Госпожа ебаресса и мотылек. Тематика: Жена госпожа

Роман-буриме, написанный за один месяц в соавторстве с Натальей Федоровой

А

В большинстве соединений имеет место наложение разных типов связей.

Г. Е. Рудзитис, Ф. Г. Фельдман

Замечательно само по себе уже то, что даже и не выходя из дома, даже не развиваясь в отдельный и самостоятельно мыслящий субъект, что, казалось бы, является невыполнимой задачей, коли уж этому субъекту жизнь дана и врач районной детской (оговорюсь, что именно до 14 лет таки детской) поликлиники устало глядит в ваши глаза и говорит – Здоровенький! – докатиться до.

Стоп. Совершенно справедливо, что начинать какое угодно писание таким образом просто варварство и отсутствие хорошего тона, вкуса, что там. Автор, не успев – (а автор, без всяких сомнений, намеревался успеть. Только непоспевающего автора нам здесь и не хватало) – дописать первое, повторяю: первое предложение, выказывает нам чудовищнейшую путаницу понятий.

Что есть развитие. Развитие – это процесс идущий либо вверх, либо вперед, подобно двум главным героям нашего романа, вынесенным в заглавие, а что такое заглавие, как не учреждение чего-либо большого, указание на намерение, своеобразное профанирование в надежде за ним (не знаю – стоящего или следующего, так как глаголы движения приводят меня в некое состояние оцепенения, которое медленно развивается…) – А-а-а!!! О боже.

Это означает – еще раз. Нетривиальная проблема, возникшая в самом начале, и ободряет и несколько разочаровывает. Сгустим краски: может ли развитие докатываться?

Да

Если это инерция

Если развитие происходит на наклонной плоскости

Если реакция обратима

Нет

Если вас привлекает лево этой схемы, то наш автор не является полным невеждой в ваших глазах, скорее наоборот – он предлагает вам (а коли так, и нам тоже, ибо минимум абзац то, что началось с момента «…, то наш…» будет подаваться, как истина. Согласно закону логики: опуская право, как что-то ложное, мы выбираем лево, и, уже самим фактом этого выбора, придаем ему некую истинность (да простят меня философы за самую дерзость поставить рядом, плюс, связать в один контекст слова некая и истина)). И вам и нам предлагает автор (хм, невзирая на то, что нравится вам, совершенно необязательно нравится нам, а ваш выбор не равно наш выбор) – автор предлагает (даже не думая цепляться к словам наш автор)… если автор и воплощает материальный источник всего, что делается, говорится и думается в романе, то совершенно невозможно все это свести лишь к его воле и тем более к некоему единому намерению. Между писателем и миром находится текст: игра, в которой рождается субъект, некое присутствие (или отсутствие), иными словами, между ними стоит письмо, "а именно то пространство, в котором грамматические лица и истоки дискурса перемешиваются, безнадежно перепутываются, безвозвратно теряются" (Барт). Вот. Заметим лишь, что вас устраивает содержание, глубокий смысл данного отрывка, а нас форма подачи сего непреложного факта, то есть – если вы соглашаетесь на содержание, то мы с радостью забираем форму и все вместе наслаждаемся звучанием трех последних глаголов перевода французского писателя.

Лево вас не устраивает.

И с другой стороны – это, как бы ход конем, потому что.

Далее следует более вдумчивое, вкрадчивое, я бы сказал, чтение зеленого отрывка; без перечитывания его двинуться дальше нет у нас никакой возможности. Сказав 57 слов. Даже не так. Всего 57 слов, мы было упрекнули автора в дурном вкусе, скудоумии и т. д. Пропесочив его через забытое сито спустя 419 слов, включая «сито», мы просто обязаны, ознакомившись с предложенными доказательствами, сказать Да.

Итак.

Докатиться до немыслия.

Можно просто взять книжку, хотя если руки заняты, то просто заглянуть в Сеть, и обнаружить там …

Информацию.

А уже из этой информации вычленить какой-нибудь фрагмент, например, вот этот: (ссылка по счастью остается в данной главе и ни коим образом не попортит вам настроение в главе следующей)

"Говорящий человек и его слово" таково возможное, если не исчерпывающее определение романа. /.../;.

b

What is a fantasy that comes true? That is a nightmare!

Slavoj Zizek

Нет, одно определенно, пожалуй: голоса нет. Жижек говорит, голос – это попытка другого завладеть нашим телом.

«Если он ведет себя как идиот, говорит как идиот – это не должно вводить вас в заблуждение – он и есть идиот».

Или я.

Вечером, к ночи, на последнем поезде, через ларьки с шавермой и цветочные магазины, афиши Мариинки и театра Комедии, сексистского характера предложения не вполне трезвых, с еще чуть-чуть мокрыми волосами, не очень быстро, немного в температурном бреду. Первый, второй - в третий вагон: в первых двух уже есть по кудрявой голове – значит, соберем последовательность, основанную на принципе кудрявоголовости, станем делать вид, что ряд римских копий с греческого оригинала на какой-нибудь итальянской вилле – только с пространственной и временной поправкой – зимой и чуть севернее, еще севернее и на восток, а затем по эскалатору в «каменное подсознание большого города».

Вино было невкусное, в дорогих бокалах с молнией изогнутой ножкой, компания незнакомых, радушный хозяин, эгоцентрик и интеллектуал, его бывшая возлюбленная, один из центров местного рима, несостоявшаяся возлюбленная, чуть моложе, чуть красивее, чуть глупее. Пара. Она вся в золоте немного измятом, по предпоследней моде, с пронзительно красными ногтями и такими же пронзительно красными губами, помады необъяснимо и неприятно стойкой, не смотря на вино, сыр и кофе. Каждое движение этой руки было заметно от пронзительного цвета ногтей и оттого особенно непристойно ее положение где-то выше колена и ближе к застежке джинсов. Он похож на водопроводчика, к которому в рядовом порнофильме могла бы быть обращена фраза скучающей домохозяйки: I have one more hole to be fixed. На широком плоском экране с ужасным польским акцентом, и убедительностью и плавностью жестов не выспавшегося истерика, вещает Жижек. Еще полный, спокойный, бородатый иностранец, видимо, интеллектуал, но молчал. Никак не запомнить имен.

- Простите, друзья, у меня истерика! – светская перформансистка (в лучшей из возможных реинкарнаций красавицы через 10 лет жизни в свете красавицей) появляется голосом, таким знакомым голосом для всех сидящих в гостиной перед экраном, и тут же отражается на их выражениях лиц, совсем не таком, не отредактированном и не отрефлексированном, появись вдруг следом сейчас же и ее тело. Слышно, что плачет.

- Прекращай уже свою истерику! – ее молчаливый и спокойный гражданский муж, видеохудожник.

- Может, позвонить Аде, она принесет трубку мира? – радушный хозяин - Заходите, раздевайтесь, давайте пить шампанское! за Инессу! будешь пить за Инессу?

- Отчего за Инессу? - сама Инесса – за Романа тоже.

- Нет, за нее. – Роман.

- Давйте дальше смотреть. Инесса уже настолько опоздала, что не важно, с чего теперь начать. – Безапелляционно говорит центр рима. На экране отплевывается и помигивает только что отключившийся от матрицы младенчески безволосый и безбровый Нео, поставленный пока на паузу.

«И у меня тоже истерика была, когда сюда шла.

Может, у Вас тоже?

(Да/нет)

Для меня вот реальный мир каждый раз – ну, почти как первое нападение чайки в хичхоковских «Птицах»– в лоб и до крови на замшевых бежевых перчатках»

- О, замечательно! У кого еще истерика? У тебя, Фома, была истерика, когда ты шел сюда?

- Да – неровно, мерно со слишком большими паузами между неродными звуками. - У меня была истерика тоже. У меня и сейчас истерика есть.

Головка с красными губами на плече голубого свитера водопроводчика. Инесса и ее муж остались на кухне. Хозяин водит по полу бумажным одноразовым полотенцем. На экране, в комнате мотеля, на ручке кресла, на месте, где должна быть Джуди, еще не перевоплощенная в Мадлейн героиня такого важного для Линча «Головокружения» Хичхока, с ее выражением лица сидит бородатый Славой Жижек.

