Майские кролики

Название: Майские кролики. (The Courtship of Rabbits)

Fandom: Повести и рассказы о Шерлоке Холмсе А. К. Дойля.

Автор: nlr alicia, nolessremarkable. alicia@gmail. com

Переводчик: Альскандера (Александра Воронцова) (mlmaos@mail. ru)

Бета: Lavender Prime

Рейтинг: NC-17

Персонажи: Холмс/Уотсон

Предупреждения: слэш, практически PWP, юмор

Авторские права: на «вселенную» принадлежат А. К. Дойлу, на рассказ – nlr alicia, на данный перевод – мне. Запрос автору отправлен.

Краткое содержание: чудесный майский денек + велосипедная прогулка загородом + пара вспуганных кроликов = NC-17 в репейнике у дороги.

Оригинал:

Иллюстрация:

Майские кролики

Дорога петляла среди холмов, время от времени заставляя то ползти на самую вершину, то спускаться с довольно крутых скосов.

Мерный шелест велосипедных шин звучал умиротворяюще, и, вне всяких сомнений, привел бы меня в подобное же расположение духа, если бы не мрачное настроение моего спутника, которое он гордости ради старался скрыть, но ощутимое даже на расстоянии. Раздражение и разочарование, охватившие моего друга по окончании его последнего расследования, усугублялись тем, что я их вовсе не разделял.

Мрачность Холмса была прямым следствием досады на то, что его вызвали сюда из Лондона по заурядному (как выяснилось чуть позже) делу об исчезновении старшего сына местного сквайра. Молодой человек попросту сбежал вместе с точно так же «пропавшей без вести» дочерью конюха, служившего в их поместье. Я же имел неосторожность выразить вслух свое сожаление о столь быстром разрешении дела и, следовательно, возвращении к копоти и духоте города раньше, чем того хотелось бы. Холмс оскорбился окончательно и заявил, что теперь будет с опаской приниматься за те дела, к которым я проявляю повышенный интерес.

Если быть искренним, то я действительно был рад этому делу, считая, что свежий сельский воздух пойдет на пользу нам обоим. Друг мой в последнее время производил впечатление человека, изнуренного до такой степени, когда даже продолжительный сон не приносит облегчения. Не единожды я замечал, как взгляд его – невидящий и устремленный в себя – подолгу останавливался на первой попавшейся на глаза вещи, будь то остывающая яичница из поданного завтрака или роман у меня в руках, который я, устроившись на кушетке в нашей гостиной, рассеянно листал в безнадежной попытке занять свой праздный ум и отвлечься от не дающих мне покоя мыслей.

Именно от последних – опасных при действующем британском законодательстве и общественном мнении – я лелеял надежду избавиться благодаря труду на лоне природы. Общеизвестно, что весной с особой силой дают о себе знать те потребности, само существование и необходимость которых мы – поборники цивилизации и показного благочестия – ставим под сомнение. И не так давно я сам осознал, что мы, люди, отличаемся от жителей животного царства не столь сильно, как нам бы того хотелось.

Некоторое время назад я заметил за собой, что стоит мне сверх разумного задержаться взглядом на тонких изящных руках Холмса с их длинными нервными пальцами или на черных его волосах, как перед моим мысленным взором возникают видения смятых простыней и разрумянившейся, обычно бледной, кожи. И видения эти – яркие и краткие – вызывали в крови моей волнение, усмирить которое было нелегко.

Поэтому, должен признаться, сейчас, возвращаясь с прекрасной утренней велосипедной прогулки в городок Эдинбридж, где нас уже ожидали билеты на вечерний лондонский экспресс, я проникся легкой неприязнью к моему другу. Вернее, к его феноменальным способностям, благодаря которым он решил последнюю задачу с такой возмутительной быстротой.

От размышлений меня отвлек звук далекого ружейного выстрела, отозвавшегося эхом от невысоких холмов. Это был повод завести беседу, и я им воспользовался:

– Кто-то решил отправиться на охоту с утра пораньше.

Напряженные плечи Холмса не дрогнули, когда ветер донес до меня:

– Поистине ваша наблюдательность, Уотсон, сегодня поразительна. Я с нетерпением ожидаю ваших комментариев относительно цвета неба и необычной для мая жары.

Я крепче стиснул руль. Ей-богу, мне хотелось ударить Холмса, хотя обычно я не обращаю внимания на его колкости и недвусмысленные шутки относительно моих умственных дарований. Прожив рядом с этим человеком, обладающим тяжелым и причудливым характером, столько лет, я научился воспринимать подобные замечания как просьбу оставить его в покое или прекратить разговор на неприятную ему тему. Желания оскорбить в его словах было не больше, чем священного гнева в человеке, отгоняющего назойливую муху. Но этим утром я не испытывал желания сносить подобное отношение. Под аккомпанемент шороха шин, сливающегося вместе с дальними выстрелами в своеобразную симфонию, я продолжил, не слишком много усилий прикладывая к тому, чтобы скрыть испытываемое раздражение:

– Полагаю, что вам-то, вне всякого сомнения, удалось определить марку и год изготовления винтовки.

