Алистер

Раньше он тусовался здесь. Но потом уехал в Питер. Сейчас у него там свой ночной клуб, хотя, думается, главный бизнес все же наркотики. Он сам наркоман. Немного музыкант, немного художник, адепт садомазо, извращенец, безумно красивый мужчина лет 35. Имя Александр, но так его уже давно никто не зовет. Теперь он Алистер или Элис. Санька рассказал мне все это, когда я спросила его, кто это. Высокий, стройный, длинные светлые волосы, глубокие голубые глаза, выражающие что-то безграничное, но то, что безумно хочется познать, четкий красивый контур губ с таинственной и циничной улыбкой, взгляд смеющегося над миром человека. Увидев мой зачарованный взгляд, Санька спросил:

- Зацепил, что ли?

- Да, - задумчиво протянула я, не пытаясь этого скрывать. – Помоги мне?

- Ты хочешь, чтобы я познакомил тебя с ним? Ни за что! Наоборот, теперь, когда я знаю, что ты задумала, я не позволю тебе сойтись с ним! Благо приехал он ненадолго.

- Спасибо, - не получив от него помощи, ответила я.

На следующий день я решилась подойти к нему и заговорить. Когда я подошла, откуда-то возник Санька и, кося под психа, начал кричать что-то типа: «Ты моя женщина и я не желаю, чтобы ты общалась с другими мужиками! » Я смотрела на него офигевшими глазами, даже не зная, смеяться или нет. Но меня просто пробесило: он реально хотел мне помешать! Я сказала ему, давая понять, что я говорю очень серьезно: «Все, Сань, спектакль окончен. Зрители разошлись. Занавес опустили, тебе тоже пора сваливать».

Ему это не понравилось, он сказал «Да иди ты на хрен! Делай что хочешь! » и ушел.

Я обратилась к Алистеру, надевая на себя роль скромной девицы:

- Я в восхищении от вас. Не знаю, чем я могу вас заинтересовать, но, если у вас будет желание, я прошу прийти вас сюда завтра. Я буду здесь выступать, мне бы очень хотелось, чтобы вы пришли.

- С удовольствием, - я заметила, как он нескромно разглядывал меня и, кажется, я ему нравилась. – Знаешь, эта неестественность тебе к лицу. Наигранная скромность, я видел тебя сегодня – ты не такая. Не сочти за грубость.

- Любое твое замечание я приму как благословение.

- Я буду завтра, мой прекрасный ангел, - он взял мою руку и поцеловал, слегка укусив.

Я ушла, невыразимо осчастливленная, не веря, что мое больное, кривое, коматозное, греховное счастье так близко. Я не могла себя остановить и не хотела думать, надо ли.

На выступлении я была не такой, как обычно. Меньше всего я была панком – красивая, изящная кукла, самозабвенно танцующая так, словно бросая себя на растерзание голодной толпы. Я скинула с себя большую часть одежды, оставшись в нижнем белье и цепях. Танцевать стриптиз вовсе не сложно: нестрашно раздеться перед толпой – страшно вывернуть перед ними душу, а этого не будет никогда, так что все заебись. Тем более я танцевала для него. Я ловила его взгляд, счастливо замечая, что он смотрит на меня с восторгом.

Когда выступление закончилось, он подошел к сцене и, опустившись на колено, протянул мне огромный букет алых роз и сказал, что я великолепна. Беря розы, я тоже опустилась на колени, ответив, что такая я лишь для него.

Я ушла за сцену, оделась и вернулась в зал. Он ждал меня у входа в гримерку. Он спросил, какие у меня планы на остаток ночи. Я ответила, что если в его планах есть место для меня, то мои планы будут частью его. Он взял мою руку в свою – большая теплая ладонь и холодные перстни. Мы вышли из клуба и сели в машину. Мы ехали молча, но постоянно обмениваясь многозначительными взглядами и улыбками. Мы играли. С первой минуты знакомства. Мы приехали в один из районов города, он открыл дверцу машины и подал мне руку. Он привел меня в квартиру на втором этаже. Открыв дверь, он вошел первым и, снова опустившись на колено, пригласил меня войти:

- Милости прошу в мою скромную временную обитель. Позволь я помогу тебе раздеться. – Его руки впервые коснулись меня так откровенно, они заскользили по телу, расстегивая одежду и снимая ее. В полной темноте я стояла перед ним обнаженная, он ощущал меня только руками:

- Аромат твоей кожи сводит меня с ума, ты прекрасна, - пройдем сюда, - он повел меня в комнату. Там тоже было абсолютно темно, настолько, что я даже не различала его силуэт. Черные шторы закрывали окна.

