После похорон. Серия: Секс после армии

Эта повесть, как и два следующих моих опуса из т. н. «Похоронной трилогии», опубликованы впервые на сайте . Когда я отсылал «После похорон» на этот сайт, там ещё существовал «Форум» - и я надеялся обнаружить в нём отзывы читателей. Но означенный «Форум» был вскоре прикрыт, что меня определённым образом опечалило: без мнения читателей решаться на дальнейшее «творение» было как-то рискованно. Тем не менее, я написал и отослал на тот же сайт ещё две части «Трилогии», чтобы все они располагались рядом. Я надеялся также, что «Форум» возродится. Но этого не произошло – и поэтому я предлагаю «Похоронную трилогию» читателям «Проза. ру».

Заранее благодарен за отклики.

P. S. Fred Barren – мистификация. Так требовал избранный мною жанр повествования.

Fred Barren

После похорон

Перевод с английского - С. О. Грива

"В саду нашей жизни под смертной росой

любовные розы должны расцвести..."

George Gordon Byron "Love's Last Adieu"

(перевод В. Иванова)

Я всегда поражался тому, как часто немецкие женщины, после первой же интимной близости, открывали душу и свои самые сокровенные, казалось бы, тайны мне, хотя и доведшему их уже до нескольких оргазмов, однако, всё же пока малознакомому им англичанину.

История, о которой я сейчас расскажу, не выдумана мною. А просто мною пересказана. То есть, изложена моими словами, и, несмотря на обилие в ней самых мелких подробностей, всё же - с упущением некоторых, надеюсь, второстепенных фактов, которые мне запомнить не удалось. Ведь эту ночную исповедь Эльзы я услышал более трёх лет тому назад. И никак не решался перенести на бумагу по целому ряду причин, о части которых легко догадаться, прочитав нижеследующее до конца. Впрочем, врезалось это, можно сказать, чистосердечное признание мне в память довольно сильно, так что читатель скорее удивится детализированному описанию: мол, откуда это автору пересказа могло быть ведомо? Но, поверьте всё же мне на слово: рассказ Эльзы был насыщен этими деталями и, кроме того, часто отклонялся от главной линии повествования. Отсюда, кстати, и - столь причудливый путь моего пересказа. И лишь кое-где, где речь идёт о переживаниях детей, мне пришлось дать волю своему воображению, основанному на личных воспоминаниях детских и юношеских лет. Что ощущали и думали дети - одни из главных действующих лиц этой почти "приключенческой повести" - этого Эльза далеко не всегда могла понять или даже приблизительно об этом догадываться. А спрашивать их об этом она, сами поймёте - почему, почти никогда не решалась.

О себе писать особо не хочется. Но скоро узнаете вы, как я с Эльзой познакомился, через какое время после первой встречи мы очутились в одной постели. Могу только сказать, что было в эту первую нашу ночь хорошо не только мне, но и, вероятно, не менее хорошо - Эльзе. Иначе, не решилась бы она мне исповедаться...

Глава 1. Инга.

Эльзе (по-русски звучит в именительном падеже всё же лучше “Эльза”; полное имя её - Элизабет) родилась на северо-западе Германии в семье пастора. Мать её, к слову, тоже дочь пастора, старалась привить обеим дочерям (Инге, опять же звучит по-русски лучше “Инга”, Ингеборг - была на два года старше Эльзы) христианскую мораль. Но преуспела она в этом только частично: слишком велико было влияние всего того, что дочери видели и слышали вне дома и школы при монастыре, которую они обе окончили с отличными оценками.

Мать Эльзы была по образованию воспитательницей дошкольных учреждений, но, проработав всего два с половиной года, оставила работу, как только вышла замуж. Закончила мать Эльзы также музыкальную школу, имела несомненный музыкальный дар, однако достаточные способности и желание посвятить себя музыке передались только Эльзе.

Инге же особенно легко давались иностранные языки. К окончанию школы она уже прекрасно владела английским и датским языками, вполне сносно говорила по-французски и по-итальянски. Посему и продолжила своё образование на филологическом отделении университета.

А Эльза поступила в консерваторию, на отделение фортепиано. Сёстры были в юности очень похожи друг на друга. Обе довольно высокие, длинноногие, сухощавые, с длинными каштановыми волосами, которые мать в детстве всегда велела им заплетать в косу.

Но судьбы сестёр сложились совершенно по-разному. По окончании второго семестра поехала Инга на практику в Англию, чтобы познакомиться с диалектами английского языка. В шотландском Эдинбурге затащили её приехавшие туда вместе с ней подружки по факультету в диско-бар. Ей было весело, а после двух стаканчиков вина Инга совсем разошлась. Как-то незаметно оказалось, что она уже долго выплясывает с каким-то незнакомым ей парнем. Бернард - Бернд, как она тут же "укоротила" его имя - оказался профессиональным спортсменом (Эльза, рассказывая, не смогла вспомнить, каким именно: борцом, боксёром или, положим, бейсболистом).

Он был как мужчина сравнительно невысок, ну, может быть, на один-два сантиметра выше Инги, но широкоплеч, мускулист. Особенно выразительна была его шея (“словно, у воинов на античных скульптурах ”, - мелькнуло в мыслях у Инги), на которой красовалась - как бы с тех же скульптур - голова с коротко стриженными слегка рыжеватыми волосами. В танце Инга несколько раз прижималась к мощной груди Бернда, покрытой лишь тонкой футболкой с глубоким вырезом. Инга до того не была так близко рядом с мужчиной. Постепенно у неё начала - от музыки, вина и близости Бернда - кружиться голова. Бернд, почувствовав это, предложил ей выйти на улицу, “подышать свежим воздухом”. На улице у диско-бара было тоже шумно, воздух был густо насыщен автомобильными выбросами - и Бернд повёл Ингу дальше. Через минут десять они подошли к огромной автомобильной стоянке, расположенной на полутёмном пустыре за железнодорожной насыпью. Здесь действительно воздух был чище, почти не слышно было шума города и откуда-то даже доносилось кваканье лягушек. Инга наслаждалась этой идиллией, идя, обнявшись с Берндом, в каком-то полусне.

Вдруг Бернд остановился, высматривая что-то. Затем он протиснулся, ещё теснее прижав к себе Ингу, вместе с ней между близко стоявшими легковушками, вставил свободной рукой ключ в дверцу видавшего виды огромного "Шевроле" - и Инга с удовольствием плюхнулась на широкое сиденье. Бернд захлопнул дверцу, обогнул машину и очутился на сидении рядом с Ингой. Затем он что дёрнул, повернул - и спинки обоих сидений отвалились назад. Бернд надавил спиной посильнее на свою, рукой потянул книзу спинку сиденья Инги - и вот они уже не сидят, а почти лежат. Бернд легко подтянул Ингу к спинке заднего сиденья, достал лежащие у заднего стекла две небольшие подушечки, одну из которых подложил Инге под голову. И прижался губами к её губам...

Дальнейшее Инга вспоминала смутно. Она как бы враз провалилась куда-то, испытывая при этом неописуемое блаженство. Оно прервалось на мгновение болью-ожогом между ног. Затем боль эта утихла, и Инга, набирая скорость, понеслась ввысь, потом резко сорвалась куда-то в пропасть, мягко приводнилась, начала погружаться, её сдавило со всех сторон, остановилось дыхание, но она успела вовремя всплыть на поверхность, освободиться от навалившейся на неё тяжести, глубоко вдохнуть-выдохнуть - и почувствовать облегчение, которое можно было бы назвать ощущением счастья.

Когда Инга полностью пришла в себя, она почувствовала сырость в трусиках и ужасно застыдилась. "Это всё от вина", - подумала она со страхом, - "хотя бы Бернд не заметил". Но он был рассеянно расслаблен и, как бы автоматически, нежно гладил её по щеке. Они уже опять сидели. В машине появился какой-то необычный запах: как будто, они находились на берегу моря и пахло выброшенными на берег водорослями.

Когда Бернд увидел, что Инга совсем очнулась, он отнял её от себя, вышел из машины, открыл дверцу с другой стороны и протянул Инге руку. Она ответила ему и поднялась. Между ног немного запекло, но наивная Инга всё ещё ничего не поняла. Бернд проводил её до общежития, в котором они с подругами остановились. Вежливо попрощался, обняв Ингу и чмокнул её в щёчку. О встрече не договаривались, как будто обоим было наперёд ясно, что её не будет.

Подруги ещё не возвратились. Инга зашла в ванную, включила свет, повернулась спиной к зеркалу и обомлела. На юбке было какое-то буроватое пятно. Она сбросила юбчонку - и ей стало страшновато. Голубые шёлковые трусики с красивой кружевной белой оборочкой были в крови. До месячных оставалось ещё не менее десяти дней. "Он меня трахнул" - эта мысль пронзила Ингу. Она сняла трусики, рассмотрела их внимательно, вывернула наизнанку, ещё раз тщательно просмотрела. Кроме пятен крови, увидела какие-то белесоватые следы. Понюхала. Тот же запах, что и в машине. Бросила трусики в ванну, сбросила маечку и лифчик. Открыла кран и начала смывать с себя всё, что можно было смыть, переступая с ноги на ногу по лежавшим на дне ванны трусикам. Затем напустила воды в ванну, легла, а трусики, посыпав стиральным порошком, начала из всех сил тереть руками. Только с третьей попытки удалось обесцветить пятна до такой степени, чтобы трусики можно было, не боясь расспросов подруг, вывесить сушить. Юбку спрятала в рюкзак.

Подруги пришли, когда Инга уже спала глубоким, но беспокойным сном. Через неделю они возвратились в Германию, а ещё через неделю Инге стало ясно, что она забеременела. Родители приняли эту весть с религиозной покорностью. Об аборте - ещё большем грехе, чем внебрачный ребёнок, даже и не заговаривали. Родила Инга на удивление легко. Крепыша назвала Бернхардом, объяснив только Эльзе выбор именно этого имени. Впрочем, в семье мальчика называли Бено. Малыш оказался спокойным, почти никогда не плакал - и Инга, прервавшая, как ей казалось, только на время занятия в университете, таскала его везде за собой. Может быть, ещё и потому, что замечала некую отчуждённость родителей по отношению к её незаконнорожденному сыну.

Бено было всего пять месяцев, когда в жизни Инги произошёл ещё один крутой поворот. Эльза, к тому времени уже студентка консерватории, приехала со студенческим оркестром на традиционный музыкальный фестиваль, проводившийся в одном из старинных замков, что находился всего в тридцати километрах от городка, в котором жила Инга с родителями. Инга поехала встретиться с сестрой: её ей в это время так недоставало. В ресторане, где они решили пообедать и поболтать, было полно посетителей, что объяснялось, разумеется, фестивалем. Но сёстрам удалось всё же найти у стены, за колонной свободный столик, который никто не занял, скорее всего, потому, что из-за колонны не был виден струнный квартет, игравший на невысоком подиуме.

Только они сделали заказ и приступили к обмену последними новостями, чего ждали нетерпеливее, чем заказанных блюд, как к ним подошёл метрдотель и, извинившись, спросил, не будут ли они против того, что к ним подсядет один молодой человек. Это было как раз то, чего сёстры больше всего не хотели - и метрдотель сразу заметил сие по их лицам. Но и ему не хотелось терять клиента, посему он начал сёстрам объяснять, что не может отказать в гостеприимстве гостю фестиваля, и тому подобное. Сёстры, воспитанные матерью в духе доброжелательства, не решились сказать "нет".

И вот уже через минуту метрдотель проводил к ним через весь зал высокого белокурого красавца в элегантном сером костюме-тройке. Бено находился в этот момент на руках у Эльзы и отвлекал её внимание, Инга же встретилась глазами с красавцем, когда тот был ещё метрах в десяти от сестёр. И всё время, пока он приближался к их столику, так и не смогла оторвать от незнакомца глаз. Но и он, поймав взгляд Инги, непрерывно смотрел на неё, даже не обратив при этом внимание на то, что задел и чуть не опрокинул встретившуюся ему на пути напольную вазу с цветами. Эльза, укачивая малыша, проследила направление взгляда Инги, а затем, крутя головой, попеременно бросала взоры то на сестру, то на приближавшегося гостя и ничего не могла понять: не могли же, чёрт возьми, сестра и гость знать друг друга. А ведь это выглядело со стороны вполне правдоподобно: встречаются хорошо, даже близко знакомые мужчина и женщина.

Нет, это оказалась просто любовью с первого взгляда. Инга, я забыл сказать, к тому времени поистине расцвела. Исчезла сухощавость, небольшой жирок скрыл все угловатости её чудесной фигурки, налились груди, раздался, подчёркивая талию, таз, потяжелели бёдра. А лицо приобрело черты мадонны с полотен голландских мастеров. Сёстры уже не были так разительно похожи друг на друга, как прежде...

Здесь я "срежу" путь своего повествования, чтобы не испытывать терпение читателя. Но, кое-что всё-таки объяснить я должен. Густав (он, в совершенстве владевший немецким, произнёс, знакомясь с сёстрами, своё имя на родном ему французском - Жюстаф) был дипломатом. Вот уже почти как год служил в Страсбурге, занимая, несмотря на свою молодость (а было ему всего двадцать восемь лет), довольно видный пост в Совете Европы. Способствовало ему в этом знание почти всех европейских языков. На фестиваль он приехал, чтобы немного отвлечься от работы. Словом, вечером, после концерта, отвёз он Ингу с Бено на своём новеньком "Мерседесе" домой, одну неделю они с Ингой по несколько раз в день перезванивались, а затем на выходные дни он приехал и забрал Ингу с ребёнком к себе.

Летом следующего года Инга родила Эрнеста (Эрни). А осенью, ровно через год после первой встречи, Густав и Инга сочлись законным браком, при этом Густав усыновил Бернхардта. За прошедшие с той поры более десяти лет Инга с Густавом объездили, в связи с карьерой Густава, весь мир. Последние полтора года жили они в Женеве, где Густав был заместителем директора одной из международных организаций. Густав надеялся, что в Женеве они осели надолго, поэтому полгода тому назад Инга родила ещё одного долгожданного ребёнка - в этот раз девочку.

А сыновья, подрастая, отдалялись всё более и более друг от друга. Бено увлекался спортом - велосипедом, плаваньем, роликовыми коньками, а также постоянно что-то мастерил. Эрни избегал, наоборот, спорта, играл (как и Густав) на флейте, много читал. Единственным общим увлечением братьев был компьютер, но и тут их интересы расходились так далеко, что Густаву пришлось приобрести каждому сыну по отдельному компьютеру. Жили братья, однако, мирно, очень редко ругались, задания родителей выполняли сообща. И были похожи на хороших друзей-соседей. Но никак не на единоутробных братьев. Разительно отличались не только их интересы, но и внешность, манера поведения. Старший был коренаст, всегда подтянут, быстр в движениях, немногословен, деловит. Младший - худощавый, правда, почти такого роста, как старший, медлительный в движениях, с задумчивым взглядом, любил приласкаться к матери, поиграть с сестрёнкой. Года два с половиной - три тому назад (отсчёт времени я веду от похорон, о которых речь впереди) они гостили в семье Эльзы. Эльза аккомпанировала младшему, когда он демонстрировал своё умение флейтиста. А старший гонял весь день по округе на велосипеде или часами не вылезал из бассейна, плавая, прыгая с небольшой вышки и ныряя.

Глава 2. Эльза.

Потерпи ещё немного, мой читатель. Мы приближаемся уже к главной линии повествования. И возвращаемся к нашей главной героине - Эльзе. Итак, она завершала учёбу в консерватории, готовя себя к концертной деятельности. Личной жизни, если иметь в виду мужчин, не было у неё никакой. Единственным мужчиной, с которым она проводила вместе долгие часы, был её консерваторский учитель профессор Глауер. Но он, это всем было известно, был гомосексуалистом. Незадолго до выпускного концерта наиболее талантливых студентов-исполнителей пригласили принять участие в торжествах по случаю 100-летнего юбилея ведущего немецкого концерна. Это участие было одновременно и конкурсом на соискание стипендии концерна для годичного обучения в американском городе Бостоне. Там же, понравившись, можно было получить ангажемент на гастроли по городам США, что приносило и немалые деньги, и известность. Эльза мечтала о такой возможности, так как материально родители могли помогать ей лишь в довольно ограниченной мере.

В этот вечер Эльза - исполнительница была, что называется, в ударе. Президент концерна пригласил её участвовать в ужине, что уже само по себе свидетельствовало о том, что Эльза была в числе претендентов на одну из трёх стипендий. Её место оказалось рядом с одним из членов правления концерна, сорокалетним Гюнтером Б.. Всё ещё холостой Гюнтер приходился правнуком основателю концерна и занимал не только высокооплачиваемое место в управленческой системе концерна, но и получал миллионные дивиденды, так как по наследству ему достался "жирный" кусок акций концерна. Не говоря уже о недвижимости, включавшей виллы в Баварии, на Лазурном берегу и во Флориде. Всего этого, понятно, Эльза к тому времени знать не могла, так как была слишком далека от мира миллионеров, светскую хронику в журнальчиках "для женщин" не читала, да и, вообще, кроме мира музыки почти ничем другим не интересовалась.

Затянувшаяся холостая жизнь Гюнтера Б. служила почвой для различных слухов. Но ни одни из них не подтверждались. Гюнтер вёл совсем не монашеский образ жизни, завоёвывал сердца и тела многих красавиц из мира моды и кино, щедро одаривал их, но ни на одной из них и не подумывал жениться. Вёл он разъездной образ жизни, что было связано как с его работой (в его введении были международные связи концерна), так и с его благотворительной деятельностью: он принимал активное участие во многих фондах помощи, жертвуя при этом и деньгами, и своим временем. Рассказав за ужином Эльзе немного о себе, Гюнтер предложил ей выступить в благотворительном концерте с этой же программой, что и на торжествах. Эльза, хотя её время перед выпускным концертом было расписано буквально по часам, согласилась: как никак, а предложение исходило, возможно, от того, кто принимает участие в решении о стипендии. Но, уже через час, когда объявили - между танцами - имена стипендиатов, и Эльза не услышала своей фамилии, она пожалела о том, что согласилась. Повернувшись, чтобы направиться в гардероб, переодеться и уйти, она, неожиданно для себя, увидела стоявшего за ней Гюнтера Б. "Не отчаивайтесь, это, может быть, даже к лучшему", - как-то загадочно улыбнувшись, сказал он ей. И проводил до гардероба.

Через день он заехал за ней на одной из самых роскошных машин их концерна. В машине, кроме шофёра, находился и телохранитель. После благотворительного концерта Гюнтер подвёз её домой, вручив, при расставании, небольшой запечатанный конверт. Эльза решила, что это деньги - и хотя они бы ей, мягко говоря, не помешали, начала решительно отказываться. "Не отказывайтесь сразу. Прежде хорошо подумайте", - вроде бы совсем ни к месту произнёс решительным голосом Гюнтер, легко подтолкнул Эльзу к дверям подъезда дома, где она снимала комнатёнку, пропустил её вперёд и... захлопнул дверь со стороны улицы. Эльза услышала только шуршание шин удаляющегося лимузина.

