Это

Сначала это показалось мне сумасшествием. В общем, неудивительно: я столько лет закручивал себя в тугой узел, не давая воли чувствам и эмоциям, столько лет упорно превращался в отчаянного трудоголика – что когда чувства наконец вырвались из-под спуда, мне сперва подумалось, что я просто сошел с ума. Подумать только – я, за которым на работе уже закрепилась слава «полностью асексуальной личности», вдруг вынырнул из горячего, влажного, тревожащего сна – в поту, с трясущимся руками, перепуганный и обалдевший… Тогда я сам себе побоялся признаться, что со мной произошло. Да ничего особенного – просто я переработал и тронулся умом. Мне надо отдохнуть. Иными словами – взять побольше работы. Чтобы больше никогда, никогда я не видел таких снов, в которых ко мне приходит этот мальчишка. Это же ужас, кому сказать: мало того, что мое бессознательное наконец взбунтовалось, беря реванш за все прошедшие годы, и теперь скручивает меня в бараний рог – да еще и КЕМ! Ладно бы кто-нибудь еще из дам. Этому бы уже никто не удивился. Но этот новенький?..

Как бишь его там?

Но собственно говоря, сказал я себе, - что ты удивляешься? А то ты сам не знал о себе такого. Это же и была основная причина того, что ты подавлял в себе всё чувственное столько лет подряд. Что ты прятался за работу, да и за всех своих знакомых женщин, в конце концов. Но от себя – не убежишь. Вот и сходи теперь с ума, на здоровье.

***

Но очень скоро это стало мороком, навязчивым желанием, неотвязной мечтой – тем более неотвязной, чем больше она казалась несбыточной. Я стал бояться свободных ночей – а точнее, собственных снов. Я стал сторониться стеклянных стен, потому что всем вокруг было видно, как я меняюсь в лице, когда его вижу. Я начал задумываться о том, чтобы никогда не выходить из своего кабинета. Или в начале смены уезжать по делам и не возвращаться до самого конца. Потому что я не мог. Просто не мог смотреть, как он скачет по коридору, как он смеется в комнате отдыха, как он смотрит сосредоточенно перед собой в процессе работы… А уж тем более – как он приходит в мой кабинет и начинает нести какую-то несусветную ерунду, не переводя дыхания и поминутно облизывая губы. Как поворачивается ко мне, когда я его окликаю, и слегка запрокидывает голову, выгибая шею – словно подставляя ее для поцелуя…

"Провокатор несчастный", - однажды подумалось мне. Но я побоялся себе поверить. Почему, зачем он это делает? Зачем, входя ко мне в кабинет, тщательно прикрывает за собой дверь? Почему, когда я захожу к нему (исключительно по работе), он невольно старается встать ко мне поближе? Почему, говоря со мной, он на самом деле все время облизывает губы, словно пытаясь объяснить мне что-то - и не находя нужных слов? Почему он затеял эту глупую возню «не пей мой кофе», которая была абсолютно, полностью бессмысленна и смешна – если бы при этом он, якобы отнимая у меня кофейник, не вцепился жарко в мои пальцы, и не подошел ко мне настолько, что я ощущал его дыхание у себя на щеке?..

Господи, я действительно сумасшедший, замкнутый трудоголик. Если бы я задумался об этом раньше – до меня бы раньше дошло. И я бы куда меньше мучился своими снами и тревогами, и страданиями по поводу того, что я старый дурак и моя мечта несбыточна… Улики не лгут. И он мне не лгал. Мне нужно было только все систематизировать и свести в одно.

И когда я увидел его на том самом ночном выезде, дрожащего, растерянного, - я не стал задавать ни себе, ни ему вопроса «зачем ты сюда пришел». Я знал, зачем. И когда я прижимал его к себе, словно пытаясь согреть – знал. И твой первый выезд» - знал. И когда мы после смены вломились ко мне домой и бросились друг к другу, даже не зажигая свет – был уверен. И ругательски ругал себя за то, что не начал своих наблюдений прежде, что боялся даже предположить такое. Хотя… лучше поздно, чем никогда.

***

И потом это стало пламенем. Всполохом. Сумасшедшим жаром. Я полыхал в этом огне, словно мстил судьбе за все прошлые одинокие ночи; и мой мальчик тоже пылал вместе со мной, как лучинка – чтобы, в который раз рассыпавшись в пепел, оживать и загораться снова.

