Повести Белкинда. Под углом сорок пять. Из книги Эротические повести

Я ШЕЛ ПО ЛЕСНОЙ ДОРОГЕ. Внезапно появилась женщина удивительной красоты. Выше меня, наверное, на целую голову, волосы ее светились.

- Пойдем, - сказала она, - я хочу провести сегодняшний вечер с тобой…

Она пригласила меня в летающую тарелку, что стояла неподалеку, среди пирамидальных можжевельников, и в лучах заходящего солнца меняла окраску: то становилась аметистовой, то пиритовой, то малахитовой…

Мы поднялись по лестнице в жилой отсек, прошли по коридору, напомнившему мне фильм «Солярис», или, может быть, « Звездные войны», только внутри настоящего звездолета, все выглядело, конечно, дизайнестее и фантастичнее…

Из иллюминаторов открывались широкие виды, однако они изнутри представлялись совершенно иными. Растения напоминали тропические, цветы достигали неимоверных размеров, и реяли над всем этим гигантские птицы, стрекозы и мотыльки. Струились бурные реки, низвергались с высот водопады, вдалеке красовались горные пики. Ветер свободно мог проникать сквозь проемы, и казалось, что не было никаких отделяющих пластиков или стекол совсем…

Миновали роскошную библиотеку, видеотеку, еще какую-то мне совершенно непонятную «теку», и остановились на пороге спальни.

Стены, потолок в виде звездного купола, мерцающие огни – все вращалось. Голова моя закружилась, женщина подтолкнула меня вперед…

Всю непроглядную ночь меня обволакивало что-то тягучее. В ушах звучала музыка похожая на органную, иногда, правда, переходившая в шипение, какое-то бульканье, хлюпанье…

Утром я проснулся бодрый и свежий, я улыбался, но, когда я открыл глаза, то первое, что увидел – я лежу на развороченном стогу сена, а рядом со мной сопит и чмокает, и кряхтит огромная отвратительная мохнатая гусеница. Я заметил, что у нее на брюхе множество пышущих жаром отверстий и ссадин, из которых вытекает беловато-розовато-желтоватая жидкость…

Я попятился, споткнулся, упал, побежал, как был без штанов. Проколол, то ли стекляшкой, то ли железкой ногу. Доскакал до огородов, и ползком-ползком, по меже, стараясь укрыться в картофельной или свекольной ботве, добрался до своей крайней хаты или избы, или, если угодно, фанзы, поскольку я отдыхал тогда в некой отдаленной деревне, перемахнул через плетень, влез в окно, и до вечера под кроватью стучал зубами.

В ТОТ ДЕНЬ Я БЫЛО СОБРАЛСЯ УЕЗЖАТЬ, но решил позвонить напоследок поэту Самойлову Давиду Самойловичу.

- Заходите, Юра, в гости непременно, - сказал он, - и захватите, если не трудно, шампанского. Оно, говорят, продается тут рядом с нашим Астраханским переулком, в овощном магазине… Вы же сами понимаете, идиотские Горбачевские реформы, и Советские времена…

Я кое-как разыскал магазин, пробился к прилавку, купил пять бутылок, еще пару пива и заявился. У него уже сидел некто с усиками по фамилии Фиглярский.

- Вы, наверное, Юра, по своему обыкновению все деньги потратили на алкоголь? Знаю-знаю, не отнекивайтесь. Берите деньги обратно – я богатый. Скоро еду в Чехословакию. Приглашают… А может, вам в чешских кронах дать?... Значит, все-таки дать, и лучше в рублях?.. Вот здесь, правда, за две бутылки, но вам на обратный билет, думаю, хватит…

- А я вижу, Давид Самойлович, - сказал я, - что вы тут с Фиглярским уже приняли дозу и потому, чтобы вас догнать, я буду шампанское запивать пивом, а вы не обращайте внимания…

И надо сказать, что я не только догнал, но и очень даже быстро их перегнал. Они затеяли говорить о перестройке, о журнале «Огонек» (одно время популярном»), и о его главном редакторе Коротиче (ныне прочно забытом), и о какой-то встрече того с самим перестройщиком Горбачевым…

Я вышел зачем-то, может, проветриться, и прямо в коридоре натолкнулся на инопланетянку. Она взяла меня за руку и отвела в смежную с кухней комнату.

Через стенку до меня доносилось: «Горбачев… «Огонек»… Коротич-Длиннотич… Отмена цензуры»…

Мне и туда тоже хотелось: поучаствовать, побыть, что называется, в гуще исторически важных событий, на волне, на гребне, на острие, на переднем крае «перестройки и гласности», но и тут было не менее интересно. И я никак не мог оторваться, логически завершить однажды начатое, поскольку то было действительно удивительное и невиданное запредельное существо, которое поначалу я принял просто за девчонку в зеленых колготках…

Когда оно испарилось, исчезло и я, взъерошенный и протрезвевший, снова появился на кухне, я увидел единственно Давида Самойловича, который, как проголодавшийся кот, облизывая короткие усы, пытался подхватить из пачки скрюченной своей «лапкой» холодный и скользкий пельмень.

- Где ты был? – сказал он. – Тут побывали и Фазиль Искандер, и Булат, и Женя Евтушенко, и Левитанский… Коротич даже заходил, Раиса Максимовна забегала, а ты пропал куда-то, как в воду канул. Мы тебя искали-искали, все углы облазили. Они все хотели с тобой познакомиться: «Неужели, Сам Самыч? Неужели, сам Белкинд непечатный? »… Все комнаты обшарили… Где ты был?!

МЕНЯ ВКЛЮЧИЛИ В СОСТАВ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ДЕЛЕГАЦИИ. Не знаю почему, ведь ни кегебистом, ни коммунистом, ни жополизом я никогда не был, да и английским я тогда еще не владел в совершенстве, то есть вообще ни слова не знал. И с анкетами все было у меня не в порядке, и я даже состоял на учете в вендиспансере… Правда, у меня был один знакомый из МИДа, всемогущий Владимир Петрович, которому я построил фундамент для финской баньки в Кокошкино, что как раз под Москвой…

Делегация направлялась в Соединенные Штаты. Руководителем ее был небезызвестный политический манипулятор академик Арбатов. Мы посетили множество мест. Цель поездки была сугубо развлекательная, потому что, как метко выразился упомянутый Владимир Петрович, члены этой делегации (исключая меня, разумеется) «все уже в жизни видали-перевидали, вот только разве что бутерброда с дерьмом еще не едали»…

На одном из Гавайских островов мы скучали на пляже, и над лазурным, слегка волнистым блистающим океаном, в ясном прозрачном небе увидели нечто похожее на летающую тарелку. Тут же нарисовался, откуда ни возьмись, вооруженный до зубов крейсер и стал из скорострельных своих орудий палить-стрекотать по тарелке. В ответ та двинулась медленно в его сторону и зависла. Многим тогда показалось, что она как будто бы набиралась сил… Некоторые наблюдали луч, или лучик, но я лично не наблюдал… Итак, она зависла, затем внезапно исчезла, крейсер под веселым звездно-полосатым флагом довольно бодро пошел ко дну. Потом появились еще корабли. Вокруг них стали накручивать вензеля буксиры и катера. Завыли сирены. Забарражировали, набивая ритмы винтами, местные, похожие на чемоданы, вертолеты-«чинуки»…

- Умеют отдыхать, сволочи, - заметил по этому поводу академик Арбатов, и шлепком очень ловко прибил какого-то яркого экзотического сладкоголосого комара.

- Как в кино, - поддакнул обозреватель Жуков. Выкативший свой живот из полинялых семейных трусов, и с неземной тоской во взоре следивший за проходившими мимо нас крутопопыми, гибкими гелз…

- Здесь где-то Голливуд недалеко, - зачем-то и я встрял, видно, тоже захотелось быть умным.

- Ну, ты сморозил! – засмеялись академик с обозревателем.

Каково же было наше всеобщее изумление, когда поздно вечером по новостям объявили, что это было вовсе не представление, и не гала-концерт, и не съемки какого-то сериала, а из ряда вон выходящий факт, сенсация, «аксидент», и просили свидетелей сообщить…

- Всем молчать! – приказал нам Арбатов. – Иначе больше никто никуда не поедет. Не хватало нам еще каких-то сраных тарелок!

Следующим пунктом был знаменитый Лас-Вегас, где, как и положено, мы проиграли немного из выданных нам на мелкие расходы командировочных. Я продул что-то около тысячи. Остальные, как более опытные, несравненно большие суммы. И затем, на заначку от обедов и ужинов, мы всей ватагой, гурьбой побежали на какое-то шоу не шоу, но, в общем, в только для избранных, только для геев, транссексуалов и трансвеститов, страшно подпольный и мафиозный публичный дом. Многие соответственно случаю принарядились… Глупцы! Мы тогда еще не могли и представить, какой нас там ожидает конфуз, и я бы даже сказал – национальный позор! Потому что ни у кого из сорока человек делегации (включая меня) ничего не вышло, не получилось, как мы ни мучились, как ни старались, как ни пытались, ни изощрялись…

На другой день академик Арбатов срочно созвал всех в гостиничный ресторан на совещание с повесткой дня «Почему у нас не встает? », где заодно обильно опохмеляясь кока-колой смешанной с коньяком, мы догадались, что то была никакая не «провокация ЦРУ», как поначалу предлагали считать обозреватель Жуков и еще несколько выскочек из молодых, но самая обыкновенная реакция на мощные электромагнитные колебания, которым мы подвергались, наблюдая на пляже за НЛО.

ВОЗВРАЩАЮСЬ Я С РАБОТЫ ДОМОЙ, открываю двери, снимаю пальто. Еще в прихожей меня привлекают странные звуки, доносящиеся из спальни… Открываю ее и застаю свою благоверную, свою ненаглядную в известной всем зверькам и зверушкам позе, застаю ее издающей страстные звуки, в том числе и протяжные стоны, взмыленную от бешеной скачки… И тут же наездник ее, некий насекомый гигантопитек, переливающийся всеми цветами радуги, и временами исчезающий совершенно, когда скорость колебаний превышает известное количество кадров в секунду, и вижу его мучительно длинный лучевидно-молниеносный ризоид, погружаемый лишь на самую малость, но, тем не менее, заставляющий ее так елозить, биться, крутиться, вертеться, подскакивать, вскидываться и визжать, что не передать…

Не долго думая, начинаю швырять в пришельца всем, чем попало, что под руку подвернется: шваброй, лампой, Большой Советской Энциклопедией (пятьдесят с лишним томов), журнальным столом, вазой, дверцей от шкафа, ковром… Ему же, как с гуся вода, ему же все нипочем, все до лампочки и хоть бы хны! - Он же, как продолжал, так и продолжает свои упражнения, да еще, по-моему, с большим остервенением, и как бы посмеиваясь и издеваясь, и совершенно меня игнорируя. Методически, то погружает, то вынимает свой электрод или газовую, или плазменную форсунку, или джидайский меч, свой раскаленный елдометр, светодиод, смотреть на который ни физически (ослепляет), ни морально (от зависти), совсем невозможно, нет сил. Утюжит ее своим фонарем, отчего она вся содрогается, вьется и охает, рассылая туда и сюда сполохи, искрометное пламя, термитный огонь…

Я вспоминаю, что у меня под диваном старый дедов кулацкий обрез. О, с каким чувством и весь дрожа от возбуждения я влагал то, что нужно было влагать, и с каким сладострастием я спускал то, что нужно мне было спускать… Я расстрелял все заряды, израсходовал весь порох и все патроны, и никакого оргазма… То есть, я хотел сказать, результата. Этот гад, идиот, свинья, инопланетянин, в тот момент потемневший настолько, что блестели только глаза и зубы, завывая и гогоча, развивал свое черное дело…

И вот, я вырываю откуда-то провода, разгрызаю изоляцию, заголяю… Одним концом вставляю в розетку, другим же в злодея! И только тогда паразит обратил на меня внимание, продемонстрировал пасть и глазницы с мириадами страшных фасетных огней, и далее, как бы во сне, как при замедленной съемке, он вынимает свою фантастическую дубину, свой телескопический лазер, и, шандарахнув меня по башке, исчезает…

Когда я очнулся, мое сокровище мирно дышало невинным ртом, сопело, повернувшись зубками к стенке, отставив свои обаятельные полудоли, такие, видимо, привлекательные, даже для обитателей нам пока неизвестных планет… Будто и не было ничего, как ни в чем ни бывало (женщина, что возьмешь). Да и потом ни намеком, ни словом не вспоминала… Волосы, однако, на причинном месте были сильно опалены, закурчавились, а новые не росли еще несколько лет.

Кое-кто из экспертов, правда, частично потом подвергал данный случай сомнению и предполагал, что это было, скорее всего, дело рук вездесущего в те времена пресловутого КГБ. В пользу последнего говорит и тот факт, что моя первая супруга (ибо рассказывал я о ней ) спуталась потом с кегебешником…

Я ПАХАЛ ЦЕЛИНУ. Еду себе на тракторе от горизонта до горизонта и пашу. И пашу. Ножи туповаты, но почва мягкая, как творог и пашется хорошо. Дергаю себе рычагами, когда надо отжимаю фрикцион. Сколько уже сделано не видно – и не видно, сколько еще предстоит. Словом, глобальный космический масштаб. Работы невпроворот – за пайку хлеба, посыпанного крупной солью – коммунистический идеал. Сам я в форме и в прохорях – сержант танковой службы на целине.

