Система Алмазова

- Давай  спаю! –  выпрашивал  тщедушный  армянин. – Скока  нада?

Бугор,    сверху   вниз   глядя   на   носатого  мигранта,    безразлично  мотнул головой.

- Ничего не надо.   Отвали.  

Армянин  не уходил,   пьяно  улыбался,   сверкал   золотыми  коронками.  

-  Двэсти  даю,   пойдет?

С высоты  сцены,    зал  фешенебельного   ресторана  был  как  на  ладони.      Белоснежные  скатерти,   сверкающие  приборы,   дорогие  закуски,   хорошо  одетая  публика.   По мозаичному  полу  бесшумно  сновали официанты,   в  своих  черных  смокингах    похожие  на  музыкантов  филармонического  оркестра.     

Кадки  с  пальмами,   потолок  с  лепниной  и  люстрой  как  в  Большом   театре.   На  балконе  слева  - одетый  в  серый  невзрачный   костюм  дежурный  гэбист.   Посреди  пьяного  угара  восьмидесятых,   плясок  в  ночных  кабаках  и  тройных  счетчиков  такси,   расположился, - как считалось,   -  «островок  приличия  и  политической  надежности».    Гостиница  Совета  Министров.  

Седая.   Запретная.    Полная  имперского  высокомерия.

- Двэсти  пидысат! – армянин,   наклонив  голову,   полез  в  карман,   вывернув  пачку,   стал  отсчитывать  купюры.   Цыкал  зубом,   шевелил  волосатыми  пальцами.

- Да ладно, - процедил  Даник  и  поправил  ремень бас гитары.   - Пусть  поскулит. Сделаем  потише.

Бугор  украдкой  поднял  взгляд  на  балкон,   медленно  прошелся  с  саксофоном  вперед-назад,   встал  на  прежнее место.

- В  шашлычную  захотели? – и  в  упор  посмотрел  на  Даника. – Цыганочку  с  выходом, а? Давно  не  играли?    Мигом  вышибут...

Сережа  сидел  за  ударными,   скучая  играл  палками,   пропускал  их  между  пальцев:   ускоряя,   вращал  на  манер  пропеллера...   Фрррррыть!   Пойманная  в  кулак,   палка  застывала  как  вкопанная.    Очень  эффектно,   но  никому  не  нужно -   кто  оценит,   пальмы  в  кадках, что ли.  

Лениво  высматривал  публику.   На  одном  столе  задержал   взгляд.

- Что  за  девка? – и  кивнул  на    молодую,    обтянутую  в  черное:   взбитые  волосы,   яркио  накрашенные  губы.   Над  столом  - пухлыми  шарами  грудь.  

-  Где? - машинально  встрепенулся  Бугор,   но  тут же  поник  и  отвернулся.   Вот-вот  на  сцену  должна  была  взойти  молодая  певичка,   с  которой  Бугор  «тайно»  жил.   Певичка  секла  за  Бугром  как  конвоир  за  ушлым  зеком;   перехватив  очередной  его   масляный  взгляд  на  какую-нибудь  малолетку,    в  перерывах,   в  подвале,   устраивала  короткие,   но  жестокие  расправы:   таскала  Бугра  за  волосы,   подпрыгивая,   била  коленом   в  живот  -  блюла  «семейную»  нравственность.    Помирившись  и  наведя  марафет,   из подвала  оба выходили   тихо.   Как будто  ничего и  не  было.    

Стерва, - кряхтел  на  следующий  день  Бугор,   приглаживая  плешину  от  выдранных  волос и потирая  кишки   -  а все  равно  не  брошу.   Где  еще  такую  жопку  упругую  найдешь и  волосню  кучерявую…  аж  до   пупка  до  самого?!    Ууууух…

«Девка»  сидела  не одна.   Рядом  сгорбились   две  товарки,   -  блеклые  и  невыразительные.   Серенькие  как  мышки.    Мышки  пугливо   тыкали  ложечками  в креманки  с  мороженным,    «девка»  громко  смеялась,   небрежно  разливала  шампанское,   водила  глазами   нагло  и  вызывающе.

- Путана, -  увернно  определил  клавишник  Гера  Цветков. - Где-то я  ее  видел.   Молодая.   Лет  двадцать,   наверное.   Хороша,   сволочь.    Сиськи, а?   Стал  бы?   -  и  повернулся  к  Сереже.

