Ты у Меня Первый или Как меня ебали

…Мы устроились в моей комнате. Я поставил перед кроватью табуретку, а на нее коньяк и две рюмки. Включаю музыку и зажигаю свечу. Думаю, что Катьку этим не удивишь. Что ей мои старания! У нее был парень, аж из института, сын дипломата! Он-то, наверное, водил ее по роскошным местам и устраивал уютные приемы. Но, как говорится, чем богаты! Мы пьем коньяк, курим и разговариваем. За окном зияет серая мгла неба, освещенного огнями Москвы, облака густые и плотные. В таком состоянии я часто начинаю во всем видеть горький символизм и скрытый смысл, которого, чаще всего, нет. Неверное пламя свечи слабо освещает Катькино лицо.

- Везет мне сегодня на коньяке, - сказала она.

- Мне тоже сегодня везет.

- В чем это?

"Увидим",- думаю я, а сам говорю:

- Такая гостья озарила мою убогую конуру!

- Ты склонен все преувеличивать.

По-моему нужно влить в нее еще пару рюмок. Наполовину выветрившаяся пьянь, снова вернулась ко мне. Такое ощущение, что все отлетело в непроглядную даль, словно от всемирного взрыва. Похоже, жизнь обособилась в моей комнате, а весь свет слился с желтым огоньком свечи. Остальное все нереально. Я ничего не помню и не могу вспоминать. Я начинаю верить, что построил эту Великую Китайскую стену, но как только я начинаю думать, тонкая паутина зыбкой отрешенности рвется и мне нужно срочно зарядиться коньяком.

- А почему тебе все надоело? – вдруг спрашиваю я.

Катька удивлена, я смущаюсь:

- Не обращай внимания, это я сам себя спрашиваю.

- А тебе все надоело? - в ее голосе едва заметна насмешка.

"Нет! Нет! - кричу я внутри. - Я не хочу, чтобы все было пустым, как по ночам, я хочу во что-то верить, я мечтаю найти то, что не будет отдавать тухлятиной и враньем, мне же всего семнадцать лет! А внутри все, словно, выжжено. Почему все так пришлось? Кто бы на это ответил?"

- Ты меня слышишь, Миш?

- Да! Мне не все надоело, мне не надоело то, чего еще не было, Катя.

Странный ответ, скорее – глупый. И мысли мои похожи на бред сумасшедшего. Почему мы всю жизнь ломаем голову над неразрешимыми загадками, а потом помираем, так ничего и не узнав? Почему восход разливает в небе кровь, чья это кровь? Почему все уходит во мрак, что в этом мраке? Почему, когда я смотрю Ларисе в глаза, мне кажется, что мой мозг сейчас взорвется? Почему? Опять почему!

Я хлебаю коньяк из бутылки, как лимонад. Потом поворачиваюсь к Кате и целую ее. Мы целуемся неистово и отчаянно. Зачем ты пошла ко мне, потом ведь пожалеешь, но сейчас мы оба забыли об этом. Для нас нет такого слова - потом, все застыло в одном миге, словно превратилось в камень. Я беру ее на руки и кружусь на одном месте.

- Сегодня все звезды и тайны - твои, Катька, этот вечер существует только потому, что ты решила пойти ко мне пить коньяк. Если бы этого не произошло, то солнце так бы и светило до одурения.

- Опять врешь – смеется она.

