Виктория

Здравствуй, дружище Влад!

Во Владике по – прежнему жара, несмотря на сентябрь, ярчайшее солнце, плюс тридцать. Девчонки  в мини - юбках вышагивают, покачивая грудями без всяких лифчиков. Тут так много высоких, стройных девушек с большой, упругой грудью: анемичные барышни Петербурга рядом не лежали. Откуда там может быть такое богатство? У большинства – лягушачья кровь. Титьки на болоте – не растут. Петр окно прорубил в дельте Невы, а у нас теперь – гайморит с люмбаго.

А как во Владике девчонки сидят в автобусах, маршрутках, троллейбусах… Раздвинув коленки так, что видны трусишки. Я то поначалу думал, что это для того, чтобы завлечь нашего брата. Но потом разговорился с одной такой барышней в трамвае, а трусики у нее, Влад, были прозрачные, по краям белые кружавчики, и просвечивают рыжие кудряшки на лобке. Оказалось, что при такой жарище и влажности настолько парко киске и бедрам, что девицы поневоле раздвигают ноги – для проветривания. Ну, а старшее поколение терпит.

Впрочем, ты ведь помнишь, какие здесь красавицы. Тут произошло такое крутое смешение кровей: ссыльные поляки, немцы, русские, украинцы породнились с корейцами, китайцами, японцами. Вот такой коктейль. Край отчаянных каторжников, моряков, охотников и искателей приключений. Когда я тебе писал отсюда письма, расхваливая местных барышень, небось, подумал, что у Егорыча к полтиннику наступил климакс. А когда сам приехал и увидел здешних красоток, мы тебя едва удерживали в машине, когда ты высовывался по пояс в окно, чтобы сфотографировать их.

Иной раз мне кажется, что я на съемках в Голливуде. Идешь по тротуару, сквозь листву деревьев светит синейшее море, за ним – сопки островов плавятся в солнечном мареве. А навстречу – красавицы одна другой краше. Четыре красотки идут прямо на тебя, с длиннющими ногами, в полупрозрачных платьях, соски прорываются сквозь тонкую материю. К тому же трусики они тут носят – из тех бесстыжих моделей, у которых только ниточка теряется среди смуглых ягодиц. Встанешь посреди тротуара, будто молнией тебя шарахнуло; только дыхание переведешь, а тут сзади еще четыре: да лучше, чем те, что шли навстречу. Вчера я шагал по Светлановской улице, впереди шла девушка из тех, про которых мужики говорят – карманный линкор. Ростика небольшого, но с такой роскошной попкой, такой тонкой талией и при этом - с третьим номером бюста. Ни трусиков, ни лифчика на ней не было. А блузка, юбка кружевные. Я шел за ней метров сто, все любовался на лиру зада. Потом, присмотревшись, понял, что нижняя юбка у нее просто задралась к талии. Сказал ей об этом. Она, ничуть не смутившись, попросила:

- Одерните, пожалуйста.

И я, подняв подол, одернул нижнюю юбку, испытывая сильнейшее желание тут же на улице расцеловать эту атласную, смуглую попку. Вручил  визитку в надежде, что позвонит. Не позвонила. Тут это, кстати, характернейшая черта барышень: пригласишь, накроешь стол, свечи, шампанское, тосты, комплименты. Проведешь с ней великолепнейшую ночь, выложишься до предела, исцелуешь всю с ног до головы. Поутру дашь визитку. И будешь ждать звонка. А его – не будет!

Приключилась со мною на днях всегдашняя повесть – печальнее некуда: внезапно кончились деньги. Я обнаружил это субботним утром. Вчера еще были, а сегодня – остался с гулькин нос. Зато материал, причем – крепкий, едкий я на сайт в пятницу отослал. Писал под шатром кафешки, под гвалт пьяниц, под стук трамвайных колес. Позавчера в кафе привели группу детей, как это принято говорить - с проблемами развития. Одна девочка – даун лет двенадцати все кокетничала с соседом Вовой. И не заметила, что измазала все лицо кремом пирожного. Мальчик строго сказал ей:

- Минеева, утри е…ло, ведь мы же интеллегентнейшие люди!

Из здания военного суда, где уже второй месяц идет душу выматывающий процесс меня  вытурил с матюгами председатель суда генерал Медведев. Кафешка, где я обосновал свой КП, как раз напротив выхода из суда. Поэтому всё было у меня под контролем. Едва выйдут из суда измотанные адвокаты – я им раз и диктофон под нос. Несколько раз на мой стол нагадили воробьи. За соседними столиками шумят подгулявшие братки. Зато здесь нет генералов.

