Вы еще малым хлопчиком, живя в певучем украинском селе на Кировоградщине, так пели, что кормили всю семью. Есть свидетели! Хоть сейчас назову, например, Иван Климкин, Ваш земляк из того села. А ему его бабка Катря у колыбели рассказывала, ибо еще при царях в том селе лично в Вашем исполнении слушала самые лучшие песни, например: «Ой, взойди, взойди, ясный месяце» и «Несёт Галя воду»… Хорошие песни, так бы петь и петь!

Я на улицах не часто, но пел, например, "Ездил он в Херсон за арбузами", или "За фабричной заставой", или там что-то народное, и чаще разве что по пути из школы до дома два километра вдоль желдорпути, или наоборот, или еще иногда по вдохновению, но кормил семью тоже.

А куда деваться? Например, кавуны поспели, или дыни – где ж их взять, как не на колхозном баштане? Загадка советской экономики состоит в том, что продукции бахчевых и другого питания в нашем, точнее, соседнем, колхозе, потому что я из рабочего посёлка гранкарьера был, производилось много. Даже через организованные сборы с применением школьников и гранкарьерских рабочих, а то и городских всяких привозили на сельхозработы. Только почти весь собранный или ещё так и не урожай чаще всего гнил на полях. Но стерегли его зорко и как раз всё то время, когда он еще был годен в пищу или совсем не сопрел. Пару раз попадался в плен к охранникам. Но об этом как-нибудь потом.

Кха-кха… Главный охранник спрашивает про меня у коллаборационистов из их пацанов. Стою, готовлюсь молчать примерно как комсомолец из недавно выученной согласно программе баллады про гражданскую войну авторства Владимира Сосюры, тогдашнего классика украинской советской литературы:

Бій одлунав... Жовто-сині знамена

затріпотіли на станції знов ...

І до юрби полонених

сам курінний підійшов...

Аж до кісток пропікає очима...

Хлопці стоять перед ним, як мерці...

П'яно хитається смерть перед ними,

холодно блима наган у руці...

- Є комсомольці між вами, Я знаю!

Кожного кулі чекає печать!... -

Стиснуто губи в останнім одчаї,

всі полонені мовчать...

- Всі ви такі, як і я, чорнобриві!...

Жалко розстрілювать всіх!...

Гляньте навколо... І сонце, і ниви... –

Відповідь – сміх...

- Ну, так пощади не буде нікому!...

Вас не згадає замучений край!... -

-Вийшов один. І сказав курінному:

– Я – комсомолець. Стріляй!!!

Вот так вот. Куренной вроде как мудрым оказался. Или Сосюра. Кто же тогда знал, что желто-синие знамёна скоро станут государственными, а комсомольцы... Но как учили! Сколько лет прошло, а всё в голове сидит! Хотя ныне на Украине этот стих передалывают совсем на других персонажей, якобы в соответствии с подлинными текстами Сосюры.

Ну вот я попался при расхищении, можно сказать, социалистической собственности. И не какой-то колосок, а мешок килограмм так на 20 арбузов и дынь. Сторож у своих у помощничков спрашивает про меня. Тот что-то охраннику на ухо нашептал. Присмотрелся сторож на меня, да и отпустил, с кавунами и мешком. Потом тот коллаборационист ко мне аж в Москву приезжал. В гости. В ресторане встретились. Сейчас скажу где… А! В «Университетском», при гостинице, теперь на площади Индиры Ганди.

"Ты знаешь, что я сторожу сказал?" – спросил меня Стёпка Кисель (а это был он, из местных западенцев-бандеровцев). И шепчет мне на ухо. Но это уже будет совсем другая история. Про так называемый... Ай не будем об этом…

Так вот, иной раз и семью накормишь кавунами да дыньками, и козу сеном, и кролей люцеркой, и гусям кукурузы наломаешь. Хоть и говорят теперь, что колхоз ничего не давал. Как взять…

А мне за пение ничего не предлагали, но мечтательно аж до слез слушали, ведь там сами как затянут «По диким степьям Забалькалья», что куда там та Барселёооооооооона…

И вот вычислили меня в хоре запевать…

Кха-кха… Это чего такое, старость, что ли, кашель да кашель некстати…

И еще раз я Вам лишний раз спасибо скажу, за то, что как Вы так замечательно когда-то в период гласности культурно дали в рыло какому-то журналистскому прорабу перестройки, который к Вам приставал, кажется, на какой-то пресс-конференции:

- Как Вам не стыдно, - мол, - Иосиф Давыдович, что Вы пели такие песни! Покайтеся немедленно в своих коммунистических грехах!