А

где буква «Т» все пять одна заменит

И. Бродский

Важно ли кого и как зовут? Да, скорее всего это именно тот самый случай, когда имена подразделяются на три равные (или не равные, смотря откуда глядеть: либо с точки зрения любителя цифр, либо того, кто назван был счастливыми родителями в счастливые 60-е, эдак году в 61 – 63, каким-нибудь Электроном или Исааком, или Виленой, а может и совершенно простого парня, али девки с радостью слова жижек) – еще раз – три равные категории. Вот так.

Атака именами. А за каждым тьма чего угодно еще. Те же парень с девкой. Ямайский бегун Асафа Пауэлл

Слово о категориях. Навряд ли у нас получится приступить хоть к какому-то продолжению без того, чтобы не окунуться в подробности категориального аппарата, мы отчаянно намерены смутить головы читателей очередной бестолковщиной о том, чего сами (слово об авторах непременно будет, но позже) не то чтобы и понимаем. Прекрасная речь – наше спасение, и герои, несмело вылезшие на эти страницы, как успел заметить зоркий читатель, уже были в истерике. Прищурив правый глаз, раскладываем на пальцах – мальчик подходит к девочке, намерен чем-то с ней поделиться, вселенной за пазухой, чупа-чупсом, словом, внешние данные незрелой малышки фотографичны и конопаты, лопоухи и … к прискорбию, сопливы. Никогда не спрашивай меня, а если уже спросил, то не жди ответа, что происходит с мирами, когда они никому не нужны, куда девается заселенная, в общем-то, планета, густо заселенная, когда никому не интересно. Про черепно-мозговые травмы деда, которому приложили лопатой, в конце концов, про воспалительные заболевания носоглотки. Я не скажу. Харитон Фомич, Бонифаций Арнольдович – увы, и ничего нельзя поделать. Распространенная Юлия Александровна или лучше Татьяна Ивановна (а, конечно, на момент приближения сопливого подлеца, просто Танька или Юлька), борясь изо всех сил с приятием и отторжением, с зудящим желанием проверить на практике – все ли мальчишки дураки, с чувством непререкаемой и всеохватной свободы, что ни одна «сопля» в мире не смеет вот так вот – А мне все равно что у тебя есть, - подкатываться и …

Извиняюсь, перерыв.

Замучило желание выяснить раз навсегда сколько же у нас героев. Сколько 10 – 6 или, я не знаю, не помню, точнее. Значит, слезно винясь перед читателями с хорошей памятью, следуем назад для подсчета кол-ва душ, разбросанных там в некоем порядке.

10

12

13

пускай последними цифрами интересуются все эти …

Значит десять.

10

вот так бы просто констатировать, мол, десять их, персонажей, и все. Думается, что простота здесь какая-то надуманная. Мистика чисел началась уже в первой главе, то есть в главе 1. Приписываем к номеру этой главы ноль, то есть 0. И у нас ни с того ни с сего возникает точное численное воплощение количества персонажей. А? В жизни человека это десять, на языке той машины, с помощью которой я это пишу, двойка. Двойка и пятерка есть простые множители десятки. Дважды пятерка – десять, пятижды два – десять. Странности, параллелизм какой-то, чертовщина. Проблемы Гилберта;. Все двадцать три проблемы Гилберта как на ладони. Вот вам еще – формула 10 составленная из двух (опять 2-х) священных чисел – (одно священное число + другое священное число) + одно священное число. Где священные числа соответственно 3 и 4. Кстати о Гилберте: я берусь утверждать, пусть мне придется изнывать от позора перед математиками всех стран, но

любое число, составленное из единицы и, следующего за ней, какого угодно количества нулей, будет иметь своими простыми множителями 2 и 5.

Я здесь как бы корреспондирую некоему Гольдбаху, который, будучи страшным педантом, выдал - Любое чётное число больше двух можно представить в виде суммы двух простых чисел. Не будь он таким педантом и занозой все бы было как-то попроще, поспокойнее. До сих пор не решили.

А вот зато.

Зато по дороге столько всего понаходили и понапридумывали.

Миллиарды, триллионы, сверхбольшие числа, которые можно представить в виде 1 и еённой степени – (но проще все-таки десятками) – 10 в степени 100 называется гугол, единица в степени гугол называется гуголплекс. Числа, доложу я вам, величины непредставимой. И все вариации на темы 1 и 0, (а если эту «и» оттуда выпихнуть, то и это тоже правильно), Второе число Скьюза, 1010101000 .

А вы говорите просто десять человек. Воплощая собственную гипотезу в жизнь: какая разница какое у нас изначально количество персонажей, когда, в конечном счете (буквально – в конечном счете) все равно получаются те же двое или пятеро. Все это называется тенденция. А теперь внимание – на стыке математики и поэзии находится поэматика, в терминах которой получается, что, следуя эпиграфу, желая принять какую-либо тенденцию, мы вынуждены будем обязательно выбросить и цифру пять. Ну, или наоборот тоже действует. А тенденция здесь совершенно очевидная – буквоедство.

Долой пять.

Их двое.

Долой Славоя, Димона и Романа, долой центр рима и «Я». Оставим Инессу вместе с водопроводчиком. А сколько лет в свете провела наша светская перфомансистка Инесса? Мама моя, гугол на миллиард.

Конец перерыва.

… подкатывается и … либо он на языке неофициальной нежности, извините меня Харя, либо Боня. Один из оставленных нами персонажей зовется Инесса, и она на собственном опыте знает что такое эти боня и харя в нежном детском возрасте. Не стану утверждать, что истерика преследует ее с тех давних пор, но тенденция на лицо (ха, тенденция).

О категориях:

1. иностранщина

2. банальщина

3. скукотища

Не забываем, что три да плюс четыре, да плюс еще три, получается бывшее количество персонажей этой книжки. После всех-всех операций, выполненных нами во время перерыва, у нас теперь и рак – щука.

Наличие вкуса, вкуса художественного и эстетического, и того единственного у автора было доказано еще в первой главе, поэтому нет никаких сомнений, что Инесса и Госпожа ебаресса лица разные, хотя бы из-за точной рифмы. Легких путей не ищем.

Госпожа ебаресса.

b

«охладев, поверишь,

овладев, похеришь»

Д. Авилиани

Она очень любила рассуждать о категориях свободы и несвободы, и внутренней свободе, которая была, по ее мнению, присуща тем, кто не соприкасался ни с какой системой. И еще свободе тела, вернее, тел. Или даже количества тел. Ей всегда было непонятно, почему разговор, закончившийся контактом тел предосудителен, а незакончившийся им - нет: ей было важно, интересен он был или нет, а конец – это что-то христианское, спорное и линейное какое-то. Почему, будучи женщиной, очень долго любить очень плохого мужчину - хорошо, а очень плохих мужчин - плохо, а много одновременно – просто невозможно, а хорошую или плохую, женщину или женщин - все одинаково, и совсем плохо.

В 17 она сбежала из дома с одним художником. Они жили в каморке, вернее, мастерской на последнем этаже дома на Петроградке. Это было в самом начале девяностых или конце восьмидесятых еще до того, как метры стали переводиться автоматически в денежные знаки, даже в головах людей, которые вообще в состоянии мыслить только образами, символами, аллюзиями, теориями и концепциями. Мастерская досталась им от знакомой скульпторши, которая поменяла пыльный воздух Петроградки конца 80-х на вечно саноторный воздух Цюрихских террас, уставленных цветочками, белыми парусиновыми шезлонгами и устройствами для барбекю, на которых вечером потягивают вино из больших круглых бокалов для красного, или, если белое, то из более длинных и продолговатых. Вообщем, она уехала, не знала на сколько, на совсем или… и отдала ключ Витьке, не потому, что особенно верила ему или особенно долго его знала (хотя, конечно, как-то на чьем-то дне рождения на даче, около серовато-зеленого залива, в особенном освещении белой ночи середины июня, так похожего на настоящее море, не было ветра, было тепло, алазанская долина, и так молодо и весело, и покрывало казенное, которое бывает в санаториях или детских лагерях, одно на них двоих и тысячи комаров, которые, голодные, умудрялись его прокусывать, смеялись, море даже не казалось, а и было по колено, впрочем, на утро еще раз весело рассмеявшись его лицу лет на семь моложе, уехала на шестичасовой электричке в город встречать какую-то посылку или просто, чтобы закончить, а не закончилось), а потому что он как раз зашел за книжкой, хотя как они договаривались, но, непривычно ни для него, ни для нее, вовремя. Видимо, это и сработало. И, бестолково собирая вещи, она вдруг протянула ему ключ от мастерской.

