Стирун

1.

Муж Зинаиды Дворчаковой, Николай Артемьевич Коломяжный, был тих и домовит, чем вызывал зависть подруг, а учитывая, что не пил горькую и не глядел налево, так порою будил и вовсе недобрые чувства.

Время от времени подруги устраивали Зинаиде форменный допрос: как она умудрилась довести мужика до кондиции, ведь сама-то, вроде как, та ещё штучка, -- но она лишь закатывала глаза и производила густо накрашенным речевым аппаратом таинственный звук – нечто среднее между щелчком клеста и хрипеньем тувинского шамана. А потом натужно хохотала, тряся по сторонам полной грудью, в которой, по единодушному мнению ревнивых наперсниц, и заключалось основной секрет её женского обаяния.

На деле же, всё обстояло несколько иначе. Грудь Зинаиды Анатольевны интересовала Николая Артемьевича постольку-поскольку. Не то, чтобы не волновала совсем, но скорее была милей во сто крат в отсутствующем своём агрегатном состоянии.

В душе Николай был романтиком и поэтом, предпочитая идеализировать предмет страсти на определённом удалении. Так поэтизируют не наступившую ещё осень, в золоте, багрянце, и с прочими болдинскими делами; так воспевают не выпавший первый снег, с затаённым придыханием взирая в тёмное брюхо упругой ноябрьской тучи, готовой разродиться благословенным конфетти; так, заливаясь причудливым смехом, голосят с балкона шестнадцатого этажа: «Грачи! Грачи прилетели! » - типа, весна на носу, капель и весёлые ручейки под ногами, первая травка и всякая долгожданная мартовская муть... И по сути – плевать, что туча выдала порцию кислотных осадков, ворона не грач, а болдино и багрянец, не говоря уж о золоте, - так и вовсе умерли с поэтом Пушкиным. Слегло наше всё, и с ним же всё и кончилось. Осталось серое ничего, как говорят учёные – в результате озоновых дыр и глобального потепления.

Но, кажется, мы отвлеклись, и как говорил некий известный аферист: «Ближе к телу! ». А скорее – к предметам, этому телу сопутствующим, потому как в них вся соль, суть и прочий интимный перец. Если читатель ещё не догадался, то речь пойдёт о женском белье, каверзном порождении бездушного общества потребления.

У Зинаиды было много белья, и, с течением лет и ростом благосостояния, количество это увеличилось многократно. Дело не в том, что ей доставляло особое удовольствие втискивать пышные телеса всякий божий день в новую сбрую, нет. Отыграв, как по нотам, нужное количество фаз соблазнения, Зинаида Алексеевна вроде как и перестала попусту заостряться по сему деликатному поводу. Она достаточно равнодушно сменила блестючие кружевные стринги на кондовые хэбэшные портки от «Dim», прикупленные по случаю на распродаже, а ту лепоту, что повыше, - с удовольствием поместила в спортивный топик от «Rееbок». Глянула на себя в зеркало, потянулась, несколько даже присела, а затем натянула любимый спортивный костюм из душевной турецкой фланельки, и....

... и, казалось бы, Николай Артемьевича должно было бы ожидать закономерное для всех супругов счастье – лицезреть ежедневно домашний вариант в халате и шлёпанцах; редко праздничный – в китайского ситцу шелках; и бездонно-тоскливые ночные вариации с ночного образца спальным мешком по колено, или задранным до подмышек в минуты разнузданной страсти...

Но выяснилось, что вполне одомашненный вид оказался с изюминкой.

Странно, но при всей удручающе правильной, доходящей до идиотизма, жизни: без карт, вина, домина и тёток, - у данного индивида не наблюдалось даже склонностей. Он не выпиливал лобзиком, не собирал марок, не жаждал мелких сексуальных извращений. Чуть ли не со слезами отказался сесть за руль купленной машины, а намёк на жёсткий анальный секс поверг бедолагу в ужас. Он сносно управлялся с пультом дистанционного управления и освоил примитивнейший куннилингус – собственно и это было неплохо. Зинаида, будучи моложе супруга больше, чем вдвое, бодро села за руль сама и завела любовника-армянина.

