Диптих

ДИПТИХ

ДВА ВНУТРЕННИХ МОНОЛОГА

ПРЕДИСЛОВИЕ ПУБЛИКАТОРА ДЛЯ РУССКОГО ИЗДАНИЯ

Переехав в очередной раз, я оказался в древнем городе Майнце на легендарной реке Рейн. Майнц славен древним романским собором 11 века, имеет бронзовый памятник первопечатнику Ивану Гутенбергу. Хотя мы все прекрасно знаем, что первопечатник только один – Иван Фёдоров. Есть в Майнце и другие достопримечательности.

В кладовке под крышей, принадлежащей моей квартире, я нашел большую картонную коробку, на ней стояло: «Стекло, обращаться осторожно! ». В коробке ничего не было, кроме старой обёрточной бумаги, корочки засохшего хлеба, винной пробки из португальской коры и толстой – общей – ученической тетради, лежащей на самом дне. Тетрадь была почти вся заполнена. Один из текстов назывался: «Диптих, два внутренних монолога». Почерк был очень хороший, можно факсимильно издавать. Текст подписан инициалами – V. F., но это не В. Ф., Вадим Филимонов это я, публикатор. V. F. может быть Виктор Франкенштайн, но он же в том веке жил, с двумя диагональными крестами и вертикалью посередине. И, насколько известно, V. F. не оставил письменных следов, он другие следы оставлял... Да и нравы, и достижения науки отраженные в тексте – из наших дней. Мы живём во времена Всеобщей декларации прав человека; защиты национальных и сексуальных меньшинств, интернета; почти полной победы одного меньшинства над всеми прочими большинствами вместе взятыми. Какой уж тут Франкенштайн. Да и чернила похожи на Waterman, Bleu Florida, высшего качества. А может это Виктория Фальконе? Но оставим решение этого вопроса специалистам. Кто написал? Он или она? Если написано хорошо, то имеет ли это значение? Тем более, что Он сегодня, может стать Ею завтра и наоборот. Тут и Гёте в фартуке с Мефистфелем за левым плечом проблемы не разрешит.

В тетради есть и другие тексты и почерк такой же разборчивый. Но эти тексты, на мой взгляд , из другого века – с двумя диагональными крестами и вертикальной чертой после них. А пока, вперёд читатель! Насладимся чтением, тем более, что текст короткий – не утомимся.

В. Ф.2000 год.

ОНА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

« Опять переезд! Была такая большая квартира, высокие потолки, лепнина, полукруглые вверху окна – 19 век, через них солнце рисовало на стенах удивительные световые арки. Я, обнаженная, примеряла эти арки к себе и становилась в косой столб света. Было тепло от солнца и внизу живота возникало вожделённое желание или желанное вожделение?. Ни одного мужика под боком, мой бедный Курт не выдержал и послал меня на ***, оставив мне детей. Но я на него не в обиде, сама виновата, а на детей он всегда давал деньги. Мой младший сын, ему уже двенадцать, скоро поллюции начнутся и он станет онанировать, кажется любит меня. Опять я почти всю бутылку пива высосала незаметно для себя. Сколько ещё осталось? О-о-о, кажется хватит до утра. Как я буду стирать трусы забрызганные молодой спермой? Этот запах... А утром сперма может ещё и не успеет высохнуть, можно будет потрогать её. Между большим и указательным пальцами она растянется в тонкую нитку, как мои сопли в детстве. Но это же не кровосмесительство, не инцест? Даже поговорить об этом не с кем. Любопытно, сколько матерей думают как я? Много, наверно, но это запретная тема, табу. Кажется я понемногу балдею от пива.

Моя дочурка, как незаметно ей стало пятнадцать лет. Я долго кормила её грудью, она доводила меня почти до оргазма присосавшись к моему соску. Теперь она выше меня ростом и давно уже трахается. Парень у неё на четыре года старше, этакий бугай... Из них так и брызжет половая энергия. Они так шумят ночью за стенкой, что я хватаюсь за свою свечку не самую толстую и длинную, облизываю её и засаживаю в свою розовую пещеру. Я могу переживать вагинальный оргазм и горжусь этим. Многие бедняжки ничего не чувствуют в ****е, только клитор и спасает их. Завидую ли я своей дочурке? Кажется, нет, но иногда так трудно понять саму себя. Вру ли я самой себе? Если да, то бессознательно. А возможно ли врать себе бессознательно?

Мой отец! Как смел он обзывать меня bastard! Мне уже за сорок, но я постоянно вспоминаю: bastard! bastard! Насколько я знаю, я его законная дочка. Почему это так ранит меня? Ну обругал и обругал, сколко десятилетий прошло, пора бы уже и забыть, а у меня всё ещё звучит в ушах bastard! Лучше бы он выебал меня. Может потому и забыть не могу, что вместо отцовского члена или любви я получила – bastard. А мать тоже хороша, наслаждается с отцом достатком, а мне шиш. В Соцамте говорят, чтобы к родителям за помощью обращалась: произвели на свет, так должны и отвечать за своё произведение. Разумеется, я видела своего отца обнаженым, мы ведь в Германии живём, а не в каком-нибудь «Третьем мире». Иногда, на пляже, его член сжимался и становился похожим на член моего сына сегодня. А иногда он вырастал, как у лошади или слона. Мне становилось немного жутко, непонятные желания пробегали по телу. Было больно представить, что такое чудовище сможет влезть в мою маленькую розовую дырочку, которую я исследовала с помощью зеркала еще лет в десять-одиннадцать. Или тем более в мой рот, хотя во сне у меня иногда оказывался во рту чей-то член. Чей – не помню. Примерно в том же возрасте я начала мастурбировать. У меня не было брата и мне не с кем было играть в «маму и папу», как многие дети делают.

Кто мне может помочь? Никто, сама себе помочь не могу, да и не переношу когда мне указывают, что я должна делать. Пью, курю, ебусь с кем попало. Ненавижу себя иногда, в зеркало смотреть не могу, хотя я и не уродка. Эта бутылка последняя, даю себе слово. Это у меня такая техника безопасности. Я боюсь отключиться, мне и двух бытылок пива хватает, чтобы обалдеть. Алкоголик я или нет? Трудно сказать...

Да, так этот переезд. Соцамт перестал платить за большую квартиру и я нашла меньшую, дешевле. Мой бывший и почти все мои ёбари помогали таскать мебель на четвёртый этаж. Дом чистенький, соседи, кажется, нормальные нормальная ли я?. Я не очень-то суеверная, в Бога не верю, но что-то колдовское есть в моих отношениях с дверями. Мы таскали мебель и барахло, лето, окна – нараспашку. У меня не хватило ума подпереть дверь и – хлоп, сквозняк захлопнул дверь. В квартире никого, ключи тоже внутри остались. Мы стоим на площадке загромождённой мебелью и детскими матрацами. Что делать? Вышел сосед из квартиры напротив, сказал что-то сочувственное по-английски. Англичанин? Американец? Голубые глаза, блондинистый, борода рыжеватая с проседью, интересно... Мне бы всё о ебле думать, а как в квартиру попасть? Помощники вряд ли согласятся со мной на лестнице ночевать. Жарко, хорошо ещё что моя щель не капает постоянно, не сочится болотистой влагой. Хотя, есть минусы, чтобы засунуть член в себя, приходится плевать на ладошку, но зато трусы целый день сухие, а могу и вовсе без трусов ходить, дразнить этих кобелей. Теперь выпить хочется. Влагалище это и влагать и влага, какая же я иногда умная.