– «Винчестер», 1886 год, – не задумываясь, без малейшей заинтересованности бросил он.

Какими бы ни были обстоятельства, я в очередной раз не мог не восхититься его замечательными дарованиями, пусть и проявленными столь пренебрежительным образом. Но даже этого восхищения оказалось недостаточно, чтобы привести меня в благодушное расположение духа.

– Я никоим образом не сомневаюсь, что вы правы. Хотя проверить справедливость вашего предположения не могу, и вам об этом прекрасно известно.

Холмс ничего не ответил, только мышцы на его плечах и спине напряглись сильнее. Все черты его осунувшегося лица демонстрировали решимость не поддаваться на провокации и не иметь со мной никаких дел.

Все еще чувствуя себя уязвленным, я не удержался от замечания:

– Похоже, что наша небольшая прогулка оказалась для вас весьма утомительной, раз у вас нет сил даже на дружескую беседу. Быть может, это дает о себе знать тяжелый лондонский воздух или табачный дым, высокую концентрацию которого в нашей квартире вы так старательно поддерживаете?

– Хотелось бы знать, как именно вы пришли к подобному заключению, ошибочность которого очевидна. И, между прочим, дорогой друг, я давно собирался намекнуть вам о скверном состоянии вашей физической формы. Подозреваю, что, проведя столько времени на нашей кушетке в праздности и обществе книг, вы несколько разнежились и перестали следить за собой. Готов поклясться, на кушетке появилась впадина по размеру вашего тела. Я даже подумывал о том, чтобы обратиться к мастеру – заменить обивку.

Моих губ коснулась невеселая улыбка.

– Боюсь, Холмс, ваш талант к безошибочным выводам сдался под бременем времени. Или вашим пренебрежением к своему здоровью. Я никогда не чувствовал себя лучше и рискну заметить, что сейчас куда сильнее и выносливее вас.  

– Сказано лихо, но ставлю тысячу против одного, что вы просто хвастаете. – Я был удивлен, услышав от него свои же собственные слова, так давно произнесенные и почти позабытые. – Считаю, достаточно незначительного физического напряжения, чтобы развеять вашу самоуверенность.

– Что ж, проверить это легко. Не желаете ли оживить окончание нашей прогулки небольшой дружеской гонкой?

– Гонки, как и любые соревнования, нуждаются в награде – достойной, чтобы за нее бороться. – Холмс удостоил меня взгляда серых, цвета дыма, глаз. – Каким будет приз?

– Борьба ради одной только победы тоже хороша, но вы правы. В игре без приза – мало интереса. Но мне не хотелось бы сейчас впустую расходовать дыхание на разговоры. Давайте остановимся на том, что награда будет соразмерна затраченным усилиям.

– Договорились, – с внушающей подозрения готовностью согласился он – мысленно я уже приготовился к длительным переговорам, которые удавались ему так же хорошо, как и остроумные замечания – и то были еще два искусства, помимо дедукции, в которых я успеха почти не имел.

Но не испытывать некоторого облегчения от его сговорчивости я не мог, чувствуя, что иначе, разгорячившись от спора, я запросто мог бы высказать ему то, чего мне хотелось бы заполучить от него на самом деле. К счастью до того, как я успел погрузиться в бесплодные грезы о растрепавшихся черных волосах и поалевших от притока крови и распухших губах, Холмс продолжил:

– Побеждает тот, кто первым доберется до моста у мельницы. Он же и называет награду.

– Договорились. Поджидая вас у финиша, я как раз успею принять решение. – И, не дожидаясь его возмущенного ответа, я устремился к указанной цели.

Дорога вела к вершине очередного холма. Охватившие меня азарт и вспышка удовольствия от прилива сил и напряжения мускулов, напомнивших яркостью ощущений дни моей юности, вскоре сменило мягкой щекоткой сбегавшее по позвоночнику наслаждение. Друг мой поравнялся со мной, и теперь я видел, как напряжены все мышцы его худощавого, низко склонившегося над велосипедным рулем тела, превращая его в одну огромную пружину. Я сдержал порыв развернуть свое кепи козырьком назад, чтобы улучшить обзор – это требовало времени, – а Холмс уже вырвался вперед, и азарт напомнил о себе.

Но сейчас – при подъеме в гору – я знал, что не соперник ему. Гибкий, поджарый, словно гончая, хорошо владеющий своим телом, Холмс умел двигаться замечательно быстро, не растрачивая сил на ненужные движения, и способен был покорить сколь угодно крутой склон. Я только въезжал на плоскую вершину холма, когда он, привстав «на стременах» своего «коня» и плавно оттолкнувшись, уже начал спускаться.