Мы аж присели, кто слушал это по телевидению. Ведь в эту пору в стране страшнее ничего не было, чем попасть под ярлык врага перестройки. Всё прошлое казалось чумой, всё будущее - оргазмом. Ну-ну, как тут Кобзон выкрутится? От этого у многих людей зависела даже сама жизнь. А подумать, особенно теперь: ну какие у Вас грехи, дорогой Иосиф Давыдович (это не он, это мое твердое личное мнение, особенно теперь, конечно)?!

Раскаявшийся грешник дороже Отцу нашему небесному, чем ровно девяносто девять праведников.

Вот я честно Вам говорю, что вопрос сложный. Ведь если Вы грешник, но собираетесь каяться, то где-то уже равны девяносто девяти праведникам. А это как-то не очень математично, хоть я и так и сяк считал, меркантилизм и Иеремию Бентама просмотрел во всех доступных источниках. Но ТАМ виднее.

Пусть Вы все-таки грешник, но где-то только Вы равны не девяносто девяти праведникам, а другому количеству, которое в общем, там надо…

Я ж говорю, что вопрос сложный… Деликатный…

Ну Вы ему и врезали.

- Что Вы имеете в виду? – переспрашиваете Вы того прораба в ответ.

А тот:

- А разве то не Вы пели про советско-гобанскую дружбу!

…И опять прерву себя... Кха-кха… Вот почему Нобелевскую премию мира Горбачеву дали, а Гитлеру нет? Ведь он валил СССР с подначки некоторых европейских доброжелателей, но ему не удалось, пришлось и им его добивать, а у другого вышло, - и дали!

Как только что кто против нас сделает - сразу премию дают. А как за нас, или за мир во всем мире – то и в Америку не впускают.

Я бы Вам не то что премию, а и не знаю, какое звание дал, ибо Вы ему бац и – вперёд:

- Если от моей песни зависит мир и дружба на земле, хотя бы и советско-гобанская, то я готов петь не смолкая.

Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «Бис! Браво! », все встают (это опять я, и думаю, что не ошибаюсь). И серьезно: с этого момента началась революция в советском сознании. Настоящий плюрализм стал пробивать себе дорогу в головах людей. И у многих людей пробил там всё навылет.

И так хорошо, что Вы и до сих пор очень много поёте. Может, потому еще и не конец света.

…Так вот я в хоре запевал тоже про дружбу: «Русский с китайцем братья навек, крепнет единство народов и рас. Плечи расправил простой человек, с песней шагает простой человек, Сталин и Мао слушают нас». Это я. А потом уже хор: «Москва – Пекин, Москва – Пекин! Идут, идут вперёд народы!.. » Хорошая песня. До сих пор мурлыкаю, и помогает. Куда-то ведёт в хорошее, в светлое. Слова, кажется, Вано Мурадели, музыка, кажется, Арно Бабаджаняна. Вот ведь умеют люди хорошие русские песни сочинять!

Потом мы пели не «Сталин и Мао слушают нас», а «Дружба навеки крепнет у нас», потом Снова Сталин и Мао, потом снова дружба.

Потом сказали: Эту песню не петь и – ващще забыть начисто, а мы проверим.

Ибо там что-то политическое произошло, нам ли понять было всё в те годы. Дружба ж навеки, так что там какая пара десятков лет.

А что мы в район на смотр олимпиады повезем в качестве политотчёта? Вопрос!

Как что? Ленина!

Хоть его и не выведешь так просто, особенно вот там, где голос как бы поднимается из глубин в высь: после ровного спокойного «но никто и никогда» вдруг льется торжественно, увлекающе, звонко, как по ступеням:

«не-за-бу-де-ты-мя-Лееее-ниин! »

Экстаз! Да ещё и припев хоровой такой волнительно-гордый! Как сам из души шел.

Когда в хоре поют дети украинского села, что на улице иногда совсем натуральные хулиганы, - это уж не то, что даже сам Раммштайн с их плоскими подпевками «Пионеры там идут, песню Ленину поют». Это уж самые расчистые ангелы. Это дружно признавали все.