Вокруг стали замечать, что я стал более живым и улыбчивым, начал шутить, перестал работать неделями без перерыва… Но никто не знал, почему. И замечательно. Я был жадным до скупости. Я не хотел делиться ни с кем. Я ревностно охранял свое сокровище, полученное после стольких маетных, душных, бессонных лет. И знал – кончится рабочее время, за нами закроется дверь, и мы оба снова обхватим друг друга, словно не виделись вечность.

Я не верил в собственное счастье, чувствуя, как он весь приникает ко мне – словно хочет защититься от этого пламени и одновременно сгореть в нем. Страсть и нежность, сплетенные воедино, сжигали нас двоих, искры проскакивали между нашими пальцами, мы выгибались друг другу навстречу, словно под напряжением. И я снова и снова отчаянно целовал его пахнущие кофе губы, беззащитную шею, острые ключицы, вздрагивающий от страсти живот…

Я боюсь сам себя, что однажды не смогу остановиться – но откуда это знает он, когда снова жарко шепчет мне «Не останавливайся»? Не останавливайся – когда губы неудержимо скользят по смешной дорожке волос ниже пупка, и там, где дрожит налитая желанием тугая плоть, начинают свой бешеный горячий танец.

Не останавливайся – когда я ощущаю, как все его тело горит под моими ласками, как он подходит все ближе и ближе к сладкой заветной черте – и как тяжело ему достигать ее без меня. «Не останавливайся» - и я не могу уже остановиться, как не может остановиться он сам – содрогаясь в последний раз перед финалом, со стонами и хриплыми выдохами, в которых я с трудом разбираю отдельные слова. А потом я умираю от нехватки воздуха, двигаясь в тесных горячих глубинах; у меня кружится голова от безумного возбуждения и от страха, что я сейчас проснусь – и все пропадет… Но снова меня обжигает его прерывистый шепот – что мы не спим, что это все на самом деле, и что в этой реальности только мы двое и больше никого.

А однажды, когда мы лежали, обессиленные, на сбитых, полусползших простынях, он положил руку мне на грудь, нежно поглаживая кожу пальцами, и тихо выдохнул мое имя.

«Что? » – так же тихо отозвался я. «Ничего… - последовал ответ. – Просто ты здесь... Здесь, рядом…»

Мой маленький. Мой любимый. Он не знал одного: я теперь долго буду рядом… очень долго. Потому что я постепенно стал зависим от этого пламени – и не столько от самой страсти, сколько от ее отблесков в его глазах. От ее отсветов на его коже. От тех отдельных искорок, что срываются с его губ, когда он догорает на финише вместе со мной. И бог мне судья, – это все сейчас я ни на что не смогу променять.

***

А сейчас… сейчас это стало уверенностью. Всей жизнью. Дыханием, сутью, пульсом в венах. Пожирающее пламя не погасло со временем – оно стало ежедневным, ровным, надежным теплом. Которого должно хватить на много лет вперед.

Это тепло согревало нас, когда мы начали жить вместе. Когда мы не сломались под градом насмешек и угроз. Когда создавали свой общий дом, свой общий мир, свою вселенную. Этим теплом мы спаяны, что бы ни случилось. Оно держит нас на плаву в те моменты жизни, о которых бывает тяжело вспоминать, но которых никто не минует, особенно с нашей работой. И мы оба знаем, что всегда, в самые трудные дни, мы придем домой – и сможем опять просто сесть рядом, обхватив друг друга, отогреть застывшие пальцы, губы, глаза…

А когда снова взметнется и охватит то самое, давнее горячее пламя, которое с нами остается тоже – нам уже не будет страшно, как раньше. Потому что мы будем знать: когда огонь уймется на время – все равно останется наше тепло. Сейчас это именно так, и никак иначе.

Оно - как солнце на безлюдном пляже, где мы любили друг друга вдали от посторонних глаз. Как огонь в старом камине в доме моей матери, где мы провели свое первое совместное рождество. Как маленький костер в пустыне, который мы развели вдвоем, убежав однажды от всех на то самое место, откуда все началось… Огонь, сжигавший нас дотла, стал еще и чем-то иным – более зрелым, более сложным, более глубоким. Так вылетает из кокона бабочка, обретая крылья. Так из отдельных слов складывается повесть. Так из страсти рождается любовь. И уже ее теплом согреты мы оба ранним утром, когда полуоткрытые губы щекочут мне шею, когда знакомая рука перекинута через мою грудь, когда я невольно во сне зарываюсь лицом в спутанные волосы, вдыхая их неповторимый и безумно родной запах – и думаю про себя: как хорошо, что это не прошло мимо.

И я знаю, что теперь это будет с нами всегда.