Бугор  еще  раз  посмотрел  на  балкон.

- Ушел.    Ладно,   давай,   что  ли  - и махнул  армянину.   Армянин  полез  на  сцену,   путаясь  ногами  в  проводах,    пробрался  к  микрофону.

-  Для  нашего  друга  Отарика,   прогудел  армянин  и  махнул  в  сторону  группки  известных  московских  катал  за  дальним  столом.    Поймав   ответный  взмах,   постучал  по  микрофону – работает?

«Девка»  с  интересом  оглянулась  на  дальний  стол.

- Давай,   -  прошипел  Бугор, - не  тяни резину,   - и  подсунул  микрофон.

- У  наз  вороу  суровие  закони, -  зловеще   начал   армянин…

Бугор  резко  метнулся  к  пульту,   поймал    ручку  громкости,   с  силой  крутанул  в  обратную  сторону.

-  Ты ох... ел?!!

И  сразу  же  телефонная  трель  за  столом  метрдотеля.

- Виктор,   тебя.    Париж,   что ли…  -  испуганный   метр   уже  подтягивал  снизу  круглый  резиновый  шнур.

Отпихнув  армянина,   Бугор  скатися   со   сцены,   ухватил  трубку,   тревожно  выдохнул:   Але!   – и  почти  сразу   бросил  её  на  рычаг.    Все повернули  головы.

-  Алмазов,   из  Парижа,   -  и хлопнул  глазками.   -  Вот,   придурок,   кругом  же  прослушка,   -  покосился  на  балкон.   Серого  костюма  по-прежнему  не  было.   Повернулся  к  музыкантам. -   Ну  не  идиот?    «Витя!   Я  по Парижу  гуляю! », - орет   так,   что  ухо  загнулось.   –  Вытер  со  лба  испарину,   тупо  уставился  на  армянина,   покосился  на  телефон,   махнул  рукой, -   хорош.   Скоро  Патриархия    ужинать    приедет.     Час  перерыв.    Все.   -  Потащил  с  шеи  саксофон,   облизнул  мундштук,   заботливо  прикрыл  никилерованным  колпачком. -  Он  там   по  Парижу,   бля,   а мы?   Шелушим  тут…  «суровие  закони».

Сережа  вышел  в  холл и  плюхнулся   на   кожаный  диван  прямо  напротив  застекленных   входных  дверей.   В двери  постоянно  ломилась  уличная  публика.   Маленький  жопастый  швейцар  в  приплюснутой  фуражке  важно  осуществлял  «фэйс контрол».

- Этих  пустить, что ли? – и   повел  ладонями  по  губам.   У  него  была   стойкая привычка  -  водить руками  по  губам   -  наверное  болели  передние  зубы.

- Пусти, - Сережа  рассеянно  курил,   отмахивал  дым  рукой,   под  шумок  стряхивая  пепел в  кадку  с  пальмой.

Просочились  две  молодые,   ухоженные,    с  хорошими  личиками.   Новенькие  - определил  Сережа.   Раньше  здесь  не  бывали.   Украдкой  разглядывал   изящные   фигурки.   Одна   в  брючках  и  блузке,    другая  в    платьице  с  блестками  и  обе  на  высоких  каблуках.    Эффектно.   Та  что  в  брючках  - вообще супер.   И,   кажется, - обе  не проститутки.   Вот  и  ладно, -  решил  Сережа,    -  а  то  одни  каталы  с  путанами.   Теперь  всех  поровну.  

Вышла  из  зала  и   колыхая   шарами,   процокала   мимо  обтянутая  в  черное,     задержалась  у  зеркала  в  золоченой  раме,   вгляделась,    хищно  повела  лицом  и  направилась  в  дамскую  комнату.    Та  что  с  блестками,   осторожно вынула  сигарету,   щелкнула  зажигалкой,     поискали  глазами  урну.

-  Курить  в  дамскую  комнату  -  приказал  швейцар и  мотнул  длинным   рукавом   в   сторону  двери  с  характерной  эмблемой.

-  Ну  и  порядки  тут  у вас, -  негромко  оборонила   та   что  с  блестками.   Поморщилась, - как  в  Кремле.   -  Кивнула  брючкам, - пойдем.   -  Обе  направились  к  эмблеме  и  скрылись  за  дверью.