А хоровой кружок вела у нас сама директорша Кылына Мыкытивна Щердяк, русский язык и литература. Она и в пьесах играла, и сама певала в концертах сельской клубной самодеятельности: «Я домой приду, мужа выругаю». Эх, оживление в зале. Кто ж ее мужа не знал? Знаменитый Вася-повар из рабочей столовки. Умел из топора суп сварить. Кушать можно, - говорили. Мяса в борще вот такими шматками. Котлеты – толька не для вегетарианцев. Никто не жаловался, еще и тайком домой забирали. Только у нас же какая привычка: домашнее считается лучше, чем столовское.

Но до поры до времени. Как Вася ушел по болезни, другую, с образованием на повара поставили, вот тогда его и оценили. Стали назад звать. Да, наверное, Кылына не пустила. Сидел дома на пенсии.

А тогда все над ним подшучивали. Да где Вы такое видели: она – школьная директорша как от Бога: строгая, справедливая, не подступись, дело знает и держит надежно. А он тебе и повар, и официант, и на раздаче. Чем только там две женщины на кухни занимались? Разве что мыли, прибирали и картошку чистили. На них никто внимания не обращал, разве что только вечером за ними приходили разные мужчины до дому провожать.

С нами в классе директоршина дочка Нина училась, только у нее фамилия была друга, материнская девичья, видимо. Помню, что потом Нина была дикторшей областного телевидения, новости культуры, погоду читала и объявления разные.

Ещё меня всего Кылына Мыкытивна однажды разу спиртом у себя в кабинете натирала, до Ленина или после - уже не помню. Вот где был точно стриптиз в кабинете директора школы! Каталися на льдинах с перепрыгиванием, такой у нас местный спорт был в соответствующий сезон весенний ледоход. И я, перепрыивая со льдины на льдину на большой перемене – соскользнул и скупался. Нет, что Вы, ничуть не замерз, хотя и нырнул и с головкою. Меня как увидели мокрого в весенний мороз, как забегали девчата сообщать, в том числе к одной толстой учительнице украинской мовы Катэрыне Карливна Гнедаш, уже покойница, Царство ей Небесное. А она давай кудахтать, и почему-то по-русски: «Что делать, что делать? » Кылына выскакивает из кабинета: «Что такое! » «Лемко утопился!.. ». Который на уроках в школе должен быть! Это у нас всегда как скажут, то хоть действительно топись.

Ведь такое у нас хохлов яркое отражение действительности, его ещё Великий Кобзарь Тарас Грыгоровыч Шевченко хорошо прописал:

Сырота втомывся,

на тын похылывся, -

люды кажуть щэ й говорять:

сырота напывся…

Кылына брык – и в обморок, валится прямо на пол в коридоре.

Но ещё не совсем упала, зацепилась об стену, потому что ей успели закричать: «Да вон он (гад) там стоит у голландки греется».

Вот тогда она меня раздела догола у себя в кабинете и давай всего казенным школьным спиртом натирать… А куда денешься? Здоровье вверенного ребенка для директора школы – это святое.

А за Ленина хотела убить. Нет, не за его бессмертное, никому толком не известное учение, а за то, что так вышло. Я же не хотел…

Ведь что получилось?

Приехали мы в район, на олимпиаду, а там... Сами знаете!..

Сроду в нас в посёлке в магазине мороженого нет. И коржиков.

Лимонад бывает, но только ситро. А в сельмаги вообще неизвестно чем торгуют. Как что путное привезут, то либо только полному паю, либо под сдачу курпера. А где его наберешься, если самим надо?..

А в районе тебе и крюшон, и апельсиновый, и мандариновый, и из яблока, и сок томатный, и ещё без наклейки всякие напитки с сиропом, и пирожки... Они, конечно, и дома бывают, но хочется ж и перемен в выборе блюд.

Пока дойдет наша очередь после всех, как мы говорили, блатных школ выступать, ходишь, ешь, пьёшь. Потому что родители специальные суммы выделили для такого благородного дела: ребёнок в культуру едет, пусть порадуется сам, друзей угостит…

Ну вот мы и на сцене. Сейчас будет апофеоз. Открываю пасть, а от мороженого, да ещё и от волнения изо рта – ни звука… Губы шевелятся, язык болтается, а голос не выходит...