Сумерки. Природа. Флейты голос нервный... (по приемнику «Селга») Позднее катание… Вдруг увидел светящийся предмет яйцевидной формы, мчавшийся на меня необычайно быстро. Он остановился на высоте метров ста над моей головой. Трактор и бескрайняя степь были освещены ярко, как в солнечный полдень. Жму на горный тормоз – трактор не останавливается.

Попытался заглушить двигатель. Сначала не удалось, потом заглушил. Никаких эмоций – трактор едет и едет. Показалось несколько странным. Ладно, думаю, пережду. Перемотал портянки, закурил «Приму»… Трактор ползет. «А может, деру? » - мелькнула шальная мысль. Тренированным движением ручку раз – и за борт! Но было поздно…

Кто-то схватил меня за руку. Это оказалось маленькое странно одетое существо, доходившее мне до плеча… Тут же я был схвачен тремя такими же непонятными существами. Они оторвали меня от земли, крепко держа за руки и за ноги. Помню, что еще ветром сдуло пилотку. Помню, как пытался отбиваться и, кажется, наставил им шишек и навешал несколько фонарей.

Они притащили меня в НЛО. Все четверо начали меня раздевать. Раздели донага и натерли тело какой-то ароматной жидкостью, а может быть ароматической мазью. Меня бросало то в жар, то в холод. При помощи прибора взяли кровь с той и с другой стороны подбородка… Затем они ушли, и я остался один. Я обвел взглядом помещение и увидел, что ко мне медленно приближается женщина. Она была абсолютно голая, точно так же, как и я. Она была очень красивая, но совершенно иной красоты по сравнению с теми, за которыми я наблюдал, подростком подглядывая по баням и душевым… Эта женщина молча подошла ко мне и посмотрела на меня. Вдруг она обняла меня и начала тереться своим лицом о мое. Наедине с этой женщиной я был страшно возбужден. Она издавала временами какие-то странные хрюкающие звуки, которые будто специально совершенно сбивали меня с толку, и я был ужасно зол, потому что терял от того остроту ощущений, и приходилось все начинать снова и снова, и сколько то продолжалось, не вспомнить, не определить…

Затем пришел один из команды корабля, и я оделся. По армейской привычке очень быстро, за 45 секунд. Меня подвели к металлической ступенчатой лестнице и дали понять, что я могу идти…

Что еще интересно: когда я вновь оказался в своем тракторе, то заметил, что форма моя постирана и поглажена, и выглядит как новая, пуговицы начищены и блестят, подворотничок подшит, и портянки белые-белые, как снег.

Я СОВЕРШАЛ СВОЙ ОБЫЧНЫЙ ОБХОД ТУНДРЫ, расставляя капканы на хищных мутантов. Дело происходило на Новой Земле в районе действующих атомных полигонов, где из-за обильных выбросов радиации нередко образовывались странные и опасные твари. То ли это были гигантские лемминги-трупоеды, то ли наоборот очень мелкие, с кошку, так называемые «поганые волчцы», то ли иные совершенно невообразимые существа, вроде бескрылых сов, использующих в полете реактивную тягу.

Наибольшую опасность для нас представляли «поганые волчцы» - верткие и прыткие, слюняво-кривозубые, подчас перепончато-крылые, вечно голодные, с синюшными носами и воспаленно-маниакальными окулярами, стервозы, задравшие немало личного состава дивизиона. Кто хоть раз побывал на Новой Земле, не даст мне соврать, не каждому удалось унести оттуда озябшие ноги.

Конечно, на мне, кроме лыж, было и другое специальное снаряжение: антирадиоактивный комбинезон-отражатель, сшитый из обычных, бывших в употреблении простыней, заиндевелый вещмешок с сухарями… флакон одеколона «Гвоздика» с пульверизатором – угощение для несчастных зверьков, что было для них хуже горькой редьки. Они морщились, корчились и кочевряжились, а от нескольких попавших на пархатую шкуру капель, заколдобившись, с шипением исходили на нет… Можно еще упомянуть радиометр, в котором стрелка была свернута для самоуспокоения, иначе бы он просто зашкаливал.

Было около четырех часов. Короткий северный день угасал. Я ставил капканы с подсветкой – зверь в условиях скудной на удовольствия полярной зимы лучше реагировал на разноцветные огоньки. Они перемигивались с далекими звездами.

Чтобы картина стала еще поэтичнее, я решил приложиться к парфюму. Задрал голову вверх и буквально окаменел. Прямо надо мной зависло пульсирующее облако метров трех в диаметре. Оно было похоже на яйцо без скорлупы. Только желток был красноватого цвета. От него ко мне уже тянулись не то щупальца, не то гуттаперчевые антенны. Когда они меня обхватили, меня объял ужас, так что я тут же слегка наложил в штаны. Когда же они проникли под комбинезон и приникли к моему тощему телу, я рассмеялся от щекотки, а потом как бы призадумался, потому что определенно ощутил теплые девичьи руки... ...

Меня стала мучить жажда. Я выпил всю воду из фляги, одеколон и настойку йода. Я хватал сухими губами снег, я катался в этом снегу, я вгрызался в колкие льдинки и сосал их с дикими воплями…

На обратном пути я встретил множество хищных самцов. Это была какая-то унылая демонстрация. Они брели понуро и ни на что не обращали внимания. Даже «поганые волчцы», образовав некое подобие строя, шлындали молча и не пели свои обычные боевые походные песни. Видно было, что всю эту шушеру тоже выдоил НЛО.

Я ЛЕЖАЛ В ПОСТЕЛИ, ПОВЕРНУВШИСЬ НА БОК, и вот неожиданно занавеска на окне поднялась, и в форточку влетели два существа. Это было нечто похожее на расположенные друг на друге мыльные пузыри. Но при всем при том было понятно, что это существа, несомненно, молодые и очень веселые. Они хихикали каждые пять секунд.

Они светились каким-то фиолетовым свечением, переходящим в другие цвета, а то и в целый спектр цветов, наподобие несколько примитивной цветомузыкальной установки, где при некотором разнообразии все-таки превалирует всего один, в данном случае фиолетовый цвет.

Их размеры были не более метра. Страха не было, зато чувствовалось странное оцепенение и предвкушение…

Как бы под воздействием непонятной силы я повернулся на спину и положил руки вдоль тела ладонями вверх. Существа подлетели и расположились по обе стороны от меня. Появилось ощущение, что к ладоням приставили какие-то присоски. Я не мог шевелиться, тело было будто парализовано, и только одна часть его реагировала на лунатические взгляды и любопытство. Эта часть сама собой начинала вибрировать, сама собой развивалась в узловатого кривоватого гоблина, монстра, нарцистирующего циклопа, сама собой надувалась до крайних пределов, до синевы, и, разбросав несколько капель солнечного грибного дождя, и выждав паузу, разряжалась разноцветным тропическим ливнем. Существа самозабвенно подставляли бледные щеки, бледные губы, носы, смеялись взахлеб, пузырились и прыгали на одной ножке…

С трудом я покосился в сторону и ничего кроме прикроватной тумбочки и телефона не обнаружил. Странно, что телефон все время звонил и подрагивал. Так продолжалось какое-то время. Затем существа улетели, и телефон тоже исчез. До этого случая, кстати, его там не было и в помине. Постепенно вернулась способность двигаться. Я внимательно посмотрел на то место, где находился телефон и увидел, что вместо него лежит толстая претолстая дохлая муха. Кверху лапками… В комнате чем-то пахло, отдаленно напоминая запах железной окалины и сырого картофеля… Уснул довольно быстро, спокойно и глубоко.

ОПЯТЬ МЕНЯ ЗАБРАЛИ НА ПЕРЕПОДГОТОВКУ В ПРОКЛЯТУЮ АРМИЮ. Послали в Сибирь, дали зенитку… 14 октября у нас шли полковые учебные стрельбы, наблюдать которые прибыл ни больше, ни меньше сам Главный Маршал всех войск Мудаков. Самолет тащил на длинном тросе мишень, похожую на дельтаплан, звучала команда, зенитки палили в белый свет, как в копейку.

И надо же было такому случиться, что в сектор обстрела попал НЛО. Никто не знает и не узнает, откуда он взялся и куда направлялся. Может быть, то был обычный межгалактический рейс или плановый межпространственный перелет. НЛО летел плавно, спокойно блестел перламутровой чешуей, напоминая «Титаник» иллюминацией и гигантским размером. Видно было, что там занимались своими делами: двигались, отдыхали, любили, общались… Явственно доносилась прекрасная музыка какого-то инопланетного Брамса (симфония 3, фа мажор, часть 3 – почти одно к одному).

Я так и застыл со своей грязной вонючей зениткой, с опаленными бровями, с пылью в ушах и глазах, и нечистым дыханием, в драном шлемофоне с чужой башки.

- Цель в секторе! – заорал не своим голосом раскрашенный, как попугай, бренча медальками на весь эфир, Мудаков.

- Зенитные орудия к бою! Низколетящий объект. Упреждение ноль. Разрывными. Огонь! Огонь! Огонь, б о х а в душу мать!

Раздался залп. Объект кувыркнулся и рухнул на землю. Наступила странная пауза… Только дымились и слегка зудели стволы… Впрочем, ждать оставалось недолго – какие-то доли секунды.

Сначала из объекта выползло несколько инопланетян со странными, почти свиными рыльцами. Затем они слились в единый пульсирующий шар, который с резкой вспышкой взорвался. Меня ослепило, кинуло, перевернуло, обдало коллективной блевотой. Результатом взрыва стало окаменение всех, кто оказался в эпицентре, в количестве двадцати трех человек. У меня же и у тех, кто был дальше, и у самого Мудакова окаменел только член.

Ну, тут какая уж армия? Все… обалдели. И это еще мягко сказано.

- Что ты наделал, сукин ты гад? Что ты наделал, болван! Мудак! Мудак! – вот ты кто!

- Согласен, ребята. Извините, мудак я и род мой мудацкий, и никакой от меня пользы – один только вред… Но как мне явиться теперь домой, ведь жена мне точно спуску не даст. Не поверит, не поверит же ни за что!

- А с теми, с монументами, что будем делать? – обратился к нему прапорщик.

- Отправьте на родину.

- Неподъемные, мать яти, - ответствовал прапор.

- Тогда оставьте их тут!

- Я думаю, им еще экономия выйдет – памятник ставить не надо…

- Еще одно слово! – заорал маршал, - и я тебя забью насмерть своим каменным елдаком! Оставьте меня в покое! Все! Все!.. У, подлые свиньи! – погрозил он в сторону поверженного объекта. Слезы вдруг брызнули из его глаз, и он зарыдал…

Пробовали мазать вазелином и другими разными мазями. Пробовали нагревать, охлаждать. Пробовали бить молотком. Наконец, догадались отмачивать в алкогольных напитках. Под это дело нам выдавали технический спирт. Бывало, нальем в стаканы, опустим туда причиндалы, подождем с полчаса, потом тяжко вздохнем и выпьем. Не пропадать же добру.

Что же до Мудакова, то он отмачивал в коньяке, и в конечном итоге, когда у всех размягчилось, у него задубел…

НА ПЕРЕСЕЧЕНИИ С ДОРОГОЙ, ведущей к строящемуся жилому дому, из-за двух больших валунов, навстречу мне вышли две женщины очень высокого роста, одетые в плотно облегающие их тела прозрачные, искрящиеся трико.

Они выглядели абсолютными близнецами. Я определил им лет по тридцать пять - сорок пять. Об этом говорили и морщинки у глаз, и оценивающий опытный взгляд, и разработанный рот, и объемные приятно провисшие груди, и крупные крепкие соски. Светлые волосы были уложены в пучки. На макушке у каждой – маленькая шапочка с пружинкой-антенной. Такие же антенны торчали и на крутой груди. На каждой выпуклости соответственно по одной. Ощущение было такое, будто встретил знакомых.

Неожиданно писклявым голосом, шевеля с некоторым усилием сочными губами, одна из женщин предложила с ними пойти. Метров двести или триста, я безропотно, как арестант, семенил по дороге. На обочине, напротив трансформаторной будки, стояла небольших размеров «летающая тарелка»…

У нее было титановое основание высотой около метра и прозрачный колпак, опять же с пружинкой-антенной на самом верху. По всей внутренней полости - пульт со множеством клавишных кнопок, экранов и экранчиков разной конфигурации. Два кресла на равном расстоянии друг от друга.

- Летим с нами? – сказала одна из хозяек «тарелки». Причем голос ее звучал как бы издалека и как бы отдавался от стен. Я немного смутился и признался, что у меня сегодня свидание. При этом я не узнал собственный голос. Он был таким же писклявым и металлическим, и далеким. И отзывался эхом:

- Вот я и кондомы уже купил… Кондомы… Кондомы… Купил… Купил… - и после обоюдного молчания:

- Хотите попробовать?

- Мы вашими не пользуемся, - ответили они дуэтом очень доброжелательно, - можете попробовать наш.

Одна из подруг, широко улыбаясь, протянула мне небольшой комочек, и пока я его рассматривал, она раскинула кресло, она куда-то девала свое трико, она растянула свои превеликие холмы и обнажила обширную площадь, величиной, уж ни дать ни взять, с бейсбольное поле...

- Все-таки немножко полетаем? – предложила она.