- Я не верю в человеческий суд, - заговорил Элис, - и не доверяю человеческим изобретениям. Я не люблю электрический свет – он искажает сущность. Он приглушает сияние глаз, он делает невидимыми блики и тени от наших тел. Но они есть, потому что мы все еще живы. Зажги свечи. Я хочу видеть тебя.

Он протянул мне зажигалку и подвел к столу. Я зажгла зажигалку, и комната озарилась ее светом. На столе стоял высокий подсвечник, очень похожий на какой-то старинный. Я подносила огонь к каждой из свечей, они поочередно вспыхивали, освещая комнату все сильнее. Я не хотела ни о чем думать, чтобы не засорять сознанье и погрузиться в происходящее полностью. Я уже была готова к тому, что мучает меня теперь, но об этом я не желала думать тогда. Я зажигала свечи и считала их: десять. Я закончила и положила зажигалку на стол.

Пока я зажигала свечи, стоя к нему спиной, он делал последние приготовления. Я хотела обернуться и протянуть зажигалку ему, но меня обжег звонкий удар хлыста. По бедру пробежала горячая и приятная боль. Я опустила голову, не пытаясь смотреть на него.

- Ты слишком плохо себя вела, ты должна расплатиться за то, что было даровано тебе в жизни и ты посмела это взять.

- Да, - покорно ответила я.

Плетка вновь поднялась в воздухе и опускалась на меня снова и снова, обжигая изгибающуюся спину и ягодицы.

- Ты танцевала сегодня на сцене, когда пела. Я хочу, чтобы ты станцевала теперь только для меня. Поднимись на этот стол.

Я залезла на стол, на котором стоял подсвечник. Должно быть, обнаженная девушка в свете 10 свечей, роняющих причудливые тени, это красиво.

- Танцуй, - повторил он.

- Дай мне музыку, - попросила я.

Он засмеялся издевающимся смехом:

- Музыку? Она смеет просить у меня музыку? Кто ты? Ты никто! Здесь я правлю бал. Я не дам тебе музыку. Начинай же! – плеть в размахе обвила мой живот.

Я начала танцевать. Я отдалась этому танцу, представляя, что, наконец, отдаюсь Элису. В полной тишине лишь изредка потрескивали свечи.

- Спустись ко мне.

Я сошла со стола, оказавшись так близко к нему, что еле смогла сдержать себя, чтобы не броситься ласкать его. Все было безумно: просто безумно и безумно красиво.

Его рука опустилась мне на плечо и властно опустила меня на колени. Резким движеньем он толкнул меня, поставив на четвереньки.

- Ползи.

Я ползла, удары его плети покрывали мое тело. Странное и, должно быть, богохульное чувство искупления наполнило меня. Мне хотелось воздавать молитвы его плети.

- Довольно. Поднимись.

Я повиновалась.

- Подойди сюда.

Я стояла рядом с ним.

- После концерта ты приняла от меня розы. Но ты приняла лишь одну их сущность, не так ли? Но тебе даже не пришло это в голову, до этого момента ты, как и все стадо, слепо ловила наслажденья земной жизни, не желая видеть обратную сторону вещей. Твою красоту разрушит старость и болезнь, твое тело – ненадежное творенье и ему нельзя верить. Ему отведен слишком короткий срок, ты посмела забыть об этом! Ты осознаешь свою вину?

- Да, я забывала об этом. Я раскаиваюсь.

- Но ты все же приняла эти розы. Значит, ты должна принять их полностью. Ты уже получила их нежные алые лепестки, теперь постигни их обратную сущность – шипы.

Он подвел меня к кровати. Я увидела, что ее стенка была необычной, тоже напоминающей старинную, резная, из черного или темного дерева. Постель была усыпана стеблями роз. Она выглядела зловеще, но чувство веры ему было сильнее: Господин не причинит мне вреда больше, чем я заслужила.

