усыпи мою собаку

Ёжик Медвежонков

Усыпи мою собаку

(опубликовано в № 2 за 2008 год)

Вот всегда так,- когда кто-то тебе сильно приглянулся, тут же выеживаешься перед ним изо всех сил, строишь из себя хрен знает что, - как будто понимаешь, что вот таким, какой ты есть, - никто тебя никогда не полюбит…

У меня даже голос изменился, - мне казалось, что сексуальней голоса Леонарда Коэна нет ничего на свете, и поэтому в разговоре с Наташей я хрипел изо всех сил, - она даже подумала, что мне плохо.

Но потом Наташа обмолвилась, что ей нравится Юра Шатунов, она еще в детстве на концерты его ходила. И тогда я тут же перестал хрипеть и перешел на почти детский голос.

Испуганная Наташины глаза округлились, но я уже ни черта не соображал. И мне казалось, что они округлились так от ответной Любви.

Мы сидели в самом дорогом ресторане, - зашли на второй день знакомства, - и когда нам принесли счет, я думал, не станет ли мое лицо такого же цвета, как купюры, которые нужно было вложить в папочку, что положил на стол официант.

Наташа сказала, что если у меня нет денег, - то она заплатит сама.

Но этого я, конечно, допустить никак не мог.

Отдавая все, что у меня было, - всю зарплату курьера за два месяца, я понимал, что придется идти домой пешком, - купить жетон на метро уже не на что.

Мы много говорили за тем столиком. В том дорогом ресторане. Но самым дорогим блюдом в этом ресторане были Наташины слова.

- Если бы не ты, - сказала она, - я бы не знаю, что со мной было.

Я подошел к незнакомой женщине, сидевшей на земле, уткнувшейся в свои ладони.

Ее плечи так больно вздрагивали, и почти неслышные ее слезы так сильно колыхали воздух вокруг нее, что я сел рядом с ней на колени. И спросил – надо ли ей чем-то помочь.

И тогда она отстранила от лица ладони, ставшие солеными от ее слез (я знаю, я потом целовал их), и я увидел ее глаза.

Я подумал, что Бог живет не где-то там, высоко на небе, а в ее глазах. И смотрит на мир через стекло ее глаз.

Мы долго гуляли, и я целовал на прощанье Наташины руки, - мое лицо уткнулось в теплую подушку ее ладоней.

И я вытер губами последние слезы, застывшие на прожилках ее ладоней, как капли росы на траве.

Возвращаясь домой, я думал о том, сколько уже успел наврать человеку, - которого люблю всего пять или шесть часов. Моей любви всего шесть часов от роду. А глупая ложь уже стоит у ее колыбели и качает малютку.

Я даже зачем-то, как какая-то кокетка, не сказал правду, когда она спросила сколько мне лет. В тысячные доли секунды я думал в какую сторону соврать – убавить себе лет, или, наоборот прибавить. И не потому что я патологический лгун. Просто мне казалось, что такая женщина никогда не полюбит настоящего меня.

И уж, конечно, не сказал я, что работаю курьером.

Чего у меня с языка дернулось, - сам не знаю.

- Я собак усыпляю, - сказал я.

И сделал мрачное, мужественное лицо, - даже нечаянно покраснел от натуги.

Помидор-мачо такой.

Когда я сидел дома уже без денег совсем, оставив их все в ресторане, то вздрогнул когда раздался телефонный звонок.

Вдруг это звонит Наташа, а у меня нет ни рубля даже на жетон метро, - не то, что на цветы. И что, опять врать? Говорить, что у меня температура сорок?

Звонил Игорь.

- Ну чего, ты не передумал? – спросил он.

Еще несколько дней назад я наотрез отказался от работы, которую мне предлагал мой школьный товарищ. Он мне доверял еще с пятого класса, когда он подкладывал учительнице кнопки на стул и говорил, что это я, и я его не выдавал, чтобы не быть ябедой.