«Тарелка» бесшумно взлетела. В иллюминаторе я увидел быстро вращающийся и уменьшающийся мой городок. Летали минут сорок. Все это время я держался за талию одной из двоих, входя в нее сзади, как заводной, неотвратимо, жестко и глубоко. Временами, у меня создавалось такое странное и непонятное впечатление, что это я, и только я, привожу в действие и движение своим примитивным органическим поршнем весь их супертехнический механизм. И чем я становлюсь энергичнее, и чем острее, и проникновение мои ощущения, тем быстрее движется весь неопознанный, и в то же время познаваемый мною с каждой секундой глубже и глубже объект…

На поверку их кондом оказался до смешного маленьким. И на мой удивленный вопрос они мне ответили, что больших размеров у них не бывает, а такие, как у меня, чудесные, они видят впервые, и очень рады, просто счастливы будут испробовать, но только они сомневаются, что для этого хватит пространства…

Однако, если принять во внимание динамику нашей игры, сумму движений и неослабный азарт, у нас получился отличный «бейсбол». Конечно, я не сразу приловчился бить «битой» с размаху сильно и точно, а они как надо ловить «перчаткой». Поначалу я или промахивался, или «мяч» уходил вверх свечой. Я расцарапал «биту», а они растерли «перчатки»… Интересно, что реакция одной одновременно передавалась другой и была адекватной.

Как оказалось, антенки-пружинки были вживлены в их соски (что-то наподобие пирсинга), и когда я дотрагивался до них, то женщины теряли всякий контроль над собой, и вращали, и закатывали глаза, и клацали челюстями. Я боялся, что они меня случайно укусят, и поэтому такие эксперименты быстро прекращал.

Несмотря на то, что в «тарелке» было довольно тесно, мы кувыркались в ней как хотели…

Потом они спросили адрес моей подруги. Я сказал, что не знаю, помню дом визуально, что было правдой. Мы сделали несколько кругов над городом, прежде чем я сориентировался.

- Вот он! – вдруг узнал я. – Вон тот панельный дом. Она живет на седьмом этаже.

- А хотите, мы вас высадим на балкон? – улыбнулись они.

- А что, давайте! Представляю, как она удивится!..

Но моя земная подружка не удивилась:

- Ты что, дурачок? – спросила она. – Зачем ты закрылся на балконе? Я тебя тут жду-жду… Можно сказать, изнываю. Я тут совершенно свихнулась. Ну, ты купил, что хотел?

- Купил-купил.

- Честно говоря, я не люблю с ними, но делай, как хочешь, только быстрей начинай… я не могу больше ждать!

НЕУДЕРЖИМО ТЯНУЛО В ЛЕС, НА ЭТЮДЫ… Недалеко от станции электрички облюбовал большую поляну. Еще в дороге почувствовал необъяснимую тревогу… Солнце, то пряталось за кучевые облака, которые неслись так, будто хотели быстрее миновать лес и поляну, то жарило интенсивно, будто тоже куда-то спеша.

Я набрал хвороста и запалил костер. В близлежащих озерах и реках наловил прорву лещей, щук, линей, угрей, пескарей, окуней и плотвы. Поджарил все это на углях, приправив грибами (боровики, подосиновики, сыроежки) и картошкой с окрестных полей. Заправил лучком и петрушкой, базиликом и сельдереем с участков толстозадых садоводов-любителей… Однако, к вечеру моя тревога только усилилась. Я даже жевать старался так, чтобы не издавать лишнего шума.

Я оглянулся один раз… другой, и увидел на пригорке дискообразный объект. Его диаметр был около двадцати метров, высота метров пять. От удивления я, помню, икнул.

Из аппарата вышли три человеческие фигуры в серебристых комбинезонах и направились прямо ко мне. Впереди шла красивая голубоглазая женщина. Ее сопровождали двое стройных молодых людей значительно выше своей спутницы, но, в общем, нормального человеческого роста.

Я не был готов к такой встрече и внутренне весь напрягся. Видимо, гости это заметили. Женщина улыбнулась и, встав на цыпочки, протянув обе руки навстречу, подавшись вперед, сказала:

- Здравствуй, не бойся нас. Мы прилетели с другой планеты. Чем ты занимаешься?

- Пишу этюд.

- Это у вас называется «писать этюд»? По-моему, очень вкусное занятие.

- Да нет… Собственно, то есть, вообще-то… я собирался… Присаживайтесь. Приятного аппетита, будьте, как дома…

- А что это такое?

- Это рыба-лещ, но осторожно – она костлявая. Могу предложить что-нибудь понежнее: подлещиков, щурят, окушков и плотвичек. Могу наловить жирных перловиц, специально для вас…

- Нет-нет, перловиц не надо. Только не это! Я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду. Моллюски, да?.. У нас этих моллюсков везде навалом. Куда ни глянь – одни моллюски. Наши предки тоже произошли от двуногих моллюсков. Так, во всяком случае, некоторые считают, хотя есть и другие мнения… Пойдемте с нами в машину? – вдруг безо всякого перехода предложила она.

- Почему бы и нет…

Когда подошли, нас как бы втянуло внутрь. Там горел равномерный свет, вдоль стен пульты и приборы. В центре стоял круглый вращающийся диван. Хозяева предложили сесть. Я погрузился в удобную мягкость. Затем включился экран, и они мне продемонстрировали разные, в том числе и фривольные, так называемые сомнительные изображения. Ребята ушли, исчезли, будто в тумане. Вместо них появились две миловидные девушки.

- Вы не могли бы… раздеться, - предложила голубоглазая.

Я скинул рубашку.

- О, какие мускулы! – заверещали они и стали активно их щупать.

- А вы не могли бы… снять и все остальное, - опять предложила зачинщица. Она заметно сглотнула слюну.

- А это еще зачем? – спросил я нарочито серьезно.

- Мы бы хотели… установить один датчик…

- Ну, если датчик, тогда, пожалуйста.

Они приставили датчик (недолго думая и ничтоже сумняшеся) к тому месту, которое им показалось наиболее интересным…

Они живо сбросили с себя комбинезоны, присели на корточки рядом и стали внимательно наблюдать, прикасаясь иногда очень тонкими пальцами, отчего меня пробирало насквозь. Почти одновременно они покрылись испариной. Глаза сделались красными. Зрачки стали широкими и сверкали, как топазы или цитрины. Крупные капли пота покатились к венериным бугоркам, которые вздулись и заметно дрожали. Время от времени дрожали их бедра и слабые животы…

- Можно я к вам присяду?! – вскричала одна. Она сделала попытку встать, но ее ноги разъехались. Она шлепнулась, как лягушка, на скользкий пол.

- Нет, сначала присяду я, - уверенно прошептала другая.

- Не забывайте, что я тоже хочу! – рассмеялась голубоглазая, золотоволосая, самая, между прочим, физически развитая из них.

- Девчонки, по очереди, - вальяжно пошутил я. Хотя мне было совсем не до шуток. Меня бил озноб. Я, как дурак, улыбался.

У них была кожа сиреневого оттенка. У каждой по две пары довольно упругих грудей, на которых черные пигментные пятна имели вид концентрических кругов. Другие пятна и пятнышки были обильно рассыпаны по всему телу, где погуще, а где и пожиже, и, как потом оказалось, представляли собой ни больше ни меньше карту звездного неба. С их точки зрения. То есть с их стороны.

Из возбужденных грудей били тонкие прохладные струи, настоящая пепси-кола. Когда эта жидкость попадала на тело, то делала его чрезвычайно скользким. Мы превратились в скользкий клубок. Инопланетянки причмокивали и повизгивали самозабвенно. Я чувствовал себя в этом месиве тел одновременно пахарем, плугом и бороной…

Потом меня вывели из аппарата, сами же вернулись обратно. Вокруг диска появилось голубоватое свечение, которое становилось все светлее и ярче. Аппарат взмыл в небо и за три секунды поднялся до облаков, затем разделился на множество секторов и раскрылся в виде разрезанного апельсина…

«Ну вот, - подумалось мне, - бросили эгоистки. Прощай веселая беззаботная жизнь. Здравствуй, реальность, лужи и грязь»… Тучи недаром сгущались в течение дня. Пока я развлекался в укрытии, выпал обильный дождь и местность раскисла.

За время моих раздумий аппарат принял первоначальный вид и опустился. Девчонки снова идут ко мне. Они извиняются, что высадили меня, «потому что так надо», и предлагают совершить полет на их планету.

Входим в уже знакомый мне звездолет. Все убрано, все следы вытерты, дивана больше нет. Вместо последнего удобные кресла самолетного типа. Садимся. Голубоглазка мостится ко мне на колени, быстро и точно находит искомое, хитро улыбается – видно, что готова к полету. Я тоже. Она начинает включать приборы и заодно, будто заправская стюардесса, правда, прерывистым голосом мне сообщает:

- Полет… продлится… минут… туда… столько же и обратно… Расстояние… около… с половиной световых лет… Милый… ты можешь заказать… что-нибудь… выпить…

Наперсницы в креслах устало кивают, мол, принесем все, что твоя душа пожелает.

- Не надо, мне достаточно твоей минералки.

- Тебе приятно?.. Удивительно… У нас это вовсе не считается вкусным.

Открывается иллюминатор, и я вижу удаляющуюся Землю.

- Слушай, - спрашиваю у нее, - а почему именно я?

- Ты?.. Почему ты?.. – спрашивает она, развивая фрикции со своими приборами. – Потому что… ты яркий представитель… своей расы… Достаточно высокий… во всяком случае… выше многих… У тебя прекрасного цвета… волосы… с интерес… ным… металличес… ким… оттенком. Ты умный… и этим все… сказано… И если у тебя есть… недостатки… пусть их будет… и много, и пусть они будут… из ряда вон… но все равно, одно это качество – живой, необычный, поливалентный и толерантный ум – покроет и оправдает все… Ты… достаточно импульсивный… и бесноватый… Но умеющий скрывать эти… качества, и поначалу представляешься очень спокойным… Это вводит легко других в… заблуждение… и в конечном итоге ты же сам умело пожинаешь плоды… Ты романтик, - продолжает она, с еще большим усердием занимаясь приборами, - ты авантюрист с большой буквы… Ты типичный конквистадор… Такие, как ты, завоевали Америку и Сибирь, и завоюют другие планеты… Ты можешь проявить минутную слабость… Но точно также ты можешь собрать свою волю в кулак… и… И устроить… фейерверк…

- А почему бы вам не пообщаться с каким-нибудь нашим политиком или президентом?

- Потому что они… изначально… глупые…

- Почему?

- Много причин… Но первое то, что ни политики, ни бизнесмены… ни тому подобные ретрограды… не понимают искусство… Искусство – очень тонкая материя… И мало кому дано… Это касается и большинства… так называемых специалистов… Иные получают даже степени… магистров и докторов искусств, но… как они далеки… Искусство дает божественную силу… Потустороннее чувство реального… и фантастического… Возможность уловить тонкую грань и наметить, найти переход… Оно позволяет преодолевать и пространство, и время, и даже может предложить, если не свой эквивалент, то свой вариант… И все это, понятно, совершенно недоступно ни политикам, ни газетчикам, ни бизнесменам… Ни им подобным… Которым нужно в бирюльки играть… И только имеющий опыт… искусства, способен перейти в иной мир… и путешествовать с нами… Но, если честно, знаешь, что нас больше всего привлекло и поразило в тебе?

- И что же? – спросил я, чувствуя, что еще минута, и я разрешусь.

- То… как… ты… ловил… рыбу… руками… По-моему… далеко… не каждый… человек… способен… на… такое… Милый… Вот… уж… воистину… сказано… в здоровом… теле… здоровый… дух… … … …

Тем временем мы приближаемся к их планете. Она окутана дымкой. Вокруг планеты в одной плоскости висят светящиеся сферы значительно меньших размеров. Первое впечатление, что планета искусственная.

Посадка. Выходим. Вокруг равномерный свет. Воздух чистый и свежий, я бы даже сказал, морской. Передвигаться легче, чем на Земле. У места посадки стоят люди с подарками для меня. Среди них очень много привлекательных женщин, которые протягивают мне пригласительные пластинки и шепчут: «Приходи в гости, когда ни детишек, ни мужа не будет дома»…

Дорога каменистая. Трава как будто похожа на ту, что растет и на наших просторах, но иногда вдруг возникали светящиеся, издающие странные звуки явные чертополохи, или зеркальные лопухи. Потом оказались в каком-то здании. Стены по мере нашего продвижения причудливо изгибались, образуя замысловатые лабиринты, из которых, если бы не было сопровождающих, я бы не выбрался никогда. В одном из залов видел огромный голографический искривленный экран. На нем ритмично дышит известный орган, шевелятся объемные складки губ, выделяется и сверкает обильная натуральная слизь. Впечатление гипнотическое…

Видел, как омолаживают людей. К человеку подносили прибор, и его лицо омолаживалось сверху вниз, как будто шла тень. То же касалось и шеи, и ягодиц, и гениталий. Прямо на ваших глазах они подтягивались, свежели и наливались не понятно откуда бравшейся кровью.

Помню возникновение человека из светящейся точки. Она вырастает в размерах, перед глазами вдруг разворачиваются пейзажи, самые разные, в том числе и напоминающие земные, и вскоре появляется человек обычного вида (или почти что обычного вида). Мне показали и исчезновение: сначала возникает светящийся контур, но внутри остается темнеющая фигура. Наконец, фигура сменяется точкой. Количество людей могло внезапно увеличиваться во много раз, и все они были похожими друг на друга. Вообще, я заметил на той планете много похожих людей.

Видел вблизи гиганта с лицом сиреневого оттенка, губы крупные и растянутые, выдающийся нос – характерные черты, если не всех, то очень многих обитающих там. Это чудо было к тому же в перьях.

