Потягаться с классиками

В предисловии к одной из своих ранних книжек «Материк» (1969)

Лев Аксельруд писал: «Кстати, о вечных темах. Открывая сборник

неизвестного автора, прежде всего прочитываю стихи о детстве,

осени, первом снеге. Это как пробный камень. Сразу видно: автор –

поэт или просто сочинитель. Убежден, что в каждом без исключения

факте, как в атомном ядре, таится энергия поэзии, которую надо

уметь освободить. Запасы ее неисчерпаемы... »

За многие столетия подобным, так называемым вечным темам

посвящены в мировой литературе, пожалуй, миллионы лирических

стихотворений, и потому, как нам еще недавно казалось, поэту

сегодня невозможно не повториться. Однако:

Вдоль улиц краски щедрые

устроили парад.

Вдоль улиц, как поветрие,

прошёлся листопад.

Остатки лета сорваны,

и в небе городском

деревья нарисованы

простым карандашом.

1962

Глубокий тыл укрыл нас от войны –

под стать бомбоубежищу. «Но письма

как нас теперь отыщут? » – думал я.

И в грустном небе журавлиный клин

плыл мимо треугольником солдатским.

1974

Лишь нами и дышат матери. А мы далеко-далече.

Как выдох и вдох, чередуются прощания наши и встречи.

Лишь нами и дышат матери. Взойдя на вершину возраста,

смертельно они задыхаются от вечной нехватки воздуха.

Подушечкой кислородной письмо моё где-то в пути.

1976

Насколько можно верить нашим компьютерам, где на дисках

скопилось огромное количество стихов, принадлежащих перу

отечественных и зарубежных авторов, – невозможное все-таки

произошло: Лев Аксельруд никого не повторил. Взять хотя бы

карандашный рисунок поздней осени: испокон веков стоял он

перед глазами у всех живущих, не исключая и поэтов. Однако

увидел его и воплотил в слове только один из них.

Впрочем, и остальное, о чем идет речь в приведенных выше

стихах, он увидел и ощутил как бы впервые, словно множества

строк о журавлях и письмах, о прощаниях и встречах не суще-

ствовало до него вовсе. Первозданная свежесть образов, чистота

чувства, высокая простота присущи и другим, на вечные темы,

стихам поэта, в которых он тоже никого не повторяет. Вот,

например, строки о ранней весне. В первом, прекрасно инстру-

ментованном фрагменте, в его счастливо найденном слове «крах»

разве не слышится крик ворон?

Тают силы зимы, и картаво

у дороги, погрязшей в полях,

разоралась воронья орава:

«Крах! Крах! Крах! »

1969

К морю катится белая армия льда.

Отступает, неся по дороге потери.

Вдоль реки, за таёжную землю держась,

льдины, льдины лоснящиеся лежат.

Те, что выбросились на берег.

1993

В березке, без чьей белизны и «пейзаж пресноват», Л. Аксельруд

видит «соль российского леса». Он вспоминает своего отца,

портного по профессии, не вернувшегося с той большой Войны:

«B небе – ножницами – прожектора». Он любит город, в котором

живет много лет, город с его современными проспектами и

«сельскими уголками», любит родной переулок, где по утрам,

«запрокинувши гребень, петух своё горло // прополаскивает зарёй».

Глядя на знакомую чету, думая о любви, о родстве душ, поэт

замечает, что «супруги с годами становятся // похожими друг

на друга, // как день и белая ночь... » Стоя на берегу моря, созерцая

его необозримое пространство, он как человек ничтожным

себя тем не менее не ощущает:

Разве прибой – не двигатель вечный,

не маятник тысячелетий? Сверяю

время своё по нему.

1989

Цитирование стихов Льва Аксельруда на вечные темы нетрудно

и продолжить. Но даже то, что приведено здесь, говорит само

за себя. Результат нашего, можно сказать, тестирования на

предмет поэзии как таковой и ее самобытности оказался на высоте…

Каждый новый писатель неминуемо вступает в единоборство со

всей предшествующей и современной ему литературой. Лучшие ее

достижения, тем более классика, – тот строгий оселок, который

испытывает автора на творческую самостоятельность, особенно

при обращении его к традиционным темам. Самодостаточность,

непохожесть, единственность, всегда отличавшие каждого крупного

художника, характеризуют в полной мере и поэта Л. Аксельруда.

К примеру, на тютчевское «лишь паутины тонкий волос блестит

на праздной борозде» он еще в 1957 году, т. е. будучи юношей,

достойно ответил миниатюрой о засеребрившихся паутинках при

сентябрьской, до времени густой, листве: «Как видно, бабье

лето, молодясь, // выдёргивает первые сединки».

Годы спустя, как бы в ответ на классическое «гремят раскаты

молодые» и «повисли перлы дождевые», прозвучали его строки

«Прошёлся гром по всей клавиатуре» и «Блеснула в тёмном небе

мысль угластая –// гром раскатился в лестных комментариях».

