Одну правду. ч. 1

В приятный октябрьский денёк купил я три баночки пива, сухариков солёных, баночку маслин без косточек, да отправился в дальний конец нашего городского парка. Там скамеечка есть удобная, старого образца, почему-то хулиганами недоломаная. Люблю я, знаете ли, шелест осенний, запах листьев прелых с пивком и с книгой хорошей. В тот раз я «Кунигунду» Вольтера прихватил и стихи Ахматовой. Читаю себе, прихлёбываю, отвлекаюсь иногда, чтоб красотой осенней полюбоваться.

Не получилось в этот раз спокойно отдохнуть, послышался сбоку по заросшей аллее шелест, сопение даже. Несёт кого-то нелёгкое. Я, досадуя, уткнулся в книгу, чтоб обозначить нежелание с кем-либо общаться, однако плюхнулся этот сопящий, вздыхающий прохожий на мою скамейку. Я в его сторону ни взгляда, и начинаю думать, что другое место искать придётся, но, может быть, уйдёт.

Вразрез с надеждой моей, послышался особенно тяжёлый вздох.

– Папаша, Вы уж извините, не бойтесь… Мужиков здесь с ружьями не видели?

Пришлось повернуться на странный, как из подземелья, голос. Рядом со мной сидел обыкновенный бурый медведь. Не знаю, почему я не заорал и не бросился от зверя, смелостью, честно говоря, никогда не отличался, собачонки дрянной боюсь, стоит ей на меня тявкнуть. Видимо, от страха ноги отнялись, и голос пропал. Медведь странно выглядел, сидел как-то по-человечески сутулясь, опираясь передними лапами на те места, где должны быть колени, пасть в мою сторону повёрнута.

– Не бойтесь, человек я превращённый, вот бывает так, сам не верил.

Надо заметить, я считаю себя человеком широких взглядов, интеллигентом с большой буквы, в курилке на службе высказываюсь смело, умно, принципиально, если точно знаю, что ничего мне за это не будет. И имею я обыкновение утверждать, что без фактов ничего нельзя отрицать и ничему нельзя верить. Это к вопросу есть ли бог, другие миры, НЛО и прочие чудеса. Так вот, передо мной факт. На мистификацию не похоже, и я, кажется в здравом уме, и запах зверя специфичный, но я уже интуицией ощутил, что не опасен он, и приободрился, интересно стало, а медведь, отдышавшись, опять заговорил:

– Не знаю, куда бежать, грохнут они меня.

Теперь передние лапы зверя обхватили его собственную голову, и сквозь рыдания раздавались с подрыкиванием причитания:

– Я ж не врал ничего, всё, как есть ей …

Проникаться сочувствием – моё характерное свойство, а медведю явно импонировала моя готовность его выслушать. Я ему предложил пива, он посомневался и принял угощение. Банку открыл я, а он неумело, обеими лапами вставил банку в рот, глотнул сначала осторожно, затем понял, что пиво ему нравится. После второй банки он несколько успокоился, потом отлучился в «туалет», а, вернувшись, снова сел, закинул лапу на спинку скамьи, вольнее стал себя чувствовать, и вот какую историю я услышал.

Антон я, раньше Дурикиным был по фамилии, а теперь Сидоркин, да лучше я по порядку. Из Колдобовки я, знаете такую деревню? Слышали, да? Ну закончил я там школу. Отметки мне хорошие ставили за характер мой добрый, за починки всякие в школьном хозяйстве, и зато что стихи писал. Способность у меня есть, с малых лет частушки сочинял похабные, а все смеялись, а не ругали. Потом мне учительница в книгах стихи показала, стал я по умному писать, без мата уже. В стенгазете печатали:

«Не устал я от стараний,

Школа много мне даёт.

Голова и тело знаний

Просят, чтоб идти вперёд. »

Хвалили меня, в институт говорили надо, в школе аттестат дали без троек даже. В Питере я поступал, да не вышло ничего, вступительные с треском провалил, в школе-то я на творчество только нацеливался. В Колдобовку дураком таким стыдно было вернуться, да и не хотелось в совхозе пахать, в избе жить с сортиром на улице. С армией мне счастье улыбнулось – плоскостопие. Я ещё поэтом думал стать, в редакцию стихи носил, и ведь видел, что понравились. Улыбались там, друг другу показывали, а сказали ничего не подходит. Ясно, что только по блату печатают. В Питере я ни работы хорошей, ни жилья не нашёл, в городишко этот случайно зашёл, ночевал в электричке и оказался тут. Повезло, в гостинице здешней дворник понадобился, комнатёнку в полуподвале дали, я там сам туалет и душ сделал. Кормили меня из того, что остаётся в кафе ихнем. Приглянулся я заместительнице директора Алисе Романовне, полковничьей жене. Муж её командиром в/ч был.

