Вересковые холмы

Автор: Джерри Старк

Герои: Эдуард II Карнарвон / Пирс де Гавестон

Фэндом: RHPS - Real History Persons Slash

Рейтинг: G

Disclaimer: Обе упомянутые личности и их взаимоотношения принадлежат исключительно истории Великобритании и Франции

Комментарии: AU, лежащий тяжелым грехом на моей совести, dеаdFiс и angst в одном флаконе. В основу положен эпизод из RPG по истории противостояния Шотландии и Англии, в коей принимал участие автор.

Пояснение: В результате многообразных интриг окружающих наследник английского престола Эдуард Карнарвон, так и не ставший Эдуардом Вторым, и его фаворит/советник/амант Пирс де Гавестон угодили в ловушку и героически сложились, ухлопанные превосходящими силами коварных наемников. Все нижеследующее, соответственно, представляет собой предсмертный бред Гавестона, никак не могущего помереть спокойно.

Апостол Петр, вставай, бери свои ключи -

Достойный Рая в дверь его стучит!..

Н. С. Гумилев

…Господи, больно-то как! Всю жизнь не везло, и даже сейчас, на пороге смерти, снова не везет. «Любимцы богов умирают молодыми», - говорилось в книгах почивших греков. Мой почтенный духовный наставник в подпитии предпочитал именовать сии труды «бесовскими» и «растлительными», а в трезвом состоянии прятал подальше от чрезмерно любознательного воспитанника. Не подозревая, что смиренный ученик уже давно подобрал ключи от всех шкафов в библиотеке и перетаскал часть собрания в свою комнату, дабы не тратить времени на хождения по крутым лестницам, если захочется освежить что-то в памяти.

«Умирают молодыми», - с этим я еще могу смириться, но почему же - так?.. Мне с избытком хватило единственного брошенного вниз взгляда. Тут и дурак поймет - человеку с подобной раной жизни отведено ровнехонько на два вздоха. Но я пока держусь. Плохо, что умираю без исповеди. Всегда пренебрегал этим тягостным ритуалом, и теперь, кажется, пытаюсь избежать. Хотя мои грехи - они перед Тобою, Господи, ты же ведь всезнающий, всеведущий и еще какой-то там… Не помню. Будем считать, это первая моя попытка действительно исповедоваться.

Не успел заметить, какая именно сволочь меня отделала. Ладно, коли не на этом, значит, на том свете он от меня не уйдет. Но, Господи, нельзя же так поступать с человеком! За что?.. Если я не нужен Тебе, отдай мою душу тому, кому считаешь нужным, но не терзай меня на полпути между Тем и Этим мирами. Лекарь мне все равно не поможет, а задерживаться здесь теперь, когда я навсегда остаюсь один - зачем? к чему? Или это последняя, расчетливая месть - забрать его и оставить меня? Неужели прав был полусвихнувшийся монах, кричавший на улицах Ньюкасла, что Бог жесток к своим детям, и справедливости не существует - ни людской, ни божественной?..

Отпустило. Благодарствую, Господи. Видишь, даже такой мерзавец, как я, способен на признательность. Шевелиться, правда, все равно не могу, но слегка двигать головой - вполне. Большего мне и не надо. Смирение не есть ли первейшая из добродетелей? Каким же я становлюсь образцом благочестия - самому противно…