Почему на меня так бросаются иностранцы? как будто с голодного острова. Мой теперешний Джон из Австралии, но Австралия, кажется, не остров, а континент. Плохо я в школе училась, а теперь бы пригодилась информация. Ох уж этот Джон! Втрескался в меня по уши, пьянствует днями и ночами, страдает от ревности. Разрешения на работу у него нет, но если найдёт место, то получит и разрешение. Но он не говорит по-немецки. Его ревность начинает раздражать меня. Пьянство совсем не способствует потенции, просто не стоит, когда мне хочется. Я хожу в гости, приглашаю с собой и Джона, но он отказывается, что-то параноидальное сидит в нём. Ревнует всё больше и больше, подозревает, что я ебусь со всеми встречными и поперечными. Однажды, сильно выпивши, я вернулась домой часа в три ночи, ключи от парадной оставила Джону. Звоню, он, сука, не открывает! Зима, холодно. Не ночевать же на пороге. Позвонила этому американцу – соседу по лестничной площадке. Он открыл мне дверь, даже не разозлившись со сна. Я плакала, еле стояла на ногах, плохо всё помню. Сунула ключ – не лезет, дверь на внутреннем запоре. Джон решил меня наказать и не пустить меня к себе же домой! Сосед пригласил меня зайти погреться. Посидели на кухне. Он предложил мне чай, но я отказалась, у меня была с собой бутылка пива. Я пила из большой чёрной кружки, можно было и из белой, но я выбрала чёрную. Бутылку он передал мне через несколько дней, я получила за неё деньги обратно. Такая забота! Я как будто случайно прижалась к нему, он обнял меня. Мне было так плохо... Я готова была отдаться ему, но в нескольких метрах, за дверями, был этот псих. Пошла опять пробовать дверь и она открылась. Я демонстрировала соседу, какая я несчастная, в свою квартиру попасть не могу. Мне нужно было сочувствие и жалость. Джон, пьяный, начал бредить новой ревностью, к соседу напротив. Я дала Джону по морде, он ещё спрашивает – за что? и выставила его вещи на лестничную площадку. Потом сжалилась, да и скандалов с шумом не люблю. Я тихоня и застенчивая. В квартире кругом горели свечи, он дрыхнул пьяный при зажжённых свечах! Так можно и весь дом спалить, хорошо, что мои дети были у отца в это время.

Но что-то мне не додумать до конца об этом переезде скоро ещё один предстоит. Мы уже хотели через балкон в квартиру пробраться, но балконная дверь была закрыта. Наконец, через хаузмайстера, нашли ключи и перетаскали все вещи наверх. Я была совершенно замудохана: выпила, завалилась не раздеваясь в постель и заснула. Нам всем досталось по комнате. Дочка выкрасила свою комнату светло-розовой краской и хотела захватить мою двухспальную кровать, но я не дала, самой нужна. Она слушает один о тот же компакт диск, свой любимый. Однажды, американец напротив, спросил меня – люблю ли я поп музыку. Пришлось оправдываться и посоветовать ему поговорить самому с дочкой. Ему эта идея явно не понравилась, не захотел вмешиваться в воспитание моих детей. Теперь мои дети сбежали от меня к отцу. Думаю, что они сидят теперь между двух стульев, но всё же обидно... Соцамт сразу перестал платить мне за детей. Надо искать новую квартиру, как я устала от всего этого и от себя самой. Дочка, во время визитов, спит со мной в большой кровати. Она обожает эту кровать. Сын и дочь навещают меня в разные дни. Каждый хочет меня целиком, не деля ни с кем. Во время визитов детей я не пью и курю на балконе. Хотя моя дочка начала курить с двенадцати лет, а трахаться – лет с четырнадцати.

Да, ведь мой Отелло-Джон улетел в Австралию и теперь разоряется на регулярные телефонные звонки. Наверное, его мать оплачивает телефонные счета, хотя Джону уже за пятьдесят лет. А мне наплевать, когда он звонит – я кладу трубку на пол, ищу сигареты,- у меня беспорядок в квартире, хотя я и чистокровная немка, - зажигалку, пью пиво. На моей широкой кровати, поперёк её, лежит сосед американец. Вот ревновал Джон и наревновал мне нового любовника. Он лет на десять старше меня, но у него ещё стоит и он так рычит в оргазме, что приходится ему рот закрывать ладошкой, чтобы всех соседей не разбудить, что они будут думать обо мне. Джон ревнует меня даже из Австралии сколько до неё километров? надо в атласе посмотреть и спрашивает о соседе напротив. Конечно, я не говорю, что он лежит напротив меня, на это у меня соображения хватает. Я не вру, говорю, что сосед хочет помочь мне избавиться от алкоголизма, дал мне книгу основателя движения Анонимных Алкоголиков. А то что мы ****ся – это наше личное дело и никого кроме нас не касается. Да, у меня теперь два американца: сосед и другой, с которым я познакомилась на лечебном курорте. Там я пробыла три недели, нервы подлечивала, Джон совсем доканал меня. Он и на курорте не давал мне покоя своими звонками. Алкоголичка я или нет? Сосед дал мне такую карточку Анонимных Алкоголиков: 12 ступеней и 12 традиций. Когда Джон увидел или я сама показала ему, люблю хвастаться подарками эту карточку, то швырнул её в сторону и сказал, что знает это движение. Думаю всё же, что я алкоголичка, о чём и сказала доктору на курорте. Он не поверил, мои внутренности в порядке. Но я ведь действительно завишу от бутылки и мне это неприятно. Утреннее беспамятство, чувство вины и неизвестности кого я убила?, тревога, головная боль, все симптомы «на лице», хорошо ещё, что меня не тошнит. И ещё я страдаю от собственного вранья, но не могу же я всех своих ёбарей представлять друг другу как ёбарей. Или мне хочется чтобы они все дрались до крови из-за меня, а я как сучка стояла бы в стороне и ожидала победы сильнейшего?

У мужиков собственнические взгляды на женщину: один раз дала и уже считает, что я его навечно. А я ничья, я люблю свободу и не моя вина, что у кобелей стоит и они сразу суют свой нос мне под хвост. Конечно, мне это нравится, льстит когда тебя глазом облизывают, ебут глазом. Конечно, я люблю мужиков, их страсть, их оргазм. Люблю, когда они и в пипку и в попку трахают меня. Позволяю писать в свою пипку: тепло, течёт по ногам, приятно, только щиплет немного внутри. Даже их мочу пью а они мою. Никакой это не разврат, кто это может устанавливать правила любви или ебли? Никто! И запах спермы люблю, люблю облизывать член вынутый из моей пещерки – так я сама себя, можно сказать, сосу. Недавно проверилась на СПИД – реакция отрицательная. Здорова я как корова, вот только нервы иногда сдают. Надо бросить пить, а потом и курить.

Мне нужна дружба! Устала кричать об этом. Но как можно дружить с мужиком?! Они сразу если не импотент, не педик, конечно хотят меня трахнуть, пощупать, облизать, засунуть свой язык в пипку, а то и в попку, - это мне, правда, нравится, - завладеть мной, застолбить свой золотоносный или нефтяной? участок. И не понимают, дурачки, что я в тот же вечер дам другому и даже буду немного страдать от этого – ведь я же не люблю лгать. Но я знакомлю моих ёбарей иначе. Я рассказываю им друг о друге: показываю открытки, письма, фотографии, картины, книги с их публикациями. Конечно, я не говорю о том, что сплю с ними со всеми. Но иногда запутываюсь и не помню что кому рассказала. Соседу напротив рассказала о своём новом американце, что он стал моим любовником после австралийца. А Тэду – это новый американец – я показала письма Джона и он сказал, чтобы я послала к чёрту такого ревнивца, пусть он там в Австралии кенгуру ****, а если не догнать – так овец. Правда, не пришлось бы нам потом это мясо есть. Но когда мы трахнулись с соседом, я всё забыла и начала плести историю о том, что новый американец спал в пустой комнате дочери. На Пасху я ездила с Тэдом к нему домой. Он познакомил меня со своим сыном пятнадцати лет. Мне что-то стало там неудобно, так на душе плохо, что я напилась как сапожник. Тэд меня выругал. Он служил в аримии США, остался в Германии, разведён, ему 55 лет, у него стоит ещё довольно часто. Но чтобы по настоящему меня трахнуть, он сначала должен засунуть язык по самый корень в мою попку, потом дело идёт как по маслу.

