Я не могу спасти вас обеих

Автор: mechanical animal (mechanical-animal@narod. ru)

Фандом: «Собор парижской богоматери»

Пейринг: Гренгуар/Джали; Фролло/Эсмеральда

Рейтинг: NC-17

Предупреждение: Зоофилия, насилие

Дисклеймер: Все персонажи принадлежат Виктору Гюго

Размещение: С разрешения автора

Комментарий: Клод Фролло представлен в образе героя-любовника, потому что автор извращенец и ему этого хотелось. А предпочтения Гренгуара вполне ясно упомянуты в каноне.

Движимая резкими ударами весел о воду, лодка медленно приближалась к правому берегу Сены. Сидевший в ней поэт предавался тяжким раздумьям. С одной стороны он искренне переживал за судьбу цыганки, все теснее льнувшей к нему словно в поисках защиты от третьего пассажира лодки – человека в низко надвинутом капюшоне. С другой – его печалила мысль о том, что козочка тоже будет повешена как соучастница преступления, совершенного ее хозяйкой. Посему Гренгуар находился в мучительном затруднении, бросая то на одну, то на вторую жалостливый влажный взгляд и повторяя про себя: «Но я ведь не могу спасти вас обеих».

Лодка ткнулась в песок, наконец достигнув берега. Незнакомец в черном сложил весла и вышел первым, протягивая руку цыганке. Она оттолкнула его и ухватилась за Гренгуара. Но поэт уже принял решение и, отстранившись, быстро выпрыгнул из лодки. Поманив Джали, он поспешно растворился во тьме, предоставив свою жену на милость загадочного сопровождающего и Юпитера.

Гренгуар шел по берегу Сены, сопровождаемый козочкой, негромко блеявшей и скакавшей вокруг него.

- Ведь ты понимаешь, что я не мог, не так ли, Джали? Тем более, неизвестный спутник мой и сам не прочь принять участие в цыганке, вот пусть и принимает. А мы с тобой что-нибудь придумаем. – Так рассуждал поэт, не спускавший влюбленного взора со своей рогатой подружки.

- А не сделать ли нам привал, дорогая? Кажется, в моих карманах завалялось немного черствого хлеба. Мы могли бы разделить этот скромный ужин – и с этими словами он уселся на землю, выудил из дырявого плаща кусок хлеба и разломил, поманив козочку. Та грациозно приблизилась, аккуратно взяв угощение с протянутой ладони.

- До чего ж ты прелестна – произнес восхищенный Гренгуар и принялся за еду.

Некоторое время прошло в молчании, затем поэт отряхнул руки и нежно взглянул на Джали. Он обнял козочку, запустил пальцы в ее шелковистую шерстку, и ткнулся носом в шею животного. Так он сидел некоторое время, затем, словно решившись, встал на колени и крепко ухватил козу за бока.

- Раз уж так получилось… здесь все равно никого нет… а если бы и был, кому какое дело до нищего поэта? – сказал он себе, запуская руку в изодранные штаны и принимаясь поглаживать себя. Скоро он почувствовал, что готов, и снова обнял козу, аккуратно придерживая ее и пристраиваясь сзади.

- Ну же, дорогая, ты так прелестна, что я ничего не могу с собой поделать – нежно прошептал он, входя в Джали. Коза протестующее заблеяла, но влюбленный Гренгуар истолковал это как знак одобрения, и начал не спеша двигаться, от чего по всему его телу волнами плыло наслаждение. Он упивался этой ночью, яркими звездами, в беспорядке рассыпанными на небосводе, своей партнершей, которую искренне любил, своей молодостью и самой жизнью. Ему не понадобилось много времени, чтобы достичь пика наслаждения, и скоро его громкий стон слился с блеяньем Джали.

Удовлетворенный, поэт привел себя в порядок и поднялся с колен.

- Пойдем, моя прелестница, надо еще добраться до Двора Чудес – и, насвистывая, Гренгуар зашагал в сторону Парижа, сопровождаемый белой козочкой. Он совершенно забыл уже о своей жене, брошенной им на милость загадочного человека. Но мы вернемся к ней.

Итак, Гренгуар исчез. Бедная цыганка затрепетала, увидев себя наедине с незнакомцем. Она начала оглядываться в поисках мужа, но того уже и след простыл. Она в страхе воззрилась на своего спутника, приготовившись к самому худшему. Но тот, по-прежнему не произнося ни слова, схватил ее за руку и повлек прочь. Несколько шагов сделала плясунья, прежде чем очнулась от своей слабости. Она попыталась вырвать руку, но словно холодные тиски сжимали ее запястье. Она слабо прошептала:

- Но кто… кто вы?

Человек остановился, и, повернувшись к ней, приподнял капюшон. Это был священник.