Видел людей ростом около метра. У них были большие головы и удлиненные конечности. Интересно было приглашать в гости целые группы подобных женщин… Я постепенно привык к их удивительной внешности и совершенно перестал обращать внимание на их «уродства», которые, как и положено, выросли со временем до уровня достоинств. Я полюбил их огромные, серые, водянистые, невыразительные глаза, их землистого цвета кожу и нервные тонкие губы, их плоские морщинистые тельца, их четырехпалые ручки, их синие, будто вымазанные чернилами пипки. Оргазм у них выражался в рыдании. Из глаз катились крокодиловы слезы. Они говорили, что испытывают, таким образом, большое облегчение и безумное счастье. Кстати, у них почти всегда был заплаканный вид. Многие почему-то хотели выглядеть иначе, они пытались улыбаться, поэтому почти всегда у них вокруг губ блуждала невротическая улыбка. Другая их страсть – это свежая рыба. Они глотали ее сырой, большими кусками или же целиком. При этом они боялись воды и понятно, что я для них был кем-то вроде героя, который ныряет с утесов, плавает, как дельфин и, под одобрительный визг и хохот, швыряет одну за другой рыбу на берег…

Видел военных. У них были дебильные лица. Они были косноязычны и не могли связать и двух слов. При встрече с вышестоящим начальством они делали повороты кругом, наклонялись, скидывали штаны, обнажая прыщавые задницы. Такое поведение называлось у них «отдание чести». Я старался держаться от них подальше.

Видел, так называемых, НОСИТЕЛЕЙ ЯЗЫКА... Пренеприятнейшие и удивительно злые и злобные, и привередливые, и дотошливые, и совершенно пустые создания, потому что говорить с ними, как правило, было не о чем, и ни о чем. Потому что они могли говорить только о себе, и только о несчастом и ущемленном своем языке... Язык у них был настолько длинный, достигавший иногда двух, а то и трех, а то и трех с половиною метров, помещался, как правило, за спиной, в прорезиненном специальном, полном слюны, рюкзаке...

Помню самое первое, что я там поел, это салат. Он был, в общем, вполне земной, по-моему, из кисло-горько-сладко-соленых огурцов, с очень вяжущим послевкусием. В основном же пища состояла из разных моллюсков, которыми действительно буквально усеяно на той планете все и вся. Достаточно сказать, что нет ни одной стены, чтобы на ней не было каких-либо моллюсков. Моллюски водятся на пустырях и в канавах, преспокойно сидят на деревьях. Их едят жареными, пареными, вареными, квашенными и сырыми.

Сначала мне не нравились квашеные моллюски, но потом я распробовал. Популярны там и соусы из тех же моллюсков и прочих морепродуктов, приготовленные методом ферментации. Интересно, что в одних частях данной планеты сравнение кого-то с моллюском может выглядеть, как ругательство: «моллюск ты заквашенный, препоганый», в других же, наоборот, представляется похвалой: «моллюсушка ты моя, квашня ненаглядная». Словом, как и везде, в выражениях нужно быть осторожным, за «базаром» надо следить…

Кстати, о языке. В нем довольно много звукоподражательных слов, а также прищелкиваний, как в очень похожем бушменском. Если возьмем глагол «оглянуться» и обозначим его щелчком, то деепричастие от него, «оглядываясь», как действие многократное, будет уже представлено в этом примере щелчками двумя, или тремя, а то и пятью в зависимости от уровня экспрессивности. Щелкают же они не только органом-языком, но и всеми пальцами рук.

Я забыл, между прочим, сказать, что кроме уже упомянутых мною четырехпалых «пипок», на данной планете остальные обитатели, как представляется, шестипалые. Хотя до меня доходили сведения, что встречаются особи и семипалые. Да что далеко ходить! Лично я познакомился и даже сдружился там с человеком, который представлял собой, ни больше, ни меньше, УХО, причем глухое. Не помню, о чем он там мне вещал, но помню, что я его понимал, а считывал я его измышления, прикасаясь к нему губами. Помню, что УХО было солоноватое. Я зык же у женщин на той планете значительно более длинный и они им выделывают такие фокусы, что только держись.

Когда говорят мужчины, то они держат язык за зубами. Женщины же постоянно его высовывают и облизывают губы и нос, и щеки, и уши. Выглядит непривычно, но сексуально…

Пробыл я там, как мне показалось, часа полтора по нашему времени и месяц по их. Проживал я в семействе голубоглазой. Два молодых человека, которых я видел в самом начале, приходились ей братцами, а молодые девчонки сестрицами. Кроме того, в их же доме еще находилось с полдюжины вполне созревших сестер, с которыми я общался сколько хотел, и когда хотел, и бессчетное количество раз, опять же, думаю, не без влияния калорийных моллюсков. Конечно, каждый понимает в меру своей испорченности, как я с ними общался, но зато сколько было совместных походов, прогулок, пробежек… А сколько было зажигательных танцев? А сколько песен?!..

Затем меня посадили в аппарат, и мы вернулись в то же самое место. На прощание расцеловались и договорились о следующей встрече, но как только я оказался на большой поляне, то забыл, где мы условились встретиться и когда.

Я долго искал свои вещи, но куда там – их, конечно, и след простыл. И этюдник, конечно, тоже тю-тю…

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ. Я на «Хонде». Рядом со мной девчонка в платочке. Прихватил по дороге, у какой-то деревни, сказала, что нам по пути… Что мне до нее? Но я не могу удержаться и пижоню, конечно, как только могу. Газу до отказу, музыка орет, откинулся, развалился, курю, корчу из себя сам не знаю кого… И знаю, что опасно, что дорога после дождя, что ментов на этом шоссе, как грязи, и каждый подлец, и каждый растопырил карман. Каждый, конечно, хороший парень, только задрочен бедностью и женой, и потому каждый просит подать. «Иначе, - говорит, - все равно придерусь, все равно о ш т р а х у ю»…

Даже не обратил внимания на появившийся над березовым лесом огненный шар.

В то же время, откуда ни возьмись, вывернула машина ГАИ:

- «Хонда»! Остановись!

- Не останавливайся, - сказала девчонка.

- «Хонда»! Остановись! Буду стрелять!

Шар двинулся наперерез и оказался впереди нас, распространяя такое сияние, что в нем почти пропала дорога, и виден был лишь небольшой участок позади машины и непосредственно перед носом. Машина начала отрываться. На спидометре быстро появилось 160… 180… Ментовский «Жигуль» приотстал. Оттуда высунулся красный мордоворот с маленьким препоганеньким автоматцем и самозабвенно, с идиотским прищуром, захлебывался огнем… (Я видел все это в зеркале заднего вида)… Девчонка вдруг расхохоталась, приоткрыла окошко, сорвала с головы платок и просунула в щель. Он был подхвачен ветром. Его понесло в сторону позорных «Жигулей»… Потом я увидел, как платок прилип на их лобовое стекло, как закрутило их дерьмовоз, перевернуло раз сто и кинуло под откос.

- Да ты ведьма! – воскликнул я, то ли с ужасом, то ли с восхищением, потому что, честно говоря, мне было совсем не жалко жестоких ментов.

Машина продолжала набирать скорость. Огненный шар, вращаясь, пульсировал. От него шел грохот и скрежет, и при этом он летел легко. Стало жарко. Я включил кондиционер…

Шар приподнялся повыше, и я стал видеть дорогу. Я увидел впереди пост ГАИ, скопище ментов, а за ними целую баррикаду из автобусов, грузовиков, там были даже асфальтоукладчик, телега и многотонный каток. Легавые кричали в мегафоны:

- «Хонда», стой!

- Стой, сволочь, кому говорят!

- Открываем огонь на поражение!

- Слушай, - сказал девчонка, - по-моему, для нас самое время заняться любовью… Дай-ка я помогу тебе расстегнуться…

- Бедный-бедный, - немного погодя проурчала она, - совсем потный, совсем вспотел…

И она очень проворно вытерла меня влажной салфеткой, а потом заботливо и нежно, как это делает кобыла жеребенку, или овца ягненку, или кошка котенку, или собака щенку, облизала необычайно длинным, шершавым, подвижным, горячим, чувствительным своим языком…

Я прикрыл глаза. Последнее, что я видел: грузовики и катки разлетаются, как спички, рассыпаются в щепки, менты взлетают, болтая руками-ногами, как тряпичные куклы, по обочине катится чья-то башка в ментовской фуражке, в зубах держит зеленые деньги – бьюсь об заклад, то были доллары!.. Взрывается бензоколонка, падает линия электропередач… Еще я вижу, как за нами пылит кавалькада машин, вся в антеннах, сиренах и противных синих проблесковых вертушках. Мы постепенно поднимаемся выше и выше, я понимаю, что мы взлетаем, и в зеркале заднего вида: ментовский же вертолет…

Я НАЗНАЧИЛ СВИДАНИЕ у «Алых парусов» одной Танюшке из Москвы.

Если про Танюшку все понятно, то «Алые паруса» - это скромная имитация парусника, оставшаяся после каких-то дурацких киносъемок. Рядом дом-музей поэта Волошина, а также земной раишко – закрытая территория Союза Писателей, или точнее, Союза Плебеев, иначе еще обзываемая писдомом…

И вот, значит, я жду ее уже минут десять, и все вглядываюсь, где же она, куда подевалась? И все глаза уже свои проглядел, и начинаю уже мысленно ругать себя за доверчивость и наивность… Но, чу! – Вон оно, юное создание, скачет по набережной Коктебеля, рассекает прибарахленный народ, вышедший прогуляться… Каблучками цок-цок! – боится, наверное, опоздать… И маленькие сиси трясь-трясь, и цветет, как майская роза. А я еще, помнится, думал купить ей цветов – и хорошо, что не купил, действительно, зачем они ей, когда она сама, как цветок.

- Приве-ет. Ой, ш а к а л а т к а. Спа-а-сиба…

Мы перелезли через забор литфондовского парка и направились без лишних слов к заветным кустам за бильярдной, где она, теплая от южного солнца, чистая от морской волны, сытая от молодого местного вина и фруктов, и диких кизиловых ягод, плавно приземлилась и раскрылась улыбчивым мотыльком.

Над нами смыкались, ритмично вздыхая, кроны акаций, курлыкали и гугукали горлицы, раскосый татарский Танюшкин лик – зеркальное отражение лика луны, и безвольное знамя над нами, в листве, Танюшкины скомканные кукольные трусы.

Но вот левым глазом я вижу, как на теннисный корт очень тихо присел довольно светлый объект.

Мы видим, как оттуда выходят толпой какие-то тени.

Мы видим, как они вдруг скукожились, притаились. И как они внезапно напали на проходившего по дорожке жирного гуманоида, с полотенцем на шее и макулатурой под мышкой.

Я узнал его: критик Феликс Абрамович Золотцев-Кузнецов! Воплощение злобы и скуки, ханжества, глупости, жадности и халявы, нередко выступавший на страницах центральных газет и журналов, по центральному радио и ТВ. Типичный нарицательный отрицательный тип всех времен и народов. И зачем он им сдался? Разве что то были сборщики яда? Или они просто на него наскочили случайно?..

И вот они его хватают, они его усыпляют, всаживают ему в задницу длинную иглу, берут пункцию… может быть, мозга и улетают прочь.

В продолжение всего того действа, а оно продлилось, наверное, минут пять или десять, мы притаились в кустах, ни живы, ни мертвы. У Танюшки из Москвы наступил спазм. Мы склещились и как ни барахтались, как ни старались, не могли разлепиться, пока я не догадался сунуть свой толстый с бородавкой указательный палец ей в нежный ректум. Танюшка вскрикнула и… отпустила.

Критик же Золотцев-Кузнецов Феликс Абрамович дал на другой день телеграмму в Правление Союза Писателей, где он сообщал, что на него напали злоумышленники - забрали свежую рукопись гениальной статьи и крупную сумму денег.

Я и раньше знал, что критики народ подлый, но чтобы до такой степени?..

Танюшка с тех пор всегда почему-то предпочитала анальный секс.

В НИЖНЕЙ ЧАСТИ ОБЪЕКТА четко был виден большой сферический купол. Но вокруг были, кажется, и поменьше. Все эти выпуклости сверкали. Внизу, по периметру, то медленно, то быстро колебались ушки-штырьки, антенны-штырьки, лапки-штырьки, а также колесики и шарики на усиках и штырьках. Аппарат был похож на бомбардировщик, но только был он раз в двадцать больше. Острый нос, раздвоенный подрубленный сзади хвост, очень короткие крылья. Там, где располагались крылья, с двух сторон дождем на землю и на крыши домов сыпались искры. Из хвостовой части непрерывно вырывались пучки огней. Иллюминаторы во весь борт, огромные и ярко освещенные. Их было шесть. Поверх аппарата, снизу и сбоку, и на некотором расстоянии от него, тянулся весь в завихрениях шлейф из светящихся всеми цветами линий, и черный пречерный клубящийся дым. Появлению загадочного объекта предшествовал гром, потрясший земную твердь, а замедленный полет сопровождался сверканием молний. «Ну вот, значит, предчувствие меня не обмануло, - подумал я, - и теперь надо быть особенно внимательным, и не пропустить самое главное»…

Я стоял на балконе, овеваемый утренним бореем, и следил за спешащим довольно далеко внизу по своим делам населением. Объект, между тем, уходя в сторону горной цепи, опускался за район новостроек...

Мое внимание привлекла необычная группа студенток, которые вместо того, чтобы идти себе спокойно по направлению к своему институту, находившемуся также в поле моего зрения, стали, как только вывернули из-за угла, по ходу (будто по команде) распределяться и вскоре к нашему многоэтажному корпусу двигались трое. Одна из них подняла голову и я по какому-то внутреннему непонятному наущению (причем, я могу поручиться, очень похожему на внушение) сделал ей знак рукой, мол, давай ко мне, давно тебя дожидаюсь, и она, кажется, улыбнувшись, радостно помахала в ответ… а затем исчезла в подъезде и я услышал, как хлопнула массивная раздрызганная на отстающих петлях входная дверь, и как с воем двинулся к ней, по ее вызову, от нажатия на затертую кнопку бледным пальчиком, громыхающий лифт. Остановка… и вот он уже неотвратимо потянулся с нарастающим гулом вверх и затормозил на моем этаже.

