Hopeless and helpless

Вот, значит, как. Дождь, лишь слегка накрапывающий на момент моего прибытия в город, быстро набирает обороты, сбивая с унылых деревьев последние листья, желтые, красные; покрывает асфальт зеркальными кляксами луж и скапливается в размеренном узоре щелей брусчатки; тяжелит влагой вещи, быстро охлаждая температурного меня до неприятного озноба. Из носу, смешиваясь с ощутимыми крупными каплями, уверенно стекает аккуратная струйка крови. Хуже и быть не может. Хотя коротать время до вечера на рыхлой полевой земле в непосредственной близости от дома - не лучшая альтернатива. Мне некуда здесь идти. Мне вообще некуда идти. Даже деньги, три сотни в купюрах по полтиннику, и то ворованы - вспомнив, поспешно перепрятываю в джинсы, дабы бумага не промокла в кармане пальто. Комнату по подобной цене не снимешь; пережидать дождь в ближайшей забегаловке тоже не улыбается, тем более что здесь такая ноябрьская погода затягивается, бывает, на несколько суток. Для того, чтобы не стучать зубами, челюсти приходится стиснуть - свежий синяк на скуле напоминает о себе ненавязчивой ноющей болью. Дальше мокнуть уже некуда, решаю и покидаю ненадежное укрытие под зияющей дырами шиферной крышей ближайшей автобусной остановки. Единственное развлечение, окрашивающее серые потоки бесстрастной воды в киношную нереальность, это Ники Джейн в наушниках. Плейер скрыт под пальто, под свитером - вряд ли надежно, ибо я давно уже промок до нитки. Совсем еще светло и ехать домой в это время значит подвергать себя ненужным испытаниям, поэтому я, уходя в раздумья, безотчетно решаю пошататься еще по городу в сладостное отсутствие пешеходов. Запах озона вместе с приятным прокуренным голосом певицы совсем отвлекает, так что после короткой вспышки чувства опасности, прямо на перекрестке, я равнодушно наблюдаю беззвучную ругань едва не сбившего меня водителя черной иномарки. Книжный, мимо которого пролегает мой бесцельный путь, закрыт на переучет; единственная в городе библиотека прекратила свою работу еще во время последнего неудавшегося восстания. Кафе и рюмочные для пролетариата остаются позади; безлюдный тротуар радует глаз. Вода стекает по стеклам витрин, скрывая начинку заведений. В случае с рюмочными оно и к лучшему. Магазин игрушек. Что я буду в нем делать. Миновав резную дверь, замечаю сигаретную будку; вспоминаю и поспешно проверяю в кармане, но - поздно. Почти полная пачка разлазится под пальцами. Автоматически чертыхаясь, я снимаю наушники, сую в компанию к пачке непослушные проводки; лезу за мелочью под жестяным козырьком и покупаю нечто благородное, которое продается на штуку. Прикуриваю не отходя от кассы, попросив у продавщицы сухие спички. Фильтр быстро влажнеет; когда я с усилием затягиваюсь, прикрывая сигарету ладонью, уголек пляшет перед глазами в дрожащих пальцах, и согреться мне, кажется, совсем больше не светит. Не замечая светофора, пересекаю очередную трассу, вновь ступаю на мощеный тротуар и следую за чугунной оградой, состоящей из больших, едва заметно покачивающихся цепей. Это для того, чтобы прохожие не выпадали на проезжую часть. Откуда я это знаю; почему я так решил. Кого ****. Сплошная стена ливня ограничивает кругозор, потому женщина у стены, под цветастым навесом, появляется в моем поле зрения почти неожиданно. Одарив меня единственным взглядом, она отводит глаза и лезет зачем-то в сумочку. Дальше, пройдя несколько шагов, обнаруживаю еще одну, за ней еще и еще - девушки одеты ярко и вызывающе, некоторые демонстративно курят, и до затуманенного редкостным самочувствием сознания доходит не сразу - это шлюхи. Защищаются расстегнутыми полушубками и кожаными плащами, оглядывают без интереса. Конечно, я знаю - все эти ****и думают, что я девочка. Интересно, следовало бы по грандиозному замыслу их как-нибудь переубедить. Неплохо было бы снять проститутку. Да, неплохо бы, и, собственно говоря, что мне мешает это сделать. Кроме того, что я не знаю, как это делается - тем более если учесть, как я выгляжу. Как это делают остальные, я тоже не знаю; от внезапно накатившей усталой растерянности замедляю шаг и лишь всматриваюсь в подчеркнуто намакияженные женские лица, в светлые кудряшки, каштановые локоны, чей-то густой черный ежик; в смущающе привлекательные полуокружности, пообъемистей и поплоще, выставленные напоказ в глубоких декольте; в шпильки, щиколотки, ажурные чулки и голенища высоких сапог. Подбородки, глаза, рты, красные и бордовые от помады. Никакого интереса с их стороны - по-моему, никто из девушек в свою очередь не кажется мне достаточно привлекательным, и дикой представляется сама идея снять шлюху. Это дико - стало быть, остальное по-прежнему безысходно. Я опускаю взгляд и вновь уставляюсь себе под ноги, стараясь не задумываться о безысходности остального. И о самом остальном, хотя для его устранения требуется как-нибудь сесть и еще раз продумать все основательно. Здесь негде сесть; невдалеке различаю очередной светофор, а следующий квартал уже чист от сбивающего с толку соблазна.