Там была кровать и их юная любовь, а больше ничего в их комнате не помещалось. Ему двадцать, ей еще не исполнилось восемнадцати. Счастье? Ну, может, и счастье тоже. Вообще об этом легко говорить в третьем лице множественном числе и прошедшем времени. Его было особенно слышно сидя на подоконнике, когда очень тихо, после того, как отшумел город и соседи в коммуналке снизу или инструменты, которыми он работал, когда делался скульптор, как он говорил, а по-просту, делал на заказ бесконечные бюсты Ленина, перешедшие вместе с нехитрой утварью по наследству от Иры. Так они прожили весну, лето и осень. Потом был маленький немецкий городок. Витя, в 90-х уже, на счастье оказался евреем, а его мама, которую они взяли с собой, умудрилась даже как-то от немцев пострадать во время войны, за что ей платили большое пособие, на которое они, по-началу, жили все втроем. Ну, нет Инесса не бездельничала, она писала что-то и немного рисовала, много, что читала по-английски и по-немецки. По выходным приезжали знакомые музыканты из Кельна или можно было махнуть в Амстердам, или Брюссель, ну или хотя бы в Мюнстер на потрепанном «Опеле», доставшемся от хозяина пиццерии, где теперь работал Витя разносчиком пиццы. Работа ему даже нравилась: он разглядывал дома города и окресности, дивился многобуквенности названий улиц, еще не понимая, что «штрассе» - это не название, покупал то, что в совке было невиданными диковинками, радовался, что Инке на книжки и краски хватает, и рисовал теперь по-выходным, а потом раз в две недели, а потом и вовсе поменял профессию, и стал актером, который играет свою жизнь. Как-то, среди прочих кухонных комбайнов, гортексных ботинок и крошечных складных зонтиков он купил камеру, и Инесса начала снимать местных швельмских турков и казахов, которые и здесь непринужденно сохраняли уклад своей родины, нисколько не стесняясь добропорядочных и опрятных лиц бюргеров, их игрушечных домиков или квартирок и мерного языка почти без исключений, заполняя своей гортанной речью, легко и зычно, все пространство от пятого этажа дома, где самые дешевые квартиры для эмигрантов, до маленького местечка, где продают д; ннер на углу Карлштрассе, и так же белыми простынями, целомудренно и трудолюбиво постиранным руками, в пику доступно распахнувшей круглое окошечко стиральной машине «Бош» в подвале дома, все пространство двора. Берлинский фестиваль видео-арта, потом венецианское биеннале, потом усталость от глухой провинциальной жизни. Инесса вернулась в Питер, как тогда было принято, с признанием на Западе. Стала делать перформансы, и пришлась как раз ко времени и к Кулику, который тоже любил попротестовать против власти системы в Эрмитаже, усевшись на трон, а потом довольным и счастливым, быть, как всегда, забранным охранниками. Уже шла к концу середина 90-х, о ней писали монохромные, на почти оберточной бумаге андеграундные журналы, и иногда глянцевые, известный писатель и известный поэт и эссеист, фонды иностранные тогда еще охотно давали деньги. Потом в Эрмитажном театре, а в резюме написано, что в Эрмитаже, были ее инсталляции. А Витя остался в Швельме, сделал себе немецкое гражданство и фамилию Бернер.

Как-то вечером, здесь поздно, а там на два часа раньше, вроде бы за каким-то делом, с просьбой встретить чьи-то работы, а потом их еще кому-то передать, добро отрекомендовав, позвонил Витя. Долго рассказывал о кельнских музыкантах и швельмских казахах, хозяине пиццерии, который теперь занялся продажей мраморных скульптур для садиков, и Витя теперь вполне Аполлоний Тралесский в плане любого фарнезского быка и владеет пропорциями не хуже Леохара или Клеомена, ваяя бесконечных белоснежных венер и аполлонов. Она было хотела рассказать, что та камера теперь…да что там теперь. Она была более удачлива и ему это было то ли понятно, то ли обидно, то ли, по инерции давно знакомых, по времени бедности, искал в этом подвох какой-то:

- Ты постоянно ищешь чьего-то живого огня. Ты мотылек.

- Имеешь ввиду общую инфантильность художника? – не желая ничего выяснять более личного, вывела Инесса.

- Для тебя красота была всегда приятием жизни, формой непротивления, почти конформизма. Разве может мир быть плох, если в нем есть летнее утро? Ты оттого всегда будешь счастлива, что никогда ничего не станешь для этого делать. Даже овсяных хлопьев с молоком на завтрак будешь ждать от судьбы или того, кто с тобой рядом. Впрочем, он для тебя сливается с судьбою, а как только становится злым роком или просто равным, ты, мотылек, разыгрываешь временную смерть. Говоришь, де, зима, все, я умираю. И ставишь безупречно этот спектакль для одного человека. А на следующую весну. Весна у тебя каждое летнее утро. Ты собираешь их, как клюкву в корзинку, и сохраняешь на зиму. Съесть одно маленькое рубиновое зернышко – и из мертвого мотылька – ты снова живая. Все забыла. Такая же свежая, как и в день своего первого летнего утра. Да, ты мотылек.

C

Как нетрудно догадаться, эта "сильная" женщина оказывается совершенно закрепощенной, когда дело доходит до самых романтических ситуаций: "Я ни к чему не готова, я боюсь его, я себя боюсь, только бы он ушел, только бы он понял это, Господи!" Она опустилась на краешек постели, сжавшись, напрягшись... Так приговоренный к смерти опускается на электрический стул»

М. Мареева, О. Вайнштейн

Госпожа ебаресса.

Не считая ее, в огромной, правда темной, комнате находились еще пять человек.

Рука, в жесте, испрашивающем подаяния, где пальцы закручены на манер винтовой лестницы, которые, отсвечивая желтый мрак лампочки в 40 ватт, смыкались в тонкое (в обхват между большим и средним пальцами) запястье, и дальше в без единой родинки руку, доводящую (и стоит сказать, скольких) до этого прекрасного парного рисунка – плеча, ключицы и шеи, – к последней же, в свою очередь, были присоединены сверху и снизу соответственно изящная головка с цветом волос именно таким, который вам и представляется, когда вы глядите на рисунок сделанный углем или сепией, со взглядом, направленным в левый нижний угол и прической –

(да позволено мне будет заимствовать довольно большой кусок текста, дабы он как нельзя лучше передает ту деталь внешности госпожи ебарессы, которую мы и собрались описать, но текст заимствуемый неоднороден и принадлежит перу двух авторов – француза и русского – что, опять же, неслучайно, так как один изящно и метко выразился, а второй таким же манером поправил);

«Прическа эта переведена всеми переводчиками до того отвратительно, что необходимо привести верное описание, иначе ее правильно себе не представишь: «Ее черные волосы разделял на два бандо, так гладко зачесанных, что они казались цельным куском, тонкий пробор, слегка изгибавшийся согласно форме ее черепа (смотрит молодой врач); и бандо оставляли открытыми только мочки ушей (мочки, а не «верхушки», как у всех переводчиков: верх ушей разумеется, был закрыт гладкими черными бандо), а сзади волосы были собраны в пышный шиньон … щеки у нее были розовые»», -

