Весенний депресняк

…У него весенний авитаминоз. Я бы даже сказала — «авикаминоз». Вика — это его бывшая. Хотя он и уверяет, что у них ничего не было, кроме его поцелуев в щечку (в какую, стесняюсь спросить?), но я не верю. Если бы не было, молчал бы. А еще у него депрессия. Тоже весенняя. По жизни. Ага! С чего бы это? Рядом с ним я — исключительная красавица (да и не рядом с ним тоже!), временами выносящая мозг (как он думает). Нет, он этого не говорит, но я же знаю, что он об этом думает! И к гадалке ходить не надо! Но я же молодая, красивая, умная. Хозяйственная, в конце концов! Мне можно. И вообще, когда мне выносить мозг моему любимому мужчине? Во-первых, пока я молодая (когда, как говорится, «войду в возраст», это уже будет называться по-другому, скажем: «проедать плешь»; это уже будет неоригинально). И, во-вторых, он — мой мужчина, и я делаю с ним все, что захочу. Ну, и иногда, редко, то, что захочет он. Чтобы не расслаблялся.

…А то лежит, понимаешь, поглаживает мой животик. Какое он вообще имеет отношение к моему животу, стесняюсь спросить? А?!

— Ты что, намекаешь, что я потолстела? Да?!

— Д-да нет… Просто погладить захотел…

— Мужик называется! Нет чтобы честно сказать: «Да, дорогая, тебе уже давно пора похудеть! » Боишься, да?

Рука безвольно скользит ниже. Это уже, я считаю, хамство! Бесцеремонное хамство. Но приятное.

— Ты меня целовать будешь?!

— А ты хочешь?

Дурацкий вопрос! Вот именно сегодня и сейчас я этого хочу! Ну и что из того, что вчера не хотела? И два дня назад не хотела?

— Нет, на животное ты не похож!

Улыбается. Он думает, что это комплимент! Наивный чукотский мальчик! Погладить он меня, видите ли, захотел!

— Зачем долго звонить в дверь, если она открыта?

Вроде, умный. А чего у него после этой фразы выражение лица такое глупое стало? А? Не понимаем, да?

— Входите. Открыто!

А он мнется на пороге. Я жду его, понимаешь, уже четвертый день, извелась вся — почему не входишь, а он возле порога стоит… Стоит? Ну да, конечно, напридумывала себе, наивная чукотская девочка! Авитаминоз у него. Депрессия. Разве с такой, как я, может быть депрессия?

На всякий случай ощупываю. Оказывается, может!

…Господи, все приходится делать самой! Перекатываю его на спину, фиксирую, чтобы не двигался, приоткрываю ротик…

— Попкой повернись!

Ага, это у него мания такая, мечта, можно сказать, — я буду ублажать его (это он так думает, что ублажать, а на самом деле я за себя стараюсь!), а он в это время — меня. Да, я, может быть, не против (еще не решила, всего лишь месяц прошел, как у него эта мания появилась, я же не могу так быстро!). Ладно, сумеешь меня так повернуть, буду не против. Обещаю… Кстати, ты мои мысли читать умеешь? Учись! Но если узнаю, что учишься читать мысли других женщин — кастрирую. Обещаю! …Чего ты испугался-то? Я молчу, я ничего еще не сказала. Прочел, что ли?

…Да, на чем я остановилась? Ах, да, мне нужно подготовить его к тому, чтобы он меня ублаготворил. Депрессия у него, видите ли! А у меня из-за его весенней депрессии непроходящая истерия!

…Нет, вы не думайте, что он у меня какой-нибудь рохля, маменькин сынок. Скажу: «Пупсик, свари суп! » Сварит. И не поморщится. «Помой пол. Пожа-а-а-алуйста! » Помоет. И за пивом сгоняет. И за сигаретами в соседний киоск. Нет, не подумайте, он вообще не курит. И не пьет. Это для меня все. Хотел тут как-то меня на руки взять. Но я не разрешила. А вдруг переломится, а мне его потом лечить!

…Я же знаю, что мой язычок — самый нежный. И вовсе не для себя я стараюсь… Ну, скажем так, не только для себя. Мне приятно ощущать в своем ротике его головку…

…Мне лет пятнадцать. И дикое желание, неясно, откуда взявшееся — стоя на коленях, делать минет. Ему, единственному.

Стою на коленях. Провожу языком по нежной коже, осторожно сжимаю губами. Как приятно слышать его стоны! Меня столько раз уверяли, что мужчины бесчувственны, что они никогда не стонут, я верила, а тут… а он… стонет, и я еще сильнее возбуждаюсь и возбуждаю. Стоит, и я чувствую — набухает, распрямляется, и уже движется во мне, заводится, и я еще больше завожусь и решаюсь, уже перестаю стесняться, поворачиваюсь к его рту как он давно просил — попкой, и я уже открыта — давно.

Поднимает голову, целует меня попеременно в обе дырочки, а я извиваюсь, подставляя самое интимное место, самое сладкое, сейчас меня интересует только оно.

Он ласкает языком, пальцами, проникает то в одну дырочку, то в другую, я знаю, он хочет глубже, он все время хочет глубже, но я не хочу — волнующе именно так, неглубоко, так слаще, сладко именно приближение к запретному. Может, конечно, я когда-нибудь и решусь на запретное, кто знает, но не сейчас.

Я хочу, чтобы минет завершился, я готова к этому, но сил не хватает. Держу его руками, чтоб не дай бог не опал, из моего кулачка высовывается лишь головка. Почти кричу:

— Надевай скорей!

Он спрашивает:

— А ты? Сама не хочешь?

Дурак ты! Я же едва сдерживаюсь, я же в нетерпении порву его, а он, как я понимаю, последний. Почему у тебя нет еще одной упаковки в запасе?!

— Надел?! Ну входи же!!!

…Это мой стон? Или наш общий? Кончаем оба. Одновременно.

Выходи! Ну же! Хватит!!! …Пить…

Лежу — расслабленная донельзя, уже, кажется, ничего больше не хочу, но снова накатывает, и пальчики сами тянутся вниз… Мне нужно догнаться.

— Ну помоги же, ну!

Он давно знает, что нужно делать. Я ласкаю одну дырочку, он другую — до изнеможения, намного дольше, чем был во мне. Наконец я затихаю. Затихает и он. Только нежно целует мои соски. Только ласково поглаживает мой животик. И уже не возникает недавняя мысль: «Хочешь сказать, что я потолстела? » Он гладит его просто потому, что хочет гладить. Именно мой животик.

Я поворачиваюсь к нему и говорю торжествующе:

— Ну вот! Можешь ведь, когда захочешь! А то — депрессия… авитаминоз… Вечные мужские отговорки…

1.05.09.