Я едва не забыл о необходимости вращать педали, очарованный красотой представшего зрелища. Самому мне весьма редко удавалось вот так стать с машиной единым целым. Колеса мягко поскрипывали по песку, спицы сливались в воздушные серебристые диски, сам велосипед слегка встряхивало от неровной дороги, а возвышавшийся над всем этим Холмс был недвижим, словно статуя, если не считать едва заметных, направляющих движений бедер.

Я последовал за ним, с трудом сдерживая улыбку.

«Здесь я не только настигну, но и обгоню его легко».

Это был один из тех редких случаев, когда я был доволен плотным своим сложением. Иногда я чувствовал себя мучительно неуклюжим, неповоротливым рядом с ловким и грациозным Холмсом. Но бывало и так, что я был рад тому, что природа наделила меня подобной конституцией – вот и сейчас я испытал прилив почти ребяческого самодовольства.

Торжествовать мне пришлось недолго – вскоре дорога выровнялась, и Холмс вновь стал меня обгонять. И, как ни прискорбно было это осознавать, я понял, что любоваться им в данный момент – значит, идти на риск остаться без малейшего шанса на победу.

До моста оставалось не более чем один-два извива дороги, и я заметил, что Холмс устремился вперед с еще большим энтузиазмом, до предела вкладывая силы в последний отрезок пути. Я же решил несколько пренебречь высоким спортивным кодексом ради удовольствия увидеть, как глаза Холмса мечут гневные искры от осознания моего чертовски беспринципного поведения.

«Кроме того, – успокоил я свою совесть разумными и направленными во благо ближнему доводами, как это склонно делать большинство добропорядочных людей, – мне ведь прекрасно известно, что ему доставляет удовольствие сама гонка, нежели возможный приз. Несмотря на наш «предстартовый» разговор. И вообще, победа будет ему по-настоящему приятна, только доставшись с трудом».

Поэтому, как только у меня появилась возможность сократить путь, я поспешил ею воспользоваться.

Дорога огибала дубовую рощицу, густо заросшую дикой камелией. Но среди плотной зеленой стены высотой фута три, я заметил узкий просвет – без сомнения, то была тропинка, проложенная деревенскими мальчишками, которым было лень следовать за каждым изгибом змеящейся дороги.

«Как раз мне на руку», – решил я, и ни о чем более не задумываясь, устремился через лесок.

Прославленные своим качеством шины фирмы «Данлоп» подтвердили свою репутацию, сгладив неровности моего преступного пути, хотя в тот день она подверглась серьезному испытанию. Несмотря на то, что меня несколько трясло на выпиравших из земли корнях и прошлогодней прелой листве и пару раз пришлось уворачиваться от низко спускавшихся ветвей, я преодолевал сложности неторной тропы куда проще, чем мог бы ожидать. Шумел я при этом, правда, изрядно – казалось, медведь продирается через бурелом.

К глубочайшему своему удовлетворению, я обнаружил, что неблагородная моя тактика приносит более чем успешные плоды. Поджатые губы Холмса,   лучше всяких слов сообщали, что мою уловку он заметил. Но даже его гнев и все щедро отмерянные ему Богом силы не помогут ему компенсировать приобретенное мной преимущество.

Но тут случилось то, чего я совсем не ожидал – жители растревоженного мною маленького лесного царства решили оказать мне непрошенную услугу. Когда очередная сухая ветка затрещала у меня под колесом, до меня донесся шорох травы и разбрасываемых листьев. Почти в тот же миг из-под куста выскочили два кролика, очевидно, укрывавшиеся здесь от майской жары, и во весь дух прыснули к дороге.

Прежде, чем я успел окликнуть Холмса, один из кролей пересек дорогу прямо перед моим другом, выезжавшим из-за поворота. Второй же проскочил в считанных дюймах от переднего колеса, вызвав тем самым ужасные, но, увы, предсказуемые и неизбежные последствия.

Холмса повело, он дернул велосипед в сторону, тормозя так резко, что от трения песок у него под колесами, должно быть, обратился стеклянной пылью. Шины громко заскрипели, расшвыривая во все стороны мелкие камушки. А потом Холмс свалился с велосипеда прямо в придорожные кусты.

Никогда я так сильно не радовался его ловкости, достойной профессионального акробата.

Я затормозил – тоже не слишком плавно, встряхнуло меня при этом ощутимо – и, соскочив с велосипеда, бросил его на тропинке. Выбежав на дорогу и подбежав к повороту, я увидел, что Холмс, удачно миновав заросли ежевики, скатился к подножью огромного старого дуба. К тому времени, когда я продрался к нему сквозь кусты, он уже сидел на земле между кряжистых корней.

Я рухнул рядом с ним на колени. К счастью, худшие мои предположения не подтвердились – в воображении своем я уже успел нарисовать себе мрачные картины возможных переломов и покрытое от боли испариной лицо друга, – Холмс же, вытянув длинные ноги, безуспешно пытался очистить брюки от грязи.