Вчера за мой столик присел парнишечка. Очень старался делать вид, что его не интересует, что я там пишу. Пил пиво, курил. А сам всё косил глаза. Какая каинова печать стоит на всех этих сукиных детях ФСБ. А я пил рюмка за рюмкой коньяк, дымил трубкой. Ну, прям папа Хем. Строчил в блокноте. И сказал парнишечке, наверно – сержанту:

- Смотри, глаза вывихнешь, новых тебе в конторе не вставят. А уволят. Пойдешь служить вахтером. На, смотри, мне не жалко. Все равно через пятнадцать минут это будет в Интернете!

Сержантик допил пиво, сделал вид, что не расслышал. В интернет – кафе вместо него появился другой «топтун». А этот потом вел меня до самого дома. Шел по другой стороне улицы, натянув бейсболку на глаза. Бездари. Навстречу мне шли четверо урок. Стрижки под ноль, наколки на руках, походочка. Попросили:

- Батя, дай закурить!

Я, конечно же, напрягся. Классический случай: дай закурить. Нету – трубой по голове. И концы в воду. Хулиганка. После того, как меня июльским вечером отметелили четверо мужиков у памятника партизанам Приморья, рожа была такая, что моя любовница Галина Ивановна штукатурила ее три недели. Надо же было каждый день ходить в суд, клепать репортажи. Правда, закурить те мужики не просили, а заорали, выскочив из кустов:

- Предъявите документы! Милиция!

Едва я залез в карман за паспортом, как полетел на землю от подсечки. Когда они закончили месить меня ногами, спросили:

- Знаешь, за что?

- Знаю, - ответил я.

А что я еще мог ответить? Потом стороной узнал, что эти четверо были из военной контрразведки, и готовы встретиться, чтобы вернуть диктофон и очки. Я в редакцию об этом не сообщал, – иначе отозвали бы из Владика.

- А трубку будете курить, мужики? – спросил я урок.

- О, - оживились они, - вот это тема! Давай дмухнем.

И мы закурили трубку мира. При этом урки пришли в полный восторг от моего любимого табачка «Кэптен Блэк шерри».

- Ты, батя, нормальный мужик! Может у тебя и выпить есть?

Дал я им на пол - литру, закуску; они сбегали, принесли самую дешевую водку из Беслана, колбасы, хлеба, банку килек в томате. Сдачу  отдали до копейки. Топтун томился в сквере напротив. А мы, присев на лавочку, употребили. Было у меня сильнейшее искушение сказать уркам, чтобы они отбуцкали его – сдержался. Всех фээсбешников не отбуцкаешь.

Так вот о ревизии кошелька: осмотр показал, что после лукуллова пира с урками осталось около четырехсот рублей. А до конца месяца – еще ого-го. И лишь первого числа я вновь стану Крезом. Три тысячи рублей на десять дней во Владивостоке – громадная сумма. Но как дотянуть до начала следующего месяца? Надо ехать добывать хлеб насущный.

Солнце заливало ярчайшим светом сопки за окном. На огородике притулившемся на самом краю оврага старуха – кореянка копала картофан. Золотая приморская осень. В лес надо ехать, за грибами, а потом на море. Чтобы я возле моря да голодным остался? Так – что там в холодильнике? Ого, – шмат сала, засоленный с чесноком, две луковицы, а в хлебнице –полбуханки черняшки. А что в заначке за холодильником? Батюшки, какой я все же запасливый хомяк! Там же пол - литра родимой, разбодяженой все в том же Беслане. Стояла бы в холодильнике – пала жертвою моих низменных страстей. Родимая была настояна на красном перце, чесноке, сельдерее, укропе и кинзе. Настойка «Аквариум». Римлянки увенчивали любовников, ублаживших их до изнеможения, венком из сельдерея. А не из лаврушки! Та была для пиитов.

Троллейбус довез до ботанического сада. Лазейку в заборе я знал, как собственный карман. Именно сюда мы в первый раз приехали с Галиной Ивановной. Ей пятьдесят два, блондинка,   у неё глубокий, грудной голос, и поет она так, что у меня щемит сердце. Мы познакомились на дне рождения её подруги: спели вместе песню, и поняли - родные души.

