Медкомиссия

- Дышите ровно. Не дышите. Дышите глубже. Не дышите. Дышите спокойно, что вы волнуетесь?

Но как я мог не волноваться? Когда напротив меня сидела, сказать врач – сказать грубость, язык не поворачивается, а вот – ангел и дьяволица, самое то. Все её требования я готов был исполнять с лёгкой покорностью, и если после многократных безвинных требований последует неожиданное – умри, то наверное, бы умер, без сожаления, от отработанного рефлекса – подчиняться,   под гипнозом стерильной красоты.

- Встаньте.

И я встал.

- Повернитесь.

И я вращался.   А она: уложила свою тонкую, русалочью прохладную ладонь на моё плечо, уж не знаю для чего, может это и профессиональный этикет, прислонила к моему телу, нагретый на своей груди – фонендоскоп, и это всё нас уже роднило.

Затем она оказалась  спереди, и приложила свою штуку к моему сердцу. Я увидел близко, то, что меня волновало: под черными полумесяцем бровями расположились большие тёмные глаза, в которых, кроме себя, я никого не нашёл, и съехал на тонкий милый носик, на котором взгляд отдыхал, но невольно я был отвлечён большими яркими и влажными губами и, на них - я утонул. Ниже взгляд не опускал, потому, что случайно там я уже “прошелестел”, и уже боялся повтора, который мог бы спровоцировать на желание – потрогать.   И я погиб на стыке желанного и невозможного, и потому, я был управляем извне легко, как кролик перед удавом. И если бы она меня проглотила, я бы испытал кайф.

Я ушёл в туман, и услышал её голос далеко-далеко:

- Всё. Одевайтесь.

Я не сразу понял – почему одеваться, и зачем одеваться, но туман чуть-чуть разошёлся: она сидела за столом и писала с невозмутимым видом.

- Что-то мне не нравиться ваше сердце. И часто у вас такой пульс? На сердце не жалуетесь?

- Нет не всегда, случается. Пожаловался бы, но не кому.

И был направлен в кардиокабинет. Там меня ожидало продолжение банкета: две красотки, не хуже, но уже две! Эмоции не проявили, даже обидно как-то, но за профиссиональной выдержкой проявлялось – готовность незаметно поиграть на достоинстве клиента. Дистанция – это высшая мера возбуждения, но без приговора и с продолжением в эмоциональном пространстве.     Наверное, профессиональный этикет порождал новую породу людей, способных упиться эротическими последствиями без контакта, наслаждаясь вечностью, застрявшей в живой плоти, как в клетке.   Я начинал понимать,   в чём  черпали врачи свою любовь к профессии – в красивом издевательстве, в возбуждении бутона желаний, и затем лицезрение живого эротического изнемогания. Это своего рода секс-кино.

Две красотки, в белых халатиках, сшитых по форме, выявлявших не только женские особенности, но и переигрывали в новых увлекательных вариациях, мое появление отметили кратким взглядом, как очередную деталь на конвейере:

- Раздевайтесь.

- Вот так сразу?

- Что сразу?

- Ну - раздеваться.

- Верхнюю одежду, штанины по колено завернуть.

Я лежал на кушетке, и напоминал чернобыльского ёжика или динозавра, утыканного дротиками доисторического охотника, а рядом колдовали и шептались две “инопланетянки”,   и добавил бы – лесбиянки, уж больно они тёрлись друг о дружку и улыбались меж собой, а я был так – разогревом. И когда процесс закончился, то от меня они с наслаждением отрывали присосавшиеся датчики, которые издавали звуки чмоков, а лица медсестренок стали похожи на удовлетворённых монашек. Меня выпроводили как отработанную вещицу. Я  был, типа заткнутого вулкана, хотя бы тем, что фитиль был прикрыт, но чека то сдёрнута, все зависит от того - на сколько долго я смогу удержать скобу предохранителя, или пока не наскочу на кочку. Впереди были ещё кабинеты, и что там ждет ещё?

А следующая поджидала меня - глазной доктор, по сложному – офтальмолог.