- Эй, молодой человек!

Она должна бы кричать, чтобы я расслышал ее сквозь шум дождя, но умудряется говорить тихо и отчетливо. Повернув голову и узрев разумницу, я останавливаюсь. Густые черные волосы зачесаны в гладкий хвост; совсем узкие, раскосые по-восточному, широко расставленные глаза глядят на меня со спокойно-испытующим выражением прожорливых хищников. Высокие скулы и небольшой напомаженный рот. Она стройная, маленькая и бледная; изучает внимательно, оперевшись спиной о стену, в своем длинном и кожаном пальто - в обтяжку и с небольшим воротником-стойкой, застегнутом на все пуговицы не в пример товаркам его обладательницы. Я смотрю на нее, она смотрит на меня, и вместе с леденящими каплями, которые стекают на спину из-за шиворота, я окончательно теряю способность связно мыслить от величайшей растерянности. Молчу; девушка моргает и приподнимает бровь.

- Ты простудишься, если будешь и дальше гулять под дождем без зонта.

Она. От неожиданного осознания того, что после простой формальности эта женщина может на некоторое время стать безоговорочно моей, захватывает дух. Как же она может стать моей, если еще немного - и я покраснею.

- Я уже.

Я уже, черт подери, максимально простужен, но зачем же я об этом говорю. Умудрившись запнуться на двух словах. Не успевая заметить, машинально шагаю ближе и различаю слева тихое женское хихиканье.

- Думаешь, это мальчик? - отстукав каблуками, блондинка - едва ли старше меня, в кокетливой короткой шубке и юбке-мини, подходит к знакомой, становится почти между нами. Азиатская красотка вглядывается мне в лицо.

- Не сомневаюсь.

Мне следует уйти, скорее всего. Я уже. Уже понял - мало того, что какие-то ****и смеются надо мной, так еще и обсуждают безо всякого стеснения, а я не могу подобрать ни единого слова в свою защиту, как это всегда со мной случается, и в таком случае - что же мне остается, кроме как уйти. Липкий, цепкий взгляд ее узких глаз приковывает и очаровывает, но вся неизбывная насмешка так нескрываемо видна - и в особенности этот дождь, под которым мокну только я, потому что они - под навесом. Оглядываю шлюху еще раз, до самых носков ее женских сапог, а после, обнаружив спасительный пол, на который всегда можно отвести взгляд, совершаю над собой усилие и произвожу попытку к бегству. Неудачную, выясняю, стоит мне развернуться к ней вполоборота - отделившись от стены, проститутка звонко ступает ко мне и проворно ловит за локоть. Когда она, пятясь, тянет меня под навес, я не сопротивляюсь - я снова смотрю на нее, она совсем близко, пахнет чем-то теплым и недорогим; белая гладкая щека приглашает к прикосновению, а аккуратное розоватое ухо хочется лизнуть, и я гляжу завороженно, чувствуя, как где-то под ребрами уверенно тяжелеет знакомое паническое волнение. Когда девушка, протянув руку, касается моего лба, чтобы отвести с лица мокрую прядь, я вздрагиваю. Ее тонкие хрупкие пальцы женственны и аристократически тонки. Ее запястье надушено.