Отсюда, со склона, отчетливо видны светлые пятна, перечеркнутые алыми крестами и бурыми разводами, пятнающими белизну жесткого льна. Проигравшие и небрежно сброшенные с шахматной доски фигурки - два десятка пешек в туниках ордена Святого Иоанна. Помчавшиеся за нами госпитальеры, мир их праху. Жили, как воинствующие монахи, и умерли, как воины. Были бы язычниками - непременно попали в Вальхаллу, где пахнет плохо выделанными шкурами, шкворчат поджариваемые над очагом огромные куски свинины, капает на угли мутноватый жир, и тускло блестят развешанные на деревянных стенах навсегда отслужившие мечи, а те, кто обитают в этом чертоге, смеются, вспоминая свою жизнь и смерть, ибо твердо знают: смерти - нет. Скажешь, заделываюсь еретиком? А мне все равно. Всегда казалось ужасно забавным нарушать сложившиеся догмы, больше похожие на гробницы, где заживо похоронена способность людей мыслить. Я и его пытался научить этому языческому свободному смеху, не знающему преград и запретов. То, над чем смеешься, не представляет страха. Можно и нужно опасаться противника, но нельзя бояться собственных мыслей и чужих слов, если они отличаются от вдолбленных с детства прописей. Нужно уметь думать собственной головой - не для того ли ты нам ее дал, Господи? Или я опять заблуждаюсь и Тебе угодно, чтобы мы коснели в невежестве? Или время еще не пришло?

Жаль госпитальеров. Прими их к себе, они, в отличие от меня, ни в чем не провинились, и пали, исполняя свой долг. Извивающаяся между холмами полумиля дороги к владению де Клэров стала их Крестовым путем. Так они и лежат - среди радостно блестящих лужиц, похожих на глаза невинной девушки, и над ними взмахивает узкими листьями придорожная полынь. Аминь павшим во имя данной клятвы.

Теперь медленно запрокинуть голову и поймать взглядом блестящее среди темной зелени и лилового буйства пятно. Ярко-алое пятно с золотыми проблесками. Я точно знаю, что это такое. Край бархатного плаща, обшитый толстым крученым шнуром. Не дорожного - парадного плаща, несколько крикливого, еще сегодня утром мелькавшего среди десятков таких же, в окружении начищенных до ослепительного кастрюльного блеска доспехов, переливов драгоценных цепей и синеватых клинковых лезвий. Интересно, они все еще продолжают свое ристалище или у кого-нибудь зачесалась под нацепленными железяками блоха тревожного предчувствия? Может быть, мадам Маргарет… Кажется, мы успели ее предупредить, хотя в горячке поспешного отъезда я не проверил. Хотя что сейчас сможет сделать Маргарет и все самые искуснейшие врачеватели мира?

Плащ не шевелится. Отсюда мне виден крохотный кусок - не больше ладони, и я заунывно повторяю одну и ту же однообразную молитву: «Господи, сделай так, чтобы он умер быстро». Наплевать, я потерплю. Кто-нибудь да проедет. Сожму ладонь в кулак, удержу песчинки жизни, дождусь, вытяну на упрямстве, частенько заставлявшем меня поступать наперекор здравому смыслу. Я обещал. Неважно, что этому обещанию на днях должно стукнуть восемь годочков, неважно, что давал его взбалмошный юнец четырнадцати лет от роду. Монахи отказываются от мирского бытия, посвящая его Господу, я щедрым жестом подарил свою жизнь другому человеку, тому, что сегодня лежит шагах в десяти от меня, почти на самой вершине поросшего вереском холма. Я молюсь о его смерти, о прохожем, о том, чтобы протянуть еще немного - это все, что я могу сделать. Рассказать и умереть. Больше мне незачем жить, ибо без него я - ничто и никто. Я добровольно стал тенью, но светильник, дававший мне жизнь, погас. Тени не существуют в темноте. Тени не движутся, если не двигается отбрасывающее их тело. Тень не может без хозяина, и я не могу без него…

Но как же, как мы могли быть настолько неосторожны? Нас предупреждали, и предупреждали не раз. Тихий умница граф Арунделл, один из немногих, кому можно было доверять, на сборах в Ньюкасле успел бросить: «Не ездите, а поедете - оглядывайтесь за спину». Мишель де Валенс, рыцарь-иоаннит, служивший королеве Маргарет, твердил нам то же самое. Слишком рано мы сочли себя в безопасности, слишком рано расстались с теми, кто готов был защищать наши жизни - следуя вассальной клятве и собственным убеждениям.