Соседу я рассказала о поездке к Тэду на три дня ведь я же не люблю врать, но тут и дурак не поверит, что я три дня спала в «другой комнате». А ещё мне недавно стало так плохо или это пиво и солнце на балконе, - где я с голой задницей загараю, наплевать на зрителей, - так расслабляюще на меня подействовали, что я позвонила соседу и мы пошли ко мне. Никак не запомнить его имя, хотя могла бы в телефонную книгу заглянуть, там и имя и фамилия, и даже адрес напечатаны. И когда он уже был во мне, и смотрел мне в глаза своими голубыми, я сказала, что забыла как его звать. Он не обиделся, перевернул меня раком, назвал своё имя и кончил в меня. В этот раз он не убежал сразу мыться, как в первый раз, а начал ласкать мою мокрую от спермы промежность, клитор, дырку. Я говорила ему, что так никто ещё не делал со мной, стонала, вытягивалась и кончила второй раз. Это был очень глубокий оргазм, он должно быть чувствовал как сжимаются мои попка и пипка. Потом мы лежали, отдыхали, он дышал как паровоз. Он хорошо чувствует меня: когда у него вытекла последняя капля спермы – он на пальце протянул её мне. Было вкусно.

А до этого, то есть до того, как мы трахнулись, опять звонил Джон, опять я искала сигареты, опять сосед лежал на моей широкой гостеприимной кровати, опять я врала, а я так не люблю врать! Сосед не спрашивает меня о детях, такой тактичный. А Джон, из Австралии сколько до неё километров? так и не заглянула в атлас, мучил меня расспросами: когда будет гостить сын, когда – дочка. Я заплакала, я всегда плачу, когда звонит Джон. Сосед хорошо переносит мои слёзы, я это заметила, так что слёзы, как средство воздействия, с ним не годятся. На мне было домашнее платье, просто цветастая тряпка держащаяся петлёй на шее, спина открытая, разрез от пупа до пола. Я сидела на полу, подтянув колени к подбородку, слушала всю эту муть признесённую за тысячи километров от меня сколько стоит такой разговор? и плакала. Сосед лежал так, что ему был видет мой коротко подстриженный треугольник. Я незаметно раздвнула ноги пошире, чтобы была видна и розовая щель. Мне было приятно, и этот взгляд, совсем не жадный, немного утешал меня. Теперь он всё просит меня отрастить волосы на ****е и под мышками, говорит, что это ему нужно для его фотографических задач. Не буду, всем не угодишь. Я купила всего две бутылки пива и дала себе слово больше не пить сегодня. Одну я уже прикончила, теперь подожду открывать другую. Это такое сладострастие, знать что у тебя есть выпивка и сдерживать, сдерживать себя. Сдерживать, пока желание хлебнуть не начнёт душить тебя – этакий мазохизм со счастливым концом. А пиво холодное, из холодильника, теперь жарко и бутылка, пока я пью, потеет крупными каплями. Иногда я охлаждаю свою возбуждённую пипку холодной, потной бутылкой и вздрагиваю от её прикосновения.

А как мы трахнулись первый раз с моим соседом? Мы встретились на лестнице, он заботливо спросил о моём самочувствии, предложил зайти к нему. Была суббота и мой бывший должен был привезти сына на побывку. Мне что-то не сиделось, ведь я была уже одна, этот мудила Джон укатился, предварительно написав записку соседу с извинениями. Как я пыталась однажды пригласить соседа на ужин, а Джон подыхал от ревности. Всё же я иногда большая сволочь. Я решила заглянуть к соседу из любопытства. Позвонила, он открыл дверь, был явно обрадован, пригласил войти. Я вошла, но так-как у него нельзя курить, то пригласила к себе. Он начал искать какую-то книгу, нашёл и мы пошли ко мне. Мне всё ещё было никак не запомнить его имя. Говорили о том, о сём. Он показал мне публикации своих фотографий. Они мне понравились. Было интересно, чей это член, точнее, голова члена, так гармонично лежит на морской раковине закрученной спиралью. Но я постеснялась спросить его. Трезвая я очень стеснительная. Я попросила оставить книгу у себя чтобы потом показать своему приятелю фотографу, похвастаться. После моих заверений, что я аккуратно обращаюсь с книгами, он согласился дать мне её на время. Довольно скоро и неожиданно для меня он попросил меня позировать ему. Я почему-то согласилась и обещала придти, когда сын будет смотреть телевизор. Мы расстались даже не прикоснувшись друг к другу, это меня немного задело.

Сын в этот раз вёл себя безобразно: критиковал меня, советовал бриться у меня немного волос на скулах, жульничал во время настольной игры и больно щипал меня. Одновременно он вёл себя как собственник, а этого я не переношу даже от собственного ребёнка. В итоге он довёл меня до слёз, ушёл из дома, вернулся, можно сказать – на стену лез. Я позвонила бывшему и он приехал за сыном. Я не чувствовала себя виноватой, но на душе было говённо. Хорошо, что я закупила две бутылки пива. Начала потихоньку прихлёбывать пиво и утешаться. Ни минуты я не забывала об обещании позировать соседу. Почему я пообещала – сама не понимаю. Теперь мне было так одиноко. Я позвонила соседу и пригласила его к себе. Он довольно раскрепощённый человек, уселся на кровати, а когда позвонил Джон, то даже растянулся поперёк неё. Я сказала, что допью своё пиво и мы пойдём к нему. Мне было немного страшно, ведь я совсем не знаю его. Но убить он меня, надеюсь, не убъёт, а если выебет, то так мне и надо. Я начала немного балдеть от выпитого и как обычно жаловалась на свою жизнь, детей, родителей. Он терпеливо и внимательно слушал, а этого-то мне и надо было. Как-то бессознательно я соблазняла его. Или он меня? или мы оба соблазняли друг друга? Мы раньше уже немного обнимались, когда я убегала от Джона. Однажды, я даже пригласила соседа на ужин, но он почувствовал в этом провокацию и вежливо отказался.

Да, ещё раньше, сосед немного объяснил мне о позировании. Нужно было снять лифчик и трусы часа за полтора-два до работы, чтобы с тела исчезли полоски от белья. Я, конечно, всё это забыла, и теперь он, видя меня в джинсах, напомнил об этих следах. Мы вместе исследовали следы от джинсов на моих боках и животе. Я послушно переоделась в широченные шаровары оставшиеся от кого-то из мужиков и потом заляпала их спермой соседа. Переодеваясь – между джинсами и шароварами – я зачем-то окликнула его и он мельком увидел мой аккуратно подстриженный треугольник. Конечно, я соблазняла его, как сучка. Мы немного потанцевали и я почувствовала, как у него встаёт член, когда прижималась к нему и одновременно поддерживала сползающие шаровары. Но я ведь тоже не из камня, и я люблю целоваться – мой язык оказался у него во рту.

Интересно, как это всё выглядит со стороны? Спровадила детей к отцу чтобы свободно трахаться с Джоном, а сегодня он в Австралии сколько же километров до Австралии? Скоро последние свои мозги пропью. Теперь не смогла найти общий язык с сыном и танцую с соседом, торчу от его точащего члена. Ну не сучка ли я? Нет, не сучка. Они сами захотели к отцу, а теперь сидят между двух стульев или так нехорошо думать?. А мне разве хорошо? Соцамт больше не платит на детей и эта квартира мне теперь не по карману. Через три месяца надо переезжать, опять. Брошу всю эту мебель к чёрту или оставлю соседу. Хотя ему, кажется, ничего не надо, живёт как и полагается жить бедному художнику. Всё же я сильная женщина. Сколько дерьма на меня свалилось, или сама на себя вывалила? а всё ещё живу и мужики стоят в очереди: выбирай себе по вкусу, росту, размеру, цвету, запаху. Красота. Хоть роман пиши с моей жизни, или, по крайней мере, повесть. Хочу ли я мстить всем мужчинам? Кто же я такая? Разве плохо приносить радость, пусть даже мужикам? Но зачем они мне все нужны? Я могу удовлетворить себя пальцем или свечкой. На вибратор денег нет, да раньше, при детях, не очень-то им пошумишь ночью.

