Кто о чём...

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мало ли сумасшедших, помышляющих лишь о счастье, и не творящих зла. Мало ли мыслей и чувств слишком необычных, устремлённых в мир, где боль породнилась с нежностью, а слово «наказание» звучит волшебно и чарующе.

На совести человечества реальные постыдные и кровавые наказания, казни, войны, страшные преступления, торговля людьми, циничное покровительство алкоголизму и наркомании – это всё творят не сумасшедшие, и в их действиях никакой патологии не усматривается.

Затронутая тема многих людей, знающих истинные масштабы человеческой жестокости, ошеломляет и шокирует более, чем матерщина, грязь, цинизм и пошлость.

Природа наделила часть людей стремлением отгородиться от боли, принесённой злом и человеческим несовершенством, а то, что такие понятия, как боль, любовь, наслаждение, в человеческой психике совмещаются, просвещённой публике объяснять не надо.

Так же, как преступность не имеет национальности, так же она рождается не фантазиями необычными, а, в первую очередь, звериным эгоизмом и алчностью.

Смею уверить, что герои рассказа обычные люди, не создающие проблем для общества. Если интересно, загляните в их мир, похожий на выдумку.

-----------------------------------------------------

Любовь и боль не спят, не дремлют,

И, продолжая странный путь,

Они негаданно объемлют

Трагедий и комедий суть.

Морали узы, плен порока

Всегда бессильны, а пока

Любовь быть может и жестока,

А боль быть может и сладка.

***

Небольшой господский особняк словно дремал в густом тепле не раннего уже утра.

Дворовая девка Варвара думала пройти в буфетную под предлогом мытья полов, да отпить ещё малость из того затейливого графинчика с хересом.

Вкусно-ооо, дух такой заманчивый, ласковый, и тепло внутри разливается постепенное, и не уходит долго…

Однако не дело это, была уже с полами, прикладывалась к вину. Вот заметят, что убавилось…

Варвара мудро удержалась от искуса, напомнив себе, какие вопли, иногда, доносятся от барской конюшни. Господа не страх, как строгие, но уж баловства от людей всякого хватает – доводят до греха.

На той неделе Катюшку Тимохину драли, она у барчуков из соседней Репеевки денежку выманивала за свистульки из стручков акации. Впрямь бесстыжая.

Осудив такой разбой, Варвара ощутила себя непогрешимой праведницей, и не поставила себе в укор, что на те копеечки купленым угощением не побрезговала. Хороший был девишник на поляне у дальней запруды, с вином, с хохотом, с купанием и пляской в чём мать родила. Парни подглядывать приладились, так гнали их, кидались головешками. А после они со своим угощением стали проситься, так допустили их до костра…

Хорошо вспоминалось, а Катюшку что-то не жаль. Варвара тогда, находясь в удалении, слышала её истошный рёв, но было почему-то не страшно, а любопытно, как её там…

Посмотрела бы, да никак. Вслушивалась, представляла, и лицо загорелось, и всё тело, как тогда, у большого костра, или, как от вина.

Отогнав воспоминания, Варвара направилась к баньке. Надо к завтрему воды наносить, да прибрать там, а после по ягоды можно.

В лес девка собирается, а прихорошилась, как могла, сарафан поменяла, косу светло-русую поправила, платок головной поновее повязала, лапоточки тоже не сношенные одела. Хороша!

И, впрямь, приметная девка. Ростом удалась, стройна, да не худа. Лицо, как у барыни, чистое, белое. В голубизне больших глаз небесное спокойствие и невинность, похожая, порой, на тайный призыв: - Смотри, любуйся, растворись в моём взгляде…

С лукошком цветным направилась красавица к задней калитке, а тут Минька догоняет, окрикивает.

Минька у барина кучером служит, да чуть ли не друг. Лет они одних, сызмальства рыбачат вместе, с Минькой это удовольствие. Выберет он место, наживку по погоде, и пошло дело! Щуки, налимы, да язи так и выскакивают.

Миньку тайно не любят и побаиваются, нашепчет барину, что хошь, и во всём ему вера. А наружностью он страшней чёрта. Патлы торчащие, борода рыжая, нелепая,

а пытается барину подражать, и носит с его плеча сюртук, и штаны с сапогами тоже от барина. Но уж смеяться ему в глаза никто не посмеет.

Впрочем, ни с кем барский любимец не бывал груб, а если смотрел и говорил ласково – жди беды. И, остановив Варвару, Минька сделался до страшного любезным.

