Валентинка

Через неплотно закрытые створки жалюзи в комнату пробился полуденный февральский солнечный луч и стал играть с ее ресницами. Она улыбнулась и открыла один глаз – удачно получилось проснуться. Без мыслей о всяком-грустном-наболевшем, без спешки, без будильника, а вот так – с теплом, с улыбкой – спасибо, солнечный лучик.

Надя широко раскинула руки на кровати, потянулась, сладко зевнула, потом встала, скользнула в тапочки и пошла делать кофе. Проспать до полудня, проснуться с улыбкой и заварить чашку крепкого кофе – сказка, а не жизнь.

Она включила кофеварку и вернулась в постель, теплую субботнюю постель, хранившую запах сна и тепло пододеяльной берлоги. Натянув на плечи одеяло, она свернулась калачиком и снова задремала, но на этот раз ненадолго.

Разбудил аромат кофе, и она снова улыбнулась. Два раза подряд так хорошо проснуться – ну не удача ли! Ей всегда нравилось сочетание мягкого, легкого утра и крепкого, тяжелого, такого, как ей казалось, зрелого и дневного кофе. Нравилось вдыхать в себя этот запах – вначале ощущавшийся только слегка, а потом – все сильнее и сильнее, наконец – смешивающийся с воздухом и растворяющийся в утре.

Когда-то у Нади был Женька.

Жендос, Женева, Евгеша и Женчик – в одном лице.

Женька очень любил просыпаться раньше нее и делать ей кофе. А потом садиться на край кровати, смотреть на нее и ждать, пока она почувствует аромат и улыбнется. Улыбалась она всегда, обязательно – «как собака Павлова», - шутил Женя. Поймав улыбку, он залезал к ней под одеяло, прижимал ее к себе, обнимал крепко и они вместе лежали и дышали, слушая запах кофе. Иногда дыхание учащалось у обоих, и они занимались любовью – утренне-субботней, неторопливой, в каждом движении которой чувствовалось – все еще впереди, еще только утро, и даже кофе еще не выпит... Иногда Женька бежал наливать ей кофе, а потом нес его, по дороге проливая и чертыхаясь себе под нос, ставил на тумбочку, а потом снова залезал к ней под одеяло и обнимал ее за талию, и Надя казалась себе такой маленькой-маленькой, а Женя казался ей большим и надежным.

Она обняла себя, сложив руки крест-накрест, провела ладонями по плечам и вздохнула. Первый раз за утро.

Потом налила себе кофе в большую кружку с розовыми сердечками, и принесла в спальню. От горячего кофе сердечки на кружке покраснели и покрылись стрелами.

Надя села на край кровати и закурила. Зеркальный шкаф отражал ее стройные, слегка загорелые ноги, точеные колени, накачанные бедра – она замечательно выглядела в свои тридцать четыре, по крайней мере, ей так казалось. Она полюбовалась на себя еще, закинула ногу на ногу, потом поменяла ноги, улыбнулась, затянулась и медленно выдохнула дым, подмигнула себе, встала, посмотрела на себя в полный рост, повернулась к зеркалу спиной, качнула бедрами, провела рукой по всей длине ноги и снова села на кровать. Сигарета потухла. Надя потянулась к пепельнице, и с плеча соскочила лямка ночной рубашки. Она повела плечом, провела рукой по шее, очертила пальцем контуры ключиц, спустилась к плечу и вернула лямку на место.

Когда-то, очень-очень давно, у Нади был Миша.

Милый, сладкий, нежный, сумасшедше влюбленный в нее Мишенька.

Рядом с Мишей Надя ощущала себя сошедшим с небес ангелом, призванным одним лишь присутствием своим озарять и придавать смысл до того несущественной и безнебесной Мишиной жизни. Он дарил своей Наденьке цветы по поводу и без повода, восхищался ее манерой одеваться, говорить, размышлять, готовить, петь и танцевать, расхваливал Надины неординарные личностные характеристики всем друзьям и знакомым, на вечеринках единственной темой для Мишиных речей была Надя, Надюшка, Надеждушка. Если обсуждали книги, Миша говорил, что об этих книгах думала Надя. При подаче блюд Миша рассказывал, как приготовила бы это его Надена. Иногда еще он мог сказать «мы с Надей», но чаще была просто Надя – сама по себе. Все это было очень органично и никого не раздражало.

В постели Миша позволял Наде делать все, что ей вздумается – и оба получали от этого невероятное удовольствие. Наде порой не верилось, что она, такая обычная маленькая хорошая Надя способна значить целый мир для такого волшебного, сказочного и нежного Миши. И при этом она в глубине души знала, что совсем она не обычная, а очень даже особенная, и в лице Миши получает то, чего на самом деле заслуживает. И убеждалась в этом каждый раз, когда ловила на себе Мишины восхищенные взгляды...

