Моцарт

Мое имя Моцарт. Не знаю почему мои глухонемые родители решили дать мне такое имя, но я им благодарен. Может быть весь свой нерастраченный слух они вложили в меня и таким образом я получил свое имя. Скажу сразу, что никакого музыкального слуха у меня нет и не было. Я не мог петь, пел все время одним и тем же голосом, а играть на музыкальных инструментах даже не хотел учиться. Меня притягивала другая стихия. С детства я полюбил читать книги. Мои родители только и делали, что читали книги. Они очень любили друг друга. Иногда они читали одну книгу вместе и при этом часто смотрели друг на друга и целовались. Я тоже любил своих родителей и любил чтение. В нашем доме было очень тихо, как в читальном зале и даже пахло библиотекой. Я любил читать произведения греческих и римских философов и прочую античную литературу. Как для ребенка слог там был мне близок, так как был прост, а интересного было много. Особо меня интересовали заметки об отношениях мужчины и женщины. Я часто любовался своими родителями и мне хотелось раскрыть для себя эту тайну. Все философские школы рекомендовали воздержание до поздней юности, так как это закаляет дух мужчины, фаллос делает крепким, а тело выносливым. Возрастая я все больше углублялся в этот вопрос и уже к пятнадцати годам принял решение не мастурбировать и с девочками никаких отношений не заводить до знаменательной даты 1989 года. Тогда мне исполнялось бы двадцать два года и я, по моему убеждению, стал бы самым крепким и самым желанным принцем во всем мире. Я так решил. Я решил быть выдающимся в сексе, виртуозом для которого животная страсть это вдохновение, а музыкальный инструмент вожделенное женское тело. Я Моцарт и это моя история.

Первый мой сексуальный опыт выпал на выпускной вечер, когда я покидал колледж, он приходился как раз за несколько месяцев до моего двадцати двухлетия.

Развивался я как обычный парень, я не был глухонемым, водился с озорниками и знался с хулиганами, но не дружил с ними. Слишком они были плоски и быстро меня утомляли. Пил я мало и вообще не курил. Решено было, что тело мое станет ветром страсти, и я бережно его хранил и ухаживал за ним. Соблюдал всяческие диеты, занимался в спортзале и изнывал в агонии воздержания. Я был лакомый кусочек. Со мной здоровались самые красивые девчонки в колледже и улыбались мне. Мне это льстило. Я был строен, подтянут. Фигура моя отзывалась греческой скульптурой. Лицо мое, не смотря на все высококалорийные диеты, было бледно, но это была величественная бледность от страшнейших мук. Я был строг к себе и непоколебим, что, впрочем, относилось и к моему фаллосу. Я чувствовал в себе титаническую силу и мне часто казалось, что девочки тоже видят это во мне. Я подозревал что Моцарт был  их тайной ночной фантазией. Они изнывали по мне, я же терзался не имея их. Страсть меня изъедала, мучила, уничтожала. От того лик мой был хоть и ясен, но мертвецки бледен. В дополнение ко всему у меня был острый, проницательный взор. Черт возьми, я был умен.   Я не оставлял чтения и даже наоборот - познание сделалось моим хобби. Моцарт - Парис, Моцарт - Тесей, Моцарт ждал своего часа.

Моя "сучка" была великолепна. Я ее не любил, потому то и назвал ее сучкой. Она была из группы поддержки нашей футбольной команды и была правой рукой ее капитанши. Вначале я целил именно на капитаншу, но она задирала нос да и к тому же была блондинкой. Мне не нравятся блондинки. Страсть у них, как бы, деланная, искусственная. Другое дело моя Беатрис. Пылкая, улыбающаяся, с теплыми почти желтыми глазами. За ней в колледже ходила слава отличной партнерши. Выбор был сделан и объявлен. Она улыбнулась и сказала мне кокетливо: "Ты хочешь меня, милый?" Я соврал, что все время только о ней и думал. На вопрос почему же я раньше не сказал, я ответил, что так будет лучше.