– Не обессудь, Варварушка, дело есть такое, что уж ягодки потом.

Варвару в жар бросило, сразу она про отпитый херес подумала: - да неужто такую малость углядели!

Она спросила, приглушив звонкость своего голоса:

– Что, к барину зовут?

Ответ прозвучал сожалеющее и многозначительно:

– Да не зовут уж, так-с всё решилось.

Варвара глядела недоумённо и уже боялась что-то спрашивать, а Минька-подлец начал издалека, смакуя свою роль в непонятном пока деле:

– Ты, уважаемая, помнишь, я вчера со станции коробку привёз от заводчика Шутейкина, да сказал, чтоб в чулан отнесла.

– Так, снесла я…

– Что, сразу снесла?

– Да я поставила на крыльце и, верно, позабыла, а всё ж снесла после.

- Вот, спасибушки, вспомнила, умница ты разумница, а коробка на жаре этакой полдня пеклась, а чё в ней было, ты не знашь, голобушка?

Почуяла Варвара подвох, да не догадывалась, какой.

– Не открывала я ту коробку, вот крест, не открывала!

Минька смотрел, как на дуру, и чуть не лопался от важности.

– Свечи в коробке были, уважаемая! Фигурныя, цветныя, на заказ к именинам барыни сделаны, а по твоей милости там теперя одна лепёшка из воску, так-то вот.

Варвара ахнула, но вину попыталась отвести, и с отчаяния даже озлиться себе позволила:

– Я-то не знала, а ты чего ж сам не отнёс! Барин, что ли! Тебя послали за свечами, ты и …

Осеклась Варвара, дошло до неё, насколько бесполезен ропот и оправдания, когда Минька глядит на тебя, как на пойманную рыбину, и услышала она худшее из того, что могла услышать:

– Не барин я, милая, барин про это сам рассудил, а моё дело холопское - велел барин тебя выпороть.

Варвара остолбенела, беззвучно открывала рот, а Минька досказал:

– Мне велел.

И ещё добавил, как бы своё снисхождение проявляя:

– Не прилюдно будет, не на конюшне, в баньке

Варвара, опомнясь, запросила торопливо и без всякой надежды в голосе:

– Погоди, Минь, погоди. Я к барину в ножки сейчас, упрошу, умолю, меня, ведь, никогда…

– Барин письма пишет, никого не велел пускать, а барыня, сама знаешь, в Петербурге у кузины ихней гостят. Придётся тебе отвечать, не открутишься. Давай-ка, ступай к баньке, жди там. Я за розгами. Да не дури лучше, чтоб была!

Минька противный поспешно удалился, спасаясь от нытья и лишних разговоров.

***

Варвара стояла шагах в десяти от баньки. Неловко было сосем подойти, словно выражая тем согласие и готовность к стыдному наказанию.

Делала даже неизвестно для кого вид, что просто так здесь с лукошком остановилась и, как захочет, дальше пойдёт.

Неподалёку, у ближней запруды, галдела купающаяся ребятня, колодезная цепь прогремела близко. За деревьями, где дорога, простучала колёсами какая-то бричка. Всё обычно, как в каждый день, и ничего нового сто лет могло не случиться...

Вот бы оказалась эта неприятность сном – не было ничего, и Варвара ненадолго в это поверила, ощутила свободу и лёгкость в душе. Но пришла, и уйти нельзя. Уныние вернулось, и опять девку торопливо осеняет спасительная догадка: Разыграл её Минька! Может, и с барином так задумали, а потом смеяться будут. В самом деле, сколько уже стоит, а нет её палача, и на конюшню не повёл, не так это бывает, и поверила Варвара, в своё избавление, а стоит. Вот ещё то облачко доберётся, чтобы слегка и ненадолго притушить солнечный жар, и она больше ждать не будет…

Облачко дурным предвестьем замедлилось и рассеялось на белые пёрышки, зато, вразрез со всеми надеждами, появился Минька.

***

В просторном предбаннике развёрнута от стола скамья, и два пучка из тонких берёзовых прутьев ждут своей минуты. Варвара глаза опустила, съёжилась, словно прячась в пришедшем оцепенении. Минька шагнул к ней.

– Ну-ну, не бойся уж так…

Касаясь несильно и ловко, он забрал с головы платок, чуть отступил.

– Сарафан, Варя, надо снять.