Каково же было удивление, привыкшей к травянистому мужу, супруги, когда он в честь международного женского дня преподнёс ей кокетливо перевязанную коробочку из, известного всей прекрасной половине города, бутика. В коробке оказалось нечто весьма неожиданное и даже забытое – очаровательный гарнитур, включающий в себя всё мыслимое и даже не очень, в чём не стыдно и показаться кому надо в определённом месте и нужное время. С некой затаённой грустью Зина вертела в руках навороченный пояс чёрного кружева, и думала, что годы бегут, а затем, с удовольствием щёлкнув резинкой, подумала о Сурене и расцеловала Николашу искренне и почти от души. Впрочем, не станем кривить душой – ему тоже перепало кой-чего в ночь на девятое.

На день рождения чёрный комплект прирос двойником алого цвета. Сурен был в восторге. К Новому Году появилась столь откровенная обновка из секс-шопа, что покраснел не только Николай Артемьевич, но и сама Зинаида. Сурен ржал, как конь: не в смысле – смеяться, а просто не смог выразить и сдержать.

И понеслось.

2.

Странная штука жизнь, и от человека до человека, -- как от звезды до звезды.

Поначалу Зинаида встревожилась: не подсуетились ли добрые люди, не шепнули благоверному на ушко чего лишнего в его-то годах.... Однако, несмотря на стопудовое миролюбие и боязливость, это ж каким надо быть кокой... нет, слишком ровно всё и неправильно.

Кризис среднего возраста? Иногда ей казалось, что он в этой стадии и родился, и жил всю дорогу. Кризисное такое выражение лица всяк божий день, упадок и меланхолия. А если сверкнёт чем в ночи, так надо самой сильно постараться.

Может, прости Господи, маразм и старческие бредни? Озабоченная происходящим женщина предприняла ряд попыток вывести муженька на чистую воду.

Выяснилось, что Николай Артемьевич с детской непосредственности радовался предпринятым показам мод и демонстрациям, но более живо подключиться к процессу не возжелал. С удовольствием кивал, давал советы, даже глупо смеялся, высунув нездорового цвета язык, но больше ничего не высовывалось, и руками – ни-ни.

Правда была отмечена странная для зрелого семейного мужчины любовь к порядку. Он с удовольствием собирал разбросанные после домашнего пип-шоу детали туалета, складывал, озабоченно проверял состояние хитрых застёжек, водил носом и пристально вглядывался на предмет стерильности, что несколько нервировало, признаться, и даже обижало. «Ну и кинь в машину, коли грязное! » - прикрикнула раз, а он только улыбнулся виновато, сгрёб и понёс...

На следующий вечер, вернувшись с делового ужина в обществе некоего гражданина ближнего зарубежья, Зинаида Анатольевна с немалым удивлением застала мужа за развешиванием своих свежевыстиранных причиндалов. Покрутив пальцем у виска, всё ещё разгорячённая вином и переговорами, она ехидно поинтересовалась, не будет ли Николай Артемьевич столь любезен, и не повторит неожиданный подвиг и в отношении той амуниции, что на ней, деловой и занятой женщине, малость взопрела? С неудовольствием поймав себя на том, что брякнула лишнего, она уже готовилась обратить вызывающую нелепицу в весёлую шутку, и даже готовила страстный усталый поцелуй, но реакция была ошеломляющей.

Лицо Николая Артемьевича просветлело, на нём вроде как даже отразилось некое чувство, а в сторону супруги протянулись руки, готовые рассупонить, освободить и принять.... нет, не ладно скроенное тело, полное тайных изгибов, пленительных выпуклостей и волнительных ямочек, нет! Дрожащие конечности страстно желали завладеть лишь маскировочной сетью искренней женственности, снять упаковку, содрать обёртку, оставив интимно лысую карамельку на потом.

Когда до Зинаиды Дворчаковой, интересной ещё женщины, дошло, что её половина – не половина, а четверть, если не осьмушка, как партнёр и мужчина, она чуть не закатила истерику. И закатила бы, не позвони в этот сокровеннейший момент некто с кавказских гор, закипевший в приступе необоснованной ревности к законному сожителю, и горящий животной страстью. Стараясь по возможности деликатно перекричать гортанные вскрики, Зинаида отвлеклась от паскудной реальности и утекла мозгом в водоворот истинных страстей. Из человеколюбивого стремления освободить уши официально зарегистрированного на совместной жилплощади человека, она, переложив раскалённую трубку в левую руку, правой стянула из под юбки озорные в фестонах первомайские трусишки и сунула чуть ли не в лицо Николаю Артемьевичу, кивнув в сторону ванны – давай, мол, действуй. Он принял кружевной лоскут с торжественным выражением, более приличным в похоронной конторе, и удалился с достоинством кремлёвского курсанта. Через некоторое время послышался жизнерадостный шум воды, а затем его сменило характерное жамканье.