Не дожидаясь звонка, дрожащей рукой, и с какой-то внутренней обреченностью, но все же пытаясь в последний момент совладать с собой, открываю дверь. И вижу милое нежное существо...

- Вы поняли, кто я? – произнесла она, одарив меня глубоким взором зовущих глаз.

- Кажется, понял, - вымолвил я, - но прежде, во избежание всяческих разночтений, не могли бы Вы мне продемонстрировать... что-нибудь?..

- Я хотела бы с Вами поговорить, можно? -  И при этом она, совершенно спокойно, без тени даже досады или улыбки, достала и развернула, и показала, удостоверяющий возраст ее документ...

- Да-да, пройдите в квартиру… Не обращайте внимания на беспорядок, сейчас я уберу бумаги и вот здесь, на диване, будет, пожалуй, удобно… Садитесь и задавайте свои вопросы… Но все-таки, если честно, Вы шли не ко мне?

- Нет, именно к Вам, однако люди обычно почему-то пугаются всяких вопросников. Поэтому я даже обрадовалась, когда увидала нормальную Вашу реакцию... Итак, я бы хотела спросить, как лично Вы представляете себе историю развития общества?

- Какого общества?

- Ну, в котором живете.

- Видите ли, - замялся я, так как меня уже давно сильно привлекали ее коленки, наивно раздвинутые, на которых лежал ее тощий портфель, а на портфеле, кстати сказать, тетрадка с ее глупым списком, - видите ли… это слишком обширный, да и неуместный совершенно вопрос, потому что, сдается, было бы более актуально поговорить о том, что нам с вами близко сейчас, особенно, если иметь в виду ваши глаза с поволокой, и эти темные круги под глазами, и вожделенную подколенную перспективу (представляю, какие там меня ожидают восторги)… а также затуманенные исключительно подобными мыслями мои извилины…

- Ну, тогда расскажите сначала об этом, - вдруг сказала она, отчего я даже на несколько секунд растерялся, но затем, конечно, быстро собрался и приступил к занимательному повествованию. Признаюсь, что сначала было довольно трудно сосредоточиться, и я излагал довольно косноязычно, но постепенно вошел во вкус и предложения потекли как бы сами собой, слово за слово и превратились в сорвавшийся горный поток, по-новому расправляющий природное русло, все сметающий на пути. Предложения складывались в абзацы, абзацы в периоды, а к вечеру мы закончили несколько глав.

Она внимала всем своим существом. Она слушала, буквально открыв рот, и при этом эмоции отражались не только на ее лице, но выражались во взмахах рук и в непроизвольных поерзываниях, а также подергиваниях стройных и вполне сформированных ног. Она благодарно кивала и поддакивала всем моим, в том числе и неудачным, и даже пошлым пассажам, глаза ее просто горели от любопытства, дыхание прерывалось, а от предвкушения очередного сюжетного поворота в уголках ее милого рта копились ароматные слюни. Временами же она, по-видимому, забывалась совершенно и тогда шептала губами, повторяя произносимые мною слова. Особенно ей пришлась по вкусу волновая композиция с постепенным нарастанием динамики и экстатической кульминацией с оргастическими проявлениями. Она растворялась в контексте. Она включалась с пол-оборота. Ее несло, она желала еще и еще, и заражала энергией. Она оказалась способной к спонтанной импровизации и, медитируя, достигала экзальтации. Она была, как пьяная, и, когда перед тем как уйти собирала разбросанные там и сям свои вещи, ее заметно шатало…

На память о ней у меня осталась "тетрадка-опросник" студентки такого-то курса, такого-то факультета, такого-то института. «Одно из двух, - помнится, заключил я, задумчиво листая сей эротический сувенир, - если она с объекта, то, безусловно, уже давным-давно пребывает в иных галактических сферах, а если она действительно из расположенного невдалеке института, то, скорее всего, ее так забрало, так все у нее перевернуло, перемешало, да передернуло, что она и сама бы, наверное, рада попробовать еще раз взять интервью, да не может: забыла начисто и подъезд, и квартиру»…

Я ПРОСНУЛСЯ ОТ ЯРКОГО СВЕТА. Я жмурился. Я извивался, как червяк. Я никак не мог нащупать простыню, чтобы прикрыться, потому что сам ее куда-то затолкал, потому что она была не нужна – меня и так обволакивала душная вязкая ночь. По той же причине окна тоже были раскрыты.

Мне в руку попал будильник. Я сорвался с дивана и сделал перебежку на кухню.

Там я рассмотрел фосфоресцирующий циферблат. Стрелки показывали ровно три часа ночи.

Осторожно выглянул из-за шторы и увидел над нашим районом некий слабоосвещенный дискообразный объект, с которого кто-то явно осознанно направлял узкий луч на окна моей гостиной. И еще я заметил, что от объекта отделились и поплыли в мою сторону две фигуры. И, похоже, они были в скафандрах… «Инопланетяне, что ли опять по мою душу явились, - подумал я, - надо бы закрыть окна, а то кто их знает, что у них на уме»…

Но когда я снова появился в гостиной, я понял, что предпринимать что-нибудь поздно. На подоконнике уже стоял высокий пришелец в сером скафандре. Через мгновение рядом с ним встал еще один гуманоид в таком же скафандре. Но только второй был значительно ниже ростом, приблизительно полтора метра.

Неотрывно глядя на маленького, я медленно попятился. Тут он откинул свой шлемофон назад, и я увидел лицо девушки. Глаза ее излучали тепло, дружелюбие, ум. У меня тут же возникло чувство, что мы где-то встречались… Я представлял, конечно, жалкое зрелище: голый потный мужик стоит, прикрываясь будильником.

- Ты меня боишься? – спросила она и легко соскочила на пол.

- Не тебя, а того остолопа, что остался на подоконнике. Кто он?

- А, это робот, не обращай внимания, он уже отключен… Мне о тебе рассказывали. Я знаю, что ты многим доставил удовольствие и многих привел в экстаз. Особенно восторгались Синие Пипки… Когда они говорили о тебе – они натурально пищали и очень меня просили, если случайно тебя увижу, передать им твой адрес и что они ждут тебя в любое время дня и ночи… И еще они говорили, что ты меченый – у тебя татуировка в виде дельфина на левой руке… Таким образом, мы с тобой заочно давно знакомы и ты, я вижу, чувствуешь это…

- Слушай, - продолжала она, совершенно по-свойски прохаживаясь по квартире, - а где у тебя ванная? Я, наверное, не мылась уже сто лет…

Она сбросила скафандр на пол и, оставшись, в чем ее мать родила, прошлепала в ванную.

- Иди сюда! – прокричала она оттуда, - расскажи мне, где у тебя мыло, где шампуни? Как включается душ? Где полотенце?!.. Где мази? Где лосьоны? Где притирания?..

- А потом ты мне покажешь, как ты умеешь обращаться с инопланетянками? – спрашивала она, сидя по грудь в воде с намыленной головой и отфыркиваясь от направляемой мною воды.

- Где же ты так вымазалась, бедняга? – посочувствовал я.

- О, - рассмеялась она, - где была, там больше нету… Мы же ищем полезные ископаемые, разыскиваем наши пропавшие экспедиции, фиксируем ваши военные объекты и передвижения войск… А сколько раз ты хочешь со мной?.. А ты как предпочитаешь, спереди или сзади?..

Мы смыли вод десять и, наконец, она, сверкающая в кристальной воде, стоит передо мной.

- А это правда, - смеется она, - что ты умеешь ловить рыбу руками? А ну-ка попробуй!

И неожиданно она превратилась в изящную пятнистую верткую рыбу… Бросок!

И вот она уже бьется в моих руках. Она снова обернулась девушкой с мокрыми волосами и двумя рядами ровных жемчужных и страшно острых зубов… Она тут же при поцелуе прокусила мою губу. Из других необычностей можно отметить лишь то, что у нее была довольно волосатая шея, но это даже нравилось мне.

Потом у нас был завтрак. Она не чинилась и ела все, что давали.

- Мы ищем, в частности, татиум, - говорила она. – По-вашему это звучит, как ниобий. Ты не знаешь, где его можно достать?

- Не только знаю, - ответил я, - но и могу тебе даже нарисовать подробную карту.

- Рисовать не нужно, потому что у меня карта есть, - и она развернула невесть откуда взявшийся тонкий алюминиевый лист, в котором, несмотря на обилие ломаных и пунктирных линий, а также объемных голографических изображений, я моментально разобрался…

- Вот здесь… Вот северо-восточный район… Вот одна река, вот вторая… А вот тут, ближе к устью, на левом берегу вы найдете ниобий… Я за свои слова отвечаю.

- Как ты говоришь? Северо-восточный район?.. Обязательно полетим туда и посмотрим…И вообще, теперь, если что-нибудь такое узнаешь, то обязательно сообщай. Особенно нас интересует все, что касается ядерного, химического и бактериологического оружия…

- Святое дело! – воскликнул я, - Я выдам вам все их дерьмовые, так называемые, «государственные» секреты. По-моему, это долг каждого интеллигентного человека – перепутать планы любым поганым милитаристам, которые так самозабвенно любят ордена и медали. И всякую бижутерию и фурнитуру, и униформу, и петушиные перья, и кивера, и эполеты, и аксельбанты, и, как бы нимбы над преступной своей тупой головой, то есть фуражки, то есть блины, обычно украшенные или золотыми, или серебряными цветами, или дубовыми листьями, или иной ботанической лабудой; и которые спят и видят, как бы только кого-нибудь еще ухайдакать, прибить, придушить, чтобы заработать прибавку к зарплате…

Напоследок она меня попросила выполнить по возможности еще одну просьбу:

- Понимаешь, - сказала она, - может быть, это покажется странным, но у меня много знакомых, которые нуждаются в том же самом. То есть помыться, почистить

перышки, смазать кронштейны, немножечко отдохнуть… Небольшой завтрак им тоже не повредит… Правда, если это тебе интересно... И среди них могут оказаться весьма необычные существа…

- Если они женского пола, то милости просим – накормим, напоим и спать уложим.

- Но очень возможно, что их будет много…

- Ничего, как-нибудь разберемся.

- Я тебе верю, - сказала она, поглаживая мою грудь, - ты такой любвеобильный…

Одними из первых у меня появились карлицы и великанши. Карлицы были сантиметров по тридцать ростом. Они были шустрые и вертлявые, и очень смешливые. Бывало, что до двух десятков их набивалось под одеяло. После их посещения я всегда чувствовал прилив энергии.

Великанши вели себя спокойнее. Они входили пригнувшись. Они очень боялись что-нибудь задеть, перевернуть или разбить, но с их появлением в квартире всегда что-нибудь падало, ломалось, обрывалось, раскалывалось в щепки или превращалось в труху. Можно сказать, что это начиналось сразу же при их появлении. И если я находился, например, в другой комнате и вдруг в квартире раздавался грохот и громогласное «ой! », то я уже знал, что в комнате великанша…

Я уже знал, что когда я войду, она начнет бубнить извинения, будет смотреть исподлобья и я, так небрежно ее простивший – «ничего-ничего, не волнуйтесь,

малышка, бывает» - займу сразу все командные посты. Главное, только не горбиться и расхаживать прямо, расправив плечи и выпятив грудь, говорить четко, отрывисто и громким голосом…

Но если с карлицами было относительно легко: обложился ими, как грелками, и все, то в случаях с великаншами мне предстояло всегда погружение, и причем с головой… Для этого я натягивал на ноги резиновые галоши, а на руки перчатки, и, надев маску для подводного плавания и пристроив загубник с длинным тянущимся за ним шлангом от стиральной машины, смело отправлялся в глубину.

Сначала ползком, потом разворот, потом, упираясь спиной, головой и локтями, пытался расширить пространство. Что, надо сказать, не сразу удавалось, в виду смущения, которое нередко охватывало моих великанш, и как следствие – мышечных спазмов. Иногда я даже дудел в трубу, давая сигналы расслабиться, но это, если бывало совсем тяжело или я совсем задыхался… Включался фонарик и совершался беглый осмотр. Странное дело, но внутренний вид норы, ее волнистые стенки и своды, ее бугры и другие неровности, образования, похожие на аденоиды, ее полипы и язычки, приводили меня в состояние возбуждения. А потом еще, видимо, этот сладостный запах и запредельный вкус выделений…

И чем больше я возбуждался, тем активнее становился: напрягался, неутомимо подпрыгивал на четвереньках, юлил, сползая, стремился вверх, и крутился волчком…

Стенки становились податливей, сильно влажнели, начинали ходить волнами, поднимался горячий ветер. И, наконец, девятым валом меня, обессиленного, выплевывало наружу…

Великанши рассказывали, что обычно у себя на планете они расхаживают с зеленой змеей в правой руке и желтой змеей в левой. Я даже не стал их расспрашивать, почему они это делают, поскольку не увидел в том ничего удивительного. Мы же тоже разгуливаем с портфелями, или с картонками в нагрудных карманах, которые зовем «документами», рисуем на теле картинки, носим всякие знаки отличий и тому подобную чушь, не говоря уж о тех, что, не стесняясь, средь бела дня, расхаживают с дубинками, похожими на конский член.

