ЗнОЙ

“Romeo is bleeding, but nobody can tell

And he sings along with the radio

With a bullet in his chest” *

На деревянном чердаке с душистыми от свисающих трав стропилами, с барабанящими нотками капель по жестяной крыше, зеленой листвой в окне и хрумкающими древоточцами… Тщательно скручиваю душистые пахитоски, разминаю чуть подвяленые стебли табака, цветет он желтым, высыхает в цвет бурых водорослей… пальцы знай себе катают, пока мысли туманятся, выливаясь через носик узорами символов на стекло запотевшее. А до этого, до всех этих жарких полдников, опрокинувшихся в грозу, пока стекло еще было прозрачным, а желание призрачным…

И батистовый сарафан в мелкий цветочек никто не сминал нетерпеливыми руками, осторожнее, в кармашиках семена подсолнуха и тыковок, ты, моя тыковка, моя Золушка без кареты и туфелек, кружевным шарфиком ненадолго заберу у тебя зрение, ускользающее сознание оставлю под ним с поволокой, не пугайся, вернешься со своих берегов, сложатся картинки в калейдоскопе, бережно его буду встряхивать, выцеживать изменения голоса, тасовать оттенки, выстраивать разноцветные слайды твоих путешествий, подарю тебе бесконечную книжку сладострастных билетов, лишь бы…

Иногда смотришь на такого, или он смотрит на тебя, и пуговички выскальзывают из петелек, узелки ленточек, раззмеившись тают и ловкий ветерок помогает избавиться от прильнувших утром тканей, таких ранимых и одиноких, оставленных без содержимого, уже не теплых… Пиццикато пальцев дождя, сделало на несколько тонов темнее привычные краски, много воды, пью твои губы, немного нервно, почти животным ярко вторгаюсь, я прогрессирую в желании, вмуровываю руки в твои до белых костяшек, не замечаешь, бьешься будто об лед рыбка, твоя улыбка падает так м-е-д-л-е-н-н-о.. словно я последний лепесток семицветика из твоего сада, а потом только…

Фыркая и отряхивая мордочки от искрящегося снега, двумя белыми песцами, бегаем и играем, роем норки, игриво покусываем друг друга, любимся без условностей, без обоюдного дефиле, и вот, неудача, я попала в капкан, а ты лижешь мне лапку и носик, дышешь в ушко, немного скулю от боли, снег такой белый, сияющий, а в глазах красные пузыри. Устала, моя малышка, совсем выдохлась, пересохло горлышко, запястья покрываю дышащей тканью, каждому пальчику будет отдельное слово, тебя возвращаю неторопливо с другого берега к нашей пристани в листке кувшинки…

Красивый, кудрявые волосы. Нанизываю твои локоны на свои пальчики. Густой темно-русый, обвивает песочный сандал. Глаза, когда снимаешь очки, беззащитны, как у поверженного викинга, побежденного истомой, потерявшего зоркость и настороженность на моих подушках. Уже не дикарь в бусах, не индеец с перьями в волосах, размахивающий мачете, и даже не орангутанг, повисший в дверях ванной комнаты. Мой медвежонок, немного обтесанный скальпелем языка, с густой и шелковистой шерсткой.

И как в сказке, они вышли из дома под руку, легли на траву в яблоневом саду, и долго смотрели в низкое небо на звезды.

* T. Waits