Native lust

- Герман, помоги мне снять те красные фонари, потолки здесь жутко высокие. Не понимаю,

кому нужны эти дворцовые хоромы, хотя здесь есть чем дышать... единственный положительный

момент. Странный город, этот твой Петербург, низкое небо и высокие потолки. Как ты живешь

здесь?!

- Я должен писать.

- Вот так история! Еще скажи, что я запрещаю тебе! Давай, уедем в Швейцарию, найдем

шикарный дом с высокими потолками, будешь писать там, ну, давай же, снимай эти чертовы

фонари! Боже мой, сколько пыли, вот они, твои высокие потолки. Ну и что ты думаешь?

- О фонарях?

- Ну какие фонари, милый. Я ведь предлагаю нам уехать. Найдем дом, договоримся о сдаче,

с высокими потолками.

- Швейцария слишком скучна.

- Брось, Герман, это твои выдумки. Ты постоянно говоришь о том, что тебе нужно

развиваться. А мы застряли в этой дыре. Здесь и дела-то до тебя никому никакого нет.

Пишешь, пишешь...

- Там машина ждет. Позови их, пусть загружают.

- Хорошо, милый. Я сейчас. Ой, забыла снять шторы!

- Я сниму.

Она бежала, приколачивая каждую ступеньку, такой немыслимый грохот в раннее утро.

Приветливое, теплое солнце освещало пустую комнату. Потрескавшийся старый паркет собрал

мелкую пыль. И я стоял по центру любимой, пропахшей чернилами, комнаты. Потрясающая

пустота и дорогое мне огромное пространство.

В темном корридоре периодически возникали две мужские фигуры, поднимали и волокли дружно

выстроенную мебель.

Я подошел к окну, распахнул его и неумолимо наслаждался набережной, прохожими спозаранку

в субботу спешащими, Бог знает куда.

- Герман! Ну, что ты застыл! Нам пора. Все загрузили. Закрой быстрее окно, наконец-то эта

машинная гарь достанется другому причудливому романтику. Поцелуй меня, давай же.

Удивительно, как ее беспокоят различные цветные юбки, золотые браслеты, дорогой фарфор.

Моя неугомонная Мария, часто готовая прильнуть ко мне алым ртом.

Я обнял ее изогнутую спину, поцеловал висок, щеку, губы, губы... Опустил руку, приподняв

цветную юбку, сжал белое нежное бедро. Ее учащенное дыхание лилось сладким теплом у моей

шеи. Мария расстегнула джинсы и посмотрела на меня влажными серыми глазами. Я развернул

ее к подоконнику, стянул белое тонкое белье, под которым просвечивала темная родинка.

Поцеловал ее верхний позвонок, каснулся ладонью живота, горячего живота, провел ниже и

ощутил влажное лоно. Мария напрягала мышцы и крепко прижималась к моему члену.

Я целовал ее спину и вводил по очереди дрожащие пальцы. Как она красива сзади. Она

прогнулась, положив грудь на подоконник, сменив мою руку. Она ждала, а я тянул время,

зная как ей нравится ожидание, ожидание на грани, когда хочется плакать и умолять, чтобы

я вошел в нее. Я гладил внутренние части бедер и целовал ее. Темные волосы спускались по

спине, вились, словно змеи. Мария изгибалась, прижималась ко мне, дышала.

- Войди в меня, Герман - простонала она.

Я знал, что по щекам ее льются слезы. Левой рукой взял ее между ног, приподнял и

глубоко ввел член. Она взвыла, будто дикий зверь, стала двигаться так часто, что на

спине проступила мелкая роса пота. Я поднял голову вверх, сжимая зубы. Она танцевала

все медленнее. Поднималась и опускалась, позволяя глубоко входить в нее каждый раз.

Мария, моя дикая Мария. По бедрам ее сочился белый ручей, она повернулась ко мне и

впилась в мои губы. Она была счастлива. Прикасалась к моим щекам пальцами, гладила меня,

обнимала.

- Я люблю тебя, Мария, люблю - произносил я часто и шепотом - Люблю тебя.

По прошествии нескольких дней, я уже писал на новом месте и, возможно, она права.

Здесь чистый воздух и совсем рядом с издательством, а на Грибоедова, в конце концов,

можно и прогуляться.

январь '08