На их планете в изобилии растут персиковые леса, и было приятно, раскинувшись на бедре великанши, или растянувшись на весь ее шелковистый лобок, еще не унявшийся от дрожи оргазма, отведать свежих сочных плодов… Надо еще сказать, что персики у них тоже не маленькие, примерно величиной с наши арбузы.

Что касается карлиц, то они прилетали в животах огромных орлов, аистов и лебедей. Я знал, что рождаются они на деревьях. На первый взгляд их век очень короткий – от восхода и до заката. Но в том то и дело, что согласно их ощущению времени будь на их месте мы, то должны были бы жить примерно по сотне лет. Прилетали ко мне рано утром, или в первой половине дня.

Бывали у меня существа с очень красивыми, выпуклыми и раздвоенными губами. Но во рту у них не было ни челюстей, ни зубов, да и собственно то был вовсе не рот, а именно то, что у обычных женщин внизу. У взрослеющих представительниц данного вида по краям их чувственных губ сначала появлялся пушок, а потом со временем образовывались густые окладистые усы. Так как они были «люди наоборот», языки у них росли в обратную сторону.

Посещали меня особы с зубами-сверлами. У них один зуб выдавался изо рта на три сантиметра. Они были поначалу очень свирепы, и загнать их в ванну было целой проблемой. Но после холодного душа, да расслабляющего массажа, да после завтрака, что состоял исключительно из черствого хлеба, который они рассверливали своим зубом-сверлом, они превращались в душек с мягкими лапками.

За ними, как по расписанию, следовали темноногие. Их тело было покрыто рыбьей чешуей, а между пальцев у них росли перепонки. Эти, напротив, не хотели вылезать из ванной, безбожно расплескивали воду на пол и все допытывались, нет ли у меня буревестников, поскольку они питаются исключительно буревестниками и ничем больше. Но потом, видно проголодавшись, они за милую душу трескали куриные яйца и лопали коробками конфеты «Птичье молоко».

У жителей планеты мягкотелых не было костей. Руки и ноги у них были мягкими и они спокойно, без особых усилий держались на воде, а когда спали, то завязывались узлом.

У длинноруких руки волочились по земле. Они могли, не вставая с кровати, подать кофе в постель, или что-нибудь простирнуть… Лежит, к примеру, такая длиннорукая мадам рядом с тобой, ты ей нашептываешь комплименты, а она в то же время любовно в соседней комнате наглаживает рубашки.

Трехглазые были нескольких видов. У одних третий глаз был на лбу, у других он помещался на животе, где у нас обычно пупок. Встречались и такие, у которых глаз был на правой или на левой ладони Таким образом, трехглазые этого последнего вида могли, не вынимая рук из кармана, спокойно пересчитывать находившуюся там мелочь. Правда, это в том случае, если она имелась в наличии, если они уже разжились здесь, потому что денег в обычном, земном, понимании этого слова, у них нет…

Интересно, что на их планете, в глубочайших и разветвленных горных ущельях, и по всем описаниям в настоящем царстве Аида со своими вулканами, океанами и разряженной атмосферой, водятся языкастые птицы с двумя головами, оперением красно-желтого цвета и размахом крыльев до двух километров. Поэтому трехглазые радовались, как дети, когда видели герб, представляющий собой двуглавого орла и особенно они радовались почему-то при виде монет с тем же изображением. Набивали ими карманы и без конца пересчитывали, и так увлекались, что забывали все. Они придумали себе даже игру, смысл которой состоял в угадывании: «Угадай, сколько у меня монеток в кармане? »…

Постепенно они насытили ее таким количеством правил, что для того, чтобы как-то в той игре разобраться, понадобился бы компьютер. Они же совершенно свободно производили сложнейшие расчеты в уме. Для них это было, как семечки. Сначала, выигравший, или получал или отдавал разницу, в зависимости от какой-то только им понятной сиюминутной закономерности. Потом делали прикуп, брали кредиты под проценты и под залог наличного или предполагаемого имущества, с отчислением средств на страхование и в резервный фонд. Делались оговорки на форс-мажор, например, на протуберанцы или метеоритный поток.

Общая концепция нередко строилась на проекте космической экспедиции, или на добыче особо ценной информации, которая могла бы каким-нибудь образом перевернуть или перенаправить развитие общества и науки, повлиять на экономику и опять же на наличность в кармане. Высший класс игры, как я понял, сводился к тому, чтобы вернуться к изначальной ситуации. Модели же для игры по обоюдной договоренности или по выбору одной из сторон они брали, откуда угодно… Безобидное такое времяпрепровождение. И помнится, каждый раз, когда я имел двух таких увлеченно играющих девушек, я удивлялся, какие они все-таки умные, а я, который пристраивается в то же время то к одной, то к другой и добывает таким способом себе столь нехитрое удовольствие, какой же я все-таки примитивный… Кстати, поскольку они были голенькие и карманов у них быть не могло, то они свои монетки прятали под подушкой.

Я еще забыл сказать, что эти трехглазые совершенно не нуждались в зеркале. Достаточно было навести ладонь должным образом…

Однажды ко мне ввалились толпой бабенки с человечьими туловищами и лошадиными ногами покрытые шерстяными попонами и навьюченные всяческим барахлом. Они хлестали сами себя нагайками по ногам и носились по комнатам быстрее ветра с криками «га! га! га! ». Одну мне все-таки удалось при помощи лассо отловить, а затем и стреножить. Остальные же вырвались и ускакали по крышам в неизвестном направлении. Переполошили всех соседей, если не весь район. Стреноженная оставалась у меня примерно с неделю: убирала, готовила, мыла посуду, выполняла другие приятные обязанности. На безрыбье, как говорится, и рак рыба. Чтобы она не слишком цокала своими копытами, я обворачивал их полотенцами. Она очень любила читать книги и газеты, которые, прочитав от корки до корки, тут же проглатывала. Я поинтересовался, почему она ни минуты не может стоять спокойно и даже когда стоит, бесконечно перебирает ногами. Ответ поразил меня своей простотой: «По привычке». На планете кентавров полным-полно летающих кровососов, от которых, можно спастись только бегством. У нее на коже было несколько шрамов – следы укусов безжалостных насекомых. Грудь у нее была настолько огромная, что она ее почти все время придерживала руками…

И подобных посетителей у меня было столько, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. Временами я даже подумывал, уж не подрабатывает ли на моей простоте какое-нибудь туристическое бюро…

Их у меня перебывало так много, что было бы, наверное, невозможно толком о них рассказать, если бы я не вспомнил, что в одной книге, а именно в «Китайской мифологии», я уже встречал нечто напоминающее. Разыскать книгу не составило труда. Я открыл главу «Удивительные жители дальних стран» и обнаружил почти всех, с которыми мне встречаться уже пришлось, и тех, с которыми встретиться мне, возможно, еще предстоит.

Post scriptum. Как-то, в первом часу, то ли дня, то ли ночи, меня посетило и вовсе умопомрачительное существо. Прекрасный голос, густые шелковистые локоны, длинные ресницы, сочные губы. Да и во всем остальном это была настоящая супермодель. Она будто бы только вот-вот сошла с подиумов Нью-Йорка или Парижа, или Шанхая, чтобы присесть на краешек стула в нашей Тьмутаракани.

На ней были дорогие меха. Под мехами платье с блестками. Под платьем тонкое нижнее белье. Волосяной покров прикрывал mons pubis настолько, насколько нужно. Грудь соразмерная, с крупными сосками, которые слегка сжимались, когда я прикасался губами. Glans clitoridis некрупный, НЛО-образный. Прикосновение к нему языком с последующим непродолжительным раздражением быстро вызывало легкую перистальтику брюшных мышц и обильные выделения. На вкус приемлемые.

Далее, пальпируя ostium vaginae и стенки vaginae, и шейку упругой uterus, я тоже не нашел заметных отличий. Пенис, введенный в полость vaginae, вел себя адекватно.

Сжимая и разжимая кольцевые мышцы, а также совершая встречные телодвижения и вонзая в мою спину острые ноготки, она умело предотвращала преждевременные извержения, так что каждый раз в полном изнеможении мы достигали оргазма одновременно. Глаза у нее закатывались, губы синели, она долго лежала как бы без признаков жизни. Я тоже, в полудреме находившийся рядом, время от времени ощущал пробегающий сквозь все мое тело вздрог…

Таким образом, резюмируя нашу встречу, я могу с уверенностью сказать, что самое удивительное было в ней то, что она НИЧЕМ не отличалась от ранее встреченных мною женщин земных.

Затем к окну подплыл некий обтекаемый, весь в зализах и обводах, объект, больше похожий, пожалуй, на какой-либо последней модели «Феррари», или ручной сборки «Бугатти», или «Ламбарджини», или пока еще секретный «Ниссан», где за тонированным стеклом сидел мрачный водила… и уплыла в неизвестном направлении; на прощание вполне по земному, улыбнувшись устало и, послав мне воздушный поцелуй, пальчиками в модной перчатке…

Post post scriptum. Жители планеты женщин недавно мне объяснили, как они обходятся без мужчин. Особи женского пола там обитают на суше, а ради размножения или за наслаждением они забираются в водоемы, где стаями ходят туда-сюда активные спермии. Чтобы не замерзнуть в холодной воде и не потратить время впустую, лучше всего, как они говорили, дождаться нереста, когда поверхность буквально кипит от гибких, шланговидно-упругих, неутомимых и юрких созданий. Женщины входят в воду по грудь и расставляют руки так, чтобы открыть подмышки, ибо там и расположены у них роскошные аккуратного вида детородные органы.

Можно представить себе мое удивление, мою досаду, мой ужас, когда в первый раз я не нашел то, что искал в обычном для этого месте. Вообще ничего. Там было пусто!.. Я чуть не рехнулся, честное слово! И только тогда, когда девушка рассмеялась и, высоко подняв руки, с юмором несколько раз прокричала: «Сдаюсь!.. Сдаюсь! », я с облегчением и несказанной радостью увидел искомое…

Входить же в теплое озеро или море они не советуют – там обитают гигантские сперматозавры…

ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ, ДОПИВ ВТОРУЮ БУТЫЛКУ ВОДКИ, я вспомнил, что забыл покормить гусей и, захватив из чулана хлеб и зерно, отправился давать птицам корм. Вдруг я заметил, что всегда сопровождавшая меня дворняжка на этот раз отказалась идти со мной.

- Жучка, Жучка! – позвал я.

- Я не пойду, - огрызнулась собака.

Вот тебе на. Всегда бегала, высунув язык, всегда путалась под ногами, а теперь «не пойду»? ..

- Пошли, кому сказали… Давай-давай… Это что за фокусы такие?

- Ну чего пристал, как банный лист. Сказала не пойду – значит, не пойду.

- Почему?

- Потому что боюсь!

Засыпав корм, я ушел спать, но среди ночи, открыв глаза и почему-то с особой ясностью припомнив предыдущий эпизод, подскочил, как ошпаренный – правда, что ли, она говорящая?

Я посмотрел на собаку. Она мирно и чутко дремала, по временам приподнимая брови и веки… Голова моя кружилась. К тому же тошнило. Мне становилось все хуже и хуже. Язык будто прилип к гортани. Я им пошевелил, но ничего не смог выговорить.

- Ав! Ав! – неожиданно залаял я.

- Отстань! – капризно вякнула шавка.

«Ну и дела, - с трудом подумал я, - может, водка некачественная была? » Встав и с опаской переступив через свою собаку, пошел на птичий двор…

В сарае стоял густой жирный запах гусятины. Десять поджаристых тушек покоились на зеркальных блюдах. Я еще, помню, их пересчитал. Так и есть – десять штук, ровно столько, сколько у меня было гусей, еще пару часов назад так радостно и озабоченно гоготавших при виде хозяина… На краю алюминиевого стола блестела запотевшая от холода миска с водой… Я бессознательно потянулся и, обливаясь, сделал несколько глубоких глотков. Вода была явно из моего колодца – мне ли не знать свою воду?.. Внимание привлекли стеклянные клизмы, которые были воткнуты в тушки и слабо мерцали.

Как раз в тот момент, когда я стал присматриваться, одна из клизм раскалилась, зазвучала, как зуммер, а тушка, в которой она торчала, стала испаряться прямо на глазах… Клизма сиротливо звякнула о поднос.

За первой тушкой стала таять вторая.

- Что же это делается, а?! – завопил я и начал сбивать горячие клизмы на пол… Они падали и рассыпались в пыль. Остановив, таким образом, процесс исчезновения, я отщипнул гусятины. От нее валил пар и мне, чтобы не обжечься, пришлось дуть на пальцы. Она оказалась вкусноты отменной! Но главное, что я почувствовал, что с каждым проглоченным куском голова успокаивается, а мысли становятся все ясней…

- Посмотрите на красавца! – раздался довольно низкий голос. – Посмотрите, как он жрет наших гусей!

Я чуть не подавился от такой наглости. В дверном проеме стояли трое. Люди не люди. Собаки не собаки… Во всяком случае в их физиономиях было что-то собачье. Кажется, форма верхней губы. Нос и глаза их были прикрыты чем-то вроде решетки из спиралей, образующих сложный орнамент.

- Мы тут готовили, готовили, а он, собака, трескает за обе щеки.

- Сами вы собаки, - хотел сказать я, но вместо того оскалил зубы, как-то странно весь подобрался, так что даже волосы затопорщились, и неожиданно залаял:

- Это мои гуси! Мои гуси!

- Да сам ты собака! – засмеялся один.

- Собака и есть, - усмехнулся другой.

- Собака и есть, - поддержал третий.

