Утро матроны

Ливилла проснулась рано, так рано, что в доме спали даже рабы. Все еще находясь во власти сна, матрона ощутила пока слабо осознаваемое счастье, заполнившее теплом каждую клеточку ее тела. Когда открыла зеленые глаза, у счастья уже было имя. Его звали Марк.

Ливилла сладко потянулась, сбросив с ложа покрывало, и обжигающе явственно представила губы Марка на своей обнаженной груди. Греза была настолько приятной, что расставаться с нею не хотелось. Ливилла нежилась, как кошка на солнышке, тянулась, оглаживала руками свое ладное тело. Когда лежать стало невмоготу от того, что проснулось и требовательно заявило о себе нечто, спрятанное в потаенных глубинах тела, матрона вскочила с ложа, и, как была, голой отправилась в домовую купальню. Стыдиться было некого, в доме жили одни женщины, у рабов-мужчин была отдельная пристройка, и в дом они входили только по разрешению матроны. Вдовий статус давал свои привелегии.

Вода в бассейне остыла со вчерашнего дня, но именно такою она была хороша. Ливилла с восторгом бухнулась в бассейн, взорвав спокойную гладь воды фонтаном брызг. И свежая прохлада оказалась бальзамом для разгоряченного любовными воспоминаниями и фантазиями тела. Всласть поплескавшись, матрона выбралась из бассейна и прислушалась к происходящему в доме. Где-то далеко зашлепали по мозаичному полу босые ноги, проснулась одна из рабынь. Вот скрипнула дверь хозяйской спальни, потом шаги стали приближаться. Юга - поняла матрона. Старая, но еще бодрая рабыня была очень привязана к хозяйке, и, едва проснувшись, шла приветствовать ее.

Юга появилась на пороге купальни в опрятной синей тунике и всплеснула полными руками:

- Домина, вода-то холодная! Ты можешь заболеть от таких купаний. Иди сюда, я тебя разотру.

Ливилла покорно подставила мокрое тело добрым рукам Юги. Рабыня растерла между ладонями хорошую порцию вербенового масла и принялась за дело. Она мяла розовеющую от ее стараний кожу матроны, несильно щипала ее, похлопывала, оглаживала, словом делала все то, что полагается уметь настоящему банщику. И постепенно тонкая кожа Ливиллы начала разгораться.

- Ты мне синяков наставишь! - засмеялась матрона, когда Юга особенно усердно принялась за ее ягодицы.

- Нет, Домина, синяков не будет, а попка у тебя красивая, крепкая. Была бы я мужчиной - с ума бы сошла от такой.

- Но-но! Не забывай, что я - честная римская вдова.

Матрона перевернулась на спину и Юга занялась ее ногами. Запах вербены кружил голову, навевал сладостные грезы. Именно так пахло тело сенатора Марка Валерия Лонгина, и это вызывало эйфорические воспоминания. Ливилла отказалась от пряных аравийских масел после первого же свидания с Марком, ей хотелось пахнуть так же, как пах он, любимый, желанный. И теперь в ее купальне царил запах вербены.

Кто-то говорил Ливилле, что вербена была любимым ароматом Петрония, и из-за этого почиталась Нероном маслом бунтовщиков. Ливилла любила Петрония, перечитывала его "Сатирикон", и с удовольствием пользовалась бунтарским маслом, введенным в моду "Арбитром Элегантности".

Замечание Юги о привлекательности той части тела Ливиллы, в которой спина утрачивает свое гордое название, вызвало в памяти новую деталь. Когда Марк обнимал Ливиллу, его ладони так славно поглаживали ее ягодицы. Наверное, ему тоже нравилось прикасаться к ним. Дальше включилась фантазия, и щеки матроны, до которых еще не добрались руки массажистки, зарозовели сами собой.

Рабыня, наверное, что-то почувствовала, потому что, прекратив на мгновение свое занятие, ласково оглядела разметавшуюся на деревянном банном ложе хозяйку.

- Домина, тебе нужно найти хорошего мужа.

- Где ж его найдешь-то? На мой век одни салютионы остались.

Салютионами в Риме презрительно назвали развратников, смолоду растративших любовный пыл и к зрелости утерявших мужские силы.

- Значит, нужен любовник.

Старуха лукаво усмехнулась, отчего ее полное лицо стало еще шире.

- Юга, уймись, - лениво произнесла матрона, - сводничество - не твое дело.

- Как скажешь, домина.

Старая рабыня вновь принялась за прерванное занятие, более не мешая Ливилле фантазировать.

Закончив, Юга ушла за чистой туникой для матроны, а Ливилла перевернулась на живот, вытянулась на жестком ложе и, закрыв глаза, представила себе, как Марк вторгается в ее тело с другой, запретной доныне стороны. Как это будет? Будет ли больно? Или наоборот - сладостно? Матрона много слышала о такой любви, но ни разу не испытала ее. Неизвестное притягивало и страшило, и чего больше было - желания или любопытства, сказать было трудно.

Так и не разобравшись до конца в своих ощущениях, матрона вновь легла на спину. До боли захотелось, чтобы Марк оказался тут, налег на нее, накрыл своим большим телом. И неважно - станет ли он еще что-то делать с нею, просто - ощутить грудью вес его тела, спрятаться под ним, исчезнуть для всего мира...

... Принесенная Югой свежая туника мягко скользнула по телу, лаская горящую после растирания кожу. Прикосновение прохладной ткани вспугнуло дурманящие грезы Ливиллы, одновременно вернув ощущение чистоты и свежести. Ливилла выпрямилась, гордо, как и подобает римской матроне, вскинула рыжую голову и направилась в спальню - одеваться и причесываться. Утро матроны вступило в свою завершающую стадию.