Какое же удовольствие я получил! Славная Беатрис, она так изнемогала от моего напора. Она оседлала меня и проскакала часа полтора удивительно извивая свое тело в лунных лучах. При воспоминании об этом я непременно ощущаю эрекцию. Она постанывала и было видно, что она полностью отдается происходящему. Я же проникал в ее потайные глубины настойчиво и трепетно, оставаясь при этом просто таки одеревенело твердым. Ей это нравилось, так как при встрече наших взглядов она благодарно и удовлетворенно улыбалась. Мне казалось что мои глаза в те моменты сверкали. Я торжествовал и был восхищен, это не скрылось от взгляда Беатрис - она поняла, что имеет дело с девственником. Иногда она останавливалась, проводила рукой по моей щеке, целовала сравнительно недолго и , отстраняясь, смеялась и продолжала испытывать меня, то развивая свои густые волосы, то массажируя свой бюст. Я горел, да я нелепо гладил ее ножки, хлопал глазами, но внутри я горел. Затем она слезла с меня, одернула мой пенис, я почти и не дрогнул. "Шалун!", - сказала она опять довольно и признательно улыбаясь. Она стала ласкать меня и все мое существо, все хитросплетение нервных окончаний захлестнула волна новых ощущений. Я кажется вздрагивал и, точно, то ахал то охал. Мне было невообразимо приятно. Иногда она переставала, смеялась своим грудным сладострастным, умиленным смехом, несколько времени теребила меня рукой и смотрела мне в глаза. Я в эти моменты улыбался, но как подумаю как это выглядело со стороны, то непременно решаю, что это было как-то нелепо, оторопело. Слишком много колоссальных ощущений ворвалось мне в душу, не говоря о телесных переживаниях и впечатлениях - я был словно заворожен. Затем она обольстительно полуоткрыв свой ротик с пухленькими губами продолжала смотря мне прямо в глаза, а спустя минуту, видимо увлекаясь, закрывала глаза и ласки ее становились напористей и дерзостней, что вызывало во мне качку с размером волны в девять баллов. Через пол часа умелого минета она спросила не хочу ли я ее сзади. О, это была чудесная ночь! Через несколько дней я уехал к матери и отцу оставив ей свой адрес. Она еще долго мне писала, а я до сих пор не имел удовольствия большего, нежели в ту ночь с Беатрис. В ту бесконечную лунную ночь со сказочной шамаханской царицей Беатрис.

Итак не обманувшись, доверяя философам, я расцвел. Глаза мои сверкали, сверкал и я. Весь мой вид был само желание, взгляд же мой утверждал мое могущество. Я стал внутри себя великим, я короновался. Не было человека на Земле достойнее, нужнее, лучше и полезнее меня. Я стал Амадеем, но у своего рояля. Жизнь постлала предо мною красный ковер. Тогда я еще не знал какая это лицемерка.

Вернувшись домой В Гриффин, что под Атлантой, я сразу же подумал о переезде в город побольше. Учился я в Норфолке и привык к городской жизни, провинция меня не увлекала. Мне нравились большие города, где раз повстречав человека можно было никогда его не увидеть вновь. Я освоил специальность механика двигательно-топливных систем трансокеанских суден только для того, чтобы ходя в плавания не иметь постоянного места жительства и, заходя в порт, штурмовать женские сердца. Я рассчитывал в каждом знакомом мне порту иметь свою сучку, не потаскуху, а приличную девушку, красивую и милую, но желательно глупую потому, что по моим расчетам такие лучше давали.

