Линии на ладони

Малыш, ты видишь: вот моя рука,

ладонь, что помнит дротики и луки;

на ней - дорога Дней, ручей Разлуки,

к которому ты брел издалека.

Сдержись. Я из таких ручьев не пью.

К холмам припав горячею щекою,

ты этому недолгому покою

отдай всю неуверенность свою... *

…Я никак не могу привыкнуть к этой ласке. И каждый раз вздрагиваю, когда он берет меня за руку и тихонько целует мою ладонь.

Меня это смущает и даже напрягает немного: во всем этом движении такая неудержимая наивность, такая детская доверчивость, что мне хочется погладить его по волосам, как ребенка. Он взрослый парень, ему скоро двадцать восемь, но в этом порыве он выглядит настолько юным, что мне даже стыдно становится - за то, что я с ним в постели лежу. А уж за то, что мы оба в ней вытворяем – и подавно.

И я никак не придумаю, как ему это объяснить.

Так до сих пор и не сказал, хотя мы уже полгода в таких… ммм... отношениях.

Просто терплю.

А этот нахал в который раз тянет к себе мою руку, нежно перебирая губами пальцы, а потом снова целует ладонь. И я слышу, как он хихикает:

- Знаешь, а я умею гадать по руке. Меня бабушка научила…

- Это которая предсказательница? - спрашиваю я, ласково поддразнивая. – Ну, так что у меня там написано?

Сейчас посмотрю, - он действительно утыкается мне в ладонь, пытаясь что-то рассмотреть на ней. А у меня от близости его дыхания сбивается с ритма сердце. И пожалуй, впервые я думаю, что вот так губами по руке – это в общем-то довольно возбуждающая ласка…

Мой выдумщик тем временем тарахтит, как всегда - не переводя дыхания:

- Так, так, сейчас посмотрим… О, вот и линия ума. Какая большу-ущая! – Он озорно подмигивает мне: - Ну конечно, я и не сомневался. Кто это у нас тут такой у-у-умный? Такой умненький-благоразумненький?..

Я улыбаюсь, глядя на его веселье, а про себя думаю: не такой уж я и умненький на самом деле. Иначе бы не валялся бы сейчас в постели со своим сотрудником, который вдвое меня моложе.

А он знай себе продолжает свою ребяческую болтовню:

- Так, это линия жизни. Ну-ка, дай посмотрю… Ого, она у тебя дли-и-инная! - И неожиданно прижимается к моей ладони щекой. – Это хорошо-о-о…

- Почему ты так думаешь? – осторожно спрашиваю я, стараясь превратить свое сомнение в шутку. – Может быть, я тебе скоро надоем, и ты будешь про себя думать: "Ну когда же этот старый пень сдохнет?"

Ого, как заблестели в полутьме его карие глаза! Он наградил меня таким взглядом, каким меня не удостаивал даже генеральный директор, устраивая разнос в кабинете.

Да уж, сколько раз я говорил своему мальчику, что в постели у нас нет боссов и подчиненных. И вот – нарвался.

- Дурак ты, – говорит он мне. И моя нижняя челюсть медленно отъезжает от такого заявления. Но я в его голосе я слышу не столько возмущение, сколько рвущуюся наружу любовь. Он ругает меня, как папаша - нашалившего ребенка; и черт знает, почему мне теперь это нравится?..

- Да я пошутил, ушастый, ты чего? – Я сгребаю его в охапку и снова валю на кровать, откуда он вскочил в порыве своего юношеского гнева. – Ну, дальше-то давай рассказывай, что там у меня на руке написано?...

- Хммм… дальше – линия любви, - он снова сверкает в темноте своими глазищами, но уже лукаво и призывно. – Надо же, какая она у тебя…

- Какая? – подыгрываю я.