Как моя дочка в детстве вертелась перед зеркалом, всегда хотела быть самой красивой. Вот была бы подходящей моделью соседу. С позированием ничего у меня не получилось, хотя он всё приготовил. Комната почти голая, с обывательской точки зрения. На стене висел громадный фон из бумаги с расплывающимся кругом. Стояли вспышки на высоких ногах до самого потолка. Свет был очень яркий, мне было страшно. Когда он взял в руки камеру с длинным чёрным объективом, выдвинул вперёд солнечную бленду, как залупу, то это оказался конский член. Я истерически засмеялась, присела на корточки, закрыла лицо руками и сказала, что не могу. Он начал меня упокаивать. Хотела бы я быть мужчиной? Не знаю. А лесбиянкой? Немного, иногда. Сказал, что в камере нет плёнки. Не настаивал на позировании, осторожно прикасалася ко мне. Я была обнажена по пояс, руки скрестила на груди, не знала что делать. Позировать мне расхотелось, а может и раньше не хотелось, но я не могла грубо отказать. Он меня всё успокаивал и мы оказались в объятиях друг у друга. Но тут он проявил немецкую дисциплинированность, сказав, что сначала работа, а потом всё остальное. Мне понравилось это "всё отстальное", знаю я этих мужиков.

Решили, что съёмки сегодня не будет, а про себя-то я решила – никогда не будет, но ему не сказала, чтобы не спугнуть. Кто тут на кого охотится? Он начал учить меня некоторым позам. Показал «восьмёрку», я действительно закручивалась как спираль, понравилось; позу с упором на одну ногу, как старинные статуи стоят, что-то ещё. Я всё повторяла, не уверена, что очень успешно. Стало похоже на игру, я успокоилась. Одна из поз была «соблазн». Я должна была вертеть своей маленькой задницей и представлять себе, что соблазняю кого-то. Это мне ещё больше понравилось. Я решила, что это несправедливо – один одетый, другой нет, и начала снимать с него одежду. Он не дался, а снял с себя всё сам. Оказался довольно хорошо сложенным, почти худым, без волос на теле, белый. Его попке я даже позавидовала немного – белая и оттопырена больше чем моя. Теперь нам обоим стало ясно, чего мы хотим. Я лежала на узкой кровати, которая заменяла диван в его бедной мастерской. Что-то впивалось в мою спину и зад, но я терпела и не вякала на первый раз. Он ласкал меня, я жадно целовала его в рот. Он стремился к моей промежности. Я спросила, если он хочет увидеть, раздвинула ноги и показала своё сокровище. Моя пипка мне нравится – аккуратная, губы ни висят, ни торчат, цвет приятный розовый, а вход, хотя я и родила двух детей, довольно узкий. Поговорили о причёске на моей ****е – ему бы больше понравился куст волос, но вкусы у всех разные, всем не угодишь одним стилем. Я спросила – простонала, вставить палец в пипку, он дал мне его облизать и осторожно воткнул в меня. Сразу видно, что он знает своё дело, я всё сильнее и сильнее возбуждалась. Схватила его член в рот, он уже стоял. Так приятно держать *** во рту, катать его языком от щеки к щеке, сосать, тереть языком, подводить к экстазу и оргазму. Но он не хотел кончать мне в рот, его интересовала моя щель. Он пристроился и с каким-то почти скрипом, я даже вскрикнула, воткнулся в меня. Мне не хватает смазки, старею? или это от пьянства? Не знаю, надо бы у врача спросить. Он энергично заработал во мне, а я вонзила язык в его рот и языком повторяла двежения члена в ****е.

Он кончил довольно быстро, новерно у него давно не было бабы. Я не дошла до вершины оргазма, но было хорошо. Но тут он всё испортил. Он соскочил с меня, удалился, вернулся с бумажным полотенцем и хотел вытереть у меня между ног. Я заорала на него, что он ничего не понимает, что всё это чисто, ничего вытирать не надо, что я хочу иметь эту сперму в себе и на себе. Натянула на себя эти чужие громадные шаровары, заляпанные свежей спермой. Сосед как его звать? кажется не разозлился, понял меня, лёг рядом, успокаивал. Он сказал, что видел моё лицо прекрасно-изменившимся, так с ним было только в юности, но я ненавижу слушать про бывших баб или девок своих любовников и он почувствовал это. Теперь мы не знали что делать. О выпивке мечтать я не могла, всё было выпито. Угрызения совести меня пока не очень мучили, я же хотела, чтобы он трахнул меня. Почему мне хочется одевать его тапки, а ему давать свои? Это всё тот же поиск идеального Отца? Какие-то у меня комплексы в которых сам чёрт ничего не разберёт.

Я попросила проводить меня домой, уложить в постель и поцеловать на ночь. Было уже два часа ночи. Он всё это выполнил. Я завалилась в свою многое видавшую постель, голая, хотя было холодно. Он поцеловал меня и ушёл. Дверь я не закрываю на замок, наплевать, кто меня украдёт. Я не мылась на ночь и не чистила зубы, надеюсь, сосед не обратил на это внимания. Иногда я такая грязнуля... А когда мы трахались у меня и он отдыхал, я любовалась его замечательными ступнями ног. Хотела взять в рот большой палец ноги, но он не дал, сказал – грязные, хотя мыл их утром. Я успела захватить губами палец, он чем-то напоминает член, но она вырвал его. Спокойной ночи, растрёпа...

Утром у меня трещала голова, но я всё помнила. Вспомнила даже, что очки забыла у него. Моя близорукость делает окружающий мир мягким, радужным и расплывчатым. Было часов десять утра, когда я позвонила к нему в дверь, наверняка разбудила. Он сунул мне в щель двери, не ****ы очки и зелёную книгу, оказалось, автор – один из основателей движния Анонимных Алкоголиков. Мне было опять очень плохо, одноко. Не хотелось ни зубы чистить, ни мыться. Зачем трахнулась с соседом? Какая разница между мной и проституткой? Только та, что я, дура, деньги не беру, а надо бы. Уборщица я, уборщицей и останусь, хотя когда-то работала медсестрой у терапевта. Мне приносит мучение моя ложь, но я ничего не могу поделать с собой. Когда мы трахнулись с соседом второй раз – опять я его соблазнила – было хорошо, мы доставили радость друг другу. Он спросил, что я делаю вечером. Ко мне должна была прийти подруга в гости. Я обещала позвонить к нему не стучать, когда подруга уйдёт, часов в двенадцать ночи, и мы проведём ночь вместе. Но пришла не подруга, а Фриц... И я до двух часов ночи пьянствовала с Фрицем, слушала джаз на полную мощность, еблась. Сосед наверняка слышал весь этот шум, а мне наплевать. Не помню даже когда ушел Фриц, ночью или утром. Я дрыхла полдня, устрашающие кошмары мучили меня, глотка пересохла, а всё тело в поту, простыни - хоть отжимай. Дома ни капли выпивки, руки дрожат, пила воду из под крана, заливая жажду. Сквозь полусон-полубред слышала настойчивые звонки в дверь. Но было страшно не только дверь открыть, но даже рукой или ногой пошевелить. Очнулась я где-то часам к двум дня, суббота – всё закрыто, да и денег нет. Как мне плохо! Что я делаю с собой и с другими. Я вспомнила весь вчерашний день до отруба и мне захотелось блевать, но меня давно уже не тошнит, этот защитный механизм уже не работает у меня. Мне ведь не двадцать лет. посмотрелась в зеркало – ещё отвратительнее стало. Лицо распухло, лоснилось потом и жиром. Как мне себя жалко. Хотелось есть и в то же время ничего не лезло в глотку. Опять звонки в дверь – они убивают меня. Это наверняка сосед как его звать?.