Итак претворившись на несколько дней счастливым от приезда домой я, по истечении их, стал клянчить денег у родителей на переезд, скрасив это желанием устраивать свою карьеру в большом городе. "Большой город - большие перспективы", - вымахивал я руками перед огорченными лицами своих родителей. Я был единственным их сыном. Горячие убеждения о том, что я их не в коем случае не забуду и буду навещать возымели успех и отец выдал мне две тысячи которые копил на мою свадьбу и прочее. Мы были обеспеченной семьей. Брат отца был крупным банкиром в Атланте и всячески нас поддерживал. Славный был старичек. Пухленький, с пенсне в золотой оправе на носу и цепочкой того же металла, уходящей под бархатную жилетку, от первоклассных антикварных часов Vacheron Constantin. Он был буржуа, вернее старался им быть дабы не посрамить огромное количество своих приятелей-снобов. Он всегда говорил, что банкиры это лучшие лгуны на свете и, если бы зашел спор между ними и адвокатами, то банкиры, несомненно, оставили бы последних в дураках. Я ему верил, потому что он много, как мне казалось, лгал. Но деньги его не лгали. Мы почти не в чем не нуждались, учитывая то, что мать печатала на машинке, а отец писал какие-то научные доклады и еще... он писал книгу. Да он писал книгу об индейских племенах Средней Америки. Тогда я думал, что нет дела глупее, а сейчас думаю, что я слишком глуп для этого дела. Так что никаких драм связанных с изъятием выше указанных средств не было. Только вот лица их были по-прежнему печальны. Я знал что они ждали моего возвращения, но я ведь молод и все такое прочее. Покрутившись в родном городке не больше двух недель я отправился в Атланту и уже знал, что я буду там делать. В Гриффине я не расстегивал свою божественную ширинку, так как шлюх я не любил, а красивые девушки ходили все с кавалерами. Мне не хотелось ни затевать, ни влазить в какую-либо историю. Все свои необузданные желания я перенес в главный город Джорджии.

Первым делом по приезду в Атланту я разыскал себе жилье. Это был убогий номер в сомнительном отеле, который находился на сомнительной улице в сомнительном районе, но фантастическая умеренность платы развевала любые сомнения, а также мои опасения о недолгосрочности моего пребывания в Атланте и скором возвращении назад в Гриффин. Кое-как переночевав (мне показалось, что меня покусывали клопы) я на следующий же день отправился к своему дядюшке. Его банк находился в центральной части города и был более чем рентабельным. Спросив администратора, я сообщил ему, что я племянник мистера Джойса и что прошу об аудиенции с ним. Администратор, впрочем не разу даже не моргнув, с горделивым видом служащего банка ответствовал мне, что мистер Джойс нынче в отъезде, а именно на конференции банкиров в Майами, и что прибудет он в понедельник. Была пятница. Что ж, поблагодарив и попрощавшись, я вышел слегка взъерошеный. "Тоже мне конференция, - думал я, - в Майами! Да разве не ясно что они там пьянствуют и, вообще, вытворяют черти что. А эти банкиры не такие уж простофили и зануды. Еще и этот клерк с напыщенным лицом. Видете ли он знает где пьянствует мой дядюшка!"

Вернувшись домой я переоделся из пиджачного костюма (вся та же честь фамилии) в более подходящий для моего прежде намеченного занятия. Я отправился в плавание по местным секс-шопам. Решив, что на страсти можно и зарабатывать, я не смущался попасть в объектив камеры. Став порноактером я рассчитывал утолить свои порывы к виртуозности в сексе, заработать денег и, в конце концов, сношаться с самыми апетитными представительницами прекрасного пола. Путь, судя по всему, был выбран крайне перспективный.

Секс-шопов в Штатах было много. Еще в семидесятых они наводнили страну. Люди помешаны на сексе, все хотят удовлетворить знойный животный инстинкт. Кто-то еще давно говорил, что самый верный способ заработать - это зарабатывать на человеческих пороках и страстях. Это надежный и многообещающий способ разбогатеть. Я представлял себя арабским шейхом, персидским пашой, окруженным ласками великолепных женщин, тонувшим в роскоши и удовольствиях. Все молодые люди мечтательны.

Разговаривая с продавцами я начинал издалека, но они меня все равно быстро угадывали: "Вы из полиции?", - и как я не настаивал, что это мой личный интерес - все равно они замалчивали нужную мне информацию. Так я прошатался до приезда моего дядюшки с курорта и направился к нему. Он был весел, свеж, обилен на улыбку. Почти сразу, с порога, он мне рассказал что с одним своим компаньоном купил океанское судно, но вот беда, оно затерялось где-то в Аравийском море. Он так драматично настаивал на том, что лучшего инженера машинного отделения, чем я, ему ввек было бы не сыскать. Говорил что он обязательно обеспечил бы мне место на судне. Я застенчиво улыбался, думая про себя, что эта история выдумана давным-давно и держалась про запас как раз на тот случай когда мы свидимся после окончания мною колледжа. Мне показалось что мой любезный дядюшка угадывал мои мысли, потому как он поспешил переменить тему. Стал говорить что я уже совсем взрослый и выгляжу теперь как настоящий мужчина, расспрашивал как я очутился в Атланте и на долго ли я вообще. Я сообщил ему что я действительно уже взрослый, что могу о себе позаботиться, но мне не мешало бы приодеться. Он расхохотался и сказал, что глупо было бы приходить к банкиру и не просить денег. Мы оба вдоволь посмеялись после чего он вынул из своего портмоне две сто долларовые купюры, будто там не водились купюры номиналом меньше. Мы еще немного поговорили и я заметил, что как людям деловым нам стоит переходить к своим обязанностям. Он опять сочно расхохотался. Прощаясь, он меня бережно обнял. Кто бы что не говорил, мой дядюшка был не только успешным банкиром, но и хорошим человеком, повезло мне так. Уже выйдя от него я решил, что конференция банкиров это здорово.