-  Анекдот  хочешь?   -  швейцар   расставил  толстые   ляжки,   погладил  сальные  губы,     открыл  рот:   -  Уехал,   значит,     муж  в  Сибирь  на  заработки,   вскоре  пишет  жене…

- Погоди.

Вышла  обтянутая,   направилась  в  зал. Нервничая,   Сережа   загородил  проход.

- Ну?   -  вскинула   глаза  обтянутая.

-  Хочу.

-  Чего?

-  Тебя  хочу.   Аж  трясет,   -  Сережа  действительно  ощутил  легкий  мандраж  в  конечностях.   Подумал:   - «Если  пошлет  - буду  как  дурак».

-  Без  проблем, - неожиданно  легко  согласилась  обтянутая  и,   тряхнув  волосами,   дерзко  откинула    голову.   –   Куда  идти?

В   коридоре,    между  кофейней  и  шкафами  с  посудой,   за  столом  сидел  Бугор  и  наливал  в  стакан   из  бутылки.   Напротив   него,   за  тем  же  столом в  белом  халате,     сидела  совсем  молоденькая  девушка  -  посудомойка,     по  прозвищу  Отравушка.   Отравушка  была  недовольна   жизнью  и  поэтому  любила    водку.   Пила  каждый  день,   но  маленькими  глотками.

-  СлабО   всю  бутылку?   -  Бугор   пытливо  вглядывался  в  Отравушкины    глаза.

-  Ты  лей.   Остальное -  не  твое  дело.   –  Отравушка     молча  выцеживала  стакан  за  стаканом  и  дымила  сигаретой.   У  нее  был  смешной  хохолок  на  голове,   синие  пьяные  глаза   и   розовые,   как  у  школьницы    губы.

-   Куда? -  встрепенулся  Бугор,   увидев  Сережу  с обтянутой.

-   Пятнадцать  минут, -   на  ходу   бросил    Сережа  и  прихватил  за  талию  свою  добычу.   -  Сюда,   сюда.

Бугор  проводил  их  долгим,   полным  зависти  взглядом.

В  подвале,   в  комнате  музыкантов,   обтянутая  сразу  же  опустилась   на  колени и  потянула  вниз  «молнию»    Сережиных  брюк.

- Подожди.   – Сережа   поднял  ее  с  колен,   задрал  платье,     приспустил  трусы.   -  Садись, -  и  подпихнул   к  стулу.   Теперь  она  сидела  с  приспущенными  трусами,   развалив  бедра.   Между ног   отчетливо  темнела  шерстистая  полоска.    -   Привет,   -  мысленно  поздоровался  с  полоской   Сережа  и,   порывисто  вздохнув,   завел  глаза  к  потолку.

В  полуоткрытую  дверь  тихонько  поскреблись.   -  Кто  там  еще?   -  Сережа  недовольно  обернулся.   В  полоске  света  -  лысина,   дорогой  светлый  костюм  и  лакированные  туфли.

-  А я?

-   Жора,   ты?   -  Сережа   всхлипнул  и   задвигал  бедрами,     -  подожди.   Не  видишь,   что ли?

Обтянутая,   не  касаясь   руками,   прыгала  ртом  навстречу,   монотонно,   как  робот.   Через  минуту  Сережа   крякнул,   дернулся  и  замер.    Обтянутая  тоже  замерла.   Вывернув глаза,   вцепилась  зрачками.   Наблюдала.    

Дождавшись когда  отпустят  судороги,    рухнул   на   взбитую  прическу,   застонал.   Почти  сразу   подумал:   ну  и  что?    Тьфу...

- Еще  один,   что ли?   -  вытирала   губы  обтянутая. – Таксу  знаешь?

- Знаю,   знаю, -  проскрипел   Жора  и мотнул  круглой, как у кота  башкой.    Жоре   было  лет  сорок  с  лишним.     После  отсидки,   он  устроил  в  гараже  автосервис,   обслуживал  машины  музыкантов  и  часто  заходил  в  гости.   Как друг  ансамбля.    Сидел  в  проходе  и  шарил  глазами  по  девкам.   В  подвал  его  направил,   наверняка  Бугор.   Знал,   что  там  он,   Сережа,    и  все  же  направил.   Сволочь.

-  Ну,   и  как    хочешь?   -   обтянутая   недоверчиво  уставилась  на  Жорину  лысину.

- По  системе, - Жора сдвинул два стула,   развернул  спинками  от  себя,   стал  укладывать  ее  ноги  на  стулья,   - давай.    