Николай Артемьевич стирал.

3.

Так вот почему заливалась весёлым непринуждённым грудным смехом проказница Зинаида!

А и то: что ж не посмеяться, прознав, что уже простреленный почтенными сединами супружник оказался тихим фетишистом. Ну и ладно, коли так, дело семейное. Выносить сор из избы стильная женщина не собиралась. Да и стоило ли оно того, здраво рассудить? Портить нервы, выдержать залп уничижительных насмешек со стороны товарок, терпеть их псевдосочувственные взгляды? Чего ради?! Что изменилось-то, к чему жертвы? Ладно бы сохла от невнимания, так нет – охотников хоть отстреливай, один Автандил чего стоит. Или дома засада, разбор полётов и прочая хня, непременная при обычных раскладах. Нету дома хни. Дома сплошной плезир и шарман – влюблённый в грязные колготки енот-полоскун с приличным окладом и очами, устремлёнными в тазик. Между делом, смекнув, что жена раскусила, но не подняла волны, Артемьич добрался до комода и уже без боязни, вволю самоуправствовал в его пределах: стирал, гладил, штопал, сортировал. Делал заметки на будущее, озабоченно шлёпал губами над разодранными в неведомых ему баталиях кружевами, хмурился над расползшимся швом, требовательно проверял эластичность резинок.

Иногда, из чисто женского озорства, Зинаида переводила процесс раздевания в более игривое русло, и стоит заметить, добивалась неожиданно впечатляющих результатов. В такие дни ей было приятно. Приятно было и Николаю Артемьевичу.

Так бы и жили. Но однажды Зинаида Анатольевна ощутила себя непоправимо беременной. Муж воспринял благую весть удивительно спокойно и корректно. Стал ещё более нежен и заботлив, тем более, что забот резко прибавилось, в связи с обнаружившемся у любимой недержанием и токсикозом. Опять же были приятные фишечки в смысле специального белья и прочие чудеса из практики беременных женщин. На протяжении шести месяцев он честно удовлетворял Зину как мог, и она даже растрогалась его самоотверженной ролью.

Родилась славная девочка, чёрная и смуглая – загляденье. Она с удовольствием теребила русые с проседью папины кудри, мамины рыжие инстинктивно невзлюбила – верно говорят, что девочки больше любят отцов. Имя, правда, непонятным образом выбрал Сурен.

Опустошённая Зина быстро пришла в форму, и в полной мере оценила способности мужа к постирушке, тем более, что входящая в нормальное русло деловая жизнь требовала возобновления многих полезных связей. Следовали и новые интересные предложения. Будучи современной женщиной, она реагировала на них оперативно и с полной самоотдачей.

Шли годы. Дочка стала папиной дочкой. Их объединяло и мамино отсутствие, и задорные игры, и романтичные прогулки, и высокая грусть. Стоит ли говорить об атмосфере нежности, сугубой привязанности и тонкой настройки чувств, объединившей их двоих, столь разных в силу возраста, цвета кожи и разреза глаз? Иногда, провожая дочь в школу, он целовал её в щёчку, в уголок губ, и соприкасались носы – его, корнеплодный, и её – тонкий, с изящной горбинкой, и порою смешивалось дыхание. Нет, он был идеальным отцом, персональным пенсионером, но....

Но, однажды, вернувшаяся раньше времени, Зинаида, обнаружила свою тринадцатилетнюю дочь примеряющей перед зеркалом, развратного вида дорогущие чулки. Одетая при этом, только в то, в чём она, Зинаида, её родила. Тихо стоя в дверях, изрядно пожившая женщина критически оценивала недоразвитые качества взрастающей конкурентки, и не совсем просекла момент, когда в комнату кремлёвским шагом вступил скалящийся пожившим щелкунчиком Николай Артемьевич:

-- Джуленька, пупсик, папа всё выстирал и выгладил, посмотри, ангелочек....

-- Ах ты.... СТИРУН!!! - сдавленно выдавленное вступление перешло в пронзительное сопрано сразу и вдруг. Ставшая нервной рука, суетливо-хватательным движением, сгребла с тумбочки антикварный литой подсвечник. Гортанно вскрикнула ангел-Джульетта....

И Николая Артемьевича резко не стало.