Что чужие предупреждения… Я собственными глазами видел эту свору, чье понятие о чести сводится к тому, когда выгоднее продаться побеждающей стороне, в толпе зевак, окруживших вытоптанный круг ристалища. Я видел их, они видели меня, и мерзавец Бельверк, давно позабывший о звенящей высоте слова своих предков и ценящий только золото, приветственно махнул рукой, а я - я ответил! «Они не решатся, - обманчиво успокаивал я себя. - Здесь полно народу, стражники на каждом шагу, и, в конце концов, у них не поднимется рука на особу королевской крови. Нам ничего не угрожает».

Турнир катился своим заведенным чередом, дамы в положенных местах ахали и делали вид, якобы собираются упасть в обморок, я откровенно скучал и злословил более обычного, и незамеченной змеей в траве скользнула тихая весть о мятеже в баронстве де Клэров, об архиепископе, восставшем против воли Господа и папы Римского, и об укрывшихся за тамошними стенами тамплиерах, пытающихся избежать заслуженного суда. Ну почему, почему мы решили разобраться во всем сами? Почему не подождали конца турнира? Господи, неужели ты в самом деле счел нас слишком большими грешниками для этой земли и, решив покарать, лишил разума? Или вина за случившееся целиком и полностью ложиться на меня? Ведь мог бы догадаться… Слишком уж все ладно складывалось - и мятеж, и турнир, и подозрительные хлопоты баронессы де Клэр, стремившейся поскорее отправить нас к стенам своего замка, и безмолвное исчезновение барона де Клэр. Неужели мы сами, не понимая того, со всех ног кинулись в расставленную ловушку?

В конце концов, можно было проглотить оскорбление Эдуарда, заявившего, что проведение турнира для него не в пример важнее каких-то там монахов со своими вздорными высказываниями? Что взять с человека, давно перешагнувшего рубеж пятидесятилетия и откровенно недолюбливающего собственного отпрыска? Мы давно уже считались тем, что по-латыни именуется «оппозиция», противопоставляя себя королю, и все при дворе и в королевстве знали: если король говорит - «черное», наследник будет утверждать: «белое»… Что нам стоило подождать? Так нет - в седло, вперед, карать и миловать во имя короля и Англии!

Белое, черное… Из многоцветной радужной радости мне остались только безмятежно синий над головой, темно-зеленый вокруг, да клочок алого на склоне. Да еще качающиеся у самого лица упругие жесткие стебли в опушке твердых иголок, с кистями мельчайших лиловых цветов. Вереск пограничных холмов, воспетый всеми, кому не лень - и англичанами, и шотландцами, и, каюсь, мной. За десять лет я, чужеземец из-за Пролива, француз, да еще и уроженец Гаскони, вряд ли стал здесь своим, но, клянусь, я полюбил эту страну. И ее затяжные дожди, и скудное солнце, и каменистые холмы, и густые леса, и даже эти уныло-торжественные края, где мы прожили последние два года, эту полосу земли, невидимой огненной чертой разделившую один и тот же остров. Я привязался к этим людям: потомкам Гийома Завоевателя и Ричарда Львиное Сердце, и к тем, что живут на севере, в горах, гордясь единственным, что у них не отнимет никто и никогда - свободой. Вряд ли они смогут вразумительно объяснить, что они вкладывают в это слово, но готовы отдать за него все.

Сейчас мне кажется, что я даже начинаю понимать этого странноватого типа, Уоллеса, бунтовщика по рождению и по призванию, дважды избежавшего смерти от рук англичан, дважды помилованного и снова упорно возвращающегося сюда, дабы умереть во имя своей страны. Всегда хотел узнать, почему ему обязательно необходима смерть, а не устраивает жизнь во имя родины и соплеменников. Но, думаю, мы бы не поняли друг друга. Не потому, что говорим на разных языках - и он, и я вполне сносно понимаем по-английски, а потому что думаем иначе. Мудрая женщина, Маргарет осознала это раньше пасынка и потому молча способствовала исчезновению этого мрачноватого типа из подвалов замка. С ним нельзя договориться, его можно только убить, чтобы на его место тут же стал другой… Здешняя легенда гласит: у вереска такой странный, притягательно-загадочный цвет, потому что он вырастает из земли, на протяжении сотен поколений обильно поливаемой кровью. Но сколько может длиться этот дождь? Пока не соберется в поток, сносящий все на своем пути?

