Новый год Tokio Hotel. Из сборника Новый инцест рассказ

Автор: Плакса Миртл judgelinch@rambler. ru

Бета: Helen

Пэйринг: Клаус Воверайт/Билл

Рейтинг: R

Жанр: драма

Саммари: Tokio Hotel в новогоднюю ночь работают на корпоративах.

Дисклеймер: Песню «Мой любимый немец» поет Отто Дикс.

Тарабарщину про Ктулху придумал Лавкрафт.

Заклинание «Черный ворон, черный конь» придумала Плакса Миртл. Сама.

Варнинг (для готов): Господа готы! Не принимайте на свой счет. Я не считаю, что вы все поголовно занимаетесь человеческими жертвоприношениями.

На новый год Йоста завалили заказами на корпоративы. Он повез Tokio Hotel в особняк директора «Дойчнефтегаза» для увеселения его внучки-восьмиклассницы. Магнат спросил у внучки: «Что ты себе хочешь на новый год? » – «Билли под елочку…»

Билли вырядился Санта Клаусом, спел все свои песни, позволил одетой в черно-розовое нефтегазовой принцессе расцеловать себя в обе щеки, и отбыл развлекать Клауса Воверайта.

Мэр Берлина праздновал новый год в гостинице «Королевская». Владелец гостиницы рисковал пойти под суд за подделанную декларацию о доходах, и отправился на поклон к мэру. Воверайт обещал его прикрыть в обмен на бесплатное предоставление помещения для новогодней вечеринки.

В гостиничном бассейне, под иллюминирующей елкой, грузчики втаскивали аппаратуру, а мэр сидел перед тазиком оливье и читал в журнале “Men’s Health” рейтинг самых стильно одетых мужчин. На первом месте красовалась фотография самого Воверайта, а на втором – гамбургского мэра Оле фон Бойста. «Оба мэра, кстати, не скрывают своей гомосексуальной ориентации, – напоминал корреспондент, – как мы все помним, во время выборов 2001 Воверайт вещал с трибуны: «Ich bin schwul und das ist auch gut so», и люди за него проголосовали. Он активно поддерживает инициативы движений за права сексуальных меньшинств CSD и проводит лав-парады в Берлине».

Воверайт отложил журнал и ухмыльнулся, чистя мандарин. Йост прошептал Биллу последнее напутствие: «Герр мэр заказывал стриптиз! И хастлера! » и запустил группу в бассейн.

Пацаны сказали мэру свои herzliche Gluckwunsche zum Neujahr и грянули свои самые бодрые песни “Beichte” и “Jung und nicht mehr jugendfrei”.

– Потанцуй, Билли, – сказал мэр, надкусывая банан.

Приплясывая, извиваясь и обглаживая себя, Билли затянул ангельским голосом:

Ты – в плаще, и дым сигареты.

Дождь и мокрый асфальт Берлина.

Лица – словно теней портреты.

Храм готический – как картина.

Билли скинул красное пальто с белым мехом и принялся расстегивать свитер, нежным хрустальным голоском произнося:

Я тебя дожидаюсь в ванной.

Ты не хочешь ко мне подняться.

Сколько ждать ещё, мой желанный?

Я хочу тебя вновь бояться.

Я дарю тебе букеты

Полных слез из моего запястья...

Я хочу найти ответы

На вопрос о том, что значит счастье.

Билл выписывал круги вокруг микрофонной стойки, как у шеста, высоко закинув ножку и выгнувшись. Начав расстегивать штаны, он продолжал:

Я – в горячей воде. И вены

Не болят, только кровь струится.

Белым кафелем давят стены.

Жаль, что времени нет проститься…

Сапогом по губам. И плётка.

Поцелуй – словно жгучий перец.

Кокаин, героин и водка.

Ты – мой самый любимый немец…

Я дарю тебе букеты

Полных слез из моего запястья...

Я держу в руках ответы

На вопрос о том, что значит счастье!

К концу песни танцующий Билл разделся догола, оставшись только в красном колпаке с помпоном. Слегка дрожа (в огромном помещении было прохладно), он стоял под сверкающей побрякушками елочкой, а мэр с интересом читал нательные росписи на растатуированном торсе мальчика.

– Я вам свою песню “Hilf mir fliegen” спою, – сказал Билл.

– Хватит, – сказал мэр, расстегивая верхнюю пуговицу на рубахе. – Ребята, спасибо, свободны. А ты, раз уж разделся, прыгай поплескаться со мной в бассейне.

