Волшебница изумрудного города

Она была девочкой-мечтой.

С вечно разбитыми коленками и горящими глазами.

Смотрела на меня вечерами, и зеленая муть ее взора наполняла меня, как будто я был бокалом на тонкой ножке, поднесенным ей официанткой-судьбой. Временами тревожно и мучительно было стоять пустым, но так же и предвкушение наполненности ею пугало. Конечно же, хотелось убежать, но я не мог. Более того - хмелел от предвкушения аромата, еще даже до соприкосновения. Хмелел и мечтал, что я наконец-то могу уйти, спастись от чар этой пагубной зависимости. Освободиться и самому по желанию вливать в себя прозрачные жидкости, вкус и запах которых был знаком и понятен.

Знаком и понятен…

Со временем я стал ее взглядоманом. Ориентиром, для того чтобы поймать его неизменно был ок огонь этой девочки-мечты с вечно разбитыми коленками. Среди мириад взглядов мы находили сами себя безумно влюбленными. Находили, что мы смотрим друг на друга безумно влюбленно. И в эти сумасшедшие минуты, когда мой взор неожиданно натыкался на ее, меня захлестывал коктейль терзаний, не оставляя места другим более предсказуемым душевным напиткам. Они бы просто не поместились, да я и не хотел…

Так уж сложилось, что я играл в ее жизни одновременно две противоречивые роли. Хотя она была благодарным зрителем и с любовью принимала, то с чем я не мог справиться. Желание упиваться ею в бесконечной череде страданий на одной чаше весов и приливов счастья на другой заставляло меня любить. Любить не только всеми фибрами души, но и более того в особо эйфоричные моменты расставаться с этим призрачным эфемерным субстратом.

Как выяснялось в последствии от свидетелей безумного забытья, потеря жалких остатков моей человечности, влекла за собой так же и потерю памяти, самообладания и контроля над теми агрессивными чувствами, что в норме я держал на привязи в самой глубоко запрятанной конуре. Даже обычные люди в состоянии влюбленности склонны совершать поступки, причину которых психиатры с удовольствием увенчали бы грифом «шизофрения». Так вот представьте: после знакомства с ней я был влюблен бесконечно.

Достаточно долгое время моим основным ежедневным блюдом была обыденность. Я радовался, как папаша, у которого только что появился первенец, если повар присылал в бронированной бандероли лакомую приправу, под названием «событие в скучной жизни». Но до этой травки было очень сложно добраться. Иногда приходилось самому ее придумывать, а если фантазии не хватало, то на помощь приносили десерт, в виде обильно смоченных дешевым портвейном праздников, с похмельным послевкусием. Каждый день я старался поддерживать хорошие отношения с госпожой боязнью того, что даже близкие люди теперь делят вместе со мной одну и ту же трапезу.

Жизнь превратилась в быстро увядающий цветок немногочисленных радостей. Но так же я заметил, что вместе с лепестками этого вялого растения я стал терять и своих друзей. Уважаемые в обществе особи негативно отнеслись к моей новой увлекательной и одновременно отвратительной профессии.

Благодаря определенным связям и шикарному опыту общения с женщинами легкого поведения престол моих корыстных помыслов с королевскими почестями занял продавец грез неуверенных в себе и неудовлетворенных индивидов. Да-да, я стал сутенером. И именно эту, вторую, не менее трагическую роль, я посредственно играл в театре нашего совместного абсурда. Она была девочкой-мечтой, вернее так звучал ее позывной для постоянных клиентов, пользующихся услугами бюро сексуальных наслаждений, которое я создал.

По большому счету я ведь и не был меркантильным продавцом живых человеческих тел, которые похотливо использовали гнусные проходимцы. Я торговал небольшими лоскутками счастьями, сродни тем, что с опаской распространяют наркодельцы или подпольные алкогольные бароны. Я дарил людям (конечно не безвозмездно) эмоции, воплощенные в их сексуальной ипостаси. Поэтому, наверно, и было изначально мне уготовано место судьбой по завершении дел в особом заведении, где пребывают обычно только блаженные люди.

Стремиться к этому я начал еще очень давно. Выживая один за одним прозрачно-серые будни из своей тщедушной жизни приходилось параллельно примерять бесконечное число социальных амплуа (причем не только собственных) что бы хоть на грамм разбавить опостылевшие краски существования. Делалось это совершенно не осознанно, и даже скорее навязано, что обуславливала агония моей прошлой разгульно-веселой жизни, когда пир стоял горой, вершина которой пронзала такие же задорно пьяные облака, как и я сам. То время требовало от вашего безумного нарратора ярого поклонения Дионису, однако новая изменившаяся жизнь упорно отвергала идола развеселого прошлого. Противоречия, противоречия, противоречия. Сознанию теперь не оставалось делать ничего иного кроме как 24 часа в сутки держать свои двери открытыми настежь, дабы былое счастье могло найти верноподданного по исходившим от него флюидам отчаяния.