Тот, что умер раньше меня, пытался остановить эту реку. Не слишком умело и уверенно, однако пытался. Он говорил, что приходит пора остановиться и взглянуть друг на друга, что Век Меча уходит и грядет Век Слова. Мне хотелось в это верить, ибо только слепец, каковым я считал и продолжаю считать короля Эдуарда, может полагать, будто споры всегда будут решаться только военной силой и количеством бойцов, выступающим на каждой стороне. А его бароны по большей части всерьез полагают, что война похожа на турнир: проходит на чисто выметенном и посыпанном соломой поле, схватки начинаются и заканчиваются по слову маршала турнира, никаких смертей, кроме легких ранений, после все раскланиваются и садятся за стол. Для баронов война - развлечение, для кельтов с гор - образ жизни, а для моего господина она была выползшим из тьмы чудовищем, с которым надо сражаться и победить…

О-ох, опять… В животе проворачивается раскаленный вертел, наматывая дымящиеся внутренности, я всякий раз прощаюсь с жизнью, но - дышу. Сожженной в прошлом месяце парочке еретиков на костре приходилось также несладко, как мне сейчас. Как я им завидую - умерли вдвоем, рука в руке, зная, что тяготы грядущих дорог им предстоит пережить вместе, а значит любые испытания покажутся в два раза легче. Я же остался в одиночестве, которого никогда не знал. Мадам Маргарет была тысячу раз права, называя меня крайне легкомысленным и несдержанным на язык типом, но всегда добавляя: «Будь у меня возможность выбирать, я бы выбрала вас как во враги, так и в друзья». Мадам, мадам, честное слово, я скучаю по вашему обществу. Сколько там лет пролегло между нами - десять, пятнадцать? Вы меня не любили - это так, причем взаимно, однако у меня никогда не было и не будет лучшего врага и лучшей собеседницы. Принцесса Изабелла меня просто терпеть не могла, как девчонка-вилланка не переносит вида соперниц, кружащихся на вечеринке вокруг ее приятеля, и была готова на все, чтобы если не удалить меня от двора, то хотя бы заставить показываться тут как можно реже.

Изабелла, Изабелла… Истинная дочь своего папеньки Филиппа, короля Франции, она ехала сюда править, но быстро выяснила: она всего лишь заложница мира между странами, лежащими по обе стороны Па-де-Кале. Она никому тут не требовалась - ни принцу, уступившему требованиям отца и согласившемуся на династический брак, ни мадам Маргарет, видевшей в ней и ее будущих детях возможных претендентов на престол после смерти короля Эдуарда, ни тем более мне. У Изабеллы имелись все основания меня ненавидеть, хотя половину доходивших до нее слухов (столь сладко шокировавших все приличное общество) придумывал я сам, посиживая в ближайшем к замку трактире «Меч и подкова». Она проигрывала, эта милая девочка с бездонными глазами, в которых, к сожалению, отражалось лишь неутоленное стремление властвовать, ибо что она могла дать принцу, кроме нудных нравоучений о долге короля перед подданными и настойчивых стремлений отвратить его от ночных прогулок по городу в моем обществе, от шумных потасовок в трактирах, от долгого сидения в библиотеке Ньюкаслского аббатства? Она ничего не могла предложить, кроме своей красоты и молодости… О Господи, как она была красива! От одного ее взгляда можно было потерять голову, что я немедленно и сделал. Вся беда крылась в ее закованной в кольчугу добродетели, в беспомощных попытках откупиться и горьких жалобах на свою злосчастную судьбу, которую я, мол, топчу грязными сапогами. В какой-то миг я почти сдался, согласившись жениться на какой-нибудь из ее придворных дам, взять графство Корнуолл и избавить двор от своего тягостного присутствия. Но вовремя спохватился: что бы она сделала со своим мужем и что бы с ней сделала Маргарет? Я остался. Пусть лучше Изабелла тратит свою накопленную злость на меня, изобретая всяческие козни, чем лезет в дела, напрочь ее не касающиеся.