Музыканты устремились на выход. Дряблое, рыхлое тело седого, слегка икающего от шампанского мэра бухнулось в бассейн, подняв тучу брызг. Билли сиганул в воду и, кокетливо улыбаясь, сделал мэру ручкой и быстро поплыл на глубину. Воверайт хлопал дряблыми руками по воде на глубине полтора метра, твердо стоя на дне бассейна.

– Официант! – гаркнул мэр. Моментально появился украинский эмигрант с галстуком-бабочкой:

– Чего изволите, герр мэр?

– Подай бокал шампусика, ик.

– И мне! – взвизгнул Билли, ныряя и на секунду сверкнув упругой попкой в воздухе. Черная с белым мелированием грива заструилась в толще прозрачной воды. Он выплыл возле Воверайта и принял у официанта бокал, отбросив мокрые волосы и белозубо улыбнувшись, проводя по зубам кончиком пирсанутого языка. Билл отхлебнул шампанского, поставил бокал на край бассейна.

– Ну иди-иди ко мне, – захлебывался слюной мэр.

– А вы поймайте, – Билли рыбкой плавал вокруг Воверайта, брызгаясь, щипаясь, выныривая и заливаясь серебристым смехом.

Наконец, Воверайт закогтил парня. Билли с хихиканьем обвил его шею руками, а бедра – ногами, и прогнулся назад, уворачиваясь от мокрого старческого поцелуя.

Воверайт отвел его на мелководье и нагнул вперед. Билли уперся руками в стенку бассейна.

Вода мягко окутала – вместо смазки. Раз, два, два с полови… Воверайт захрипел и свалился лицом в воду.

– Эй! Герр мэр… – Билли, поднатужившись, вытянул из воды обмякшее старческое тело, но не смог выволочь из бассейна. Прислонив Воверайта к бортику и придерживая его голову над водой, Билл набрал воздуху в легкие и оглушительно заорал: – ЭЙ! ОБСЛУГА! У МЭРА ИНФАРКТ!!!

Прибежали работники отеля, выволокли бездыханное тело, горничная с энтузиазмом начала делать искусственное дыхание. Мэр не оживал.

Администратор вызвал по мобильнику скорую помощь. Вокруг прыгал Йост, заламывая руки. Каулиц, растираясь полотенцем и суша космы феном, рассказывал:

– Государственного старца на мне инфаркт хватил… Чем он думал, в таком-то возрасте – шампанское, бассейн и любовник!

– Хоть бы он в сознание пришел… Он должен подписать бумажку, что не имеет к тебе претензий за свой инфаркт!

Билли успел стянуть мандаринку.

Скорая, воя сиреной, утащила Воверайта в больницу, а Йост повез Tokio Hotel на третий корпоратив – к готам.

Сыночки: начальника берлинской полиции, его зама, начальника Горсвета и директора городского ломбарда и две дочки-близняшки замдиректора мясокомбината в новогоднюю ночь арендовали банкетный зал в клубе «Готика». Клуб был выстроен на костях – на окраине кладбища Инвалиденфридхоф, за окнами простирался ландшафт из надгробий. В такое место только одни готы и пойдут.

Банкетный зал, задрапированный в черное, с тяжелыми бархатными портьерами, черными креслами и фосфоресцирующими в полумраке изображениями демонов, пентаграмм, надгробных крестов, летучих мышей и вампиров на стенах, освещался только свечками в канделябрах и огоньками в глазницах устрашающих масок. За столом сидели четыре гота и две готки.

Пока монтажники устанавливали аппаратуру в боеготовность, Билли подскочил к столу. По центру – свеча, воткнутая в настоящий череп; главное блюдо – «вулкан» из пюре и окорочков, потеки магмы из кетчупа, на вершине – яичная скорлупа с подожженным спиртом; на шоколадном торте белым кремом нарисован веселый Роджер; пирожные в форме миниатюрных гробиков с красной «подкладкой» из желе, в «гробах» – сахарные скелетики.

– Дорогие готы! Я так рад вас всех видеть! Счастья вам в новом году! Я желаю вам, чтоб у вас всё было и вам ничего за это не было. Пусть мечты ваши сбудутся!

– И тебе мученической смерти, Билли. – гробовым голосом отозвался гот с черными губами, в цилиндре и с тросточкой.