Белая комната, белые приборы, белый стол, белый халатик, белый чепчик, короткий хвостик из под чепчика, глазки пуговки,   губки стрункой, носик – кнопка, ушки как у мышки, ножки … Ну вот, опять началось. Я стараюсь не смотреть. Но она начала с близкого расстояния, бочком подсев ко мне, и я почувствовал упругость мышц ее ног своим телом. Контакты вошли в пазы: она мило взяла меня за подбородок, своей тонкой ручкой, и заставила голову совершить круговые движения, другой рукой раздвигала глазницы, и, ослепив, заглядывала в их недра, можно сказать - она была во мне. Воздуха не хватало, я хотел просить воды, но офтальмолог уже отбежала к стене и водила указкой по таблице, выставив красиво розовую ножку в белых колготках. Я не понимал, ещё пока, куда она требовала меня смотреть:

- Ну! Какая буква?

Я был на автопилоте, и произносил то цифры, то буквы, то съезжал прямо до слогов.

- Да вы слепой! Как же вы за рулем ездите?

- А там вид другой.

- ???

И она снова заглядывала в мои глаза, но уже почти лежала на мне, как будто пыталась влезть внутрь. Её дыхание излучало тепло молока и запах лаванды.

- И часто у вас такие расширенные зрачки?

- Вы не красная шапочка?

- При чём тут красная шапочка?

- Но я же не серый волк. И в глаза к себе не заглядываю, а только в женские глаза смотрю, иногда. Вот у вас, по моему, тоже глаза расширенные и ещё как!

У офтальмолога покраснели ушки, стали как у кролика.

У следующего врача с сухим названием – Лор, с пугающей истиной – ухогорлонос, я очутился - не помню как. Но мной уже овладела восточная красавица. Зайтана, Гульчатай - вспомнил я фильм “Белое солнце пустыни” и хотелось сказать – личико открой. На меня смотрели глазки острые и тёмные и строгие, остальные части лица – губы, носик были закрыты повязкой, ей не хватало в руки пистолета и по сегодняшним меркам это была бы террористка. Дух захватило, были все условия для познания экстремального переживания духа и тела, желания и переживания при преодолении невероятного и случившегося. Вся эта дикая строгость востока, я теперь  понимаю причину такого желания мужчин держать в скрытости женщин, усиливает желание познания: обрести, раздеть, потрогать, правда они ещё предварительно разогревают себя танцем живота. Восток дело тонкое. Но не я командовал парадом, а дочь востока. Она раздвинула мои ноги и вставила туда свои невидимые острые коленки, да так сильно, что  я пискнул и только повиновался её маленьким, но сильным рукам, которые держали мою голову как дыню, и вращала, заглядывая в ушные скважины, при этом совершая в них страшный грохот. Затем мило, но строго схватила за подбородок большим пальцем и остальными пальчиками зажала мне рот, я даже мама не мог сказать, и только простонал, что она поспешила закончить осмотр ноздрей и стала изучать горло, засунув туда лопаточку, что мне заржать захотелось, и бить копытом от ощущения вкуса удил, и обращения со мной как с кавказским жеребцом. А террористка вдруг превратилась в лошадь, и ускакала от меня в дальний угол кабинета, предварительно установив меня в противоположном углу, и стала что-то шептать. Я подумал: наверное заклинания читает, что бы окончательно превратить меня в жеребца племенного.

- Шесть, шесть, ну … шесть.

- Ну – повторил я.

- Не ну, а сколько.

- Что сколько?

- Вы повторяйте за мной …

До меня дошло, но было поздно. Мне прописали глухоту, почти полную.

Последний кабинет оказался приемной психиатра. Но там был мужчина лет 35, упитанный, самодовольный и гордый собой, и даже счастье разгорелось в его глазах при виде меня.

- Как настроение, как себя чувствуете?

- Хреново! – прохрипел я, ещё не оправившись от пережитого.

Доктор, до моих слов сидел развалившись в кресле, локти лежали на подлокотниках, а руки сцеплены, как и у всех людей, которые о жизни уже знали все, и вдруг сел прямо, руками вцепившись в подлокотники, и пристально уставился на меня. Этих врачей не интересует душа, у них рефлекс на поведение не нормированное. Я был уже его клиентом.

Обстукав меня со всех сторон, осмотрев нутро через классические вопросы из учебников для ГПУ, он что-то записывал.

На прощание он просил меня не волноваться, принять таблетки, которые он выписал, и посетить его кабинет вновь в срок, указанный в направлении.

Заведующая поликлиникой, изучив досье, поставила в моей карточке – отказать в праве управления автомобилем.

Я пошел в другую поликлинику, предварительно узнав о возрасте и поле персонала. Ну, а если мне понадобиться заполучить инвалидность, я пойду в первую.