Шелковица

Ты одна поймёшь меня правильно...

- Маринка!

- Смотри, какое тут дерево растёт! Я тут раньше не был никогда. - Мы с тобой только что пробежали, держась за руки, по широкой, усыпанной хвоей лесной тропинке между ёлок, осин и берёз, и взобрались на невысокий холм. В руках у нас плетёные корзинки. Вообще-то, нас послали за ягодами: в этом году в лесу много малины и черники, и сейчас, в конце июля, уже пришла пора собирать урожай. Но нам и самим очень хотелось побыть вдвоём в лесу. Это удивительное чувство, когда мы только вдвоём – вдвоём одни.

Ты одета в лёгкий голубой сарафан с красными цветочками, белые носочки и бежевые кожаные тапочки. На мне красно-синяя ковбойка с короткими рукавами на трёх пуговицах, которую надо снимать через голову, короткие и широкие синие шорты, купленные явно на вырост, и резиновые кеды. День сегодня солнечный и жаркий, но в лесу прохладно, а кое-где даже сыро. Поэтому мы идём быстро, чтобы нас не догнали комары.

Посреди холма, среди невысокого кустарника стоит одинокое кряжистое дерево, широко разбросавшее свои корявые ветки, все усыпанные крупными, синими ягодами.

- Это шелковица, - говоришь ты, глядя снизу вверх на густую листву.

- Шелковица? А ягоды есть можно? Они вкусные?

- Вкусные, но когда созреют.

- А сейчас они зрелые?

- Не знаю, наверно. Залезешь - попробуешь...

- Залезу! - Сказано - сделано. Ты знаешь, что, когда я что-то решил, разубедить меня очень трудно. Для этого недостаточно сказать: Нет, это нельзя. А слова: Ну, кто же так делает? просто выводят меня из равновесия. Мой ответ в таких случаях известен: Я делаю! Я могу отступиться, только если станет ясно, что совершить намеченное вообще невозможно или же оно представляется слишком опасным. Я же не сумасшедший всё-таки.

Ну, а если идея забраться на дерево принадлежит тебе, то я просто не могу не принять этот вызов. Тем более, что залезть на шелковицу вовсе нетрудно. На высоте примерно два метра из ствола торчат под прямым углом две ветки, на которые можно встать; та, что торчит вправо - пониже, а та, что влево – на полметра выше. Рядом с деревом лежит, как будто приготовленная для нас, длинная и толстая коряга. Подтащив корягу к дереву, мы прислоняем её к стволу, и получается подобие лестницы. Ты берёшь меня за руку, и я, балансируя между сучками, забираюсь по коряге, как можно выше, крепко обхватываю руками нижнюю ветку, забрасываю на неё правую ногу, а потом взбираюсь и сажусь на ветку верхом. Потом я, для лучшей устойчивости и чтобы дальше достать, оставаясь правой ногой на правой ветке, левой ногой встаю на левую и обеими руками начинаю собирать ягоды.

- Мариш, давай корзинку! - кричу я. Я стою враскоряку, на двух ветках, широко расставив ноги, левая выше, а правая ниже, плотно прижавшись животом к стволу и раскинув в разные стороны руки с пригоршнями полными ягод.

- Держи! - Ты берёшь корзинку и, запрокинув голову, протягиваешь её наверх. Поняв, что мне нечем её взять, ты останавливаешься в задумчивом ожидании. Вдруг по твоим глазам становится видно, что ты увидела что-то необычное, на твоём лице сразу же появляется смущённое выражение, щёки заметно розовеют, и через пару секунд ты резко опускаешь глаза вниз.

- Маришка! Ну, ты где?

- Здесь. - Отвечаешь ты и снова поднимаешь глаза. Виноватое выражение лица и румянец у тебя постепенно пропадают после того, как ты понимаешь, что я тебя не вижу и увидеть не могу. Но твой взгляд остаётся по-прежнему внимательным и изучающим, и ты даже подходишь поближе, чтобы получше рассмотреть.

Только тут до меня доходит, что мне нечем взять корзинку. Тогда я громко отдаю новое распоряжение.

- Мариша! Поставь корзинку на землю, я в неё буду кидать. - Ты ставишь корзинку недалеко от ствола и предусмотрительно отходишь в сторону, чтобы не попасть под град ягод. Отводя назад по очереди правую и левую руку и раскрыв пятерню, я выпускаю ягоды. Они падают на землю редким дождём, но лишь немногим из них удаётся попасть в корзину. И даже большинство тех, что попали, отскакивают от дна и тоже выпрыгивают наружу. Я осторожно разворачиваюсь, встаю спиной к стволу и задумчиво смотрю сверху на печальный результат своей работы.

Ты подходишь ближе и с таинственным видом исподлобья заглядываешь мне в глаза. Потом на твоём лице появляется озорная улыбка и со словами: Постой, я тоже хочу на дерево! - ты начинаешь карабкаться по коряге.