Госпожа моя, леди Маргарет, вы отлично понимали, что я вам необходим. При дворе впадающего в старческую слабость разума короля, где каждый второй воображал себя Ланцелотом, а каждый третий - Галахадом, настоятельно требовалась ложка едкого дегтя, отведенная мне Богом желчность, ерничанье и дерзкое злословие. Я стал для вас привычным злом, без которого трудно обойтись, и, честное слово, я вам благодарен - за ваши нападки и за вашу защиту от чрезмерно старательных блюстителей достоинства - своего ли, которого набиралось не слишком много, или чужого... Вряд ли вы отыщете мне замену. И, скорее всего, именно вас я увижу на моей могиле. Приходите, мадам Маргарет, поговорим обо всем, о чем не успели - о королях и принцах, о кельтах и цветущем вереске, о политике и о любви, о ненависти и боли. О последнем, кажется, я могу говорить бесконечно. Теперь я много о ней знаю, и все, что я полагал раньше болью, не идет ни в какое сравнение. Но все же я потерплю еще немного. Тьма, что колыхается за изнанкой полуденного неба, потерпит. Все равно у нее в запасе вечность. Прохожего, прохожего! - вот все, о чем я сейчас в состоянии просить. Не лекаря, любого прохожего - запоздалого к началу турнира рыцаря, горожанина, повозку странствующего театра, купца, монаха, бродягу - все равно кого, лишь бы у него хватило сил расслышать мои слова, доскакать до земель Клиффордов и остановить этот проклятый турнир, ставший для нас роковым.

Ветер усиливается. Теперь ему удается оторвать край алого плаща от земли и тот трепещет, точно присевшая на упругую траву яркая бабочка. Последний привет. Я вижу. Подожди меня, ладно? Я всегда дожидался тебя. Всегда был рядом, всегда знал, что может тебе потребоваться и что ты хочешь услышать. Я был тем, что ты хотел, и тем, чем не мог стать ты. Твой отец ничего не понимал, не мог понять, для него твоя душа была слишком сложной и непостижимой, он предпочел считать тебя тугодумом, прожигателем жизни, отнюдь не стремящимся приблизиться к идеалу короля-рыцаря. Тебе это и не требовалось. Ты был умнее их всех, вместе взятых. Ты был Иным, и потому я пошел за тобой, не оглядываясь, не колеблясь и не рассуждая. Говорят, я был чрезмерно предан тебе… Может быть. Когда отдаешь душу, не рассуждаешь, какую долю отдал, а какую оставил в свое пользование, и отдается ли тело вкупе с душой или раздельно. Таковой стала моя благодарность - благодаря мимолетной прихоти старого короля, решившего привезти из-за Пролива друга для своего наследника, я выкарабкался из безвестности, из грядущего унылого будущего младшего сына небогатого семейства. Да, сребролюбию и алчности было чем покормиться в моей душе; да, я частенько тащил все, что попадалось под руку, не слишком затрудняя себя выбором средств; да, я лгал, словоблудничал, убивал и наградил рогами по крайней мере с десяток излишне доверчивых к своим дражайшим половинам мужей - ничего этого я не отрицаю и, по правде говоря, не испытываю чрезмерного раскаяния. Ведь кому угодно было наградить меня таким характером и такой душой?

