КЬЮ

КЬЮ

Он встречал её в аэропорту, одном из самых огромных в Западной Европе. Она была младше его на девятнадцать лет и любила, как только любят в юности. Они давно не виделись, по техническим причинам не обменивались фотографиями, и он гадал – как же она выглядит. В коротком разговоре через океан она сообщила, что постриглась коротко и что ей идёт новая причёска. Он гадал: на голове? на лобке? От неё можно было ожидать чего угодно.

У него вспотели ладони – объявили посадку её Боинга. Он ходил взад и вперёд за толпой встречающих и через их головы поглядывал на двери. Развернул бумажную, зелёную – без клея, потом серебряную обёртку жевачки. Жевал, глотал сладкую слюну, дышал через нос мятой и вспоминал Россию. Американский акцент туристов, поцелуи, объятия, возгласы. Появилась Кью за блестящим барьером в форме буквы Т. Он узнал её сразу по гордо вскинутой голове на стройной шее. Но где же её волосы? Она постриглась «под Котовского»! Ей это идёт, а ему напоминает тюрьму, лагерь, холод, тупую машинку, выщипывающую волосы в лагерной парикмахерской. Сколько же она выложила за эту «причёску» в Нью-Йорке?

Они соблюдали технику безопасности – ни объятий, ни поцелуев. Аэропорт – Вавилонская башня. Взял тяжёлый с книгами чемодан, от которого она сгибалась как тростинка. На своих высоких каблуках она выросла – нос на уровне его губ.

В подземном, низком, угрожающем городе-гараже странно безлюдно. Они жадно обнялись. Под руками её торчащие рёбра и крутая, плотная, молодецкая попка. Её круглые, стоящие без лифчика груди, расплющились о серый пиджак. Они готовы были трахнуться тут же, но сдержались. Его светлые брюки набухли слева от ширинки. Она заметила, она всегда была остронаблюдательной девочкой.

Его старый Мерседес – дизель, ещё был в форме. Вырулил на автостраду и полетел. Им было трудно разговаривать, они думали только об одном – о любви. Он попросил её открыть бардачок, вынуть гигиеническую влажную салфетку и вытереть ему правую руку и пальцы. Он был знаменит такими вот спонтанными идеями неизвестно откуда прилетающими к нему. Она всё послушно, без удивления выполнила. Догадалась и радостно-мгновенно скосила на него глаза, когда чистая рука легла на её ляжку. Он легко проник под цветастую невесомую тряпочку её платья –все цвета спектра, но гармония сохранена, - немного поборолся с трусами, слегка укололся подбритыми волосами и начал ласкать её. Он ласкал её клитор, имел её средним пальцем, достал до сжавшейся коричневой дырочки. Она истекала соком и стонала, съехав с сиденья и широко раздвинув ноги. Даже открытое окно с гудящим воздухом не могло сразу утащить щёлочной дух её лона. Он взглянул на неё: голова закинута на подголовник, рот приоткрыт, глаза закачены вверх и полуприкрыты; частое, со стоном дыхание раздувало её ноздри, совсем не хищные. Кью всегда так кончала с ним, а как с другими – об этом она ему не рассказывала. Он понюхал и лизнул свои пальцы – запах и вкус были те же, что и много лет тому назад.

+++

Дома они сразу рванулись в ванну, он даже не спросил хочет ли она есть. Он был в восторге и не знал с чего начать, хотел её сразу и в пипку, и в рот, и в попку. В ванной опасно, он постоянно вспоминал сообщение по радио о папе Римском поскользнувшемся в ванной и сломавшем себе что-то. Он зло шутил о сперме послушника – первопричине падения и перелома. Но в этом был виноват Д. С. Мережковский, которого он тогда перчитывал – «Леонардо да Винчи». Кью вьюном обвилась вокруг него, восторгалась горизонтальным положением корня и готова была проглотить его. Но он хотел кончить в неё. Не вытираясь рухнули в его ветхую кровать, заскрипевшую с какими-то даже взвизгами. Она жадно запихивала в себя член, вся смазка смыта, член скрипит и не входит, но она, конечно, справилась с этой скрипучей преградой. Через пятнадцать-двадцать толчков он кончил, зарывая свой крик в подушку около её лысой головы с маленьким бледным ухом. Нужно помнить о технике безопасности, соседи ничего не должны пронюхать, прослышать, подглядеть. Они наелись друг другом, но не обожрались, оставили кое-что на потом. Теперь желудок стал требовать своего. Он относился к еде безразлично, - кроме женского мяса, которого желал всегда, - а она могла есть что угодно и сколько угодно, ожирение ей не грозило.