Встречались мы с Алисой в моей каморке, когда она отрывалась от своих дел. Было мне девятнадцать, а ей тридцать три, а ничего не поделаешь, дорожил я тёплым местом. Устроила она так, что кровать мне поставили широкую и крепкую, но поначалу ничего такого меж нами не происходило. Я ей стихи свои читал, а она о чём-то своём думала и не слушала, на любом месте меня прерывала, начинала что-то странное говорить о своих желаниях, а я плохо её понимал. Как-то опять стал ей стихи читать новые про свою работу, Думал, раз она мне начальница, понравится ей:

«Плевки, окурки там и тут

И мусору кругом всё больше,

Не все природу берегут,

Не весь народ у нас хороший.

Но я поставлен здесь на то…»

Дальше там у меня интересно, а она прервала:

– Анто, (так она меня стала называть, не, Антон, а Анто), Анто, ты можешь меня обнять очень крепко, я хочу ощутить твою силу.

Она сказала так и ко мне прижалась.

– Обнимай, обнимай, крепче, изо всей силы.

Ну, я постепенно так её сжал, что боялся, не хрустнуло бы чего. Потом вижу, она и дышать почти уже не может – отпустил. Она на спину откинулась, меня к себе привлекла, дышит бурно и говорит:

– Я чувствую, в тебе зверь настоящий спрятался, страшный медведь! Я хочу этого зверя, я хочу твоей силы!

Не по себе мне стало. Желание с женщиной быть ощутил, да слова её пугали как-то, а она слегка успокоилась, улыбнулась лукаво.

– Ты читал, Анто, Проспера Мериме?

Тут я объяснил ей, что никого не читаю, чтоб не сбиваться, когда свои стихи пишу, и вспомнился мне свой стих из колдобовской юности, там у меня и с насмешечкой, и с мечтой, и с любовью. Это я тогда Раиске Щукиной написал, первой своей… Да зачем Алисе о Раиске знать, я Алисе тут же этот стих посвятил:

«Я тебе как будто нравлюсь,

Ты мне тоже ничего,

Я с тобой в полёт отправлюсь

Силой духа своего.

Мы с тобою след оставим

На боках других планет,

Мы страну свою прославим,

Только не скажи мне нет.

Ты любви не постесняйся,

Зря краснеешь в стороне,

Платье скинь и мне отдайся

При такой большой Луне. »

Очень это было смелое произведение по отношению к женщине, перед которой я робел и на «ты» не обращался. Согласитесь, не каждый так напишет. Видел я у Есенина – похоже, но не так.

Алиса этот стих дослушала, от счастья засмеялась и совсем озорной сделалась.

– Ну, при большой Луне я сняла бы платье. Страну, говоришь, прославим?

Она опять ко мне телом приблизилась, и понял я, что снова надо крепко обнять, но она выскользнула.

– Зверь, я тебя боюсь, я тебе сама не дамся…

Смущённой она казалась, и мне стало стыдно за свою наглость, а она полезла в свою сумку и достала верёвку, протянула мне и бормочет, как заклинание, что я должен её насильно раздеть, связать и изнасиловать, такая игра…

Силы у меня много, и хоть она сопротивлялась, как взаправду, я шутя с ней справлялся, и это её очень возбуждало. Платить мне стали гораздо больше, Алиса вино хорошее приносила, икру, ну ещё много всего вкусного, это кроме того, что мне из кафе официантки отдавали.

Стал я внимательнее слушать, когда она о мечтах своих говорила, присмотрел в подвале глухое помещение, прибрал там, электричество наладил, к потолку цепи разные подвесил, на стены скоб понабивал, пол бетонный, шероховатый оставил как есть. Груб я был с Алисой Романовной, когда играли и любились, но то же почтение к ней во мне оставалось. И связывал я её по всякому, и подвешивал, и телом её овладевал в разных положениях и даже на полу бетонном, а всегда она после благодарила, ласкалась:

– Зверь, мой ужасный, медведище…

Когда мы по работе на людях встречались, я сам не верил тому, что скоро опять буду хватать её, заворачивать руки, срывать с неё одежду…, а она казалась совсем равнодушной, деловой, никакого вида не подавала. Только в глазах её одному мне та искорка виделась, с которой приближается ко мне она там, в подвале. Однажды беда случилась. Было у нас в игре такое. Привязывал я её голую за руки к стене или к потолку, гасил свет и уходил минут на сорок, а когда возвращался, она такая возбуждённая, такая горячая была, и никогда ни разу не простыла, хоть и холодно там. Вот и в тот день привязал я Алису руками назад к «позорному столбу», который по её желанию только соорудил, оставил её в темноте, и пошёл подметать наружный тротуар у гостиницы. Вдруг останавливается машина, выскакивают какие-то черти в масках и с автоматами, валят меня, ногами пинают, наручники застёгивают и в милицию везут. Там тоже били, требовали признаться в ограблении и убийстве. Потом оказалось, что каморку мою обыскивали, но дверь в потайную комнату не обнаружили. Половину дня и половину ночи меня допрашивали и били, но больше всего меня мучили мысли об Алисе Романовне. Понимал я, что самой ей никак не освободиться, не знал, на что надеяться, но спасти я её мог, только выдав нашу глубокую тайну, на что я не решился. Остаток ночи и часть утра маялся я, прикованный к решётке. Часам к десяти утра я уж решил про Алису сказать, но меня вдруг отпустили. Начальник милицейский сказал, чтобы я не вздумал жаловаться, если жить хочу. Потом я узнал, что родственники кем-то убитого большую награду милиционерам пообещали за поимку виновного, вот они и старались, подходил я по каким-то приметам, но всё же убедились, что это не я.

Бежал я, как сумасшедший, но во дворе гостиницы на директора налетел. Тот обрадовался. Оказывается, все знали, как меня увезли, и никто не верил, что я преступник. Директор увёл меня в свой кабинет, стакан коньяка налил, расспросил обо всём, посочувствовал и посоветовал:

- Постарайся, Антон, всё забыть, как дурной сон. Тебе отоспаться надо, в себя придти. Иди, а я Алисе Романовне скажу, чтоб тебя и назавтра от работы освободила, что-то она задержалась.

По двору мне пришлось пройти спокойно, потом кинулся в тайную комнату. Смотрю, Алиса голову еле поднимает и щурится от включённого света, дрожит вся, пряди волос к лицу прилипли, а я плачу, что-то говорю, отвязываю несчастную и тёплому её дыханию радуюсь. Чувствую, что не сердится она, и слышу ей слабый голос:

– Ты с ума сошёл, да? Я всегда мечтала, чтобы ты сошёл с ума! Какой ты чудесный зверь, как ты додумался…

Освобождаясь от верёвок, она рвалась ко мне, стала меня раздевать, увидела мои синяки и ссадины.

– Ты дрался, мой зверь! Ты жестокий и непобедимый завоеватель!

В который раз мы оказались на холодном, каменном полу, и моё избитое тело забыло о боли, а потом мы вместе отмывались под душем, и Алиса узнала о моём приключении.

К счастью, полковник её был на боевых учениях, а дети отдыхали на юге у родственников, так что её отсутствия никто не заметил. Удивительно, что после всего этого она привела себя в порядок и пошла исполнять служебные обязанности, а я спал, как убитый.

После этого я иногда, если позволяли обстоятельства, устраивал Алисе ночное заточение, а под утро мы любили друг друга также нетерпеливо и страстно.

Мы встречались в гостиничном подвале шесть лет, и, похоже, что никто об этом даже не догадывался. Правда, со временем свидания наши стали более редкими, но оставалась прежняя страсть, и восторг этой женщины от доставляемых ей удивительных мучений не ослабевал. А мне, признаться, приходили в голову мысли, что у неё дом, семья, а я никак не устраиваю свою будущую жизнь и останусь когда-то ни с чем.

Думать-то я думал, но заговорить об этом с Алисой никогда бы не решился, а тут грянули перемены, от которых судьба моя неожиданно и круто изменилась.

Последнее время муж Алисы часто уезжал то на важные совещания, то на высшие курсы в Академии, и оказалось вдруг, что дают ему генеральское звание и направляют служить в столицу. Узнав про это, я стал от души Алису поздравлять, а она разрыдалась, потом успокоилась и твёрдо мне заявила, что разведётся и останется со мной. На мои возражения она снова, плакала, кричала, и я пребывал в полном ужасе.

Чувствовал я, что может под откос покатиться моя жизнь, да и жизнь этой неуёмной Алисы. Она уже назначила день, когда подаст заявление на развод и снимет для нас квартиру, и я понимал, что она не отступит. Я дрожал от страха перед предстоящим скандалом и неприятностями, и в бессонную ночь пришла ко мне спасительная идея.

Осталось собрать в себе всю смелость на её воплощение.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