Нет ничего удивительного, что именно в этот миг мои мысли приласкал страх, а в месте с ним уязвимость и ненависть. Пытаясь как-то защитить свою психику, я с энтузиазмом, свойственным фанатам, играл любую социальную роль, предлагаемую комплексным обществом и сулившую смелость и уважение. В кроссворде бесконечных перевоплощений я окончательно запутался и, кажется, потерял себя навсегда. Случались моменты, когда я практически лишался разума. На пути поиска в конечном итоге я подошел к обрыву собственного сознания и уже готов был сорваться и упасть на дно, шипованное колючками роз. Я попытался сложить все свои ранее отыгранные роли в нечаянно забытый чемодан и уже хотел было извазюкаться кляксам Роршаха, как вдруг, совершенно из ниоткуда, появился один мой старый «приятель» и предложил «нажиться на шлюхах».

Все еще оставаясь открытым настолько, что любая боль, способная надолго застревать в голове, могла бы разорвать меня на куски, я, абсолютно закономерно, обрел самую большую боль – любовь.

Продвигая на рынок человеческих эмоций лавку плотских трений мы постоянно нанимали новых проституток. Большинство не проходило кастинг (многие даже не проходили в дверь нашего бюро), потому что, прежде всего, я искал во вновь принимаемых работницах не внешность современных Афродит, я искал в них себя. Грустные голубые глаза, трагическая судьба и ничего лишнего. Те, кто удовлетворял данным критериям, иногда задерживались надолго. Но оказалась среди них однажды та, что, кажется, была со мной всегда. В пыли грязных желаний молекул-людишек я познакомился с Мечтой.

В среде сильных-мира-сего, в их среде аномальных богатств и рафинированного убранства она была персоной грата. Желанная, желанная во всем: внешне и внутренне (физически и духовно). Эта кокотка сама выбирала персонажей своих сексуальных интриг. Высокомнение мечты заключалось в том, что плебеи пусть любят ее «на расстоянии». Она предпочитала бомонд: седовласых бонвиванов, актеров-милионеров, элитных светских куртизанок и богатеньких маменькиных сынков. Ненавидела дешевых шлюх, называя их волчицами. Когда было скучно закрашивала свои естественные золотые пряди волос в рьяно-черный и коротала время мизантропией.

- Милый, кажется, ты перестарался. Мы даже толком не узнали друг друга и я еще не рассказала о всех прелестях соития со мной. Предлагаю тебе не надолго приспустить флаг.

Она достала помаду и наигранно, как будто вспомнив какую-то сцену из порно фильма, стала м-е-д-л-е-н-н-о вывинчивать содержимое из косметического тубуса. На несколько минут сконцентрировала внимание на красной головке и так же медленно буквально подушечками пальцев ввинтила обратно. Цикл несколько раз повторился. Наигравшись, поставила помаду на стол.

- Я надеюсь тебя это не возбудило. Или, может быть, ты представил себе старинную детскую игру сосалочки? На этот случай я знаю другую забавную прелюдию… По мотивам Маркиза де Сада…Ах, ты не читал. Бедняга. Она про дерьмо. Что? Тебе интересно? А это не слишком пошло звучит? Просто мне показалось, что эта игра подошла бы цвету твоего лица.

Она обратно взяла помаду и отвела его в клозет, срок годности которого вероятно истек несколько веков назад. Миазмы, хлорка, все в желто-коричневых пятнах.

Быстрым движением кокотка вынудила красную головку вновь появиться на свет и очертила ей круг на полу. Вышвырнула не пригодную для дальнейшего использования косметику и, опершись руками, забралась на низкорослую тумбочку, стоявшую в углу комнаты.

- Встань в круг и посмотри в мочевую скважину (кто-то беспамятный забыл ликвидировать собственный фи-кал). Боишься? Думаешь – заставлю тебя это есть? Правильно думаешь. Но пока подожди чуток, стой смирно, я сию минуту вернусь.

Комната лишилась ее присутствия, тоскливо проводив журчанием смыва-водопада. Через минуту издевщица вернулась в сопровождении гротескных форм банана. Недолго думая, надкусила верхушку фрукта, слегка приоткрыла его крайнюю кожуру-плоть и положила на тумбочку. Ничтоже сумяшеся разделась, выбросив одежду прочь из туалета и запрыгнула к покойно ожидавшему ее фрукту.

- Не бойся прикоснуться к фантазии о том, что я сейчас буду делать.

Она подложила фаллический символ под себя и стала маятником на нем ерзать.