Наверху,   по  коридору,   Гера  Цветков  и  Бугор  тащили  по  полу   матрац.   У  колонны,   с  чашкой  кофе  в  руке,    стояла  певичка,   глядела  равнодушно.

-  Куда её?   -  морщился  Гера.

-  В  подвал,   -  сипел  Бугор, - куда  ж  еще.   Давай,   пока  ни  кто  не увидел.   -  Протащив  в  боковую  дверь,   оба  затопали   по  ступенькам.   На  матраце   подскакивала,   тукалась  об  бетон   полудетская  головка   со  смешным  хохолком,   белый, с  желтыми  подтеками   халат  криво  задрался,   обнажив  розовую  коленку.   -  А  спорила  на  бутылку,   что  выпьет  две  -  продолжал  сипеть  Бугор.   -  Тяни  полегче,   а  то  башку  разобьем.  

Навстречу    матрацу,    вдоль  стенки  поднимались  две  фигуры  -  обтянутая  и  светлый  костюм.   Прижались  друг  к  другу,     пропуская  "транспортировку".

-  Уже?   -  спросил  Сережа.

-  Да  не  стоит  у  него  ни  фига, -  скривилась  обтянутая.   -  Хоть  ртом,   хоть  в   кулак.     Руку  чуть  не  вывихнула,    -  и  повела  плечом.   -  Присылают  тут…  онанистов  с  системами.   А  ну  вас,   -  и  тряхнув  прической,     решительно  направилась  к  столу  с  каталами,   где  уже,   манерно  выставив  сигареты,     щурились  от  дыма    две   ее   осмелевшие  товарки.

Сережа  направился  в  туалет.   Нет,   надо  помочиться.   Зажать  пальцами   кончик,   накопить  мочи  и  резко  отпустить.   Тогда  струя   все  смоет.   Главное  -  только  сразу,   а  не  потом.   Так  поступал  Алмазов.   Вообще-то  не   Алмазов,   а  Леня  Гольденберг  -  лицом  похожий  на  грузина  усатый  коротышка  с  проплешиной  на  макушке  и  наглыми  темнокарими   глазами.    "Алмазов"  -  сценический  псевдоним,   который    сам   и  придумал.   В  то  время,   он  по  блату  достал  себе    зеленые  (других  не  было)  женские  сапоги   с  высокими   каблуками,   запихнул  голинища  под  брюки  и  придумал  себе  этот  цыганистый  псевдоним.

- Леня, а  ты  кто,   грузин?   -  спросил  однажды   Сережа.

Алмазов  молча  достал  паспорт,   развернул  на  нужной   странице, протянул.    "Еврей" - прочел  Сережа,    -  ничего себе...   Алмазов  ухмыльнулся,   достал  спичку  и  полез ковырять  зуб.  

И  все же  грузины   принимали   его  за  своего   и,     подходя  в  ресторане,   приветствовали: " Гамарджоба,   бичо"!    Алмазов кивал и ничего не отвечал.   Тогда грузины принимались говорить дальше, "тхекали",   улыбались,   задавали какие-то вопросы.   Алмазов  просто стоял и смотрел. Без  выражения.   Как андроид. Получив деньги, разворачивался и уходил, а вслед, поднятые  вверх  указательные  пальцы: "Вах! Какой неразговорчивый".    Алмазов действительно  говорил  мало.   Он  пел,    но  как.

-  "Сихварус" – коротко   ронял  Алмазов,   бросал  деньги  в  коробочку,   брал  микрофон,   перелистывал  тетрадь -   искал   текст  песни.   По  большей  части  текста  не  было,   и  тогда  он  нагло,   нисколько  не  смущаясь,    пел  на  тарабарском  языке,   например,   из  Boney M: "Саней,   пипл  пакюкей....."

- Леня, - морщился  Гера  Цветков,   - запомни  хоть  первую  фразу:   "Саней,   естудей  май  лайф".   Это же  у  всех  на  слуху! - Алмазов   даже  не  поворачивался.   Высматривал следующего  клиента.   Кто-то  подходил.   На  чилийском? – пожалуйста.    Начинал: " о пипл  шери-мери  пакюкей".   И  нормально.   Все   тихо  плевались,   но  молчали - коробочка    наполнялась  быстро.    За  глаза  его  так  и  звали - пакюкей.