А также: «Дождь сегодняшний не переходит в снег – // остаётся

собою. // О как радостно ветки // себя подставляют ему! //

Капли, капли – прообразы почек». И еще:

В часу полночном высветило лестницу,

зигзагами идущую с небес.

Споткнувшись в наступившей тут же темени,

как яростной, подробно, оглушительно

вниз по ступеням прокатился гром!

1986

Предвидим возражение: дескать, тривиальные ныне «перлы» да

громовые «раскаты», были при Тютчеве достаточно свежи. Но ведь

и образы Л. Аксельруда в этой и в других главах данной работы

отмечены, на наш взгляд, первородством.

«Я сердце вьюгой закрутил», «Гуляет ветер, порхает снег», и

«Только вьюга долгим смехом заливается в снегах» – так ведет

себя блоковская зимняя стихия, словно по-цыгански шумно

загулявшая в открытом поле. Белая стихия присутствует и в

творчестве Льва Аксельруда, но иной норов у нее, иной голос,

несколько приглушенный, по-домашнему задушевный:

Завьюжить бы твои воспоминанья

подобно ветру за стеною нашей,

что уровнял пригорки и ложбины.

Пусть буду для тебя я первым снегом.

Будь для меня единственной землёй.

1976

Или:

Как вода круговертью в стиральной машине,

до упаду пурга наработалась ныне.

Стеллажом многоярусным высится ёлка.

Снег бельём на зелёных полках.

Мать-природа, устав, лишь к утру прилегла.

1973

Кроме шелестящего зимою дуба («Личность. И в листопад

не растерял себя»), поджарого, высоченного тополя («Бульваров

и аллей вперёдсмотрящий») и темнеющего кипариса, «нефтяным»

фонтаном устремленного «в вечернюю высь»,

у Л. Аксельруда встречается и береза, весьма отличающаяся от

своей есенинской сестры: «Жаркими брызгами наземь летят //

листья берёзы плакучей. // Ствол белотелый и ветви её, //

в чьих очертаньях – блаженство само, // душ золотой принимают».

И еще пример с его неожиданной, современной ассоциацией:

Лесную темь пронзает светом лазерным,

идущим из глубин самой земли.

Русь, ты извечный генератор квантовый,

что излучает в небо и в грядущее

берёз высоких белые стволы.

1984

Навстречу широко известным пастернаковским строкам с их

весьма эффектным, гиперболически-комнатным образом Кавказа,

который «был весь как на ладони и весь как смятая постель»,

Л. Аксельруд мог бы с полным основанием выставить свои строки

о тех же горах, увенчанных семицветным коромыслом и словно

увиденных автором с космической высоты.

На гранитных плечах Кавказа

под тяжестью выгнулась радуга:

на одном конце этой радуги

Чёрное море качается,

Каспий плещется – на другом.

1981

Исследователи, обращающиеся к творчеству Бориса Леонидовича,

нередко, в качестве примера его «огромного пантеистического

чувства», почтительно цитируют строфу, в которой не он, поэт,

а сам дождь сочиняет стихи: «Отростки ливня грязнут в гроздьях

// И долго, долго, до зари // Кропают с кровель свой акростих,

// Пуская в рифму пузыри».

Примерно о том же самом, но совершенно по-своему и, как видно

невооруженным глазом, не менее выразительно пишет представитель

другого поколения поэтов – Лев Аксельруд:

Прибой растекается мыслью по брегу.

Стремясь её выразить посвежей,

пообразней миру преподнести,

он зримо один за другим выдаёт

свои – белым кружевом – варианты.

1991

Одно из довольно известных иронических стихотворений

В. Маяковского заканчивается на такой грустноватой ноте: «Вот

и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова». По сути, этой же

извечной, лирико-философской теме жизни и смерти посвящены

давние, но нисколько не постаревшие строки Л. Аксельруда.

Снежинки? С высоты холодной вечности

на белых парашютиках спускаются

последние секунды года.

В комок сжимаю снег, с земли подобранный.

Вот на ладони – вся, пожалуй, жизнь.

1973

Короче говоря, поэт Л. Аксельруд никогда ни к каким школам

не примыкал, никаким модам не следовал, никому в литературе

не подражал и до сего дня действительно, как до нас утверждали

критики, похож в ней только на самого себя. А такое по силам –

лишь талантам выдающимся!

==================================================

КОНЕЦ СТАТЬИ ТРЕТЬЕЙ, которая соответствует третьей главе

послесловия «Лирическая энциклопедия века» к четырехтомному

Собранию сочинений поэта Льва Аксельруда.

Авторы послесловия – Наталья Ивановская и Иннокентий Ермаков

при участии выдающегося русского ученого, культуролога,

литературоведа, поэта, переводчика,

академика Сергея Сергеевича Аверинцева (1937 – 2004).