Как я очухалась – вспоминать не хочется. Это было не лучшее время принимать окончательные решения, но мне надоело врать! Я собрала все четыре книги, которые дал мне сосед, позвонила. Он открыл дверь, встревоженно взглянул на меня. Я протянула книги, сказала, что поговорим позже, что ко мне должен сын приехать ложь!, что мы остаёмся друзьями ложь! просто я боюсь врагов. Он спросил, что случилось вчера, я жестом показала, что уснула. Я не хочу мучить соседа художника. Целый день прослонялась из угла в угол. Вечером достала атлас и стала искать расстояние от Европы до Австралии. С трудом, но вычислила, что от Берлина до Сиднея по прямой 8000 миль или 12000 километров, если я не ошиблась в расчётах, и если одна миля равна 1600 метрам. Джон зовёт меня к себе, с ума сходит. Но если мы здесь не ужились, то почему уживёмся там? Да и денег ни у меня, ни у Джона нет, а пьянствовать можно и врозь, на расстоянии в 12000 километров. Что же мне делать?

Позже пришёл Фриц и принёс много пива. Атлас я успела убрать на место до его прихода».

ОН

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«Это началось больше года тому назад. Соседка напротив съехала с квартиры. Ещё раньше исчез её муж . Им был лет по шестьдесят. Он был тихим алкоголиком. Какая-то болезнь раздула его лицо. Его боялись дети. Все любят детей. Он тоже улыбался детям, с трудом, и причмокивал губами. Сюжет – из фильма ужасов. Пока дети жили со мной – они боялись его. Однажды я помог ему – поднял ящик с пивом на четвёртый этаж. Наверно он приземлился в каком-нибудь приюте. В Германии так принято. При живых родственниках сплавляют в старческий дом. Страховка это оплачивает. Никаких забот. Никаких душевных страданий от картин старости, болезни, безумия. Можно навещать. Можно не навещать, ссылаясь на зарабатывание денег. Комфорт. Не только в туалетах. В душе тоже. Соседке помогали переезжать дочка и её муж – Schwiegersohn. Я, шутя, называл свою немецкую тёщу не Schwiegermutter, a Schwangermutter. Не обижалась. Говорила, что ей поздно быть Schwanger. Соседская дочка и её муж – здоровенная пара. Выглядели двумя кубами. Вместо детей у них был мотоцикл. Проблема рождаемости. Проблема желания иметь детей. Проблема выбора между мотоциклом и ребёнком. Мотоцикл побеждает. Он в итоге обходится дешевле. Я спросил у Schwieger, a как дела. Он пожаловался. У всех теперь компьютеры. Мелкие заказы не поступают в типографию. Съезжаются вместе. Сэкономят на квартплате. Добрая пара. Всегда улыбались мне. Как и я им. Говорили по-английски. Пожелал им всего хорошего. Так мы исчезли из жизни друг друга. Но вот они возникают в моём тексте. Получают новую жизнь. Но это отнюдь не портретная зарисовка.

Я злорадствовал. Где теперь хозяйка найдёт новых жильцов. Сегодня не конец восьмидесятых – начало девяностых, после воссоединения Германии. Тогда было просто не найти квартиру. За злорадство был наказан. Быстро вселилось семейство. Мать, дочь, сын. Теперь я печатаю фотографии, а за стенкой звучит одна и таже мелодия. Современный безмоглый поп. Я бесился. Не мог сосредоточиться на диафрагме и выдержке. Ночь. За стеной всё та же гнусная мелодия. Я поставил своё радио динамиком к стене. Нашёл классическую музыку. Включил довольно громко. Заглушил. Но мой сигнал не был понят. Этот слащавый поп продолжал мешать мне работать и жить. Встретил на лестнице мать этого семейства. Спросил, если она поклонница поп музыки. Сказала, что нет. Это её дочка живёт за стенкой. Посоветовала мне самому поговорить с ней. Отказался. Не хватает мне ещё чужих детей воспитывать. Со своими не знаю, что делать.

Соседской дочери лет шестнадцать. Она выше своей матери. Маленький, плоский зад, как у матери. Брюки собираются складками на заду. Объём брюк не заполнен мясом и жиром. Однажды, столкнулся с ней выходя из дома. Поздоровались. Завернув за угол дома она сразу закурила. В этом возрасте они с трудом удерживают серьёзную мину на лице, затягиваясь сигаретным дымом. Зассыха, подумал я. Мысленно пожалел её мать. Подумал о своих детях. Во время въезда этого семейства я наблюдал броуновское движение в дверной волчок. Куча мужиков лет под сорок. Деловито таскают барахло. Вдруг остановка. Посмотрел, все сгрудились на площадке. Всё загромождено вещами. Дверь в квартиру закрыта. Мне нужно было выйти по делам. Спросил – в чём дело. Сквозняк захлопнул дверь. Мудилы. Надо было дверь подпереть. Или окна в квартире закрыть. У единственной бабёнки отчаяние в глазах. Небольшого роста. Стройная. Каштановые волосы, наверняка подкрашенные. Очки в тонкой оправе. Грудь – не разлядел. Помочь ничем не могу. Пошёл своей дорогой. Протискивался вдоль стен. Матрацы, рамы кроватей кругом. Удивило количество помощников. Кто-то мне будет помогать, если нагрянет переезд. Которых, если два, то подобны одному пожару.

Мои средства выражения: кисти, краски, холст, бумага, карандаш, сангина, восковые мелки, уголь, пастель, штихель, линолиум, офорт, акварель, литография, фотография – цветная и чёрно-белая, слово написанное. Мои средства воздействия: гипноз, телепатия, внушение, боль. Некоторые явления поддаются выражению только в слове. Богатство средств выражения. И скудость – воздействия. Дело за вдохновением. Жара. Холод. Низкое атмосферное давление. Высокое. Активность солнца. Космическая радиация. Гормональные процессы. Геморроидальные процессы. Pain in the rear. Половой голод. Половое удовлетворение. Пустой желудок. Полный желудок. Набитый кишечник. Налитый мочевой пузырь. Облегчённый кишечник и мочевой пузырь. Смысл жизни. Отсутствие смысла жизни. А над всем этим – мир идей Платона. Постижимый через собственного Гения. Всё это влияет на творческий процесс. Независимо от избранного материала, идеи, темы и времени года.

Дверь соседки напротив захлопнутая сквозняком – первопричина внутреннего монолога «Он и Она».