-  А  этот,   пакюкей,   - втихаря   кивал  на  Алмазова  Бугор, -  с  девок  вообще  не  слезает  и  хоть  бы  раз  залетел,   паскуда.   -  Осторожно,   из  кармана  прощупывал   в  штанах,    тревожился  лицом, - опять что ли…   и    шел  проверять  в  сортир.

Как  все  коротышки  -  Алмазов  комплексовал   и  со  злостью  трахал  всех   девок  подряд.   Он  не  ухаживал,   просто брал  за  рукав  и  тащил.   Не  брезговал  и проститутками,   но  ухитрялся  не  платить.   Однажды  зимой,   Сережа   наблюдал   картину:   убегающая  со всех  ног   по  снегу  какая-то  девица  в  длинном  сером  пальто,   и  догоняющий  ее  Алмазов.   Алмазов  был  одет  в  короткую  дубленку,   на  голове  норковая  шапка  "пирожок".   Одной  рукой  он  придерживал  шапку,   другой  балансировал  на  скользком  снегу  -  будто  собирался  что-то  бросить.   Мелькали  ноги  в  узеньких  брючках,   изо  рта  валил  пар.   Алмазов  несся  за  очередной  жертвой  вдохновенно,   как  маньяк   и   было  ясно,    что   он  её  догонит.   Со  стороны   он  был  похож  на  народовольца  с  бомбой.  

Сережа  представил  себе  Париж:   Лувр,   Авеню  Монтень,   Елисейские  поля   и  пускающего   струю  мочи   в  Сену   под  каким-нибудь  мостом   Лёню   Алмазова.    Может  быть  даже  под  историческим  мостом  Александра III.   Разумеется,   -  после  очередной парижской   девки,   нагнутой   там  же.   Коротко  вздохнул  –  счастливчик.   По  Парижу  лазает.

-  Так  вот  пишет  он  жене…

-  У  тебя  что  ли  зубы  отваливаются?   -  Сережа  дождался   пока  швейцар  закончит  трогать  челюсть  и  задал  вопрос.    Тот  снял  фуражку,   поднял  голову  и  широко  открыл  рот.   Как  в  зубоврачебном  кресле.   Спереди  и  глубоко  внутри  - сплошь  блестящие   железяки,    переплетенные  какими-то  тросиками.   – Что это?   -   поморщился  Сережа.

-  Протезы.

-  А я  подумал  -  склад  скобяных  изделий.

-  Ну  так  слушай.    И вот,   пишет  он  жене…

В  стекло  легонько  постучали.   Швейцар  метнулся   к  задвижке,   услужливо  распахнул  дверь.   В  проем  по  одному   вплывали  церковные.   Черные  рясы  до  пола,   на  груди  массивные  золотые  кресты,   на  шапочках   тоже  кресты,   но  помельче  и  бриллиантовые.   Бриллианты  сверкали,   переливались  огнями,   брызгали  синими  стрелами.   За  дверью, у  бордюра  сверкал    лаком    затемненный   Мерседес.   И  тут и  там  -  одно  сплошное  сверкание.   Ни  на  кого  не  глядя,   молча  промели  подолами  в  банкетный  зал.   Швейцар  почтительно  прикрыл  за  ними  дверь.   Важно  оглянулся - Патриархия.

Помочившись  в  соответствие  с  системой  Алмазова,   Сережа  вышел  в  холл.

Остановился  у  зеркала,   почувствовал  на  щеке  чей-то  взгляд.    Обернулся.   Смотрела  та  самая,   благообразная.   В  брючках.    Сидела  на  диване  и  явно  изучала  Сережину  щеку.   Понравился, что ли?   –  подумал  Сережа  и  подойдя  сел  рядом.   Молчали.   Сережа  смотрел  в  лепной  потолок,   водил  глаза  по  малахитовым  колоннам.    Наконец  произнес.

-  Ретро.

-  Ампир, - тихонько  поправила   соседка.   -  Сережа  поднял  брови,   повернул  голову.   – Советский  ампир,   -  и  улыбнулась.   – А  ресторан  -  бывший  Яр.  

Ну, то  что  бывший  Яр  -  известно  уже  и  детям.   А вот  ампир…  откуда она  знает  такие  слова?

- Интересно.

- Мне  тоже – опять улыбнулась  соседка.     И чего это  она  все  улыбается,   - подумал  Сережа.   Догадался:   воспитание  такое.   Улыбаться  незнакомому  человеку – значит  демонстрировать  свое   расположение  к  нему.