- Конечно - мальчик, - спокойно говорит девушка и легко ведет ладонью от моего виска к подбородку. Пульс оглушительно отзывается в голове; сначала щеки, а после и нос характерно обжигает - я краснею и молчу, смотрю на ее алый рот, не смея встретиться с девушкой взглядом. Блондинка слева, тряхнув головой, видимо, что-то для себя отмечает и пожимает плечами; после возвращается на прежнее место.

- Ты совсем промок, - почти равнодушно констатирует факт азиатка. - Тебе не мешало бы высохнуть где-нибудь и согреться.

Изящной ладонью она забирается под мой воротник, легко проходится по шее, и пальцы ее влажнеют, когда она останавливает кисть где-то совсем недалеко от затылка. Воздуха становится отчаянно мало, так что я с шумом вдыхаю глубоко, по-прежнему лишившись всяких слов для поддержания разговора. Подняв другую руку, она утыкает костяшку указательного мне в подбородок, вынуждая поднять взгляд, и вопросительно смотрит в глаза.

- Не хочешь случайно.. высохнем где-нибудь и согреемся?..

Да я, я уже, блять, я хочу, хочу, чтобы эта потрясающая женщина была моя, но - она же не просто так, она, и в том случае, если денег у меня не хватит, я не подхожу на роль ее клиента, и надо как-то уточнить, так что

- А.. - ничего, кроме чертова "а.." уточнить не получается, потому что я не знаю, как уточнить нечто до такой степени позорно физическое, и, кажется, если спрошу в лоб, то смертельно унижу обоих - это же, вроде, так оскорбительно для такой девушки. А. Как умственно отсталые, мать их. И как можно надо мной не издеваться. Откуда-то слева - девичий говор с хохотком, остальные ****и тем и заняты, что издеваются, но брюнетка глядит на меня с прежней безмятежной серьезностью.

- Двести пятьдесят, - вдруг сообщает она, вряд ли представляет себе, до какой же степени бывает радостно подобное понимание. Слегка улыбается. - Но это потом.

Судя по тому, с какой решимостью девушка отступает назад, к стене, и поднимает лежащий на полу зонт, она читает мои мысли. Либо эти мысли написаны на моем лице, как в свое время говорила Тамара. Решительно ступает под дождь, слегка задев плечом и овеяв едва уловимым своим жаром; раскрывает зонт и без колебаний берет меня за руку. Хоть ее пальто и кожаное, мне кажется неправильным, что мы соприкасаемся локтями и предплечьями, потому что мое пальто - джинсовое и насквозь мокрое. Пытаясь чуть-чуть успокоить расшалившийся пульс и перестать пытать себя иллюзорным теплом ее ладони, я машинально следую избранному ею маршруту, не в силах отвести взгляда от этого божественного лица, и она настолько сильно мне нравится, что вместе с оглушающе гипнотическим тихим звоном в моей голове вспыхивает идея о том, что эта божественная женщина вряд ли может быть моей, вряд ли она вообще может быть проституткой, так что, скорее всего, это очередное наебалово, но - какая разница, если мне можно держать ее за руку и делить с ней один зонт - большой и ярко-оранжевый, на длинной деревянной ручке. Поворот, затем еще один и еще - я не слежу и удивляюсь, когда мы останавливаемся под дверями какого-то бара, круглосуточного, согласно вывеске. Азиатка складывает зонт и, не говоря ни слова, толкает внутрь дверь с колокольчиком. Посетителей в заведении немного, так что свободных столиков предостаточно. Проследовав за ней, ни на секунду не сомневающейся в своем выборе, оказываюсь у окна. Сажусь напротив нее; расстегнув пальто, девушка пододвигает к себе пепельницу и, порывшись в позвякивающем чем-то кармане, закуривает длинную тонкую сигарету. Она выдыхает дым в сторону, выкладывает локти на стол и возвращается, прищурясь, к изучению меня. Ощущение нереальности; я даже курить почти не хочу и слабо размышляю лишь над тем, что дождевая вода льет с меня на пол и с кожаной обивкой стул.