Развесив своё концертное платье, приняв душ, Эльза улеглась в кровать и только тогда вспомнила о конверте, который бросила на прикроватную тумбочку. Конверт оказался плотным, но не из-за его содержимого, а из-за бумаги, из которой он был сделан. Вскрыть его оказалось непросто: бумага не поддавалась на разрыв. Пришлось встать и найти ножницы. Отрезав тоненькую полоску от края конверта, Эльза вытряхнула визитную карточку Гюнтера Б. Перечитав её дважды, так и ничего не поняла. "Что он от меня хочет?" Отнесла на место ножницы, потушила свет, но не могла заснуть. "Зачем он мне это дал? И от чего я не должна сразу отказываться? И о чём я должна прежде хорошо подумать?" Она пошарила в темноте рукой, нашла визитную карточку, нажала на выключатель, бросила взгляд на визитную карточку, которая оказалась перед её глазами оборотной стороной... и у неё поплыли круги перед глазами. "Дорогая Элизабет, выходите за меня замуж. Жду Вашего ответа после выпускного концерта, на который я приеду. Гюнтер".

Первое, о чём подумала Эльза, когда немного отошла от шока, это о том, как ей продержаться неделю до выпускного концерта. Она понимала, что этими несколькими словами выбита из колеи. Чего не мог не заметить на следующий день профессор Глауер. Эльза объяснила свою усталость и рассеянность поздним возвращением домой с благотворительного концерта. "А что я скажу профессору завтра? Ладно, пусть полагает, что виной всему "мои дни", - подумала она - и ей стало как-то легче. Теперь она размышляла уже не столько о самом выпускном концерте, сколько о том, что она ответит Гюнтеру после этого концерта. Посоветоваться было не с кем. Инга с семьёй как раз уехала на год в Японию. Даже позвонить она ей не могла, так как пока не знала её номер телефона.

Неделя пролетела как во сне. Утром, в день выпускного концерта, рассматривая себя в зеркале, Эльза заметила тёмные круги под глазами. "Ну, и ну..." - это всё, что она смогла при этом произнести. После концерта состоялось вручение дипломов. Эльза была названа в числе лучших выпускников. На какое-то время Эльза даже забыла о предложении Гюнтера, так как в зале она его не заметила ("... такие, как он, сидят всегда в первом ряду", - подходя к роялю, раскланиваясь и пробежав глазами по лицам впереди сидящих зрителей, подумала Эльза). Затем было разлито шампанское, ректор поднял бокал за счастливое будущее выпускников. Начали сдвигать бокалы - и тут Эльза увидела, что к её бокалу тянется рука с бокалом, рука Гюнтера. "Это Вы?", - удивилась Эльза. "Да. А это Вы?", - как бы в тон подпел ей Гюнтер. "Да". "Да?" - переспросил Гюнтер. "Да", - ещё не входя в двойной смысл этого диалога, подтвердила Эльза. "Ну, тогда я очень счастлив", - спокойно сказал Гюнтер и широко улыбнулся. И тут Эльза всё поняла. Её лицо густо покраснело. "Видимо, судьба", - подумала она, вспомнив встречу Инги с Густавом...

Известие о свадьбе Гюнтера Б. обошло все иллюстрированные издания страны, не говоря уже о бульварных газетах. Загадку его выбора понять было невозможно (я расскажу об этом ниже). Родители Эльзы, хотя и желали, чтобы дочь поскорее вышла замуж, были всё же несколько напуганы таким мезальянсом. Но всё было пристойно: гражданский брак, церковный брак. И постепенно они успокоились. Прямо со свадьбы молодоженов увезли в ближайший аэропорт, откуда они на самолёте концерна улетели во Флориду. Первая брачная ночь Эльзы началась ранним флоридским утром. В спальне роскошной виллы, которую построил ещё дед Гюнтера. Конечно, вилла с той поры много раз перестраивалась, но всё же до сих пор сохранила архитектурный стиль "колониальной эпохи". О таком начале супружеской жизни дочери провинциального пастора даже мечтать не приходилось…

Гюнтер, скорее всего, догадывался, что ему досталась девственница. Поэтому в самолёте к радостному предвкушению обладания добавлялась определённая доля неуверенности: "Как лучше поступить?"

Боже, что только он не вытворял с женщинами! И что только они не вытворяли с ним! Да, и девственниц побывало у него немало. И лишь одну ему не удалось "откупорить" членом. Каждый раз, когда он приставлял головку к щелке кубинской мулатки, девчонку сводило судорогой. Отчаявшись, он проткнул её сначала средним пальцем, удивившись, что палец вышел из влагалища не окровавленным, Хотя он действительно что-то там проткнул - и девчонка при этом вскрикнула. И лишь ночью, взяв её сонную, он вынул потом из неё обложенный плёнками крови свой многострадальный член. В остальных случаях никаких проблем не возникало.

В те его разгульные годы обычные венерические болезни почти исчезли, а о СПИДе ещё никто и не слышал. Вот и не пропускал он ни одной возможности "распечатать" девицу. Будь-то в родной Германии, на Филиппинах, в Таиланде, Японии или где-нибудь ещё. В Юго-восточной Азии даже за небольшие деньги можно было себе позволить подобное удовольствие, а с его тугим кошельком и три девчушки-целки за ночь не были проблемой. На большее ему не хватало не денег, а - сил. Потом ему это перестало нравиться. Ну, вламываешься в узенькое влагалище - и тут же упираешься в тугую шейку матки. Девчонка начинает корчиться от боли. Кончаешь, что называется, в одиночку. "Конечно, если бы найти взрослую, с пробудившимися чувствами "женщину-целочку" ... Но где они, такие? Все - даже восемнадцатилетние - уже ****ы-переёбаны", - мысленно вздыхал Гюнтер.

И вот дремлет рядом с ним в самолёте именно такая, что его как раз и беспокоило, ибо подобного опыта он не имел. Бывало от усталости или от перевозбуждения член его не вставал, но это его не волновало, ибо импотентом он, конечно же, не был. Нежным поглаживанием или полизыванием, дрочиловкой или сосанием, массажем яиц или ковырянием пальчиком в заднем проходе милашки доводили его до кондиции, за что он награждал их или просто бурным оргазмом, или несколькими глотками густой спермы, или целованием взасос их клитора, от чего красавицы выгибались дугой и кончали раз за разом. "Фирмой взаимных услуг", - называл подобные "гешефты" Гюнтер. Он всегда старался предугадать, каковой окажется в сексе его очередная пассия. Но в первые годы всегда ошибался. Лишь потом пришло умение предугадывания. Но опять же: почти все его прежние любовницы были сексуально развившимися женщинами, некоторые уже побывали замужем и даже имели детей, а вот во что эволюционирует, выражаясь научным языком, эта пианистка? Посмотришь (не послушаешь, а посмотришь), как она играет, с какой страстью ударяет по клавишам и нажимает на педаль, как мотает головой и как опустошенно опускает руки после последнего аккорда, подумаешь, что она во время игры кончает. Нередко - по несколько раз.

Мысли Эльзы, когда она во время полёта на пару минут несколько раз пробуждалась, были тоже вокруг приближающегося первого интимного общения с мужем. Но не носили столь конкретный характер. Собственного опыта она не имела, а от сестры узнала совсем немного. "Это бесподобно!", - резюмировала Инга, никогда не вдаваясь в детали. Одиннадцати - двенадцатилетней девчонкой Эльза впервые набрела ночью пальчиком на свой клитор, доведя себя до оргазма. Господи, как она потом раскаивалась, что "согрешила"! Раскаиваться ей приходилась по этому поводу ещё не раз, но почти всегда это происходило как бы помимо воли Эльзы. Она просыпалась уже на полпути к оргазму - и остановиться было выше её сил. Повзрослев, Эльза узнала, что этим занимаются почти все девушки, что греха в этом собственно никакого и нет, и предавалась мастурбации чаще всего во время лежания в ванне, когда - в особенно напряжённые периоды учёбы - желала расслабиться. Было приятно, успокаивало, но "бесподобным" назвать это она всё же не решилась бы. Значит, мужчина вносит в это что-то дополнительное, что превращает удовольствие в упоение. Но что? !

По обе стороны спальной комнаты располагались две ванные комнаты, из которых Гюнтер и Эльза случайно вышли одновременно. И он, и она были завёрнуты в огромные махровые полотенца. Такое совпадение (можно было набросить на себя один из нескольких махровых халатиков, висевших в обеих ванных комнатах, где, впрочем, как и во всей вилле, постоянно было всё приготовлено к возможному прилёту Гюнтера - одного или с дамой) рассмешило молодожёнов и как-то сразу у обоих сняло напряжённость. Гюнтер подошёл к Эльзе, пытаясь её обнять и освободить от полотенца, но она выскользнула из его объятий и ничком плюхнулась на громадную деревянную кровать. Её крупное тело, подпрыгнув несколько раз на пружинах, замерло. Гюнтер, отбросив своё полотенце на пол, нагнулся над Эльзой и легонечко поцеловал её в шею. Эльза не пошевелилась. Гюнтер начал освобождать её от полотенца, покрывая поцелуями оголявшиеся части тела. От Эльзы приятно пахло розами, но Гюнтера интересовал её собственный запах, пока ещё забитый запахом шампуня. Это было для него очень важно, чтобы женщина имела привлекающий его запах тела. В противном случае Гюнтер не получал полного удовольствия от секса, как бы великолепна не была женщина.

Лет пятнадцать тому назад в Бомбее доставили ему в гостиничные апартаменты индийскую девчушку лет четырнадцати. Красивую как ангелочек. Но Гюнтеру сразу ударил в нос исходивший от неё щенячий запах. Решив, что это запах натираний, употребляя которые девочку специально готовили к первой ночи с мужчиной, Гюнтер, раскрутив сари и содрав с девчонки всё прочее, сложил это в большой полиэтиленовый мешок, который вынес на балкон. А девчонку потянул за руку в ванную комнату. Там он сначала поставил её под душ, а потом, набрав полную ванну воды и добавив в ванну двойную порцию душистого пенящегося средства, опустил в воду, забравшись туда же сам. Гюнтер отмачивал девчонку в ванне довольно долго. При этом он водил лёгенькое тельце девочки по своему телу, приподымался, демонстрируя ей с нахальной гордостью свой огромный член... Потом, водя членом между ягодичек скользящей на спине по его животу девочки и поглаживая руками её упругие грудки, не выдержав, первый раз кончил. Сменил воду в ванной, добавил другое пенящееся средство и снова начал ласкать девчонку. Не понравился ему и запах, исходивший у неё изо рта. Заставил съесть её два куска торта, зажевать это апельсином. Велел полизать ему всё ещё не полностью восставший член. Потом взять его в рот. И лишь тогда, когда уже, можно сказать, не ощущал неприятного ему щенячьего запаха, спустил почти полностью воду из ванны, посадил девочку себе, полулежащему в ванной, на пах, а затем с силой попытался нанизать её на свой член. Увы, тело девочки было покрыто остатками пенящего средства, половые губы туго сомкнуты - и член всё время соскальзывал вперёд или назад. Тогда Гюнтер вымыл девочку под душем, вытер её полотенцем и перенёс на кровать. Наскоро осушив полотенцем и себя, он начал гладить и целовать девчонку, перебрался губами на её тёмный лобок, раздвинул ей ножки, чтобы рассмотреть путь, по которому лучше было бы направить член. Девчонка начала потеть, и Гюнтер снова ощутил раздражающий его запах псины. Отпустить просто так девчонку ему не хотелось, поэтому он резко навалился на неё, уткнул своё лицо в пахнущую благовониями подушку, на ощупь нашёл головкой члена скользкие губки, обрамлявшие ещё запечатанное влагалище - и вломился в него не со страстью, а со злостью. Девчонка забилась под ним, начала поскуливать, но он продолжал грубо долбить её, пока не опустошился. Встал, обмылся в ванной, вынес в прихожую мешок с одеждой девчонки, подождал - голый - пока она одевалась, всучил ей деньги и выпер за дверь. Запах девчонки продолжал его преследовать. Он открыл окна, схватил подушку и, завернувшись в халат, лёг спать на кушетке во второй комнате номера.

Об этом случае Гюнтер рассказал Эльзе, конечно, не в первую их брачную ночь. А тогда, когда они уже знали каждую клеточку тела друг друга. Когда Гюнтеру стало ясно, что Эльза - последняя женщина в его жизни и что ей интересно слушать об его прежних похождениях. При этом Эльза сильно возбуждалась - и сдававшему Гюнтеру легче - быстрее удавалось довести её до бурного оргазма. Но, мы забежали вперёд (я предупреждал, что мой пересказ будет идти извилистым путём). Посему возвратимся в спальню молодожёнов.

Когда Гюнтер начал целовать-вылизывать Эльзе между лопаток, её тело начало постепенно краснеть и покрываться тончайшей плёночкой как бы слизи, от которой исходил слабый запах мускуса, так возбуждавший Гюнтера. "Бог ты мой!", - облегчённо воскликнул про себя Гюнтер. Волна нежности и любви окатила его, и он начал кончиком языка и губами исследовать всё тело Эльзы. По реакции её кожи он - опытный ловелас - чувствовал, что ей это нравится. Посему он решился зацеловать не только аппетитные половинки попки Эльзы, но и пощекотать кончиком языка розеточку между ними. Эльзу передёрнуло. Не будучи уверен в характере этой реакции, Гюнтер опустился к ногам, достиг пяточек, затем вернулся назад к шее, провёл языком несколько раз по ушам Эльзы, после чего перевернул её на спину, выдернув при этом из-под неё полотенце. Вдохнув изумительный запах её гладко выбритых подмышек, слизнув солоноватый пот оттуда, Гюнтер взялся за груди Эльзы, которая лежала, широко распростерши руки и закрыв глаза. Небольшие груди Эльзы имели конусообразную форму; плотным были не только соски, но и ткань вокруг них, так что Гюнтер с удовольствием помял груди между губами и опустился к гладкому животу. Он хотел было задержаться на пупке, но от него спускалась дорожка золотистого пушка, по которому Гюнтер быстро соскользнул языком к лобку, перелетел его и опустился на бедре, немного ниже паховой складки. Он перепрыгивал с бедра на бедро, не решаясь приникнуть к вожделенной ложбинке.

В этот момент Эльза подняла руки, опустила предплечья на закрытые глаза и глубоко задышала. Гюнтер понял, что был на верном пути. Он провёл языком там, где паховые складки соединялись, а затем носом попытался как бы раздвинуть бёдра Эльзы. Эльза послушно последовала его молчаливым указаниям. На Гюнтера пахнуло запахом возбуждённой женской плоти, который был для него приятней самых дорогих французских духов. Приподняв бёдра Эльзы, он припал ртом к её щели - влажной, горячей и такой вкусной. Слизав влагу, он начал водить языком по крупному клитору Эльзы, что вызвало тут же новый прилив влаги. Эльза начала постанывать, её шумное глубокое дыхание потеряло ритм, затем перешло в какое-то подобие всхлипывания и на самой высокой ноте оборвалось. Эльза обмякла. "Теперь", - с облегчением подумал Гюнтер, - "получится и всё остальное". Он подтянулся лицом к лицу Эльзы, нежно поцеловал её в щёчку и притянул всю к себе. Они лежали на боку. Его член упёрся Эльзе в живот. Она попыталась на мгновение втянуть живот, но потом расслабилась - и член удобно устроился на мягком ложе. За всё это время Гюнтер и Эльза не обмолвились ни одним словом.

Так они пролежали несколько минут, потом Эльза обняла Гюнтера и поцеловала его в губы. Гюнтер с готовностью откликнулся, втянул в свой рот язык Эльзы и начал его сосать, после чего дал возможность сделать то же самое Эльзе. Они начали распаляться. Гюнтер повернул Эльзу на спину и, опёршись на руки, очутился над ней. Опять начал целовать её губы. Она закинула правую руку ему за голову, а левой, как бы нечаянно, коснулась его члена. Раздвинув ноги, она ждала. И Гюнтер буквально с первого движения попал членом во вход влагалища, упёрся в плотную преграду, а затем, на удивление легко, с какой-то буквально мгновенной задержкой прошёл дальше. В этот момент Эльза тихо вскликнула "ой!", а затем её начал содрогать приступ наступившего оргазма. Её влагалище охватывало волнами член Гюнтера, а сама она была как бы вне сознания: голова запрокинута, глаза полузакрыты, зрачки скошены к переносице, из горла несутся хрипы. Гюнтер, не двигаясь, наблюдал подобное преображение своей застенчивой жены со смешанным чувством удивления и восторга. Наконец, волны содрогания начали немного стихать, но стоило Гюнтеру задвигать членом и толкнуть шейку матки, как Эльза начала подрагивать с прежней силой. Лишь на четвёртый раз ответ тела Эльзы оказался не таким бурным, и Гюнтеру удалось довести себя до оргазма, не перебивая ритм содроганий тела жены. Он кончил не в, а на неё, размазав сперму рукой по лобку и животу Эльзы. Она тоже провела ладошкой по влажному от пота и спермы своему животу, потом прислонила ладошку плотно к лицу, втянула новый для неё запах носом, провела язычком по мокрым подушечкам пальцев и прошептала: "Это - действительно, бесподобно...".

С этого утра начал открываться для Эльзы полный прикрас мир сексуальных услад. Гюнтер нашёл в Эльзе жаждущую всё новых и новых знаний ученицу. И преподавал ей один урок за другим, вспоминая то, чему его самого научили искусные жрицы любви многих стран и континентов. Гюнтеру никогда и в голову не приходило хотя бы приблизительно подсчитать, в какое количество женских тел погружался его член за четверть столетия сексуальной активности.

Пятнадцатилетним однажды утром он, как это нередко бывало и раньше в свободные от школы дни (если родители к тому времени уже покинули виллу), игрался - боролся с их горничной, перебиравшей постели. Тридцатилетняя дебелая Ута, у которой был двенадцатилетний внебрачный сын, воспитывавшийся у её родителей, относилась к Гюнтеру по-матерински. И часто выслушивала с пониманием и сочувствием рассказы о первых любовных неудачах юноши. В этот раз игра-борьба затянулась дольше обычного. Гюнтер, обхватив Уту, начал перекатываться с ней по не застеленной широкой кровати родителей. Длинная юбка Уты задралась выше колен - и она сильно оттолкнула от себя Гюнтера. "Осторожно! Я - без трусов". После этих слов кровь ударила Гюнтеру в голову, он прыгнул на Уту, повалил её снова на кровать, задрал ей юбку до грудей, одним движением освободил член и всадил его в широкое влагалище Уты. От осознания, что впервые его «он» находится в «ней», он сразу же в «неё» же и кончил, чем ужасно напугал Уту, побежавшую тут же вымывать из себя его семя. Больше Ута его к себе близко не подпускала, но Гюнтер, преодолев психологический барьер, начал уверенней обхаживать своих одноклассниц.

Правда, поначалу он заливал спермой свои брюки, не успев донести возбуждённый член до ждавшего его лона, затем пачкал платье своих подруг. Но в конце концов всё более-менее наладилось: перед тем, как быстро вынуть член и спустить в предусмотрительно заранее зажатый в руке носовой платок, Гюнтер успевал минуту-другую покопаться членом во влагалище подружки. Целки ему, к счастью, на первых порах не попадались, ломать начал их он в свои университетские годы, совращая первокурсниц. В это время он был уже опытным бойцом и - даже пробившись через девственную плеву - не кончал тут же, а всегда старался с первого же раза сначала дойти "до упора"...