Поэтому именно мне он предложил работу, которую нужно было держать в тайне.

Та еще работа.

Грузчиком на две ночи, - погрузить, - в специальный поезд, едущий в Китай, - собранные со всей страны волосы.

Ну, объявления вы видели, наверное, - расклеены были по стенам множества домов: «покупаем волосы. Дорого».

По деревням тоже они ездили, эти люди, покупали волосы на парики.

- Ты знаешь, - говорил мне Игорь, - там столько ящиков. С волосами. Тонны, наверное. А я не могу. У меня язва открылась. Но ты хорошо заработаешь. И со мной поделишься. Я с этими людьми давно работаю.

- Игорь, зачем столько волос? Кому?

- Ну, парики. Там один богач только три тысячи париков заказал. С ума выжил, гомосек старый. Каждую минуту меряет. Но бабки бешеные просто проплачивает. Ну, их много безумно, конечно, грузить надо. Зато - заработаешь. А в деревнях волосы свои – шикарные за копейки продают.

И я тогда представил.

Наши деревни, города. Чьи-то любимые женщины. Чьи-то матери.

И все они – лысые. Лысые. А старый пидорас меряет и меряет эти парики.

- Да пошел ты, Игорь, - сказал я и бросил трубку.

Боже мой! Еще совсем недавно я был свободным человеком, я мог спокойно отказаться от такой работы.

Но теперь – нет.

Теперь мое сердце было на коротком поводке.

И я две ночи грузил эти чертовы ящики.

Чтобы купить Наташе цветы. Чтобы сорить при ней деньгами с непринужденной легкостью.

Мне, правда, стало худо, когда мимо прошел какой-то лысый человек.

Причем я не смог это скрыть, и Наташа подозрительно спросила, - что нас связывает с ним.

В этот день было очень много теплого солнца.

И Наташа в этот день много смеялась.

- Слушай, - сказала она, - весна, - повсюду – весна. А весной – просто нельзя никого не любить. Сердце не выдержит. Давай любить друг друга.. А?

И она потянулась ко мне.

Ее подбородок уткнулся в мои ладони, - и мне казалось, что я подставил замерзшие руки под живительный источник теплой, ключевой воды ее лица.

Я много заработал всего за две ночи на чужих волосах и китайских пидорасах.

Я говорил Наташе, что я в отпуске. Я все еще врал ей.

- Слушай, - как-то сказала она мне, - я хотела тебя попросить. Пожалуйста…Усыпи мою собаку. Ты видишь, она уже старая совсем, больная, - не могу больше видеть, как она мучается. И ей больно, и мне. А ты – хороший. Я знаю, ты не сделаешь ей больно.

У Тургенева написано про одного из героев, что у него глаза были «как мокрый крыжовник». Вот такие же глаза были у этой собаки.

Я не знал, что с ней делать.

Я должен был ее убить, - эту старую, больную собаку.

Что мне, - сказать, что я не умею этого делать и работаю жалким курьером?

Или просто бросить ее на улице, - подыхать? Ее же никто не возьмет к себе, эту старую, больную собаку.

И я повез ее усыплять.

- Ей не было больно? – спросила меня Наташа, когда я вернулся.

- Нет, - сказал я, - ей не было больно.

- Понимаешь, - почему-то моя женщина отвела глаза в сторону, - мне подарил ее мой любимый человек. Очень давно. Мы расстались с ним, - ну, в тот день, когда я плакала на улице, просто села на землю, и никуда больше не хотела идти. И ты подошел ко мне. Если бы не ты…

Да, если бы не я…

Женщины влюбляются по-настоящему только в школе, ну, в институте, в крайнем случае. А потом только утешаются с помощью кого-нибудь. И выходят замуж, чтобы не ощущать себя брошенной.

Но мы не успели пожениться.

Однажды я пришел раньше, чем был должен. И еще на лестнице услышал такие стоны через дверь, как будто по трем видикам одновременно показывали самые жесткие немецкие порнофильмы.