- Привет, - раздается над ухом чье-то жизнерадостное. Официантка знает мою визави; судя по тому, как та приветствует ее в ответ, она тут - постоянная клиентка. Поскольку я по-прежнему глухонемо молчу, азиатка производит заказ самостоятельно - два кофе, два бокала вина. Светлого, полусладкого. Сигарета тает в бледных пальцах, я безбожно робею под пристальным взглядом и застреваю в любопытном молчании, проклиная себя за извечную неспособность к адаптации и поддержанию бесцельного разговора. Да, наверное, постоянная клиентка - официантка возвращается с подносом прежде, чем проститутка успевает докурить. Два кофе, два бокала, как и договаривались.

- С тобой это впервые? - с неожиданно живым любопытством интересуется девушка, когда обслуживающий персонал деликатно исчезает из поля зрения. Я уставляюсь в стол и вновь заморачиваюсь над тем, как описать эту лихорадочную судорожную панику, которая у меня считается за впервые. Не могу сказать, чтобы это было полноценное впервые - неудивительно, мне не было тогда и двенадцати. Однако Тамара поступила правильно, пригласив знакомую проститутку и напоив ее до невменяемой игривости, прежде чем выдвинуть просьбу. Она наверняка и не подозревала, насколько правильно поступила.

- Не совсем, - я не знаю, как можно четче охарактеризовать официальную потерю мною невинности. Когда азиатка, приложившись к бокалу, заливается в ответ ненавязчивым тихим хихиканьем, я чувствую, что краснею вторично - на этот раз отчетливо и до ушей. В спину становится жарко, но руки от холода по-прежнему слушаются плохо. Молчание возобновляется - вероятно, оно вообще начинается в тех местах, где по сценарию расположены мои реплики, и от этого делается совсем не на месте, хоть встань и убеги, но это было бы вовсе уж нехорошо. Вино льется в глотку легко и привычно; кофе, приятно согревая, следует за ним. Девушка, осушив бокал, снова лезет за сигаретами; вытаскивает одну, медлит и протягивает пачку мне.

- Куришь?

Я киваю и, глядя только на ее узкое белое запястье, молча беру сигарету. Она фыркает; клацнув зажигалкой с пластмассовой кнопкой, предлагает мне невысокий огонек. Едва не давлюсь дымом от бесконечной стесненности. Так разговаривать - хуже всего, молчать тоже вроде бы плохо, но, кажется, ее это не напрягает. Звякая керамической ложкой, девушка размешивает в кофе сахар. Сделав глоток, вновь ставит чашку на блюдце и, со вкрадчивым выражением на лице отвернувшись к окну, вдруг под столом касается моего колена своим. Пепел с сигареты падает на пол. Я опускаю взгляд и наблюдаю - по мере того, как девушка ненавязчиво съезжает со стула, ее угловатая, обтянутая тонким темным чулком, подростковая коленка плавно движется вдоль моего бедра. Останавливается наконец в непосредственной близости от моей ширинки, когда ее обладательница едва держится на самом краю сиденья, а я едва дышу, не смея коснуться этой прекрасной худенькой ножки, с трудом тормозя свинцовую и болезненную тяжесть внизу живота, которая нагнетается от такого контакта все сильнее с каждой секундой, отшибая рассудок. Воздуха нет и легкие отказывают; терзаясь жаром по всему позвоночнику, я вновь поднимаю взгляд - очаровательная чертовка через столик глядит с ласковой насмешливостью, улыбаясь одним углом рта. От осознанных вдохов и выдохов тянет закашляться; мурашки настойчиво грызут затылок и плечи. Насладившись, по-видимому, произведенным впечатлением, девушка принимает серьезный вид и избавляет меня от сладкой пытки, приняв прежнее положение.