Мучительный стыд, густой, незримой пеленой, обволок её всю, невозможно так дальше стоять, и поэтому она безропотно подчинилась. Не знаешь, как быть, а тут говорят «надо». И на скамью девка легла, повинуясь звучавшему без злорадства голосу. Она зажмурилась, призвав на помощь детское ощущение ухода таким образом от всего нежелательного, ужасного, но перед глазами плыли картины двора, деревьев, знакомых дорожек, комнат, и в этом всём, на виду, находилась она, пока барина усердный слуга связывал ей опущенные под скамью руки, и привязывал за щиколотки к скамье.

Поспешно открыв глаза, она вернула себя в единственное место, где находилась, а мужские, безразличные руки высоко завернули подол её безрукавной сорочки. Тут уж Варвара совсем в себя пришла, схлынули чувства потусторонние, и тогда подумала она о боли, хоть не осталось времени думать.

Пучок «берёзовой кашки» свистит не так свирепо, как одна хорошая лоза, и не может рассечь кожу, но его тонкие прутики впиваются, обжигают, словно россыпь красных угольков, и кожа становится сверхчувствительной, а боль при следующих ударах нестерпимой.

Варвара вздрагивала, охала, стонала, и закричала вскоре, уже не заботясь, что ещё кто-то может услышать. Качалась свисающая до пола коса, голова вскидывалась с рёвом, и утыкалось лицо в пролитые на скамью слёзы.

Издёргалась, изревелась девка, надеялась, однако, что дело к концу идёт, и в криках не стало прежнего отчаяния. Может, и притерпелась. Непонятно ей – от злой жгучей боли словно отделился ручеёк тонкого, волнующего тепла, наказание перестало казаться обидным и страшным.

Всё, смолкли розги, и затихла Варвара. Отступает злая, как пламя, боль. Всё, всё – не вернётся. Теперь и неловко, и хорошо, и стыдно как-то по-другому. Освобождает её мучитель окаянный, весь ужас позади. В руке уздечка тонкая, которой он ей руки связывал, и близко ладонь его с белым шрамом от давнего пореза. С чего-то Варвара чуть не припала губами к этому месту, с чего-то нежность в душе всполохнула. Она ещё лежала. Минька, видя, что в себе уже девка, к порогу двинулся.

– Уж не обессудь, не в бирюльки играли, да оклемаешься, а к вечеру иди, проси у барина прощения…

Оставшись одна, Варвара с минуту не шевелилась, Через оставшуюся распахнутой дверь свежий воздух без стыда обласкал распластанное тело, и вернулись звуки дня.

***

К вечеру Варвара нарядилась в кружевную блузку, подаренную барыней, и в шёлковую юбку малинового цвета.

В доме было тихо. Никого не повстречав, она прошла к дверям кабинета, постучалась раз, другой. Здесь ли он?

Неожиданно дверь медленно открылась, и сам барин посторонился, чтобы впустить провинившуюся и наказанную девку. Смотрел он нестрого, а Варвара затрепетала и смутилась оттого, что ни слова не смогла произнести, только протягивала серебряную, глубокую тарелку, в которой земляника пополам с черникой. Знала, что барин так любит.

Барин снисходительно улыбнулся.

– Ну-с, хорошо, очень даже приятно…

Не принимая тарелку, он попробовал ягоды..

– Да ты поставь тарелку.

Варвара не знала, куда деть освободившиеся руки, и барин захватил по отдельности её ладони в свои и опустил её руки «по швам», поставил, как солдатика. Потом он отступил и, что несомненно, любовался таким результатом проявленной власти.

Варвара, не понятно как, догадалась, что теперь должна стоять прямо и смотреть барину в глаза. Первый миг это было трудно, а затем ей стало сладко сознавать невозможность сойти с места без позволения, и хотелось ей, чтоб это продолжалось подольше. Он помнит, он знает, как она наказана, и теперь она перед ним, а под тонкой одеждой пылает жгучее напоминание её искупленной под розгами вины.

Умилилась девка этим чувством, и слёзы невольно выбежали, и хотела она на колени опуститься, да барин не позволил, а для этого придержал и обнял.

Не в силах он был опустить руки, а она не смогла бы отстраниться. Объятия стали откровенными и продолжились с поцелуями.

***

Широкая постель в спальне выглядела так, словно по ней прошли десять ураганов. Льнули друг к другу голые тела полноватого седого барина и стройной крепостной девки, которую ранее высекли отменно, и не знала она теперь беды более сладкой.

