Поиграй на моей струне

Автор: Джерри Старк

Фэндом: Р. И. Говард и последователи

Рейтинг: NC-17

Disclaimer: Хайбория - Говардовская. Отныне и навсегда. Однако мэтр явно упустил из виду кое-какие стороны существования собственного мира. Основой послужил роман О. Б. Локнита «Час Дракона-2».

Стихи в тексте принадлежат А. Семенову (Мак-Даффу) и Ольге Арефьевой.

Из воспоминаний Долианы (Даны) Эрде, мятежницы и чародейки.

Окрестности хутора Боцен, Немедия.

23 день Третьей весенней луны 1294 года.

Изучение моего послания и воспоминания о бое под Демсвартом привели Эллара в состояние легкой грусти. Во всяком случае, он наведался в дом и возвратился, принеся с собой вещь, вид которой вызывал у меня жгучую зависть и легкое недоумение.

В моем представлении не укладывалось, как можно быть волшебником, способным одолеть ксальтоуна, мага высшего посвящения, управляться с мечом не хуже опытного наемника, и при этом возить с собой дорогую виолу старинной работы из вишневого дерева с серебряными струнами? Эллар утверждал, будто некоторые заклинания должны произноситься только в определенном ритме, задаваемом звучанием какого-либо инструмента, но я подозреваю, что ему просто нравилась музыка. Вдобавок он умел сочинять мрачноватые баллады и, если удавалось его уговорить, соглашался спеть.

— Подарок от старого друга, — как-то обмолвился он на мои осторожные расспросы о происхождении виолы. — Случалось, я зарабатывал ею на жизнь.

Недоверчиво хмыкнув, я выразительно покосилась на внушительного вида двуручник с гардой в виде полумесяца, мирно покачивавшийся на ржавом крюке.

— Одно другому не мешает, — без труда понял намек Эллар. — Порой слово оказывается куда сильнее и опаснее меча. Тебе ли этого не знать? В следующий раз, собравшись разрушить мир, не забудь предупредить его обитателей.

Я состроила виноватую физиономию и подкинула в огонь костра новое полено. Вечерело, над ручьем плыли сероватые обрывки тумана, окрестный лес становился загадочным хитросплетением стволов и ветвей, напоминающих рисунок, сделанный расплывающейся тушью на мокром листе. Самое подходящее время для страшных историй, трогательных кансон о давних временах или разговоров по душам.

Виолой мы пользовались по очереди, устраивая нечто вроде состязания. Жалкие попытки сослаться на полное отсутствие голоса успеха не достигли, иначе я бы с величайшим удовольствием оставалась безмолвной слушательницей.

Ветер-погонщик давних видений

Пляшет на древних медных кострах;

Новое эхо прежних сражений

Бродит на хрупких желтых листах

Словно вино, и закатная память

Пенится песней на жадных губах.

Дальних скитаний гремучая камедь

Слышится в горьких полынных ветрах…

Мне нравился придуманный Элларом образ — ветер, летящий сквозь тысячелетия и эпохи. Ветер-память, ветер-воспоминание…

Мы все рождены на этом ветру,

И каждый его порыв

Звучит на арфе души твоей

На тысячи голосов…

Как слышит волк луну, как сестру,

В туманной тоске ночей —

Выходим на тысячелетний обрыв

Прошлого слушать зов…

Нынешней ночью луна шла на убыль. Желтоватый осколок качался в темном небе, пробираясь среди редких серых облаков и отражаясь в бегущей воде ручья. Странный выдался вечер, наполненный смутными предчувствиями и недомолвками, и потому ответная мелодия, пришедшая на ум, казалась весьма подходящей. Я слышала ее давным-давно, в Ианте Офирской, от певицы, жившей при храме Иштар. Услышала и забыла, а сегодня вдруг вспомнила.

Я знаю магию чисел,

Я знаю магию слов.

Я знаю, как вызвать любовь мыслью

И как заговорить кровь.