Единственное, что на первых порах тревожило Эльзу в её половой жизни с Гюнтером, это то, что он избегал сбрасывать сперму ей во влагалище. Но постепенно Гюнтеру удалось её убедить, что с детьми им можно не спешить: она, мол, ещё молода, да и мечты о концертной деятельности не следует забывать. Но эти мечты продолжали оставаться мечтами, а через несколько лет и совсем растаяли. Хотя во всех их трёх виллах появились рояли, хотя, где бы они не останавливались в гостиницах, в одной из комнат почти всегда оказывалось как минимум фортепиано, играла Эльза всё реже и всё меньше. Постоянные приёмы, балы, благотворительные вечера, разъезды, посещение портних, парикмахерш, массажисток, да ещё верховая езда и гольф, к которым Гюнтер приобщил Эльзу - где уж тут было выкроить необходимые ежедневно шесть-восемь часов для игры. И, незаметно для себя, Эльза смирилась. В её жизни появились новые радости, самой главной из которых стала половая жизнь.

Хотя по настоянию Гюнтера она поначалу регулярно принимала противозачаточные таблетки, Гюнтер всё же опасался, что Эльза забеременеет. Лишь очень редко он орошал зев её матки спермой. И то лишь в день, предшествующий менструации, или уже при первых признаках наступления последней. Он панически боялся беременности Эльзы, так как понимал, что на аборт она никогда не пойдёт. А детей он иметь, так ему казалось, не имел права (объяснение тому - ниже). Вследствие этого, да и не только, Гюнтер и Эльза практиковали, как правило, оральный и анальный секс. Когда при первом же любовном контакте Гюнтер начал вылизывать половую щель Эльзы, она поняла, что никакая мастурбация не может с эти сравниться. Когда в первый раз Эльза вдохнула запах спермы, она нашла его вполне приятным: он чем-то напоминал запах свежих грибов на разломе. А когда Эльза впервые взяла в рот головку полового члена своего мужа и в нос ей ударил немного резковатый запах мужского естества, её ноздри затрепетали и внизу живота сладко заныло. Когда же Эльзе на корень языка выплеснулась тёплая сперма и при этом она услышала стон блаженства, исходивший из груди Гюнтера, бёдра её невольно сжались - и она, на удивление себе, кончила.

Лишь удовольствие при проникновении члена Гюнтера в её прямую кишку ощутила она не с первого раза. Вождение языком по стенкам её розеточки приводило её сразу в экстаз, шевеление после этого пальцем, даже двумя в заднем проходе приводило к сокращениям кишечных мышц, доставляющих необычное удовольствие. Но мысль о том, что туда, в такую маленькую и такую тугую дырочку, вломится толстенный член Гюнтера, головку которого она могла охватить губами, только широко раскрыв рот, вызывала у неё животный страх. Но Гюнтер был опытным "анальщиком" - и уже через несколько месяцев Эльза сама выгибалась к Гюнтеру попочкой так, что члену некуда было больше спрятаться, как в её задний проход. Именно там, а не в клиторе, ощущала она зуд, требующий трения о член Гюнтера. И там, как и у входа во влагалище, становилось мокро, когда она видела вздымающийся к небу член Гюнтера или начинала "плавиться" под ласкающими прикосновениями его рук и языка.

Уже не надобно было смазывать головку члена не только специальным кремом, но даже слюной: он легко проходил в прямую кишку и поршневыми движениями поднимал давление в ощущениях Эльзы до такой степени, что она буквально взрывалась в оргазме, продолжавшемся в течение нескольких минут. Она любила потом сжимать тазовыми мышцами опавший, но всё ещё достаточно объёмистый член Гюнтера, который не позволяла ему сразу же после их обоюдного оргазма вынимать из заднего прохода. Эти сокращения отдавались в клиторе, на котором уже вибрировали два пальца предусмотрительного Гюнтера. После двух-трёх таких сжатий Эльза разряжалась вторым, уже иным, оргазмом, который был не менее сладок, чем первый.

Спали они всегда обнажённые. Иногда засыпали уставшие, прибыв домой под утро с какого-нибудь очередного бала, без секса. И вот, пробудившись после одно-двухчасового сна, Эльза опускалась лицом к паху Гюнтера и начинала тереться носом, потом языком об его член. Член увеличивался в размерах, разворачивался, вздыбливался. Эльза начинала его обсасывать, потом дрочить. Желание ощутить во рту выброс спермы нарастало, но уже не спавший Гюнтер (он так любил эту их игру!) крепился. Тогда Эльза сдавливала член сильнее и начинала натягивать на головку и снимать с неё кожицу с каким-то неистовством, задерживая от напряжения дыхание. Рука уставала. Она меняла руку, потом ещё раз, ещё. И вот член начинал подрагивать, предвещая выброс. Эльза захватывала головку плотно в рот, подлизывала уздечку кончиком языка и ждала, когда по нему начнёт разливаться теплая густая жидкость. Она не глотала её сразу, а собирала, сколько могла выдержать, во рту. И лишь затем делала крупный глоток, испытывая при этом неописуемое наслаждение. Потом она вылизывала весь член, резко пахнувшую мужчиной мошонку, целовала лобок, живот, грудь Гюнтера – и, умиротворённая, засыпала снова.

Так пронеслись семь лет. В мае месяце они прилетели на неделю в их виллу на Лазурном берегу. Весь первый день провели на пляже, немного даже купались, хотя вода была ещё прохладной. К вечеру у Гюнтера появилась головная боль, его начало лихорадить. Вызвали врача, он настойчиво посоветовал лечь в больницу. Там установили острое воспаление почек, появились признаки почечной недостаточности. Специальным самолётом Гюнтера переправили в одну из лучших клиник Германии. Через три недели интенсивного лечения врачи разрешили Гюнтеру долечивание в домашних условиях. Вот в это время от врачей и от самого Гюнтера узнала Эльза, почему Гюнтер не желал, чтобы у них появились дети.

Оказывается, в роду Гюнтера многие не переживали 50-летний возраст, так как страдали наследственным заболеванием почек. На пятом, реже в начале шестого десятилетия жизни (иногда - даже намного ранее) почки от какой-либо пустячной причины воспалялись и отказывали. Применение искусственной почки помогало ненадолго. И вот Гюнтер –  единственный сын у его родителей (мать Гюнтера умерла от почечной недостаточности в возрасте 49 лет) – решил положить конец проклятью, постигшему его род. Очень простым способом: не иметь детей. Посему он так щедро жил, направо и налево раздавал огромные деньги различным благотворительным фондам и только не мог окончательно решить, кому завещать своё огромное состояние после смерти. Были у него, правда, дальние родственники. Но, он уже давно купил им земельные участки, выстроил дома, выучил на свои деньги их детей, а – "далее пусть продвигаются сами".

И вот, впервые увидев Эльзу, он решил оставить всё своё состояние ей, если она согласиться стать его женой. И в своём решении не раскаивался никогда. Эльза оказалась именно той женщиной, которая была ему необходима в последние годы его жизни: всегда желанной и до последней минуты преданной.

Дома Гюнтер начал понемногу приходить в себя; только два, максимум три раза в неделю, он проводил почти целый день в клинике, подключённый к аппарату для очищения крови. Но его мужская сила шла на убыль. Под влиянием рта и рук Эльзы член его ещё наливался кровью, не приобретая при этом, однако, былую твёрдость и упругость. Но высосать или выдоить из него сперму уже не удавалось. Он распалял Эльзу рассказами о своих прежних любовных утехах, проявлял всё своё мастерство любовника, трудясь языком и пальцами, просил Эльзу мастурбировать перед ним, помогая ей, подлизывая языком в промежности и вставив палец ей в задний проход…

Умер он внезапно, во сне, от кровоизлияния в мозг. Но до этого успел переписать всю свою недвижимость и накопления на имя жены. Опасался, что Эльзе будут досаждать его дальние родственники, требующие части наследства, что она замается в бегах по нотариусам, налоговым консультантам…

После его смерти Эльза неделями находилась в какой-то прострации, у неё даже месячные начали путаться. И вот как только-только Эльза начала отходить от потери Гюнтера, её постигли один за другим новые два удара. Сначала от инфаркта скончался отец, а затем, ну, буквально через месяц после этого, парализовало мать. Эльза ликвидировала невеликое хозяйство родителей и перевезла мать к себе в Баварию. К тому времени мать уже немного поправилась от удара, начала, хотя и очень невнятно, говорить, но оставалась прикованной к постели. Эльза поместила мать в просторную комнату, расположенную напротив их бывшей с Гюнтером спальни. В этой комнате, а не в отдалённой от спальни кухне, они с Гюнтером в выходные дни пили по утрам кофе, чтобы потом опять вернуться в кровать для любовных утех. Конечно, были наняты сиделки, регулярно мать навещал врач и ежедневно по несколько раз в день приходили медицинские сёстры, чтобы исполнить предписания врача. Но, мать стала неузнаваемой: раздражительной, привередливой, поминутно требовала к себе Эльзу. Сиделки часто, понимая положение Эльзы, обманывали мать, говоря ей, что Эльза уехала по делам, но мать была неумолимой. Эльза была окончательно выбита из равновесия. Дочерний долг и немыслимые требования-придирки матери сталкивались в её сознании, уничтожая остатки сил.

Единственное, что как-то помогало ей ещё держаться, были верховые прогулки, на которые Эльза отправлялась рано утром, когда мать ещё спала, и под вечер, когда мать засыпала. После смерти Гюнтера она распорядилась оставить в конюшне лишь двух жеребцов, которых объезжала по очереди. Удивительно, но только придя в конюшню, она вновь чувствовала себя женщиной. Специфический дух и полумрак конюшни, вид жеребцов, особенно, когда они выпускали наружу свои телескопические тёмные уродливо-красивые половые члены, чтобы помочиться, резкий запах конской мочи пробуждали в ней похоть самки. Во время езды она терлась половой щелью о седло, помогала себе рукой и иногда доводила себя до оргазма. Но это был всё-таки не тот оргазм, которого она жаждала: при одновременном слиянии с другим телом - ртом ли, влагалищем или же прямой кишкой, с запахом самца, со вкусом и запахом спермы, наконец.

Через полгода после первого хватил мать Эльзы второй удар – и её отвезли в бессознательном состоянии в больницу. Там, не приходя в сознание, она через десять дней и умерла. Эльза позвонила Инге, сообщила о случившемся. Инга обещала прилететь на похороны, но только на один день, так как дочка болела - и ни оставить её надолго с кормилицей, ни взять с собой она не решалась. А Густав вот уже несколько дней как был в Нью-Йорке, куда его срочно вызвали по каким-то делам. Прилетела она утром в день похорон. И не одна, а с обоими сыновьями. Они с Густавом решили, что дети несколько утешат Эльзу, так много пережившую в последнее время. Да, и детям (как раз начались школьные каникулы) в огромном имении Эльзы будет привольно. Родители мальчиков не ошиблись. Но если бы они знали, какой смысл вложит судьба в слова "утешение" и "приволье"?!

Глава 3. Бено.

Похороны состоялись после полудня. Возвратившись домой, они пообедали. Сёстры уединились для задушевной беседы, а дети остались сами по себе. Эрни выбрал из обширной библиотеки, имевшейся в доме, несколько книжек и поднялся с ними на мансарду, где Эльза выделила ему комнатку. А Бено, наскоро разложив свои пожитки, находившиеся в рюкзаке и сумке (Эльза поселила его в той комнате, где прежде находилась мать; за время, что мать вывезли отсюда без надежды привезти обратно, комнату не только почистили и вымыли, но даже наново обклеили обоями, чтобы уничтожить впитавшийся в прежние обои запах лекарств и всего прочего, что было связано с постельной больной), побежал изучать дом, другие постройки вокруг него, участок.

Сразу после ужина все отправились спать, так как завтра надо было опять рано вставать. Хотя самолёт улетал после обеда, Инга хотела ещё зайти в городе к нотариусу, чтобы прояснить некоторые вопросы наследования того, что сёстрам должно было достаться от родителей: денег в банке, а также участка поля и леса, сдававшегося родителями в аренду тамошним, на севере Германии, фермерам. Дом с прилегающим к нему участком был продан, как уже говорилось, перед тем, как Эльза забрала мать к себе.

Здесь я должен сообщить, что всё хозяйство в имении, после того, как умер Гюнтер и дом уже не посещался многочисленными гостями (не только в дни рождения хозяев и годовщину их свадьбы, но и довольно часто без какого-либо повода), вели два человека - муж и жена Шумахеры. Ханс был сторожем, конюхом, шофёром, садовником, слесарем, электриком, плотником и много ещё кем, а его жена Тилли - поварихой и горничной. Всех прочих служащих Эльза за ненадобностью уволила, не забыв при этом каждому вручить в конверте солидное "выходное пособие". Конечно, если в доме надо было провести какой-либо сложный ремонт, обновить дренажную систему на участке, и так далее, то вызывали специалистов, но в основном со всем справлялись Ханс и Тилли. Обоим было по сорок с небольшим - и сил у них хватало. Эльза выделила им для жилья небольшой домик на участке, который и построен был когда-то именно для прислуги. Забегала иногда в хозяйский дом помочь матери их семнадцатилетняя дочь Герти - разбитная смазливая толстушка, учившаяся на кондитера.

Ханс спросил Эльзу, может ли он завтра взять с собой Тилли и Герти, тем более что, в связи с приездом племянников Эльзы, надо было закупить продукты, которые в доме не были в ходу. Мол, пока он повезёт Ингу в аэропорт (после её встречи с нотариусом), жена с дочерью займутся покупками. Эльза понимала, что Ханс немного лукавит: его жене и дочери захотелось побродить по магазинам большого города. Но, во-первых, ей было всё равно, а, во-вторых, закупить еду для детей (прежде всего, сладости, мороженое, жвачку, и т. п.) все равно надо было. В машине оставалось ещё одно место – и Бено уговорил мать взять и его с собой.

Почти всю ночь сёстры проговорили, и, когда прозвенел сигнал будильника, с трудом открыли глаза. Наскоро попив кофе, пошли к машине, около которой уже стояла семья Шумахеров. Ханс предложил Бено сесть впереди, но он отказался и уселся на заднее сиденье между матерью и Герти. Машина тронулась, автоматические ворота открылись и закрылись. А Эльза осталась у крыльца, не зная, что делать дальше. После кофе спать расхотелось. Она вошла в дом, закрыла дверь и вышла с другой стороны в сад, где находился бассейн. Сбросив халатик и ночную сорочку (переодеваться после пробуждения не было времени: пока Инга мылась и одевалась, она варила кофе и готовила тосты), плюхнулась в воду. Охладившаяся за ночь вода обожгла тело. Но Эльза почувствовала какую-то уже позабытую раскованность в теле и начала плавать, широко загребая руками, туда -обратно. Запыхавшись, она подплыла к ступенькам, схватилась за перила, собираясь выбраться из воды, но тут заметила, что из дома в ночной рубашонке, потягиваясь, выходит её долговязый белобрысый племяша.

-"А мама где?", - позёвывая, спросил он.

-"Уже уехала, миленький. А почему ты так рано проснулся?"

-"Не знаю".

-"Хочешь тоже искупаться?"

-"Не знаю".

-"Ну, иди сюда".

-"Я без плавок".

-"А ты спускайся в воду и постепенно поднимай рубашечку. Зайдёшь по пояс - сбрось её на край бассейна. А я пока отвернусь".

Эльза оттолкнулась от лесенки и медленно поплыла к противоположному краю бассейна. Когда она развернулась, Эрни уже неумело плыл в её сторону. Подплыв к нему, она обхватила его обеими руками, и, непрерывно подпрыгивая (бассейн был всего полтора метра в глубину), начала плескаться вместе с Эрни. Из воды торчали только их головы. Эрни кричал от восторга, пытаясь всё же вырваться из объятий Эльзы. В один из моментов Эльза ощутила животом его небольшой членик с мошонкой - и уже не могла не провести как бы нечаянно по ним рукой. Эрни среагировал на это прикосновение, отчаянно оттолкнувшись обеими ладонями от её грудей. И это тоже показалось Эльзе волнительным. Но, далее они плавали порознь. Постепенно Эрни начал замерзать. Пришлось Эльзе голой выпрыгнуть за халатом. И Эрни увидел (расплывчато, так как его глаза были полны водой) блестящую белую попку своей тёти. А когда она наклонилась, чтобы поднять с края бассейна халат – тО, что никогда прежде не видел (к этому моменту Эрни, несколько раз моргнув, уже навёл попку тёти "на резкость"): в глубине покрытой каштановыми волосами неглубокой расщелины в промежности тёти Эльзы блеснуло что-то алое. В этот момент пролетела к Эрни какая-то молния - и его, озябшего, бросило в жар.

Когда он пришёл в себя, тётя уже стояла у лесенки, ведущей из бассейна, развернув широкое махровое полотенце. Другое полотенце лежало у неё на плече. Эрни выходил из воды задом, прикрыв своё мальчишечье естество руками. Тётя завернула его всего в полотенце и повела к огороженному полотняными ширмами от ветра закутку, где стояли два лежака, покрытых мягкими матрасиками. Тётя уложила Эрни на один из лежаков и начала - через полотенце - сильно растирать его худощавое тельце. Перед этим она вытерла ему насухо голову. Эрни было приятно. Становилось теплее. К тому же, уже начало пригревать солнце. Закончив со спиной, попкой и бёдрами сзади, Эльза повернула Эрни на один бок, помассировала его рёбрышки и бедро, потом - на другой, сделав то же самое. Стало ещё приятней: совсем тепло, от тёти Эльзы вкусно пахло духами и кофе, а из разреза халата выглядывали мягкие груди, к которым в воде он уже прикасался, но с удовольствием сделал бы это ещё раз. Затем тётя Эльза положила его на спину, растёрла грудь, живот и, взяв в руку край полотенца, начала тереть по внутренней поверхности бёдер. Когда она тёрла высоко, почти у мошонки, что-то в письке у Эрни начинало замирать. Сама тётя Эльза от такой работы тоже раскраснелась.

Действительно, Эльза уже вошла в раж. Чисто женский инстинкт заботы о ребёнке, накопившаяся за долгие месяцы животная страсть, обострённые чувства в связи со смертью близких людей, раннее утро, первые лучи восходящего солнца, щебетание птиц - всё это привело к тому, что никакая сила, никакой позор, никакой страх наказаний не могли её оторвать от того, что она делала и к чему стремилась.

Обнажив грудь Эрни, она полизала его соски, отчего у Эрни по телу побежали мурашки. Проведя кругообразным движением ладони по впалому животу Эрни, она окончательно оголила его всего спереди, пальцами левой руки поддела тугую маленькую мошонку, а пальцами правой руки осторожно взялась за его немного вздувшуюся пипку. Впрочем, вздулась только часть её, сантиметра четыре от корня. Остальная часть - ещё два, два с половиной сантиметра - представляла собой сморщенную кожаную трубочку. Эльза осторожно начала сдвигать эту кожицу в сторону корня. Появилась верхушка покрытой белым налётом головки. Дальнейшее сдвигание шло с трудом. Эльза провела языком по верхушке членика, ощутила запах мужского члена и, не в состоянии более сдерживаться, захватила член вместе с мошонкой в рот. В теплоте рта членик Эрни ещё немного расправился - и Эльзе пришлось выпустить изо рта мошонку. Она попыталась, плотно сжав членик губами, стянуть кожицу с головки, но это ей удалось лишь в малой степени. Сморщенная трубочка не хотела расправляться, и её отверстие оказалось уже, чем диаметр головки. Эльза обильно смочила конец членика слюной и с усилием потянула кожицу вниз. Эрни, не проронивший до этого ни звука, застонал. Кожица в одном месте слегка надорвалась - и головка членика Эрни впервые увидела солнечный свет. Под головкой узкая кожица передавливала членик - и в этом месте он был как бы немного искривлён и тоньше, чем ниже, ближе к корню. На поверхности беловатых наложений выступила капля крови. "О, бедненький мой мальчик, тётя Эльза сделала тебе больно...", - запричитала она, - "сейчас, сейчас тётя Эльза тебя полечит".