Что было дальше – включите свое хоть адекватное, хоть не очень, воображение… Закажите Хичкоку, пусть триллер снимет. Семнадцатый Оскар ему обеспечен. На мой образ лучше всего подошел бы Том Круз, только загримироваться помоложе, лет на десять-пятнадцать. Или даже хоть и такой крутой Тарантино…

Сама всё за меня отпела, но как только наше выступление кончилось, заскрипела зубам, замахала руками и кричит: «Убью паразита! ». Это, кончно, только слова, ведь такое уж у нас хохлов буйное воображение… Но мне-то каково: коллектив подвел, да ещё и пионер, и ленинец… И домой пешком не доберешься. Пришлось маскироваться, чтобы на глаза ей не попасться… Всерьёз и надолго.

Но среди хлопцев я от этого настолько повысил рейтинг, хоть он у меня и так не низкий был, что другой раз аж сам не рад был.

Про рейтинг. Был у нас в классе поэт. Стихи в стенгазете писал. Про природу, или, например:

Маму я свою люблю,

всэ для нэйи я зроблю,

чысто вымэту пидлогу,

промэту в снигу дорогу…

И так далее. Если б это было правдой! Мы же ж лучше знаем, как оно на самом деле: как у их в хате, и кто то ему писал из выгнанных с газеты родственников за пьянку. Но - в республиканской пионерской газете «Зирка» напечатаны были под его фамилией. Со всего света письма приходили, а из Латвии (!) в школу в знак дружбы и поддержки примерного поведения пришел груз с ихними литовскими национальными костюмами для нашего возраста как раз. Я их только издаля видел берегли, да и поезд ушел…

И то с ним хлопцы не балакали. А как-то вышел он выступать, сам напросился, и давай про партию…

Партия ридна усим нам як маты!..

И так далее.

Тьфу!... От таких советских стихов не только на майдан выйдешь на оранжевую революцию, хоть пять, хоть десять лет спустя, а вообще сдуреешь, что оно и видно.

Но тогда у людей уши аж отваливались, но похлопали молча. С нулевым уровнем эмоций. Включая Кылыну.

Так у него рейтинга не было никакого, и вообще его как бы никто не замечал.

А тут – все издалека приветствуют, к себе зазывают, взрослые старшеклассники наравне разговаривают. Ну и стараются узнать подробности…

Бывало, что и сбрешешь что-нибудь под настроение про тайные планы насчёт задуманной пропажи голоса…

То есть, не из-за этого, глубокоуважаемый Иосиф Давыдович, я ушел на конспирацию, а вступил я в техникум. И вот с этого места. Там праздник, запоёшь, там типа просто за столом в компании, где-то ещё что-то. И прошла слава, что у меня такой голос, такой голос, что слушать бы и слушать… Кстати, и не только у меня. Там один был, вот его и брали на концерты петь, потому что сам лез. Пел вяловато, но охотно, так где лучшего взять, да ещё и напоказ?!.. А за мной охотились. Приходилось скрываться и не мельтешить кое у кого на глазах.

А шестидесятые ещё идут! Самый шестьдесят пятый год. Страна на подъеме. Народ что делает? Робота не волк, может и постоять, вот народ слушает и поет Кобзона.

…Как провожают пароходы?

Совсем не так, как поезда!..

И когда только успевали коммунизм строить через двадцать лет?

Неповторимое время.

Спасибо Вам, Иосиф Давыдович, за нашу прекрасную песенную юность. Глубокий искренний поклон. Вы – такая «светлая страница на темном фоне нашего прошлого»!

У нас в группе был парень из Староконстантинова, который он для краткости называл Скотинов. Его фамилия Кобзовский Мыкола. Для краткости Кобзон. Так это он фразу про светлую страницу придумал в каком-то сочинении, нам ее публично что-то обсмеяли, оттого и запомнилось. А мне – понравилось.

Я его как-то на базаре, на Озёрке, увидел, и он что-то понадобился. Кричу:

- Кобзон! – Имею в виду: Коля Кобзовский!

Сам бы не видел – не придумать: меня чуть не затоптали: «Где Кобзон, где Кобзон? »

Ведь на Вас подумали.

Вот народ!

Хоть бы своими бошкамы сообразили:

ЧТО

Вам,

молодому красивому,

НА

днепропетровском базаре делать!