– Эм. Да. Смешно. Спасибо. В общем, развлекайтесь, слушайте, ребята, а я вам буду петь. – сказал Каулиц, запрыгнул на маленькую сцену, ритм-секция грянула суицидальную, и Билл затянул:

– Mein letzte Willen halt dir raus bevor das Meer unter mir zerbricht. Atme weiter, wenn du kannst, ich glaube an dich – du wirst fur mich immer heilig sein, ich sterb fur unser Unsterblichkeit. Ich schau durchs Meer und seh dein Licht uber mir, ich sinke, ich sinke weg von dir…

– Эй, Билли, а ты говоришь: «Эмо – это маленькие готы»? – спросила готка в пышной миниюбочке, колготках-сеточкой и с большим перевернутым распятием на груди.

– Я не эмо, – отрекся Билл. – Я не хожу в розовом, а играем мы поп-рок.

– Правильно. Потому что мы эмобоев ловим и бъем по харечке. – сообщил гот с черной розой, приклеенной к ирокезу, стоящему дыбом над бритыми висками. Готка в черном подвенечном платье одобрительно закивала, поправляя фату.

После четвертой песни гот с нарисованными на щеках черными слезами предложил:

– Что-то мы засиделись в помещении. Давайте, готы, прогуляемся на кладбухе под луной. А ты, Билл, спой “Rette mich” на могилке под акустическую гитару.

– Хорошо. Можно мне?.. – спросил Билл, спрыгивая со сцены и протягивая загребущую ручку к бокалу вина. Гот кивнул, Билли опрокинул бокал, и Tokio Hotel засеменили за мрачными провожатыми.

Охранники клуба выпустили процессию на залитый лунным светом погост. Ночь ощетинилась черными руками крестов, тянущимися из земли, пытаясь ухватить луну. Йост приедет нас забирать только на рассвете, – подумал Билл.

– А можно, Билли, я тебя поцелую? – пропела готка в черном подвенечном платье, волочившемся по земле из-под расстегнутого пальто. Билли нагнулся и подставил губы. Девушка навалилась всем своим весом, вынуждая Каулица сделать шаг назад и упереться спиной в крест. Сзади подкралась ее сестра, и щелк! – клацнули на Билле наручники. Готки затолкали Билла на могильную плиту, заставив поднять руки – так, что вывернутые и скованные запястья зацепились за крест.  

А два гота выхватили пистолеты и направили на Тома, Густава и Георга.

– Берем лопаты! – гот в цилиндре пнул ногой венок на соседней могиле, под ним оказались три лопаты.

– Роем могилу! – скомандовал гот с розой, приклеенной к ирокезу.

Четвертый гот, ухмыляясь черным ртом, вытащил ритуальный нож с рукояткой в форме египетского анка.

Готки раздели Билла догола. Распятый на могильной плите, прикованный к кресту мальчик громко стучал зубами.

– А вот теперь пой! “Rette mich”.

– Ребята, ну может, хватит? – заныл Билли. – Не смешно уже. Вы с вашими шутками слишком далеко зашли.

– Мы щас тя будем в жертву приносить. – осклабился гот с черными крыльями и светящимися в темноте красными рогами. – А твоя группа тебе могилу роет.

– Мы ненавидим эмо! – сказала готка в миниюбке.

– Во славу сатаны! – крикнул гот с черными слезами.

– Хайль сатана! – гаркнули все шестеро хором. Девахи, гражданин со слезами и крылато-рогатый юнец простерли правую руку, а гот в цилиндре и гот с розой держали пистолеты. Тот, что с розой, – сразу два. Могила, вырытая в мягкой после недавнего дождя земле, по размерам уже сравнялась с братской.

– Пой, чего молчишь? – гот со слезами пнул Билла в бок.

– Что петь? – вякнул Каулиц.

– Склероз? “Rette mich”.

– Приходи, спаси меня, изнутри я весь горю. Приходи, спаси меня, без тебя я не творю. Приходи, спаси меня, спаси нас! – заголосил Билли так проникновенно, как никогда на концертах не пел, тихо надеясь, что кладбищенский сторож вызовет полицию.

– Ай, хорошо поет! Голосисто! Душевно! – глумились сатанисты, а Билли горько и отчаянно орал под звон лопат:

– Может, где-то слышишь ты по радио мои мольбы. Слышишь меня? Не слышишь меня? Спаси меняааа!!!