цвет всего лица был такой, который только и мог гармонировать с живой плотью, ни тебе популярной когда-то бледности, ни излишнего смуглого оттенка, выдающего в тех широтах, о которых идет речь, склонность человека к пребыванию на улице, вынужденному или желанному, что короче и точнее можно назвать просто бездельем; то есть цвет лица удерживался в тех границах, которые получаются путем размазывания розовой краски от скул и щек в сторону подбородка и ушей по белому грунту или белой бумаге;

снизу же к прекрасной шее крепилось не менее прекрасное тело: золотое сечение - соотношение пропорций, при котором целое так относится к своей большей части, как большая к меньшей (если обозначить целое как С, большую часть А, меньшую В, то правило золотого сечения выступает как соотношение С: А=А: В.), автор золотого правила - Пифагор - считал совершенным такое тело, в котором расстояние от темени до пояса относилось к обшей длине тела как 1:3, вот такое тело и крепилось к прекрасной шее, левая нога была согнута в колене под углом 135 градусов и протянута прочь от владелицы в небрежном отречении, тогда как правая имела острый угол в 15 градусов, место встречи обоих ног покоилось (вот уже как полчаса) на диване темных цветов плюша не сказать, что в ожидании чего-то, скорее наоборот – правая рука своим указательным пальцем, с аккуратно обходящим подушечку ногтем, стремилась по виску какой-то посторонней мужской головы.

Глаза посторонней мужской головы отсвечивали синим (даже синим с примесью белого и коричневого самого владельца глаз цвета), источником которого было платье, плотно облегающее сверху и довольно просторное снизу – таким образом, что вся вышеописанная геометрия коленей была скрыта с того ракурса, где помещались глаза постороннего, - внимательно глядя на ту самую 1/3 от темени до пояса к общей длине тела. Смотрел он несколько исподлобья, придерживая взгляд густыми темными бровями, левая рука, обернутая в белую рубашку, отмечала пространство, разделявшее субъект и объект просмотра, упираясь в диван, правая же спокойно лежала на поясе мужской фигуры, ноги были соединены ступнями и со стороны представлялись некоторым ромбом с неравными сторонами.

Композицию обрамляли персоны в освещенное пространство не попавшие, поэтому, кроме того, что они все стояли вокруг, отсвечивая белыми пятнами кистей и лиц, сказать о них нечего.

- Смешно, и совершенно-совершенно не впечатляет!?- голос, имевший тональность, а речь скорость музыки «В пещере горного короля» из оперы Грига Пер Гюнт, по одноименному произведению Ибсена, принадлежали госпоже ебарессе.

Впрочем, ничьих других голосов не раздавалось ни полчаса назад и не раздастся в будущем.

Смешило и не впечатляло следующее – молодой человек (а человек был молодым), как автор жеста, жеста в общественном смысле и смысле глубоко интимном, ни того, ни другого с требуемой красотой и убедительностью не произведший. И вот уже как минуту, его дальнейшее нахождение в комнате ставилось под большое сомнение.

Почему госпожа? Хотя бы потому, что она не вернулась в Питер подобно Инессе, и, с позволения сказать, исповедовала философию закрытого пространства, монастыря или замка, или квартиры или чего угодно еще, если вам заблагорассудится. В оном центром некоей одушевленной окружности, точнее, наверное, будет сказать одухотворенной, окружности была она, а после некоторых событий, называть ее как-нибудь по-другому язык не поворачивался. Хотя, возможно, еще ее мать и называли прискорбно товарищем.

- Наш юный друг, я чувствую, скоро догонит и обгонит фотоаппарат. Таков умелец. А еще…?

1/3 от темени до пояса к общей длине тела медленно подалась в сторону смотрящих из мрака фигур и в непродолжительное время покинула пространство повествования. Таким образом, сказать в этой главе нам больше нечего. За исключением того, что молодой человек просидел еще какое-то время на диване, натужено обдумывая смысл нашего эпиграфа. – Бедный мальчик, - произносим мы над ним и ставим точку.

Попытка автореферата одной диссертации

На правах рукописи

УДК 1006.7001 (005)

Маркова Инесса Валерьевна

Психика как дыра в нематериальное в общем представлении позднего Шемякина

Специальность 00000

Искусство, психоанализ, геометрия

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата психологических наук

Санкт-Петербург 2000

C

Теперь они лежали на постели раздетые. Или, может быть, нет. В комнате было темно, как бывает ночью, или в 4 дня в декабре в Петербурге, или при задернутых шторах в пасмурный день. По ритму их речи было слышно, что сегодня выходной. Или тот день, в который ни ему, ни ей не нужно было нигде быть к определенному часу. Возможно, они проснулись вместе, а, возможно, зашли час назад в эту комнату. Они говорили негромко, и не тихо, но интонации были такие, какие бывают у близких людей находящихся близко. То ли от минутной пресыщенности телами друг друга, то ли оттого, что пришло время говорить, или просыпаться или, бог знает, еще чего у них пришло время.

- Хочешь, расскажу тебе про мою прабабушку? – сказала она немного рассеяно, и убрала от лица волосы так же, как она всегда делала, когда садилась за компьютер в своем офисе утром еще не работать, а читать письма и болтать в аське.

- Давай – и по интонации не было понятно, заинтересован он или нет в этом повествовании. Но она, не дослушав, ответа уже продолжала.

- Она была полька. Дочка разорившегося польского дворянина, пана Иосифа Саресеба. А, может быть, он был еврей и никакой не поляк.

- Не еврейская какая-то фамилия – возразил он.

- Ну, неважно. Я никогда не была в Польше, и дедушка и мама никогда не были. Дедушка работал в оборонной промышленности, и ему было запрещено иметь контакты с родственниками за рубежом.

- Да, тогда с этим жестко было.

- И я совсем не могу себе представить, как выглядели те места, где могло быть мое поместье. Вернее не могу с фактографической точностью, но представляю. Мне кажется, что там должен быть сосновый бор, прозрачный, который пропускает солнце сухой и пряный, какой бывает в Прибалтике или в Крыму в горах. И девочек отправляли собирать шишки, чтобы топить ими самовар для вечернего чая, за которым собиралась вся семья. Сестер было трое Анна, Бронислава и Мария.

- Странное имя «Бронислава»

- Мою прабабку так звали. А потом своих уже вполне украинских детей она назвала Леопольд и Леонарда, впрочем, они прожили всю жизнь как Лёна и Полик.

- Анна вышла замуж за немца и уехала в Германию. Она уехала первая. Вижу, как едет ее коляска с опущенным верхом из нее мелькнул серый край ее дорожной юбки. Мария вышла замуж за богатого чеха и уехала куда-то в Прагу, а потом, кажется, в Вену. Она уже уезжала на авто. Бронислава вышла замуж за украинца, его звали Олесь. Он тоже был дворянского рода. Они скрывали это и жили бедно и честно в последовавшее затем советское время. Украинские родственники матери говорят, что я очень похожа на нее. Не знаю точно, почему и как так вышло, то ли из-за последовавших за этим войн, или нет, просто не знаю, но сестры больше никогда не встречались.

- Вообщем, может, это и к лучшему. Не сорились друг с другом. У мужей не было возможности завидовать друг другу, а у детей делить сладости с кузинами и кузенами.

- Ну, да, ты не понимаешь, почему именно это я тебе рассказала?

- Наверное, нет.

- Ведь оттого, что они не виделись, они не перестали быть сестрами?

- Нет, с точки зрения той приходской церкви, где были записано то, что их крестили и когда они родились и кто отец и мать. Эта строчка остается неизменной даже, если сгорит весь архив. Но фактически – да. Каждая из них поставила в своей жизни на место сестры другую женщину, из тех, что встречались им в Германии или Австрии, говорившие по-немецки или по-австрийски,

- Или, может быть тоже по-польски, но без этого небольшого лица с черными бровями и синими глазами, как у дедушки и у мамы, или без этих вьющихся волос, забранных в пучок на затылке.

- Ну, да.