Продолжая кружиться, я приближаюсь к кровати и мы плюхаемся на нее. Катька совсем пьяненькая, глаза у нее блестят, они подернуты пеленой, губы - жадные и теплые. Я окончательно хмелею, теперь уже не от коньяка. Моя рука проникла к ней под кофту. Ее грудь бурно вздымается, живот напрягся. Она прерывисто дышит и мечется. Мы забыли кто мы и что мы. Отдавшись желанию, мы утонули во мраке страсти. Где-то вдали бьет в набат колокол, это стучит у меня в висках, мысли улетели; как стая испуганных воробьев, наша скомканная одежда валяется на полу. Память отказывает нам. Ну, куда делись все тайны, вся тоска, все несчастья, серые будни, куда они смылись, черт побери? Осталось это минутное обладание, горячее тело, судорожные руки и две пропасти затуманенных глаз, которые блестят, как роса под светом Луны. Вот, где все ответы и разгадки, до них нужно только дотянуться, они блестят под рукой. Только взять их и все станет ясно. Всегда было только «почему», но вот я вижу, что, наконец, отыскал ответ и тьма осветилась новорожденным солнцем. Потому что... Но вот поднимает голову, его честь, сарказм. Когда кажется, что покров неизвестности, непонимания вот-вот сорвется и фантастическая правда предстанет перед тобой во всей удивительной наготе, до этого абсолютно нет дела. Ну, просто плевать с высокой горы на все эти "потому". Боже, как все просто! Как быстро все болезненные проблемы, все истеричные выпады, горестно воздетые к небесам руки, искусанные губы, все, решительно все, становится невесомым и глупым, именно тогда, когда готов все понять. Ну и черт с ним! А ведь я знаю, что через какой-нибудь час я буду с пеной у рта доказывать себе, что был сто раз не прав. Как хочется стряхнуть с себя всю эту шелуху, обозвав ее лишними сентиментами, но все мы, в какой-то степени уроды, несущие на себе проклятия умерших, которые, как и мы, не нашли разгадки и умерли, тая тупую боль и обиду. Уж лучше склонить голову к зыбкому и непрочному, как песочный замок, мигу, чтобы хотя б на время забыть все то, на что не находишь ответа. Стоит представить насколько мы ничтожны и затеряны, тотчас вся наша смешная правда и сила станут пустым самообманом, наивной позой, бахвальством, манией величия; никогда нам не избавиться от того, что мы трусливы и слабы, и боимся даже той силы, что породила нас, потому что нам стыдно посмотреть ей в глаза. Никогда не буду пить коньяк, если, конечно, в этом виноват он, а не мое больное воображение.

Мы лежим рядом. Под одеялом тепло и уютно вдвоем. Вдвоем. В этом слове подчас слишком много смысла. Катя прикорнула к моей груди и забылась. Ее тело бессильно распростерто на кровати. Я бессознательно глажу ее по спине. Она вздыхает и посапывает. Нам хорошо, мы вдвоем. Как нас зовут мы тоже не помним. Где-то на другой планете - за нашим окном, шумит улица, но мы ее не слышим. Катя приподнимается, будто вспомнив что-то.

- Ты всегда так общаешься со звездами и богами?

- Не всегда, как придется, - смущенно отвечаю я, прибавляя, - мы не будем выяснять отношения, правда?

- Конечно, нет.

Теперь я понимаю Катьку. Она из тех, кто шагает по жизни в одиночку, никого не беря с собой и полагаясь только на собственные силы. Таких людей можно только уважать, они никогда не ноют и не просят о помощи, это настоящие сыны нашего века, не те, что верят в единство двух душ и во взаимную доброту и помощь. Последние не знают, что они пройденный этап, выродки, по пути к бездне, а их вера - атавизм, оставшийся от античности, когда росой дорожили больше, чем золотом, а свободой больше, чем теплым местом или карьерой.

- А ты знаешь, что ты у меня первый.

Договаривать не надо, я вскакиваю, как ужаленный.

- Как?

- А вот так, сам, наверное, помнишь, как!

Проклятие! Я-то думал! А как же парень из института? Ничего не понимаю. Нет, она действительно молодчина! Вот она будет видеть проблему только в фактах, а не в иллюзиях, зыбких нагромождениях запертой в теле души.

- Ты не жалеешь?

- Нет. Глупо жалеть, если не ты, так кто-то другой. Я не придаю этому особого значения, да и пора уже.

Да, она не из тех, кто ноет, она не будет хныкать и мечтать о крупице человеческого тепла, которого я так домогался. Я выродок, а она человек, приспособленный к жизни. Она видит, что я озадачен и говорит:

- Смотри на вещи проще.