Нежные плавные движения сначала слишком затянулись… умеренный темп после многочисленных предложений, наконец, перерос в довольно скорый… нарастало напряжение возбуждения…еще ускорилась…закрыла глаза…стала фортиссимо кричать и сильно надавила на фрукт, так что влажные губы обхватили его полностью. Не прерываясь, прижалась сильней, продолжая движения. Кожура банана теперь была не в силах сдерживать желание сладкого содержимого вырваться на свободу и, через несколько минут, под трель оргазма, позволила довольно измятой мякоти упасть на пропитанный мочой пол.

- Ешь… После этого сможешь меня трахнуть, оставаясь в кругу. И даже не вздумай прикоснуться ко мне губами…

Я бы не хотел быть ее клиентом.

Я стал ее любовником.

Сырыми ночами плутал по бесконечным катакомбам любви, а Мечта всегда была сверху, иногда освещала мне путь и с неподвластной самой себе волей ждала. Ждала, но знала чего. Знала когда я выберусь, и как заставить меня вернуться обратно. Всегда знала где выход, но молчала.

Молчала…

Молчала…

Молчала…

Тем временем у меня развилась мощная лабиринтофобия, ведь я хотел идти по прямой. Агентство ежедневных фрикций давало стабильный доход, в жизни наконец-то появился тот самый человек. О чем еще может мечтать меркантильная частичка общества? Но (проклятая двубуквица). Я все еще не мог ни в чем найти покой.

С-сука строптивая, - думал я, глядя в ее бездонные зеркала.

Мечта тем временем пристально смотрела сквозь меня.

- Мне кажется я скоро найму детектива, чтобы он следил за мной, приносил фотоотчеты и собственное видение всей этой путаницы (как раз от слова путана). Ты понимаешь о чем я?

Ее взгляд замер.

- Либо я найму палача наших с тобой проблем. Только не известно что или даже кого именно ему придется убить.

Взгляд обратился в вопрос.

- Мы говорили обо всем тысячи раз, но я не могу ничего исправить. Ты лучшая, а я твой... (немного запнулся) шеф.

Вспомнил вдруг глубь жизни, когда весь измученный, устыженный и наигранно непонимающий я приносил маме измазанный листок с пародией на решение какой-то сложной школьной задачки.

- Ты сегодня видела ответы в постели? А в зеркалах? Или в твоих бесконечных ебарях? Здорово, что ты отвечаешь так же как и я. Либо ты это делаешь, потому что не хочешь помочь. Либо, либо, либо…

Я понял, что этим разговором я в очередной раз пытаюсь сделать больно не ей, а самому себе и приостановился.

- Пойдем, я сделаю снимки.

Она безропотно, беззвучно, безысходно подчинилась.

Мы спустились в полуподвальную комнату, напоминающую своим обрамлением Фон Триеровский декор, и после минуты сомнения был зачитан приговор. Присяжные расположились по углам. Это были довольно смазливые Ахиллесова телосложения мальчики в количестве четырех штук, выдрессированные на поддакивание и красивую эротику. Благо ничего другого они делать и не умели.

- Запрещается кому-либо покидать эту комнату ближайшие несколько часов.

Тем временем с нее содрали всю одежду, схватили за руки и ноги и распластали в воздухе, так что сверху она напоминала звезду.

- Запрещается произносить какие-либо звуки.

Она попыталась изобразить плач.

- Запрещается сопротивляться.

Незаметно для мрака царившего вокруг я снял с себя джинсы и навострил.

- Властью данной мне … вы приговариваетесь к изнасилованию.

Запреты создали тишину, и только в отголосках капающей с потолка воды я слышал страх Мечты, возбуждающий агрессию и одновременно пронзающий мое секундное спокойствие.

В установленный интервал времени мокрые потолочные свидетели с любопытством наблюдали следующую мизансцену: во время моей части исполнения приговора совокупность тел образовала перевернутую звезду. Прошло не более минуты до того, как сменились вершины (я поменялся местами с одним из мальчиков). Затем второй, третий, четвертый и изматывающий ожесточенный повтор. Снова, снова и снова…

Никто не издал ни звука, и только мне иногда казалось, что капающая вода вдруг неожиданно затопит все и звуки потопа оглушат меня навсегда.

Взлелеянный холодом ночи, я, бывало, просыпался совсем один, в кромешной темноте, в беспокойстве и треморе. Уличался в том, что разговариваю сам с собой.

«Где ты? »

«Где ты? »

«Где ты? »

«Чего ждешь? Чего хочешь? Зачем преследуешь? Куда приведет меня твоя дорога? Куда прольется зеленая муть твоих очей? »

Она была здесь и одновременно вне. Заполняла весь воздух собой, так что нечем было дышать. И упивалась этим… Я отчетливо видел ее перед собой, и от того содрогалось сердце и вместе с ним все вокруг.