Дыхание его было столь же прерывисто, как и мое, но все же, захлебываясь воздухом, он сумел сказать:

– Я не удивлен, что ради победы вы пошли на все. Только никак не ожидал, что вы сделаете это столь неординарным способом. Вы привезли своих длинноухих помощников в саквояже из Лондона или приобрели уже в Эдинбридже?

Моя радость из-за того, что он не пострадал, была слишком велика, чтобы я смог удержаться от оглушительно громкого смеха. Ее не умалила даже несколько кривоватая улыбка Холмса.

– Иначе у меня не было бы никаких шансов на победу, – решил пойти на мировую я. – Если бы все оставалось, как шло – вы опередили бы меня на целый фарлонг.

– Согласен. – Голос моего друга прозвучал несколько натянуто – Холмс как раз разглядывал солидные прорехи на рукаве своей куртки. – Думаю, что полагающийся мне приз доставит мне удовольствие еще большее из-за того, что вы сами признали мое превосходство.

– Осадите коней, Холмс, – возразил я, задетый его словами.– Вы не можете праздновать победу, ее не одержав. Финишную черту не пересек ни один из нас.

Он метнул на меня мрачный взгляд из-под сдвинутых бровей:

– И это вы собираетесь читать мне лекции по спортивной этике? Учитывая недавнее ваше поведение.  

– Я считаю, что не давал вам повода упрекнуть меня в неспортивном поведении – ведь мы не договаривались о каких-либо правилах. Во всяком случае, о том, что ехать можно только по дороге – точно. Если у вас было твердое намерение никуда с нее не съезжать – Бога ради! Но я не вижу причин, по которым я должен был разделять ваше мнение на этот сче... – Фраза так и осталась незаконченной, потому что Холмс резко выпрямил спину и попытался встать.

– Если для того, чтобы признать свое поражение, вам непременно нужно достичь финиша, то – пожалуйста! Я охотно исполню ваше пожелание!

Я остановил его за плечо.

– Что ж, хорошо. – Не зазорно было на время поступиться своей гордостью, чтобы удержать Холмса от намерения продолжать гонку, толком не опомнившись после падения. – Быть может, я уступлю вам победу, если вы уступите моей просьбе передохнуть здесь еще минуту или две. Честно говоря, я вспотел, как лошадь на скачках, и пока идея посидеть в тенечке привлекает меня больше возвращения к дорожной пыли и жаре.

Я несколько беспокоился, что упрямая и жаждущая разгадок и побед натура Холмса не позволит ему принять мое предложение, но, к моему облегчению, он фыркнул и, поведя плечами, сбросил с них куртку.

Но стоило мне заметить, как влажная от пота рубашка облепляет его тело, как мою молчаливую радость сменило куда менее возвышенное чувство. Волосы у него на затылке тоже взмокли и прядями льнули к шее. Все это, вкупе с раскрасневшимся лицом Холмса, настолько напомнило мои сокровенные видения, что организм отреагировал в один момент. Я спешно отвернулся, но Холмс все же заметил. Я ощутил на себе пристальный, изучающий взгляд:

– Судя по вашему... румянцу, похоже, вам действительно жарковато. Да, думаю, будет лучше, если какое-то время мы проведем здесь.

А вот я, испытывающий сейчас неодолимое желание прижаться губами к солоноватой коже, всерьез засомневался в разумности своей просьбы. Еще раз зашуршала ткань, и я вновь взглянул на своего друга – тот уже полностью стянул с себя куртку, – и тут мне бросилось в глаза ярко-красное пятно у него на рубашке, чуть выше локтя.

Из головы мгновенно испарились все мысли, кроме одной.

Я потянулся вперед, чтобы осмотреть рану, но едва я коснулся его руки, как он тотчас ее отдернул.

– Не суетитесь. Это просто царапина.

Губы мои сжались в твердую линию:

– Мне жаль, но боюсь, что позволю усомниться в ваших медицинских познаниях. Для «просто царапины» крови слишком много.

Он бросил себе на плечо такой взгляд, будто только сейчас заметил пятно на рубашке.

– И слишком мало для серьезной раны. Но ладно – пусть это будет большая царапина. Даже глубокая.

– Могу я взглянуть? – ровно и твердо спросил я.

Он пожал плечами и позволил мне осмотреть его предплечье. Я сел, по-турецки сложив ноги, и осторожно раздвинул разорванную ткань рубашки. Холмс же все время осмотра провел за созерцанием дороги.

– Рана несерьезна, – наконец, вынес вердикт я. – И все же мне хотелось бы наложить на нее повязку, чтобы не допустить заражения. – Я осмотрелся, размышляя о том, что можно использовать в качестве бинта. – Дорогой друг... раз уж ваша рубашка все равно пострадала....