И она привычным движением втянула весь член Эрни в рот, коснувшись губами редких светлых волосиков у корня. После несколько сосательных движений, сопровождающихся движениями языка по периметру головки члена, она почувствовала во рту солоноватый запах крови, вынула член изо рта и увидела, что кожица надорвалась ещё более, в этом месте слегка кровоточит, но сам член стал уже одинаковой толщины по всей длине: от корня до головки. "Оказывается, и мальчики лишаются девственности с кровью", - с удивлением подумала она и возвратилась к своему сладкому занятию. Членик Эрни - тонкий, сантиметров семь в длину, не более - представлял собой очень лакомый хрящик, который Эльза обсасывала с огромным наслаждением. Разойдясь, она забрала в рот не только его, но и - как и в начале "дефлорации" Эрни - мошонку. При этом головка членика приятно щекотала заднюю стенку глотки. Раньше её давно бы уже потянуло от такого раздражения на рвоту, но после уроков Гюнтера, который входил своим членом ей чуть ли не в пищевод, эти раздражения были не "рвотными каплями", а "бальзамом для души". И тут как бы лёгкий тик прошёл по членику Эрни, при этом сам Эрни сжался, на мгновение замер, после чего, выдохнув, расслабился. "Кончил, что ли?" - спросила саму себя Эльза.

Но ей в рот ничего не излилось. Она вынула членик изо рта, осмотрела его. Никаких следов спермы. Головка члена и кожица под ней блестели, как отполированные. Кровотечение из еле заметной трещинки прекратилось. Эльза придвинула вплотную второй лежак к лежаку, на котором находился Эрни, распахнула халат и легла на бок, притянув Эрни к себе. Лицом прильнул он к груди Эльзы, а кисть его руки, оказавшейся сверху, Эльза положила себе между ног так, что большой палец проник до клитора. Эльза начала сжимать-разжимать ноги и уже через минуту кончила. Эрни как будто задремал. Она прикрыла глаза и тоже погрузилась в дрёму.

Проснулась она от жары. И она, и Эрни были в той же позе, в которой они задремали, причём и она, и он сильно вспотели. Эльза слегка отстранилась от Эрни и поразилась: его членик по-прежнему “стоял”. Полотенцем, которым она вытирала Эрни голову, промокнула Эльза себя и его, повернула Эрни на спину и - не могла ничего с собой поделать - снова прильнула ртом к его половым органам. Эрни проснулся, но продолжал молча повиноваться прихотям своей тёти. А она, раздвинув его ноги и приподняв мошонку, начала лизать ему промежность, вызывая там судорожные сокращения мышц ягодичек. Эрни не понимал, что с ним происходит, но было так приятно, что, кажется, замирало сердце. Затем, облизав его мошонку, тётя взялась рукою за письку и начала сдвигать кожу на ней вверх-вниз. Эрни в последние годы тоже делал подобные движения, когда его писька где-то чесалась - и он никак не мог точно определить, где же всё-таки чешется. Поэтому он чесал всю письку - и ему это нравилось. Но тётя Эльза делала это как-то по-другому. И когда кожица проскальзывала по венчику головки (Эрни слегка приподнялся и... не узнал свою письку!), то прямо дух захватывало. Когда же тётя Эльза взяла головку в рот, продолжая указательным и большим пальцем сжимать письку и елозить по ней, внизу живота Эрни начало что-то нарастать. Всё сильнее, всё быстрее! Вдруг писька начала дёргаться и из неё как бы что-то выскочило. Что именно - этого Эрни видеть не мог. Но Эльза почувствовала на языке несколько капель чего-то похожего на сперму. Она вынула членик изо рта, надавила от корня к верхушке - и над дырочкой появилась мутная, салатового цвета капля. "Ещё зелёный", - решила Эльза и начала осыпать поцелуями всё тело своего племянника. Ему было одиннадцать с половиной лет. И она была без малого в три раза его старше.

Они снова полежали обнявшись, возможно, даже опять вздремнули. Эльза не могла это точно определить, так как в её голове был полный сумбур. Потом они по очереди помылись - тут же, около бассейна - под душем и пошли в дом. Переоделись, сели завтракать. Каждый стеснялся начать разговор о том, что произошло. А хотелось "определиться" и ей, и ему, наверное, тоже. Наконец, Эльза спросила: "Эрни, тебе понравилось, как тётя Эльза тебя усыпила?" (ей самой было не понятно это, но она говорила с ним о себе в третьем лице). "Очень понравилось, тётя Эльзе", - удивительно спокойно ответил племянник. И тут же спросил: "И тётя Эльза будет меня так усыплять каждый вечер?". "Будет, мой миленький, если ты никому об этом не расскажешь". "Никому, тётя Эльза, честное слово". Всё, что должно было быть сказано, было сказано.

Эльза с облегчением поцеловала Эрни в щёчку и начала собирать со стола посуду. "Спасибо", - сказал, вставая от стола Эрни. И не было ясно, за что он благодарил свою тётю. Она нашлась - и вместо готового слететь с языка "на здоровье", промолвила с улыбкой: "Расти большой!", что подходило ко всем возможным смыслам благодарности Эрни.

День пролетел незаметно. Эльза перебирала вещи матери, сортируя, что - куда.

Большинство шло в "Красный крест". Просмотрела украшения матери, кое-что примерила на себя. Одна брошь пришлась ей особо к лицу. Собрала обед. Поели. Намеревалась подняться к Эрни, просматривавшему книги, но побоялась: "А, вдруг, Шумахеры и вездесущий Бено возвратятся раньше". Села разбирать счета, присланные в последние дни. Наконец, услышала звук мотора. Пока выгружались, пока рассовывали всё по шкафам, холодильникам и морозилкам, наступил вечер. Шумахеры ушли к себе. Эльзе показались странными взгляды, которыми при прощании обменялись Бено с Герти, но она тут же отогнала глупые подозрения: "Это всё потому, что у меня самой совесть не чиста". Поужинали. Эльза пожелала племянникам спокойной ночи, и они, по очереди приняв душ, разошлись по своим комнатам.

Эльза пошла в ванную комнату, помыла голову, приняла душ, расчесала волосы, надушилась. Проходя к себе в спальню, услышала, как ворочался в кровати Бено. Включила прикроватное бра, прилегла на кровать, не снимая халатика, начала перелистывать какой-то женский журнал, особо не вдумываясь в пробегаемый глазами текст. Встала. Прислушалась, приоткрыв дверь в коридор. В комнате Бено было тихо. Притворила эту дверь. Вышла через другую дверь, ведущую из спальни в бывший кабинет Гюнтера, и уже оттуда - босиком, чуть дыша - добралась до комнаты Эрни.

В комнате было достаточно света от полной луны. Эрни уже спал. Эльза задумалась: "Будить или не будить?" Ужасно хотелось кого-то поласкать. Опустилась коленями на коврик перед кроватью Эрни и откинула простыню. Милый племянник спал, держась обеими ручонками за своё сокровище. Опустилась лицом на лобок мальчика, который тут же встрепенулся. И на глазах Эльзы начал преображаться его членик. Не в силах дождаться полного расправления членика, она обхватила его ртом и начала во рту ласкать языком. Правую ладонь положила Эрни на лицо, чтобы несколько заглушить его быстро учащающееся дыхание. Левой рукой начала слегка массировать мошонку. Членик достиг максимально возможного размера. Но чего-то Эльзе как будто не доставало. Вспомнила. Намочила слюной средний палец левой руки и начала буравить им заднепроходное отверстие мальчика. Прошла - и принялась поглаживать через переднюю стенку кишки неразвитую предстательную желёзку Эрни. Он же заводился всё сильнее, сжимал ноги, ягодички, мотал головой. И - кончил, выпустив уже ощутимую струйку в ротик Эльзе. Она не проглотила жидкость сразу, а, вынув опадающий членик изо рта, начала её смаковать, как это делают дегустаторы. "Нет, ещё не созрел", - заключила она и, поцеловав засыпающего Эрни в щёчку, выпорхнула из его комнаты.

"О, боже!" Ей показалось, что внизу метнулась какая-то тень. "Что с моими нервами?", - задала себе в общем-то риторический вопрос Эльза. Вернулась в спальню тем же путём. Опять приоткрыла дверь в коридор. Тишина. Прикрыла дверь, повернула защёлку. Легла, отбросив одеяло на пустующую половину широкой кровати. "О, если бы там был Гюнтер!" Было душно. Сбросила халатик, надела шёлковую ночную рубашку. Но и её скоро сняла. Хотелось настоящего мужчину. Положила руку на клитор, начала легонько себя гладить…

Вдруг в бывшем кабинете Гюнтера раздался какой-то шорох. Забилось сердце. Лежала, не шелохнувшись, вслушиваясь в тишину. Ещё шорох. Встать побоялась. Хотелось кричать. Во рту пересохло. Притворённая неплотно дверь в кабинет открылась пошире - и в спальню боком протиснулся Бено. На нём были короткие сатиновые трусики, под которыми четко угадывался восставший член. У Эльзы на мгновение помутнело в глазах, но она успела заметить, насколько физически развит, мускулист был этот тринадцатилетний подросток. Он обогнул кровать, подошёл вплотную к Эльзе и ломающимся голосом не попросил, а, словно, приказал: "Пососи мой *** тоже!"

И через несколько лет после этого Эльза не смогла описать точно чувства, нахлынувшие на неё в тот момент. Гюнтер никогда не употреблял в их любовных играх матерных слов, никогда ничего ей не приказывал, а тактично подводил ко всему тому, что было ей прежде неведомо (минет, ли, сношение в анус, прочее) и что он хотел с ней проделать. А тут этот мальчишка!.. Но где-то в подсознании Эльза уже год как догадывалась, что желает не только "поебаться", но ещё более - "быть выебанной", причём грубо, с насилием над ней, с унижением нецензурными словами, может быть, даже с причинением ей физической боли. И этот нахальный юнец как будто узнал её затаённые желания. Он стянул трусики, вскочил на кровать, упёрся коленями по обеим сторонам её шеи и втолкнул ей в рот свой член, напоминавший надетый на плотный стержень толстый кусок мяса. Эльза чуть не задохнулась, но наглец, как ни в чём не бывало, начал её в полном смысле слова "****ь в рот". А руками, заведенными за свои ягодицы, грубо месить её тестоватые груди. Эльза искала выход из положения, в котором она долго не смогла бы продержаться. Протиснула сведенные вокруг члена Бено ладони между его лобком и своими губами - головка уже не закрывала дыхательное горло - и Эльза смогла свободней дышать и даже начала головой "поддавать" поступательным движениям члена в свой рот, успевая пройтись по нему языком при выходе члена изо рта. Сама этого не замечая, она всё туже смыкала ладони, и член тёрся уже не только о губы и язык, но и о кожу между указательными и большими пальцами. Бено это не понравилось: он отпустил её груди, разнял силой её ладони - и опять головка при движении в рот стала перекрывать дыхательное горло. Эльза уже ощущала удушье, но тут из мясистого „кляпа“ брызнула сметаноподобная сперма - она поперхнулась, однако ей всё же удалось направить поток по нужному пути. Начала глотать - и ощутила такой разряд тока, что от него пошла судорогами не только матка, но и всё тело Эльзы, выгнувшейся дугой на постели. Если бы она видела себя со стороны, то, несомненно, решила бы, что это эпилептический припадок, а не оргазм. Минут пять она не могла после этого отдышаться.

А Бено продолжал стоять на коленях, раскорячившись над её телом и внимательно наблюдая за ней. Затем он слез с постели, приподнял Эльзу за плечи и легко развернул её на сто восемьдесят градусов. Эльза не понимала, чего он хочет. Но когда он согнул ей в коленях ноги и начал их раздвигать, она сообразила, что так - ногами к бра - ему будет виднее рассматривать её половые органы. И точно: "Покажи ****у!", - скомандовал он.

И это грубое приказание опять возбудило её. Она сама подтянула под ягодицы подушку и, как могла, широко раскинула ноги, оттянув руками в стороны большие половые губы. "Не надо! Я сам!” - отбросил он её руки. Опустился на колени, придвинулся лицом к её промежности и начал перебирать там пальцами. Казалось бы, простое прикосновение рук мальчишки, а Эльзу снова захлестнула волна возбуждения. Бено понравилось, как Эльза реагирует на его манипуляции - и он начал тереть, пощипывать, оттягивать половые губы. Эльза дрожала от возбуждения. И когда Бено продавил, собрав пальцы в пучок, словно акушер, свою руку ей глубоко во влагалище, нащупал там шейку матки и, не понимая, конечно, что он делает, начал ритмически потягивать защемлённую между кончиками пальцев шейку матки на себя, Эльза, издавая животные вопли, начала беспрерывно кончать. Бено, с кривой улыбкой на лице, наблюдал за конвульсиями Эльзы. Затем он вынул руку из глубины её естества, небрежно обтёр кисть с обеих сторон о простыню, лёг на Эльзу, всё ещё не пришедшую в себя, вставил свой снова затвердевший член туда, где только что была его рука, и начал, поддерживая член снизу этой влажной ещё рукой, грубо водить им по передней стенке влагалища и клитору.

Эльза, не выйдя окончательно из предыдущей серии оргазмов, начала снова кончать. А прикосновения головки Бено становились всё безжалостнее: он ковырялся в половой щели, как будто старался что-то оттуда выдрать. Но Эльзе были безразличны его намерения: как раз так - грубо - она и желала, чтобы её выебли. Ещё толчок, ещё - и капли густой вязкой спермы прилипают к стенкам влагалища Эльзы. Бено сползает с Эльзы, поднимает с пола трусы и, не одевая их, улизывает из спальни. Эльза приседает на кровати, пытается встать, у неё кружится голова, она валится головой на подушку и проваливается в сон…

Завтракали молча. К счастью, подававшая к завтраку Тилли, беспрерывно болтала, расхваливая гостям окрестности. Все делали вид, что внимательно её слушают, Эльза даже иногда вставляла слово, другое. Но, каждый думал о своём.

Наскоро допив кофе, Бено куда-то унёсся. Как оказалось потом, он ещё в день приезда приметил в сарае запылённые велосипеды (Гюнтер с Эльзой совершали велосипедные вылазки), привёл один из них в порядок – и был таков. А Эльза с Эрни пошли к бассейну. Загорали (она - в купальнике, он - в плавках), пристойно плавали, болтали о пустяках. Пообедали. Бено снова умчался. Эрни пошёл к себе, а Эльза прилегла в спальне. С каким удовольствием она бы сейчас приспала на своей груди Эрни! Больше ничего, ну, может быть, только положила бы руку на его пипку! Но, в доме готовила к ужину Тилли. Незаметно заснула.

Когда, проснувшись, вышла в кухню, Тилли уже не было. На столе лежала записка: какая еда где лежит. Включила телевизор, бесцельно переключала каналы. Прибежал потный Бено, схватил первую попавшуюся еду из холодильника, немного фруктов, бросил всё это в полиэтиленовый мешочек. И убежал с ним, предупредив, что ужинать не будет. Шёл восьмой час вечера, но на улице было ещё светло. Эльза, подумав, не стала ему перечить.

Спустился сверху Эрни. Поужинали. Эрни пошёл под душ. Эльза собрала со стола, сполоснула посуду. В спальне разделась, набросила на себя лёгкий халатик и пошла в ванную комнату. Обычный вечерний туалет. Вернулась в спальню, но ложиться не хотелось. Решила подняться к Эрни. Всё равно стесняться было уже некого. Кроме самой себя, конечно. Но, она отдалась воле судьбы. А совесть свою успокаивала тем, что, мол, Эрни, которому мать, после рождения сестрички, начала, без сомнения, уделять меньше внимания, нуждается в ласке. Если не материнской, так хотя бы тётушкиной. “Наивно, даже смешно. Но малость оправдывает всё же моё грехопадение”, - думала про себя Эльза.

Эрни, в ночной сорочке, сидел поперёк кровати, опершись на стену и подложив под спину подушку. Читал какую-то толстую книгу, похожую на энциклопедию. Свет из бра, что находилось над изголовьем кровати, падал с левой стороны на книгу. Голова Эрни была в полутени. Эльза присела на кровать справа от Эрни. Эрни отложил книгу на тумбочку и положил голову Эльзе на грудь. "Маленький хочет пососать сисю тёти Эльзы?", - каким-то сладким дурацким голоском спросила Эльза. Но, Эрни не обиделся на "маленький", а, раздвинув рукой вырез халата, лизнул языком, как бы пробуя на вкус, а потом сильно присосался к правой груди Эльзы. У неё сразу же появилась приятная тянущая истома внизу живота. Потянув за конец пояса халатика, она распахнулась и подала Эрни другой сосок. Он сильно "затянулся", словно стараясь втянуть в рот всю верхушку груди. Груди Эльзы, с годами несколько покрупнев, всё ещё сохраняли конусообразную форму. Сосание груди, видно, очень понравилось Эрни. Но, у неё уже начало от перевозбуждения ломить в пояснице. Она пыталась несколько раз пригнуть голову Эрни к своему лобку, в надежде, что он, может быть, полижет ей клитор. Но, мальчика тянуло только к ароматной и вкусной груди тёти Эльзы. Эльза не могла больше сдерживаться: ей надо было как-то разрядиться.

Она отстранила от себя "грудничка", опустилась, как вчера, на колени у кровати и, приподняв подол ночнушки Эрни, нырнула головой к его животу. И вот она уже ухватила губами за головку его членика. Не было простора. Эльзе пришлось оторваться на время от самого, самого сладкого в мире членика, выпростать ночнушку из под попки Эрни - и лишь тогда снова взяться за членик губами. Всё равно оказалось неудобно. Кровать была довольно широкой, Эльзе приходилось тянуть шею к членику, да к тому же попка Эрни проседала в мягких пружинах матраца. Эльза в последний раз облизала членик, поднялась с колен, вытащила подушку из-за спины Эрни, бросила её в изголовье, уложила на подушку голову Эрни, а сама взгромоздилась на кровать, оседлав Эрни лицом к его восставшему членику, с которого она не спускала глаз. Затем Эльза подтянула вверх распахнутый халатик, оголила свой белый зад, приподняла таз и, широко раскорячившись, вознесла свою зудящую от похоти раковину над самым лицом Эрни, а губами припала к его членику.