- Сами вы собаки, - засмеялся я, и при этом еще раз хрипло и с натугой пролаял:

- Собаки проклятые!

- Да сам ты, сам ты собака! – пролаяли они хором в ответ. – Сам ты собака проклятая! Лучше вместо того, чтобы жрать, помог бы нам разобраться с поленьями.

- Что, какие поленья?!

И тут я, гонимый предчувствием, выбежал во двор и увидел некий прозрачный объект, и около него таких же существ, в таких же полумасках и в подобных же одеяниях, и увидел, что там они чего-то химичат с моими дровами, которые я сам купил, сам привез, сам колол, сам сложил.

- Чего это вы тут делаете?! – заорал я.

- А ты как думаешь? – ответил самый важный из них. – Не видишь, что ли, что мы занимаемся тут исследованиями, а ты мешаешь, шумишь, создаешь совершенно ненужный, излишний ажиотаж…

- Да не исследованиями вы тут занимались, а гусей моих воруете и дрова!

- Что такое «воровать»? Мы не понимаем, - пожали они плечами.

В это самое время, те, что были в сарае, вышли облизываясь. Посередине двора топталась в снегу неизвестно откуда взявшаяся девчонка. Она заметно дрожала, но тем не менее кокетничала, вертела задом и пританцовывала, задирая чуть не выше головы сама себе платье.

- Эй, ребята, давай ее погоняем, - раздался голос, и они принялись бегать за ней кругами.

- А ты чего, деревня, остановился, - включайся, нечего тут балдеть! – крикнул кто-то из них, и я тоже побежал вместе с ними, не представляя толком, что они собираются делать. Но когда одному, самому противному, удалось обхватить девчонку сзади и начать возмутительное свое непотребство – так во всяком случае мне тогда показалось со стороны – и, когда она, которая стала подыгрывать с видимым удовольствием (даже слюни текли), вдруг заорала визгливым голосом «помогите! », я понял, что надо и мне как-нибудь действовать, и я подхватил дубину, и давай охаживать оглоеда:

- Эй ты, козел, отойди! А ну слазь, свинья! Ты что не слышишь, собака?!

Потом была вспышка и потеря сознания. Потом, уже утром, вышел на затоптанный и совершенно разгромленный двор.

- Ну ты нажрался вчера… - сказала соседка тетя Нюша, - гонялся за своей Жучкой с дрекольем…

- Странно, - сказал я, - ведь вы знаете, тетя Нюша, что гуси вообще-то славятся своей бурной реакцией на посторонние шумы, а также вам должно быть известно и то, что они, таким образом, однажды спасли Рим, а тут ни гу-гу. Вы не находите это странным?

- Чаво? – спросила тетя Нюша.

- Я говорю, гуси где? Вот незадача…

- Да мазурики их, поди, уж и съели давно. Отродясь таких кобелей не видала. Огромные, лохматые, озорные и лаяй!

- А куда потом делись они?

- А я почем знаю? Как сучку твою, сучечку твою, Жучку, покрыли они, так за поленницу… и пропали.

- А сама-то она куда подевалась, не знаете?

- Так и она с ними ускакала. Я все видала. Вот тут вота вот, за фикусом все ховалась и шпиенила… А как они за поленницу-то убегли и сгинули там, то тогда ты посередь двора объявился, на четыре кости свои пал, и всю ночь на Луну собакой лаял, и волком выл… Жуть такая, что не передать…

Но больше тетя Нюша тогда из-за слабой освещенности ничего не приметила.

И потом, между прочим, некоторые детали того происшествия мало помалу вернулись ко мне, и картина в общих чертах сделалась мне ясна. А немного погодя, месяцев через восемь, снится мне женщина… Не так чтобы красавица, но и не слишком дурная собой.

- Здравствуй, - говорит.

- Здравствуй, - отвечаю.

- Ты меня еще помнишь?

- Что-то не очень, - отвечаю я ей. – Разве вас всех упомнишь? Но глаза будто знакомые и, кажется, я где-то уже видел ваш влажный нос, и эти милые тонкие усы…

Она улыбнулась:

- Я твоя Жучка. Передаю тебе привет с планеты собак. Мои друзья тоже передают тебе приветы и просят не обижаться. Мы, например, вовсе не обижаемся. Жаль, что ты с нами не полетел, хотя мы и предлагали тебе.

- Ха, еще чего не хватало! Чтобы вы там меня посадили на цепь?

- Что ты, что ты? Разве так можно? У нас здесь каждый живет, как хочет, и гуляет каждый сам по себе… Ты бы, например, такой озабоченный, мог бы спокойно с утра до вечера гоняться за столь милым тебе женским полом, и причем совершенно открыто. У нас же тут, что певица Мадонна, что принцесса Турандот, что супермодель Лахудра – если сначала не укусила, то смело напрыгивай и вперед…

- Если кто-нибудь не обгонит, - добавил я, - а вас там, не трудно догадаться, ухарей и без меня хоть отбавляй…

На несколько секунд сеанс связи прервался, но затем она появилась вновь.

- Извини, - сказала она, - что я тебя тогда ввела в заблуждение и взывала о помощи. Сама не понимаю, чего я орала, хотя на самом деле мне было даже слишком приятно…

- Все вы сучки такие, - ответствовал я.

Интересно, что ни словом она не обмолвилась, ни о гусях, ни о дровах, которых тоже пропало изрядно, и которые они, видимо, использовали тогда в качестве топлива или растопки, скорее всего, они действительно не отделяют свое от чужого…

И еще она не обмолвилась, не дала даже понять, не намекнула, во сколько же ей обошелся тот супердальний наш космический разговор. Думаю, что расплатилась она за него не одним мешком сладких костей.

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК, АМУРСКИЙ УТЕС, ПРОМЕНАД. Я шагаю, ритмично вдыхаю и выдыхаю, я почти отдыхаю.

Величаво плывут облака. Одно, будто гигантская черепаха. Оно вращается медленно вокруг оси. Поворот влево и вправо. Оно уходит несколько вверх и затем опускается на столько же вниз. Оно водит жалом, как бы вынюхивая чего. Я различал сварные швы и заклепки, ржавые стыки и петли, и наледь…

Внезапно, со страшным скрежетом, гулом открылся отсек и оттуда буквально выпал пронзительный свет, и нарастающим комом, лавиной, разбрасывая клубящийся дым, рванул к балюстраде, ударил к моим ногам, подняв к тому же еще и клубы искрящейся пыли и прошлогодние листья, и обнажил все вокруг.

В глубине отсека, в глубине коридора я различил силуэт. Что то была женщина, сомнений у меня не было никаких. Еще бы мне не хватало из своих желаний соткать себе мужика… Свет, как уже сказано, ослеплял, но в то же время мне почему-то казалось, что я ее вижу. Я сразу включился в нее. У меня все похолодело внутри, и мое сердце забилось-забилось и сжалось от мысли, что она на своей черепахе проплывет мимо и луч навсегда пропадет. Больше того – я сразу влюбился: «Пусть безволосая – пусть… – прошептал я. – Пусть в птичьих перьях – пусть… Пусть без ушей – пусть! Пусть маленький птичий нос – пусть! Пусть… пусть… пусть…» - повторял я, как заклинание.

Она сделала мне знак рукой.

- Иди ко мне, - позвала она. Я не поручусь, что я слышал голос. И, по-моему, это было не похоже на телепатию.

- Иди ко мне, - повторила она.

- Я?

- Да, ты! Ты!.. Беги же скорей, пока не погас связующий луч!..

- Где я? – спросил я, задыхаясь от ужасного бега.

- Рапююта э йоукосо! – произнес не ее, но механический голос на чистом японском языке. Словосочетание означало «добро пожаловать на Лапуту»…

Я заметил, что птичье ее оперение не что иное, как своеобразный плотно облегающий комбинезон, плавно переходящий в обтекаемый шлемофон. Женщина насмешливо улыбалась. Двери с грохотом затворились. Пол стал вибрировать. В иллюминаторы я увидел, как мы сделали разворот над Хабаровском, а потом под углом в сорок пять градусов взмыли вверх…

Как я вскоре узнал, меня подхватил челнок. Сама же Лапута находилась в двух часах лета.

Столица этого летающего острова и окружающие ее поля и леса, а также еще несколько городов, городков и деревень находятся под колпаком. Здесь есть искусственная луна и искусственное солнце, и подходящая атмосфера, так что остров полностью автономен и, пожалуй, его можно сравнить с обитаемым астероидом.

С внешней стороны Лапута – ледяной остров, ведь в заоблачных сферах, где она пребывает нередко, необычайно холодно. К тому же основная база Лапуты, приуроченная к нашей планете, находится в Антарктиде. Стоит ли говорить, что там она сливается совершенно с окружающим безмолвным пейзажем… «Уж не связаны ли с этим фактом известные дыры в озоновом слое Земли? » - помнится, как-то подумалось мне, но уточнять и наводить справки не стал. Еще чего доброго посчитали бы, что я вмешиваюсь в их дела…

Известно, также, что полярники разных стран, как дураки, на своих вездеходах со своим скарбом не раз бороздили лапутянские небесные своды по внешней дуге, но не могли даже представить, какой опасности себя подвергают, надумай лапутяне сорваться, к примеру, в космос. И не знали, конечно, что под ними, в ледяной и базальтовой толще цветущая страна с тропическим климатом и своим внутренним морем, со множеством сказочных островов, где в горах и подводных пещерах водятся настоящие драконы, а в девственных лесах растут нефритовые деревья, распевают сладкоголосые фениксы и мелькают среди камней девятихвостые лисицы… Где города полны всевозможных материальных удовольствий и горячих изнывающих женщин.

В старой части столицы Лапуты узкие улицы, как, скажем, в центре Амстердама, и лапутяне там обычно отдыхают в многочисленных кафе и ресторанах, и там есть такие же «розовые» витрины, где стоят девчонки и зазывают прохожих. Но только в отличие от скучноватого Амстердама они это делают не за пятьдесят или сто задрипанных гульденов, а совершенно бесплатно.

- Я не проститутка, я честная давалка, - сказала девушка, к которой я зашел. – Может быть, и глупо так сразу представляться, но это, чтобы ты знал, потому что я вижу, что ты «гайджин», то есть нездешний.

Она задернула штору, чтобы к нам не заглядывали любопытные, и не проникал солнечный свет.

- Ты японка? – спросил я.

- А что, похоже?

- Да… в общем-то, да…

- Нет, я кореянка, - продолжала она, снимая черные чулки и отстегивая многочисленные резинки, которые нужны для того, чтобы возбуждать.

- Возбуждают, да? – улыбнулась она.

- Ясное дело… - вымолвил я.

- И как давно ты сюда прибыл?

- Вчера… Вот только проспался, помылся, побрился и сразу сюда…

- Ну и как тебе здесь нравится?

- А тебе?

- Мне лично, - сказала она, продолжая задумчиво отстегивать резинки, - на Лапуте очень нравится, и если бы даже можно было отсюда уехать, я бы никуда не поехала… Я, например, люблю путешествовать, и уже побывала практически во всех странах, не говоря о Луне, Марсе, удивительном Фобосе, коварном Тритоне, или о сплошь тропической планете Зонс, где, как в раю, круглый год ходят нагишом, практически не заботясь о хлебе насущном, потому что все необходимое произрастает на деревьях… Да… С одной стороны, поначалу, когда я только-только попала сюда сирота-сиротой, я, честно говоря, не представляла, как я буду добывать себе средства к существованию, но вот нашла себе это веселое занятие и, между прочим, оказалось, что я девушка такого склада, что мне просто необходимо в день сменить минимум двух партнеров… Иначе просто скучно… - продолжала она, извиваясь змеей, потому что вылезала из шелковой рубашки, а затем прыгая то на одной, то на другой ноге, потому что стаскивала кукольные штанишки… - Может быть, когда я стану постарше, я как-нибудь успокоюсь?.. Следующая за мной таиландка, есть девочки европейского типа. Рано утром и до полудня, когда я учусь в школе, в этой витрине стоит индианка…

Здесь, в центре города, много учреждений, офисов и «кайшаины», то есть служащие кампаний, а также «какариины», то есть чиновники, забегают к нам даже во время обеда… От этого они лучше работают и поэтому муниципалитет нам платит зарплату… Кроме того, для всех очевидно, что мы являемся своеобразным городским украшением. Конечно, мы можем брать и деньги, и мы берем, когда нам дают, но я лично считаю, что девушке легкого поведения они почти не нужны. Ну, может быть, самую малость… Другое дело какому-нибудь морщинистому, лысому, слюнявому Члену Парламента они вполне могут пригодиться, потому что деньги у нас магнитные, точнее эквивалентны определенному количеству магнитного вещества, на котором, как ты, безусловно, знаешь покоится наша Лапута. И такой Член, имея достаточно, вполне может оказывать влияние на политику общества, на стратегический курс, даже на выбор маршрута, хотя, конечно, в рамках общего бюджета магнетизма, который у нас лимитирован и уравновешен…

- Который у нас уравновешен, - повторила она, легко усаживаясь мне на колени…

- Что делать… что делать, - говорила она, - если я маловата для тебя… - Но подождем немного… Но вот, кажется, разошлось… И таким образом, как ты заметил, я большая лапутянская патриотка… И я думаю, что ты согласишься со мной, когда узнаешь Лапуту поглубже… Поглубже… Поглубже… Ты уже, наверное, заметил, что здесь и дышится легче… И сладкое здесь более сладкое, - говорила она, прикасаясь к моим губам, такая разговорчивая попалась, - и влажное здесь более влажное… И скользкое здесь более скользкое, и сочное здесь более сочное… Ты чувствуешь?.. Ты чувствуешь разницу?..