Она взяла кружку в обе руки, погрела ладони, поскребла ногтем одно из нанизанных на стрелы сердечек и сделала глоток.

Поставив кружку на тумбочку, она положила ладонь себе на живот. Ладонь была теплой, живот чуть дрогнул, она погладила живот обеими руками, соскользнула на бедра – потом легла в кровать и снова накрылась одеялом.

Кроме всех прочив достоинств, Миша был невероятно хорош собой, да к тому же и при деньгах. Надины подружки сходили с ума от зависти, толпами ходили к Наде (к Наде ли?) в гости, всегда при полном параде – юбки покороче и декольте поглубже – и все это ради того, чтоб час или два слушать, как Миша рассказывает о том, как Надюшка то и Найденыш се. Надя мысленно готовилась к свадьбе, долгой и счастливой жизни, детям, отпускам, и жила свою жизнь с единственным смыслом – делать Мишу счастливым, потому как от этого счастливой чувствовала себя и она.

Она продела руки через лямки ночнушки и спустила ее на бедра. Слегка коснулась руками груди, провела пальцем по самым выступающим местам, потом еще раз – увереннее, потом откинула одеяло, и двенадцать солнечных лучиков удивленно-восторженно застыли, запутались в створках жалюзи, не осмеливаясь войти. Она закрыла руками лицо, провела пальцами по векам, щекам, шее, снова, на вдохе, погладила грудь, потом живот, бедра – и шумно выдохнула...

Женя вернул ее к жизни, собрал по кусочкам ее сломанный мир, склеил разбитое зеркало и показал – смотри, мол, какая ты. Он был чутким, но при этом мог пошутить над ее невпопад надетой шляпкой, был нежным, но всегда отчитывал ее, если считал, что она поступала неразумно. Он любил ее, был с ней мужчиной и учил ее быть Женщиной. Он верил в нее – и верил вместе с ней. Он никогда не говорил ей, что она особенная, позволял сомневаться в себе, играл с ней, отпуская от себя, и когда ей казалось, что она совсем уже одна, совсем потерялась – снова притягивал, и прижимал к себе, и был успокоением, был надеждой для потерявшейся, сбившейся с курса жизни Надежды.

Она провела руками по волосам, сжала кулаки, пыталась быть сильной – не смогла, обняла колени и часто-часто моргала, распугивая слезы.

И перед глазами стояло лицо Жени, и звучал его голос, обрывки доносились из далекого далека: «Ты – самая лучшая девочка, которую я только встречал в жизни... самая-самая... И я верю в тебя, у тебя обязательно будет все хорошо... успешная... красивая... сексуальная... она ведь не виновата... а ты такая... самая... и сильная... я женюсь на ней... у тебя обязательно, обязательно все будет хорошо... »

И думалось ей, как там сейчас Женя – прячет улыбку за букетом роз, в котором сюрприз для его беременной вторым Ликочки – сертификат на эротический массаж для счастливых пар...

А Миша, наверное, дарит очередное кольцо своей красавице Кристине в подмосковном коттедже, которое отписали им Кристинины родители по случаю удачной свадьбы. Сквозь слезы, из глубины сознания – еще один образ, еще один голос: «Ты как-то отдалилась от меня... я думал, что ты совсем другая... я так тебя любил, а ты оказалась такой»...

Надя перевернулась на живот, уткнулась лицом в подушку и закусила ее, сдерживая рыдания. Безнадежная Надежда, маленькая, одна в большой кровати - старое склеенное зеркало не выдержало, рассохся клей, раскололись мечты по кусочкам, улетели обратно в детство, где мама и папа, слезинки лишь по поводу разбитых коленок, и солнечные лучики смелее, и картинки ярче, и занавески вместо жалюзи.

Она сжала левой рукой грудь, а правую резко опустила ниже живота, и касалась себя, прогоняя боль, уничтожая прошлое, стирая память. Она дышала чаще и чаще, и становилась сильнее, и сжимала себя до боли, царапала и вытирала об подушку слезы, переворачивалась на спину и выгибалась кошкой, сжималась и вытягивалась стрункой, открывалась и закрывалась, и вдруг перестала дышать на какой-то момент – а через мгновение выдохнула хриплый, прерывистый, сладкий стон, и еще один, и еще.

Никто не знал ее лучше, чем она сама себя, и никто никогда не любил ее сильнее.

С Днем Всех Влюбленных, девочка.