Я мог рассчитывать на такую сумму примерно раз в неделю, это не затруднило бы моего дядюшку. Не знаю любил ли он меня, но он был добр ко мне. Я не уверен, что он вообще что-то любил, кроме денег. Я не поскупился и оделся весьма прилично. Теперь я был похож на настоящего пижона, но уверенного и знающего себе цену. Посещение парикмахерской и солярия дополняли мой стиль современного ковбоя, этакого гринго. Я питал надежду, что таким не буду напоминать полицейского. И верно, в одном из секс-шопов, разговаривая с продавщицей, особой готовящейся к нафталиновому периоду, но упорно считавшей себя молоденькой и соблазнительной, я получил адрес заведения подобного типа и имя человека к которому мне следовало обратиться. Она все смотрела на меня презрительно-оценивающе и жевала жвачку широко открывая рот. Взгляд ее выражал одно лишь слово: "Сосунок". Может быть она была раньше в бизнесе, а теперь, когда пришло время пудриться значительно дольше, встала за прилавок в секс-шопе и наводила таких юных мальчиков, каким был я, на путь разврата, бросая в цепкие лапы зверя порнобизнеса.

Уже прощаясь, она спокойным голосом спросила, трахнул бы я ее или нет. Я сказал что готов был бы сделать это прямо здесь за прилавком, тогда она задумчиво промолвила: "Может быть что-то и получится". В любом случае она отпустила меня с большим снисхождением чем встретила. Наверняка мнила себя еще чертовски привлекательной.

Знаете, меня часто тревожит вопрос моей личности. Как быть собой, когда почти всегда хочется быть кем-то другим. Каждый знает свои слабые места, а о достоинствах обычно сообщают нам другие. Но нам хотелось бы являться теми, кого мы нарисовали в своем воображении. Понимаете? Качества которые есть в других, а в нас они не столь ярки, как бы приглушены. Однако гордость кормится и тем, что мы гнем свою линию, именно свою борозду пашем. Радует тот факт, что в моменты неудач, какой-то неуклюжести или слабости на тебе не было маски. Может это то и пугает. Обличиться, явиться тем кем ты являешься. От чего же тогда душу терзает чувство провала, фрагментарной неполноценности? От того ли, что все вокруг из шкуры вон лезут только бы показаться другими или это природный страх перед неведомым будущим и каким образом отзовется в нем то упущение? В каждой конкретной ситуации, где человеку приходиться проявлять себя, он может либо действовать по шаблону, либо же попытаться прибегнуть к творчеству. Забавная штука! Творчество момента, шага, вздоха. Почему человеку так трудно выбиться за искусственно установленные рамки? Не спорю, зачастую все мысли и чувства реагируют на ситуации в согласии с соответствующими рамками и шаблонами. Тогда то нам не стыдно за себя, тогда то мы на высоте потому, наверное, что считаем будто разобрались с ситуацией верно. Но бывают и другие случаи. Когда все существо стремится к чему-то совершенно противоположному принятым догмам и существующим правилам поведения. В девяносто девяти случаях из ста человек играет, но когда вдруг он наталкивается на этот самый сотый случай, поступая так как его душе угодно, он открывается, становится доступен. Себе, другим. За этим следует необратимая буря эмоций, рассуждений. Долгое время продолжается прокручивание эпизода со всевозможными вариациями на тему "Если". Так больше беспокоит эта нагота или же осуждение за неисполнение воли рамок или, если хотите, предрассудков.

