Лысый граф

Темно и чуток жутковато. Помещение узкое, а потолки до того высоченные, что кажется будто комната перевёрнута.   Метров шесть высота. А в ширину не больше трёх с половиной.

Абрикосы на крышу падают, катятся и шмякаются оранжевыми лепёшками. Луна вылупилась прожектором, и сквозь ветки, кусты и заборы показывает нам театр своих теней.

Три  узких лежанки: деревянная рама, на фанерке жёсткий матрас, обтянутый клеёнкой. Нас три пары. Настюха с Дашкой, Алёна с Маняшкой и я с Марфушей.

Алёна рассказывает про лысого графа. Откуда она свои байки берёт - не знаю,   может и сочиняет, но получается ужасно правдоподобно. Будто бы давно хозяином этой усадьбы был Лысый Граф, которого никто и никогда не видел. И было у него -  сотня, а может больше, девок-кружевниц, которые слепли навечно к осьмнадцати годам. И каждое новолуние приводили ему девку, и что он с ней там делал, никто не знает, потому что вместо неё за коклюшками уже новенькая к утру появлялась. А были такие, зрения ещё не потерявшие, которые сами к нему просились, видно думали, что он им свободу даст. Уводили и зрячих, лентой чёрной бархатной глаза завязывали и вели, и никто ещё ни разу от Лысого Графа обратно не возвращался.

Мы переглядываемся. Началось.

Неторопливые шаги, хлопок двери. Секунда, две, и раздаётся первый взвизг, слабый, рвущийся пока ещё от неожиданности. Потом начинаются крики.

- Не надо! Не надо! Больно! Больно!

Визг нарастает, ему вторит другой голос, кто-то начинает рыдать, поскуливая и захлёбываясь.

Марфушкин взгляд останавливается  на теневой ряби и уходит в себя, она сжимает кулаки и шепчет замогильным голосом - я убью их убью всех врачов

- Тише-тише, - говорю я, - не надо так говорить. Это нехорошо.

Лязг щеколды, распахивается дверь, в комнату входит молодая женщина, строгое мелированное каре, причёска “паж” так кажется это называется, очки в изящной серебрянной оправе,   костюм медсестры, небольшой поднос, орудия экзекуции прикрыты белоснежной ажурной салфеткой.   Сразу же, без малейшего колебания, не удостоив нас с Алёной  взглядом, она подходит к Дашке. Дашка немножко дебильновата, Настюха постоянно орёт на неё и в особые моменты начинает остервенело хлестать по рукам. Дашка мало чувствительна, она для разминки. На первые два лёгких шлепка Даша никак не  реагирует, дальнейшая экзекуция сопровождается её мычанием по нарастающей, и заканчивают они почти одновременно.

Когда женщина поворачивается к Алёне, Дашино мычание стихает.

Следующая Маняшка. Она уже лежит, и её розовая попка на кирпичной клеёнке смотрится  беззащитно трогательно, как молочные поросята  в бумажных венчиках  пасхального обеда. Алёна стоит на четвереньках и крепко зажимает  её ножки своими коленями,    пригнувшись всем телом, застывает напружинившись, готовясь разжаться и прикрыть Маняшку собой, если понадобится.

Женщина поворачивается ко мне. Марфуша вскакивает с лежанки и начинает подвывать:

- Не надо, ну пожалуйста, не надо. Не надо. Не надо. Ну, пожалуйстаааа...

Из глаз  катятся слёзы, она зажмуривается от страха, но всё-таки в её голосе жива надежда, что сейчас всё отменится. Она не унижается в своём вое. Она снова верит в свои мольбы.

Женщина смотрит на меня.

Я обнимаю Марфушу, тут она начинает рваться из моих рук, брыкаться с силою молодой необъезженной кобылки, мне приходится её жёстко стреножить, зажать своими ногами, притянуть и, откинувшись назад, прижать  всем телом к себе.   Она всё равно рвётся, откуда только силы берутся, я с трудом её удерживаю.