+++

«Я встал, он уже стоял. Мы направились к цели постриженной, колкой по краям и немного зиявшей – розовое в коричневом шерстяном окружении. Я шёл вертикально, он стоял горизонтально относительно пола и перпендикулярно моему торсу. Горизонтальность нарушилась и теперь он был выше горизонтали, устремлялся к небу. В шаге он покачивался не вверх-вниз, а из сторону в сторону. Он без помощи рук вошёл в скользкую щель. Я держался за её яблочный зад».

+++

Его давно преследовал образ – источник вдохновения он скрывал, - зад с цветами. Он даже сделал пробу – автопортрет. Украл под покровом ночи величественную розу, обрезал её шипы, обмотал черенок клейкой лентой, сделав продоловатое утолщение на конце, чтобы тяжёлая роза не ускользала из ануса. Снимал на чёрно-белую плёнку, шесть на шесть сантиметров. Результат не удовлетворял, не тот образ – мужской зад, да и свисающие яйца мешали общей композиции. Потом создал больший рисунок, 100 на 75 сантиметров, восковыми мелками и тушью: женщина на коленях, задом к зрителю, из зада вырывается целый букет цветов. Через правую руку она смотрит невозмутимо зрителю прямо в глаза. Это решение было лучше, но нужна была реальная женская задница и роза!

Кью эта идея понравилась, её глаза загорелись любопытством смешанным со смущением. Для неё, североамериканки, позирование обнаженной и проституция были равны в своей предосудительности. Он купил драгоценную, кремовую розу. Нужно было учесть черно-белые отношения фотографии и дальнейшую раскраску от руки. Повторил манипуляции с черенком, смазал вазелином и осторожно воткнул в её невинный зад. Снимал камерой шесть на шесть сантиметров и объективами с различными фокусными расстояниями. Кью стояла раком, поглядывая на художника через правую руку; расхаживала по мастерской с розой в попке, пока он дрожащими руками перезаряжал фотоаппарат; опять стояла на коленях высоко подняв лиру своего зада.

Позже, когда они расстались навсегда, и он проявил, напечатал и частично раскрасил фотографии, заметил каплю идеальной формы свисающую с волос промежности под розой. Капля вожделения. Мало кто из зрителей замечал её, это была его маленькая тайна.

+++

Кью готова была предаваться блуду все двадцать четыре часа в сутки без перерыва на обед, а ему ещё нужно было оставлять силы и время для творчества. Они любили друг друга каждый день, и он про себя немного гордился своей потенцией, ведь он уже был далеко не молод, а жизнь оставленная за плечами была жестокой.

Она не была расисткой, но мыла бананы перед едой, сомневаясь в чистоте рук сборщиков бананов на плантациях. Он уже удовлетворял раньше женщин бананом и теперь предложил ей попробовать. Согласилась не размышляя. Он вымыл банан горячей водой, одел на него презерватив и осторожно стал вводить в неё. Тут она немного испугалась, ведь банан твёрже самого твёрдого члена, свежий, разумеется, и просила – поосторожней. Золотисто-зелёный банан, молочно-жемчужное кольцо презерватива, антрацитовые волосы промежности – готовый образ для фото. Он схватился за камеру. Освещение было неважное, но он сумел украсть у природы и у безжалостного Кроноса мимолётную красоту. Кью резвилась и даже кончила в полсилы, оргазм всегда доставался ей с трудом.

Он вынул банан, -казалось, что пипке жалко расставаться с ним, - снял презерватив, спустил с банана шкуру и они съели его пополам, наслаждаясь теплотой её утробы, запечатлённой в сладкой мякоти богатой кальцием и другими полезными для здоровья веществами. Слово – банан, приобрело для них своё, только им известное, тайное значение.

+++

Они любили друг друга оставив все границы разломанными. У них, особенно у него, был любовный опыт за плечами, но они постоянно делали открытия и радовались, как девятнадцатилетние. Он давно уже содомировал её пальцем, а когда воткнул большой палец левой руки, то она охнула и с наслаждением в голосе спросила: что это? Они всасывались в анус друг друга и доводили себя до изнеможения. Нервные окончания в попках, сознание запретности и порочности этих поцелуев делали своё дело. Оба раскалялись до белого свечения вольфрамовой стали под высоким напряжением в безвоздушном объёме.