В наш первый сюда приезд я постелил одеяло под могучим кедром, развел костерок, зажарил шашлык, мы пили шампанское и водку. А потом я любил ее. Она, бедняжка пост советская, стеснялась стонать или говорить, что у нее наступил оргазм, только показывала пальцы: три, четыре… В разгар нашей любовной схватки мне на задницу упала какая-то глюковина, испугав до полного охренения. Белка, сердито стрекотала, сидя на ветке кедра. Уронила шишку, бедняга. Теперь она стоит у Галки на холодильнике. Надо не забыть вылущить орешки да посадить у себя на фазенде кедр – на память. А пока на память красуется здоровый синяк.

В кедровнике на склоне высоченной сопки лежали и прели мощные стволы, на которых я срезал грамм пятьсот вёшенок. Вот тебе и жарёха! Перевалил через вершину сопки у дубка всего увешанного разноцветными ленточками, тряпочками, бусинками. Видеть, какой-то местный тотем. А вот чей? Корейский, китайский, японский? Бог весть … С вершины сопки открывались другие вершины – еще выше, чем та, на которой я стоял. За спиной поднималась громада моря с разбросанными на ней островами. Волшебный здесь край.

В распадке, у небольшой прозрачной речушки, перекатывающейся по гальке, я развел свой костёр. Речка так напоминала те, что текут в Карпатах, где прошло мое пионерское детство. Мы с другом Тарасиком в тихий час смывались из спальни, и кололи под камнями лупоглазых бычков вилками, привязанными на палки. Потом жарили рыбешку над углями - вкуснее я в жизни не едал.

В углях пеклась картошка, солнце светило сквозь стволы деревьев, в контровом свете горели пурпуром листья кленов. Водка обожгла горло, эх, хороша, зараза! Струился синий дым трубки. Она тихонько побулькивала. Несколько раз прибегал бурундук, – я замирал, он с любопытством смотрел на меня, забравшись на валёжину. Стоило шевельнуться, он мчался прочь. Я ему оставил кусок хлеба, когда уходил.

В старом, высохшем русле речки из под раскидистого куста папоротника почти из под ног взлетел с треском крыльев вальдшнеп, напугав до сердцебиения. Он помчался над рекой, сверкая на солнце благородной бронзой крыльев. Эх, в Питере друзья уже вовсю на охоту ездят, небось, и по вальдшнепишкам уже не раз пропуделяли. Да, затянулась моя командировка на Дальний Восток, затянулась… И неизвестно когда и чем кончится. Не зря же еще месяц назад прокурор Орехов говорил мне:

- Плохо выглядите …. Не доживёте вы, Виктор Егорович здесь до конца процесса. Не доживёте.

Мне и самому часто кажется, что не дотянуть мне до конца этого судебного процесса. Давление скачет, сердце колотится, гудит затылок. И порой такая тоска нахлынет, что не унять ее ни водкой, ни ночами с молоденькими барышнями. Знаешь, Влад, после развода с женой, с которой я прожил двадцать четыре года и два дня, никак не может зажить разорванное пополам сердцем. Развелись то совсем недавно – в апреле. И я всё пытаюсь доказать, какой я замечательный мужик, какой неукротимый мачо. Только вот кому…

Галина Ивановна всё  просит – оставайся со мной, любимый. Но как мне остаться? В далёком поселке Новый Свет под Питером мама ждёт, все глаза просмотрела. Ольга Николаевна тоскует в Питере. А ведь Олюшка спасала меня от отчаяния в самые чёрные дни. И маму мою она навещает, а не дети мои. Батяня лежит под могильным холмиком на сельском погосте. Он в конце марта 2000-го года умер, хорошо, что не дожил до нашего с Лизкой развода.

Выпил я от этих грустных мыслей водки, хватил прямо из горла. Известная утешительница …

На дороге к морю стоял киоск, и я не устояв, купил две бутылки «Сибирской короны». Из холодильника. Хотел донести до пляжа, но как любил говаривать мой батя Егор – зарекался воробей навоз не клевать. Бутылку выпил в два присеста, не дойдя до берега. Эх, гуляй рванина! Ты не замечал, дружище, что когда нам было по восемнадцать лет бутылки пива были больше? Пьешь ее, пьешь чуть не полчаса, а теперь – в три секунды, в два глотка.