- Каждый человек, который до этого был материальной частью жизни и имел определенное положение в твоем времени и пространстве, когда ты не видишься с ним больше полугода, начинает состоять из своих историй и привычек. Если вдруг завтра ты не придешь, я хочу состоять из этой единственной истории.

- Нет, будет еще история выставки Инессы. И твоего огромного пакета с табличкой и буклетами и твоих неудобных сапог, и того, что я не поехал в Америку, и ливня этого невозможного в декабре.

d

Лично моя история совсем проста. Представьте себе девушку с пером в

руке, сидящую в спальне. От нее только требовалось с десяти утра до часу

дня водить этим пером в направлении слева направо. Потом ей пришла в

голову вполне простая и недорогостоящая мысль: засунуть несколько

исписанных страниц в конверт, налепить вверху марку достоинством в один

пенс и опустить все это в красный почтовый ящик за углом.

В. Вулф

1.

Милый А.

жду не дождусь, когда же наконец ты напишешь, позвонишь или явишься собственной персоной. Мне совершенно непонятно, что может препятствовать тебе в этом. В кои то веки так сошлись обстоятельства, и ты смог отдалиться от родительского дома на расстояние, превышающее полторы тысячи километров, и на довольно продолжительное время, как, на тебе, полнейшее небрежение.

Ко мне давеча приходили и меняли лживую коробку, как ты «это» называешь. Вроде, чего там менять? но компания оказалась настолько шумной и бестолковой, что провозились полдня … а с одним даже пофлиртовала чуть-чуть, но он оказался такой скромницей, и в порыве истерики выбежал на лестничную клетку курить, там и оставался все время. Чудак. Коробка функционирует нормально – куча новых возможностей и программ, тебе понравится.

Вчера выбиралась в общество тотального потребления.

Кстати, надеюсь, ты не забыл, что деньги на твое содержание находятся у меня (хорошо, что отец не решился провернуть все это с карточками). Я понимаю, что ты сейчас окрылен и ненарадуешься своему новому статусу богатого бездельника, но помни – первое слово зависит не от тебя, а второе с возрастом утрачивает вкус и привлекательность. Будешь так себя вести – денег не получишь, жалуйся отцу сколько душе угодно.

2.

… подлец, знаешь, как это называется, а? это называется вымогательство, самое настоящее вымогательство…

3.

Как я ненавижу иметь дело с идиотами. Да, наверное, ты считаешь меня излишне нравоучительной сволочью. Что ж, думай как знаешь.

В ближайшее время моя жизнь круто изменится – именно это я пыталась до тебя донести. Мы навряд ли увидимся. Не проси, подробностей не будет. А еще ко всему ты исчерпал лимит моего доверия знаешь как давно.

4.

я так понимаю, твой новый мобильный телефон может все, кроме как принимать мои звонки.

5.

Уважаемый Н. П.

к сожалению не смогла с вами увидеться. Но очень, очень хотела. Они позвонили и просили ускорить переезд на неделю и я согласилась. Пропасть какое количество вещей, даже не думала, что столько их у меня может быть, слава богу основной гардероб уехал еще в начале года.

Все, что касается нашей с вами договоренности, я вложила в конверт, там же и визитка с моим новым номером телефона. Все расчеты через H; ndelsebanken, реквизиты не менялись.

P. S. чуть не забыла – я оставила вам маленький подарочек. Он в моей бывшей квартире, ключ на прежнем месте.

6.

зато я теперь знаю кто открыл Австралию, по крайней мере, Новую Зеландию. Это были датчане. Остров, который упирается в самую Швецию и на котором находится Копенгаген называется Зеландия.

7.

… всегда знала, что мне нужно много места для обитания. Ни в какую коммунальную комнату не помещалась, они меня, правда, капризной называли. Я не умею жить на площади в 9 метров, не-у-ме-ю.

это они хорошо придумали – платить не за воду, а за канализацию.

8.

Милый А.

пишу тебе на тот адрес, который у меня есть. Если тебя уже там нет, надеюсь, что передадут.

Они правы, климат здесь какой-то странный – тепло все время, даже когда холодно, все равно тепло. Если бы умела вязать, то обязательно бы связала тебе большой красивый свитер – носи и думай обо мне.

Здесь никого и никак не зовут, потому что здесь никого нет. Хорошо, конечно. Но с другой стороны иногда бывает очень одиноко – поэтому я начала больше есть. Каждый-каждый вечер кручусь перед зеркалом, а оно у меня тяжелое в полный человеческий рост, и не замечаю чтобы я хоть чуть-чуть потолстела. Бывают такие люди, сколько они не едят, а все равно не толстеют.

Прощай-прощай, как-нибудь напишу еще…

9.

… итак невесть что, да невесть где… банкомат сломался, интересно, а кто его здесь чинит? Может никто, все, осталась без денег. Нет, не так – без средств к существованию. Ах, да, почту-то кто-то забирает.

10.

Уведомляю

вас, что вы не выполнили условия договора. Нет желания обходится с вами грубо, поэтому надеюсь, что это письмо обгонит моего адвоката.

Мой новый телефон.

11.

… господи, ни одного слова по-немецки нормально произнести не могу. Стыд и позор. Все с акцентом. Со дня смерти Гельмута ни слова. Но вообще думала, что такое не забывается.

12.

… ах да, он из России, и они называют его смешно Schmetterling.

d

то что следует мыслить

amor fati

форма времени и цезура

онтологическое различие иигра

Александр Скидан

- Да, салют. Нет, не забыл. Да, конечно, буду через час – перешагивая через огромную лужу ну углу Восстания и Жуковского, и закрывая телефон подбородком, еще два больших шага и одной рукой он дернет ручку кафе «Альбина», а другой закроет большой черный зонт, который сзади удобно крепится к рюкзаку. Уже придумал: закажет капуччино с корицей и сэндвич большой, с ветчиной.

За столиком с высоким стулом, прямо напротив окна на Восстания уже сидели Ён Джин, чуть сгорбившись, как будто стесняясь, худенькая, вся в черном и шумная, с лицом всегда готовым расхохотаться в зеленом свитере с крупным металлическим украшением Аня. Он должен был отдать фотографии, и получить полторы тысячи за полтора часа съемки на крыше и полночи проявки и печати. Аня уже почти заканчивала историю про свою подружку Стефани, которая недавно уехала в путешествие по Индии и… рядом с ее чашкой в коричневых неровных разводах лежала бордовая салфетка, было похоже, что, как обычно, размахивая руками, она опрокинула свой чай. На фотографиях Ён Джин была статичная, еще некрасивее, чем в жизни, но свет, форма проводов, облаков и соседних крыш, сами эти бумажные серые чуть неровные листы, где можно было, при желании, разглядеть след от маленькой прищепочки – они, конечно, выглядели как произведения искусства, облеченные в эту форму, как любой продукт вызывали желание обладать ими. Аня сразу же начала шумно восхищаться. Алеша промолчал, словно бы переняв неловкость русского языка Ён Джин с ее корейской фонетикой, он пресно жевал свой сэндвич, запивая кофе. Жест запивания был таким удобным и понятным, почти коммуникативным: он тянул руку к чашке, поднимал ее ко рту, уже за несколько секунд до этого, скорчив небрежную гримасу, какая у него всегда была перед тем, как отхлебнуть пива или когда его просили улыбнуться для общей фотографии, отхлебывал глоток, и ставил ее на блюдце. Кофе закончился на половине сэндвича, и так же к половине подходил уже тот час, который отделял его от другой встречи, уже на Васильевском. За еще одной чашкой он уже не пошел. Ён Джин, уставившись в него или в свои смешные детские туфельки, гоняла кругами по чашке остатки своего американо, ей не хотелось больше пить, не хотелось говорить, что она некрасивая на фотографиях. Леша поймал себя на мысли, что ему ужасно захотелось отхлебнуть из ее чашки, но сдержался. Аня уже рассказывала историю, как ее 20-летний американский студент сломал ногу, когда шел ночью из 24-часа с водкой, ужасно довольный тем, что в Штатах ему бы никогда в жизни такого не удалось сделать. Весело, шумно, бестолково и заразительно звала Алешу на фламенко в ГЭЗе и хор исландского оперного театра в кирхе на Малой Конюшенной, и еще сегодня на Тэкиллу в Рэд. Час назад в американском консульстве на Миллионной, около Мраморного Алеше отдали его новый, еще действительный до 2009 г паспорт с отказом.