- И  чем  тебе  интересен  ампир?

- А  мы  как  раз  сейчас  его  проходим.

- Где  это?

- В  архитектурном.   -  Сережа  отсел  подальше.   Просто  хотелось  лучше  рассмотреть   собеседницу.   - А раньше  здесь  был  только  ресторан,   -  продолжала  она.   -  Гостиницу  пристроили  только  в  1952  году.   По  личному  распоряжения  Сталина. Здесь  останавливались  разные  знаминитости:   Конрад  Аденауэр,   Индира  Ганди  и  даже  король Испании  Хусейн.

- Да  нууу!   - а не  брешешь?   -  притворно  округлил  глаза  Сережа.   – Собеседница  рассмеялась,   тихо  как  колокольчик.

- Чего ты?

-  Смешно… кривляешься.

- Ладно,   - Сережа  хлопнул  себя  по  ноге.   – Лучше  скажи,   - приблизился,   перешел  на  ломанный  шепот, - как  тьебя  зьовут?  

-  Валентина.   Валя  – И  положила  руки  на  коленки.   Как  школьница.

- Ампир,   говоришь?   Дааа...   а  скажи  мне  Валя,   чего  это  ты  на меня  смотрела?

- Понравился,   - уже  без  улыбки,   просто  ответила  Валя. -  Сережа отвернулся,   коротко  выдохнул.   Надо  же,   как  просто:   понравился.   Интересно чем.

Из  зала  шумно  вывалились     каталы  вперемешку  с  девками.   Обтянутая  шаталась,    спотыкалась  на  каблуках,   мотала  сиськами и  копной  волос.   Черная,    растрепанная.   Как  ворона.

- Кто это?   - Спросила  Валя.

- Отдыхающие,   -  помрачнел  Сережа. -  Отдохнули,   теперь  пойдут  домой. -  Помедлив, прошептал  - а  знаешь,   кто  я?

- Нет!

Развернулся  всем  телом,   оскалил зубы  приподнялся  и  навис  расставленными  пальцами,   -  чудооовище! -  Валентина  засмеялась. -  Как  у  Аксакова?   Из  сказки  про  Аленький  цветочек? - Из  сказки.   Точно.   - И  вспомнил  про  сказку.

Мама  приходила  с  работы  поздно  и  маленький  Сережа  дожидался  её  с  сестрой-восьмиклассницей.   Злыдней  и  врединой.

-  Расскажи  мне  сказку, - хныкал  Сережа.   Злыдня  вертелась  у  зеркала,   мазала  ресницы  и  топола  ногой.

- Отстань.

- Ну расскажиии, - не  унимался  Сережа.

- Ладно, только  отстань. - И  начинала:   "Расскажу  тебе  сказку,   как  дед  насрал  в  коляску  и  поставил  в  уголок,   что б никто  не  уволок".

- Ааааа... - ревел  Сережа  и  прятался  под  одеяло,   пугаясь  страшного  деда  с  обкаканной  коляской.

Скажет  же...   цветочек.

Проводил  глазами  компанию.

-  Знаешь,   мы  тоже  скоро  пойдем.   Подождешь  меня?

- Подожду.

- А  подружка?

- Ушла. У  нее  в  восемь  первая  пара.

Уходя,   оглянулся.   Она  смотрела  ему  вслед  и  была  похожа  на  первокурсницу  театрального  училища.    Открытое  лицо.   Пытливые,   свежие,   по-детски  наивные  глаза.

Играли  недолго.   Через  двадцать  минут  все  уже  переодевались  в  подвале.  

- Ну  мы  пошли,   -  махнул  Бугор и  оттопырил  локоть.   Певичка   продела   руку  и  по-хозяйски  прижала  его  к  себе.   Затихли  шаги  на  лестнице.    Где-то капал  кран,   рядом   -  ни то  мычание,   ни  то  стон.

- Что  это?   -  встревожился  Даник.

Заглянули  в  смежную  комнату.   На  матраце  лежала  почти  голая  Отравушка.   Грязный  халат  собрался  на  шее,   ноги  разбросаны,   на  одной  скатанные  трусы.

Чего  это  она?

- Хочууу,   -  мычала  Отравушка  не  открывая  глаз.    - Кто  здесь?   Давайте,   кто- нибудь,    хочууу…

Макала  палец  в  рот  и  терла  между  ног.

