Визит

- Что это у тебя на лопатке? – спрашиваю, а у нее там содрано до крови, будто упала с велосипеда.

- А-а, это, - говорит, - да это Антон меня тут кружил и уронил.

- И часто он сюда приходит.

- Да, иногда, вот вчера был.

- Ты с ним спишь?

- Да было пару раз, но мне не понравилось. Хотя он, знаешь, даже презерватив не надевает, смелый.

Мы говорим все это, пока спускаемся с ней в лифте, хмель у меня шумит в голове.

В магазине пусто, прохладно, ни одного покупателя, как никак, два часа ночи.

- Давай, возьмем бутылочку «Хортицы».

- Ты знаешь, я как-то купил ее, она мне не понравилась.

- Ты ее просто не распробовал, ну, купи, пожалуйста.

Вот, стоит рядом, высокая, нескладная, руки как плети, что я здесь делаю, зачем я пришел к ней? Хочу ли я этого? Не знаю, не знаю.

Через час мы проглатываем две бутылочки; в черном нижнем белье, она прыгает передо мной, вертит своей голой киской, с аккуратным темным пробором на лобке, плавно переходящим в большие половые губы… скоро рассвет, мы стоим перед зеркалом, я ее обнимаю, я возбужден до крайности, она хихикает, трется об меня попой, кажется, я сейчас взорвусь, вот мы уже вновь сидим на кухне, я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее, глаза ее расширены, блестят, щеки покрываются лихорадочными пятнами.

- Ой, у тебя такой большой, больше чем у него даже, а я и не знала, - она протягивает руку, хочет прикоснуться, но, я отодвигаюсь, и становлюсь перед ней на колени, начинаю ее целовать, рот у нее сладкий, текучий, тысячи, мириады серебристых колокольчиков звенят у меня в ушах, я хочу ее съесть, я чувствую во рту ее горячий острый гибкий язык, я кладу ей голову на колени и говорю: «Погладь меня, пожалуйста, погладь меня, пожалуйста».

И она начинает мне ерошить волосы, запускает в них пальцы, и так медленно ведет ими по голове.

- У тебя такие красивые волосы, жесткие.

Я стою на коленях, обнимаю ее ноги, потом вновь начинаю ее целовать, просовываю ей руку между ног, но она отодвигает мою руку: «Нет, сегодня нельзя».

Я ничего не понимаю.

Она подходит к окну, наклоняется так, что из меня вырывается стон. Оборачивается, ее глаза сияют, мерцают, светятся, вот же кошка!

- Ой, видишь, как красиво море, здесь так романтично.

Рассвет, за окном туманный рассвет, я подхожу к ней, обнимаю ее, но она выскальзывает, она ускользает.

- Ой, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, у меня сегодня дела, понимаешь.

- Дела, какие дела?

- Ты такой дурачок.

Я валюсь на диван, укрываюсь с головой одеялом, мне все равно.

Проснулся я оттого, что кто-то яростно, долго, настойчиво звонил в дверь. Я проснулся, она лежала на животе, раскинувшись рядом, долгое красивое тело ее мирно покоилось на белых волнах простыней, будто она плыла на воде, так оно было спокойно, расслабленно, умиротворено.

«Я счастливая», - говорит. «Я счастливая». Но звон в дверь не прекращается, одно из двух, точнее из трех, это пришла либо мама, либо ее воздыхатель Жорик, либо, мой друг, Антон. Я ее тормошу, хочу разбудить. Потому что звонят уж слишком настойчиво. Она вскидывается. Смотрит на меня удивленно, будто видит впервые. Вся кухня залита ярким солнечным светом, кто-то настойчиво звонит  в дверь.

- Привет, - говорю я ей.

- Ой, это ты, привет.

Она потягивается, вытягивает к потолку свои длинные худые руки. Улыбается, лицо ее помято. Несколько складочек от подушки, будто порезы на ее бледной щеке, хочется протянуть руку, и стереть с ее лица эти следы ночи.

- Ой, мне снился такой хороший сон, точно не помню, но что-то очень хорошее. – Вновь раздается долгий настойчивый звонок.

- Тут кто-то к тебе ломится уже пол часа. Пойди, посмотри. Только не открывай. Я оденусь, потом.

- Да лежи спокойно, я только в глазок посмотрю, - она вскакивает с кровати, легкая поджарая, высокая, как девчонка, а ведь ей уже за тридцатку, и роды у нее были.

- А-а, это соседки, - говорит она, выглядывая из-за откоса двери. – Пойду,   пописаю.   Лежу, смотрю  в потолок, слышу как струится, бежит в ванной вода, наконец, она свеженькая, умытая, бежит вновь ко мне.

- Слушай, - спрашивает она, - а почему Антон всегда писает сидя?

- А, это просто у них везде зеркала дома. Жена навесила везде зеркала, и в туалете. Рядом с писсуаром тоже, поэтому если там писать стоя, то брызги будут по всему зеркалу, все время протирать надо, вот он и привык уже везде писать сидя. Так значит, вы с ним трахаешься?

- Да, пару раз было, но мне не понравилось.

- Да, мне все равно, понравилось или нет. А как же Жорик?

- Жорик…Он меня любит. Помогает мне. Но он маленький, у меня с ним ничего не может быть серьезного.

- А со мной?

- С тобой?- Она откидывается на подушку, вытягивает руку к потолку, выводит круги,   чертит, чертит круги. Потом вдруг подскакивает и начинает меня щекотать; это так неожиданно, что я от смеха и возбуждения, начинаю дергаться в конвульсиях.

- А тебя я сейчас съем, - она кусает меня за мочку уха, от этого меня даже подбрасывает волна возбуждения. Я отстраняюсь, приподнимаюсь, и вновь спрашиваю ее:

- А со мной, что у тебя со мной?

- С тобой я вот целуюсь, хи-хи. Ты странный какой-то.

- В чем?

- Не знаю. В сексе, наверное.

- А что разве у нас был секс.

- Ну не сейчас, тогда, осенью. А я, кстати, тебя ждала.

- Неужели?

- А, все равно. Может,   еще возьмем бутылочку, маленькую.

- Только я никуда не пойду. Если хочешь, возьми там деньги в кармане пальто.

- Вот и хорошо, вот и ладненько, - радостная она вскакивает, поет, и вприпрыжку бежит одеваться, я вновь сворачиваюсь поудобней на диване, укрываюсь с головой, теплое пуховое одеяло быстро согревает меня, сквозь дрему я слышу, как хлопает входная дверь, и я вновь проваливаюсь в мягкую, текучую, бархатисто-алую дрему.

Но я не могу уснуть, роятся, роятся в голове мысли, не дают мне покоя... Она говорит, что читает сейчас Шекспира, ей очень нравится, трендит, конечно.  

Вчера смотрел фильм про Александра Грина, чудак спился, жил в страшной нищете, никто не хотел с ним общаться, он был человеком со странностями, иногда мог нассать в графин, но он был свободен, этого не отнять, да он был свободен, и писал он классно: " Я стою в цветах и волнах, на сердце у меня весело и тепло", так он писал о своей жене, скажу ли я так о тебе когда-нибудь моя ненаглядная девочка-клоун?