- Мощная, - я не смотрю ему в лицо, но чувствую, что сейчас он мне подмигивает. – Сильная такая… И знаешь, она… это… очень цельная, вот, - наконец находит он слово. – Так бывает, когда вся твоя любовь достается одному человеку…

- А там не видно, кто этот человек? – улыбаюсь я, высвобождаю свою руку из его пальцев и обнимаю гибкое, чуть влажное от пота тело. – Там не написано, - шепчу я, - кто этот невозможный, болтливый и лохматый человек? Там не сказано, что это просто несносный мальчишка, который нагло совратил своего старого босса? И там не помечено, что я теперь без этого мальчишки просто жить не могу?..

С каждой фразой мой предсказатель хихикает все тише и прижимается ко мне все плотнее. Я ощущаю, как он весь дрожит, не скрывая нарастающего возбуждения. Но потом, паршивец, все-таки снова берет мою руку, притворяясь, что рассматривает на ней что-то. И говорит негромко:

- Знаешь, там всего этого нету… Но ведь я это и так знаю?...

А потом он снова целует мою ладонь, но уже иначе: озорно прихватывая кожу зубами. Я ощущаю легкое прикосновение упругого языка, и голова кружится, как на американских горках. Господи, оказывается, это так возбуждает, я даже и не знал.

Наконец я не выдерживаю, опрокидываю этого Нострадамуса на спину и начинаю той самой зацелованной ладонью проводить по его телу, по горячей, сладко пахнущей коже - ощущая под рукой ямочку у горла, впадинки ключиц, напрягшиеся бусинки сосков… Под моими пальцами начинает бешено стучать его сердце, и я специально останавливаюсь, чтобы подольше чувствовать это жаркое биение.

Я держу свою руку на его груди и думаю о том, что за почти пятьдесят лет чего только не касалась эта самая рука. Чего только не приходилось ей испытывать на своем веку: застывшую тяжесть трупа, жесткую силу инструмента, прохладу воды и сухой жар песка в пустыне… А бывало, и ребристую рукоять пистолета, хоть и не часто. И конечно – тепло чужого тела, чужой кожи. Правда, очень давно. Разумеется, к моменту нашей встречи я не был девственником, и в молодости у меня были партнеры. А потом я понял, что это все не то, и отдал себя науке. Моя рука постепенно забыла, как это – касаться лежащего рядом с тобой человека, гладить и ласкать его, пытаясь пробудить в нем желание – желание к себе самому.

А сейчас я чувствовал, что вспоминаю. Что моя ладонь начинает ощущать это заново. К тому же мне все больше было понятно, что этот мальчишка, чье сердце теперь колотится под моей рукой, – это не просто партнер на время, не просто сотрудник, угождающий своему шефу; это любимый. Держащий в своих руках всю мою жизнь. И беззастенчиво целующий мою загрубевшую от времени ладонь – так, словно он касается чего-то невероятно хрупкого, что страшно потревожить даже своим дыханием.

Не бойся, мальчик. Эти руки многое видели за прожитые годы. Им случалось поддерживать друзей, отталкивать врагов, прощаться с любимыми, отстаивать справедливость и обличать вину… А сейчас ты касаешься губами моей жесткой ладони, прижимаешься к ней щекой – так доверчиво и нежно, что переворачиваешь мне всю душу. Я думал, что разучился плакать, тревожиться и любить. Ты заново учишь меня этому. И пожалуй, я не буду тебе ничего говорить об этой ласке. Я отдам тебе свою руку, как отдаю всего себя. Сожми ее своими горячими пальцами – и не отпускай. Просто почувствуй, что я теперь рядом – пока ты хочешь этого. Пока ты, прижимаясь губами к моей руке, чувствуешь, что вся моя сила, вся моя нежность – с тобой. Только с тобой, - мой лохматый мальчишка, моя поздняя радость, мой самый любимый, самый родной человек.

И когда ты вновь и вновь поцелуешь эту грубую кожу, озорно и мягко прихватывая ее, - ты помни. Помни, мой мальчик, что сам сказал мне про линию любви на руке. Я не верю этим предсказаниям, но что возразить тебе, если ты прав? Вся моя любовь теперь – только для тебя; и я каждый раз преподношу тебе ее на своей ладони.

Может быть, именно поэтому ты так любишь касаться ее губами.

Может быть.

* В. Ланцберг