Холмс издал страдальческий вздох, которому позавидовал бы Иов, и выпрямил руку. На то, чтобы оторвать от его рукава полосу ткани и надежно затянуть ее на руке – много времени не ушло.

Бросив взгляд на перевязанное предплечье, Холмс произнес:

– Итак - теперь, когда по вашей милости изрядно попорчен мой костюм и одна из лучших моих рубашек, не говоря уже о том, что и телу моему нанесен известный урон, я все же осмелюсь воззвать к остаткам ваше совести, доктор. Полагаю, что сейчас у меня есть достаточно оснований требовать если не приза, то компенсации.

Я послал ему сокрушенную улыбку:

– Учитывая, что в противном случае репутация моя будет подорвана окончательно, вынужден с вами согласиться.

Он кашлянул и вновь бросил взгляд на дорогу, с двух сторон  огибающую «нашу» рощу.

– Здесь довольно безлюдно, – заметил он.

– Да. – Неожиданная смена темы разговора несколько сбила меня с толку. – За все утро мы никого не повстречали.

– Мой велосипед лежит на дороге?

Чуть нахмурившись, я привстал и всмотрелся в брешь в окружавшей нас зеленой стене.

– Да. То есть отчасти – да. Он свалился в кусты. Движению это вряд ли помешает. Но мне очень не понравилось, как выглядит переднее коле... – Я не закончил, потому что Холмс несильным, но внезапным толчком опрокинул меня на землю.

Я было решил, что друг мой демонстративно отказался от гонки лишь затем, чтобы навязать мне иной вид состязания – вольную борьбу, но в следующий же момент понял, что ошибся.

Когда ощутил губами властное и уверенное прикосновение губ Холмса.

Потрясение мое было столь велико, что все, что я мог сделать – только удивленно уставиться на моего друга. Взгляд серых глаз встретил мой, и столь же внезапно, как и начался, поцелуй прервался. Холмс сел, тяжело, через раз, дыша.

– Я больше не имею к вам претензий. – Голос его прозвучал негромко и хрипло. – Давайте признаем, что гонка наша завершилась ничьей и больше не станем говорить об этом. А теперь, думаю, лучше будет посмотреть, что там с моим велосипедом. – Он приподнялся, намереваясь встать.

– Нет.

Я обхватил его за талию и потянул назад, от падения дыхание его на миг прервалось.

«Наверное, у меня был столь же ошеломленный вид», – подумал я и вдруг осознал, что почти лежу на Холмсе, прижимая его к земле, и торопливо пробормотал, безуспешно пытаясь скрыть охватившее меня смущение:

– Я... я сожалею...

Улыбка изогнула уголки его губ и зажгла глаза лукавыми огоньками.

– Вот незадача. А я – нет.

Его ладонь легла мне на затылок, ероша влажные волосы и заставляя наклониться ниже. Как перед прыжком в воду, я вдохнул и закрыл глаза.

Я часто представлял, как испытаю вкус долгое время соблазнявших меня губ, скользну языком в приоткрывшийся рот Холмса, почувствую его гибкое горячее тело под собой.

Реальность оказалась лучше всяких фантазий.

Оглушенный ударами сердца, я оторвался от его губ и принялся жадно шарить по его коже ртом, изучая, пробуя на вкус покрывающий ее пот – по щеке спустился ниже, мягко прихватил зубами у подбородка в надежде вырвать у Холмса вздох наслаждения... В конце своего пути я зарылся лицом в его волосы, прикосновением и запахом которых мне хотелось упиваться вечно. Мы лежали грудью к груди, и я чувствовал частую пульсацию сердца Холмса – должно быть, прикосновения мои пьянили моего друга не меньше.

Наконец, он разжал руки, и я, судорожно переводя дыхание, сел рядом с ним и положил руку ему на живот, ладонью ощущая дрожь Холмса и его неровное дыхание. В глазах Холмса горело то же пламя, что так долго сжигало меня. Я не сказал ни слова, когда он пошевелился, собираясь сесть – просто не отводил руки до тех пор, пока она, будучи уже не в состоянии удерживаться на месте, не заскользила по его животу вниз.

– Я передумал.

Я вздрогнул, словно от удара, истолковав ее, как все же настигшее Холмса сожаление.

– Размеры полученного мною вознаграждения меня не устраивают. – Странная улыбка исказила черты Холмса, принося облегчение и одновременно пугая. – Снимите куртку.

Я моргнул от удивления, но подчинился. Едва куртка оказалась у меня в руках, как он тут же выхватил ее и отшвырнул куда-то в сторону.

– Ложитесь. На спину. – Если бы у меня и возникли какие-то возражения против подобных приказов, то не подчиниться властной интонации голоса моего друга было невозможно.

Не отрывая взгляда от лица Холмса, я послушно лег на травяное покрывало, а из широких листьев репейника, расстелившихся у меня под головой, получилась неплохая подушка. Низко спускавшаяся ветка колючих шариков вцепилась мне в волосы.