- Да, - подтвердила моя подруга, что меня поджидала в кафе, та самая, которая подхватила меня в затруханном Хабаровске, - здесь совершенно иной магнетизм, и если ты читал нормальные книги, то должен знать, что наши магниты описаны еще у Свифта… Тебе нравится пиво? Закажи себе еще…

Она рассказала, что было время, когда Лапута практически исчезла, или, во всяком случае, была на грани исчезновения. В результате внутренних, в основном, конфликтов и, как следствие, разразившихся диких гражданских войн. И сейчас Лапута даже внешне совершенно иная…

- Ты слушаешь меня? – спросила моя лапутянка посредине своего рассказа. – Ну хорошо, если тебе нравится держать руку там, то держи. Мне тоже нормально… - она рассмеялась. – Что поделаешь, если тянет… Там магнит?.. Я думаю, самый мягкий магнит…

Оказалось, что основную роль в возрождении сыграли японцы. Они не только вдохнули новую жизнь и сохранили тайну, смысл которой заключается в том, что Лапута по сути своей всегда должна оставаться в тени, но дали также и свой язык, который, впрочем, изначально был очень близок лапутянскому; привнесли все лучшее от своей культуры, общественное устройство и даже свой внешний облик. Лапутяне – на первый взгляд вылитые японцы, но есть все-таки одно обстоятельство, которое их отличает. Дело в том, что лапутянские женщины яйцекладущие…

- Но послушай! – вдруг вскрикнула она. – Мы же с тобой даже не познакомились. Меня зовут 01 14 ПУ РА ШИ ТОРУ ВА МУСА СУРУ СОТО ВА СУМИАРУ РАПУТА ПА ШИРАТАРУ ШИРА СУ РА ШИРАФУ ВА МИ ТО МОПА ДАТАМИ РА МАТАРО ВА КЕ ТЦУ Е У КИ РА ВО СА ПУ РУ ПАТЦУ ФУ ДЖИ СОО ИУ ПА РО САПАРА НА СУПА ВА ИЕ СУТАРА САТО ДЖИ ФУРАПУРА АРИТАТАКА РА 08 112 14…

- Подожди-подожди, - перебил я, - я же все равно с первого раза не запомню.

- Ну, тогда зови меня просто Лили, сказала она…

Кстати, в розовом квартале великое множество самых разных стрип-шоу, где я без зазрения совести пропадал и днями, и ночами, и зимой, и летом, и трезвый, и пьяный, и больной, и здоровый…

Через какое-то время я устроился на работу. Моя лапутянка Лили любила меня без памяти, но я вовсе не собирался сидеть у нее на шее. К тому же, она оказалась замужем, и у нее был целый выводок ребятишек.

Я трудился среди природы, напоминавшей мне картины Гогена. Там были хижины, пальмы, множество плодов, прекрасная лагуна. Была, правда, и отдельная огороженная колючей проволокой территория. Оттуда, из длинных бараков, почти постоянно доносились басовитые крики. Не часто, но все же случалось, когда я мог наблюдать и самих обитателей. Это были мужики, довольно крупные и волосатые, и с огромными причиндалами. Они целыми днями жрали и пили вино. На ферме их кормили толчеными орехами, моллюсками, в частности, устрицами и еще мне неизвестными овощами, похожими на сельдерей и на сладкий картофель, безмерно повышающими потенцию и заставляющими вообще забыть кто ты и откуда, и думать только о том, чтобы как можно быстрее и как-нибудь подоиться, особенно, если ты, как те ребята с фермы, не мужчина, а настоящий мужлан. Их доили два раза в сутки, утром и вечером.

Что касается меня, то я, как уже сказано, резвился на воле и во время рабочего дня должен был наподобие быка-пробника наскакивать на «маток» и покрывать их. Или наскоро, или затягивая процесс на свое усмотрение. Для тонуса мне тоже выдавали орехи, мед и шоколадки, которые я относил детишкам Лили. Свой спецпаек я запивал превосходным красным вином. Скоро я сделался полусумасшедшим и по десяти раз за смену наскакивал на самок, самочек и даже самищ. Все до одной с интересом поглядывали на меня и всячески пытались завоевать мое расположение. Иногда же, как фурии или менады сами атаковали меня втроем или вчетвером, и тогда приходилось защищаться… Как раз таких, доведенных до кондиции особей (иначе «доилок») и отправляли к мужланам.

Я проработал, таким образом, пять лет, периодически под строгим надзором, совершая командировки в Японию «за материалом», то есть, иначе говоря, за девчонками, которые подписывали контракты на добровольной основе и именно отсюда, между прочим, происходит и мое знание этой не менее удивительной страны. Кстати, многие богатые и хитрые японцы уже давно понастроили себе на летающем острове просторные дачи… Недалеко от нашей была ферма, на которой выращивали гигантских рептилий. Время от времени их пугали там громкой музыкой. Ящеры отбрасывали хвосты, которые служители собирали. Эти хвосты считались деликатесами.

Вообще, лапутянки очень сексуальные. Лили, к примеру, каждый месяц выдавала по яйцу, которое затем еще примерно месяц носила между своих объемистых и упругих грудей, беременея то ли от меня, то ли от мужа. Все дети были похожи на нее – в этом сказывалась, без сомнения, сила ее натуры. На мужчин я почти не обращал внимания, кроме случаев, когда они меня доставали, то есть, когда мне ну никак было их не обойти. По этому поводу можно сказать, что на Лапуте, как и в Японии, слишком развит бюрократический аппарат, и есть там подобные же, так называемые «мигрантские» офисы, где сидят весьма неприятные и зловредные чиновники, обалдевшие от работы и, как следствие этого, заболевшие ксенофобией. Я заметил также, что лапутяне обоего пола, довольно большие лентяи, но очень любят показывать свое старание и таким образом старание служит прикрытием для их лени. Отсюда происходит их скрытность и замкнутость. Отсюда, скорее всего, их любовь к автоматике и робототехнике. Основные жизненные инстинкты питает безмерная зависть. То есть прежде, чем уйти в мир иной, они хотят получить то, что имеют другие, хотя бы и в меньшей степени, хотя бы и визуально, например, посредством экскурсии. И, возможно, это покажется странным, но нечто подобное я улавливал и в Японии.

Мне еще крупно повезло, потому что я на Лапуте занимался любимым делом чего нельзя сказать об остальных иностранцах. Они работают уборщиками, продавцами на улицах, в лучшем случае занимаются проституцией или преподают языки. Есть, правда, на телевидении пара-тройка попугаев, которые вовсю хвалят лапутян, подобно нескольким европейцам, которые занимаются тем же в Японии и получают, конечно, дай-дай, не нам с вами чета. Но и они имеют некое подобие волчьего билета, разновидности вида на жительство, с отпечатком указательного своего пальца и должны периодически отмечаться у противных «Ньюкокуканрикекуин»-ов в мигрантском офисе, и есть места, куда им, как иностранцам, вход воспрещен. Это, как и в Японии, могут быть некоторые дискотеки, стрип-шоу, бары или гольф-клубы.

Однако, даже столь похожим японцам натурализоваться на Лапуте практически невозможно, потому что лапутяне, как уже было сказано, рождаются из яиц и сами несут яйца, а японцы этого делать не умеют и никогда этому не научатся, хотя краем уха мне и доводилось слышать, что ими ведутся какие-то бесполезные изыскания. Лапутяне же после рождения всегда сохраняют скорлупу, и фрагменты ее потом обязательно вкрапливают в удостоверение личности. Скорлупе посвящены книги, работают институты скорлупы, по скорлупе защищают диссертации. Короче, носятся они со своими скорлупками, как курицы со своими яйцами. Подделка скорлупы карается по закону и здесь лапутяне беспощадны. Они просто дают мошеннику дюжину рисовых лепешек, пинка под зад, и выгоняют с острова. Впрочем, нарушителей режима проживания тоже не жалуют. Их или выселяют, или отправляют на фермы, а то и еще хуже – на опыты. И, безусловно, такая исключительность лапутян накладывает на них отпечаток в виде некоторого высокомерия, которое как-нибудь, да проявляется: в косом взгляде, в откровенных запрещениях, а то и в обычных высказываниях.

- Видишь ли, - сказала однажды Лили в отеле для любовных встреч, по лапутянски «рабу хотеру», - вся эта ваша цивилизация очень смешная. Вы к простейшим вещам идете слишком долгим путем. Например, для того, чтобы воссоздать музыку и сообщения вам нужны какие-то конструкции и сложные искусственные детали, хотя вы умеете выращивать кристаллы, вы знаете их уникальные свойства и вы на верном пути… Иногда, знаешь, достаточно найти несколько подходящих камней, чтобы услышать и увидеть все ваши станции и очень-очень далекие миры… И все эти гигантские плотины тоже можно заменить установкой величиной со спичечный коробок…

- А чтобы улавливать мысли на расстоянии, нужно уметь считывать потенциалы, - только и всего. И здесь даже не нужны никакие приборы, - говорила она в другой раз, когда мы проводили наши отпуска на море и сидели на открытой веранде в виду скалистых гор и грозных катящихся валов, и зеленого с серебристым отблеском неба. – Понимаешь, эти потенциалы создаются в ротовой полости, ведь когда мы думаем, то у нас непроизвольно движется и язык. Один звук создается с участием неба и зубов, другой еще и носовой полостью, третий или четвертый с участием горла. Есть звуки закрытые и звуки открытые, на создание каждого идет разное количество энергии, но схема образования, в основе своей, в общем-то, одинакова, то есть, иначе говоря, каждый отдельный звук имеет вполне определенную форму. У нас даже есть скульпторы-монументалисты, которые украшают улицы своеобразными композициями…

- Теперь ясно, что это такое! – даже подпрыгнул я. – А то мне все время не давали покоя эти гигантские штуковины, понаставленные на ваших центральных и самых красивых улицах и проспектах. – «Что же это такое? – всегда думал я. – Извиняясь, похожее внешне на лошадиный помет. Что же это такое? »… А это, значит, звуки такие…

- Иногда эти скульптурные звуки представляют собою фонемы, иногда слова, иногда и целые фразы, - добавила Лили.

- Ты, наверное, думаешь, - сказала как-то она, раскинувшись на широкой вращающейся кровати, и, насколько помню, это было опять в «рабу хотеру» - отеле любви, - ты, наверное, думаешь, что находишься в той же временной точке и, безусловно, не представляешь, что сейчас по отношению к вашему миру, наше местоположение соответствует тому, которое было на Земле семнадцать тысяч лет назад. Иначе говоря, мы сейчас в далеком прошлом. Это расцвет цивилизации, которая расположена значительно западнее Египта, в глубине цветущей Сахары… Это время самое оптимальное для Лапуты и большей частью мы находимся там, хотя в результате гравитационных прогонов мы совершаем переходы и в другие рискованные времена… Собственно, когда я говорю «там» - это, чтобы тебе было понятнее, потому что это на самом деле «здесь», и это наше, мое и твое время…

- Интересно получается, - сказал я. – Получается, что вы можете попасть в любую точку и прошлого и будущего в результате этих ваших гравитационных прогонов и, задержавшись там, прожить и их жизнь, или часть жизни, а потом вернуться обратно туда, откуда начали. И, таким образом, вы практически вечны?

- Да, если сравнить наши возможности наблюдать и чувствовать время с вашими скромными возможностями, то мы по отношению к вам чуть ли не вечны. Но у нас есть все же и свое внутреннее метаболическое время, и вернуться «туда, откуда начали», как ты говоришь, мы не можем, и тот отрезок, который мы прожили «там» всегда прибавляется.

Есть и определенный контингент так называемых временных эмигрантов, которые предпочитают оставаться в каком-нибудь из времен, просто потому, что это им нравится… Иногда они остаются до конца, но чаще все-таки возвращаются, исчезая, таким образом, для остающихся «там» и, как обычно, лишь слегка озадачивая их. Думаю, что и о тебе, мой милый, там забудут или даже забыли. Я была в вашем будущем и знаю, что многие дутые фигурки уже позабыты. Всего через каких-то пятьдесят лет никто уже не вспомнит ни С., возомнившего себя Львом Толстым, ни Российскую Федерацию, которую постигла участь Югославии, или, скажем, Австро-Венгрии, ни банального Б., ни Г., ни Ж…

- Но если ты доставишь меня в ту точку, откуда взяла, то меня не забудут… Ну, хотя бы… раньше срока…

- А ты очень этого хочешь?

- Ты знаешь, пожалуй, что да. Какая-то необъяснимая тоска по своему пространству, знакомым и незнакомым людям, друзьям… Я прекрасно знаю, что я им не очень-то нужен и они, пожалуй, были бы даже рады, если бы я пропал. С концом. Но дело в том, что и они, и реалии их жизни нужны мне, потому что это дает мне ощущение времени…

Короче говоря, моя подруга сделала так, как я просил, взяв с меня обещание, что мы еще обязательно когда-нибудь встретимся.

Я снова оказался на прежнем месте. С тем лишь отличием от себя прежнего, что я был старше на пять лет, и карманы мои ломились от денег. Я устроил грандиозную попойку для всех девчонок, какие оказались в кафе «Утес», поил их шампанским и кормил шоколадом. Буфетчицы любви во мне не чаяли и стояли на ушах… Правда, потом, как бывает в этом мире, нагрянули бандюги, но я успел сделать ноги.

Поспрашивайте в Хабаровске: у жадных до удовольствий девчонок, у сисястых буфетчиц, у крутых мужиков, у фотографа, который делал общий снимок в мае 1993 года. Они еще долго будут меня вспоминать.