Диалог о сюжете. Из книги Диалог секса по телефону

- …ищешь сюжет, в его историях ничего кроме «вкуса и запаха».

- Шекспировские сюжеты вообще сплошная мыльная опера.

- «Но как они рассказаны! »

- Ну да.

- А Кундера?

- Ты встречал у Кундеры хоть фрагментик, какой-нибудь жизнерадостный абзац, ладно уж, одну фразу? Кундера – старый европеец, до смерти уставший от невыносимой лёгкости всего на свете. Эссе, отвлеченные рассуждения... мне у него нравятся. В «Невыносимой лёгкости бытия», на нескольких страницах в самом начале он прямо-таки грузит своим интеллектуализмом вокруг «es mu; ss sein»! Основательно грузит. Это самое сильное, наверно, впечатление.  

- А когда дело доходит до, собственно, романа, и ты начинаешь искать сюжет, и ты даже находишь его, и здесь начинается математика. Точные расчёты, педантизм… Просчитанность его импровизаций.

- Ретроспективность, ирония... Гм, жив ещё, «который всем доволен – покойник или инвалид». Закат Европы, анатомирование... Политика, любовные игры, заметь, даже не секс, и не любовь, а игры вокруг, искусство. Как предмет.

- Старый уставший европеец. Старый свет. Старая литература. Кундера, Павич…

- Усталость? О Павиче?! Принимать перед сном. Да, я хочу сказать, Павич пишет о действительно вечных вещах. Мдя. Вещает о вещах, которые вечны. Актуальная политика на злобу дня, даже прошедшего, тем более, «игры вокруг», кризис одного, двух, трёх жанров в литературе, расцвет пары-тройки других – даже не затрагивается почти. «Пора пора порадуемся… красавице и кубку…»

- Только не с такой интонацией, как в фильме.

- Да? С какой?

- С такой, деловитой, и немного гнусавой, интонацией, в нос, пожилого дядечки, который хочет ещё успеть на своём веку кое чему порадоваться, не отвлекаясь.

- Почему именно «в нос» и «гнусавой»?

- Ну не знаю даже. Сюжеты ему давно не интересны. Они уже все у него написаны, уплочены, все права защищены. Имя с фамилией в энциклопедии, счёт в банке, лекции в университете, гонорары, пенсия, трое детей, четверо внуков (все красивы и талантливы, а старший в Оксфорде). Пора бы и порадоваться.

- Красавица, подлейте в кубок.

- А ваш клинок, сударь?

- К вашим услугам.

- Другое – суета сует и пустые хлопоты, за немногими, разве что, исключениями. Кундера устал от собственной суеты, вовлечённой в ещё большую суету целой цивилизации.

- Ты загнул! Как бы они не уставали, но когда хочется прочитать современный европейский роман, написанный не больше шестидесяти лет назад, чтобы он был именно современным, именно европейским, и не уступал лучшим европейским романам, написанным в более ранние времена, ты можешь получить премию, если ты такой откопаешь. И поедем в отпуск в твоё Средиземноморье.

- Эко?

- Так уж лучше оставаться здесь, ждать, любоваться холмами. Они очень красивые.

- Но попробуйте это им объяснить! У них нет веры!

- Нет, всё классно, Эко молодец, конечно, только там скорее конструкция, чем «сюжет», как в научном трактате. Трактат в форме романа страниц на семьсот.

- Эко – Фуко?

- Александрийские стихи.

- Да. Павич. А тебе не кажется, что это форма диктата. Автор заставляет читателя следовать заранее составленным маршрутом. Отклонишься, и всё, потерял дорогу. Павич предлагает хотя бы несколько вариантов чтения на выбор.

- Из всех предложенных им вариантов у меня всегда получается что-то совершенно другое. Это несовершенство замысла или такая уловка?

- Ну вот, даже в этом ты имеешь право на суждение.

- А, александрийские стихи тут причём?  

- Греки писали относительно прямолинейно и были социоцентристами. "Римляне" освоили язык намёков, персоноцентризм и «кесарю - кесарево». Пишем на злободневные темы, никого не обижаем, ничего не трогаем. Все мысли, возникшие в голове читателя...

- Это проблемы самого читателя.

- Это к чему?

- Неоднозначность, юмор, двусмысленность – если верить Кундере -  чисто европейские изобретения, если в форме романа.

- Роман деградирует…

- А реинкарнация, закон сохранения - в литературных жанрах…

- Цитирую: «Как и все избранные творения Запада, роман довольствуется замкнутой структурой. Решительно в противовес этому отыскать возможности раскрыть структуру, для чего подрубить под корень систематическую конструкцию характеров и ситуации.