Сознание, что мальчишечка широко раскрытыми глазами впервые видит интимнейшие места молодой женщины, подхлестнуло её возбуждение. "Боже, ты мой! Я к тому же ещё и эксгибиционистка!", - (вспомнив, к тому же, как вчера даже переусердствовала, растягивая свою половую щель при "исполнении приказа" Бено) с ужасом подумала Эльза. "Ну, почему же он не лижет, не сосёт меня там?!" А Эрни, которого обдало жарким – надушенного тела тёти Эльзы – ароматом, слегка разбавленным запахом спёртой сырости, начал всего лишь осторожно притрагиваться пальчиками к покрытым кудрявыми каштановыми волосами жирненьким большим половым губам. Слегка коснулся розовых малых губ, но на большее не решился. Да, и не знал он, чего жаждет тётя Эльза. Поняв, что мальчика ещё многому надо поучить, она опустила таз и вплотную прижалась входом во влагалище к лицу Эрни. Он не отстранился, но и не проявил никакой активности. А членик его выскользнул изо рта Эльзы, вызвав причмокивающий звук. Губы Эльзы оказались на бедре Эрни. Чтобы снова захватить членик в рот, ей пришлось опять же поднять таз кверху. "Нет, не дорос ты ещё, мой сладенький, до секса "69", не дорос...", с сожалением - снова двусмысленно - подумала Эльза. (Она была ростом выше его сантиметров на 12-15.) "Ну, ничего, Сейчас ты оросишь ротик тёти Эльзы молодой спермочкой", - обнадёжила она мысленно себя и принялась изо всех сил облизывать и сосать членик. Она услышала, что внизу, под лестницей, ведущей на мансарду, в предназначенном для гостей дома туалете с душем, которым пользовались Эрни и Бено, заурчало, потом послышался шум падающей воды. "Бено пришёл и принимает душ", - определила Эльза.

Эрни всё никак не кончал. У неё уже начал уставать язык, припухли губы. Она немного отстранилась лицом от паха Эрни и принялась, зажав крепко в кулак членик, сдвигать кожицу по его стержню. Вверх-вниз, сильнее, быстрее. Неожиданно тугая струйка ударила ей в лицо. Эльзе тут же до предела открытым ртом поймала струйку и головку членика, проглотила то, что брызнуло в рот, начала сосать, но источник “молодой спермочки”, увы, уже иссяк. В суете ей не удалось самой кончить. Она сползла ногами на пол, придвинула своё лицо к лицу Эрни и кокетливо, но, в душе - с обидой за то, что неумеха не помог ей кончить, пригрозила ему пальцем: "Ах ты, проказник, обрызгал всё лицо тёте Эльзе". Затем сгребла этим же указательным пальцем прилипшие ко лбу, нижнему веку и щеке слизистые светлые потёки к углу рта, слизала их, проглотила и, поцеловав Эрни в губы (от тёти Эльзы запахло свежей рыбой), оставила его одного.

Бено всё ещё принимал душ, и она незаметно проскочила в ванную комнату. Прополоскала рот, омыла лицо водой и протерла его ватным тампоном, смоченным лосьоном. Села на унитаз, помочилась, спустила воду. Присела над биде, омыв половые органы. Промокая половую щель ароматизированной салфеткой, ощутила набрякший клитор. Захотелось помастурбировать. Но, решила сделать это в спальне. "А может ко мне зайдёт Бено? Или я сама загляну к нему?.." - с вызовом самой себе подумала она. Запахнула халатик и пошла в спальню. Открыла дверь и остановилась: на её кровати, на их бывшем с Гюнтером супружеском ложе, сбросив одеяло на пол, возлежал ещё влажный после душа Бено. Наглый подросток включил не только бра, но и люстру. Его широко раскинутые руки и ноги, Эльзе только сейчас это заметила, были покрыты на предплечьях и голенях довольно густыми рыжеватыми волосиками. Из пышной клумбы также рыжеватых (но жёстких, что она ощутила вчера) волос на лобке как бы выползал, перегнувшись через клумбу, толстый ствол. Бено медленно повернул голову в сторону Эльзы и приказным тоном спросил - приказал: "Чего медлишь? Соси же!"

"Боже ты мой! И откуда это у него?" - только и успела подумать Эльза. И тут же, повинуясь голосу этого "сексуального монстра", как она обозвала его в душе, сбросив халатик, взяла член рукою за корень и с аппетитом вложила себе в рот. Член лениво набирал силу, но всё же скоро его головка начала напоминать Эльзе голову взбудораженного бульдога, которую она, словно желая как-то задобрить, всё энергичней обсасывала и облизывала со всех сторон. В этот момент Бено вскочил, перевернул Эльзу на спину, отбросил её ноги в сторону и спустил своего бульдога ей в норку. Морда бульдога хотела, видимо вцепиться мёртвой хваткой в шейку матки, но ей это не удавалось, как не задирал высоко вверх Бено ноги Эльзы, как не прижимался к её лобку. "О, ****а бездонная!" - раздражаясь, проворчал он. Опустил ноги Эльзы на простыню, осторожно, чтобы не выскочил член, подобрал одну, а потом и другую ноги Эльзы под себя. Затем крепко придавил с боков её бёдра, зажав член между ними и лобком. Когда Бено начал медленные движения тазом, бульдожья голова забодалась в набрякший клитор Эльзы. При каждом ударе бодливого члена от клитора расходились горячие струи, постепенно пропитавшие буквально все клеточки тела Эльзы. Начинался неуправляемый оргазм, в течение которого Эльза переносилась в совершенно иной мир, созданный каким-то волшебником. В этот момент она уже не знала, кто ей это наслаждение доставляет, знала лишь, что этот волшебник в данную минуту ей дороже всего на свете. И всегда радовалась, когда прийдя в себя, видела родное ей лицо Гюнтера.

Возвратившись же сейчас в прежний мир, она поразилась, что этим источником её неги оказался дерзкий, скупой на слова наглец, взиравший на неё с кривой улыбкой. "Неужели это он смог меня повергнуть в столь сладостный трепет?! Неуже..." Член Бено вновь зашевелился в её пещере, головка его проскользнула по клитору туда-обратно - и Эльзе уже было не до глупых мыслей. "Только не выходи! Ещё, ещё!" - то ли про себя, то ли в слух молила она. В этот раз, на исходе её конвульсий, кончил и Бено. Приподнялся на руках, вытащил всё ещё сжимаемый бёдрами Эльзы член, встал, выключил свет люстры и, ни сказав ни слова, ушёл к себе. Эльза, не дотянувшись рукой до выключателя бра, тут же провалилась в сон.

На следующее утро положение опять спасла Тилли. Она предложила Эльзе свозить мальчишек в "Парк развлечений", эдакий "Диснейлэнд" регионального масштаба, находившийся в тридцати километрах от деревушки, на окраине которой была усадьба Эльзы. Бено категорически отказался: мол, бывал уже не раз в подобных парках. Эльза поехала только с Эрни. Пробыли там почти до пяти часов вечера, посетив чуть не все аттракционы. Очень устали. На обратном пути Эрни начал подрёмывать. Эльза тормошила его, чтобы не заснул, копаясь правой рукой в ширинке его шортов. К её сожалению, под грубой джинсовой тканью, из которой были сделаны шорты, его членик почти не прощупывался. Углубляться в разрез шортов не было возможности: ей же приходилось одновременно вести машину. "Ах, как жаль!.."

Ужинали без Бено, где-то пропадавшего. Душ не взбодрил, а ещё более расслабил Эльзу. Выйдя из ванной комнаты, она почувствовала такую утомлённость, что подумала, не завалиться ли сразу же спать. Но, разъедавшая Эльзу уже третий день жгучая похоть погнала её наверх. Эрни - в ночнушке - засыпал и поначалу не среагировал на приход тёти Эльзы. Она осторожно стянула с него рубашку, скинула свой халатик и легла рядом с ним. А затем перевернула его животиком на свой мягкий живот. Почувствовав, что его лицо коснулось ароматных и вкусных грудей тёти Эльзы, Эрни окончательно очнулся от дремоты и, зажимая обе груди - то порознь, то вместе - ладонями, начал их лизать, целовать, сосать. Пальцы же рук Эльзы мяли ягодички мальчика, подбираясь всё ближе и ближе к его заднепроходному отверстию. Помусолив указательный и средний пальцы, она начала их по одному вставлять в попку Эрни, а он - в ответ - всё неистовей наслаждаться её грудями. Наконец, Эльза ощутила, что его членику стало уже тесно на её бёдрах. Она раздвинула ноги, подтянула тельце Эрни немного на себя - и его членик свободно проскользнул во влагалище. Эльза начала руководить тазом Эрни, то прижимая, то отделяя его от себя. Вдруг Эрни быстро просунул руку между их телами, схватил членик и тут же спустил содержимое своих яичек на бёдра и лобок Эльзы. Сползши с тела Эльзы, он виновато, словно собираясь побыстрее стереть сперму с тела Эльзы, развёз её ладонью по всему животу и почти до колен тёти, которая - о, обида! - даже не была близка к тому, чтобы кончить. Встав с кровати Эрни, Эльза прикрыла его простынёй, и он - вытянувшись во весь рост - тут же начал снова засыпать. Эльза надела халатик, спустилась вниз.

Дверь в гостевую душевую была приоткрыта, и там никого не было. "Может быть, Бено уже у себя? Или ещё не появлялся?" Эльзе хотела заглянуть в его комнату, но не могла же она это сделать с "грязной, не подмытой ****ой"! ("Боже, как только я подумаю о нём, в голову лезут самые непристойные слова!" Эльза, конечно, их знала, но никогда не произносила даже мысленно.) "А, если этот ёбарь-садист лежит уже на моей кровати, как вчера?" Эльза, не заглядывая и в спальню, поспешила в ванную. Подмыванием, после попытки Эрни убрать следы своего “греха”, было уже не обойтись. Эльза повесила халат на крючок, забралась в ванну и, слегка присев и раздвинув ноги, начала мочиться. Но, не на дно ванны, а в приставленную вплотную к половой щели ладонь. Эльза делала так всегда при удобном случае. Тёплая моча, омывающая её клитор, приводила её в состояние особого блаженства. Освобождение от скопившейся в пузыре мочи, сам по себе довольно приятный акт, дополнялся нежным раздражением клитора. К тому же – бульонный запах разбрызгиваемой мочи. Эльзе было известно, что для некоторых людей моча, особенно моча полового партнёра, является настолько мощным сексуальным раздражителем, что они её даже пьют. Но, с Гюнтером они никогда подобные вещи не пробовали, хотя какую-то неясную склонность к таковым развлечениям Эльза в себе ощущала.

Обмыв живот, промежность и ноги с помощью гибкого душа, Эльза уже занесла ногу над ванной, чтобы выйти из неё. Затем передумала - и через несколько минут вся лежала в тёплой пенистой воде. Лишь голова Эльзы торчала из пены. Одна рука Эльзы покоилась на груди, и пальцы её массировали левый, у неё более чувствительный, чем правый, сосок. А вторая рука скользила плавно вверх и вниз по промежности. Глаза Эльзы были прикрыты. Она медленно, но верно, вплывала в оргазм. Но, тут какое-то чувство подсказало ей, что она в ванной комнате не одна. Приоткрыв смеженные в неге глаза, она увидела, что на неё, мастурбирующую, уставился голый, потный, с какой то шелухой в волосах на голове, с царапиной на лице Бено. Он не мог видеть, из-за обильной пены, что она делала руками, но догадаться, без сомнения, мог. Сгорая от стыда, Эльза, полулежавшая в ванне, рывком присела и всплеснула руками над водой. "Вот", - мол, "мои руки. Я ничего ими не делаю." Оголились шея, плечи и грудь, как раз до уровня сосков.

Бено, ни звуком не реагируя на старания Эльзы придать своему купанию благопристойный вид, забрался в ванну, приблизился к лицу Эльзы своим толстым членом, затем несколько отстранился, поддел ствол рукой и начал мочиться прямо на тело Эльзы. Поначалу оросил своей пахнущей крепким мясным отваром мочой плечи и шею Эльзы, а затем направил струю ей прямо в лицо. Эльза закрыла глаза, стиснула рот, но потом всё же слегка разжала губы и втянула - через сжатые зубы - немного мочи этого кобеля. Происходящее возбудило её. И она, сама вроде бы того не желая, приоткрыла рот навстречу последним выплескам из головки. После чего притянула к себе за бёдра Бено и, несколько подтянувшись вверх, облизала его пахнущий мочой и ещё чем-то кисловатым член.

Бено, однако, любил сам определять ход событий. Обхватив подмышками Эльзу, он заставил её полностью встать, развернул жопкой к себе, прижал, обняв за таз, запустил обе руки ей в пах и поковырялся там. Щель оказалась где-то глубже. Тогда он левой рукой раздвинул в паху ноги Эльзы, а правой, надавливая ей сперва на шею, а после - на спину, поставил её в более удобную для себя позицию. Заведя восстающий член в расщелину между ягодицами, он опять оказался недовольным - и заставил Эльзу несколько согнуть ноги в коленях. Головка быстро съехала по скользкой от шампуня ложбинке и затормозила у шершавой розетки. Ещё секунда - и он, всадив член в задний проход Эльзы, начал там ворочать во все стороны. Она не успела ощутить боль, так как эта мимолётная острая боль тут же сменилась горячей благодатью, расползающейся внутри устремившейся навстречу члену и помогавшей-мешавшей ему вертлявой жопки Эльзы. Контролируя удобное ему положение Эльзы рукой, положенной ей на поясницу, Бено второй рукой теребил её клитор. Потом вынул член и вставил его во влагалище, а в задний проход - два пальца. Далее, начав трепетать в оргазме, Эльза уже не могла разобрать, что буравило ей жопку, а что находилось в ней рядом. Не заметила она и того, когда и куда Бено спустил в неё своё семя, так как он ещё долго после этого обеими руками терзал её оба отверстия. Затем включил гибкий душ, обмыл себя с головы до ног, бросил шланг на дно ванны, вылез из неё и, не вытершись, зашлёпал к себе.

Эльза с трудом распрямилась на дрожащих ногах (она не решилась это сделать раньше, не зная, не предпримет ли что- либо ещё так желанно выебавший её Бено: "А, если ещё как-нибудь по-иному. И где он только всему научился?!"), подняла воронку душа и начала водить по себе тёплым дождичком. Раздвинув ягодицы, направила воду на задний проход. От этой в общем-то негорячей воды всё же немного запекло, она перекрыла поток воды рукой и нащупала пальцем отверстие. Оно ещё не успело полностью сомкнуться. Эльза влезла в жопку пальчиком. От удовольствия приятно содрогнулась, но водить-выводить палец из собственного зада оказалось не с руки. Она домылась, вытерлась и, не надевая халат, голая вошла в спальню, надеясь там застать Бено. Его не было. Вышла, подошла к двери его комнаты и отчётливо услышала, как сопел во сне унижавший и, одновременно, так услаждавший её юный ёбарь. Возвратилась в спальню, надела короткую ночную сорочку, легла, накрыла тёплой рукой свою половую щель и - "хорошо поёбанная" (мелькнуло в её голове) - заснула.

Ей приснилось, что Инга узнала от возвратившихся в Женеву сыновей, как они привольно чувствовали себя у тёти, как утешали её по вечерам. Она проснулась в холодном поту. Звонил телефон. Нащупав трубку и приложив её к уху, Эльза, замерев от ужаса, услышала голос Инги. "Алло! Алло! Ты слышишь меня, Эльза?!" - кричала трубка. Но, у Эльзы отвисла челюсть, и она не могла вымолвить ни слова. Наконец, выдавила из себя какой-то идиотский звук, означающий "да". Инга решила, что это у Эльзы от всего пережитого, да от неожиданного ночного звонка. Посему сначала извинилась, что потревожила сестру в такое время, и лишь после этого сообщила, что полчаса тому назад звонил из Нью-Йорка Густав (там ведь только ранний вечер). Сказал, что ему предложили высокую должность в аппарате ООН. Он согласился - и они должны срочно перебираться в США. Разумеется, ей не хотелось покидать уютную Женеву и возвращаться в Нью-Йорк, с его удушающей жарой летом и сырой, ветреной и холодной зимой. В Нью-Йорк, где они уже прожили ранее сумбурные полтора года. Но, карьера Густава имела приоритет в их семье - и обсуждать тут было нечего. Густав прилетит послезавтра, и Инга хотела, чтобы к этому времени дети не только были бы в Женеве, но и были бы уже собраны их вещи. Присутствие детей при сборах было бы весьма желательным, ибо Инга не могла сама решить, что каждому из их вещей дороже, а что можно кому-нибудь подарить. Перевозить всё-всё в такую даль не было никакой возможности. Поэтому она уже купила детям билет на самолёт, вылетающий в Женеву после полудня. Билеты они получат в аэропорту, куда просит детей доставить вовремя. Затем Эльза - по желанию Инги - нажала на телефонном аппарате кнопку “Запись”, и Инга сказала детям, что она очень сожалеет, что приходится прерывать их отдых, но они должны переезжать в Нью-Йорк - и она надеется расцеловать их сегодня вечером в Женевском аэропорту.

Заснуть Эльзе до самого утра уже не удалось. Как только она услышала, что пришла Тилли, попросила её разбудить детей. Когда те появились, Эльза включила запись - и Эрни с Бено услышали голос матери. Ни тот, ни другой не выразили, конечно, никакой радости от этой вести, но и своего разочарования тоже ничем не показали. Спешно позавтракали и начали паковаться. Эльза чувствовала себя почему-то очень скверно, её тошнило. И Тилли уговорила её не ехать в аэропорт. Мол, Ханс управится со всем сам. Попрощалась с племянниками как-то официально, за руку. И осталась одна во всём доме. Приняла аспирин, закрыла шторами окна в спальне. Удалось заснуть. Проснулась, попила кофе. Голове стало легче. Но душе - нет. Еле дождалась звонка Инги, сообщившей ей о благополучном прилёте сыновей.

В последующие дни с Эльзой творилось что-то непонятное. Она не находила себе места. Её желания изменялись по несколько раз в час. Одевшись, к примеру, для верховой езды, она уже по пути в конюшню передумывала и возвращалась в дом. Переодевалась и мчалась - без всякой вроде бы надобности - в город. Там она часами бродила в толчее многолюдных торговых улиц, пытаясь как-то преодолеть не отпускавшее её ни на минуту ощущение безысходной сердечной тоски…

И так проходили неделя за неделей. Инга с семьёй была уже давно в Нью-Йорке. От неё прибыли только две короткие весточки; она ссылалась на хлопоты обустройства. О сыновьях не упоминала, лишь о несерьёзной болезни дочурки было пару слов.

Приблизительно недель через шесть-семь после отъезда племянников Эльза увидела, выйдя утром из спальни на кухню, заплаканную Тилли. Такого ещё не бывало - и Эльза, разумеется, сразу же пристала к ней с вопросами. Порыдав ещё немного, Тилли рассказала Эльзе, что Герти беременна и что желает убить своего ещё не родившегося ребёнка. То есть, перевела для себя это на более понятный язык Эльза, настаивает на аборте. Для истовой католички Тилли не было, вероятно, большего греха перед Богом, чем аборт. Но, дочь уверяла, что ребёнок ей не нужен, что родив внебрачное дитя, да ещё в такие юные годы, она испортит себе жизнь навсегда. В её словах, даже с позиций Тилли, был резон. Но, аборт - всё же, никогда! „И, знаете, фрау Б.,“ - как бы, между прочим, заметила Тилли – „от кого она забеременела? От Вашего племянника, от Бено“. Эльза чуть не рухнула в обморок, но успела облокотиться на край стола, у которого стояла. Тилли, заметив, как побледнела Эльза, как та пошатнулась, добавила, испугавшись: „Но, ведь в этом нет никакой Вашей вины, фрау Б.“  Эльза, оттолкнувшись от стола, осела в кресло, немного помедлила, а потом чётко произнесла: "Пусть рожает. Я возьму ребёнка себе и стану его матерью". "Правда?!" - воскликнула Тилли. И упав на колени перед Эльзой, благодарно обняла свою госпожу за ноги. Такого угодного господу Богу выхода из, казалось бы, безысходной ситуации она не могла себе даже и вообразить.