Я знаю, что было, что будет и что есть,

Но ничего из того не хочу изменить.

Мои ноги на земле, голова в небесах,

А тело — здесь, растянулось в нить.

Поиграй на этой струне,

Узнай что-нибудь обо мне…

Я знаю, о чем говорит гранит,

О чем толкует топот копыт,

Как олово лить, как молоко кипятить,

Я знаю, во мне снова слово горит.

Я знаю, как выглядит звук,

Что делает с миром движение рук,

Кто кому враг и кто кому друг,

Куда выстрелит согнутый лук.

Поиграй на его струне,

Узнай что-нибудь обо мне…

На последнем аккорде я сбилась, дернув тонко зазвеневшую серебряную струну и испугавшись, что порву ее. Эллар смотрел на меня поверх догорающего пламени, и сначала я испугалась его пристального взгляда, не в силах понять, что в нем кроется. Изумление? Оторопь? Узнавание? Или нечто другое, мне пока неведомое, однако манящее к себе?

Рабириец внезапно поднялся на ноги. Я встрепенулась, думая, что он услышал подозрительные шорохи в лесу, и торопливо отложила виолу. Не хватало еще, чтобы драгоценный инструмент оказался поблизости от костра и покоробился.

Эллару понадобилось два стремительных шага, чтобы обогнуть кострище. Медленным, угловатым движением он опустился на колени перед бревном, где сидела я. Теперь мы стали одного роста, и он по-прежнему молча глядел на струхнувшую Дану сквозь завесу черных прядей.

Клянусь, я отчетливо расслышала в тишине ироничный короткий смешок, могущий принадлежать только моей матери! Догадываюсь, какой совет многоопытная Ринга Эрде дала бы своей оробевшей дочурке: «Глупо и недостойно отказывать тому, кто сам идет тебе навстречу. Рано или поздно девочке Дане придется уступить место женщине Долиане, так что пользуйся удачным случаем…»

Я осторожно протянула руку, коснувшись жестких темных волос Эллара. Провела пальцем по выступающей скуле, ощутив шероховатость обветренной кожи. Он удержал мою ладонь, склонив голову набок, и тогда я поступила неожиданно для самой себя — подалась вперед, обняв Рабирийца. Он почему-то вздрогнул, глубоко и судорожно втянув воздух, и зарылся лицом в мою изрядно растрепавшуюся, пропахшую дымом и нуждавшуюся в мытье шевелюру.

Мысленно прокляв свою неуклюжесть и робость, я извернулась, ткнувшись губами куда-то в краешек его рта. Поцелуй вышел нескладный и быстрый, однако я самоуверенно рискнула испытать судьбу. Эллар наконец-то справился со своим оцепенением, и новая попытка вышла более удачной, а от следующих даже слегка закружилась голова и качнуло в сторону.

Я попыталась встать, опираясь на плечо моего друга, но, кажется, ноги решительно отказывались меня поддерживать. Недоуменно хихикнув, я обнаружила, что полулежу на земле, вернее, на расстеленном плаще рабирийского мага. Когда он успел озаботиться? Где мой колет? Почему холодно и одновременно жарко? Чьи-то руки мягко и уверенно касаются меня, расстегивают пряжку пояса на штанах и стягивают их. Твердая холодная кожа скользит по ногам — вниз, вниз… Кажется, на мне — на нас обоих — не осталось больше ничего из одежды. Шершавое сукно плаща под лопатками и узловатая лесная земля. Сухие, горячие губы внимательно изучают мое лицо, и так странно ощущать чужое быстрое дыхание, угадывая в нем собственное имя, произнесенное еле слышным шепотом.

Больше всего я опасалась как-нибудь по неосторожности наткнуться на шрамы Эллара и, скажем, вздрогнуть, одним невольным движением разрушив начавшее сплетаться волшебство. Однако внутри меня что-то происходило, заставляя двигаться и отвечать на ласки. В конце концов, для меня все творится в первый раз! Пусть боязно, но я хочу знать — кто со мной?