- Так далеко не обсохнешь, - твердо решает она; забирает со стола сигаретную пачку, зажигалку, потом встает. Чувствуя себя приговоренным к смерти, я залпом допиваю оставшееся в бокале вино и следую ее примеру. Зоркая официантка, на ходу записывая счет, торопится к нам; я вдруг соображаю и, прослушав цифру, поспешно лезу за деньгами. Триста в полтинниках, и лишние пятьдесят в любом случае остаются - не могли же мы в дешевом баре выпить вина и кофе более чем за пятьдесят. Когда я протягиваю купюру обслуживающему персоналу, она не берет и вопросительно смотрит на азиатку - та недоуменно глядит на меня.

- Нет, - после говорит, качнув для верности головой, и, порывшись в кармане, рассчитывается самостоятельно. - Нет, мистер, джентльменству здесь не место. И, кроме того, я ведь сама завела тебя сюда и сама сделала заказ.

Поскольку я так и остаюсь растерянно с полтинником в руке, провожая взглядом удаляющуюся официантку, проститутка делает для себя какой-то вывод и забирает деньги себе. Снова берет за руку - на этот раз за запястье - и беспрепятственно ведет к выходу.

- Это на машину, если ты не возражаешь, - доверительно сообщает она, когда мы, сопровождаемые звоном дверного колокольчика, вновь выходим в дождливую осеннюю атмосферу улицы. - Идти здесь недалеко, но меня не очень-то тянет шлепать по лужам более чем несколько кварталов, - свободно продолжает она, стоя под козырьком и раскрывая зонт. Странно, кажется, моя немногословность совсем ее не стесняет. Даже наоборот, по-моему. Сопровождаемые приятным стуком капель по оранжевой ткани, пересекаем тротуар и останавливаемся на обочине дороги; машины редкие, поэтому некоторое время мы в молчании ждем, и единственное, что меня греет - ее пальцы у меня на запястье. Только сейчас замечаю, что при кажущейся миниатюрности она на самом деле немного выше меня. Этот запах, недорогой и пряный запах ее духов, едва уловимый, но ощутимый, им тянет дышать и дышать, и это на улице, а в помещении, без пальто, с распущенными волосами она пахнет наверное куда сильнее. Она; она. Раздетая она. Я едва не теряю сознание на проезжую часть, но вовремя пресекаю себя и отвлекаюсь на круги от капель по поверхности большой лужи, отражающей серое небо неподалеку от нас. Наконец кто-то, сжалившись, тормозит - из-под зонта видны лишь шашечки на двери. Стало быть, это такси. В салоне тепло и чуть заметно накурено; водитель, средних лет седеющий мастер своего дела, оборачивается, когда моя спутница называет адрес. После понятливо кивает и трогается с места. Оранжевый зонт беззаботно лежит на полу у нас под ногами; азиатка, встретившись со мной взглядом в салонном зеркале, ободряюще улыбается. Мне хватает и того, что наши локти соприкасаются, что девушка так опаляет жаром слева от меня, но когда она кладет свою левую ладонь на мое бедро и медленно ведет вверх, правой рукой обнимая за шею, придвинувшись тесно вплотную, этого хватает для быстрого возвращения прежней дурноты. Она легко гладит по ширинке вверх, бряцает пряжкой ремня и лезет пальцами мне под свитер. Держит за голову и улыбаясь глядит в глаза - ее губы совсем близко, от нее пахнет кофе и вином, и никак не затормозить - у меня встает с ноющей отдачей в низ живота, где она изучает мое горячее тело холодной своей ладонью. Прекрасный красный рот приоткрывается; мокрый язык оставляет дорожку на моей щеке, от угла рта по нижней челюсти к шее; ее губы осторожно смыкаются на мочке моего уха, ее дыхание щекочет чуть пониже моего виска. Рука покидает мой живот; я подаюсь под ее ладонь, ложащуюся между моих ног. Присасываясь к моим губам, она глотает готовый сорваться с них стон; я путаюсь в кожаном пальто, тискаю ее за талию и гладкое обтянутое чулком бедро под шелковым подолом темного платья. Я едва ли не кончаю, совершенно одурев, и будто со стороны слышу свои шумные хриплые выдохи, когда она перемещается, обследовав гибким и скользким сладким языком мой рот, ниже, к шее и под подбородком, покусывает под ухом, одаряя и околдовывая экстатическим теплом, и чуть сжимает пальцы, совсем слегка, но достаточно, чтобы заставить меня задыхаться ей в воротник. Она легко гладит меня по затылку и мягко отстраняется, когда, лишаясь контроля, я судорожно жму ее тонкий стан к себе и дышу со стонами ей в шею. У меня по-прежнему стоит, железно, калено и высоковольтно, и приходится совершить над собой большое усилие, чтобы от этого отвлечься.