На море был штиль, прозрачная волна тихохонько накатывала на берег, усыпанный створками устриц. Здесь  устрицы и мидии, Влад, в море повсюду. Даже на городском пляже нырнешь, а на дне колышутся длинные – метра по четыре плети морской капусты, камни облеплены крупными – сантиметров по десять, не то, что на Черном море мидиями. А устрицы устилают дно сплошным ковром. Здесь они, так же как и мидии, больны гигантизмом, это тебе не французские недомерки. Тут я устрицы вскрываю с помощью зубила. Приходится таскать с собой в рюкзаке. В городской черте все эти морские деликатесы, конечно же, пропитаны всяческой дрянью, а вот за городом – чистые и вкусноты необыкновенной. Только вот потом проблема встаёт – спермотоксикоз наступает силищи необыкновенной!    

Набил я целый мешок килограмм на пять устрицами и мидиями, нанырялся до одури. Пришлось даже применять солдатскую смекалку, запоминай, вдруг пригодится. Хотя тебе в сытой Норвегии вряд ли придется нырять за мидиями. Пойдешь в магазин и купишь. А все же – намотай на ус. Жизнь –длинная и с выкрутасами. Берешь две пустых пластиковых бутыли по два литра, плотно закрываешь пробками, к ним привязываешь мешок из материи. Вот тебе и плотик. Ныряешь, отковыриваешь мидии колышком для палатки, выныриваешь и бросаешь добычу в мешок. А еще я выволок длиннющую плеть морской капусты. Я ее потом шинкую, отвариваю, и мариную с чесноком и специями. С собой у меня была небольшая плоская кастрюлька, которую я нашел на свалке, и очистил от грязи. В ней то я и приспособился варить мидии. Сушняк я заранее наломал в лесу. На полотенце накрыл «полянку», любо дорого поглядеть: тут тебе и устрицы, сбрызнутые лимонным соком, и перламутровые створки мидий, с ярко – оранжевым мясом. Фиолетовые луковицы, розовые пластины порезанного сальца, ноздрястый, коричневый ржаной хлеб. Да еще светится на солнце малахитом «Аквариум», в котором вместо золотой рыбки плавает огненно-красный стручок перца. Из горлышка открытой «Сибирской короны» торчат кружева невинно- белой пенки. Натюрморт, малые голландцы, Эрмитаж!

Рядом отдыхала компания школьников, наверное, десятиклассников, во главе со строгой училкой. Училка попрощалась с «детьми», велела вести себя хорошо, и заспешила к троллейбусу. Детишки тут же достали сигареты, над их головами заструился сизый дымок. Три девчонки и двое их ухажеров подсели ко мне, привлеченные запахом трубочного табака. Стали расспрашивать о том, чем живет Петербург, как работают журналисты. Я, конечно, распустил павлиний хвост. Обращался к девочкам, как обычно обращаюсь – «сударыня». Они млели. Одна стройненькая блондиночка легла рядом со мной на песок, прислонившись ко мне. Её мальчик уснул, положив голову на её колени. Сквозь широкую пройму её майки была видна юная грудь, чуть прикрытая лифчиком. Это прикосновение молодого тела, запах ее кожи, волос так возбудили меня, что я решил на оставшиеся 300 рублей вызвать домой путану.

Денег на угощение путаны у меня не было, хватило только на бутылку «Балтики № 3». Меня сжигала лихорадка желания. Мидии, устрицы, водка, ласковое сентябрьское солнце, море. Позвонил в фирму «Незнакомка» - дали слово, что выполнят заказ за полчаса. Наконец, здоровенный амбал – водитель ввел в комнату пять барышень. Две были страшненькими. Две – так себе. А вот пятая, Влад, была чудо как хороша. Настоящая красавица, высокая, эффектная блондинка с уложенными волосами, макияжем, в стильной юбке со смелым разрезом, ослепительно белой блузке. Я взял ее за руку:

- Сударыня, выбираю вас.

Она улыбнулась:

- Я знала, что вы выберете меня. Обожаю мужчин, которые курят трубку.

- Не могу я больше ходить по этим сучьим лестницам, - ударилась в истерику самая страшненькая из путан – худая и носатая. – Уже ноги гудят!

Моя избранницу звали Виктория. По крайней мере, так она себя назвала. Сказала, что по профессии – нейрохирург, у нее второе высшее образование. Она и производила впечатление явной интеллектуалки. Язык у меня, конечно, зачесался спросить, что же её привело в путаны, но сдержался.