Вообщем-то, можно было и не звонить уже.

Но просто вдруг почему-то стало любопытно, - кто там, с ней.

- Наташа, - сказал я, - мне приятно, - что заменяя меня, ты спишь сразу с четырьмя мужчинами. Значит, не то, что один, а даже трое не могут заменить тебе меня. Мне приятно, правда.

Конечно, - когда я это говорил, - мне казалось, что от сердца там внутри меня просто остались какие-то черепки, - как от разбившейся вазы.

«Но я сильный, - твердил я про себя, - я сильный, - я должен улыбаться».

Потом она звонила мне, - говорила что сделает с собой что-нибудь, если я не приеду.

- Ты уже сделала, - сказал я, - и со мной тоже. У меня есть футболистская футболка с пятым номером. Может, мне в ней к тебе и приехать?

- Но мы же с тобой были счастливы, - мы с тобой были счастливы! – заплакала она.

Но это были уже совсем другие слезы, - совсем непохожие на капельки росы на прожилках ее ладоней.

Прошло два года.

Сколько раз я ложился спать в чужих постелях, думая, что вот, на этот раз я останусь с этой женщиной навсегда..

Ночью было холодно и страшно, и мы прятались от одиночества в теле друг друга.

А утром светило солнце.

И мы уходили искать кого-то другого.

Утром уже было не страшно.

Не страшно даже расстаться навсегда. И больше никогда не увидеть друг друга.

А однажды я переспал с какой-то старой цыганкой, от которой очень плохо пахло.

- Ты мне сделал хорошо, - сказала она, - Ты мне лучше трубочиста все там, между ног, прочистил.

Я хочу тебе дать что-нибудь за это. Не деньги. Цыгане денег не дают. Да и ты не проститут. Ты увидишь любимую женщину, по которой сам того не зная, страдаешь. Ты хочешь знать, где она, что с ней. И что с той собачкой, которую ты подарил ей за три дня до того, как вы расстались.

Откуда она все это знает? Ведьма, не иначе ведьма! Интересно, вообще, будет ли у меня стоять теперь…

На следующий день мне было так хреново, что я думал, - цыганка меня чем-то заразила.

Внутри все горело, меня как будто тыкали тысячью иголок….

На карачках я дополз до книжной полки и взял медицинский словарь.

Гонорея…Сифилис…

Нет, все не те симптомы!

Я выглядел, наверное, как последний мудак, читая затянутыми мутной пеленой глазами, этот словарь и разглядывая свой член, - я даже взял лупу, - не потому что он такой крошечный, - просто может через лупу можно увидеть какие-нибудь такие пятнышки…

Я был безумен.

Мне никогда еще не было так хреново.

А потом пророчество цыганки сбылось.

И я увидел Ее. Наташу.

Увидел так, как будто она жила не на другом конце города, а была совсем рядом.

- Паша, - говорила она какому-то юноше, - пожалуйста, усыпи эту собачку. Она мне напоминает об одном человеке, я просто хотела бы его забыть.

И он повез усыплять Джека, - которого я ей подарил, - вместо той, старой и больной, что убил когда-то я сам. Я думал, что это будет наша Собачка. Милый Джек.

А теперь его убьют.

Они усыпляли ее. И меня тыкали тысячью иголками. Голова кружилась, все вертелось перед глазами, мозг был похож на солнечное сплетение, в которое бьют со всех сил - каждую секунду.

ОНА УСЫПЛЯЕТ МЕНЯ В СВОЕЙ ПАМЯТИ. ОНА УБИВАЕТ МЕНЯ. ОНА ХОЧЕТ МЕНЯ ЗАБЫТЬ. ВОТ СЕЙЧАС ОНИ ВДВОЕМ УБИВАЮТ МЕНЯ, ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СЕКУНД, И ОНА МЕНЯ ЗАБУДЕТ. КАК МНЕ ХРЕНОВО. КАК ХРЕНОВО, ГОСПОДИ!