К вечеру прибежала Герти и тоже стала благодарить Эльзу.   Эльза, в свою очередь, утешала непрерывно всхлипывающую девушку. Наконец, Герти замолчала и, вроде бы, оправдываясь, держа за руку сидящую с ней рядом на диване Эльзу, поведала, “как это случилось”. Ещё по пути в город, когда они ехали в аэропорт провожать мать Бено, он - незаметно для матери - прижимался к Герти. В городе, когда они ходили по магазинам, Бено поразил Герти перечислением стран, в которых побывал. Она даже не поверила этому сперва, но он, подойдя к стенду, где продавались газеты почти со всех концов света, бегло прочитал ей понемногу из газет на английском, французском и итальянском языках, а потом, правда, с некоторыми затруднениями - даже японские иероглифы. На обратном пути, когда на заднем сидении они были одни, его рука настойчиво рыскала под широкой юбкой Герти. Договорились на следующее утро поехать на велосипедах на озеро, расположенное в недалёком лесу. Герти, по этому случаю, позвонила и попросила на два дня в пекарне, где проходила практику, отпуск. Купаясь с Герти, Бено позволял себе любые вольности. Поначалу он только крепко обнимал Герти, затем стал подныривать под неё, протискиваться между её ног, обязательно проводя рукой в промежности Герти. Осмелев, хватал Герти за грудь, лез рукой в её трусики. “И никакие мои слова не могли его остановить”, - убеждала Герти молчаливо слушавшую её Эльзу. Когда возвращались через лес домой, свернули с дороги и тут, на закрытой со всех сторон густым кустарником небольшой полянке, Бено овладел ею. “От него исходила какая-то сила, противиться которой не было никакой возможности. Понимаете, фрау Б.?” – Герти взволнованно пыталась убедить Эльзу в своей невиновности. Эльза в задумчивости откликнулась на слова Герти: “Понимаю, понимаю...”.

Вечером Бено с Герти искали место для уединения. Герти хотела устроиться с Бено на сеновале в конюшне, да увидела там отца, чистившего коней и возившегося со сбруей. Побродили по имению, пообнимались в укромных местах - и всё. На следующий день опять поехали на озеро, но свернули на заветную полянку ещё по пути туда. А на обратном пути увидели, как к этой же полянке пробирается какая-то парочка. Герти пообещала Бено найти подходящее место вечером - и он уже не настаивал на продолжении поиска другого скрытного места в лесу. Вечером забрались на сеновал. И Бено, только минуту-другую “полюбив её по-обычному”, почему-то прервался и начал совать свой пест (“Очень подходящее слово подобрала для его толстого и недлинного ху.. члена”, - подумалось Эльзе) в рот Герти. Герти отбивалась, как могла. В результате - они поссорились. “Вы представляете, фрау Б., прямо - в рот. Это было так ужасно!” “Ужасно, ужасно!” - быстро согласилась Эльза, у которой от нахлынувших воспоминаний заныло внизу живота.

И ещё призналась Герти, что, вообще-то, она уже полгода как не девушка, что имеет парня. Раньше она регулярно принимала противозачаточные таблетки, но её парень, который служит во флоте, ушёл на два месяца с кораблём в учебное плавание - и она решила “отдохнуть от таблеток”. О том, что может забеременеть и от тринадцатилетнего Бено, ей в голову не приходило. А парень, кстати, скоро возвращается...

Герти приходила ещё несколько вечеров подряд к Эльзе. И, странное дело: как-то незаметно Тилли и Герти начали вести себя так, как будто бы не Эльза согласилась спасти репутацию и, может быть, судьбу забеременевшей от случайного несовершеннолетнего мальчишки семнадцатилетней девушки, а они - Тилли и Герти - решили Эльзу облагодетельствовать, собираясь подкинуть ей ненужного им обеим внебрачного ребёночка. Эльзе даже заколебалась: не взять ли ей свои слова обратно. Но потом стало совестно: „Обещала же...“ Да, и не чужой же, в конце концов, ей этот ребёночек. Долго думала, кем же по родственной линии он ей придётся. „Вроде бы, внучатым племянником или племянницей...“

Затем Герти исчезла. Оказывается, родители отправили её в другой конец страны к сестре Тилли. В том городке Герти родит. Именно оттуда Эльза должна забрать ребёнка к себе. „Герти там закончит практику. Потом сделает перерыв в учёбе. А завершит обучение уже здесь. Через некоторое время после родов, конечно“ - раскрывала Тилли, гордясь своей деловитостью, суть этой нехитрой комбинации, разработанной на семейном совете. Как они объяснятся с возвращающимся из плаванья морячком, Тилли не сказала. А Эльза и не спросила - ей было это безразлично.

Прошла ещё неделя - другая. В имении Эльзы было мертвенно-спокойно. Эльзу уже и в город не тянуло. Она много читала. Стала чаще садиться за рояль. По утрам, проснувшись, долго лежала в постели, рассеянно мечтая ни о чём. Почти исчезли, к её удивлению и даже к некоторому страху, мысли о сексе. Перестала мастурбировать. Обратила внимание, что прибавила в весе. А месячные всё так и не появлялись, хотя врач её ещё во время болезни матери уверял, что как только жизнь Эльзы снова войдёт в ровную колею, возвратится цикл. Впрочем, сейчас это было не важно.

Спустя ещё пару недель, рассматривая, раздевшись в ванной комнате, в зеркале свою несколько располневшую фигуру, Эльза заметила - в профиль - некоторую выпуклую округлость между лоном и пупком. „Нет! Нет! Быть этого не может! Нет!!“ Но, на следующее же утро сидела, напряженная до предела, в приёмной врача. У того сомнений не оказалось: Эльза была на четвёртом месяце беременности. Наступило время Эльзе придумывать легенду, чтобы оправдаться хотя бы перед семьёй Шумахеров. Инге она решила пока ничего не сообщать. „А там видно будет... Может быть, ещё не доношу. Или рожу мёртвого“. От этой мысли она сжалась: так хотелось иметь ребёнка. Своего ребёнка.

Версию придумала вполне, по её мнению, подходящую. Мол, после помещения матери в больницу, когда стало ясно, что жить той осталось считанные дни, посетила - что давным-давно уже планировала - лабораторию, где ей ввели сперму анонимного донора. И это искусственное оплодотворение удалось, что случается не так часто, с первого раза. О том, что беременна, знает уже более двух месяцев. Посему так быстро согласилась взять себе будущего ребёночка Герти. Дети будут ведь ровесники - и воспитывать такую двойню не намного хлопотней, чем одного ребёнка. Всё это рассказала Эльза Тилли лишь тогда, когда её всё увеличивавшийся живот было уже не скрыть. Когда Тилли, заметив этот живот, сгорала от любопытства. Когда стала вести себя подчёркнуто сверхлюбезно, испугавшись, что Эльза, родив своего ребёнка, передумает взять ещё одного - чужого.

Закупала Эльза сразу для двоих детей. В её животе рос мальчик, а у Герти - девочка. (При наличии простых и надёжных исследований конца ХХ-го столетия почти все будущие матери желают ещё до родов точно знать, кого подарила им случайность зачатия.) Беременность у Эльзы протекала великолепно: никаких неприятных ощущений, постоянно нормальные анализы (она исправно наведывалась к врачу), сохранились те же нежные черты лица, чистая кожа, что и прежде. А у Герти, рассказывала Тилли, посетившая дочь, огрубели нос, губы, даже уши, лицо покрылось бурыми пятнами, к вечеру стали отекать ноги. И хотя понимала Тилли, что после родов всё это исчезнет, завидовала она Эльзе, так легко носившей в своей утробе сына. „Наверное, от отца зависит“, - предполагала Тилли. - „Уж для фрау Б., с её-то деньгами, подобрали самого что ни есть лучшего“. Если бы Тилли узнала, что у благородной фрау Б. и у её беспутной дочери будут единокровные дети, она, наверное, двинулась бы разумом!

В конце марта, когда уже появились первые признаки весны (но впереди были ещё частые в этих местах апрельские снежные бури), Тилли, против обыкновения, постучалась рано утром в спальню к Эльзе и, получив разрешение войти, распахнула дверь с возгласом: „Герти родила! Час тому назад. Только что сообщила об этом по телефону сестра“. Тилли с Эльзой расцеловались. И... у Эльзы  начались схватки.

Родила Эльза к полудню. Врачи, прибегнув к кратковременному наркозу, подсекли ей ткани и облегчили роды. Когда обтёртого новорождённого приложили ей к груди, и он начал жадно отсасывать молоко, опорожнившаяся матка Эльзы сжалась - и Эльзу охватило безграничное счастье: ОНА дала жизнь новому существу! ОНА его взрастила в себе! ОНА его вскормит! САМА!

Через две недели поздно вечером Ханс и Тилли привезли Герти с дочуркой. Эльза приложила её к своей груди и та, не разобравшись, что это грудь не матери, тут же принялась за еду. Молока у Эльзы было много. Приходилось постоянно сцеживать. "Выкормлю обоих. Можешь бинтовать груди“, - сказала она Герти. Ещё через две недели Герти впервые решилась выйти за пределы усадьбы. Она, конечно, изменилась, но только намётанный глаз мог заподозрить, что причиной этих изменений была беременность. А так, ничего особенного в этом вроде бы не было: за год семнадцатилетняя девушка могла и без беременности и родов измениться - и уже больше походить на женщину. Через месяц приехал однолюб-моряк и увёз Герти в свой портовый городок, где она намеревалась всё же доучиться на кондитера. Хотя о свадьбе пока речи не было, Тилли всё же была рада такому исходу событий.

Эльза оформила удочерение юридически - и теперь могла всем рассказывать, что родила двойню. К документам было не придраться. Назвала детей Робертом и Кларой. В честь супругов Шуманов - гениального композитора, чьи „Мечтания“ считала „Божьим творением“, и выдающейся пианистки, композиции которой для фортепиано высоко ценила. Тилли преданно ей помогала (ища украдкой в бывшей внучке, а теперь уж - навсегда - дочери Эльзы свои или Ханса черты ), но в первые три-четыре месяца Эльза всё же буквально валилась с ног. А потом, когда питание детей стало более разнообразным, когда они перестали голодные просыпаться по ночам, день ото дня с детьми становилось полегче.

В конце сентября - стояли чудесные дни бабьего лета - Эльза решила сама съездить с детьми в город. ( Она вот уже дней десять, как намеревалась это сделать: несколько раз выезжала сама на автомашине, чтобы освежить полузабытые навыки вождения.) Уложила Роберта и Клару в специальные креслица на заднем сидении, широкую складывающуюся коляску - в багажник машины, а сама - красиво одетая, тщательно причёсанная - села за руль. Приехав в город и запарковав машину на стоянке в центре, она выгрузила и собрала коляску, пересадила в неё детей, переобулась (за рулём всегда приходилось менять туфли на высоких каблуках на более удобную для нажатия на педали обувь) и медленно, гордо держа голову, пошла вдоль бульвара. Дети полулежали тихо, крутили головками, а их мама жадно ловила восхищённые взгляды прохожих. Красивая молодая женщина, со вкусом и богато одета, сама - без мужа или няньки - вывезла на прогулку в необычного дизайна двухместной коляске (сколько каталогов пересмотрела Эльза, пока выбрала: и это при том, что на цены не обращала внимание!) таких милых детишек. Сделав круг по бульвару, Эльза решила в этот день испытать все возможные удовольствия. И направилась в любимое своё кафе, где всегда можно было съесть такие вкусные пирожные. Оказалось, что вкатить двухместную коляску в неширокий, с приступком и дверьми на тугих пружинах, вход в кафе - дело непростое. Эльза протиснулась между стенкой и коляской, зашла спереди и попыталась затащить коляску, но и так ничего не получалось. Эльза напряглась ещё раз - и вдруг коляска сама, словно на крыльях, влетела в кафе. Эльза еле увернулась. Подняв голову, увидела, что коляску, прижав к животу, почти всю - лишь передние колёса слегка касались пола - держит в воздухе крупный молодой мужчина со смеющимися глазами.

Глава 4. Фредерик.

Опустив коляску всеми колёсами на пол, незнакомец покатил её, вроде бы и не обращая никакого внимания на семенившую рядом Эльзу, к стоящему в углу у окна столику. Там, подведя коляску под листву расположенной рядом с окном огромной пальмы в бочке, спросил по-английски: „Миссис не будет против, если я присяду?“. Эльза говорила по-английски, но в последний раз - ещё когда был жив Гюнтер, на каком-то приёме. Ответила кивком головы, а на лице выразила недоумение: „С чего бы это?“ Но, незнакомец, продолжая улыбаться, как ни в чём не бывало, спросил: “Что миссис желает?“ „Пирожное“ - Эльза указала пальцем в лежащем на столе листке-меню, какое - „ и стакан апельсинового сока“. Она подхватила эту игру, ей - после столь долгого общения лишь с грудными детьми и супругами Шумахер - становилось даже интересно. Англичанин ( Эльзе надо было же как-то его - хоть и в уме - называть) подозвал официанта, сделал заказ (себе - сосиски с горошком и кофе) и повернулся к детям. Широко улыбнулся им, вызвав ответные улыбки, и - неожиданно для Эльзы - спросил вроде бы детей: „А где же ваш папка?“.

Обычный вроде бы вопрос оказался для Эльзы ударом ниже пояса. Да, к тому же ещё этот чёртов английский, на который она никак не могла толком переключиться. Ответила неуклюже построенной фразой: „А... их папки уже нет в живых...“ Англичанин очень смутился, пробормотал извинение и взглядом спросил, или он после такой оплошности с его стороны тут, за столом, ещё уместен. Теперь стало неловко Эльзе ("Надо же было так огорошить этого любезного англичанина! Не смогла ничего более подходящего придумать!“ - ругала она себя в душе). „Да, нет, что Вы! Дети пока ещё ничего не понимают, а я уже почти с этим смирилась, что им расти без отца“. Англичанин заметно успокоился, и опять на его приветливом лице расцвела улыбка.

Принесли заказ. Эльза принялась ложечкой отделять от пирожного небольшие кусочки, запивать их соком. Англичанин с удовольствием впился крупными здоровыми зубами в сочную сосиску, отломил булочку и начал аппетитно жевать, как бы демонстрируя Роберту и Кларе своё удовольствие от еды. Дети были явно расположены к незнакомцу - и опять заулыбались. Быстро покончив с „хот дог“  („Это же не по-английски, это - американизм“, - поправила себя Эльза, продолжая настраиваться на беседу с англичанином), одним залпом выпив уже поостывший кофе, англичанин вытер пухлые губы бумажной салфеткой и - без приглашения - начал рассказывать о себе. Эльза, растягивая удовольствие от пирожного и сока, слушала, несколько напрягшись, так как некоторые слова ей было трудно разобрать. Англичанин же, забыв, что ведёт беседу с немкой, не только не старался говорить медленней и чётче, но ещё и пересыпал свой рассказ поговорками, смысл которых Эльза больше угадывала, чем понимала.

Англичанина звали Фредерик („Совсем, как американского композитора - немца по происхождению - Фредерика Лёве“, - мюзикл которого - „Моя прекрасная леди“ - так нравился Эльзе, подумала почему-то она ), по профессии он был архитектором. Получил заказ на проектирование виллы недалеко от города. Прилетел ознакомиться с участком земли, на котором богатый владелец хотел построить себе что-то особенное, для чего и пригласил Фредерика, известного своими нестандартными архитектурными решениями. После осмотра участка возвратился в город, решил в гостинице набросать эскиз будущего строения, контуры которого у него уже созрели в голове. Да, вот в такой солнечный день не усидел в номере и вышел на бульвар. У них, в Эдинбурге уже стоит холодная, дождливая осень. „Эдинбург, Эдинбург... Что-то знакомое“, - Эльза никак не могла вспомнить, что же, именно...

Эльза допила сок. Фредерик расплатился, одним жестом руки оборвав попытку Эльзы участвовать в расчёте с официантом. Вышли на бульвар (Фредерик опять легко пронёс коляску через узкий вход-выход кафе). Теперь они уже напоминали богатую молодую пару, прогуливавшуюся с детьми. Единственное, что нарушало идиллическую картину, так это строгий наряд и ухоженность Эльзы и какая-то нарочитая небрежность в одежде („Это я давно подмечала у представителей искусства - писателей, поэтов, художников, фотографов“, - подумала Эльза) Фредерика. Одет он был в, как говорится, фирменную одежду, но лёгкая рубашка была слишком уж свободной даже для его широкой груди, летние брюки, вероятно, никогда и не гладились, а дорогие сандалеты были одеты на босу ногу. И всё же Фредерик Эльзе чем-то нравился. Возможно, своей внешней беззаботностью, открытым характером и прямо-таки извергавшимся из него оптимизмом.

Пора было расставаться. Но, Эльзе этого так не хотелось! И Фредерику, ей казалось, тоже. „Скажите“, - как бы в шутку спросила она Фредерика - „Вы очень дорого берёте за свою работу?“ „С Вас даже за замок - не воздушный, нет“, - полушутя-полусерьезно подчеркнул он, - „не возьму ничего“. „Ну, тогда и у меня есть для Вас заказ“, - усмехнулась Эльза. „Готов тут же приступить к исполнению“, - незамедлительно отпарировал Фредерик. „Тогда едем ко мне“, - удивляясь своей смелости, сказала Эльза. „Что ж, бегу ловить такси“, - не сдавался Фредерик. „Не надо! Недалеко стоит моя машина“. „Ноу проблем“, - резюмировал Фредерик.

Хотя времени на размышления было мало, Эльза всё же выкрутилась из положения, ища предлог для продолжения общения с приглянувшимся ей англичанином. Она действительно уже подумывала над перестройкой-достройкой виллы. Детям нужны будут отдельные комнаты. И хотя помещений в вилле хватало, но, на взгляд Эльзы, они детям не подходили. Вилла требовала перепланировки и, несомненно, достройки. Вот этим она и озадачит Фредерика. Конечно, она заплатит ему хорошо. О предварительной цене они договорятся. „А потом Ханс отвезёт его обратно в город“, - невинно оправдывалась Эльза. Хотя чувствовала, что дело не только и не столько в необходимости перестройки виллы. Но, признаться себе в этом боялась. Она ведь решила, что её жизнь впредь будет принадлежать только её детям. „Понесло меня зачем-то в город“, - она была недовольна собой. „За чем или за кем, всё же, интересно?“ - усмехнулась она в душе, скосив глаза в сторону сидящего рядом Фредерика. Тот рассеянно скользил взглядом по окружающему дорогу ландшафту.

