Мягкое тепло сентября

Мягкое тепло сентября. Я люблю сентябрь.   Суббота.   Вчера жена с ребенком уехала на дачу к теще с ночевкой.   Я, сославшись на сверх урочную работу, остался дома. Два дня один. Вовремя сообразил соврать. Два дня звенящей тишины. Я люблю свою жену, своего сына. Но надо дать ей отдохнуть от себя. Устала не бойсь от меня родная. Пусть с мамой пообщается. Отдохнет.

А я в «Сад Кирова». Люблю этот парк. Место моего детства. И когда хочу отдохнуть, лучшего места нет. Шашлык, пиво. Походить возле каруселей. Пощурится на скамейке на солнышко. Не торопясь, волоча ноги, ходить по опавшим, желтым листьям слушая обволакивающее шуршание. И тихо пережевывать мягко текущее время.

Года два назад. Лето. И я также гуляю здесь. На скамейку села женщина лет тридцати,   с мальчишкой. Смышленый такой. Школьник. Мамаша с деньгами. Сынишки не отказывает. И он по аттракционам. Она больше одна.

Как-то незаметно завязался разговор. Ни о чем. О погоде, о детях. Уже пиво у меня, у нее. Мальчик появляется эпизодически, морожено, билеты, шашлык.  

Работает учителем английского, в какой то новоявленной супер школе. Репетиторство. Языковые лагеря. И как-то незаметно день съедает время. Ей пора вести ребенка домой. Он ночует в соседнем подъезде, у матери.

- А ты никуда не торопишься?

- Нет.

- Давай еще погуляем. Пива попьем. Время еще детское.

- Хорошо. Подожди, я быстро.

И, правда. Не успел даже заволноваться.

- Я готова. Куда пойдем?

- Куда скажешь.

- Не знаю.

- Есть идея. Пойдем, посидим в Пышечную. Там такие пышки! Я туда, время от времени, уже столько лет езжу. А потом экскурсия по Монументу Славы.

- Хорошо. Пойдем.

Народу вечером мало.

-Выпьешь?

-Ну, если вина. Белого.

Двести пятьдесят коньячка, вина двести. И конечно пышки со сметаной.

Я люблю такие места. Это наверно еще единственное место, где остался дух и вид столовых тех времен. Как я любил в детстве, ходить в столовые, не смотря на то, что дома всегда было, что поесть. Ташниловки. Рыгаловки. Как только не называло их наше, острое на язык, население. Дело не в еде. А в компании. Когда после школы, по рванному на карман, шоблой ровесников. Оккупируешь несколько столов. Шум, гам. Весело. Взрослые, страдая склерозом, забыли свое детство, строжатся. Ворчат. А может просто завидуют. Но нам все равно. Даже была любимая шутка. Толкли таблетки со слабительным, и щедро насыпали его в солонки.

Самое любимое место, пельменная на «Башне». Там сейчас пиццерия.

И так хорошо пошел дешевый коньячок. Так разомлел, что просто ляпнул.

- Пошли к тебе! Только зайдем в магазин.

Ночь. Тишина. Раскрыта балконная дверь. Колышется занавеска. Легкий сквозняк, завидуя, ласково гладит два обнаженных тела.

Хозяйка с фантазией. Черные шелковые простыни, наволочки, покрывало. Последнее на полу. И на черном, фоне обнаженное женское тело.

Женщина загорела. Очень загорела. И вызывающе на смуглом теле, не загорелая белая грудь. Белый выбритый треугольник в низу живота. Не разговариваем. Не о чем. Мы слишком мало знакомы. И все, что можно переговорено.

Подо мной бьется женщина. Когда мне было лет пять, отец взял меня на рыбалку.   Я не помню, где мы были. Помню только одно. Отец поймал, как мне казалось, очень большую рыбу. И она, на берегу, сорвалась с крючка. Азартный крик отца:

- Держи ее.

Я упал, придавив животом. И навсегда запомнил живые удары, бьющейся всем телом рыбы.

Сейчас, ко мне вернулось то воспоминание. Только добыча больше. И я так же лежа на животе, яростно вжимаю ее.

При всем удобстве, у шелка есть минус. Очень сколький. Трудно держаться. Трудно держать.

Время исчезло. Воздух комком забивает горло, мешая дышать. Гулко бьется сердце, и кровь плещет в уши. Хриплое дыхание загнанной лошади. Стоны и крики истязаемой женщины.

Объятия все сильней и сильней. Губы расплющивают губы. Крик, и женщина изгибается в сладкой муке. И я взрываюсь, вцепившись, до побеления в пальцах, в ее плечи и оставляя следы зубов на шее.

Лежу, раскинувшись на спине. На моем животе ее голова. Ее рука на моих бедрах.

Пью пиво. Просто из горла. Мелкие глотки, приятно, щекоткой,   освежают горло. Пузырьки лопаются во рту. Лень поднимать голову, и пока подношу бутылку ко рту, обливаюсь, наполняя комнату запахом свежего хлеба.

Рядом, разворошенный стол с немудреной закуской. Пакетик с вяленой рыбой. Лучше обломаюсь, чем протяну руку. Постепенно дремота обволакивает мозг. Рука с пивом поднимается все реже и реже. И только часы, неустанным метрономом, нарушают темную тишину.

Светает. И не произвольно мы начинаем прижиматься все теснее. Руки,   все смелее, совершают шаловливые движения. Моя рука, постепенно, ползет вверх по бедру, погружаясь во влажный жар. Шепот, шорох. И, вот, с верху на мне плавно двигается прекрасная амазонка. В сумерках, на фоне розового окна, ее не загорелые чашечки грудей, выделяются молочным светом. Птица, рвущаяся из силков. И стремящаяся взмыть. Я держу ее за бедра, что бы не потерять. Капелька пота на соске. Матовый блеск влажного тела. Клекот в горле.

Мы проснулись ближе к обеду.

- Пока, ты позвонишь милый.

- Да сегодня. Ближе к вечеру. Ты записала мой номер?

- Записала.

Прощальный поцелуй. Выхожу из подъезда. Стираю ее номер. Свой я продиктовал с тремя ошибками.

Домой. Скоро должна приехать супруга. Надо приготовиться к ее приезду.

Мягкое тепло сентября. Прошло чуть больше двух лет. Задумался. Расслабился. Я не звонил, но вспоминал. Часто вспоминал.

Я люблю свою жену. Я люблю сентябрь.