Они шептались. Варвара, щекоча дыханием барину грудь, страстно стала жаловаться:

– Барин, миленький, что скажу-то… Минька твой не справен, не старателен, как говорят…

Барин хмыкнул.

– Всыпал он тебе по первое число, так ты зло держишь. А, может, лишнее он себе позволил, трогал, приставал?

– Да нет же, тут не стану зря говорить, а вот…

Варвара стеснительно замялась, но и смолчать не хотела.

– Сёк он не так. Мало и хлёстко не очень. Так ли ты велел?

Барин почуял, что не пустой наговор слышит.

– Да, поганец. Ленив, что ли стал. Ну, так я тебя, голубушка, если что, сам теперь буду сечь.

Сказав так, барин с шутливой грубостью повернул девку на живот, но не шлёпнул, а погладил вздувшиеся полоски, но унять своё огорчение не мог.

– Надо б и ему задать, да кому поручить, чтоб без огласки? Ума не приложу…

Варвара на локотках приподнялась, вползла на барина змейкой.

– Мне, барин миленький, поручи, мне. Силушки хватит, а прутов рябиновых замочу таких!

– Ну, да ладно, отведи, Варварушка душу, приказываю и позволяю, а уж Миньке не позавидуешь…

Варвара продолжила затихающие ласки, целовала мягкую, красивую ладонь с белым шрамом от давнего пореза…

Барин утомился, и пока он засыпал, молодая красавица нежно его поглаживала, совсем тихо шептала ласковые, убаюкивающие слова…

***

Электронный будильник пропищал озорную песенку. Не дав себе понежиться, выскользнула из-под одеяла голая, стройная женщина, облачилась в лёгкий халатик.

Человек немолодой по фамилии Барин, не открывая глаз, сочувственно пробормотал:

– Не выспалась моя Варюшенька…

Женщина весело его успокоила:

– Выспалась, Барин, ещё как выспалась! Ты уже в девять захрапел, и я следом. А ты помякни, я тебе завтрак приготовлю, разогреешь.

Времени на сборы у неё было предостаточно, даже в саду что-то поделала и провела сама с собой утреннюю зарядку. Позавтракала и заглянула в спальню.

– До вечера, мой хороший! Сегодня, наверное, получится пораньше приехать.

И добавила она намекающую на что-то фразу, от которой Барин вздохнул то ли сладко, то ли испуганно:

– Тут сегодня ещё дело важное предстоит, надо пораньше вернуться.

Во дворе Варвара завела маленький джип «Паджерку» и достала мобильный телефон, вызывая сотрудницу, которая живёт летом в соседнем садоводстве.

– Оленька, Ты готова? Выезжаю.

С такой подругой, как Оля, делиться приятно, и есть даже в этом слегка опьяняющее желание.

У Варвары на лице счастливое смущение, у Оли добрые, озорные глаза.

– Никогда бы не поверила, если б не от тебя слышала!

Варвара увлечённо признавалась:

– Понимаешь, у меня с детства осталось странное воображение. Вот, вижу под новый год Деда Мороза и знаю, что он настоящий, в театре, в кино у меня даже мысли нет, что вижу артистов, для меня это на все сто штирлицы, чапаевы, наташи ростовы и пьеры безуховы! И вчера я девкой была крепостной, и порол меня кучер, мужик неотёсаный!

Дорога не ближняя, ещё только к городу подъезжают. Оля, разрумянившись, думает о заманчивом предложении Варвары провести этот вечер в бариновом «поместье». Просто подождать в доме, пока закончится одно важное дело, а потом весело поужинать втроём. Бедного Миньку не пригласят, и разговоров о том, что случилось, не будет. Иногда хорошо всем о чём-то знать, но молчать об этом за разными, хоть пустячными, но приятными разговорами. Это как хорошее вино, выпитое тайком.

Оля думает и знает, что от такого «вина» не откажется.

***

А Барин не стал долго залёживаться. Он убрал в шкаф оставшиеся где попало вещи: парик с длинной косой, парик смешной патлатый и накладную бороду.

Погруженные в бак для воды, томились два длинных рябиновых прута, а Барин весь день занимался всякими домашними делами, после обеда почитал, вздремнул слегка, после чего ощутил прилив свежих сил и необыкновенно счастливое волнение, сладкий страх, подумав о бане.

Кто о чём, а он – о бане…