Tertium non datur

TERTIUM  NON  DATUR*

Они сидели на скамеечке в темном углу под лестницей. Все интернатские называли этот закуток дворницкой, хотя никакой комнатушки там не было, а стояла лишь самодельная колченогая скамейка, возле которой хранились ведра и тряпки для мытья полов.

Мальчишка, лет двенадцати, нежно прижимал рукой к своей груди маленькую головку совсем крохотной девчушки, которая в этом году лишь собиралась стать первоклассницей.

- Меня забирают завтра…, - жалобно прошептала девочка, устремив на него большие карие глаза.

- И меня – завтра, - шмыгнул носом мальчуган и еще крепче прижал к себе ее головку.

Они сидели и молчали. Ночную тишину нарушали лишь какие-то неясные шорохи, да противный скрип полуоторванного ставня, который лениво пошевеливал легкий ветерок.

- Поклянись мне, - тихо, но требовательно сказала девочка, - что ты меня найдешь!

- Клянусь! – так же еле слышно прошептал мальчишка и осторожно, но решительно отвел ее голову от своей груди.

Он достал из нагрудного кармашка рубашки небольшую фотографию. На ней, с несколько напряженными лицами, позировали фотографу он и она. Почти в такой же позе, как и сейчас – прижавшись друг к другу. Только там они застенчиво улыбались в снимающий их объектив.

Из брючного кармана мальчик достал перочинный ножик, сложил фотографию пополам и ловко отделил лезвием обе половинки. Свое изображение он отдал девочке, а тот кусочек, где улыбалась она, положил обратно в нагрудный карманчик…

Они познакомились на роскошном круизном лайнере. Теплоход был французским и назывался «Королева Антуаннета».

Молодой человек был уже довольно известным итальянским модельером и одевался с несколько вызывающей вычурностью. Но, несмотря на то, что отдельные предметы его одежды годились разве для театральной сцены  какого-нибудь мюзикла, весь ансамбль смотрелся ярко, весело и очень современно. Даже длинный шелковый галстук ослепительно-зеленого цвета, с едва заметными желтыми вкраплениями, которым побрезговал бы и бродяга, будь он любителем галстуков, выгодно оттенял шелк бледно-желтой сорочки. И каким-то невероятным образом лишь подчеркивал элегантность просторного пиджака, густого золотисто-горчичного цвета, с блестящими металлическими пуговицами.

На ней было длинное, до щиколоток, платье нежного салатового цвета с глубоким вырезом на спине, достигающим, ровно допустимого нескромным взглядам, места. Слегка искусственно встрепанные волосы с непокорным локоном возле ушка и почти полное отсутствие украшений и макияжа. Лишь крохотные золотые сережки с брильянтиками, и круглый медальончик белого золота на изящной цепочки такого же металла. Ее облик мог поставить в тупик любого исследователя, задумавшего угадать род деятельности или профессию девушки.

Между тем, девушка была голливудской актрисой – талантливой, но не первой звездной величины, поскольку играла роли второго плана. Увы, киношные законы жестоки и незыблемы – главные роли доставались прошедшим через постели режиссеров. Она же была строга и целомудренна.

Если же сказать о внешности обоих  в целом, то коротко и в точку будет – симпатяги.

Дискотека гремела  слащавой песенкой Рикки Мартина, искрилась круговертью цветовой гаммы и всполохами лазерных лучей.

Она сидела на высоком стуле возле барной стойки, не спеша тянула соломинкой коктейль из высокого стакана тонкого стекла и смотрела не на танцующих, а на картину какого-то постимпрессиониста, висящую на стене рядом. Больше за стойкой никого не было.

- Вы не танцуете? – живые серые глаза незнакомца смотрели внимательно и с легкой смешинкой.

И внезапно ее пронзило будто разрядом шаровой молнии, прокатившейся клубком внутри всего тела и взорвавшейся в голове. Машинально отметив экстравагантный вид мужчины, она молча всматривалась в эти глаза, даже не пытаясь что-то говорить.

- Я тоже не танцую, - он по-своему расценил ее молчание, - зато я знаю чудное местечко на пятой палубе, где мы можем что-нибудь выпить и просто поболтать.

По-прежнему, не говоря ни слова, она протянула ему руку и пошла следом, хотя терпеть не могла ходить с кем-либо, держась за руки.

Пятая палуба была последней, а чудное местечко оказалось ресторанчиком под открытым небом, в котором обитали лишь тени молчаливых подтянутых официантов. И пепельно-звездный небесный шатер, отражавшийся в переменчивых валах спокойного океана. Это было безумно красиво.

За столиком она тоже молчала и лишь смотрела ему в глаза. А он все говорил, говорил и говорил…

Она отдалась ему этой же ночью. И любила его страстно и пылко, несмотря на полное отсутствие опыта. Он был настоящим мужчиной и ничего не сказал, обнаружив, что она девственна. Лишь встал на колени и долго целовал ее пальцы…

Они любили друг друга четыре дня, не расставаясь ни на секунду. А на пятый день он сделал ей предложение.