Человек слаб, но никто не хочет это признавать. "Только не я!" - завопит кто-то. Тем хуже для гордеца, ведь падение будет чрезвычайно болезненным. Моменты слабости нашей ведь и есть мы, такова наша природа, но почему-то мы горько досадуем на себя за то, что не сделали того чего не смогли. Посудите, какая глупость.

Кстати, это также момент весьма забавный. По каким-то замысловатым критериям определяют глупых людей. Они те кто понимают вещи и состояния по своему, нам же непременно кажется, что они ровным счетом ничего не понимают. Хотя, увы, глупость такая же составляющая человеческой природы как и слабость. И вот вопрос: тот ли силен, кто не боится быть глупым или же глуп тот кто считает себя сильным? Маски, маски. Мы украсили ими свою жизнь как могли. Но неужели совесть онемела, а может быть совсем исчезла, ведь нам гораздо меньше достается угрызений когда мы придерживаемся рамок и поступаем согласно принятых правил, но бесчестно по отношению к себе.

Скорей всего это страх. Боязнь узнать себя получше. Ведь там, в тайниках души быть может зеркало в которое боимся заглянуть. Вдруг мы уродливы? Удобнее гораздо следовать принятым меркам и не терять признанных рамок.

Вот так и я - бездушный свой слуга полез на вершину указанную в справочнике как "Лучше всего". Мои фантазии начали сбываться. Я и сам толком не понял как это произошло. Заглянув по данному мне адресу я познакомился со своим проводником в мир соблазнительного разврата, высшего аморального удовольствия. Бедняга Дрю. Лицо его сияло жизненной силой, что еще раз невольно заставило меня подумать о правильности моего решения. В общении он был дерзок, но не вульгарен. Видно за годы работы в бизнесе он научился сглаживать углы. После довольно продолжительной и откровенной беседы (употребляю ли я наркотики, каков мой сексуальный опыт, почему я считаю, что справлюсь) он дал мне адрес. Мне показался лишь настораживающим вопрос: "Ты действительно этого хочешь?", - когда он подал мне бумажку с адресом.

Это был особняк. Шикарный, с бассейном, пальмочками и загорающими на шезлонгах сексапильными фигурками. Двое огромных парней латинос спросили от кого я. До сих пор не могу понять почему у такого мужчины как Дрю было прозвище Бедняга. Может это какой-то порно-шифр? Знаете чем я там занимался три недели? О, это был медовый месяц в гореме обольстительных красавиц, которые превосходно знали свое ремесло. Таким образом я получил боевое крещение и попрощался со своей невинностью окончательно. Конечно я был не один на этом райском острове. Я делил семерых красоток еще с тремя парнями, один из которых был, так сказать, нашим инструктором (с этой надо по-нежнее, а с другой и в хвост и в гриву, та не любит чтобы ее брали там, эта сама хватается за что угодно и т. д.) Чак - парень с фигурой атлета и лицом рвущимся на обложки журналов быстро скис. Мы же с афроамериканцем Сиднеем баловались с красотками-сучками и днем и ночью. Единственное, что в них меня не совсем радовало это то, что наши нимфы были наполовину пластмассовые. Вот моя Беатрис... Она была настоящая, груди ее вздрагивали и колебались в такт моих телодвижений, чем разгоняли все новые и новые волны в морях моей безрассудной страсти. А я несся по этим волнам неутомимо. Мой корабль оказался, на удивление всем, хорош. Вот представте себе: вы истерзали двух латиноамериканок глядя на фотографию которых многие захотели бы банально помастурбировать и, немного передохнув (ведь ненасытные южанки тоже крепко давали сдачи), приходите в кухню чтобы выпить молока как вас начинает обласкивать изумительная блондинка; обнимает за шею, трется бедрами, целует, наконец поворачивается к вам спиной и уже по вставшему члену начинает вилять своей объемной попкой. При этом своими чудно пахнувшими волосами водит по вашим щекам. Ну как тут сдержишься? Спускаю штаны, задираю ее легенький щелковый халат, поглаживаю попку, контуры которой вызывают восторг и вхожу. Медленно, сочно. Вначале плавно, а затем усиливаю толчки и становлюсь все более напористей. Все мои действия сопровождает жадная к удовольствиям холодная уверенность. Одна рука на ягодице, другой разыскиваю в декольте халата грудь - фу, черт! пластмассовая. Толчки усиливаются, пошли рывки - она застонала, откинула голову на плечо, выдохнула усладу. Я не останавливался, я трахал ее стоя посреди кухни и даже не знал ее имени. От этого, надо признаться силы удваиваются. Не спешить! Опрокидываю ее на кухонный ряд. Хожу, нет езжу. Да, наслаждаюсь. Она приумолкла, но страсть ее выдает и она глубоко дышит, слегка постанывая. Мне хочется слышать ее молящие и трепетные стоны. Разворачиваю эту куклу, снимаю нежно с нее халат, усаживаю на столик. И вот Испания, коррида. Мне как тореадору видно все и всего я достигаю. Темперамент, напор, она откинулась на локти, звучат "ах" и потом "ааах" и прелестный писк. Стонет не раскрывая рта. Такого рода вибрации возбуждают  мой мужской дух. Рука с талии скользнула и обвила ножку. Чудесная такая мраморной белизны ножка, устремленная вверх, я гну ее, я налегаю. Рывки становятся все более акцентированными. "Аах"..."Ааа". Мурашки по спине. Хватаю ее за шею, за голову. У-у, друзья мои, там отдых был что надо. Уж вы поверьте мне.