Боже, Господи милосердный и мудрый, неужто я обманываю сам себя, пытаясь разглядеть несуществующее и преувеличивая имеющееся? Какая, впрочем, разница?.. Мы оба ответим за свои дела, помыслы и поступки, и примем назначенное. Но, Господи, как мне жаль этого мира! Как мне жаль его и своей жизни! Ты мог бы позволить ему скрыться, домчаться до предместий Ньюкасла, там он был бы в безопасности. Что теперь станется с этой страной? Король стар. Его супруга Маргарет, конечно, во всех отношениях достойная и разумная леди, но согласится ли баронская вольница на правление женщины? Изабелла, жена наследника, слишком молода, глуповата и озабочена только своей беременностью, которая должна завершиться через две или три седмицы. Кто займет трон? Дальние родственники? Или опять - война, раздор, гибель, кровь, орошающая вересковые холмы? А здесь так тихо… так спокойно… Почему я раньше не замечал, насколько красивы эти места? Мы проносились по дремлющим холмам, гоня лисицу или преследуя оленя, мы мчались заключать договоры или сражаться с шотландцами, и у нас никогда не находилось времени просто посидеть на нагревшемся за день склоне возле древней каменной стены, разгораживающей луга и поросшей белым клочковатым мхом, втянуть воздух, пьянящий как молодое вино, оглядеться по сторонам… Живя на этой земле, мы не замечали ее. Не за это ли нас презирали шотландцы, которым каждый встреченный камень - старый знакомый, каждое дерево - друг, каждая река - ожившая фея, поющая о минувших временах, и каждая тропа - нить в клетчатой вязи тартанов…

Говорят, на ночь Всех Святых холмы открываются, оттуда выходят языческие боги и герои… Незримо проходя между нами, они скорбно вздыхают, видя, во что мы превращаем их былые владения. А человек, который мог бы все изменить, беседует со Создателем и смотрит в бездонный колодец Вечности, где, как в здешних озерах, отражаются звезды.

Как хочется спать… Больше ничего не болит, но, кажется, я засыпаю… Мне ведь нельзя спать… Я обещал… Апостол Петр тоже заснул, и чем все кончилось?.. Не спи, не засыпай, думай, вспоминай прошлое, только не спи, ты клялся, что не уснешь… Вереск качается - вперед, назад, крохотные сиреневые колокольчики позванивают… Никогда раньше не слышал, чтобы они звенели… Тихий серебряный звон… Как тихо… Золотое на алом, лиловое на зеленом… Звон… Что?! Вса…

Из хроник города Ньюкасл-апон-Тейн за 1307 год от Р. Х.

…Наследник английского престола принц Уэльский Эдуард Карнарвон и его советник Пирс де Гавестон, граф Корнуолл, покинули турнир, проводящийся возле укрепления Клиффорд-Кастл, ибо получили известие о начавшемся мятеже в крепости баронов де Клэр и, не добившись поддержки от короля, решили самостоятельно выяснить все обстоятельства бунта. С ними отправился отряд из двух десятков рыцарей ордена св. Иоанна Иерусалимского.

Чуть позже королева Маргарет, супруга короля Эдуарда, встревожилась за судьбу пасынка, коего хоть и недолюбливала за его привычки и остроту высказываний, но по справедливости считала достойным будущего высокого титула, отправила вслед принцу и его спутнику отряд собственных рыцарей.

Привезенные ими новости были таковы, что королева, не решаясь поверить им и сообщить своему господину, покинула турнир, намереваясь лично убедиться в истинности или лживости известия.

В десяти лигах от Клиффорд-Кастл, на развилке дорог, ведущих к баронству де Клэр и городу Ньюкаслу, взору королевы предстало зрелище недавно завершившейся схватки, оказавшейся роковой для принца Эдуарда и его сопровождающих. Отряд госпитальеров, прикрывавший отступление своего господина, был полностью уничтожен, принц и его спутник, поняв, что спасения нет, вступили в бой и пали с честью, как подобает воинам…

…В бумагах принца королева Маргарет обнаружила наброски завещания, и, несмотря на явное противодействие со стороны овдовевшей супруги Эдуарда, принцессы Изабеллы Французской, поступила в согласии с намерениями своего пасынка.