Он взял меня на руки и опустил на постель. Шипы впились в тело, острая боль и приятное тепло разлились по телу. Шипы царапали кожу при каждом малейшем движении, и привыкнуть к боли было невозможно. Он поднял мои руки и приковал их к спинке кровати.

- Теперь ты понимаешь, что значит принять от меня розы.

- Да, мой Господин! – мне безумно хотелось назвать его так вслух, я практически прокричала это.

- Ты начинаешь исправляться, ты становишься послушной девочкой.

Он раздвинул мои бедра, и его губы горячим поцелуем коснулись моих томящихся жаждой гениталий. Его язык влажно обжигал, он, обняв меня за бедра, языком и губами подводил меня к оргазму за оргазмом. Я стонала и извивалась в неземном удовольствии, его мягкие шелковистые волосы нежно касались моих бедер, а стебли цветов царапали мне спину...

Он развязал меня и отошел в сторону. Он продолжил:

- Ты постигла две противоречивые сущности розы. Но, даря тебе цветы, я дарил тебе себя. У меня, как и у этих роз, две сущности. Одну ты испытала. Но есть и другая. Я недостойный раб. Я слабый и ничтожный, я не заслужил ничего из того, чем одарила меня жизнь. Все радости бытия лежат на мне тяжким бременем нераскаянности и безнаказанности. И поэтому я несчастен.

Это значило, что мы должны поменяться ролями. До последнего момента я считала, что во мне есть склонность к мазо, но нет к садо. Кажется, так и было. Пожалуй, перебороть себя меня заставило чувство «долга»: я должна была отплатить ему за то, что он подарил мне только что.

Он протянул мне плеть. Он отдал мне ее так, как если бы передавал корону своему приемнику. Я взяла ее в руки. Он понял мою нерешительность.

- Смотри, - мягким голосом произнес он и взял мои руки, держащие плеть, в свои. И управляя моими руками, он слегка размахнулся и опустил плеть в воздухе. Она рассекла воздух с тихим щелчком. – Разве тебе было больно, когда она касалась тебя?

- Нет. Мне было приятно.

- Тогда доставь это удовольствие и мне. Мы похожи. Мы – одинаковые.

Я крепче взяла плеть и отдернула руку:

- Не смей прикасаться ко мне без разрешения, - впервые хлыст в моих руках опустился на тело человека. Это было странное чувство. Не удовольствие, а что-то совсем иное. Это воспринималось какой-то необходимостью свершения правосудия через мои руки. Еще одно богохульство... Алистер, о Боже, что ты со мной сделал?! С самого начала я обещала себе, что никогда не скажу этой фразы даже про себя. Я сама приняла решение, и только мне отвечать за себя. Но, Господи, Алистер, Элис, что ты сделал со мной?! Не тебя ли называю я Богом? Не знаю...

– Разденься., - приказала я ему.

Он послушно опустил олову и, отступив назад, стал раздеваться.

- Мне нужна веревка. Дай мне веревку. Да, ты правильно догадываешься, для чего она нужна. Но ты же понимаешь, что это необходимо тебе самому? Ты должен расплатиться за то, что было даровано тебе сверх меры в то время, как другие обречены быть уродами, нищими, калеками, больными. Ты посмел принять счастье и окунуться в него, забыв, что ты недостойное существо. Ты посмел принять счастье, не захотев думать о том, что неизбежно придет время платить за это. Ты выбрал временные удовольствия. За них нужно платить болью. Ты осознаешь это?

- Да.

- Веревку!

Он открыл шкаф и достал оттуда грубую веревку. Даже не веревку, а длинный матерчатый поводок. Он поднял на меня взгляд, протягивая его. Хлыст в моей руке словно управлялся некой не вполне подчиняющейся мне силой, он все решительнее опускался на его тело, оставляя красные линии на светлой коже.

Я взяла веревку и, заломив ему руки, туго связала их за спиной. Он издавал стоны: стоны подчинения, стоны обреченной необходимости. Я вдруг поняла, что управляло плетью в моих руках: это была месть. Да, только беспомощность рождает агрессию, только бессилие рождает насилие. На какое-то время я возненавидела его за то, что он увлек меня в этот мир. Это не суд: ни Божий, ни человеческий – это жажда мести. Я возненавидела его настолько, что ненависть обернулась любовью. Это было ново и непонятно. Я наблюдала за перерождениями чувств внутри себя и не знала, имею ли право пытаться их контролировать. Эта любовь была любовью человека, который мог полностью понять другого. Передо мной был человек, которого возненавидел другой, но человек, который был таким же, как я. Эта ненависть в равной мере была бы справедлива ко мне самой. Кто-то должен был любить его. Этими обоими людьми была я: ненавидящей и любящей. Но всегда ненависть – это любовь, а не наоборот.