Я крепко спал прошлой зимней ночью. Громкий звонок разбудил меня. До меня здесь жили две старушки. Глуховатые. Им поставили громко-звонкий дверной звонок. В полном затмении, умственном и оптическом, я бросился к двери. Глянул в глазок. Никого. Снял трубку переговорного устройства. Сказал Hello! Услышал плаксивый, просящий, пристыженный, простуженный, пропитый женский голос. Оказалось – соседка из квартиры напротив. Наружная дверь у нас с электрическим замком. Нажал кнопку у себя в прихожей – дверь открыта. С девяти вечера дверь полагается закрывать на ключ. Я одел халат. Не забыл ключи. Спустился вниз. Впустил соседку. У неё был жалкий вид. Пьяная, замёрзшая, в коротенькой синтетической курточке. Она начала что-то лепетать по-английски. Речь шла о ключах и её друге. Он должен был открыть ей дверь. Не открыл. Она шаталась. От неё несло как из пивной бочки, в которую успели пописать и покакать. Как от меня лет двадцать тому назад. Я подал руку. Помог подняться. Подождал пока она откроет свою дверь. Дверь не открывалась. Она была закрыта на внутренний запор. Соседка тихо заплакала. Я пригласил её к себе. Предложил чаю. Отказалась. Вытащила из сумочки бутылку пива. Предложил на выбор кружку. Белую или чёрную. Недавно купил в магазине, где всё стоит девяносто девять пфеннингов штука. Выбрала чёрную, понравилась идея. Она пила пиво, а я слушал пьяную исповедь. Терпел. Пьяная баба для трезвого художника – не очень аппетитный кусочек. Разглядывал. Руки большие, грубые, красные. Из-под затрёпанных голубых джинсов выглядывал кусок голой голени. Белой. Не очень волосатой. Неприятной. Чёрные ботинки на шнурках. Маленькая стопа. Короткий голубой носок. Над носком торчат редкие тёмные волосики. От этой картинки я сразу замёрз. Лицо лучше чем руки. А голос лучше чем лицо. Голос был сексуальный. Хриплость совсем не портила его. Наоборот. Жаловалась на своего друга. Ревнует даже к телеграфному столбу. Ведь тот тоже стоит. В разговоре дотронулась до моей руки. Её ладонь сухая и шершавая. Крепкая. Что-то начиналось между нами. Мне для начала совсем немного надо. Для меня ведь дурнушек не существует. В каждой есть такой изгиб... Предложил переночевать на диване. Отказалась. Боялась ревности пьяного друга. Пошли попробовать дверь. Открылась без всякого сопротивления. Она пригласила меня войти. Как будто я должен был что-то засвидетельствовать. В большой комнате, на широкой кровати, спал друг. Всюду горели свечи. Я заметил ей, что это опасно. Она согласилась. Всё свалила на спящего. Пошли на кухню. Посидели немного. Ей явно не хотелось расставаться. Но мне там делать было нечего. Пока. Расставаясь, она прижалась ко мне. Я обнял её. Было жалко эту маленькую забулдыгу. Надо помочь. Рассказать ей трезвой об Анонимных Алкоголиках. О своём собственном опыте. Помочь. Мне же помогли в Америке. Этот удушающий Нью-Йорк. Лето. Жара. Вонь. Воздух – горячий компресс затыкающий рот и нос. Джоан ведёт меня на собрание А. А. Это где-то вверху Манхеттена. В протестантской церкви. В прохладном подвале. У меня дрожат руки. Думаю – подохну. Но вот, выжил. Теперь моя очередь помогать. С меня теперь доход вино-пиво-водочной промышленности – круглый нуль. Табачной – тоже. Изменник. Я изменил даже Вакху. Не пью восемнадцать лет. Изменил индейскому табачному божеству. Не курю уже лет тринадцать. Когда же я изменю Венере? Престану смотреть на женщин, баб, девиц, старух, девчонок? Не надо торопиться. Природа решит этот вопрос со временем.

Сравнение женщины с кошкой – банально, но верно. Женщина – неприручаема. Не важно какое у неё образование: высшее, среднее, начальное или вовсе никакого. Приручить её - невозможно. Она может привязаться, но не приручиться. Тем временем в мою жизнь втёрлась любительница искусств и музеев. Короткая, толстая, налитая жиром. Каменно- жирная. Тяжёлая. Циничная. Грубая. Секс – только с презерватвом. Это хорошо. Хотя я и отвык от резины. Она так устроена, что проникнуть в неё я мог только поставив её раком. После того, как она пукнула несколько раз подряд, во время попыток проникнуть в неё между бритыми половыми губами, желание моё улетучилось. Что там о пуках и сексуальности расуждал Джеймс Джойс в своих письмах? До этого случая, женский пук был в списке моих фантазий. И не только пук. Но слащавый, пивной пук толстушки разнёс в клочья эту фантазию. Теперь я перечитываю Маркиза де Сада. Пук – больше не загадка. Долго ещё от толстушким приходили проспекты и открытки выставок в разных городах Германии. Предложения вместе посетить музей или выстаку. Некоторые открытки я использовал в своих фотоработах. Так жизнь, секс, пук, во всей переплетённой сложности, находят отражение – не отзвук – в моём творчестве.

«Кто мы? Откуда мы? Куда мы идём? » Есть ли у нас свободная воля? Или всё детерминировано цепочками ДНК? Скучно представить себе, что все мы – лишь биологические роботы. Созданные с непостижимой для нас целью. А ещё скучнее – вовсе без цели. И целью является сама жизнь, её процесс. Смешно представить, что цель Вселенной – человек. Единицы измерения Вселенной несопоставимы с человеческими маштабами. Комочек слизи и жира наблюдает нечто происшедшее за миллиарды световых лет. Где место Бога в этом мире? Ответа нет. Бог молчит, не разговаривает больше с людьми.

А как выглядит Земля со стороны? Микроскопические теплокровные, прямостоящие, млекопитающие позвоночные. Убивают друг друга. Иногда съедают побеждённых, правда, жарят или варят предварительно. Постоянно улучшают каменный топор и стрелы с луком. Сегодня могут многократно уничтожить всё живое на Земле. Бедную Землю-мать всю издырявили, изнасиловали. Реки запрудили. Лес сжигают. Дышать самим скоро станет нечем. Теперь добрались до генов. Создали геном человека. И тайно разрабатывают генетическое оружие. Эгоизм, жадность, недальновидность человека поражают постороннего, небесного, наблюдателя. Кажется, что инстинкт смерти преобладает над инстинктом жизни.

Галактика – спираль, кучка экскрементов – спираль. Может это намёк на решение проблемы Единой физической теории? Надо подарить эту идею Стивену Хокингу. Вместе с фотографиями работ выполненных на бумаге - «Зачатие Вселенной». Это должно помочь ему в творчестве.

Мне нужно лекарство от любви. Я должен перестать любить свою жену. Её равнодушие, безразличие ко мне и моему творчеству- удивительно и загадочно. Даже вызывает некоторое подобие почтения у меня. Но что я буду делать в своём творчестве без её белого, широкого, округлого, луноподобного зада? И золото-рыжего пламенеющего треугольника, начинающего, правда, уже понемногу редеть. Лучше ничего не делать, чем стукаться душой – не телом – об это равнодушие. Надо искать замены. Это нелёгкая задача в пятьдесят пять лет. С сединой в бороде. С пустым карманом. Правда, у меня ещё стоит. Утренняя эрекция – регулярное событие. И либидо терзает меня, как в двадцать лет.

Всё же есть что-то роковое в моей соседке напротив. Мужики липнут к ней, как мухи к липучке из моего детства. Надо было осторожно, чтобы не приклеиться, вытянуть её из картонного цилиндрика за петлю. Вешали в центре комнаты, под лампу – любимое место мух. Мухи липли и дохли. До того как мучительно умереть, они долго ползали, с трудом вытягивая ноги с клеем. Подозреваю, что такая липучка вдохновила Сальвадора Дали на многие картины. Ведь мухи есть и в Испании, и во Франции. Слоны, ноги прилипают к земле. Какая-то слизь тянется между ногами и землёй.

Соседке, какой-то из поклонников, посылает цветы. Однажды цветочница разбудила меня утром. Другой раз я чистил зубы, пришлось общаться через белую пену на губах по переговорному устройству и нажимать кнопку электрического замка входной двери. Соседка либо спит с перепоя, либо зарабатывает себе на выпивку уборкой помещений. В Германии любой труд почётен. Вот только пригласили несколько миллионов турок на чёрную работу. Теперь зовут математиков, программистов, компьютерщиков из Индии. Чем же занимается немец? Не страдает ли национальное достоинство? Нет. Немец – путешествует мирно по миру.