Кью призналась ему как-то, что один из её любовников пытался трахнуть её в попку, но было больно и никакого удовольствия она не получила. Теперь он довёл её до экстаза с закатившимися под лоб глазами и она попросила-простонала поиметь её в зад. И для неё и для него это было разрушением последней невинности. Он обильно использовал смазку, но проникнуть первый раз было трудно. Её розовая дырочка, окруженная редкой шерсткой, слегка зияла и просила в себя член. Она вспоминала потерю своей первой невинности, о которой никому, даже ему, не рассказывала. Он подозревал её брата или отца, но не настаивал с расспросами, он сам учил людей переживать тайну – как тайну, а не пытаться всегда раскрыть её.

Наконец он проник и утроба жадно обхватила член. Теперь он не думал – больно ей или нет, и вонзился по самый корень. Она застонала и ему чудились нотки удивления и удовольствия в этом стоне. Он кончил в её кишку и не вылезал, пока член не начал засыпать и сокращаться. Её анус и вход покраснел и зиял, как будто прося продолжения. Она была удовлетворена и сразу стала поклонницей анального секса. Со смущением признавалась, что чувствует в кишке член, а в пипке – нет, сожалела, что не заметила, когда сперма изверглась в её утробу.

+++

Он валялся больной в чужой, ледяной стране. Загибался от какого-то экзотического гриппа с температурой сорок, полной потерей аппетита и отвратительной лихорадкой. Она прилетела к нему за тысячу и один километр всего на одни сутки. Спасала, лечила. У него мутилось в голове, но он смог сунуть член в золотой мёд и дать облизать ей. Разбил яйцо, смазал её анус, запихивая белок пальцем, и кончил ей в задницу. Ноги дрожали, он не мог стоять. Очнувшись он снова сократировал её. Откинувшись на стуле, посадил спиной к себе, она упиралась в его колени, скакала и заглатывала фаллос задницей. Их тела слипались от мёда, а белок стремился выскользнуть из прямой кишки. Он кончил второй раз и больше ничего не помнил. На другой день, только открытая банка с мёдом, - зима: ни мух, ни пчёл, ни ос, -яичная скорлупа на кухонном столе, и её записка с пожеланиями скорейшего выздоровления, доказывали реальность её посещения. Да ещё крайняя плоть, под которой остались золотистые крошки её переваренной пищи. Уезжая с этого ледника, он уничтожил записку, как и другие письменные свидетельства их любви, только памяти мог доверять он.

+++

Они остались ночевать в гостях. Пожилые, но с острым слухом, хозяева ничего не подозревали об их отношениях. Такая разница в возрасте, она ему в дочки годилась!

Ночью они пробрались в кухню, в ванной нельзя – она рядом со спальной хозяев. Кью жадничает, трясётся от вожделения, теряет осторожность, а он усмиряет – поставив её раком. Риск возбуждает её. Прерванный половой акт разряжается выстрелом спермы в глотку Кью. Она с удовольствием, слышно, глотает и шёпотом сообщает, что в этот раз сладко. Ему нравится, как его член путешествует из влагалища в рот и обратно, возбуждает, что Кью облизывает саму себя. Чтобы завершить круг, он просит оставить немного спермы во рту, и в засосе она передаёт ему каплю. Убеждается, что действительно сладковато.

Они ещё никогда не играли со своей мочой и он предлагает ей попробовать. Она нагибается и поворачивает к нему голову над раковиной. Он немного тужится и одновременно сдерживает пук – американка не поймёт. Моча, горячей струёй журчит у неё во рту, выливается и исчезает в грязном стоке раковины. Сколько проглотила – ему не сообщает. Он осторожно открывает кран, чтобы хозяева утром не унюхали запах туалета на своей кухне, а Кью выполаскивает соль изо рта. Кажется хватит, но ей хочется ещё любви. Он дрочит её клитор, анус, сосёт её губы и язык, почти заглатывает целиком грудь вместе с невинным соском. Одновременно он должен держать ушки на макушке. Кью кончает, затыкая свой стон его губами и языком. У него стоит, но он запрещает себе думать о её сладостных входах в рай. Хватит!

Декабрь 2000 года,

Wiesbaden.