«Я устал быть исторжником. Я хочу, чтобы ты меня отпустила, но и хочу чтобы ты была рядом всегда. Слышишь? Всегда! »

Землетрясение чувств продолжилось: сжалось сердце, напряглось и, под аккомпанемент неудержимой фантазии, взорвалось треском замкнутой действительности. Разверзлось видимое окружение и предо мной предстали сцены давно воображаемые и ожидаемые. Как будто под силой бесконечного желания они происходили на самом деле, в данный момент пока я в очередной раз сходил с ума.

В божественных лучах купалась Мечта. Она была как в первый раз идеальна, как в первый раз роковой, как в первый раз недосягаемой. Она парила над землей. Плыла вдоль по течению неба… Внезапно остановилась, нахмурилась и осмотрела себя обнаженную. Оказалось, ее тело было сплошь покрыто язвами («Бардельные» сны Кафки? вспомнил я). Кажется, что до сего момента раны ее не беспокоили, но теперь она стала извиваться и корчиться, как будто причина телесной болезни тупым лезвием пронзала изнутри.

Я испугался. Захотел ворваться в галлюцинацию, но не смог пошевелиться.

Между тем отчаяние Мечты стало вырываться наружу. Чтобы успокоиться, она наклонилась, согнула колени и обхватила ноги руками. Затишье… Тишина…И…

Сквозь все раны неудержимым потоком хлынули лучи и разорвали на куски Мечту. Я больше не мог на это смотреть. Изо всех сил напрягся и попытался освободиться от действия бреда. В голове продолжали свои демонический шабаш миллионы мыслей и образов. Чтобы избавиться от них я зарылся в одеяло и пожелал себе в эту ночь больше никогда не просыпаться…

Вереницей душевных кошмаров тянулись дни.

Как в любой ранее пережитой игре в любовь и на сей раз я иногда отстранялся: от мира, от людей, от Мечты и прежде всего от самого себя. Скрывался на некоторое время в специально оборудованный каземат-подвал, куда ранее привозили полумертвых шлюх, избитых клиентами. Стены помещения были обиты сильно реверберирующим материалом, поэтому, задавая вслух вопрос, получаешь тысячи ответов. Практически весь пол покрывали не отмытые пятна крови, и ради забавы я рисовал по их контурам мелом детские рисунки. В совокупности с бордовым цветом получалась вполне достойная абстрактная живопись.

Потолок украшали зеркала, делая комнату ввысь бесконечной. По углам ютились красные неоновые фонари, освещавшие собранную мной галерею громоздких фотографий с фрагментами почти живых изувеченных человеческих тел. Застывшие черно-белые моменты моего увлечения. Коллекция, зачатая в момент появления агентства.

Подверженный приступам мании величия я восторгался собственным гением наблюдая сей паноптикум. Нигде не было видно лиц. Я намеренно не снимал их, чтобы иметь возможность домысливать необходимый образ. В разное время на фотографиях побывали слащавые нимфетки из соседних окрестностей, знакомые мальчики из модельных агентств, порно-звезды и знаменитые политики, востребованные анальные проститутки и популярные певцы, массовые писатели и мертвые пилоты разбившихся самолетов.

В помещении было только две двери: входная и еще одна, в половину моего роста. За ней скрывалось мизерная комнатка, задуманная для особых мероприятий. Все что в ней было – кровать, вернее лежак. Единственное, что мог сделать человек это лечь на нее и больше никак не двигаться, потому как не позволяло пространство. Оставаясь подолгу в каземате я медитировал: снимал со стены одну из фотографий, прикреплял ее к потолку второй комнаты, забирался на ложе и предавался эрзацам любви.

…слащавые нимфетки из соседних окрестностей, знакомые мальчики из модельных агентств, порно-звезды и знаменитые политики, востребованные анальные проститутки и популярные певцы, массовые писатели и мертвые пилоты разбившихся самолетов. Моего семени наглотались все…

Временами оставался в неприступной крепости собственных иллюзий и замыкался на себе. Скупая оболочка реальности становилась совсем размытой и приобретала очертания художественных картин, наполненных теплыми красками. Я вкушал всеми фибрами каждый мазок, каждое пятнышко, каждый атом, в которых видел только Мечту. Погружался и уже с трудом осознавал в каком именно мире нахожусь. В первом я преодолел свой самый сильный страх и перестал пасовать перед любовью. Во втором я стремительно падал с небес на землю и словно комета, теряющая свой огненный хвост, терял всё прекрасное: доброту, искренность, веру и оставался наедине со злобой. Два мира – две души. Всегда борющиеся, и неподвластные обычному пониманию. Я никогда не знал какой из них стоило выбрать…

(рассказ неокончен)