Под моими пальцами перекатываются, то напрягаясь, то расслабляясь, сплетения мышц и жил. Тонкий рубец заросшего ранения на бедре, поджарый мускулистый живот. Искушение потихоньку заставляет передвинуть руку чуть пониже, обнаружив тот самый загадочный предмет, из-за которого возникает большинство мужских неприятностей. Ну, и ничего такого страшного… Отчасти похоже на рукоять меча, только живое, бархатисто-горячее и изнывающее от нетерпения под моей ладонью. Рабириец беззвучно стонет сквозь зубы, жадно и торопливо целует мои плечи и шею. Мне чуточку смешно — насколько он сильнее и опытнее, но сейчас целиком зависит от преодолевающей застенчивость девчонки-подростка. А если бы я начала вырываться, твердить «Не надо! », добился бы он желаемого силой? Думаю, что нет. Только нам обоим стало бы очень неловко. И вдобавок я хочу, чтобы все случилось. Именно сегодня, именно с этим человеком, в чьих объятиях я лежу и чья ладонь кружит по моим ногам, поднимается к талии, снова опускается, подбираясь к пока еще нетронутому убежищу. Мои руки перебирают его волосы, странствуют по изогнувшейся спине, я прислушиваюсь к себе, ощущая, как внизу живота становится горячо и чуточку щекотно. Если именно это зовется «страстью» и прочими громкими наименованиями, то мне нравится…

Что-то непонятное. Или я настолько забылась, что начинаю путаться? Я всего лишь хотела дотронуться до здоровой половины лица моего друга, догадываясь, что ему это доставляет удовольствие, и я это сделала. Бархатистая щеточка длинных ресниц на опущенном веке и подрагивающий под ними глаз, кончик носа, твердая линия подбородка, узкие губы — знакомые черты, только справа они от меня или слева? Справа или слева? Опять какие-то магические выкрутасы? Я же отлично вижу в темноте и рядом горит костер! Почему я ничего не могу различить, кроме смутного очертания наклонившегося надо мной человека, поблескивающих зрачков и ореола шевелюры? Погодите, каких зрачков? У Эллара ведь нет правого глаза…

Растерявшись, я толкнула его в плечо, заставляя отодвинуться.

— Я не могу тебя разглядеть, — недоуменно пробормотала я. — Что случилось?

— Закрой глаза, — Рабириец провел губами по моему лицу. — Все хорошо. Я люблю тебя. Просто лежи и ни о чем не думай.

— Но… — заикнулась я. Меня заставили замолчать простым и приятным способом. Какая, в сущности, разница, что я вижу и чего не вижу? Если нужно, я ослепну. Эллар прав, в самом деле так намного лучше, ничего не отвлекает. Зачем видеть, если можно чувствовать? Я слышу посвист ветра в лесу, тишайший шелест, с которым ладонь моего друга проскальзывает между моих бедер, и догадываюсь, что нужно слегка приподнять и раздвинуть ноги. Именно так, пропуская его пальцы туда, куда им непременно хочется попасть. Кисть мужчины впервые касается моего лона, я вздрагиваю, Эллар нашептывает мне что-то успокаивающее, слегка прикусывая за мочку уха.

Тревожно и хорошо одновременно. Теплый комок внизу живота становится жгущим и бьется, испуская разбегающиеся по всему телу волны. Я сама похожа на волну, мне хочется выгнуться дугой и вовремя оказавшаяся под моей поясницей рука уверенно держит меня в этом положении. Мои собственные руки устремляются вверх, смыкаясь в замок на затылке. Я открыта, распахнута для исполнения каких угодно прихотей. Чего бы не пожелал мой любовник — я сделаю это. Рот пересох, приходится все время сглатывать, зато те губы, которые не способны произносить слова, становятся влажными. Рабириец целует меня, передвигаясь вниз – от впадинки между ключиц к груди, скользя кончиком языка по животу и возвращаясь обратно.

