конец любви! (Читать рассказы о любви)

И вот, зимними вечерами, когда солнце садилось за горизонт, несчастная героиня моя тащилась домой. А зимой, оно (солнце) делает это рано, отчего ни чем не заполненная жизнь после работы, для Вали была тягостным ожиданием следующего утра…

Женщина мучительно хотела любви… жизнь, надо отдать ей должное, предлагала некоторые варианты.

Одним из был сослуживец Миша. Хотя, по габаритам он тянул скорее на Михайлу. Такой, большой, слабый на маневры, слабый на фантазию и вообще на игру, Миша в ухаживаниях был банален как туалетная бумага «ООО Сясьстрой ЦКБ», - функции свои выполнял точно, но не так, чтоб очень деликатно.

Он выводил пару раз в театр, и после, гламурно кормил её суши. Она ела без аппетита и мечтала тихонько о тарелке наваристого борща с чесночной пампушкою. Он как-то раз даже цветы подарил, но те завяли на утро. Опустили розовые головки ещё до того, как романтический герой извлёк свою, из влажной, но не впечатлённой героини.

Так выходило всё нескладно. Заправляя новенький поддельного атласа халат по дороге к двери, рассыпала Валя: «Ничего у нас, Мишенька, не выйдет… разные мы... ».

А другой был Константин, видный по округе, завидный даже, на чёрной машине «HYNDAI».

Не скупой на комплименты - ровно напротив, он скармливал Валиным раскрасневшимся ушам всякое липуче-вязкое, романтическое дерьмо, слышанное в голливудских фильмах. Важнейшее из искусств, имело актуальность в трёх лишь жанрах: мелодрама, комедия и боевик. Всё прочее давило грудь, сравнимо было с жизнью и упрекало правдою в глаза. Молодая любезница разделяла глубину эстетических переживаний визави. От всего надо сказать сердца.

Да только вот.

Любовь у них бы состоялась, но в ласках был Костя строг: слюнявый в губы поцелуй и Валино лицо уже в ширинке носом. Коротенький минет, и «прости, малыш, дел по горло, я позвоню»… Спеша к двери подъезда, вытирая уголки губ, тарахтела Валя сердцем: «Грубиян ты, Костя! Ничего у нас не выйдет, а жаль... ».

Ещё какой-то был болван. Невнятный до того, что в памяти не отложился. Что толку перечислять всех, кто просто вздыхал в след, или бросал осаду тут же, найдя причину подостойней - три пересадки на метро, к примеру.

Потом был Дима. Ох, Дима, Димуля, Димочка.., - в самое ТО попал.

С лицом благородным, как у художника Сафронова, такой же светлый мыслями и разными артистическими дарованиями.

Писал Валюше песни, водружал её грузное, но аппетитное тело на пьедестал божественной любви, убранный архаичными рифмами, подносил венцы из восторгов, украшал руки её и груди поэтическими ожерельями. Тонкий серебряный бисер под ноги сыпал из хрупких слов, из волнительных вздохов. За разбором его ажуров не раз энциклопедию пришлось открыть.

А там...

Стояла Валя, от счастья голая, в чем мать исторгнула: воспетая, поцелуями омытая. Пила вино пьяное, и замуж готовилась. Поди откажись от золота после всех этих холуёв неотёсанных. Не монетой Дима завиден, не землёй в собственность прибранной, а тонкой душевной организацией и богатым внутренним миром.

Он называл её Гестией, а ей слышалось - бестия, и такой задор разливался по телу здоровому что прочь летели сковородки с котлетами, и направляла Валя либидо воздыбленное в любовный штурм. От натиска такого, Дима с рифм, бывало, соскакивал на прозу, а то и вовсе сливался в угол с больною головой. Но снова воспряв пел все недопетые рифмы.

Только вдруг бах!... и тишина. Пропал куда-то соловей и со всеми своими лирами, а Валюша одна осталась, разби-та-я. Выла.

Собирала себя кусочками. За год примерно справилась и снова любовью затосковала.

А что? – русской бабе жизнь без хлопот, что соплеменному мужику сорок жён – тоска смертная.

И стала Валя искать любви в сетях высокоскоростных выделенных линий, в цифровых городах мировой паутины. Фотографию свою лучшую и там оставила и там вывесила. Писем много-много стала получать. Столько времени на переписку изводила, что иной раз и картошки себе пожарить некогда было.

Одно впечатлило сильнее прочих, - от далёкого норвежского друга Штефана.

Писал друг о горах, снегах и изобилии красной рыбы, о путешествиях в разные страны и с собою взять обещал. Любил Штефан описывать родной свой город Осло: большую площадь Эйдсволл, Студенческую рощу и конную статую короля Карла-Юхана, и Ложу вольных каменщиков, и Олимпийский трамплин Хольменколлен, и много ещё чего писал Штефан, и много ещё бы он написал.

Но как-то вечером, когда Валя по привычке просматривала весточки от новых претендентов на переписку, смело отсеивая всех и каждого после просмотра, ибо бесцветными становились они против друга из Осло, в окошке личных сообщений засветился Штефан. И не просто так засветился, а появился в видео формате.

Появился, - слово тоже неверное, он предстал во всей красе своего обнажённого варварского тела. Сначала Валя залилась краской, но краску быстро согнала, ведь не ханжа она, право слово. Мало ли, отчего человек в неглиже? Может, он только из душа!

Тем временем Штефан, набирал послание мелкими латинскими буквами:

«Hi! Honey! I want you, baby. Help me, please…».

А картинка за текстом бесцеремонно транслировала могучий нордический член, под натруженной рукой онаниста.

Валя онемела, потом сглотнула слюну, приблизила лицо к экрану. Руки сами упали под стол. Картинку закрыть не смела. Ответить, - что? - не представляла.

Одно лишь Валя понимала, это - КОНЕЦ.