- Слушай, ты что, правда собрался перечитать мне всю книгу?

- Ну разумеется. “Метод: ирония, постоянный критический взгляд на себя, инконгруэнтность, воображение, никому не подчинённое.

Попытка создания подобной структуры зиждется на отказе от литературы как таковой; отказе частичном, поскольку и он, в свою очередь, опирается на слово, хотя должен присутствовать в каждой операции, предпринимаемой автором и читателем. Короче говоря, использовать роман так, как используют револьвер для защиты мира, меняя тем самым его смысл и знак. Взять у литературы то,

- О боги!

- “что является живым мостом от человека к человеку и чем научный трактат или эссе могут быть только для специалистов. Повествование, которое не было бы предлогом для передачи послания (не существует послания самого по себе, есть посланцы, они-то и являются посланием, равно как любовь – это тот, кто любит); повествование, которое действовало бы подобно веществу, коагулирующему прошлые человеческие жизни, подобно катализатору туманных и труднодоступных понятий и в первую очередь сказывалось бы на том, кто пишет,- вот что такое антироман,.. »

- Мореллиана?

- Угу.

- Искусство третьего тайма.

- Последнего, когда главное уже сыграно.

- Живём мы тут.

- Боязнь старения. Второй тайм мне симпатичней.

- «…наша  литература  движется  к  хаосу.    Поэзия  клонится  к свободному стиху, полагая, что тот легче регулярного; на самом  деле он куда трудней. Упраздняются герои, сюжет, все тонет в неразличимости.   В  это  столь  хаотическое время есть  скромный  жанр, который  пытается  сохранить  классические  достоинства,   и   этот  жанр  -- детектив.   Речь не о  тех  детективах без  завязки, кульминации  и развязки, которые пишут второразрядные авторы. Я говорю о детективах,   вышедших из-под пера  писателей первого ранга:   Диккенса, Стивенсона и,   прежде  всего,   Уилки Коллинза.   В защиту  детективного жанра я бы сказал,   что он  не нуждается в защите: читаемый сегодня с чувством  превосходства, он  сохраняет порядок  в эпоху  беспорядка.   Такая  верность   образцу  достойна  похвалы,   и  вполне заслуженной». – это не я, это Борхес.

Медленно-жаркими, расплавленными как масло движениями, она надела свежую мужскую

- Убьёшь ты меня своей любовью к цитированию. Какой год?

итальянскую рубашку Paolo Bertolucci. Снизу, перебирая, наверх, задерживаясь на

- 78-й.

каждой, в зеркало, желая найти единственную меру,   застегнула пуговицы, остановившись

- Борхесу семьдесят девять. Борхес, Маркес, Кортасар – при всей их сложности, это

между

молодые писатели, даже когда пожилые люди, весьма пожилые причём.

Подняла голову, (сооружённый тюрбан из огромного махрового полотенца

- Вот только Борхес не написал ни одного романа, а Маркес и Кортасар –

пришлось поправить), струйка воды пробежала по выгнувшейся спине в ложбинке вдоль

литература третьего тайма. Там только один детектив есть у этих великих латиносов –

позвоночника, ниже

«Ненависть любви» – Бьой Касареса и Сильвины Окампо.

Соски на загорелой коже, проступили, тёмно розовые под полотном белой

- «…Возможно, где-то на обжитой окраине небытия нашёлся столик в кафе для

намокшей ткани

троицы печальных немолодых интеллектуалов, хоть немного смахивающий на столик из

Она вышла босиком из ванной

любимого кафе в Буэнос-Айресе (не знаю точно, но уверен, что непременно

Посреди дивана уселась, скрестив ноги, устроилась вытирать свои длинные, до

должно было

талии, волосы, отжимать полотенцем, что-то укладывать, смотрясь при этом по-женски

быть у них самое любимое кафе). Руки птицами взмывают к потолку, голоса становятся

совершенно по-кошачьи в её движениях, с тщательной лаской

громче: «Вы помните определение призрака у Джойса? » - «Что до призраков – помните

В полутёмной комнате с запахом коньяка, расплывающимися в воздухе волокнами

поучительную сцену, описанную Фростом? » Почему бы и нет? »

дыма курительной трубки, набитой табаком Sans Souci Majestic Mixture с

- Да, а вся суть романа…

карамелью, белого мускуса, поднимающимися от огонька тлеющей ароматической палочки

- В малых формах она вполне выразима.

Устремлённый в монитор египетский профиль, движения, быстрые точные чуть-вытянутые

- Тогда Борхес писал-таки романы, и много.