Я тут же протягиваю тебе правую руку со словами: Лезь! Руку давай, а я буду тебя тянуть. - Ты с готовностью протягиваешь руку, легко, как пушинка, взлетаешь по коряге вверх и вскакиваешь на нижнюю ветку. Мы вдвоём, помогая друг другу, карабкаемся всё выше и выше, пока не оказываемся на одном из самых высоких суков. Этот сук не только сам толстый и крепкий, но параллельно ему и чуть выше идёт другой, не менее крепкий, который может служить нам удобной и безопасной спинкой. Мы садимся рядом на эту импровизированную скамью, свесив ноги, и замираем от красоты, открывшейся перед нами.

Под холмом, начинаясь от его крутого склона, расстилается жёлтое пшеничное поле, посреди которого ползёт трактор с прицепом. По другую сторону поля в жарком мареве виднеются скромные деревенские домики и ровный ряд деревянных столбов, уходящий за горизонт. Слева от холма темнеет лесной массив с торчащими над ним еловыми верхушками, а справа вьётся речка, точнее даже ручей, заросший осокой и соединяющий между собой вереницу неглубоких и глинистых бочагов. Над всем этим высится синее-синее небо с бело-серыми кучевыми облаками, сквозь рваные края которых пробиваются косые солнечные лучи.

- Смотри, вон там, где столбы начинаются, - там Прошка живёт, говорю я.

- А вон дом с красной крышей. Там - Дусёна, - отвечаешь ты.

Нас охватывает какое-то удивительное чувство свободы. Такое, что хочется взмахнуть крыльями и полететь над этим простором. Ну, или хотя бы сидеть здесь, на вершине, бок о бок, как можно дольше, смотреть вдаль и делить это удивительное чувство свободы поровну на двоих. Впрочем, делить можно не только это. Я снова встаю на сук и начинаю рвать спелые ягоды.

- На! - протягиваю я тебе свою добычу.

- Спасибо, - отвечаешь ты, окидывая меня томным взглядом. Я снова сажусь рядом с тобой, и мы некоторое время молча жуём и болтаем ногами.

- Уй, какие у тебя губы синие! - взглянув на тебя, с изумлением восклицаю я. - У меня что, тоже такие?

- У тебя ещё синее, - беззаботно отвечаешь ты и смотришь на меня, как мне кажется, с каким-то вызовом.

- Нет, у тебя синее! - говорю я, хватая тебя за плечо.

- Нет, у тебя! - отбиваешься ты.

Некоторое время мы тормошим друг друга, пряча свои синие губы и в то же время стараясь поближе разглядеть синие губы соседа. Я оказываюсь сильнее, и внезапно твои губы оказываются совсем близко от моих, а наши глаза встречаются. Я чувствую, что у меня пересохло во рту. Не отрывая от тебя глаз, я судорожно сглатываю слюну, и какая-то неудержимая сила, не зависящая ни от меня, ни от тебя сводит наши губы вместе.

Минуту мы сидим, боясь пошевелиться, боясь оторваться друг от друга, боясь разорвать те незримые нити, которые связали нас помимо нашей воли, но отнюдь не вопреки ей. Я чувствую кожей левой щеки, как ветер шевелит твои волосы, а мои руки через тонкую ткань сарафана осязают тепло твоего тела. Потом со вздохом - Ах! - ты отрываешь свои губы от моих и отводишь глаза. В первый момент мне кажется, что ты на меня обиделась, но нет! Уже через секунду ты поворачиваешься ко мне и твоё лицо озаряет лукавая улыбка.

Ты вскакиваешь на ноги, легко балансируя в узком пространстве, перепрыгиваешь на соседнюю ветку и, изящно изгибаясь в сложном переплетении ветвей, начинаешь спускаться вниз. Я бросаюсь вслед за тобой, за несколько секунд достигаю нижней ветки и, не задумываясь, спрыгиваю на землю. Спружинив на ногах, я выпрямляюсь, поднимаю голову вверх и протягиваю руки, чтобы поймать тебя.

Теперь мы поменялись ролями. Теперь ты наверху, а я внизу, и я вижу твои стройные ноги с поцарапанными коленками, покрытыми золотистым загаром. Я вижу их до самого верха, до самого края белых трусиков. Теперь мой черёд испытать неловкость, которая ещё усиливается, когда я замечаю, что ты смотришь на меня и видишь моё смущение. Видя твой укоризненный взгляд, я неудержимо краснею.

Я не понимаю, чего я стыжусь. Ведь только вчера мы с тобой купались в бочагах, и я видел там тебя в таких же коротких, и к тому же мокрых, трусиках и в маленькой, тоненькой маечке. Более того, эту маечку во время купанья ты стала носить только нынешним летом, а в прошлом году и во все годы до этого ты купалась при мне без маечки. Но одно дело - видеть твои ноги в ярких солнечных лучах, а другое дело видеть их таинственно выглядывающими из полумрака, царящего под сарафаном. Всё же, глаза я не отвожу - иначе как же я буду тебя ловить?