Я связала ему и ноги, осознанно причиняя ему боль перетяжками. Связанный, он лежал на полу и не мог бы самостоятельно встать. Я коснулась губами его члена. Он отозвался и начал расти. Я обрабатывала его губами и языком. И возведя до предела, не дала ему кончить. Я стала мучить его:

- Ты считал, что ты свободен. Что совершаешь поступки по собственной воле. Что твоя жизнь – это результат твоих достижений, твоих усилий, твоих желаний. Нет. Твоя жизнь и ты сам – лишь случайное стечение обстоятельств. Ты произошел на свет лишь по случайности, ты пришел к тому, к чему пришел, только потому, что так сложились обстоятельства. Твоей заслуги нет ни в чем. По такой же случайности тебя не станет. Ни твое рождение, ни твое существование, ни твоя смерть не изменят ничего в этом мире. Ты не способен даже контролировать свое удовольствие. Ты всегда получал удовольствие, потому что хотел этого? Ты получал удовольствие тогда, когда хотел? Но даже это теперь не в твоей власти. Твое удовольствие в моей власти. Ты считал, что лишить тебя воли к удовольствию невозможно? Ты ошибался. У тебя нет этой воли. Это моя воля. Ты получишь удовольствие только потому, что этого хочу я. Твоя роль – быть предметом моего желания. Я отбираю у тебя остатки иллюзорной свободы. Это удовольствие обернется болью. Удовольствие по принуждению.

Я вставила в себя его член, его, лежащего связанным подо мной, и мы оба кончили. И нам обоим было больно от этого. Это не та боль, которая бывает при физическом насилии. Это боль от удовольствия. Она нестерпимо горькая, и я не знаю, что заставило меня причинить ее другому человеку.

Я развязала его. Он обнял меня. Он обнял меня доверчиво и как-то по-детски. Мы снова ни о чем не говорили. И снова это казалось естественным. Мы пересекались только в этом нереальном мире, а вернувшись обратно, мы снова были чужими и бесконечно близкими в своем непреодолимом одиночестве.

Он присел на диван и достал шприц и дозу. Да, этот мир другой. В этом мире умирают, в этом мире подсаживаются на героин и не сходят с него. В этом мире я никогда не смогу разделить с ним его судьбу. Даже если бы мы оба были наркоманами, каждый из нас отсчитывал бы время по своим часам. Он улыбался. Он вколол себе дозу и, закрыв глаза, на некоторое время откинулся назад. Это уже не каприз – это необходимость. Он снова улыбнулся. И в этой улыбке было что-то вроде извинения. Чувство вины за собственную слабость. Мне так хотелось взять его за руку, обнять и пообещать, что все будет хорошо. Смешно? Да. Это было глупо, и я, конечно, не сделала ничего.

- Налей мне выпить? – только сказала я.

- Что будешь?

- Чего-нибудь покрепче.

Он открыл бутылку водки и выпил вместе со мной. Кажется, он тоже боролся с желанием сказать мне что-то бессмысленное.

Ночь прошла. Ночь в одной из квартир одного из домов. Ночь, перевернувшая во мне больше, чем я должна была ей позволить.

Я ушла. Мы попрощались у порога.

- Спасибо тебе, - сказала я.

- Это не я. Мы должны были встретиться и мы встретились. Хотя никто не скажет, зачем.

- Будь счастлив, - я никогда раньше не говорила этой фразы, потому что она казалась мне штамповой и пустой, а теперь она родилась будто сама по себе.

- Постараюсь, - ответил Элис.

Мне 19, а ему за 30. Даже если мы оба уйдем в эту жизнь с головой, мы никогда с помощью друг друга не избавимся от одиночества, никогда не сможем найти друг в друге спасение. Мое 19-летнее одиночество еще не знает, каково быть одиноким в 30. Моя 19-летняя бессмысленная жизнь не может понять бессмысленность длиною в 30 лет. И ее вины здесь нет. Здесь вообще нет вины. Все так, как есть.