Боже милосердный, с какой легкостью Холмс сбросил личину притворной холодности, которой он обманывал меня еще несколько минут назад! Видимо, друг мой понял, чему я улыбнулся, и вопросительно изогнул бровь:

– Надеюсь, вам удобно? – Ехидна, какая забота в голосе! – Поскольку вам придется провести в данном положении несколько ближайших минут, ваш комфорт – вопрос чрезвычайной важности.

Прежде чем я успел заметить, что устроился с комфортом, который только возможен, когда вам в лопатку утыкается древесный корень, Холмс запечатал мне уста поцелуем. Во всяком случае, именно так называют это действие в романах. Возвышенность момента несколько испортило припозднившееся осознание того, сколько потом времени у меня уйдет на вычесывание из волос репьев. К черту эти мысли!

Губы Холмса прижались к моему подбородку, затем – меж ключиц; воротник, должно быть, остался на ветвистых бастионах лесного царства. Пальцы теребили и торопливо расстегивали пуговицы у меня на рубашке, спеша обнажить и подставить под поцелуи мою грудь.

Дыхание Холмса на моей ставшей чувствительной коже было сродни знойному ветру пустыни. Внезапно опаляющие порывы стихли, а кожу у основания шеи мягко прихватили зубами. Руки же Холмса, все это время продолжавшие целеустремленно скользить вдоль моего тела, дернули завязки брюк. Я громко застонал от разочарования, когда они оставили узел нетронутым.

И почувствовал, что Холмс улыбается:

– На вашем месте я бы вспомнил о том, что молчание – золото. Обидно будет прерывать нашу игру в самом разгаре из-за какого-нибудь случайного прохожего.

Остроумие мое, и так неблестящее, за последние минуты окончательно сошло на нет, поэтому единственным моим ответом на эту реплику стало молчание. Между тем Холмс оседлал низ моих бедер и с самой сосредоточенной миной развязывал на мне брюки и кальсоны. Но когда он поднял на меня взгляд потемневших от желания глаз, стало ясно, что невозмутимость эта наиграна, и, что Холмс, бесспорно – великий актер.

– Приподнимись.

Ему не потребовалось уточнять своего приказа.

Холмс бережно стащил с моих приподнятых чресл брюки вместе с бельем и уставился на... э-э-э... представший вид.

Право слово, если бы я к этому времени не пребывал бы в «полной боевой готовности», то зрелище Холмса, от неприкрытого восхищения прикусившего краем ровного ряда зубов нижнюю губу, в один миг довело бы меня до этого состояния.

В следующий момент мне самому уже пришлось закусывать губы, чтобы удержаться от стона. Тонкие длинные пальцы, которые некогда поразили меня способностью удивительно деликатно обращаться с предметами (в частности, с хрупкими алхимическими приборами), коснулись моего орудия с легкостью солнечного зайчика или ровного дыхания. Тело мое напряглось, как сжатая до упора пружина, и, содрогнувшись, подалось вверх – Холмс хмыкнул и наклонился ниже. Его моя реакция явно позабавила.

Он щелкнул языком и его кончиком несколько раз провел по аналогичной части моего члена – скорее дразня, чем лаская. Ладонь его, которая теперь обхватила меня куда сильнее, уверенным и плавным движением сдвинула крайнюю плоть сначала вверх, затем – вниз, обнажив основание навершия. Пожелай я отвести глаза сейчас – я б не смог этого сделать. Слишком уж хорошо смотрелись припухшие губы с мелькавшим между ними краешком языка и взлохмаченные вихры темных волос с запутавшимися в них листиками папоротника...

Означенные губы меж тем времени не теряли и вобрали навершие целиком, язык уперся в чувствительную кожу, обычно прикрытую крайней плотью. Я честно проглотил стон, и до меня донесся звук, который, вне всякого сомнения, был бы смешком, если бы его издали свободным ртом. К счастью, рот был занят – спускался ниже, исследуя новые территории.

Пальцы также скользнули вниз, сжимая и поглаживая в ритм движениям языка. Проклятие, до чего хорошо! Но ведь так я долго не продержусь, а черт знает, выпадет ли мне еще когда-нибудь такая удача!

Мой друг, мое наказание божье, явно ощущал мое состояние и принялся двигаться еще быстрее, крепче сжав и губы, и пальцы. У меня не осталось сил даже держать открытыми глаза, и я с необычайно остротой слышал свое дыхание – прерывистое, громкое – и чувствовал его рот, спустившийся так низко, что я ощутил тесный жар глотки.

Вот дьявол! Чтоб тебя…! Я же прямо сейчас...

Я потеребил его за плечо, понимая, что если открою рот – то застону или грязно изругаюсь. Холмс никак не отреагировал на мое предупреждение. Я открыл глаза...

... И встретился взглядом с его глазами, в которых плескалось неприкрытое веселье.