Пальцы, овладевающие моей плотью, проявляют настойчивость, раздвигают складки, бесстыдно проникают глубже, дразнят, задевая какое-то особо чувствительное место. Я невольно вскрикиваю, вернее, пытаюсь кричать, вместо этого получается глуховатый протяжный звук. Сердце колотится где-то в горле, и я уже не понимаю, что со мной — с нами — происходит. Знаю только, что больше не выдержу. Я горю в огне собственного непонятного желания, и мне кажется, что это пламя сейчас вырвется наружу.

Полулежавший рядом Эллар, чье тепло греет и обжигает меня, встает на колени и наклоняется надо мной. Его волосы щекочут мое лицо, руки с неожиданной силой разводят мои колени в стороны, и что-то упругое, жаждущее без труда проникает внутрь меня. Останавливается, натыкаясь на естественную преграду. Толчок, быстрый всплеск боли, новый толчок, падение, слияние и головокружение. Дана Эрде больше не ребенок. Торопливое дыхание, короткие быстрые движения, ладони, крепко стискивающие бедра, подсказывающие и направляющие. Рабириец ищет мои губы, накрывает их кусающим поцелуем, не отпуская, увлекая за собой в темноту, разрушая мои последние сомнения и тревоги. Он берет меня с какой-то яростью, на миг я начинаю всерьез опасаться, что мои хрупкие кости не выдержат обрушивающегося сверху напора мужской страсти.

Наслаждение и удивление — вот что владеет мною. Удивление новым желаниям собственного тела, всех особенностей которого я, оказывается, еще толком не знала. Мне нравится подчиняться, ощущать себя слабее, дарить себя кому-то, получая взамен то, чего не хватает мне. Я изменяюсь, превращаясь в бесформенную глину, из которой можно вылепить все, что пожелаешь. Неужели моя мать испытывала то же самое? Хотя нет, Ринга умела заставлять своих приятелей потакать ее собственным вкусам и пристрастиям, отчего прослыла редкостной выдумщицей и непревзойденной любовницей, а ее дочь… Я пока ничего не умею, только следовать за кем-то по странному, извилистому пути к недосягаемой вершине.

Мечущиеся отблески пламени выхватывают из темноты короткие образы, и, чуть повернув голову, я замечаю две сплетенные воедино руки, мужская поверх тонкой женской. Ах да, это же моя рука. Поблескивает кольцо на пальце, золотое с агатовой печаткой. Может, это сон? Тогда я не хочу просыпаться. Пусть длится бесконечная ночь, пусть горит костер на берегу ручья, возле которого двое принадлежат друг другу, пусть раздастся множество глупостей и громких слов, ибо среди грядущих ночей вторая такая не повторится.

Что ж, кто-то впервые сыграл на моей струне, узнав обо мне нечто новое.

— Держись, — бормочет Эллар, крепко прижимает меня к себе и резким толчком перекатывается на спину, так что я оказываюсь в положении всадницы и опять теряюсь, не зная, как быть. Впрочем, мое тело почти не нуждается в подсказках убежавшего прогуляться в лес разума. Оно делает, что ему хочется, а я словно наблюдаю со стороны, затерявшись среди теней, как неискушенная девушка осваивает не такую уж сложную науку любовной игры.

Вот она подается назад, ее бедра сжимаются и разжимаются в такт рывкам — то быстрее, то медленнее, темные волосы взлетают и падают, раздраженно отброшенные взмахом руки. Я знаю, что это я, Дана Эрде, и все-таки сомневаюсь, ибо та, что сейчас со всем пылом отдается своему другу, даже внешне мало напоминает меня. Глаза незнакомки полуприкрыты, край верхней губы безжалостно закушен острым, влажно поблескивающим клычком, пальцы стиснуты в кулачки так, что костяшки побелели, на бледном лице блуждает отсутствующе-мечтательное выражение. Она — то есть я — гнется, словно гибкая ветка или натягиваемый лук, забыв обо всем, кроме владеющих ею чувств, и распростертый под нею мужчина с готовностью отвечает на ее усилия.