Ещё при въезде в имение Эльза вызвала Тилли и передала ей детей, которых уже давно пора было купать, кормить и укладывать спать. Тилли, словно ожидала того, что Эльза привезёт из города незнакомца - не подала и виду, что удивлена появлению мужчины, сопровождавшего Эльзу, да ещё в такое, предвечернее время. А Эльза начала водить Фредерика по всем комнатам и закуткам виллы, высказывая свои пожелания. Фредерик послушно следовал за ней. „Ну, что?“ - поинтересовалась Эльза. „Все Ваши желания исполнимы!“ - опять же, то ли серьёзно, то ли немного дурачась ответил Фредерик, с лица которого не сходила улыбка. Эльза даже забеспокоилась, не подумает ли он, что она ищет лишь повод задержать его любым способом. „Он, кстати, и не сказал, женат ли, есть ли у него дети. Что я, вообще, делаю?!“ - тревога в душе Эльзы нарастала. „А. может быть, это всё зря? Впустую?“ И тут же: „Что - зря, что - впустую? Идея с привлечением Фредерика к перепланировке виллы? Или? Что - или?!?“.

Тилли уже одевала детей после купания. „Я их покормлю сама. Можете идти“, - сказала Эльза. Ей стало ясно, что Фредерик переночует на вилле. А его как будто совсем и не волновало, что гостиница его далеко, что ночь надвигается, а он в чужом доме.

Заполнив обе бутылочки питательной смесью для детей, Эльза начала с кормления Роберта. Фредерик, как словно бы он это проделывал каждый вечер, взял вторую бутылочку и поднёс ко рту Клары. Эльза даже испугалась: так это напоминало то, о чём она и мечтать себе не позволяла. Промолчала - ничего путного сказать Фредерику всё равно бы не смогла. Роберт высосал содержимое своей бутылочки первым. Эльза набрала в неё смесь овощных соков - запить. Роберт отпил несколько глотков - и его глаза начали закрываться в дрёме. Эльза дала остаток Кларе. И вот уже оба ребёнка спали. Эльза и Фредерик отнесли их в спальню. Детские кроватки стояли неподалеку от широкой кровати Эльзы.

"Ваши дети, наверное, намного старше?“ - осторожно прозондировала Эльза. Вот тут вторично (в первый раз - после ответа Эльзы на вопрос о „папке“ Роберта и Клары ) улыбка покинула лицо Фредерика. „У меня нет и не может быть детей“. И добавил, поставив точку над „i“: “И жены тоже нет“. Потом снова улыбнулся: “ Но, может быть, появится...“ И опять Эльза не знала, как продолжить разговор. „Пойдёмте ужинать“, - как если бы ей всё стало ясно (а в голове было столько вопросов!), сказала она.

За ужином Фредерик рассказал ей, что вырос в приюте. Кто его родители - не знает. Скорее всего, родился он в результате случайной и единственной их встречи. Поэтому, думается ему, и отдала его мать, ещё грудного, в приют. Был женат. Жена никак не могла забеременеть. Начали ходить по врачам. И вот, выяснилось, что он как мужчина бесплоден. Врачи предположительно объясняют это какой-то болезнью, перенесенной им ещё в раннем детстве. Вероятнее всего, инфекционной. С женой после этого сразу же разошёлся, хотя она предлагала взять какого-нибудь сиротку на воспитание. Или даже двух. Мол, сейчас это и в семьях, где имеются свои дети, стало частым явлением. Совсем чужого ребёнка не хотел. „Вот, если бы у жены до нашего брака уже были бы дети...“ „Нет, это всё уже выше моих сил“, - подумала Эльза, чувствуя, в какое положение она попала. „И откуда он - с такой судьбой - взялся на мою голову?..“

Показала гостю комнату, где он будет спать. Провела в гостевую ванную. Принесла мужской халат (Гюнтер купил его во время их поездки в Иран, но так и не разу не одевал). „Если не очень устали, то посидим потом на кухне при свечах за бутылкой вина“, - обнадёжила она гостя, которого внезапный обрыв их разговора явно, что Эльза не могла не заметить, смутил. „Наверное, решил, что опять что-то лишнее ляпнул. Наоборот, попал в самое „яблочко“. И, как будто, не целясь...“.

Когда Эльза вышла из ванной комнаты, Фредерик уже ждал её на кухне. Эльза зажгла свечи, вынула бутылку, разлила вино. Молчали, как уже давние, обо всём переговорившие супруги, которым просто молча посидеть перед сном в присутствии друг друга было приятно. Эльза снова взялась за бутылку, чтобы долить вино в опустевшие бокалы, но - не в состоянии более выносить это затянувшееся молчание - поставила бутылку обратно на стол и деланно спохватилась: “Ой, надо посмотреть, как там дети!“ Поспешила в спальню. И Фредерик - за ней. Включила ночничок. Милые, любимые ею больше всего на свете детки безмятежно спали. Было чем залюбоваться и Фредерику, чей взгляд с детей перешёл на их гордую мать. „Как бы я хотел иметь таких детей...“, - вдруг серьёзно-печально вздохнул он. „Таких или этих?“. Эльза чувствовала, что её заносило, но удержать себя не могла. „Этих? Об этом я и мечтать себе не позволяю“. „Почему же? Только тогда вместе с ними придётся взять и их маму...“ Эльза озорно улыбнулась. Но, Фредерик эту улыбку уже и не заметил. Лицо Эльзы покоилось на его груди, и он осторожно целовал её волосы.

В постели они долго, долго нежно ощупывали, обнюхивали, облизывали друг друга. И лишь когда убедились, что представляют половинки целого, слились. Для обоих начинали сбываться их тайные мечты. Мечты, которых они и сами стеснялись, не то, чтобы поведать о них кому-то. В их - у каждого по-своему - внешне благополучных жизнях не хватало того, что со стороны казалось, конечно, изъяном ( Эльза растила детей без мужа и отца, а Фредерик, вообще, жил один, если не считать его недолго продолжающихся увлечений той или иной женщиной). Но, никто из их друзей не знал, насколько глубоко проникал этот несущественный со стороны „изъян“ в сердца Эльзы и Фредерика. Каждый из них был создан природой для жизни в семье, с детьми. И каждый, слившись со „своей половинкой“, думал: „Неужели их молитвы услышаны Богом? Неужели это свершилось, наконец?“.

Ещё не будучи уверенной, что Богом ей даровано то, что казалось почти невероятным, Эльза всё же решила испытать это благословение божье на прочность. И той же ночью поведала Фредерику историю своей жизни, включая признание о происхождении Роберта и Клары. Фредерик внимательно выслушал, не перебивая ни словом Эльзу. Потом обнял Эльзу и сказал: „Ты уедешь отсюда ко мне - и всё будет хорошо“. „Спасибо, родной“, - Эльза прижалась плотнее к Фредерику и зарыдала от счастья.

Утром Ханс отвёз Фредерика в город. Фредерик должен был отдохнуть, набросать эскиз и вечером показать его заказчику. А в полночь он улетал. С аэродрома позвонил Эльзе, которая не ложилась, дожидаясь этого звонка. Пожелала ему счастливого полёта, а он ей - скорейшего прибытия с детьми к нему в гости. Пока - в гости. Тогда они и всё решат окончательно. Со свадьбой и переездом Эльзы.

Эльза спала недолго. Зазвонил телефон. „Сообщает, что прилетел“, - подумалось Эльзе. Вместо этого в трубке послышались рыдания Инги: ещё позавчера вечером в горах Аппалачи погиб, сорвавшись со скалы, Бено. Бено отправился туда с компанией из своего колледжа. Её не извещали, пока не удалось поднять его тело из пропасти. Пока не убедились, что Бено мёртв...

От  переводчика

С Эльзой и Фредериком познакомился я на международной ярмарке в Дюссельдорфе. Там выставлялись, среди прочего, и яхты. Иногда мне поступали заказы из России на небольшие яхты. Я подбирал подходящую парусную или моторную яхту. Организовывал покупку и переправку на Балтику или на южные российские моря. Поэтому приходилось знать рынок, иметь под рукой свежие каталоги. В Дюссельдорф мы с Дорис прибыли утром на моей “Ауди”. Предполагали в тот же день возвратиться в Гамбург. Но, в обед оказались за одним столиком в ресторане с Эльзой и Фредериком. Фредерик иногда оформлял для богатых заказчиков интерьеры яхт. И подумывал о покупке яхты для себя. По этой причине они и прилетели на крупнейшую в мире подобную ярмарку.

Не могу вспомнить, какая тема послужила завязкой нашей захватывающей беседы. Помню лишь, что мы непредвиденно провели в Дюссельдорфе два дня, постоянно общаясь с такой приятной парой. Они настойчиво приглашали нас погостить у них в любое подходящее для нас время. Мы искренне обещали прилететь в Эдинбург уже этим летом. Но, то мои неотложные дела, то проблемы с диссертацией у Дорис, желавшей во что бы то ни стало получить степень “доктора социологии”, срывали наши планы. Потом мои отношения с Дорис начали портиться. И, наконец, в конце зимы мы расстались. Контакты с Эльзой и Фредериком ограничивались поздравительными открытками. К Рождеству, к Пасхе…

В мае следующего - после нашего знакомства - года мне впервые по работе надо было слетать в Эдинбург. По делу весьма срочному и щекотливому. Я даже и не вспомнил в спешке о моих приятелях в этом городе. Всё же, когда конфликт, в котором я оказался удачливым посредником между капитаном российского сухогруза и администрацией грузового порта, был улажен…

Телефонную трубку сняла Эльза. Как только она сообразила, кто звонит, умоляющим голосом попросила меня сейчас же приехать. Мне стало почему-то тревожно…

Я собирался ночным рейсом вылететь во Франкфурт. Рассчитался с гостиницей. Подозвал такси - и минут через сорок был всё же не в аэропорту, а у ворот великолепной усадьбы. Позвонил. Сразу отворилась калитка, распахнулась дубовая дверь и со ступеней сбежала ко мне плохо узнаваемая Эльза. Крепко обняла и – отчаянно зарыдала. Я ничего не понимал. Держа в одной руке дорожную сумку, другой крепко прижав к себе не перестающую плакать Эльзу, начал медленно продвигаться к входу. Эльза постепенно начала овладевать собой. Мы оказались в прихожей. “О, ЗавЕли (так произносили моё имя “Савелий” почти все немцы), Фредерика нет в живых!” - вырвалось из груди Эльзы. И – снова рыдания…

…Я вырос на Украине. После окончания школы подал документы в педагогический институт одного из больших приволжских городов. На факультет иностранных языков, на отделение, готовившее переводчиков. Для дипломатических представительств, армии. И тому подобное. Анкеты были особые. Многократные собеседования…

Приняли. Был счастлив: увижу заграницу! Основной язык - испанский, второй - английский. Учился нормально. В этом отношении оказался, простите за хвастовство, одарённым.

Летом, перед последним курсом, намечалась практика за рубежом. “Испанцев” посылали, как правило, в латиноамериканские страны. Можете себе представить наше предвкушение необычных впечатлений!

В самом конце летней экзаменационной сессии меня вызвали во 2-й (или 3-й, сейчас не вспомнить) отдел, располагавшийся в самом конце длинного коридора на 1-м этаже административного корпуса. За оббитой железом дверью. Невзрачного вида мужичок в ставшем ему тесноватым пиджаке вытащил из железного шкафа папку с моим личным делом. Начал расспрашивать о моих прародителях. “А какой была её девичья фамилия?” - доспросил он. Мне стало немного душновато: я знал, что был, так сказать, лишь на три четверти русским. “Подвела” бабушка по матери. Докопались всё же компетентные органы…

Практику я проходил на местном судостроительном комбинате. Там работали и на Кубу. Нужно было переводить на испанский массу технической документации. И – всё. Как говорится, приехали…

Однако, уже через неделю я забыл о заокеанских странах. На комбинат прибыла группа кубинских студентов - будущих кораблестроителей. Тоже на практику. Русский они не знали. Их обслуживала незнакомая мне рыжеволосая некрасивая переводчица. “Руководил” практикой, то есть, с утра до вечера “пас” практикантов, тихий тип из тех же органов. Комбинатское начальство всех уровней беспрекословно выполняло любые его “предложения” по организации практики. Но, он был, в конце концов, таким же смертным, как и все другие. В том числе и те, которым его ведомство не вполне доверяло. И уже через несколько дней его неусыпная опека начала давать сбои. “Руководитель” оставлял подопечных на многие часы без надзора, удаляясь по “важным” (его слова) делам. Я перенимал его руководящую деятельность. Правда, в отношении только одной единственной практикантки. Звали её Каталина. Как филолог могу вам сообщить, что это испанская форма “Катерины”. А Катерина - по-гречески - “чистая”. К чему бы эти антропонимические разъяснения? Сейчас объясню.

На второй день знакомства, в рабочее время мы направлялись в наше студенческое общежитие. В каникулы в комнате проживал я один. Объяснил Каталине, как себя вести. Вошли в вестибюль мы с небольшим интервалом. Справа от входа находились ячейки, в которых была разложена студенческая почта. Сначала там начал рыться как бы в поисках письма я, через минуту - и Каталина, которую я так громко приветствовал, что даже глуховатая вахтёрша это слышала. Затем, галантно пропустив сеньориту вперёд, не предъявляя пропуска (меня-то бабуся знала), проскользнул через проходную. Замечу, что за несколько лет перед этим наш - прежде закрытый для иностранцев - город “открыли”. Появились первые иностранные туристы с пароходов, первые студенты-иностранцы. В том числе и в нашем институте.

Цель нашего визита была ясна нам обоим. Сразу же после поворота ключа в двери я прижал Каталину к себе. Смуглокожих я ещё не имел. Были узбечка, тувинка, даже кореянка, но почти негритянку я раздевал впервые. Снимать было почти нечего. Прозрачное платьице и лифчик с трусиками - всё выкроенное с максимальной экономией материи. Сандалики слетели как-то сами по себе. Я был в этот знойный июльский день тоже без лишних одежек.

Моя “клиентура” разъехалась на каникулы. Найти замену было нетрудно. Но, отказ в зарубежной практике временно придушил мои “биологические потребности”. Даже аппетит стал нормальным. И вот, после непривычного для меня недельного воздержания, лежал я голый с нагой красавицей. И сосал её рот, мял её груди, лизал живот. Опустившись лицом ниже, я увидел, что волосы на лобке у неё с обеих сторон сбриты. Лишь в центре оставалась полоска чёрных, коротко постриженных волос. Я прошёл губами по лобку, что я нередко делал и ранее. На удивление, мои ноздри ощутили не запах тела, а какой то неведомый мне парфюм. Его притягательная сила была велика. Я припал лицом к небольшому полому пространству, остававшемуся в самом верху между тесно сомкнутыми бёдрами Каталины. И уже не смог оторваться…

Впервые я вылизывал женскую промежность. Я забыл в эти минуты о “рабоче-крестьянском” способе сношений. Я вдыхал очаровывающий и подстёгивавший меня аромат. Каталина не возражала. Без единого слова, лишь движениями тела дала мне понять, что желает, чтобы мы расположились “валетом”. И позаботилась о моём пульсирующем члене. Так мы и кончили…

Теперь-то я знаю много подобных дезодорантов - гелей и кремов - специально для этой части женского тела. Но, в то время я был настолько приятно поражён, что до сих пор сохранил тот дурманящий дух в памяти. Тогда же я стремился ощущать его возможно чаще. Пока в один не прекрасный день в дверь моей комнаты, когда там находилась Каталина, не постучал “руководитель” её практики. К счастью, мы уже собирались возвращаться на комбинат и выглядели пристойно. И дверь я открыл быстро. Но, на следующий день в том же 2-м (или 3-м) отделе мне пригрозили отчислением из института…

Распределили меня туда же - на судостроительный комбинат. Началась скучная текучка. Я подрабатывал в свободное время уроками английского, испанский никого не интересовал.

И, вот, началась, в середине восьмидесятых, так называемая, перестройка. И в пароходстве нашего города нашлись предприимчивые люди. Им, по их выражению, уже в первые годы перестройки удалось “совершить отрыв”. Суда под советским флагом и с советскими моряками, получавшими несколько больше обычных советских окладов, фрахтовались зарубежными фирмами, платившими существенно меньше, чем они обычно платили зарубежным пароходствам. Тем не менее, разница в деньгах была всё же очень велика - и доходы “отрывающихся” были огромны. Затем наши пароходы начали использовать под плавучие гостиницы в зарубежных портовых городах. Опять же с огромными доходами для обеих сторон. Возникла нужда в лицах, владеющих иностранными языками. В пароходстве меня знали…

Так я очутился в Гамбурге, чтобы по указанию “новых русских” проворачивать подобные дела. Немецкого я не знал. Пользовался английским, на котором свободно говорили все мои деловые партнёры. Но, знание немецкого было всё же необходимо. Дал в газету объявление на испанском. Мол, ищу секретаршу, владеющую в совершенстве немецким и разговорным испанским. Через два дня Розита обустраивала своё рабочее место в одной из комнат двухкомнатной квартиры, которую я снимал. Невысокая, плотная 20-летняя Розита оказалась для меня «крашеным яичком к Пасхе». Она с раннего детства жила в Германии, куда её родители приехали на заработки. Окончила курсы секретарш. Работала быстро, постоянно хохотала. Даже во время наших сексуальных забав. Мы начали их в первую же неделю совместной работы. Розита была готова всегда. И как угодно. Её хохот, в вовсе неподходящие для этого моменты близости, нередко обескураживал меня. В целом же лучшего варианта было не придумать. Розита обслуживала меня по всем статьям. Я её - тоже. То, что в Испании у неё жених (в отпуск она ездила всегда к испанской родне), меня, да и её, думаю, не волновало. Платил я ей за работу хорошо. За секс ничего не брал…

Вскоре я снял недалеко от моей квартиры помещение под бюро. Открыл фирму. Поручения начали поступать не только из нашего города. Моё посредничество также хорошо оплачивалось. Через полгода я уже чувствовал себя относительно свободно в немецком (помните о моей одарённости?). Поэтому, когда Розита однажды утром заявила, что уезжает через две недели навсегда в Испанию, где её будущий муж ей уже подготовил место в приморской гостинице, в которой преимущественно отдыхали немецкие туристы, я не очень огорчился. За две недели я нашёл замену Розите в бюро (принял сразу двух сотрудниц, чтобы подстраховаться на случай болезни одной из них) и в постели. О Дорис, с которой я познакомился в отделе для иностранцев (продлевал разрешение на жительство в ФРГ), уже рассказывалось. Она забежала туда по делам культурного центра для иностранцев, где работала. Ожидая приёма, разговорились. Обменялись телефонами. Даже иногда встречались. А после отъезда Розиты - и сблизились.

СССР распался и продолжал осыпаться, но моя контора процветала. Я превратился в респектабельного предпринимателя. Стал состоятельным: снял четырёхкомнатную квартиру, нанял женщину (опять же испанку по происхождению), занимавшуюся моим бытом. Купил “шестёрку”. Не “Ладу” - “Ауди”. Выхлопотал себе разрешение на постоянное проживание в ФРГ. Приводил домой молоденьких бывших русских (немок по происхождению) из Казахстана и Киргизии, с Урала, Оренбуржья, Алтая… Они после переселения в ФРГ не могли “найти себя”. Охотно шли на контакт с таким, как я. Все такие разные. Кто взвизгивал “Я кончаю!”, кто вскрикивал “Ой, мамочки!”, кто умолял “Не могу больше!”, что, впрочем, означало “Давай, давай, ну, ещё немножечко!”, кто просто делил “… наконец, мой пламень поневоле”, как писал гениальный поэт и роковой искуситель. Надеялись, предполагаю, и на замужество. Но, я уже свыкся с моей холостяцкой жизнью. С постоянными разъездами. Со сменой увлечений. С полной независимостью…

Однако. в подсознании жила мечта о семейной жизни. Я её сознательно вытеснил туда - и ночами (если наутро удавалось вспомнить приснившееся) был я главой счастливой семьи. Любящая жена, трое детей. И всегда (во снах, как вы понимаете) мы почему-то были одеты по моде конца 19-го - начала 20-го веков. Я подсознательно ассоциировал себя с героями какого-то романа или поставленного по его мотивам кинофильма. Но – какого?!..