- Ну, давай! - решительно и даже дерзко говорю я, - и ты, взмахнув руками и сощурив для смелости глаза, прыгаешь. От прыжка подол сарафана взлетает вверх, прямо перед моим носом пролетают твои белые трусики, а подол шлёпает меня по лицу. Несмотря на это затруднение, мне удаётся поймать тебя под самые подмышки, и ты мягко приземляешься, прижавшись ко мне по инерции всем телом. При этом мои ладони прижимают к твоим подмышкам тот самый, задравшийся край сарафана. Но я этого даже не замечаю. Мы смотрим друг на друга глаза в глаза и так же, как раньше на дереве, чувствуем какую-то неведомую силу, словно магнитом притягивающую нас друг к другу.

- В моей голове пусто, никаких мыслей нет. А губы в это время произносят, почему-то по-английски: I‘ll show you mine and you show me yours. Эти слова мне сказал год назад Мишаня, но это совсем другая история.

- В твоих глазах поочерёдно мелькают недоумение, настороженность и почти испуг, когда ты осознаёшь смысл этих слов. Огромными изумрудными глазами ты смотришь на меня в упор, чуть отталкивая меня руками и не зная, что делать. Внезапно твои руки слабеют. Ты видишь в моих серо-голубых глазах выражение наивной, доверчивой надежды. Ты вспоминаешь, что точно такими же были глаза Саньки Вершкова, когда он предложил тебе, шестилетней, поиграть в доктора, и ты согласилась. Ты вспоминаешь, как три года назад мы с тобой бултыхались вдвоём в бочагах и старались поймать друг друга за ноги. Тогда тебе удалось стащить с меня трусы, они уплыли по течению, и мы потом потратили немало времени, чтобы найти их в мутной воде.

- Все эти вспоминания промелькнули в твоей голове меньше, чем за секунду, и остались тайной для меня. Я вижу только, что взгляд твой сначала смягчается, а потом в твоих глазах появляется какой-то отчаянный задор. Ты внезапно отстраняешься от меня, одним рывком сдёргиваешь с себя трусики и поднимаешь подол сарафана, закрывая им лицо. Так стоишь ты передо мной с закрытым лицом и беззащитно открытыми моему взгляду животом и ногами, испытывая какое-то неописуемое чувство восторженного ужаса, от которого ты распрямляешь плечи, втягиваешь живот, вздыхаешь полной грудью и задерживаешь дыхание, ожидая и не зная, что будет дальше.

Я смотрю на тебя, онемев от неожиданности. Нельзя сказать, что я поражён увиденным. Я и раньше видел голых девочек. Например, когда пять лет назад в пионерлагере нас, семилеток, мальчиков и девочек вместе, запускали купаться в речку, велев перед этим снять трусы. Видел я девочек и через дырочку в стенке душа. Но то были голые девочки. А ты не голая. Ты - обнажённая . Ты обнажилась ради меня. Понимание этого как-то неожиданно и по-особому волнует, волнует до лихорадочного озноба в животе, до мурашек по коже, до дрожи в руках.

Я быстро скидываю с себя рубашку, кеды, шорты с синими семейными трусами и приседаю на корточки, а потом встаю на колени, чтобы получше разглядеть тебя. Я вижу твоё безволосое золотистое тельце, животик, подрагивающий от волнения и частого, глубокого дыхания, с маленьким пупочком в середине, ещё не сформировавшиеся, но такие стройные бёдра и небольшую щёлочку между ног, изумительно прекрасную в своей первозданной простоте.

Я чувствую, с каким грохотом бьётся моё сердце, отдаваясь в висках. В горле у меня першит, как при ангине. Мои руки тянутся к тебе, чтобы потрогать, но тут же замирают в воздухе. Что-то подсказывает мне, что сейчас дотрагиваться до тебя нельзя. Сейчас я могу только смотреть. В моей душе бушует ураган чувств, главные из которых - восторг и обожание. Я не придаю никакого символического смысла своей позе. Но, стоя на коленях с протянутыми к тебе руками, я выгляжу так, как будто стою перед иконой.

Когда через полминуты ты открываешь лицо, я стою перед тобой всё в той же позе. Но смотрю не на животик, а тебе в глаза взглядом полным преданности и любви. Наверно у меня дурацкий вид, потому что ты сначала смотришь с удивлением, а потом начинаешь смеяться.

Следующие несколько минут были как сказка. Мы были экскурсоводами, открывающими друг для друга фантастический мир наших тел. Я, затаив дыхание, прикасался к твоему мягкому бугорку, сделанному как будто из очень дорогой эластичной замши, и к ещё не раскрывшейся, но такой нежной, тёплой и доверчивой норке. С твоей помощью я даже чуть-чуть заглянул в её розовую глубину.

Ты восхищалась моей торчащей свистулькой, ещё не отличающейся по цвету от остального тела, с разбежавшимися по ней тонкими, тёмно-синими прожилками. Ты говорила, что она напоминает тебе изящный носик английского фарфорового чайничка, стоящего у вас на кухне. Ты восхищалась розовой головкой и тем, как легко с неё снимается кожица. Ты восхищалась яичками, превратившимися от неожиданного внимания к ним в один маленький морщинистый комочек. Я был горд тем, что всё это у меня есть и тем, что ты мной восхищаешься.

А через десять минут мы были снова одеты и бежали по широкой лесной тропинке, держа друг друга за руки и размахивая пустыми корзинками.