«Ах ты, шлюха, заглотив мне по яйца, ты еще и смеешься надо мной?! »

И это была последняя моя мысль.

Способность думать вернулась ко мне только несколько мгновений спустя, вместе с возможностью видеть, слышать и чувствовать хоть что-то, находящееся вне моего существа. Тело дернулось в конвульсии в последний раз, и я вновь растянулся на траве, хотя вернее будет – растекся по ней от удовольствия. Мне было хорошо.

Непристойный влажный чмок от выпустивших меня губ, легкий щелчок языком по навершию на прощанье. Зрение мне удалось сфокусировать вовремя – как раз, чтобы заметить, с каким наслаждением Холмс медленно облизывает себе нижнюю губу кончиком языка. Заметив мой взгляд, он улыбнулся.

Тут я не выдержал и все-таки застонал, иначе бы просто подавился воздухом. Улыбка стала еще ехиднее. Но прежде чем, я успел заметить, что насмешничать в подобной деликатной ситуации – некомильфо, и джентльмену не пристало, Холмс потянулся и поцеловал меня – медленно, долго, как-то «вдумчиво». И этот поцелуй, так не похожий на наши прежние – жадные и чувственные, – поведал мне больше, чем любые слова.

Когда он оторвался от меня, я с трудом перевел дыхание, сел, кашлянул, убеждаясь, что голоса все же не лишился, и, наконец, решился произнести:

– Я хотел бы...

Но он отрицательно покачал головой, не дав мне закончить.

– Премного благодарен, но предпочту остаться при своей текущей внешности, не украшая ее цветами репейника. – Впрочем, веселые искры в его глазах противоречили чрезмерной сухости тона.

Холмс помог мне привести одежду в порядок, после чего молча сел рядом. Его молчание пришлось весьма кстати, потому что на меня как раз в полной мере снизошло осознание произошедшего, переиначивающего все наши с Холмсом отношения. Или же нет? Все сомнений, я был счастлив. Но назвать его своим «любовником» или «возлюбленным» не мог и мысленно – для меня он по-прежнему остался и останется «другом», которым я восхищался, причуды которого терпел, и с судьбой которого так тесно переплелась моя собственная.

Я взглянул на него – Холмс с явным удовольствием любовался убранством давшей нам приют широколиственной «беседки».

– Я никогда не был большим поклонником «сельской пасторали» или красот природы в целом, но здесь мне нравится, – произнес он с самым глубокомысленным видом. – Не думаю, что захочу сюда вернуться, но определенно буду вспоминать здешние места с нежностью. А прямо сейчас, все, в чем я нуждаюсь – это хороший завтрак. Вы в состоянии продолжать путь?

Я осторожно кивнул:

– Да, думаю, что да. – Хотя кое-что меня тревожило. – Мы возвращаемся в город?

Холмс несколько раз резко мотнул головой из стороны в сторону, вытряхивая из волос листву, и одним плавным движением поднялся на ноги:

– Нет, в таком виде лучше в городе не показываться. И насколько я помню, неподалеку отсюда, на перекрестке этой дороги и тракта, есть гостиница. Полагаю, что там в состоянии предложить терпимое меню. Или хотя бы горячую ванну.

Неспособный и нежелающий оспаривать его предложение, я также встал, хотя с гораздо меньшим изяществом, и довольно рассеянно осмотрелся. Признав в куске мятой ткани свою куртку, подобрал ее. Кепи нигде не было видно – видимо, его постигла судьба воротника, впрочем, меня это не сильно заботило – для этого просто не хватало сил. Провел пальцами по волосам – бесполезно, репейник запутался намертво – видимо, я метался по траве куда дольше и отчаяннее, чем помню.

Холмс, к этому времени также отыскавший свою куртку, осторожно надевал ее, стараясь не повредить повязки на предплечье. И явно не намеревался оказывать мне хоть какую-либо помощь по приведению в подобающий почтенному джентльмену вид.

Кое-как восстановив чувство реальности, я решил отыскать свой велосипед. Благо, это задача оказалась несложной. Вскоре я вместе со своим ведомым на поводу «железным конем» присоединился к Холмсу, с тревогой осматривающему свой велосипед. Надо признать, тот и впрямь выглядел неважно.

Как я уже упоминал ранее, состояние переднего колеса было удручающим, и для его починки явно требовалось нечто больше, чем усилия двух пар крепких рук.

Я подтолкнул свой велосипед к Холмсу, а его сломанный – взвалил себе на плечо. Мой друг вопрошающе поднял брови. Я пожал плечами:

– Это меньшее, что я могу сделать. В конечном счете, это ведь были мои кролики.

Холмс коротко засмеялся, сел на велосипед, и мы двинулись вперед. И вовремя – со стороны укрытой леском дороги донесся перестук копыт; повернув, мы увидели и всадника. Это оказался невысокий господин плотного телосложения в добротном твидовом костюме, несколько узковатом в районе пояса. Когда он поравнялся с нами, я заметил у него на коленях «Винчестер», с гравировкой «1886».