- У тебя температура, - рассеянно отмечает девушка, когда я целую ее куда-то в щеку, и задумчиво глядит прямо перед собой, обнимая меня за плечи. Это известие, кажется, помогает остыть. Хоть немного. Хоть на время. Вспомнив, я шуршу по-прежнему влажными вещами, снова лезу за деньгами и без счета протягиваю ей мятые бумажки, дополнительно стыдясь того неблагородного вида, который они успели приобрести у меня в карманах. Без комментариев и совершенно равнодушно она принимает плату, сует в пальто, не пересчитывая. Это странно, после всего что я слышал о проститутках, хотя она - какая же она вообще проститутка, это божественное существо явно снизошло до меня по непонятной причине и деньги в данном случае имеют, по-моему, весьма символическое значение. Она смеется, глядя в окно, пока я перецеловываю ее пальцы - только для того, чтобы убедиться, что она мне не кажется. На очередном повороте девушка подается вперед и указывает на дорогу из-за плеча таксиста.

- Вот возле того газона, пожалуйста.

Сбавив скорость, он медленно подвозит нас к виднеющемуся сквозь стройные потоки дождя пятну зеленой травы у подъезда; принимает из ее рук мой полтинник и не спеша отсчитывает сдачу. На прощание одарив нас двусмысленным взглядом, водитель желает нам счастья. Девушка едва не забывает зонт; не раскрывает его, поспешно уволакивая меня от машины к подъезду. Возле лифта ожидает какая-то пенсионерка с двумя сумками наперевес, авансом начинает настороженно коситься. Со скрежетом раздвигаются ржавые створки, и все трое, мы заходим в освещенное тусклой лампочкой небольшое помещение.

- Мне восьмой, - продолжая недовольно нас оглядывать, хвастается женщина с сумками.