В комнате, куда мы перешли из прихожей и где сели на большую софу, Эльза, внезапно перестав плакать, рассказала, что Фредерик всего неделю тому назад погиб в авиакатастрофе. Я вспомнил: о крушении огромного авиалайнера с двумя сотнями пассажиров я слышал, и его выловленные в океане обломки видел по телевизору. Вчера в городе, откуда взлетал самолёт, состоялась панихида. Тела погибших поглотило море - и панихида была как бы вместо похорон.

Эльза возвратилась в Эдинбург сегодня рано утром. Дети - им уже по пять лет - знают, что отца у них больше нет. Всю трагедию, конечно, ещё не осознали.

Время приближалось к вечеру. Эльза собрала ужин. Поели почти молча. Эльза спросила, или я могу задержаться в Эдинбурге. Я согласно кивнул, хотя про себя решил завтра улететь домой. Эльза проводила меня в мою комнату в той части виллы, которая предназначалась для гостей. Я принял душ, включил телевизор, выключил свет и прилёг на кровать. В голову лезли мысли о непредсказуемости жизни, другая подобная чепуха… Что показывали по телевизору – меня не интересовало. Не заметил, как в комнату вошла Эльза. Присела ко мне на кровать, взяла мою руку в свою и снова начала плакать. Я подумал, что, вот, некому её утешить - и она тянется ко мне. Из-за того, что я прибыл из её родины, что могу говорить с ней на её родном языке? И начал гладить её голову. Приподнялся, прижал к себе…

Вдруг Эльза резко развернулась, крепко обняла меня - и мы повалились на кровать. Волна незнакомой мне во мне нежности захлестнула меня. Я начал целовать лицо Эльзы, её лоб, глаза, рот, шею. Халат, накинутый поверх пеньюара, распахнулся. Под пеньюаром просвечивала только белая кожа. Под накрывавшей меня простынёй был я также полностью обнажённый. В мгновение наши тела сплелись. Я осыпал Эльзу непрекращающимися поцелуями. А из её глаз продолжались литься слёзы. Она была вся мокрая. От слёз, от пота, от полового возбуждения. Что меня поразило, так это пресный вкус её слюны, слёз, пота, влажности в промежности. И – мелкое дрожание всего тела.

Вид гибели, смерти вызывает похоть. Закон природы. Дабы живое не иссякло.   Это - теория. А тут - бесстыдное слияние самки, внезапно потерявшей самца, и другого самца, спешащего воспользоваться преходящей слабостью самки. Боже, во мне заговорила совесть! И где? В постели! Старею… Но, нет! И вонзался в Эльзу неистово, исступлённо. Сам взмок. Чего-то недоставало. Сообразил, что цилиндр для моего поршня слишком свободен. Даже поршневое кольцо - венчик головки - лишь мгновениями касается стенок. Надо сменить позицию… Но, тут Эльза задрожала ещё сильнее, стенки цилиндра как-то подтянулись, в поршневом конце от трения возник приятный нарастающий зуд. Под причитания Эльзы “О, ЗавЕли, Заве-ели, о-о, Зав-е-е-е-ееее-ли-ии!” мелкая дрожь её тела сменилась крупными судорожными движениями. И я, после - на высоте глубокого вдоха - краткой задержки дыхания, шумно толчкообразно выдохнул… Наступила тишина. Эльза не дышала. Я даже забеспокоился. Но, уже через полминуты она раздышалась. Наши тела освещались мерцающим светом, лившимся с экрана телевизора, звук которого был мною ещё в начале наших ласок отключён.

Ещё минут через пять, вернувшись в реальный мир, Эльза начала меня поглаживать, слегка прикасаться губами к моей, умиляющей всех женщин, родинке на шее, лизнула соски. Я оставался вялым, неподвижным. Когда же она добралась пальчиками, а потом и ртом до самого чувствительного места, я не выдержал и ответил ей тем же. Эти взаимные нежные прикосновения на короткое время прерывались моим грубоватым проникновением в бархатные своды сверху, сзади, снизу, с одного бока, с другого… А потом снова и снова я лизал её груди, подмышки, пупок, пах… А она искала губами дорогу к нему… Когда мы лежали на боку “ложечка к ложечке”, а Эльза, нанизанная на меня, крепко сжимала скрещенными бёдрами покоящуюся на похотнике мою кисть, я короткими, но мощными ударами решил форсировать затянувшуюся разрядку.

И вот в пояснице заломило, в промежности стало горячо… К этому моменту Эльза так сильно сдавила бёдрами мою руку, что я не выдержал и застонал от ломоты в пальцах. Она приняла этот стон за другой. И начала в ответ биться о моё тело, словно выброшенная на берег рыба. Её тугие крупные ягодицы ударялись в низ моего живота… Обессилев, Эльза последний раз сжала-разжала бёдра - и мне удалось выпростать руку. Я с трудом разнял слипшиеся одеревеневшие пальцы, отодвинулся от Эльзы и почти сразу же уснул. Когда Эльза выключила телевизор, как покинула комнату – не помню.

Проснулся почти в полдень. Помылся, побрился, привёл себя в порядок. И с виноватым лицом вошёл на кухню. В столовой, если можно так выразиться, части этой огромной кухни сидела Эльза с детьми. Дети, как я сразу понял, уже знали о моём присутствии в доме. Как-то Эльза им объяснила. И всё-таки я был принят недружелюбно. Дочь демонстративно как заправская хозяйка помогала матери, бегая от стола на собственно кухню. Сын молча ковырял ножом и вилкой в тарелке. Меня они не замечали. Всё, чего я удостоился –  это сквозь зубы произнесенного “Доброе утро”.

После позднего завтрака дети ушли к себе (там их ждала воспитательница). У Эльзы в четыре часа была встреча в одном из кафе в центре города. С друзьями Фредерика решила помянуть его за чашкой кофе. До этого ей необходимо было сделать одно важное дело. Не согласился бы я ей помочь? Я ответил что-то вроде “о чём ты спрашиваешь?”.

Эльза провела меня в кабинет Фредерика и обратилась ко мне с просьбой поискать некоторые бумаги. Речь шла, прежде всего, о каком-то договоре, который Фредерик вместе со своим напарником недавно заключили с одной из фирм. Этот компаньон Фредерика будет в кафе, он очень просил принести срочно необходимую ему папку с документами. Эльза сказала, что разбирается в коммерческих делах Фредерика и ориентируется в его бумагах не лучше меня. Ей же самой сейчас очень хотелось бы отдохнуть.

Эльза как-то застенчиво - мимолётно прижалась ко мне и вышла из кабинета. Я начал рыться в стопках бумаг, ища название фирмы. Сначала я пересмотрел то, что было сверху, полагая, что если договор был заключён недавно, то и папка не могла быть где-то внизу. Безуспешно. Я принялся методично обследовать все полки и шкафы. В одном из выдвижных ящиков письменного стола я обнаружил тоненькую папку, перетянутую по углам резинками, с надписью “After the burial” - “После похорон”. Я задержался на ней взглядом больше обычного только потому, что в названии фирмы, договор с которой я искал, было слово “Afflatus”. Схожесть начальных букв и привлекла моё внимание. Я искал далее. Нужной папки всё не было. Зато я ещё раз, совершенно в другом месте, увидел папочку с надписью “After the burial”. Когда аналогичную папку я увидел в третий раз, её содержимое меня заинтересовало. Я, решив заглянуть вовнутрь позднее, швырнул папочку на пол. И рядом с местом её приземления увидел что-то вроде скоросшивателя с выведенным на нём “AFFLATUS INC.”. Захватив его вместе с упомянутой папкой, я возвратился в отведенную мне комнату и, оттянув резинки, раскрыл папку. Там была - догадываетесь - повесть, которую вы уже прочитали. Тогда успел пробежать бегло лишь треть: времени до отъезда оставалось немного, да и английский для меня - не русский. Попросив Бога простить мою душу грешную, я положил папку в дорожную сумку. Содержание папки, сами понимаете, меня заинтересовало. (Дочитал я до конца в самолёте и в поезде. Но, помните, автор писал, что изменил имена, города и даже страны. Поэтому я “не врубился”. И не сообразил, что речь идёт о знакомых мне персонажах этой полупорнографической повести. Подумал, что это что-то наподобие нашего прошлого “самиздата”. Сейчас самому в свою недогадливость трудно поверить).

Когда к половине четвёртого Эльза зашла за мной, у меня отвисла губа. Эта “пресная” женщина была потрясающе красива! Со слегка взбитыми пышными волосами, одетая в элегантно-строгий черный костюм, подчеркивающий её крупный бюст, узкую талию и крутые бёдра, длинноногая - она была невероятно аппетитна. Её лицо, вся её стать, прошедшая ночь возродили в моей памяти картину, перед которой я лет двадцать тому назад стоял не менее получаса, затаив дыхание. Пушкинский музей в Москве. Огюст Ренуар. “Нагая женщина, сидящая на кушетке”.

Я на какой-то миг пожалел о своём решении покинуть этот дом, но разум подсказывал: мне, чужому здесь больше делать было нечего. “Мавр сделал своё дело, мавр может уйти” - как там у Шиллера? - пошутил я про себя. И молча протянул Эльзе нужные ей бумаги, что дало ей как бы повод вновь прижаться ко мне и слегка поцеловать в щеку. “Ой, спасибо, ЗавЕли!” От изысканного аромата её духов у меня перехватило дыхание...

Эльза довезла меня до центра города. По пути мы почти не разговаривали. “Я позвоню”, - сказала она на прощание. У меня до самолёта оставалось немало времени (билет Эльза заказала мне по телефону ещё после завтрака). В мыслях был полный беспорядок: ничего вроде бы экстраординарного в моей беспутной личной жизни не произошло. И всё же, всё же, всё же… Побродил несколько часов по городу, потом поехал в аэропорт. Рано утром я был во Франкфурте, а ещё несколько часов спустя – дома.

Вечером позвонил Эльзе. Она рассказала о вчерашней встрече с друзьями их семьи. Упомянула что-то о детях. Спросила, как долетел, как себя чувствую. Почти пустой, формальный разговор между людьми, которые день перед этим были максимально близки друг с другом. Но, не стали близкими друг другу.

Наши телефонные разговоры ни о чём были еженедельными ещё несколько месяцев. То звонил я, то Эльза. Странно, но вдруг она начала интересоваться делами у Дорис. Я рассказывал то, что слышал от наших общих с Дорис друзей. О разрыве с Дорис я Эльзе в Эдинбурге не сообщил: было не до того. А затем решил и вообще этого не делать.

Потом Эльза поставила меня в известность, что вылетает с детьми к сестре. Что будет позванивать оттуда. Действительно, звонила, но о себе или о детях говорила мало. Её, как будто, всё более и более интересовала моя жизнь. Хотя сугубо личных вопросов не задавала. Так продолжалось почти год.

Как-то раз - это было воскресное утро - раздался звонок, и Эльза весёлым голосом ошарашила меня вопросом. “ЗавЕли, знаешь ли ты, какой сегодня день?!” Не поняв подвоха, я совершенно серьёзно ответил: “Воскресенье”. Эльза начала безудержно хохотать. Я растерялся. Что с ней произошло? Затем она каким-то заговорщическим голосом поинтересовалась, или Дорис ещё спит. Я, в общем-то, без веской причины разозлился и немного грубовато ответил вопросом на вопрос. “Ну, на что тебе Дорис?! Мы с ней разошлись ещё до того, как я был у тебя!”

На какое-то время в трубке было тихо. Затем как бы игриво, шутя, но - мне послышалось - тревожным шепотом: “Кто же её заменил?”. “Пока никто…”, - протянул я зевая. И снова звонкий голос Эльзы: “Так слушай, ЗавЕли! Сегодня первая годовщина окончания той (это слово она выделила особым тембром голоса) ночи!”

Я не знал, как мне реагировать. Бог ты мой, в моей жизни подобные годовщины перехлёстывают одна другую почти ежедневно. Где их тут запомнить! Не в компьютер же вводить! “Извини, забыл” - начал я выкручиваться из неловкой ситуации. Как никак, но Эльза была не чета моим бывшим соотечественницам. “А у меня вот не получается забыть”. Эльза вроде бы оправдывалась. “Вот уже три месяца как по утрам об этом звоночек напоминает”. Я слушал как идиот, раздумывая, кто же из нас двоих рехнулся. Молчал. “Хочешь послушать?” - в голосе Эльзы появились язвительно-обидчивые нотки. Я не успел ещё ничего ответить, как услышал звук положенной на стол телефонной трубки. Я ждал возобновления разговора. Но, через короткое время уловил ухом только какое-то сопение. “Что это? Эльза, что это?” Я пытался определиться в ситуации…

И вдруг разверзлись небеса! Грянул гром! Я окоченел от стыда и страха. Я услышал в трубке плач младенца-грудничка. Мой мозг почти с холостого хода молниеносно переключился на пятую передачу. “Да, да. Это маленький ЗавЕли. Правда, правда”. Эльза как бы знала наперёд мои вопросы. “ Хочешь его видеть? Это несложно. Мы живём вот уже с осени прошлого года недалеко от нашего папочки. Правда, Заульхен?” Имя “Заульхен” добило меня окончательно. Это ведь по-немецки “Саульчик” - Савельюшка. Так окликала меня бабушка. Савелий - я это давно вычитал - от древнееврейского “Саул”. В переводе - испрошенный (у Бога). И Эльза назвала один из кварталов Гамбурга, где вдоль Эльбы в роскошных виллах проживали местные просто- и мультимиллионеры. Улицу, номер дома. “Только веди машину осторожно” - закончила она наш разговор.

Я собрался быстрее, чем когда-то в военных лагерях по сигналу тревоги. Сердце сорокалетнего дон Жуана выскакивало из груди. Примчался быстрее, чем Эльза ожидала. Она не успела переодеть сына. Я увидел его голенького. И прослезился: на шейке, в том же месте, где у меня, темнела такой же формы родинка!

Эльза, вероятно, сама такого эффекта не ожидала. Взяла ребёнка на руки. Подошла ко мне, прижалась. И заревела надрывно. Ну, как простая баба. “Прости-ии…”. Ребёнок, нет, наш сын среагировал сразу же. Теперь мы плакали втроём…

Потом мы завтракали. За едой как-то успокаиваешься. Затем Эльза отнесла задремавшего сына к няньке, мы перешли в комнату и Эльза начала рассказывать. Ещё при нашей встрече в Дюссельдорфе она “положила глаз на меня”. Не думаю, что её поразила моя особая красота. “Особой” не было. И нет. В таких случаях обычно говорят: “молодой человек приятной наружности”. Были другие причины.

Во-первых, при всех достоинствах Фредерика не смог он ей заменить в постели Гюнтера. Как это не парадоксально звучит, но был он с ней всегда чересчур нежным. Ей не хватало “изюминки” - осторожной грубости в сексе. Она чувствовала себя постоянно недотраханной. Во-вторых, тогда перемены в бывшем СССР были ещё у всех на памяти – и русские оказались, не подберу лучшего выражения, в моде. На телеэкранах вновь замелькали герои фильмов о России. От “Распутина” до “Доктора Живаго”. В-третьих, её слегка заела зависть. Такая вот заурядность как Дорис, а отхватила вот такого трахальщика. Женщины чуют каким-то способом на расстоянии, что мужик может. И как может. По глазам, скорее всего, определяют…

Тут надо защитить Дорис. Она не была некрасива. Не умела она или, вернее, не хотела “подавать” себя. Носила постоянно темные или однотонные вещи. Откровенно просто причёсывалась, нередко лишь наскоро заколов булавкой собранные в пучок волосы. Достоинства её были в искренности, готовности прийти на помощь, в душевной и телесной чистоте. Продолжением этих достоинств были противоположности перечисленных. Но, таковые проявлялись только - и тем самым делали её весьма привлекательной - в постели. Льстивая, лукавая, требовательная, изобретательная, постоянно ищущая новых красок в наших любовных утехах, не признающая никаких барьеров, “табу” - она выматывала себя и меня. С ней никогда не было в постели скучно. Однако, вне постели она хотела изменить меня. В лучшую - по её пониманию - сторону. Я должен был подавать всем попрошайкам, отдавать недоеденную сосиску бродячим собакам, не покупать пёстрых галстуков, не выдавливать как попало зубную пасту из тубы, а вот так, постепенно сворачивая тубу от донышка, тщательно сортировать мусор и пищевые отходы, стеклянную посуду: белое стекло, коричневое стекло, бутылки от шампанского… Но, я-то ведь из « совков »!!!

Такие вот и подобные мелочи доконали наши отношения…

Когда Эльза услышала мой голос и узнала, что я в Эдинбурге, она не сомневалась, что это предназначение. И потеряла голову. Она уже давно позабыла, когда в последний раз предохранялась от беременности. Гюнтер был в этом отношении предельно осторожен. А с Фредериком тут вообще не было забот. И она вторично “залетела”. Но, когда это для неё открылось, никакой, даже минутной, растерянности не было. У неё ведь был муж. И сроки почти совпадали. А когда она родила на две недели раньше положенного, то вообще никаких проблем с объяснением не возникало.

И материальных забот у неё не было никаких. То, что оставил ей Фредерик, плюс во много раз большее, что когда-то принадлежало Гюнтеру, позволяло ей не задумываться о средствах на жизнь, воспитание и образование детей. Она решила возвратиться в Германию. Была подыскана подходящая вилла в Гамбурге, капитально отремонтирована - и Эльза, будучи на 5-м месяце беременности, возвратилась на родину, в Северную Германию. Она жила в получасе езды от моего дома, а я думал, что она у сестры. Вернее, ничего не думал.

Родила. Ребёнок рос и развивался нормально. Эльза начала выезжать в город (в Гамбурге она не была более десятка лет). Не признавалась себе, что хочет встретить меня. Случайно. Но встретить – не получалось. Не выдержала - позвонила.

Остальное вы знаете.

А чтобы повествование не перебивать, я следовал в том, что сам дописал, Фредерику, который, как вы помните, “изменил имена, города, даже страны”.

Ну, а “Я - это я…”, как в переводе Маршака звучит в одном из сонетов Шекспира. “Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть…”. Цитирую по памяти. Если не читали, то разыщите, дочитайте сонет до конца и - не судите меня строго…

Как видите, неплохо иметь высшее гуманитарное образование. Если будет время и желание, попытаюсь ещё кое о чём рассказать. На пятом десятке жизни есть чем “поделиться с молодёжью”. Может быть, буду принят в члены Союза интернетских писателей. В конце концов, как утверждал тот же Самуил Яковлевич, и “Старик Шекспир не сразу стал Шекспиром, не сразу он из ряда вышел вон…”. То-то и оно!

Ваш Савелий.