Девушка потягивается, как просыпающаяся кошка, упруго клонится вперед. Вскинувшиеся ладони мужчины стискивают ее маленькие, еще не успевшие как следует развиться груди с напряженно торчащими сосками. Я слышу, как незнакомка тихо, прерывисто постанывает, вижу, как она опускает голову, соединяясь с любовником в долгом, головокружительно-сладком поцелуе, и как подается навстречу ей мужское тело…

Мне понадобилось какое-то время, чтобы придти в себя и сообразить, что удивительное раздвоение сознания закончилось, и я просто лежу, переводя дыхание и дрожа от только что испытанного, незнакомого ощущения. Словно холодная, блестящая молния, пронзившая меня от макушки до пяток, и свернувшаяся до срока где-то между ребрами. Это — любовь? Тогда я готова поклоняться ей до последнего мига своей жизни.

— Я очень тебя люблю, — неуверенно, словно пробуя на вкус незнакомое вино, выговариваю я. Да, пожалуй, эти слова соответствуют истине. Эллар молчит. Я знаю, что он меня слышит, но у него не хватает сил ответить. Я смотрю на запрокинутое лицо — лицо без уродливых шрамов, освещенное догорающими углями костра, на рассыпавшиеся черные волосы и свободно раскинутые руки, только что открывшие мне новый мир. Выходит, когда Рабириец делит ложе с занимающей все его внимание женщиной, его проклятие исчезает? Временно? Неужели навсегда?

Сквозь опущенные ресницы блестит лукавое серое пламя, и, когда я целую эти глаза, они открываются. Пару ударов сердца я вижу Эллара молодым, подлинным, а затем все безжалостно возвращается: красно-лиловая паутина стремительно оплетает правую часть его лица, ядовитыми змейками расползается по плечу... Эллар жмурится и поспешно отворачивается. Впрочем, отныне я способна принимать своего мужчину таким, какой он есть, и мне глубоко наплевать, один у него глаз или два.

— Именем Богини да правит миром любовь, — повторила я затверженный с детства канон веры последователей Иштар, добавив к нему свое завершение: — А мы создаем этот мир. От самого себя не убежишь и имей в виду, ты мне нравишься именно со своей собственной физиономией. Возможно, у меня просто дурной вкус. Будь человеком, скажи бедной совращенной девушке что-нибудь приятное!

Мой друг уселся, ошарашено потряс головой, огляделся по сторонам, уставился на меня, словно в первый раз увидел, и хрипловато произнес короткую, мелодичную фразу на языке, отчасти напомнившем мне гульское наречие:

— Кор'эми о антэ-ами…

— Что?

— Сердце мое на ладонях твоих, — с еле заметным смешком перевел Эллар, все также удивленно разглядывая меня, словно веря и не веря тому, что произошло между нами. — Как ты?

— Даны Эрде больше нет, — я поерзала, устраиваясь поудобнее и натягивая на себя край плаща. Внезапный приступ болтливости заставлял меня нести жизнерадостную чепуху: — Выбейте на моей могиле: «Она умерла счастливой». Если таков ритуал принятия в ученицы к знаменитому магу, то я согласна проходить через него каждый день. Точнее, каждую ночь. Мне нечего больше желать, ты лучше всех — правда, мне пока не с кем сравнивать — и, ежели мы не замерзнем к утру, я отныне и навсегда к твоим услугам…

— Можно перебраться в дом, там теплее, — здраво предложил Рабириец.

— Я не встану!

Вместо ответа меня завернули в плащ, без труда вскинули на руки и понесли к старой красильне, темневшей в отдалении. Не знаю, изменился ли мир, но что-то в моей душе точно изменилось. Наверное, той ночью я выздоровела окончательно, не обретя покоя, но найдя опору.