Однажды ночью. Поздно. Я уже выключил телевизор. Налил последнюю кружку жидкого чая. На ночь. Я пью её в темноте. Зимой – на кухне. Летом – на балконе. Любуюсь звёздами. Уподобляюсь истуканам на острове Пасхи. Они задрали головы к звёздам, чего-то ждут. Но ждать нечего. Энтропия или коллапс. За входной дверью услышал возню. Посмотрел в глазок. Соседка стоит у своих дверей. Тычет ключом в скважину. Как и её тычат во все скважины. Не войти. Почти стонет. Открыл дверь. Спросил, что случилось. Опять стала жаловаться. Пошла в гости. Любовник отказался идти. Ревнует как всегда. Была у подруги. Посидели. Выпили. Поговорили. Не сидеть же всё в четырёх стенах. А он ревнует. Опять закрыл дверь изнутри. Заплакала. Пригласил к себе. Посидели на кухне. Опять жаловалась на весь мир. Любовник считает, что она спит со всеми. А она не такая. Сам в гости с ней не ходит. Стесняется. Или чего-то боиться. А она многое может дать. Если любит. Дело не в деньгах. Хотя друг безработный. Опять коснулась моей руки. Опять я обнял и утешил её. Опять со второй попытки дверь в её квартиру открылась. Кинематографическое состояние. Для хорошего режиссёра. Не коммерческого. Я наблюдал. Трезвый и пьяная - в неравном положении. Как человек и муравей на вершине муравейника. Моя фотография – часы и земляника в муравейник. Цвет. Тридцать на сорок пять сантиметров. Бумага – Агфа. Хочу ли я её? На безрыбье и рак рыба. А раком – тем более. Я ведь ищу лекарство от любви. Но возраст сказывается. Нет былой бесшабашности. Не забыть записать: Ленинград, семидисятые годы. Я кончаю восемь раз в Л. В дверь ломится муж. Второй этаж. Прыгать – высоко. Стук прекращается. Спим. Утром выходим вместе. Муж ждал всю ночь. Даёт ей пощёчину. Утаскивает с собой. Аборт. Невозможно решить чьё семя дало плод. Эти плоды в СССР вырывали без наркоза. Нет безоглядной страсти. Жадности к новому женскому телу. Время сглаживает характер. И это хорошо, но простата функционирует. Не вырезана, сжираемая раком. И вечный закон орёт – возьми её! Любую. Не нарушая местных законов и обычаев. Не причиняя зла «слабому полу».

Лохматым клубком шерсти катилось время куда-то. Изредка встречал соседку. Здоровались. У трезвой, у неё странный взглядд. Близорукость? Дальнозоркость? Она смотрит в глаза. Но взгляд вылетает через мой затылок. Это не значит – проникающий. Скорее – отсутствующий. Глаза оказались не чёрные. Серые с зелёными крапинками. Она и смотрит в глаза, и одновременно потупляет взгляд. Что-то её смущает, мучает. Но старается не показать этого. Потом надолго исчезла. Её любовник положил мне под коврик у порога две записки. Уезжает. Признаётся в любви к соседке. Сожалеет, что у них ничего не получается. Желает мне добра. Благословляет. Извиняется, что однажды не открыл мне дверь. Он так страдает, что никого не может видеть. Если я буду в Австралии и мне нужна будет помощь – могу звонить ему. Оставил телефон. Наконец-то я узнал его имя – Джон, по-русски – Иван. Бедняга. Так влюбиться. В его возрасте. Подозреваю, что это он посылает теперь цветы соседке. На Западе это возможно. Есть такой сервис, ненавязчивый. Мешает мне спать, чистить зубы.

Зимняя спячка – депрессия – прошла. Идей рождается много, только успевай реализовывать. Не печатаю фото. Коплю деньги на камеру. Фотографирую. Проявляю. Кладу негативы в толстый атлас под пресс. Рисую. Пишу. Складываю в папку. На литографии денег нет, материалы и печать теперь мне не по карману. Пишу свои тексты. Перепечатываю. Складываю в папку. Несколько коротких, коротеньких текстов попросил перевести на немецкий. Послал в издательство Клаудии Герке. Надеюсь – осенью опубикует в своём ежегоднике эротики. Вместе с моими фотографиями и рисунками. Я счастлив. Никому не завидую. Ни птицам. Ни звёздам. Ни рыбам. Ни, даже, волкам.

Встретил соседку. Пригласил зайти. Обещала попозже. Дал карточку Анонимных Алкоголиков. Двенадцать ступеней, двенадцать традиций. Пришла вечером. Пригласила к себе. У меня ведь курить нельзя. Решил показать свои публикации. Попросить её позировать. Взял книгу. Пошли к ней. Мне нужна натурщица! Меня распирают идеи фотографий. С обнажённой моделью. Я беременный в сократовском смысле. Могу взорваться. Родовые пути отсутствуют. Показал фото в книге. Понравился член в морской раковине. Показала книгу со своей полки. Листали книги. Сидели напротив друг друга. Между нами был стол. Попросила оставить ей мою книгу на время. Заверила – умеет обращаться с книгами. Сомневался, судя по окружающему хаосу. Поверил. Оставил. Предложил позировать мне. Согласилась. Придёт вчером, когда сын за телевизор засядет. Удивился про себя. От сына уйдёт к чужому. Теперь надо расстаться – не сочти это за грубость. Скоро отец должен привезти сына на побывку. Мы разведены. Дети ушли к отцу. Мы расстались. Никакой этотики. Никакой искры не проскочило между нами. Как у нас с Вл. между носами сверкнула однажды маленькая молния. Пол был деревянный. Никакой синтетики. Прошо уже тридцать лет. Больше молний не было. Работать надо, забудь о сексе. Я честно забыл о сексе. Начал готовить мастерскую. Повесил фон на стену. Он метра четыре на два. Расписан с двух сторон. Растяжки от чёрного к белому. Недавно прилетело вдохновение. За один день склеил из крафта. Расписывал тушью и белилами ПВА. Поставил вспышки. Приблизительно установил свет. Решил сделать пробу на 35 миллиметров. Дальше видно будет.

Мой опыт ничему меня не учит. У женщины «да» не всегда значит да. Иногда это – может быть. Иногда – нет. Иногда - посмотрим. Иногда – отвяжись. Иногда – я сама не знаю что хочу. Соседка пришла под вечер. Я уже закончил ужин. Не колеблясь ел лук. Не целоваться же мне с ней. Пригласила к себе. У меня нельзя курить. Сказала, что допьёт пиво и пойдём ко мне. Сын вёл себя плохо. Ночевать не остался. Отец забрал его домой. Начала жаловаться на жизнь. Как обычно. Часто курила. Моя лёгкая одежда пропитывалась дымом. Я не ношу трусы под тренировочными брюками. Мой член с яйцами и я любим свободу и нестеснение. Сел на кровать. Раздался телефонный звонок. Начался бесконечный трёп. Она оправдывалась. Плакала. Я заскучал. Растянулся на кровати. Поставлена кровать по женски. Почти посередине комнаты. Образует со стенами, то острые, то тупые углы. Для меня – дисгармония. В пол-уха слушал её враньё. Я одна. Я могу и пальцем удовлетвориться. Да, люблю. Никуда не хожу. Говорила долго. Положила трубку. Это Джон из Австралии, ты видел его, кажется, он тебе ещё записки писал и ревновал, когда я тебя пригласила на ужин – сообщила она. Продолжала цедить пиво. Жаловалась на жизнь. Курит. На ней были джинсы. Мужская рубашка без лифчика. Напомнил о следах на теле от одежды. Пошла в ванную. Переодевалась в открытых дверях. Продемонстрировала стриженый лобок. Оделась в широкие, не по росту, шаровары. Легла на кровать. Страдала. Курила. Начал утешать. Грудь у неё оказалась идеальной полусферой. Сосок торчал и сам просился в рот. Через шаровары я нашел промежность. Начала что-то говорить о своей ненависти к вранью. Слабо отталкивала – обнимала меня. Решительно поцеловала в губы. Язык проник до моего нёба. Нет. Сначала работа. Так дело не пойдёт. Встал с кровати. Пора ко мне. Попросила одеть мои тапки. Пожалуйста. А ты – мои. Другие женщины любят рубашки, свитеры менять. В мастерской батарея прогрела воздух. Я живу при плюс пятнадцати-восемнадцати градусах. Но натурщиц не простужаю. Она осмотрелась. Я не торопил её. Первый раз всё трудно. И родить. И умереть. Объяснил ей всё. Будем постепенно снимать одежду. Сначала рубашку. Сняла. Я взял «Никон» с объективом сто миллиметров. Выдвинул встроенную солнечную бленду. Она затряслась в истерическом хохоте. Объектив похож на конскую залупу. Но такой реакции я ещё не видел. Сказала, что ей страшно. Вся сжалась. Присела на пол. Крестом рук закрыла груди. Трогательная сцена. Опять я утешал её. В камере нет плёнки. Сегодня снимать не будем. Изучим только несколько поз. Успокоилась. Сняла шаровары. Показала несколько шрамов на теле. Вздрагивала от моего изучающего взгляда. Воззвала к справедливости и попыталась сорвать с меня одежду. Не дался. Разделся сам. Продолжал показывать позы. Слушалась. Старалась. Понравилась «восьмёрка». Успел рассмотреть её анус. Точная реплика с картины Босха. Работа была сорвана. Обнялись. Щупали друг друга. Изучали. У кого какая задница. Одела шаровары. Отдыхали на узкой кровати. Теперь можно и трахнуться. Спросил о венерических болезнях. Недавно проверилась на СПИД. Негатив. Ласкал её. Нащупал промежность. Заметила мой интерес. Спросила, если хочу увидеть. Разумеется. Спустила шаровары. Раздвинула ноги. Короткие волосы на лобке. Почти невинная розовая щель. Ласкал клитор. Попросила вставить палец. Дал ей облизать указательный. Вставил. Вагина не очень влажная. Застонала. Работал пальцем со знанием дела. Сосал сосок. Член встал. Плюнул в ладонь. Смазал. Член вошел с каким-то скрипом. Она вскрикнула. Не от боли. Сдерживала меня. Просила помедленнее. Нащупал её анус с картины Босха. Палец не вставил. Мы ещё мало знакомы. Оргазм подкатывал. «Аналитические способности мужчины во время полового акта и оргазма» - тема для диссертации. Зарычал. Просила быть потише. Пытался сдерживаться. Рухнул на неё. Тяжело дышал. Был счастлив. Поднялся. Принёс с кухни бумажное полотенце. Хотел вытереть её промежность. Я стираю руками. Покрывало из тяжёлой хлопчатобумажной ткани. Зачем его ляпать спермой. Возмутилась. Как ты можешь. Это всё чисто. Натянула на себя шаровары. Запятнала их спермой. У неё и чёрная простынь в белёсых пятнах. Брезговал. Говорит, что ночью – не видно.