Что было дальше? Дальше была жизнь порноактера. Чтобы не утомлять ваше воображение я перейду к рассказу об истории, которая решила исход всей этой драмы.

Как-то раз я был приглашен для съемок в один из самых шикарных отелей Сент-Огастина, что находится на Атлантическом побережье Флориды. Само название городка предвещало любовь до истомы, страсть до исступления и секс до потери сознания. Но видно святые на Небесах думали иначе.

Когда мы расположились в номере-люкс, который отлично подходил для съемок, ничего не предвещало беды. Был я, оператор с камерой, режиссер, который за все платил и дивная брюнетка, которая уже в лифту заявила мне, что сделает такой минет которого я никогда не пробовал, после чего они переглянулись и дико рассмеялись. Почему я говорю дико? Нет, это не было ржание кобылы или хохот гиены. Нет. Просто, во-первых, обычно над такими вещами не смеются а, во-вторых, разврат на все накладывает свою капризную печать. Так вот и в смехе этом слышался каприз разврата.

Во время того как режиссер разминал мою партнершу, я пил молочный коктейль, смотрел на них и размышлял. Вот подумать только, что людей наталкивает на такое поведение? Я не говорю падение, я говорю поведение. Неугомонная природа в эхе которой до сих пор слышен гул пещер, пресыщенность, обеспеченность сверх меры - свобода, которая дает возможность наиболее глубоко реализовывать себя во всех сферах и областях, включая интимную. Здесь я хотел бы отметить, что секс и интимная близость вещи совершенно разные. Уж поверьте мне. По роду занятости у меня почти ежедневно был такой головокружительный секс и в таком количестве, что трудно представить как человек вообще способен это выдержать. Я не только выдерживал, я еще и отлично справлялся, но тем не менее мне хотелось интима. Такого который заставлял бы сердце трепетать, чтобы душа ширилась и заполняла все тело, все пустоты и даже выплескивалась через край. Хотелось нежности, понимания, участия, а не механического вихря. Хоть иногда перед объективом камеры у меня и был настоящий интим (не подумайте, я не совсем огрубел), мне все же хотелось чего-то более утонченного, доверительного и, если хотите, прекрасного. Может быть я просто книжек перечитался?