В техникуме в свое время вроде как учились Вы, только тогда, при Вас, он еще назывался типа техникум горной автоматики и находился, видимо, в другом месте или был другого вида, а теперь просто автоматики и телемеханики, и тут, на Дзержинского, 2-4, на полуспуске с горки над Днепром.

Да, действительно при нас в техникуме был компьютер с охраной и высотой во все пять этажей техникума. И на этом компьютере считали секретные программы для всего Приднепровского совнархоза, а потом Министерства черной металлургии аж всего СССР, которое стояло почему-то в Днепропетровске.

И были еще там и крепкие кадры, которые, с одной стороны, были ответственны за художественную самодеятельность, в том числе за пение, а с другой стороны, точно что хотели создать еще одного Кобзона: кто – чтобы превзойти коллегу, кто – чтобы закрепить результат. Да и за культработу спрашивали крепко эти комуняки. Формалисты недоспиртованные. Мы ж теперь все их коварства знаем.

Особенно в этом проявили себя преподаватели иностранных языков немецкого, особенно Прозорова, и английского, особенно Майя Давидовна. Вот так они мне запомнились. В зависимости от возраста, наверное. Прозорова – помоложе, такая небедно нарядная модница вся зимой и летом в чернобурках. Майя Давидовна – постарше, но строгая, аристократка. Им, видимо, такое поручение партком выделил. Мое счастье, что я как раз занимался во французской группе, и в плане вовлечения меня в художественную самодеятельность не видел вообще ну никакого общественного рвения со стороны своей любимой преподавательницы – французского языка Клавдии Евстафьевны. Ведь я в школе французский проходил, да еще иногда по старой памяти уже в техникуме по-французски певал. Например, под Зыкину:

Дэльвэн депьи тужур

Тю куле, ма Вольга…

О Вольга, мон амур,

Он н-ан вва па лё фэн!

Парми ле бле дорэ

У ле шан аннэжэ

Тю кулё лоонтан

Э мва ж-э ди-сэт ан…

Или мужским голосом, может, и Вашим:

Ле рюсс вэль-т-иль вэль-т-иль ля гэрр,

Дэмандэ-лё о кальм остэр,

Дэмандэ-лё о шанп, о прэ,

О булё блян, о пёппълье…

Или некоторые австрийские песни голосом Марлен Дитрих, а то и солдатского взвода на марше:

Вэн ди зольдатэн

Дурх ди штадт марширэн,

Эфнэн ди мэтхен

Ди фенстэр ун ди тирэн.

Ай варум? Ай дарум.

Ай варум? Ай дарум.

Ай блос вегндэм шиньдэрасса,

Бумдэрассасса,

Ай блос вегндем шиньдэрасса,

Бумдэрассасса!

Хорошая такая песня, очень правдивая. Краткое содержание, если с немецкого перевести в моем очень вольном переводе:

Маршем солдаты

городок проходят –

девчата из окон

от счастья колобродят.

Ай, почему так

всё получается?

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса,

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса!

Смело парни бьются,

почему – не знают,

девушки подарки

на фронт им посылают.

Ай, почему так

всё получается?

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса,

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса!

Ранят солдат –

и девушкам больно,

они их жалеют

и рыдают горько.

Ай, почему так

всё получается?

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса,

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса!

Вот идут солдаты

из войны домой –

девушки все замужем,

не видно ни одной.

Ай, почему так

всё получается?

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса,

Ай просто вот

шиньдэраса, бумдэрассасса!

Точно! Именно!

Пел я это. Не считая там «Рыжего Шванке» по-русски, или «Сидим мы в баре в поздний час…».

И так далее. Вот они и накинулись меня.

Чтобы не попадаться лишний раз на глаза художественному активу техникума, стал я заглядывать на мероприятия Днепропетровского отделения Союза писателей Украины. Знаете, тянуло к Слову. Так были такие гиганты солидной советской прозы местного эпического масштаба, как Федор Залата, Александр Былинов, какие-то дикие фантасты, например, К. Бобошко.