- По-моему, я должен был тебе это сказать, - отвечаю, совсем уничтоженный. Я уж приготовил всякие мягкие утешения, а она сама меня успокаивает! Вот каналья!

Катя совсем обессиленная и разбитая. Времени около одиннадцати. Я уговариваю ее поспать часок. Она быстро отключается. Я не ставлю будильник, потому что знаю, что не засну. Теперь я знаю, как она спит, думаю я, глядя на нее, она спит крепко и сладко. Она ворочается во сне. Из-под одеяла высовывается коленка, я укрываю ее, с отеческой нежностью, расправляя ей спутавшиеся волосы.

«Есть, значит, правда в моем одиночестве, вечная правда, а ней – красота», - так поет любимая многими группа «Воскресение». Раньше я боялся одиночества, потом ненавидел его. А, однажды, думал, что победил его, когда полюбил Ларису. Но, задолго до того, как мы разошлись, оно вернулось вновь, довольное своей настырностью. Так иди же ко мне, мое одиночество, отныне я пою тебе гимн, я не отпущу тебя ни на шаг, Катька открыла мне глаза, теперь я понял, как надо жить, как уберечь себя от ночной тоски, похожей на тупую боль, от неприкаянности и от вечных тупиков, на которое я, глупец, натыкаюсь! Будь со мной, одиночество и я спасен, отныне я верю только тебе и больше никому. Если бы Катька знала, как она мне помогла, а главное, если бы я мог ей чем-то отплатить! Но это снова сантименты, ей не нужно ничего и я это знаю. Вот человеческий эгоизм, животное желание выжить, даже ценой чужой крови! Я смотрю на застывшее в умиротворении лицо Кати. Она где-то далеко. Внезапно неожиданное воспоминание предательски пронзает мой мозг, словно электрический разряд. Я тереблю Катины волосы и грежу о том, как пропускал сквозь пальцы Ларискины кудри. Тоска об утраченном это глупо! Это словно боль в отрезанной ноге, она никому не нужна. Но куда там, себя убедить, всегда что-то остается сильнее нас, какими бы доводами мы не вооружались. Я позорно утыкаюсь лицом в подушку и плачу, как дитя, потерявшее любимую игрушку. Я плачу и одновременно ругаю себя, но не могу успокоиться. Катька спит, я сгорел бы от стыда, увидь она меня в слезах. По крайней мере я не испытывал желания изливать ей свою печаль, полагая, что люди способны друг другу помочь, Ха, помочь друг другу, находясь в разных галактиках...

Катька просыпается. Час еще не прошел. Я уже надел джинсы и собирался идти на кухню покурить. Я даю ей попить и протягиваю сигарету. Мы сидим на кровати и курим.

- А у тебя было до меня? – вопрос звучит небрежно.

- Да, но это все чепуха.

- Ну, скоро ты и меня назовешь чепухой.

- Не знаю...

Я чувствую, что ей можно об этом сказать. Я знаю, что навсегда останусь ее должником, она помогла мне полюбить одиночество.

- Спасибо тебе, вот что, - голос мой слишком серьезен и странен - я скрываю неожиданную дрожь.

- Ты что это? Весь вечер меня благодаришь, только не знаю, за что.

- Не спрашивай, ты можешь понять гораздо больше, чем делаешь вид.

- Так и быть, приму это за комплимент.

Она молчит. Это потому, что она не любит сложных фраз и ненужных проблем. Она докуривает и идет в душ. Я вхожу в ванную. Она стоит, мокрая и стройная. Я окутывай ее большим полотенцем и прижимаю к себе. Она обнимает меня и целует в губы. Я чувствую, что могу жить дальше, как все люди. Спасибо тебе!

Мы выходим на улицу. Пока мы улетали к звездам, все замело снегом. На улице очень тихо и тепло. Снег тает. Железные подоконники поют однообразную песню, возомнив себя колоколами. Мы идем не торопясь...