- Да, мы с Машкой пойдем сегодня. Я к ней уже опаздываю на Ваську.

- Ну, Маша сама опоздает не меньше, чем на пол часа.

- Это да, но все-таки. Пойду я. Пасиб за. Салют.

На треугольных оконечностях его скул осенним днем еще можно разглядеть следы лета, проведенного на воздухе. Волосы светлее и лохматее обычного тоже от большого количества летнего солнца. Сначала неделю на даче, где нужно было таскать и прибивать доски обшивки к помещению последнего этажа. Родители любили говорить, особенно когда Маша приезжала, что это будет этаж для них двоих. И он и Маша, вовсе не сговариваясь, с ужасом представляли себе эти обязательные летние ещевикендные посещения «их этажа». Он точно знал, что как только родители умрут, на следующий же день он даст объявление о продаже этой трехэтажной махины – пространства мечты и гимна прочности семьи его родителей. Потом был паром в Калининград, он отправлялся вечером, белый, свежевыкрашенный он отходил под антоновский белый теплоход, отчего особенно казалось, что он весь целиком из конца восьмедисятых. Больше всего по антуражу к этому времени подходили возраста за сорок пары со скучающими детьми-подростками: она с небрежно покрашенными волосами, неприменной неровно без карандаша нанесенной помадой, может быть даже еще «Дзинтарс», когда-то закупленный сразу в количестве 50 штук и никак не заканчивающийся десятилетиями, футболкой, заправленной в джинсы и он в рубашке светлой и серых брюках со стрелками и белорусских сандалях, с торчащими из них сероватыми дешевыми хлопковыми носками. Можно было легко представить, как он вообще ни разу за всю жизнь не принял ни одного решения относительно того, что ему надеть: сначала, что ему удобно носить решала мама, потом эстафету переняла всегда неаккуратная по отношению к себе, но аккуратная к посуде, его рубашкам и рубашкам сына жена. Видно было, что путевку на работе дали. Простое действие ради радости незачем этим, воспитанным в СССР людям уже в общем-то было недоступно. Несмотря на девяностые, казалось бы вдребезги разрушившие эти представления, они по-прежнему тянули лямку ради лямки, ели котлеты и борщ ради котлет и борща, с трудом выбирая из 10 доступных видов сметаны в магазине, ту что была в прошлый раз. В их отношениях с Машей все сразу было сказано как бы без слов, они слов боялись, еще очень боялись привычки, и особенно упущенных возможностей друг друга. Она принимала его молчаливую отчужденность за особенность характера, боялась ругаться или спрашивать, ей казалось, что просто у него свое, очень особенное, всего видение. Чтобы не позволить себе быть недовольной развлекала себя шумными компаниями, путешествиями, старалась до отказа забить свой день, чтобы в него не помещалась скука, а только усталость, немедленно требовавшая еды или сна. Он молчал, когда был недоволен, шумные компании незнакомых людей его очень раздражали, как будто складывал куда-то каждый ее отъезд, каждое ее увлечение. Доставал все это на рассмотрение в депрессивные моменты, аптечно взвешивал пропорцию радости и нерадости, четыре зимние депрессии радость перевешивала, а на последнюю оказалась слишком легкой. Они шли с Текиллы в старом «Молоке» на Перекупном. Она была натужно веселая, немного пьяная, танцевала все время, стараясь завеселить его и ничего не спрашивать. Конец февраля, в перешитом пальто немного слишком широком в плечах и тоненьких осенних сапогах. Молчал. Утром разбудил звонок Ани, и Маша начала радостно болтать, расписывая, как смешно он спит. Сказал, что хотел бы сохранить все номинации и остаться …, заплакала. Ой, ты поэтому молчал. Ладно. Брось. Все в порядке. Спешно заодевалась. Нет. Для новой ситуации придумывай другие: зови Маша теперь. От одной мысли, что сейчас идти по морозу начинало слегка трясти. Потом через недели три старая радость опять потяжелела. Солнца в окне с жалюзи становилось все больше, меньше хотелось спать, и отступила почти зимняя депрессия. Сказал, что без нее мир теряет краски. Она была счастлива, как ей тогда казалось, первый раз что-то заслужив. Решили вместе поехать по Европе, чтобы скрепилось крепко. Но вышло все по старой инерции неупущения ни единой возможности каждого из них в отдельности. Она первая уехала в Швейцарию к друзьям, а ему родители сделали путевку на одного в «Дюны», на Куршской косе под Калининградом.

В Берлине на Цо встретились, как всегда, очень друг другу обрадовавшись. Маша приехала «организованным автостопом», рассказывала о каком-то алжирском или марокканском интеллектуале, который ехал вместе с ней, и вез фильм на кинофестиваль. Она приехала в подаренном им синем платье, он надел ее любимую его одежду льняные брюки и купленную в китайском магазине настоящую тибетскую рубашку такого же цвета. Так долго вместе каждый день они еще никогда не были. Слова угрожали стать слишком конкретными и эмоционально оценочными. Ссорились тихо так, из-за того, как тратить те очень мало денег и из-за непривычки друг о друге заботиться, он вместе с булочками к завтраку приносил букетик маленьких белых розочек, как будто специально продававшихся рядом с конфетюром. Много фотографировали, мало ели, спали у друзей и знакомых Ани, которые находились во всех городах следования. Замки Баварии сменяли бирюзовые озера, галереи и парки Берлина длинными и торжественными имперскими улицами Мюнхена, Дрезденская картинная галерея сменилась зеркальными стенами и парусами Шревенена на первом этаже музея Ван Гога (они приехали уже почти к закрытию и успели посмотреть только первый этаж). Потом был паром из одной части Стамбула в другую и горький чай в маленьком стеклянном стаканчике, и поезд в Болгарию, где почти на берегу моря в небольшой деревеньке, на лето делающейся курортом, бродила корова. Деньги совершенно закончились, взяли в долг на самолет до дома у Машиного друга. Алеша полетел первый, ему нужно было сначала на сборы, а потом на работу, а Маша осталась еще на две недели. В этот раз решил окончательно, только так, чтобы больше не говорить ничего, молча итак все будет понятно. А она первый раз этой осенью по возвращению подумала, что хочет семью.

- Привет, что это ты, Марков, вдруг всего на 15 мин опоздал? – чуть чуть поднявшись на носочках поцеловала в нос.

У нее было еще очень загорелое лицо и длинные, «со следами солнца Европы» волосы. Алеша снова молчал. Маша заговаривала его мрачность ретроспективным оживлением событий дня. На следующий день он уехал один на неделю под Псков снимать монахов Псково-Печерской лавры. Она улетела писать про книжную ярмарку в Берлине, как давно мечтала.

E

Каждый пол наделен знанием, которое никому не может передать, идиотские манипуляции, о которых мне кое-что известно, просто глупость, иллюзия, переодевание, не затрагивающие сознание, дух, они маскируют тело и убивают желание.

Жаклин Арпман. Орланда.

– В строгости отказать!

Пускай это не кажется никому странным, случайным или спонтанным. Опыт накопленный в этих делах огромен, правда делиться им довольно таки сложно, - механизм подкрепления безусловно действует, но вот сама транзакция процесс болезненный и, наверное, излишне чувствительный.

Известная совокупность приемов, подходов в самый неблагоразумный момент обнаруживает свою, так сказать, не цельность. Но лучше так не говорить.

В мире победивших лицедеев, в англоязычной его части, не бывает собственных лиц и не бывает героев в собственном смысле этого слова.

В принципе, сказать нам совершенно нечего, мы обладаем лишь манерой речи и временем, которые удачно вымениваем на … и кто-нибудь в противоположном конце зала лениво скажет:

– В сущности, все писатели и во все времена писали об одном и том же?