Готка в свадебном платье черной помадой начертила на Биллином животе линию предстоящего сэппуку. Гот со слезами подобрал сиротливо валяющуюся на могильной плите гитару и двинулся сзади к Тому.

– Не оглядывайся! – прикрикнул гот в цилиндре, приставив пистолет чуть ли не к носу Тома. Брат Билла получил с размаху собственной гитарой по голове и плюхнулся в разрытую могилу. Билли заскулил, как побитый щенок, из глаз брызнули слезы. Гот со слезливым макияжем повторил процедуру еще два раза, и в братскую могилу без сознания рухнули два Г.

Гот в цилиндре воздел руки к небу. Девицы молитвенно сложили щупальца на груди. Гот с розой в прическе вытащил из-под плаща большую чашу.

– Кровь твою сливать будем. – дружелюбно пояснил хнычущему Биллу гот с рожками. – Но ты не бойся, больно не будет. Мы тебя гитаркой тюкнем, как твою группу.

– Нет! – взвизгнул Билл, и готка в миниюбке затолкала ему кляпом черный шарф.

Гот в цилиндре затянул заклинание:

– Черный ворон, черный конь, черный крест, стоящий в черном поле, на черной дороге, чернее ночи, чернеет падаль, сатана тот черный всадник. Вы падаль, христиане. Соберет сатана ваши души. Я конем сатаны стану, чтоб не споткнулся повелитель, я вороном сатаны стану, полечу впереди, чтоб не свернул он с дороги, глаза выклюю падали, копытами затопчу праведника. Тело свое и душу передаю я в руки твои, о сатана-властитель, возьми мое тело, пусть оно век служит тебе, на твоих черных помыслах, на твоих черных дорогах. Силу твою сатанинскую вручи в мои руки, печать свою сатанинскую поставь мне на лоб. Душу мою возьми, сатана, и прими, владыка мрака, меня с этой жертвою в твое черное царство. Да будет так.

А гот с розой в прическе прочитал другое заклинание:

– Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн.

Черногубый гот замахнулся на Билла кинжалом, а девица в миниюбке придерживала чашу.

Только кинжал вонзился в татуированный живот, окрасившийся багровой струей крови, над кладбищем разнесся усиленный рупором вопль:

– Бросайте оружие, выходите с поднятыми руками!

Свет фар полицейской машины на мгновение ослепил сатанистам глаза. Петляя между крестов, к ним неслись полицейские с двумя овчарками.

Билли слег в больницу – ему зашили разрезанный желудок, и вдобавок он заболел воспалением легких. Том, Георг и Густав получили сотрясение мозга.

Шестерку сатанистов забрали в РОВД, но их папаши приплатили полицейским, чтоб те не открывали дело. Им с извинениями вернули кинжал и пистолеты. На следующее утро шестеро готов, вновь на свободе, сидели в единственном работающем баре, устрашая официантов черным макияжем. В бар забрели два хлипких юноши – правый в полосатой шапке, обмотанный шарфом в тон, и с рюкзаком с Tokio Hotel;   левый – с длинной челкой на один глаз, из-под его расстегнутой куртки виднелся балахон с портретом фюрера и розовой надписью: «Гитлер был эмо». Пацаны уселись пить пиво, а готы обменялись саркастическими улыбками и понимающими взглядами – и, когда эмобои опохмелились, готы устремились за ними на улицу.

Проводив эмобоев до ближайшей подворотни, готы набросились на них с воплями:

– Мы ненавидим эмо! – сбили их с ног и начали их пинать сапогами-стилами.

Из подъезда образовались три скинхэда: самый высокий – в косухе с нашивкой «По черной жопе – белой ногой! », парень пониже – в шапке со свастикой, и самый низкий – в джинсах с надписью «White power».    

– О! Готы! Пошли готам ноги переломаем! – предложил он.

– Их больше, чем нас! – возразил юнец со свастикой. – Пошли за опохмелом!

– О! Готы! – заорал третий. – Шо первого января не спите, по улицам шляетесь! Это наш двор!

Гот в цилиндре выхватил пистолет. Скинхэд моментально замолк и попятился. Товарищ со свастикой придержал его за рукав.

– Брысь отсюда, лысые, – тихо сказал гот с розой, распахивая полы плаща и поглаживая кобуру. Скинхэды закивали и ретировались.

Эмобои корчились на асфальте, прикрывая животы руками и хлюпая окровавленными сломанными носами. Готы оставили их лежать и удалились – шесть черных воронов на пустынной первоянварской улице Берлина.