- Резинка  есть? – неуверенно  спросил  Данник.   -  Сережа  брезгливо  отвернулся.  

- И  у  меня  нет.   А  без  резинки  не  буду.   Я  же  не  пакюкей...

Валя  ждала,   стоя    рядом  со  швейцаром и  украдкой  наблюдала  как  тот  водит  пальцами  по  губам.

- Ну,   и  «пишет  он  жене», -    подойдя,    напомнил  Сережа.

- Да!   -  обрадовался  швейцар,   - и  пишет  он,   значит  жене:  

- « Живу  на  Баме,   питаюсь  грибами,   высох  как  осина,   (х)уй  как   волосина».  

-  А  она  ему  в  ответ: -

«  Живу  на  Юге,   питаюсь  у  подруги,   жопа  как  корзина,   (е)бут два  грузина.   Нах(уя) мне  твоя  волосина».    

Замер,   ожидая  реакции.

- Сам  придумал? –  деликатно  спросил  Сережа.

- Нет, -  удивился  швейцар.   -  Анекдот  же!

- Браво, -  Сережа  пару  раз  хлопнул  в  ладоши,   обнял  Валентину  за  плечо,   -  пойдем.

- Стой, - Швейцар отклячил  жопу,    щелкнув  каблуками  и   вскинул  руку  к  фуражке: - Мичман  Российского  флота. Подумав,   уточнил:   -  в  отставке,   –  и  довольный,   провел  пальцами  по  губам.   -  Заходите.

- Ну и юмор  у  него,   - Валя  поежилась, - как это…

- Морской, - подсказал  Сережа.

- Да  уж.

- Что  поделать.   Бессознательная  склонность  к  самодеятельному  творчеству  на  фоне  угнетающей  пошлости  и  нравственного  упадка.  

- Русский  иррационализм?

- Русская  дурь. Хотя...

- Что?

- Не надо  порицать.   Порицая,   как  бы  возвышаешься  над  объектом  порицания.   Замаскированная  форма  гордыни.

- В  самом  деле? Откуда  ты  знаешь?

- Читал.

На  улице вздохнули  полной  грудью.   Отошли  в  сторону.   Стояла  тихая   осень.   Асфальт  был  засыпан  березовыми  листьями.   Валя  прильнула  к  Сережиному  плечу.

- Замерзла?

- Нет.   Так  просто.   -  Улыбнулась.   - Надо  же,   пришла  посмотреть  ампир,   а  увидела  тебя.   - Вдруг,   развернулась,   положила  голову  к  нему  на  грудь.   Прижалась  ушком  -  наверное  слушала  сердце.   А  он  подумал,   - как  же  она  так.   Быстро.   И кто  она  вообще?

Взял  лицо  руками,   отвел,   вгляделся  пристально.   У  нее  было  хорошее  выражение – детское и  вместе  с тем  женское.      Не  думает  и  не  говорит  плохо,   от  того  такое  лицо  и  такие  ясные  глаза.   Наверное  на  таких  женятся.

Оглянулся  на  мрачный  угловатый  силуэт  здания.   У края  бордюра  стояла  Отравушка.   Моталась  из  стороны  в  сторону,   тянула  руку,   ловила  такси.   За  другую  руку,   к кустам,   ее   тащил  лысый  Жора  и  свет  уличного  фонаря  играл   бликами  на  его  круглой  котовьей  башке.   - Не  смотри, - Сережа  переступил  ногой,   встал  так,   что бы  ей  не  было  видно.    Захотелось  поскорее уйти.   Обнял   Валентину,   поцеловал  в  висок,   провел  по  щеке  и  слегка  коснулся  губ.   От  нее  пахло  лесом.

- Я  пошутил.

- Насчет  чего?

- Насчет... чудовища.

- Я  знаю. - И посмотрела  спокойно.

Подняли  головы -  звезды.   Слабенькие,   еле  заметные  в  городских  испарениях. Мерцающие  и  холодные.    А  может  есть  и  теплые,   живые,   с  лесами,   полями,   морями.   Разве  отсюда  определишь.   И  что,   там  нет  никакой  жизни?   Не может  быть.   Есть,   но  другая.   Чистая,   исполненная  глубокого смысла.   Иначе - зачем  тогда  всё.   Одна  сверкнула  ярче  обычного,   подмигнула   желтым  глазом.

- Смотри,   вон  там.

- Что?

- Живая  звезда.