И он поставит в конце своего высказывания вопросительный знак, не вопрошая при этом. А потому, что это некая многоходовая композиция под названием – В гробу я видал эти ваши заседания, я угнетен мыслительным процессом, по мне видно, и так как по хорошему с вами нельзя, то вот вам одна из косточек моего мыслительного скелета – смолчать невозможно. Интересно, там, вдалеке сидит обладатель голоса, произнесшего такое. Чёрт возьми, о секрет! о чем же таком единственном, да во все времена, да еще все писатели?

Ставлю свой кейборд на кон, что я выиграю эту партию.

Господин ((или госпожа) неярок свет и голос той самой октавы, в которой, сами понимаете что). Так вот, нам была предложена дедукция, дедукция, дорогие.

Мы не думаем в перерывах, а если может и так, то к основному делу это не относится.

Скажем так: коллега (слово общего рода) использовала (напоминаю об октаве) такой способ мышления, при котором мы как стая атлантических рыб из телевизора устремляемся от общего к частному. 1) в посыле коллеги имеется утверждение все писатели. А я без зазрения совести готов утверждать, что в моем и много чьем еще случае это от силы человек 150. хрестоматия по всемирной литературе не превышает 600 страниц или около того. 2) все времена – это сколько? На каких территориях и по какому исчислению?

Таким образом два раза употребленное все имело целью усилить эффект слова одно. Привожу примеры подобных высказываний – если бы парни всей Земли …; во всей вселенной нет ни одного уголка…; все его мысли были только об одном.

И вот теперь мы говорим, что коллега ввиду-то ничего и не имел, а вызывал нас просто на диалог или просто хотела выяснить чей голос громче или чья память и фантазия остроумнее.

Нечего и выяснять.

И мой кейборд все еще со мной.

Галерея лиц и характеров выстроившихся перед вами в суровой линейной последовательности + 1 есть фигуры речи. Фигуры нашей речи. Неброской манеры пользоваться языком.

f

Если ничего не делать, она останется бабочкой

Если ничего не делать, она станет куколкой

Если ничего не делать, из куколки снова получится бабочка

Уравнение двух бабочек. Неизвестный индийский математик.

Мы всегда точно знаем, кто приходит нам в снах. Когда она рассказала сон подруге, та ответила: «если хочешь сказать: «уходи» ушедшему, ты говоришь «останься». И та была права правотой слепого в темноте. Мы пишем, когда полнота или пустота подступает к краю и ничего больше нельзя сделать, кроме как начать писать. И мы пишем. Снится кто-то, когда его присутствие в той жизни, которая кажется более реальной, ну, т. е. менее сном, слишком концентрировано, или когда его вовсе нет. Можно и совсем не разговаривать и не видится полгода или год или никогда, или столько, сколько можно не видится, живя в одном городе или в разных странах, но ты точно знаешь, что образ прийдет к тебе во сне ровно столько раз, сколько вам отмерено увидится, и будет говорить и делать то же, что делал в предыдущем сне, а, может быть, и раньше, в той жизни, что кажется менее сном, вообщем, то, что и следует ему делать. И весь день во всех голосах, словах и жестах окружающих будут слышны призвуки этого сна, будто бы он лежит невидимым фоном, и лишь только появляется маленькая щелочка, сразу же просачивается в нее.

Заглянув в серое небо утра, она поняла, что этот цвет ей знаком из сна. Начинать день вовсе не хотелось, хотя декабрь баловал парижской зимой. Вне зависимости от ее желания, день начался, а потом продолжался. «Для того, чтобы получить что-то нужно от этого отказаться» - так размышляла она, разглядывая поочередно то огромные цветы на стенах кафе, то двух темноволосых девушек с их спутниками. «Я будто бы слегка отвлеклась на жизнь, и следует уже очень, очень и очень давно вернуться к работе». И она снова уткнулась в ноутбук, от которого то и дело отвлекал, изменяющий цвет, розовым дымом в чашке кусочек фруктового сахара. Она вдруг почувствовала носом запах чистоты отеля в Испании, в котором была в 18 лет. Набрав в телефоне «хорошо, когда хорошо. хуже, когда хуже. плохо когда » она не докончила и не отправила. Она поняла, что у нее нету сил стянуть пространство в нужную ей одну точку. Голос из этого маленького прямоугольного устройства задавал ей вопросы, а она не понимала, кому отвечает: голосу, прямоугольнику или отдаленному в пространстве обладателю голоса. Впрочем, последнее казалось совершенно невозможным и ненужным. Она недавно заметила, что стала особенно чувствовать сейчас те запахи, о существовании которых раньше даже и не подозревала. В этом было столько же муки, сколько и удовольствия. Она теперь знала ряд оттенков запаха пыли, рыбно-мясно-капустный запах из двора любого заведения общественного питания, вне зависимости от его фасада, она могла точно сказать по запаху еды, сколько часов или дней назад она была приготовлена, как будто носом она определяла, сколько в помещении кислорода и углекислого газа, и углекислый газ от этого знания становился для нее еще более удушающим. Были и удивительно приятные запахи, как будущий запах почек уже в декабре, запах всех цветов вместе и каждого цветка в отдельность сквозь полиэтиленовые пакеты, в которые их кутают, сами закутанные в сто одежек продавщицы, еще свежий огуречный запах или красного вина, когда оно еще в бокале и его отпить нужно лишь столько, чтобы коснуться языком, пить вина больше ей совсем не хотелось, по-особенному пахли щеки, того с кем она просыпалась шесть месяцев назад. Она смотрела на девушек каждую из которых по-своему и одинаково обнимал ее спутник и подумала: «Если двери счастья - зеркальные, чудеса преломляются». Ее настроения стали очень переменчивы, хоть и уже давно она умела не верить ни чувствам, ни настроениям, и не отправлять ни одного гневного послание до следующего утра: если и утром оно казалось ей таким же весомым – она нажимала кнопку «отправить», но такое бывало редко. Утром выходного дня, когда ей никуда не нужно было спешить, у нее всегда было хорошее настроение, а утра у дня, когда нужно было работать не было, и оттого не было времени для принятия такого решения, а к вечеру она уже и вовсе забывала, на что злилась вечером вчера. Она дождалась той самой подруги и они отправились в капеллу, где играла музыка знакомого композитора.

В капелле шипела и глухо дула «К лесу передом – ко мне задом» В. Раннева, тоненькая десятилетняя девочка читала сказку Светы Марковой о жужжелице, которую никто не любил, потому что она всегда говорила правду. В капелле было светло и шумно, и много детей. На последнем ряду светилось лицо шестилетней Светы. Тоненькая десятилетняя, черноволосая и чернобровая Наташа читала красивым голосом, помня сказку наизусть отлично. Ножки в белых колготочках с красными туфельками тянулись, стесняясь, одна к другой, как будто бы вместе не так страшно, а голос звучал все так же ровно, громко, уверенно и красиво, слышный на фоне целого оркестра, за спиной она чувствовала присутствие более 50 людей, перед ней еще несколько сотен: «три года, три месяца и три дня», не сбиваясь, продолжал голос. Она стала думать, и получалось это плохо, и скучно ей самой, но расплакаться в зале капеллы ей показалось еще более неуместным, чем продолжать об этом думать. В антракте шумная толпа направилась к буфету, в коридоре можно было узнать знакомые лица всех тех, кто всегда бывает на мероприятиях этого круга.

- Татьяна!

Она оглянулась. Это была Инесса.

- Здорово, что ты приехала! Ты еще долго тут? У меня на следующей неделе выставка! Будет банкет! Приходите! - пионерски бодро пробарабанила Инесса.

- Ага, довольно-таки. Здорово! Спасибо! Прийдем! - эхом так же бодро ответила она.

f

Я открою

Вам хитрую тайну

Я открою

Вам синюю лямку

Я открою

Вам красные брюки,

выбирай.

Видишь,

Я из-под крана

мою жёлтые руки.