жесты, мимика умной обезьяны, которая слушает Нагуаль и Детей Пикассо – повернув голову

- А «Хазарский словарь» - это метароман, - каждая глава –  отдельное

набок, он посмотрел на неё

произведение…

Долго, чуть прикрыв глаза, показавшиеся совершенно, полностью чёрными

- И там есть свой самодостаточный сюжет.

Отчего она так и замерла на мгновение, с руками, укладывающими волосы

- Да, а из самодостаточных этих маленьких сюжетов можно сложить новый сюжет,

Полотенце упало за её спиной

какой угодно.

Не говоря ничего, он опустил ноги с вращающегося кресла.

- И что тебя не устраивает?!

Потёртые, видавшие виды джинсы и футболка, упали на пол

- Только Борхес молодой, а Павич старый.

Он приблизился, стоя, ладони, кончики пальцев медленно властно скользнули по

- Эт да, пожалуй. Литературу потянуло на юг. Там теплее. «Культура

коже снизу, приподняв рубашку, выше, на грудь, шею

избыточности»…

Она поднялась, встав перед ним на диване, так, что его подбородок оцарапал

- Так, а, что там твои «греки - римляне»?

щетиной грудь,   между

- Пока общество-государство было совсем близко к частной жизни…

Они упали. Вместе. Протянув руки, лаская, дразня, сжимая, направила жезл, его, с

- В любом случае, в эпоху Возрождения-Просвещения роман в нашем сегодняшнем

силой, рисовавший смазкой внизу живота, на ней, раздвинула ноги, прижавшись всем телом

понимании появился, до какого-то времени, самое озднее – до середины прошлого века он

Она приняла его

развивался более или менее поступтательно. То в одной стране золотой  век русскй

Выгнувшись, с раскрытыми широко до предела глазами, перехватывая дыханье,

литературы, то вдругой. А также серебрянный, бронзовый, железный, и каменный.

резко

- У античных греков не было такого понятия «частная жизнь», человек, не

Ритмично, медленно

живущий общественной жизнью, назывался идиотом.

Вонзая в её распластанное межножье свой фаллос с одержимостью вбивая её тело,

- Именно, до Александра Филиппыча так оно и было. Потом государство стало

взбивая, стальными объятьями впиваясь в мягкое жилистыми пальцами, с

большим и далёким, общество стало абстракцией, привет Ортеге-и-Гассету, и появилась

полотенцем, вперемешку смяв груди, одежду, рыча в её стоны, кусая в открытую шею

частная жизнь.

Медленно, с силой, ритмично, отсчитывая такт

- Точнее выделилась.

Перевернулись, поменялись

- Если считать, что у древних частная и общественная были одним и тем-же…

Теперь она, извиваясь подобно змее Кундолини, танцевала на нём свою румбу,

- Всё это фигня – эти попытки схематизировать…

долго, отбросив рубашку, лаская, раскачивая, будто размазывая тело, волосы, губы свои,

- Ага, такая хрестоматийная совковая дихотомия: «частное и общественное».

лицо по нему, обнимая руками загривок с жёсткой как щётка короткой щетиной,

- Вот именно. Один мой знакомый…

надеваясь, насаживаясь, нанизывая себя, прося неристойностей, с-су-уччкаа-а, бля, потная,

- Что тогда не фигня?

трахайся, н... ах...

- Спать я хочу, это уж точно не фигня.

Опустившись приятной, мягой тяжестью, тёплой, горячей, в изнеможденьи

- Ладно, хотя, что там с каменным веком отечественной западноевропейской

Кончи

литературы?

Сейчас

- Бороздит просторы Большого театра.

Поменявшись местами, снова, вогнав, ещё.., в бешенной скачке

- А с начала двадцатого века одна за другой пошли волны великих ниспровержений

Ритмично, медленно, с силой

языка, жанров, сюжета, мировоззрения.

Всё

- К нашему времени разрушенным и ниспровергнутым оказалось уже практически

Задержись. Хорошо.

всё.

Сел по-турецки, промеж её ног, утомлённо лениво, гуляя взглядом по ней, раскинувшей

- Да, надо быть полным идиотом, чтобы мнить себя ниспровергателем в наше

руки, с сиськами, расплывшимися чуть в разные стороны, впалостью живота,

время, только лавры созидателя тож сейчас не в моде. Вот, где Толстой с Достоевским?

отмеряющего дыхание, на закрывающуюся чёрную щель её лона и лицо в разбросанных по

- А куда они могли деться? Толстой с Достоевским. Больше не надо, кто пожелает,

постели волосах.

может прочесть. На этот счёт есть одна теория...