Наступил самый волнующий момент, когда я стал расстегивать её блузку. Причем, когда я выбирал Викторию, мне показалось, что грудь у неё маленькая. Но вот расстегнул одну пуговичку, вторую, медленно стал целовать уши, шею, и, наконец, увидел основание грудей. И о, чудо, грудь – оказалась пышной, с так волнующей меня ложбинкой. Тут  меня от волнения потянуло писать. Когда я вернулся, она уже лежала в маленькой комнате на кровати, свеча была зажжена, из магнитофона лилась мелодия «Энигмы». Я скользнул под одеяло, прижался к её стройному, горячему телу. Стал жадно целовать крупные соски, она ласкала рукой моего малыша. Как раз в эти дни я читал книгу «Исповедь гейши», а там так много говорилось о том, как пленительны в таких ситуациях медленные поцелуи. Поэтому я стал медленно – медленно целовать пальцы на её ногах. Она стала стонать, пыталась отдернуть ноги. Мои губы заскользили по гладкой коже к коленям, потом к бёдрам, и она раскрылась навстречу мне, как прекрасный цветок. Положила руки мне на затылок, сама увлекла мои губы к лобку. Он был гладенько выбрит, оставлена только узенькая полосочка волос, словно стрелка, указывающая путь к заветной расщелине. Лобок у неё был небольшой, но губы крупные, спелые. Идеальные для такого эротомана, как я. К ним и припал, втягивая в рот, выпуская и снова втягивая. Она хрипло стонала, закидывала ноги мне на спину, потом поднимала их вертикально вверх, разводила широко в сторону. И раз за разом её тело сотрясали сильнейшие оргазмы. Когда раздался звонок в дверь, я был ошеломлен, – неужели уже прошел час? Взглянул на часы – да, черт побери! Я даже не успел вставить малыша, настолько увлекся её благоухающим лоном.

Прощаясь, она оставила свой домашний телефон. Причем, дала сама. Я не просил. Два раза я звонил, никто не снимал трубку, что немудрено при такой профессии.

На мидиях и морской капусте я дотянул до начала октября, и снова стал Крезом. И снова деньги стали таять как снег. А в судебном заседании объявили перерыв на две недели. Эксперты взялись за исследование фонограмм телефонных переговоров подсудимого. Лететь в Питер я не рискнул, уж слишком тяжело перенес акклиматизацию в этом тропическом климате.

В один из солнечных октябрьских вечеров мне позвонила Наташа, я тебе писал о встрече с ней. Ей всего двадцать пять лет, похожа на китаянку, – но очень изысканную: смуглая кожа, черные как вороново крыло волосы, глаза – как черносливины, но чуть раскосые. Губы полные, яркие даже без помады. При этом стать русская – рослая, с великолепной фигурой и упругой грудью четвертого номера. Она работает официанткой в приморском кафе. До этого ездила на заработки в Китай, говорит, что служила там официанткой. Но я подозреваю, что и проституткой тоже. За нарушение пограничных правил схлопотала два года условно. Мы договорились встретиться у приморского фонтана на бульваре. Наташа пришла с подругой Танечкой. Такая пухленькая, сдобная блондинка. И у этой была пышная грудь. О, сладкий, сладкий Владивосток! Мы пошли в кафе у моря, пили там водку и пиво, вкусы тут у барышень простые. Дышали теплом моря. Танцевали. Потом поехали ко мне, и я уже предвкушал, как буду целовать пышную, упругую Наташину грудь. И наши языки будут встречаться на сосках. Так было в нашу первую ночь. Со мной такое было в первый раз в жизни, только в порнофильмах доводилось видеть.

Но именно в этот вечер хозяева квартиры, которую я снимал, опять работали, устанавливая новую металлическую дверь. Они возились с ней бесконечно. Я ходил с двумя красотками по улицам, ужасаясь, что они вот – вот уйдут. Рассказывал байки, изображал сценки, в которых играл в студенческом театре. Лишь бы не ушли! Опять мы сидели в кафе, пили осточертевшее пиво. Естественно, что захотели в туалет. Но он в кафе был уже закрыт. О, жлобский, жлобский Владивосток! Мы поднимались по лестнице моего дома, обе девочки еле шли по ступенькам и шептали мне:

- Сейчас мы уписаемся!

Я тоже еле шел. Представь себе Влад, мою злобу, когда на площадке пятого этажа мы услышали, что эти идиоты до сих пор топчутся у двери, утепляя её. Они утепляли дверь ещё два часа, а я всё это время опять заговаривал девчонкам зубы на скамейке во дворе. Писать нам пришлось по очереди за кустом. Наконец я вконец озверел и почти вышиб двух этих мудаков, сказав, что мне срочно нужно расшифровывать очень некачественную диктофонную запись, а они мне стуком молотков не дадут этого сделать.