Мой компаньон закончил, напяливал джинсы, а сучка принаряжалась в кружевное белье, кокетливо улыбалась и сексуально облизывалась. Я был тоже готов. Когда белье было умело снято, оральные ласки были позади и я уже ходил в этой брюнетке и вдоль и поперек, дверь в номер внезапно с треском вылетела. Следом за дверью и примерно с такой же внезапностью влетел огромный, плотный мужчина с пистолетом в руке. Режиссер было сказал: "Что за хрень", - но тут же получил по лбу пистолетом и был глубоко нокаутирован. Стоит ли говорить, что я прекратил свое занятие, я обмер. Оператор, вообще, сел на корточки у стены и, закрывшись камерой, по-детски лепетал: "Прошу, не убивайте меня, не убивайте меня, только не убивайте". После того как взломщик обрезал его коротким: "Заткнись", - он действительно заткнулся. Далее началась сцена из дешевого водевиля. Мужчина упрекал абсолютно голую женщину, которая только что отдавалась другому мужчине, в том, что она его забыла, а ведь у них было чувство. На что моя карамелька отвечала, что все уже в прошлом, ничего вернуть нельзя и ему надо про нее забыть. Я инстинктивно боялся кровавой концовки этой беседы, не говоря уже о том, что я просто инстинктивно боялся. Мужчина убеждал ее в том, что она ему нужна и после каждой фразы обливал ее ведром грязи, а то и не одним. Она же говорила, что ему надо успокоиться (да, вот это в правильном ключе) и что он слишком близко все принимает к сердцу. Мужик рассвирепел, кинулся к ней, схватил за руку, дергал и кричал: "Собирайся, собирайся бедовая шлюха, собирайся немедленно!" Сперва я был в каком-то холодном окоченении, но потом пришел в себя заметив, что мужик с пистолетом не обращает на меня никакого внимания. Тут моя наложница вскипела, причем совершенно зря, ведь пистолет был не у нее. Заявляла что никуда с ним не поедет и, вообще, предложила ему убираться к черту. Ответом были потоки ругани и редкие, но сильные пощечины. С ее стороны также полились потоки нецензурной брани. Я решал, что мне делать. Положение становилось критическим. Я отметил пепельницу на тумбочке возле постели. Замечательная такая хрустальная пепельница. "Какой хороший отель", - подумал я. Он все тащил ее за руку, а она отбивалась от него уже даже пуская в ход ноги, я же все не как не мог решиться. Несомненно такой громила легко бы оторвал от кровати хрупкую женщину двумя руками, но в одной из них он держал пистолет и, он пустил его вход. Он отпустил ее, сделал два шага назад. "Ах ты сука", - хлопнул выстрел. Я обмер. Еще выстрел. Тут я думаю сработал какой-то инстинкт, так как я совершенно механически швырнул пепельницу ему в лицо. Он довольно гулко упал. Быстро одевшись я одернул оператора: "Уматываем!" У него была истерика: у него текли слезы и он что-то бормотал невнятное. Я оглянулся на постель. Кровь текла у нее и изо рта и из ран. Наше ложе наслаждений стало для нее смертным одром. Все это имело ужасный вид: расстрелянная обнаженная женщина,   мужчина с раскроенным черепом... Я выскочил и пустился наутек.

Иллюзия. Антракт. И снова смена декораций. Я уже и не рад был, что попал на этот бенефис своей судьбы. Судьба - таинственное слово. Кто-то говорит, что человек сам кузнец своего счастья. Тогда думаю уместно сказать, что наковальню я разбил (хрупкая оказалась вещица), а молот у меня попросту сперли. Ну что же, поток минут, часов и дней, названный временем, заставлял меня дергаться и невыносимо гримасничать. Подумать только, сколько бы я отдал за право выбирать, но тот зловещий фатум сам двигал мною и выбирал все за меня.

Я сильно испугался как бы чего не вышло и пустился бежать. Куда? Домой? Нет! Только не это! Видеть моих милейших родителей после всего, что я натворил - я был не в силах. Я запутался. Я оброс вольностью и губительной славой. Если обычному актеру ставшему популярным люди дарят уважение и улыбки, а может даже и зрительскую любовь, то меня просто не замечали, иногда даже смотрели с презрением. Может быть из зависти. Я решил бежать в Канаду. Тем более в Монреале проживал мой отличный приятель из колледжа, который неплохо там устроился, разбогатев на торговле подержанными автомобилями.

Друзья мои, как трудно описать то чувство, когда покидаешь годами насиженное гнездышко полное достатка и всяческих удовольствий. Я словно лишился рук и ног. Безусловно, какая-то часть меня, безжалостно оторвавшись, осталась в этом, подернутом туманом разложения, городе - Атланте.