- Знаешь что, - сказал он серьезно и торжественно, - или мы поженимся в ближайшем же порту, или я умру. Tertium non datur!

- Переведи, - воскликнула она, смеясь,   - я совсем не знаю итальянского.

- Это латынь, - он улыбнулся в ответ, - и означает «Третьего не дано! ».

- Я согласна! – она впервые ощущала прикосновение настоящего счастья.

- Тогда обменяемся обручальными кольцами.

- Но у нас их нет!

- Я отдаю вместо кольца – самое дорогое, что у меня есть.

Он снял со своей шеи цепочку со старинным серебряным медальоном, с изображением шестиконечного мальтийского креста на крышке и бережно повесил на ее шею. Она заметила, что он действительно с ним никогда не расставался, даже когда любил ее.

Она достала из шкатулки свой круглый медальончик белого золота и протянула ему.

- Вот, - тихо произнесла она, - а, это самое дорогое, что есть у меня. Только давай до свадьбы не будем в них заглядывать, хорошо?

Он молча кивнул головой…

А на шестой день он исчез. Поиски не принесли никаких результатов. Версия была лишь одна – молодой человек случайно оказался за бортом.

- Мы дали радио всем судам, находящимся в этом районе, - сказал капитан, - но это океан, мадемуазель…

И он коснулся двумя сложенными прямыми пальцами блестящего козырька своей фуражки и слегка наклонил голову, в знак того, что разделяет ее чувства.

В своей каюте она бросилась ничком на кровать и обняла руками подушку, сотрясаясь в рыданиях. Рука наткнулась на что-то, хрустнувшее от прикосновения.

Это был большой белый конверт. Трясущимися пальцами она выхватила из конверта листок бумаги – слезы мешали прочесть написанное.   Подушка послужила носовым платком, и она жадно впилась в листок глазами. Язык был незнакомым, и лишь через некоторое время она поняла, что письмо было написано по-русски. Когда-то давным-давно на далекой, уже забытой родине, ее научил читать старший братик. Почерк был неровным и скачущим.

«Любимая, прости, если сможешь. - Медленно читала она, и мутная пелена вновь застилала ей глаза. – Я не удержался  и заглянул в твой медальон. Наверное,   меня направила рука Господня. И понял ужасное. Я – твой родной брат. Мы родились в России, лишились родителей (они погибли в один день от случайного взрыва) и воспитывались в одном интернате. Жестокий закон позволил нас разлучить. Меня усыновили в Италию. Ты уехала с приемными родителями в Америку. Я всю жизнь тебя искал, как и обещал. Но наши новые родители полностью переписали нам биографию, и это оказалось почти  невозможно. Почти… Я все-таки тебя нашел. Прости за все – если бы я мог хотя бы подозревать… Прости. Себя я не прощаю, как не простит меня и Бог. Прощай. Когда ты будешь это читать, мое тело уже будет покоиться на дне океана. И все-таки я был счастлив – прости и за это. Возвращаю тебе твой медальон. ».

Непослушными пальцами она вытащила медальон из конверта и раскрыла его створки. С пожелтевшей от времени бумаги на нее смотрело  родное мальчишеское лицо со знакомыми до боли глазами. Она открыла его массивный медальон, который теперь постоянно находился на ее шее…

Да. Это была она. Девчушка с застенчивой улыбкой, доверчиво склонившая головку на грудь старшего брата. Длинные ухоженные ногти впились в ладони, ломаясь и крошась, но боли она не чувствовала…

Несколько минут она сидела молча, бессильно опустив плечи и голову. Затем выпрямилась, глаза ее были сухи, а губы сжаты.

- Tertium non datur!

Она сбросила с себя его любимое платье, которое было на ней в первый день их знакомства. Его… И надела строгий брючный костюм черного цвета. Еще немного посидела на кровати, как бы собираясь с силами…

В открытый иллюминатор ворвался знакомый соленый запах. Они любили друг друга всегда при распахнутом настежь иллюминаторе. Любили…

Круглый проем был очень узким. Бедра прошли с трудом. Но раз прошли бедра – пройдут и плечи, решила она, всегда гордившаяся своей фигурой 80-61-82, голливудского стандарта. Вот и все. Лишь руки еще цеплялись за округлую твердь иллюминатора. Она посмотрела вниз. С высоты тридцатиэтажного дома океан казался совсем нестрашным. Знакомое пепельно-звездное отражение лениво перекачивалось на его волнах.

- Я иду к тебе, любимый, - хотела крикнуть она, но губы лишь шевельнулись сжатой неровной полоской…

Океан принял жертву равнодушным всплеском и продолжал безучастно гнать свои бесконечные валы с качающимся отражением несчетных звезд куда-то к горизонту.