Память швырнула меня на двадцать пять лет назад. Москва. Мы делаем культурную антикоммунистическую революцию. Красивая девчонка подо мной. Кончил на живот. Средство от зачатия. Искал чем вытереть. Туалетной бумаги нет – дефицит. Подтирались газетой. Втирали в свои попки типографский свинец. Она заверещала. Мы в Питере ничего не понимаем. Отсталые. Размазала мою сперму по своему животу. Полезно для кожи. Запах высыхающей спермы витал в воздухе. Потом она трахалась с другим. Никогда больше не видел её.

Успокоил соседку. Делать больше было нечего. Договорились о встрече. Попросила проводить до постели. Покрыть одеялом. Поцеловать на ночь. Такая жажда ласки и любви. Одела мои тапки. Я – её. Ушли. Рухнула в постель. Не мылась. Не чистила зубы. Ничего на это не сказал. Покрыл одеялом. Поцеловал. Ушел. Осторожно закрыл её скрипучую дверь. Надо смазать. Забыла очки у меня. Помылся. Почистил зубы. Я весь провонял табачным дымом. Лёг спать. Утром проснулся от звонка в дверь. Она. За очками. Через полуоткрытую дверь подал очки и книгу основателя движения Анонимных Алкоголиков. Зелёного цвета. В назначенное время не пришла. Позвонил. Открыла. В расширенных глазах лёгкий страх. Появился мужичок. Невысокий. Постарше меня. Он американец. Я попросил книгу. Недосмотрел раньше. Она не понимает. Книга не для детей. Мужичок показал ей на верх шкафа. Она сняла книгу. Дала её мне. Предложила чай, как обычно. Отказался. Попрощались. Смотрел её книгу – Роберт Маппельторп. Педик. Умер от СПИД, а. Всемирная реклама. Роскошная, плотная бумага, цвета слоновой кости. Примерно 250-280 гр./кв. м;. Печать не нагло-блестящая, а немного матовая. Как я вырос. Даже не ревную. Всё перерабатываю в произведения. Молодец. Возьми с полки пирожок. Можно уже на верлиб переходить.

Фон долго висел на стене. Торчали под потолок вспышки. Я копил на фотоаппарат. Плёнки кончались. Делал эскизы. Рисовал на резаной бумаге, 60х80 санитиметров. Фабриано из любимой Италии. Встретил её на лестнице. Поздоровались. Она явно не хотела выходить со мной. Вышел первый. Понятно. Нельзя же выходить на двор каждый день с новым мужиком. Даже в либеральной Германии. Соседки завидовать начнут.

Через неделю позвонила в дверь. Я спал днём. Звонок сдёрнул меня с кровати. Открыл. Она. Выпивши немного. Пригласила к себе. У тебя курить нельзя. Уселись на кровать. Курила. Пила пиво. Жаловалась на жизнь. Хочет дружить со мной. Без половых отношений. Растянулся на кровати по диагонали. Кругом хаос. Телефон на полу. Монета под столом блестит. Бельё. Трусы. Лифчики. Пиратскими флагами висят и валяются. Пепельница переполнена. В раковине – волосы. Видали и похуже виды. Зазвонил телефон. Опять врёт. Опять отпирается. Опять плачет. Лежу. Наблюдаю. Пока не скучаю. Терпение охотника. Хотя кто тут на кого охотится. Трудно сказать. Она демонстрирует промежность. Сидит на полу. Ноги у подбородка. Платье раскрыто в разрезе. Позволил себя соблазнять. Закончила. Опять звонок из Австралии. Джон зовёт, умоляет, к себе.

Стал утешать. Целовались в губы. И в те и в другие. Клитор у неё не солёный. Стучал встающим членом по клитору. Вздрагивала. Стонала. Выгибалась. Плюнул в ладонь. Смазал член. На губе осталась слюна. Она вытерла быстрым жестом. Молодец. Контролирует действительность. Вошёл в неё. Застонала. Не торопись. Помедленней. Не кончай. Дай я. Хорошо. Посмотри мне в глаза. Скажи что любишь меня. Её язык заработал у меня во рту. Подобно члену в её влагалище. Поставил на четыре кости. Снова вошел. Без скрипа. Коснулся ануса. Кончил. Рычал как обычно. Рухнул. Хватал воздух открытым ртом. Отдышался. Протянулся к её промежности. Липко. Всё залито спермой. Скользко. Американская шутка на дорогах: скользко когда мокро. Это стоит на дорожных указателях. Вставил два пальца. Обрабатывал клитор. Кончила сильнее, чем первый раз. Благалище и анус сокращались порывисто под моими пальцами. Мы выдохлись. Вытянулся на кровати. Впитываю впечатления. Она курит. Разглядывает меня. Кажется, ей никак не запомнить моё имя. Бедняжка. Так, в пылу страсти, можно Адольфа назвать Фрицем и получить за это в глаз. Хотя немцы не дерутся. Или лупят своих бабёнок? Что говорит об этом статистика. Которая всё знает.

Увидел её лицо у моих ступней. Открыла рот. Готова взять большой палец правой ноги в рот. Отдёрнул. Грязно! Нет, чисто. Я же вижу. Ты мыл ноги. Дай. Не дал. Но она успела на мгновение захватить губами палец. Молнией блеснула в голове моя глубочайшая тайна, которую – надеюсь – я никогда не доверю бумаге.

Договорились о встрече. Как обычно – не пришла. Это не раздражает меня. С ней что-то явно не в порядке. Как будто, трезвая она боится меня. После просроченного свидания – звонок в дверь. Сунула в руки все мои книги. Поговорим потом. Останемся друзьями. Мне известно это отчаяние. Жалко её.

2000 год.