Мне тридцать семь и я владею частным бизнесом по сервисному обслуживанию бытовой техники. Помог мой приятель, он хорошо знал нужных в этом деле людей: налоговых инспекторов, юристов-муниципальщиков и прочую бюрократическую дрянь. Нужно сказать, что я скопил достаточно денег, зарабатывая порно-ремеслом, и немного заняв у приятеля начал достойный гражданина образ жизни. У меня двое сыновей и жена, сладенькая пуэрториканка, хочет еще детей. Я не против такой перспективы. Только одно меня тревожит. Пропал азарт, чувство неминуемой непредсказуемости, запал жизни. Может я старею?

Кому-то может показаться, что я, так сказать, фартовый парень, баловень судьбы. Удача ко мне благосклонна, жизнь складывается как нельзя лучше. Но нет! Позвольте оправдаться, господа! Я изнывал, я мучился, терзался. Я перебрал по косточкам всю божественную политику. Я заявлял себе, что этот хмырь еще коварней сатаны, так как у него больше власти. Создан чтобы быть погубленным, сотворен для божественных издевок и экспериментов. Я страдал по-настоящему. Не имея ни надежды, ни утешения, ни желания надеяться или быть утешенным. Я запутывался в клубок своих таких претензионных и толковых мыслей, что просто не имел покоя. Я попал под жернова бытия и, они дробили меня беспощадно на куски. Все мои силы уходили на то, чтобы не разлететься вовсе, чтобы мой прах хотя бы не был развеян по ветру. Я реально ощущал угрозу потерять рассудок. Я разоблачал материализм, поднимаясь до Небес, затем бежал от туда; от божьего лихого умысла, прячась за ширмой материализма. Я уверял себя, что ко всему можно привыкнуть и что предел моих стенаний близок. О, если бы я знал, как буду я вознагражден за свои грезы, которые лохмотьями сдирали с меня кожу, за силу и волю, которые делали меня ничтожеством, за ту надежду, что обрекала меня на отчаяние. Если я не прошел все девять кругов ада, то в половине из них я точно побывал. Я был до глупости настойчив. Нет, я не был своим истязателем. Надо мной орудовала моя природа. Я до кончиков волосков прочувствовал насколько она зловеща в требовании следовать ее законам. Все это исполнило меня мучительной неги. Я сам бежал к прекрасным розовым кустам, бросался к ним и обнимал, и сотни, тысячи шипов пронзали мое существо. Но я не мог иначе. Я клял все на чем только свет стоит. И первым объектом всех моих упреков был тот, кто позволил этому смешному спектаклю в Эдемском саду состояться. Я задумывал сладчайшую месть. Мне представлялось, что я буду всю жизнь с ее страстями, пороками и удовольствиями впитывать в себя, как сумасшедший торнадо напитывает себя в своем безумном танце. Заполнять себя до отказа, не ограничивая себя не в чем и не задумываясь о том, что хорошо, а что нет. Конечно у меня были моральные принципы. Я прекрасно понимал, что самоконтроль и дисциплина будут мне хорошими помощниками в деле обгладывания жизни. Я знал что косточки надо выплевывать. В конце концов я был замечательно воспитан и умел думать.

Да, кстати. Вот, вместо эпилога, один эпизод. Три года назад умер мой отец. Перед смертью он со слезами на глазах душевно поблагодарил меня за то, что считает меня достойным человеком: сбылась его мечта и он лелеял внука, жена у меня красавица а я преуспевающий бизнесмен. Заключил он все это тем, что поведал мне свою тайну, которой мучился много лет. Дело было в том, что они с матерью (жаль старушку, ведь ей тоже так хотелось увидеть и понянчить внуков) сколько всего не перепробовали, но так и не смогли заиметь своих детей. Тогда они решили взять ребенка на усыновление, поскольку непременно хотели сына. Еще он "сказал" мне, чтобы я не сердился на них за это, ведь он считает, что они с матерью отлично справились и вырастили хорошего человека и примерного гражданина. Спи спокойно папа. Тебе свою тайну я не открою. Если есть на свете Бог - ты все и так узнаешь, а нет - так пусть твой сын будет достоин твоей любви.