Холмс метнул на меня многозначительный взгляд и предельно вежливо пожелал охотнику доброго утра.

Мужчина, нахмурив густые брови и словно не слышав приветствия, одарил нас неласковым взглядом:

– Что-то у вас двоих вид уж больно потрепанный. Подвела одна из этих проклятых машин? С ними никогда не знаешь чего ожидать – всегда так говорил! В следующий раз выбирайте лошадей. – Он смерил взором мою украшенную колючками голову. – Не придется репьи вычесывать.

Я ничего не ответил (если не считать красноречивого взгляда), но Холмс сдерживаться не стал:

– Как знать! У пребывания в репейнике есть и свои преимущества. Доброго утра.

С этими словами он отвернулся и целеустремленно покатил по дороге. Я почти учтиво кивнул всаднику и поспешил вслед за другом, не дожидаясь, пока охотник, для которого день сегодня явно сложился неудачно, сорвет свое раздражение на моей персоне.

Вскоре стук копыт стих, и мы сбавили скорость. Подойдя к мостику у водяной мельницы, я кое о чем вспомнил:

– Холмс.

– М-м-м?

– А знаете – ведь мы так и не закончили гонку.

К тому времени, когда я услышал позади себя выразительное «Ах вы... » и недостойное публикации выражение, я уже бежал. Сзади зазвенел набирающий скорость велосипед, но для этого было слишком мало времени – я успел пересечь мост (нашу финишную черту) и, сбросив с плеча велосипед, водрузить его возле себя за секунду до того, как Холмс меня настиг, тормозя пятками и во все стороны разбрасывая гравий.

– Вы... вы... – задыхался он, – ... не джентльмен.

Я одарил его широчайшей улыбкой, перед тем как наклониться и опереться ладонями о колени, восстанавливая дыхание.

– Пусть... так, – тяжело дыша, хватал я ртом пыльный воздух дороги. – Но победителей не судят.

Холмс, прикусив губы, надулся, как ребенок. Потом с мрачной миной скрестил руки на груди:

– Чудесно. Я признаю победу за вами, раз уж она вам настолько дорога. Но исключительно из опасения, что иначе ради ее достижения вы падете еще ниже. Мне прямо страшно находиться рядом с вами – кто знает, что у вас на уме?

– И правильно делаете, что опасаетесь. Потому что приза я еще не назвал, а идея созерцать вас тоже с репьями в волосах с каждой минутой выглядит все привлекательнее.   Вашу злую шутку я оценил по достоинству – не меньше, чем оказанную вами  мне… любезность.

Холмс еще сильнее потемнел лицом, а я потянулся за упавшим велосипедом:

– Ладно, не переживайте так. Я придумаю что-нибудь, не требующее от вас таких огромных жертв.

– Могу я предложить что-то, включающее себя принятие горячей ванны?

– Можете, – милостиво кивнул я, выпрямляясь и поднимая велосипед.

Только сейчас мне удалось как следует взглянуть на своего друга.

Холмс сидел, широко расставив длинные ноги, придерживая велосипед -  костюм помят и изорван, на голове – воронье гнездо, лицо в сероватых пятнах от налипшей дорожной пыли.

Тут мне пришлось вновь остановиться и перевести дух. Он бросил на меня недоумевающий взгляд. Я помотал головой с энергией собаки, отряхивающейся после купания.

– Я только подумал... Какой в этом году выдался жаркий май!

Холмс закатил глаза, слез с велосипеда и по моему примеру поднял его на плечо.

–  И… про что же еще? Ах, да! Какими ясными красками сверкает сегодня небо…,– с ухмылкой продолжил я, подходя к нему.

Он красноречиво фыркнул, и мы не торопясь продолжили нашу утреннюю прогулку, не обменявшись ни единым словом до самой гостиницы.

Потому что не нуждались в них.

И я так и не сказал Холмсу, о чем подумал, глядя на него тогда у моста.

В конечном итоге, он никогда не любил нежных чувств.

Солнце распалялось все сильнее, пробуждая все вокруг к яркости и цветению, жизни и надеждам, что с этого мига, с этого дня жизнь эта будет счастливее. Ветер полнился запахами трав и ранних цветов.

Дорога расстилалась, петляла, пряталась за холмами, скрывая свои извивы, так же как время прячет прошлое и будущее.

Я не знал, как долго продлится эта весна, когда и как она обратится летом, а потом в должный срок – зимой.

А быть может все что у меня останется – только память, только один день.   Что ж, даже если так, я неизменно буду вспоминать это жаркое утро поздней весны, увлечение молодого сквайра дочерью конюха, велосипеды, репейник и притаившихся кроликов – с неослабевающей благодарностью.

Конец