Женщина возвышается над нами и мило улыбнувшись, чуть слышно произносит:

- Сними с неё трусики.

Я отцепляю левую руку и начинаю заголять Марфушину попу, она  тут же хватает меня за руку, отталкивает, и плачет уже горько-горько. Безнадёжно. Обнажённо.

Горячие  слёзы льются мне на шею, а я целую её часто-часто и шепчу:

- Дыши, дыши, расслабься. ты моя девочка, моя маленькая.

Когда всё заканчивается, мы обнимаемся нежно-нежно, я укладываю её поудобнее, ложусь сама рядышком и прижимаю Марфушу к себе. Вытираю слёзы, приглаживаю растрепавшиеся и местами спутавшиеся волосы, успокаиваю как могу, она всхлипывает и вздрагивает всем телом,   обнявшись мы и засыпаем, проваливаемся в мешок абсолютного мрака. Потом ко мне приходит сон.

- Ты ещё не утратила своего зрения? - раздаётся голос, и я верчу головой, пытаясь определить в какой стороне находится хозяин.

- Я делаю ошибки, Ваше Сиятельство, всё чаще и чаще. Моё плетение всегда было изящным и лёгким, но вчера я потеряла нить.

- Стой ровно.

Это приказ. Я сжимаюсь от неожиданности, меня обдаёт накатившая сзади волна тепла, идущая от его тела, почти вплотную приблизившегося ко мне.   Слишком близко. Невыносимо близко. Я уже должна слышать его запах, но его нет, может быть я его просто не чувствую от того, что не могу дышать,   ноги слабеют, хочется упасть, свалиться на пол и  не ждать что со мной будет.

Холодное лезвие скользит по лопаткам, мне в страхе мерещатся жуткие картины окровавленого пола, по которому будет катясь подпрыгивать моя потерянная голова. Кружевные бретельки  батистовой сорочки резко натягиваются и разрезаются одним взмахом.

Волна схлынула. Я вздохнула открытым ртом и задышала часто-часто.

- Ваше сиятельство... -  падаю я на колени.

- Руки вперёд и помалкивай, пока я не спрошу.

Щёлкают ручные зажимы, звякает цепь, меня медленно тянет вверх, выше и выше, до боли в плечах и потери земли вытянутыми как у балерины пальцами. Я на мгновение взлетаю и тут же меня опускает обратно.

- Стоишь на земле-то? - спрашивает Лысый Граф.

- Да, ваше сиятельство.

- Ноги раздвинь.

Я раздвигаю, и сразу же в левую ногу,   чуть повыше щиколотки, упирается что-то твёрдое, неживое, но тёплое. Поднимается по внутренней стороне, толкает правую, выше, ещё выше, словно тросточка слепца обстукивает границы входа.

- Девка-то наша вся мокрая! ай-я-яй! Рассказывай мне, что глаза твои бесстыжие захотели?

- Я видеть вас хочу, ваше сиятельство.

- Это зачем ещё?

- Вы же во сне ко мне приходите, вот я и хочу вас увидеть.

- Складно плетёшь. Голову подними.

Медленно поднимаю голову, выше и выше. Рукоять плётки, теперь я уже точно знаю что это такое, то твёрдое и гладкое, хранящее тепло его рук, перекладиной упирается мне в поясницу, я слегка покачиваюсь и подавшись вперёд, балансирую на кончиках пальцев, тяжело позвякивает и натягивается цепь.

Я жду, запрокинув лицо вверх. Он чуть касается моего подбородка  пальцем.   Я целую руку и чувствую   на мгновение скользнувшую по губам гладкость отполированных ногтей.

- Жди, - спокойно говорит он и убирает руку.

Он уходит, я вслушиваюсь в его удаляющиеся шаги, которые внезапно обрываются за бесшумно затворившейся дверью.

Обнажённая, с завязанными глазами, прикованная к длинной цепочке внезапных случайностей, уводящих в бесконечность ожидания, я остаюсь совсем одна.

Лысый Граф пропал, а сон всё не кончается, и не кончается.