Принца Эдуарда Карнарвона и графа Корнуолл похоронили в Ньюкаслском соборе, в одной могиле. Позже возник устойчивый слух, что над гробницей пребывает благословение Господне, и что молитвы, вознесенные поблизости от нее, в особенности верными друзьями или влюбленными, исполняются.

Принцесса Изабелла, находившаяся в тягости, ранее срока разрешилась от бремени младенцем мужского пола, получившем имя Эдуард, и отдала все свое время и силы его воспитанию.

Король Эдуард на три месяца пережил своего сына и был отравлен лазутчиками, подосланными своими вечными врагами - шотландцами.

Королева Маргарет предприняла множество усилий с целью обнаружить убийц пасынка, однако выяснила только одно: исполнители этого грязного дела получили золото за кровь принца из рук шотландского дворянства. Спустя полгода проезжие купцы нашли на месте гибели принца трупы жестоко убитых людей - небезызвестного норвежского наемника Бельверка и двух его постоянных приятелей. Когда эта новость дошла до ушей королевы, та молвила: «Поделом им» и распорядилась отслужить в замковой часовне благодарственный молебен.

Трон Англии перешел к королеве Маргарет, с условием, что она уступит его сыну Эдуарда по достижении им совершеннолетия…

Историческая справка для любознательных, или Как все было на самом деле.

Эдуард или Эдвард II, по прозвищу Эдуард II Карнарвон (Edward II Caernarvon). Родился 25 апреля, 1284, Caernarvon, Caernarvonshire, Уэльс - умер в сентябре 1327, Berkeley, Gloucestershire, Англия), король Англии с 1307 по 1327. История его жизни и смерти прекрасно и популярно изложена во всем известном труде Мориса Дрюона «Проклятые короли». Слабый и никудышный правитель, слишком охотно следовавший мнению своих советников (бывших также и любовниками) - сначала Гавестона, затем отца и сына Диспенсеров, к тому же вынужденный править в времена обострившегося англо-шотландского противостояния. Напоминаю, что в 1306 году восстание кельтов (начатое аж в 1297 приснопамятным Уильямом Уоллесом и продолженное Робертом Брюсом), привело-таки Шотландию к столь долго чаемой независимости, с которой и был вынужден бороться Эдуард II.

В сентябре 1326 года Эдуард был свергнут своей женой, Изабеллой Французской, и ее любовником, Роджером Мортимером, а престол Англии перешел к его сыну, Эдуарду III, известному также как Черный Принц, инициатор Столетней войны между Англией и Францией. Эдуард III и Парламент не решились открыто казнить свергнутого короля, держа его в заточении, но в сентябре 1327 года (якобы по настоянию Изабеллы) Эдуард II был убит в замке Беркли.

Пирс Гавестон (Piers Gaveston), граф Корнуолл (родился в 1284 году в Гаскони, Франция - умер 19 июня, 1312, близ Уорвика (Warwick), Warwickshire, Англия), фаворит английского короля Эдуарда II. Извращенная любовь короля к нему сделала его жадным и высокомерным.

В Англии Пирс очутился около 1292 года, по желанию Эдуарда I, как совоспитанник и товарищ принца по играм. Сильный, талантливый и честолюбивый, Гавестон получил большое влияние на молодого Эдуарда, и в начале 1307 был выслан из Англии королем, но возвратился после смерти Эдуарда I, став главным советником Эдуарда II. Бароны и Парламент неоднократно требовали от короля удалить Гавестона из страны, однако после кратковременных высылок за пределы Острова Эдуард вновь призывал фаворита обратно. В конце концов в 1312 году Пирс был захвачен баронами. Эдуард не решился вступиться за своего любимца, и Гавестон был казнен…

Желающим расширить круг своих познаний могу порекомендовать фильм Дерека Джармена «Эдуард II», снятый по пьесе Филиппа Марлоу в заковыристом постмодернистском стиле. Фильм сделан в 60-ые годы, абсолютно без исторического оформления, в классическом духе «игры-состояния».