Быстренько накрыл стол, наметал закуски, разлил по рюмкам водку, снова стал травить свои бесконечные байки, и тут заметил, что моя милая Наташа уснула прямо в кресле. Я нежно уложил её на диване в большой комнате, остался с Танюшей, у которой сна не было ни в одном глазу. Она слушала меня, почти не моргая, приоткрыв рот. И я рассказывал истории, к тому же пикантные, и думал, – как было бы хорошо сейчас, пока Наталья крепко спит, трахнуть эту молоденькую девочку, стиснуть её крупные груди, ворваться нахальным малышом в ее узкую киску. Таня приняла душ и ушла ложиться в маленькую комнату. Я пришел пожелать ей спокойной ночи, поцеловал шею, погладил груди. Она прильнула ко мне. Не знаю, что  меня остановило. На диване спала моя Наташенька, и я знал, что сейчас все будет, а что ждёт с этой почти незнакомой девочкой?

Я, торопясь, убрал со стола, принял душ, щедро намылив малыша, приговаривая:

- Сейчас всё будет, сейчас.

И тут в прихожей грянул как гром звонок. Неужели это хозяева проследили, что я привел барышень? Ну, тогда сейчас будет полный бемс, они строго настрого предупреждали, что вернут деньги и прервут договор, если я буду водить девиц. На часах была полночь. Я за сорок пять секунд - с быстротой новобранца оделся.

- Кто там?

- Это Ника, - ответил нежный голос.

За дверью стояла она: в длинном черном кожаном пальто, в вечернем платье с низким декольте, открывающем грудь почти до сосков. Она попыталась шагнуть в квартиру, но я не отодвинулся.

- Ты не один?

- Увы…

- Она хорошенькая?

- Они обе хорошенькие…

- Одобряю, - понимающе усмехнулась она, и закурила длинную сигарету. – Я, собственно, на минутку, шла домой, решила заглянуть. Ты не выручишь? Мне нужно совсем немного – триста рублей. А завтра приходи ко мне ужинать, поговорим не спеша, ты мне понравился. Нежностью. Запиши  адрес.

Она жила в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я вынес последние пятьсот рублей. Она нежно поцеловала меня в губы, прижалась упругой грудью. Пахнуло дурманом хороших духов.

Наташу я разбудил градом поцелуев, она не сразу проснулась, поначалу что-то сонно пробормотала, но её  лоно ждало меня. Утром я проснулся донельзя счастливым: рядом мерно дышала Наталья, её смуглое плечо было таких нежных очертаний, что у меня захватило дыхание.

Днем я одолжил денег у знакомого адвоката, купил две бутылки шампанского, три красных розы. С бьющимся сердцем нажал на кнопку звонка. Дверь открыла лохматая тетка лет шестидесяти.

- Никакая Виктория тут не живет!

Денег на маршрутку у меня не было, поэтому к Галине Ивановне я добирался пешком, топая по длиннейшему тягуну, тянущемуся вверх на сопку. И счастливая Галя поутру сказала:

- Ну, Егорыч, ты и зверюга. Искусал всю, хорошо, что на пляж теперь уже не пойдешь.

Спустя несколько дней я вернулся домой поздним вечером, вымотанный донельзя. Очередное заседание суда длилось восемь часов. Прокурор вызвал семь свидетелей, в том числе одного адмирала – все они лили воду на мельницу обвинения. Оба адвоката в этот раз не поскупились на комментарии. Даже прокурор снизошел до того, что наговорил в диктофон несколько фраз. Интернет кафе закрывалось в девять часов вечера, и дежурная – нервная тетка стояла у меня за спиной, и нудила: мы закрываемся, мы закрываемся. У меня задрожали пальцы, заломило затылок, молотком застучало сердце. Не хватало хлесткой фразы в конце репортажа, ох как не хватало. Но уже ушло время. Дед лайн. Линия смерти, как мы, журналюги говорим. И я отправил материал, прекрасно понимая, что без этой фразы он будет пресным. В кафешке напротив здания суда успел выпить сто грамм коньяка. Чуть полегчало. Дома рухнул на диван и включил телевизор. Шли новости. Диктор скороговоркой сообщил, что во Владивостоке произошло очередное убийство девушки по вызову. На весь экран показали лицо убитой. Это была Виктория. Здоровенный бугай, который ее зарезал кухонным ножом, тупо повторял:

- А чего она выпендривалась? Я – психов лечу, в медицинском учусь. Тварь!