Я не выдержал и потерял сознание, - не от сентиментальности, - просто так я еще в фильмах видел, как, уже ничего не соображая, на допросах при пытках сознание теряют.

Через месяц я увидел ее с ним. С этим Пашей. Она не узнала меня. То есть не сделала вид, а, правда, не узнала. Для нее меня больше не существовало. Она убила, усыпила меня в своей памяти.

Спустя несколько месяцев я случайно наткнулся на фотографии, где мы были вдвоем с Наташей.

Я смотрел на ее глаза, в которые влюбился когда-то.

Мне почему-то вспомнился один приятель, влюбившийся в глаза шахидки, которую показывали по телевизору в дни захвата заложников на премьере «Норд-Оста».

Я держал в руках Наташину фотографию.

- Мне плевать, что с тобой, - думал я, - я не из тех, кто униженно добивается любви. Да, у меня не такое злое сердце, я могу заплакать над индийскими фильмами и подаю нищим на улице, - но мне плевать, что с тобой, где ты. Ездишь ли ты на мерседесе или живешь с кавказцами, которые трахают тебя до потери сознания. Мне все равно. Я не хочу ничего помнить. Тебя больше нет. Ты живешь в другом мире.

И вдруг я услышал, как в квартире кто-то очень сильно заскулил. Дико, надрывно, униженно.

И я опять увидел ее.

Увидел, как ей больно.

Я убивал ее в своей памяти.

Мне не было приятно, что ей больно. Наоборот, - страшно. Безумно страшно.

Я думал, оглохну от этого.

Сейчас, - сейчас, - уговаривал я ее, - сейчас, потерпи еще несколько секунд, я тоже забуду тебя, и ты будешь совсем свободной. Свободной от меня, от моей памяти. Сейчас, сейчас, милая, потерпи, сейчас, все будет хорошо.

Мы забудем друг друга. Мы забудем…

Наутро я чувствовал себя так хорошо, как никогда.

Как будто выздоровел после сильной долгой болезни.

Воздух был как коньяк, я пил этот воздух самого лучшего коньячного завода в мире.

Я увидел на полу чью-то разорванную фотографию, но даже не понял, кто был на ней изображен, и чего она тут валяется. Вроде, какая-то женщина. Я ее не узнал.

Как-то я подумал, как много всего помню, не просто помню, - до секунды, до мгновения, - до интонации чужого голоса…

С трехлетнего возраста…

Все так и стоит перед глазами…

Мамина кофта, которую она вязала неделю. И которую я нечаянно сбросил на горящую конфорку, - она сушилась там…над ней…Мамины слезы…

Лицо отца в морге... Лицо большой, неживой куклы...

Резинка трусов учительницы, затащившей меня в школьный туалет…

И потом ее неухоженная могила где-то на краю кладбища…

Перешептывания за моей спиной, - что это я опозорил ее на всю школу и поэтому она перерезала вены…Хотя я никому ничего не говорил…

Сколько таких татуировок сделала Память на моем мозге. И, кажется, там уже не осталось места для новых наколок.

У меня много верующих (искренне верующих) друзей. Один из них всю зарплату потратил на свечки. И даже он говорил, что когда молишься в церкви, бесы так и лезут на язык, колдуют, и срываются с грешного языка не слова молитвы, а нецензурщина какая-то…

Я зашел в церковь.

Я поставил свечку.

И только хотел прочесть «Отче наш», как кто-то внутри меня очень громко, жалобно, умоляюще обратился к Нему с другими словами:

«ГОСПОДИ! УСЫПИ МОЮ СОБАКУ! УСЫПИ МОЮ СОБАКУ! УСЫПИ МОЮ СОБАКУ, ГОСПОДИ! ».

И с тех пор часто кто- то внутри меня твердит эту молитву.