Поэты, например, Виктор Корж , Мыхайло Чхан, Евгения Борщова – эта барышня так руки заламывала, читая свои медитации, что куда там той Ахмадулиной, а то и еще хлеще, Мыхайло Романушко баловались там и украинским национализмом и даже красно-черного (бандеровского) оттенка, это, наверное, прежде всего Иван Сокульский , тогда директор областной библиотек, кажется, имени Октябрьской Революции. Ещё я чуть не забыл, была культурная такая женщина, Вера Марковна. Что она писала, не разу не слышал, или напрочь забыл, но все ее очень уважали. Видно, было за что. Мне она всегда советовала что-то, как я теперь понимаю, фрейдистское, очень доброжелательно, хоть я писал только юмор и всякие брехни для районной газеты «Днипровська зоря», и тут, в литобъединении, никому тут не показывал, кроме одной девушки. Так чуть не женили. Кха-кха… Еле вырвался... Но не будем об этом. О чем я в районке писал? Например: «Счастье в труде» (извините, конечно, меня самого аж тошнит, но не будем, но не будем. Это ж не про партию, а –) про одну простую несчастную женщину, о ней и ее отношении к работе. Вижу – женщина добросовестная, каких мало, а никто этого и не замечает. Ну соврал я, что она так ответила: «Счастье в труде нахожу». (Типа: А где ж еще нам его взять? Если сын идиот на шее). Я с ней вообще на такие темы не балакал. Взял и придумал, и послал, и напечатали. Читайте в архивах. «Днировська зоря», где-то год 1965 – 67. И что Вы думаете? Стали ее замечать, и она стала меняться еще в лучшую сторону. А мне отбоя не было от людей, которые мне про свои подвиги намекали. Э, спасибо, но лучше отойдите, у меня свои понятия. Не надо намеков, я сам выберу героя! Так тем более, просто так старались улучшиться. Вот оно положительное влияние газетного слова в те проклятые замечательные времена!

За эти писчебумажные дела меня вызывала на селькоровский актив, и там даже, не считая гонораров, пару раз давали премию. На костюм хватало. Вот мама была рада. Спасибо моему наставнику, поэту – баснописцу и лирику, журналисту этой газеты Владимиру Окуню, запамятовал отчество. А теперь пишешь-пишешь, а за публикацию ещё и сам плати!.. За то боролись?

Пел тут один тогда ещё:

Як я малым збырався навэсни

Иты у свит нэзнанымы шляхамы, -

Сорочку маты вышыла мэни

Чэрвонымы, чэрвонымы,

Чэрвонымы и чорнымы ныткамы.

Два кольоры мойи, два кольоры мойи,

Оба на полотни, в жытти мойим оба,

Два кольоры мойи, два кольоры,

Червонэ – то любов, а чорнэ – то журба.

А вы думали, эти «Два кольоры», два цвета – красный и черный – тут случайно так получились?.. Ну-ну… Кто не знает – ещё раз напомню: то цвета бандеровского флага. Партия ридна усим нам як маты? Да пошла она! Нам нужны бандеровцы. Вот это хозяева! Чуть что не так – топор на подмогу и – никаких проблем.

Романушко писал (это я по памяти цитирую, некто Кобринский который ни с того ни с сего обнаружился в Израиле, делает великое дело, спасибо ему, в свой Интернет-сборник этих стихов не включил, хотя источник легко доступен, даже в Израиле):

Мов на прощу

пиду на площу,

перехрэстя усих дориг,

хай там бье мэнэ

и полоще

витэр мрий

и турбот людськых.

Это было в Киеве в «Дне поэзии» за 1968 год напечатано. Где ты теперь, Мышко (действительно, Мыхайло Романушко, по сведениям, почерпнутым мной у Кобринского, ссылка на которого приведена выше, сгинул. Где? Что? Неизвестно.)? Я его, забитого какого-то, затюканного работягу, видел в 1971 году, как из армии пришел и на завод устроился, в общежитии того ж завода. Не хотел он ни про что разговаривать. Вот так вот. Посмотрел на меня вот именно что как-то безмолвно, и ничего не сказал. А был студентом университета, умницей. Пошел. На площадь. Вот и побило. Ветром мечт. И забот. Людских?

Кобринский на меня обижается, что я недостойно отразил тех или этих людей. Кобринский, не судите. Я еще не всё, что сам видел и испытал, описал. Но трагедии не делаю. Я чту и люблю этих людей по-своему. А потом... Ваши портреты и Сокульского, и Романушко, и даже Виктора Коржа тоже, мягко сказать, не адекватны. С моей точки зрения. Я их видел совсем другими.

