Последнее волшебство

Море вздыхает и, урча, переворачивается на другой бок. Легкий ночной бриз играет с ленивой волной, срывая стайку брызг и разметывая их у самого берега. Трещат цикады, и зеленые огоньки светлячков то вспыхивают, то тают в шиповнике, израсходовав свою блескучую силу.

У кромки воды на валуне сидит старуха. Она опустила в теплую воду искореженные артритом и старостью ноги. Ей хорошо. Сейчас бы плюхнуться в теплую люльку и замереть на спине, качаясь и наслаждаясь покоем. Как быстро прошла жизнь! Казалось бы, только вчера она прибегала сюда с Виктором, своим возлюбленным той поры. Они бросали одежду на этот валун и, разбежавшись, с воплями кидались в море, подняв фонтаны брызг. Иногда море фосфорисцировало, и тогда брызги в лунном свете переливались драгоценными каменьями. Они уплывали далеко в море и там отдыхали на спине, а потом возвращались назад и любили друг друга, что было сил... Но молодось ушла, а с нею и доступные ей радости

А почему бы и не вспомнить, как это было? Старуха засмеялась смелости своих мыслей и решительно стала раздеваться. Слава Богу, никто не увидит ее в этом старом, разношенном теле, которое она не любит и стесняется даже перед женщинами его повисших пустыми наволочками грудей и отвислого живота. По этой причине она никогда не раздевается перед посторонними, и мысль о больничной беспомощности ей отвратительна.

Медленно, осторожно ощупывая ступнями дно, она вошла в воду. Запрокинув голову, легла на выгнутую спину, раскинула руки и ноги. Теплая и нежная волна накрыла одеялом. Старуха снова рассмеялась - тело все помнило, оно не забыло! Теперь она могла смотреть в небо. А ведь действительно небосвод похож на перевернутую пиалу, которая покрывает землю. По краям чаши ночная тьма размыта подсветкой еще не проявившегося солнца, а в центре, над самой головой, чернота сгустилась в печную сажу, разукрашенную Млечным Путем.

Она всегда любила небо. Ей доставляло особое удовольствие в безоблачные ночи, сверяясь с картой, находить созвездия. И каждая находка наполняла ее радостью, как-будто это было ее личное достояние, и человечество ничего до нее не знало о созвездии Большого Пса с его Сириусом и Ориона с поясом из трех звезд: Аль-Нитак, Аль-Нилам и Минтак.

Женщина радовалась и предавалась воспоминаниям. С Виктором она научилась заплывать далеко в море и там качаться на волнах. Он хорошо пел, ее моряк, и когда он начинал тихонько напевать ее любимые песни, она была особенно счастлива.

- Вик, ты помнишь мои любимые песни?

- Конечно, помню. Хочешь, я спою?

- Спой, дорогой, спой. Начни с "Девочки из Нагасаки", когда ты поешь, я испытываю томление и нежность и хочется плакать, а потом спой ту, которая была посвящена не мне, но я все равно люблю ее.

- Она уже давно твоя.

- Спасибо. Дай руку.

Девушка почувствовала прикосновение к пальцам его ладони. В лунном сиянии рядом покачивался ее возлюбленный. Его глуховатый голос разносился в ночи: "У ней такая маленькая грудь, а губы, губы алые, как маки. Ушел наш капитан в далекий путь, оставил девушку из Нагасаки". А потом запел ее любимую песню, которая теперь стала ее и только ее: "Глаза, глаза, две черных сливы, я не могу вас позабыть..."

- Вик, а откуда ты знаешь, что я пошла качаться на волнах? Я никому не говорила.

- Я увидел на валуне твой сарафан. Это же так просто.

- Посмотри на звезды. Правда, они похожи на антоновские яблоки?

- А мне кажется, что они похожи на шляпки от гвоздей или на... бриллианты.

- Фу, как пошло. Все сравнивают звезды с бриллиантами. Шляпки от гвоздей поэтичнее... или антоновские яблоки.

- Ты всегда что-нибудь выдумаешь.

- Вик, а ты надолго вернулся, или опять в рейс уйдешь?

- Теперь я всегда буду с тобой.

- Как хорошо. - И девушка снова рассмеялась. - А помнишь, как мы оказались в погранзоне. Там было столько валунов, а один был длинный и гладкий как стол, и мы с тобой любили друг друга на нем, а потом увидели, что прямо над нами пограничная вышка, и зайчики от биноклей дразнили нас. А мы хохотали. Вот дураки, и даже стыдно не было! Нам тогда совсем не было стыдно... Я всегда хотела сказать, что благодарна тебе.

- За что?

- Ну-у, ты многому научил меня, например, любить свое и твое тело. Я такая зажатая была, все было нельзя, все - табу, а ты так естественно смотрел на любовь... Не знаю, как сказать тебе...

- Вот видишь, ты до сих пор стесняешься, глупышка моя.

- Твоя глупышка?

- Конечно, разве я не сказал, что люблю тебя?

- Теперь сказал. А ты помнишь ромашковое поле, где мы тоже любили друг друга?..

- Ты лучше подумай, где мы не любили.

- Мы тогда были ужасно голодные, и наш голод все никак не утолялся.

Нам все было мало - мне тебя, тебе меня. Я почти уверена, что ни с одной женщиной у тебя так не было, правда, Вик? Ты почему молчишь?

Старуха повернулась к нему, но рядом на волнах никого не было.

Береговая линия отодвинулась так далеко, будто ее и не было вовсе. Низко над головой висели антоновские яблоки - протяни руку и сорви; ласковая вода обернула немощное тело теплым покрывалом; старая женщина вздохнула в последний раз и волна накрыла ее с головой.