Дина Гатина

если бы имело какой-то смысл упасть на кровать можно было бы совершенно смело так и поступить – ты ждешь и готовишься, ссоришься с родными близкими в сущности людьми бегаешь-бегаешь каждый раз воспламеняясь от новой цели мужчины эти мужчины постоянно сравнивают женщин как некоторые из них постоянно а другие может пару раз в год так вот и лечь жара от которой не хочется клеиться к простыням холодный душ может два часа еще никого не будет коряво как-то и стесняться было нечего потому что просто отдать деньги и не забыть ключи да ключи а сейчас уже все равно на машине у них поместится вы говорит помещаетесь а я нет не помещается он да и наплевать на тебя не помещайся дальше приди только вовремя и сделай что просят не много и просят-то в общем а если я скажу a la recherch; du temps perdu станет ли им понятно что сама-то понимаешь perdu главное слово нахалка ну ты нахалка это та трудность та самая которая замыкает наше рассуждение в логический круг упасть лежать как Ницше на Липскерове на грязной на чистой тумбе мбе-мбе где они эти две недели прошлого праздника L’Espece humaine где в-ы-ы-ы-ы чего ты стесняешься стесняешься что ли проходи да тут так принято не забудь захлопнуть того же и вам А нет А Владимир зовут Инесса а где аллегорическая пара истины и заблуждения увенчивает отрывок Education europ; enne что называется чо встали-то – вперед и с песней не за был ну так вот а когда те соответственно пришли уже нечего было в общем-то и есть ну да а по ценам в принципе дорого конечно да да дороже Elles se rendent pas compte кто он сказал да ладно да как угодно бардак какой ну чего топчите-то стоите топчите либо туда либо сюда да прости да но это при условии что и зарплата тоже корейская иначе форменная Европа а он в кусты помочиться пошел эй эй это когда во-о-т а эти да кто пошел-то Дим кто пошел не одна ли разни не все ли равно и тут значит Инесса Capitaine Casse-Cou да ничего а эти-то чего стоят ну так убери куда а я знаю куда Ром обязательно идиота строить да хоть в окно выброси и плевать ладно Дима у нас кто-нибудь чаем занимается о да я называю это солярным чаем с берегов червленого залива а вина да да вина а кто хочет-то все хотят это пуант такой ага извините Маша а Мария L;-bas какой-то а ты чего замолчал а ну да так вот с того места где меня многократно перебили можно покороче текст утверждает возможность восстановления в ходе чтения всего от чего отреклось внутреннее зренье – короче за это же штраф вообще-то надо платить ну он в кустах а мы по эту сторону переговорщиками выступаем так я не понял где чай-то Les Bonnes нет никого нет вина а и того и другого нельзя нельзя фу-у-у срач как они ходят в этот туалет Ксения Бородина самые древние слова вспомнила опыт собственного «материнства» на проекте «Ребенок-робот» твою мать Aventures de quatre femmes et d’un perroquet спирохета напоминает бе они когда влюбляются вообще невозможны требуют и требуют включающей в себя привлекательность прямого физического действия устала вернее не отдохнула мы всегда извиняемся за так называемый беспорядок – но никогда – за фальшивую чистоту нам стыдно за хаос, и мы гордимся порядком минимум вещей как в классических танцах – только два партнера только то что именуется подарите мне коралловые бусы ах подарите мне коралловые бусы и чтобы самолет летел не расшибаясь к самым-самым далеким участкам неосвоенной земли и чтобы уши от рева турбин не закладывало а и очки у них дорогие дорого все куда не глянь она жевала жвачку и все дальше от этого о-о-о-о-о-о-о-о я еще покупал кефирчик-то Мария ты большой молодец в попоганеном кефире – в кефире говорю порченном алкоголя процент возрастает мой испорчен холодильник в нем испорченный кефир даже старый и ли нет старенький будильник ловит радиоэфир чего ловит в сети выловил а плевать ну мы идем или нет или вот тут вот и забухаем Инесса Инесса так а чего вы не едите-то вот я собрала вещи тут стоят человек и его безделье а потом я и майор подошли к дому и нажали на звонок звонок укусил майора за палец поэтому его пришлось застрелить кошмар какой-то в Анденнах не с вами не пойду одна начнем же с того что отбросим все факты Trouble dans les Andains что ли так а удобно же не знаю нет тут проблем никаких хоть на троллейбусе а какой номер нет а как раз довезет дорогой джаз чужого голоса а также с навязчивыми идентификациями, включая эротические фантазии и страхи безумия толпа боится света как волки огня поэтому трико в черно-белую шашечку a-la паяц и прочее неустановленный элемент скрывающий с тщанием свою приблудную биографию не выставивший на обозрение колесо обозрения а справку о доходах и экстренную готовность быть или стать своим и что вот теперь вот теперь что в имени тебе моем красавица с того берега молчишь но это всего лишь отключили беспроводной Интернет я открою вам хитрую тайну Les Chantes de Maldoror только петь не хочется э canto cancion gezang lied laul чтоб он лаял ни хрена себе а я бы не повесила такое вот пой мне песни о любви я в авансы не попала так вот трико и чтобы шляпа с плюмажем и чтобы джинсовая вареная куртка как тогда совет народной Джамахирии красотища слова какого-нибудь коллаборациониста времен Виши я устала устала опять а и не надо чем Вова теснее тем правильнее искусство так и делается ну нееет это же инсталляция инсталляция пускай жопами потрутся да а вино на что ооооопс есть вино а почему я не слышу его победный звон в своей башке а сама Инесса то где ну где где а тебе надо то чего ну так в конце концов чья выставка а вина хочу где вино подайте страждущим уже наконец понимаешь смысл как раз и состоит в том чтобы вот эту грань и убрать ну да такой фабричный смысл вернее фабрика смыслов ну как хочешь понимай видали ну гевропа и все отхватил ага принести не вам да спасибо нет а где она все таки а слушай устроить такую ночь с убийством знаешь когда все присутствующие нет поменьше конечно слишком много сейчас так человек я не знаю ну десять там ну ладно пусть пятнадцать знаешь запрутся вот так вот в этой самой галерее и спросят хором где Инесса да да нет ну смотрел этот не помню литовский что ли или просто там этот банионис играл в общем такая игра все общество собирается вечером в гостиной и пытается выяснить кто же убийца отравитель скорее Роман отравитель некрымским портвейном пойдем покурим пока не началось а может уже все кончилось идешь нет слушай а мы эти коробки то Инессины взяли нет я не помню и я Леша Леш да пойди посмотри просто нечего и голову ломать и я говорю ВПЗР чего ВПЗР кто вот это такой своеобразный упадок да так а что это великий писатель земли русской ааааааааа кто ты что ли оба а ты что надо вот чего нибудь уже надо в конце концов фактически легитимировавшим кремлевского властелина в качестве наместника божия пусть знаешь войдет вот так вот трудно четыре части на одну а я думаю что грош им цена дак вот именно что гроша даже нет нет цены это как раз о цене о продаже вот произведения искусства Наташа как дела ребята о политике ни слова да на хрен политику не для этого собрались а Рома где рома хочет рома а курить пошел ага а для чего говорю собрались то а прикольно когда они на дверях туалетов вот эти w клеить стали самый далекий скачок от совка случился именно вот из за этих w на сортирах Маяковский ватерклозет наверное либо к началам социалистического переустройства либо европейский шик предсибирских предместий пред ея ясные очи председателем правительства ну уууууууууууууу ни слова же о политике а чего это за красотка та вон а не знаю подойди спроси сробею а вино еще осталось понял подойди спроси а мне мне вина мне мне Инесса где скажет мне кто нибудь они вообще на газу ничего не делают не могут сделать девушка а чего вы все уже прошло или если вы придерживаетесь другой точки зрения я и есть центральный объект инсталляции Света лично знаю автора не желаете ли вина а нет не заметил в туалет хочу как странно а если не отворачиваться не делать так как в немецкой рекламе может тогда и завалиться на бок зелени залива