А красавца Ивана Сокульского, как мне кто-то сказал еще тогда, в 70-х, может, сам Романушко, вообще засадили, и крепко, что-то вроде лет на десять. Вот за что? Неужели за какое-то червоное и черное? За стихи не про партию?

Другой раз на этих заседаниях поневоле слышишь, как что-то шепчутся, и одно слово я разборчиво разобрал: конспирация. Что оно такое – не знал, а она оно и есть! Выход и решения.

Дорогой Иосиф Давыдович! Вы не поверите, но скромно скажу, что иной раз меня разыскивали по всему общежитию, чтобы пришел петь. А то… Мол, и так успехи неблестящие, да ещё и нежелание участвовать в общественной жизни….

А оно мне надо? Может, опять поем мороженого или типа того, и на сцене голос пропадет, а тогда что? Это же не в школе! Мы же тут не дети.

О, а не поискать ли частной квартиры? Ну, не один, а с группой товарищей. Так и сделали.

Например, Гена Котлов отлично пел и играл на гитаре, в том числе «Семь сорок». А если "Бублички" или лучше "Купите папиросы!" сыграет, - то целый катарсис. Несмотря что голоса не было, зато природное и страсть, и получалось интересно.

Папа его приехал из Севастополя, посмотрел, узнал, что ребенок всё играет и играет по общежитию, посоветовался с руководством и нашел ему квартиру. А мы с ним. Ибо одна компания была.

И хозяева у нас оказались сперва одни, довольно молодые, и место удобное, отдельный пристроенный блок, что прямо нависал над кручей над оврагом, заселенным какими-то хатками, и площадка двора была над кручей отгорожена мощной бетонной стеною высотой до метра, но не понравилось, что хозяева с нас на выпивку раскалывают, не считая платы. Потом нашли другую квартиру, хозяева – престарелая супружеская пара Вайнштейны, они нас еще обрезками барбарисок угощали, которые варили на дому. Мы жили у них в малюсеньком, но отдельном флигеле на улице Извилистой в районе Озёрного рынка (где-то напротив теперешнего Днепропетровского цирка). Еще Толя Дербин, аморалку в общежитии там какую-то на него настрочили. Он тогда был на Ходорковского похожий, но это ж было тридцать лет назад. Может, Толя тоже в тюрьме, но статья, наверное, не та, потому что парень отчаянный...

Еще Валера Ромашкин – чистый Окуджава. Всем надоел в их комнате своим младенческим романтизмом. «Люди идут по свету, слова их порою грубы! »… Сначала всё слушали, а потом чуть не били. Отвлекал от дела. А я любил такое слушать...

А потом мне захотелось и совсем бросить техникум, тут же с академсправкой на руках при поддержке любимой Кылыны оперативно окончить вечернюю школу и поступать в Институт восточных языков при МГУ.

На персидское отделение, хотя хотел на японское.

- Нет, только на персидское. На японское вы не подходите…

Точно. Какой из меня Тояма Токанава, когда я вылитый Мухраварди Шарабанеи. Ну на персидское, так на персидское, тоже ничего. И это целая отдельная история. Скажу только, что я поступил на другой факультет, и то два года спустя, после армии. И изучал как иностранный не французский, ведь и так уже немного знал, не персидский, а, прямо повезло - арабский – его нам как раз на все иностранные часы на факультет с Института стран Азии и Африки подкинули - и попутно иврит, так что буквы знаю, а как посидеть – то и текст разберу, Коран или Танах, так что даже и Ха-Брит Ха-Гдаша весь на иврите прочитал. И свалился без сил на неделю. Что бы это значило?

Дорогой Иосиф Давыдович! Вам, конечно, не до этого, ведь округ у Вас далекий, и что-то про нефть или золото там я не слышал, да и везде народу тяжело. Но, может, найдется что-то не хуже. Люди у нас тоже чистое золото, хоть в прямом, хоть в переносном смысле. Я не только Вас имею в виду.

Спойте, может, еще раз при случае про ту великую советско-гобанскую дружбу.

Или хоть «Русского с китайцем», в любой редакции…

Ли йигассе шалом бе-олам.

Если не Вы, то кто ж!

Ведь просто же шиньдэрасса,

Бумдеэрассасса!