- А мне двенадцатый, - парирует азиатка, за плечо подтаскивая меня к себе. Нажатие на прожженные гопниками кнопки она предоставляет незнакомке и обнимает меня за талию, тесно прижимаясь к моей спине. Гладит вниз-вверх по глотке, будто кота, вынуждая положить голову ей на плечо, и жадно целует открытым ртом в висок; я слабею у нее в объятиях, почти падаю, я так хочу ее, всю, до последнего волоска, и проваливаюсь в полуобморок от головокружительного источаемого ею тепла. Аристократический женский указательный с небольшим, запиленным до потери всякой остроты ногтем, просится мне в рот, и я принимаю его, закрывая глаза от света, вместе с присоединившимся за компанию средним, сосу и лижу ее красивые пальчики, ощущая, как учащается ее дыхание, согревающее мою шею. Когда двери раскрываются, выпуская из лифта гипотетически настрадавшуюся пенсионерку, она снимает руку с моей талии, не вынимая пальцев у меня изо рта, и нажимает на кнопку, чтобы доехать до двенадцатого. Подушечкой слегка поглаживает мой язык и торопливо, страстно целует - в ухо, в щеку, в шею. Когда индустриальный лязг ознаменовывает наше прибытие на нужный этаж, девушке приходится почти самостоятельно вытащить меня из кабины, потому что я не могу не млеть от ее сверхъестественно приятных прикосновений. На губах от ее рук - никотиновая горечь. Лестничная площадка не снабжена тамбурами и основательно потрепана временем; по облупленной краске стен сбегают ржавыми следами потеки и сюда просочившегося дождя. Я глажу влажные черные волосы, пока моя спутница возится с ключами. Наконец, отперев многочисленные замки, она распахивает дверь в квартиру и пропускает меня вперед, в темную заваленную женской обувью прихожую. Азиатка заходит следом, хлопает створкой и щелкает английским замком. Я успеваю избавиться лишь от ботинок; решительно сбросив на пол кожаное пальто и опустив рядом с ним мокрый зонт, девушка шагает ко мне. Теснит куда-то под вешалку, целует в рот, пальцами пересчитывает позвонки, другой рукой ловко снимая с меня пальто. После тянет вверх свитер и прижимается губами к моему животу. Я завожусь от нее так быстро, я еле стою; нащупав резинку на ее волосах, тяну вниз - освобождаю волну ее густых прядей, черных, прямых и ароматных. Теряясь, снимаю с бледного плеча шлейку платья. Она, оставляя на моем животе, на груди и между ключиц влажные следы поцелуев, выпрямляется и снова отступает, заманывая меня в проем комнаты. Здесь тоже - слава богу - полутемно и беспорядочно, окна прочно скрыты от дневного света тяжелыми шторами, у стены разложен большой диван, старый и крепкий. Когда девушка, прижав меня спиной к стене, возобновляет обратный путь из поцелуев до пояса, ощутимо прикусив сосок, до меня доходит, что она собралась делать и нет, нет, только не это. Я зажмуриваюсь от накативших ассоциаций, только не это, тяну вверх за шелковисто гладкие плечи, вынуждая выпрямиться. Она; так хорошо, что она понимает без слов, и меня с головой накрывает продирающим по нервам возбуждением, когда девушка, подцепив подол платья, снимает вещь с себя, остается лишь в чулках да трусах, и боже мой, какие же у нее прекрасные выступающие ребра, и манящий плоский живот, и потрясающая небольшая грудь с острыми темными сосками. Я жму ее к себе, чувствуя кожей эти соски, ее оглушающий, сногсшибательный жар, ее запах, сильный и привлекательный, ее сладкий вкус; одна рука ее проходится вниз и вверх по моей спине, другая бряцает ремнем джинс. Я зарываюсь в мягкие, темные, восхитительные волосы, снова зажмуриваюсь, на этот раз от закадрового ужасающего стыда, когда после вжиканья ширинки джинсы падают с меня вниз. Толчок под колени, мягкое нажатие в плечо - сзади диван, на который я под ее давлением сажусь, после - ложусь, а затем она оказывается совсем близко, где-то по дороге потерявшая трусы, на мне в одних чулках, в моем распоряжении, целует взасос настойчиво и агрессивно, руками гладит везде, греет собой, находит наконец применение моему несгибаемому, онемелому и стопроцентному стояку, с профессиональным умением вставляя меня в себя, в самое тесное, глубокое, самое раскаленное и нежное, дальше и дальше, и дальше, до предела, медленно выпрямляясь. Там так, боже она вся, и последовать за ее изящным торсом мешает лишь ее ладонь, прочно уперевшаяся мне в ключицу. Моя рука у нее на груди, между пальцами упругий сосок, и окончательно отключают рассудок ее размеренные, размашистые скачки. Кто-то из нас стонет, я не знаю, я сливаюсь, вижу лишь ее волосы, задевающие по моему лицу, ее руки слева и справа от меня, ее бедра, правое слева, левое справа, поднимающиеся и опускающиеся. Ее гибкую талию, ее узкий штрих пупка, ее вздрагивающие твердые сиськи. Я задыхаясь в жару, я клаустрофобически паникуя, я теряя границы, я в не сдерживаемых воплях, я сливаясь с каждой священной деталью ее божественного тела, я прекращаясь в чем-то с остановившимся сердцем кончаю, заходясь в судорожном экстазе вневременного света, глубоко в нее, горячую и бесконечно прекрасную, на момент растворяюсь окончательно и приземляюсь куда-то в отдельность в слабых и хриплых вдохах, у нее в обьятиях.