- О!.. – в страхе произнесла цыганка, и замолчала, не в силах продолжать, лишь глядела на архидьякона, казавшегося сейчас не более чем тенью.

- Слушай – сказал наконец он, и Эсмеральда поразилась его голосу – ей показалось, что призрак говорит с нею, так печален и невесом был этот полувздох.

- Завтра тебя повесят – продолжал священник – но я еще могу спасти тебя… я все приготовил. Если ты захочешь, я могу. - Он помолчал – нет, я говорю не то. Ты видела виселицу на Гревской площади – она приготовлена для тебя. Выбирай между мной и ею!

Она с ужасе глядела на него, пока он говорил, и наконец страх сменился презрением.

- Я боюсь ее меньше, чем тебя! – наконец выкрикнула она с ненавистью.

- Жестокая! – произнес священник с болью – Но если так… я возьму то, чего хотел – раз ты уже решила свою судьбу.

Он так и не отпустил ее руки, и теперь резко привлек цыганку к себе, второй рукой словно железным обручем обхватывая ее талию. Она в испуге забилась, окончательно убедившись, что это вовсе не призрак, как ей казалось ранее, ибо призрак не может быть столь силен.

- Я люблю тебя – обожгло ее кожу дыхание Фролло, и жесткие губы впились в шею молодой девушки. Она вскрикнула и снова стала вырываться, но он крепко держал ее, покрывая поцелуями обнаженные плечи, прижимая к себе так, что ей было нечем дышать.

Расправившись с ее корсажем, священник обнажил нежную грудь, и жадно припал к ней, кусая девственные соски цыганки, теребя языком порозовевшую кожу, вынуждая девушку стонать и извиваться в его руках. Для него это было столь же ново, как для нее, но, приблизившийся к порогу безумия в своей страсти, он инстинктивно находил верные пути, подчиняя себе свою жертву окончательно. Он сжимал ее в объятиях, он весь горел, он едва сдерживался. Наконец он обладал тем, чего так исступленно желал, и это, казалось, окончательно лишило его разума.

Священник швырнул цыганку на землю, сорвал с себя сутану, под которой открылась испещренная глубокими порезами грудь, и, опустившись, прижался бледной кожей к смуглой коже девушки. Он завел ее руки наверх, с поистине нечеловеческой силой сжимая одной рукой запястья. Другой рукой он освобождал ее от платья,   жадно касаясь ее тела тонкими пальцами. Она то пыталась вырваться, то стонала, прижимаясь к нему, доводя его до исступления своими криками.

Фролло наконец обнажил ее стройные ноги, освободил свою плоть, и тут она, кажется поняла, что должно сейчас произойти.

- Пожалуйста… - прошептала она из последних сил – но он не мог уже остановиться, даже если бы ее призыв и дошел до его затуманенного сознания. Он застыл на секунду.

- Я не хотел, чтобы это случилось так – выпалил архидьякон, задыхаясь – но ты не оставила мне выбора - и резким толчком вошел в нее, преодолевая преграду и заставляя ее закричать и выгнуться от боли. Слезы брызнули из глаз Эсмеральды, но священник уже начал двигаться внутри нее, вырывая из груди девушки жалобные всхлипы. Он говорил себе, что очень осторожен, что он не причинит ей вреда, заставлял себя двигаться медленно, искренне желая не только взять, но и дать. Он был уже на грани, из последних сил сдерживая себя, не зная, надолго ли его еще хватит. Внезапно цыганка закусила губу и выгнулась, коснувшись его покрытой испариной груди затвердевшими сосками. Он зашипел от прокатившейся по телу волны возбуждения и сдавленно застонал, прижимаясь к ней, продолжая ритмично двигать бедрами, постепенно ускоряя темп. Его темные с проседью волосы растрепались, пот крупными каплями блестел на челе, лихорадочно горевшими глазами он всматривался в лицо девушки, с точностью гениального зодчего определяя, что она чувствует и чего хочет. Он не отпускал ее запястий, которые прижимал к земле, хотя она похоже не противилась, смирившись со своей участью. И когда он осознал, что более не может сдерживать себя, цыганка задрожала под ним, выгибаясь, и прижалась к нему всем телом, заставляя его громко застонать в туманящем сознание наслаждении, которого ни она, ни он еще не испытывали.

Архидьякон лежал некоторое время, приходя в себя, пытаясь осознать то, что он только что совершил. Ветер холодил его разгоряченную кожу, цыганка под ним лежала не двигаясь, и внезапно слезы хлынули из глаз всегда сдержанного священника. Он содрогался в рыданиях, оплакивая их жестокую судьбу, ее загубленную жизнь, свой рассудок, и более всего -  свое окончательное падение. Фролло не мог  знать, лишь смутно догадывался, что этой ночью пал не он один.