Алутэ

Отрывок из романа Дыхание Красного Дракона

*****

Направляясь к дому предков, коляска с полуживым лоя Ю-Чженем, прокатилась спящим хатунам Внешнего города, пересекла границу Внутреннего, — ворота Сичжемэнь, и заплутала по широким улицам. Управляющий лошаками сухопарый маньчжур плохо ориентировался в большом городе, ему потребовалось немало усилий, чтобы разыскать нужное место.

До рассвета улицы были пусты, и спросить было не у кого. В долгих поисках, дидьма встретил старика с длинным древком, на конце которого дымился зажженный фитиль. После расспроса уличного фонарщика, следившего за освещением богатых кварталов Внутреннего города, слуге колдая пришлось снова вернуться к воротам и свернуть в проулки Цзяодакоу, где и находился дом Ю-Чженя.

Обнесенное глинобитным забором жилье офицера полка Красного знамени обладало формой четырехугольника. Одноэтажный дом из кирпича имел пять комнат с парадным выходом на юго-восточную сторону. Большой двор был посыпан песком, от него уходила аккуратная дорожка в персиковый сад. На западной стороне двора, возвышался малый флигель из дикого камня. На восточной – большой, из саманного кирпича. На юго-западной раскинулись длинные глинобитные сараи, откуда слегка веяло скотиной и раздавалось похрюкивание.

Остановив лошаков у входных ворот, дидьма прочитал вывешенную табличку. В столь большом и зажиточном доме в проживающих числился лишь один человек — служанка Алутэ. Видимо, сухопарый маньчжур ее и искал. Постучав по воротам, он стал ждать, когда отворят. Вскоре ворота приоткрылись, и в проеме показалось лицо молоденькой девушки. Рассекающий правое ухо, выходящий рваной меткой на бледную щеку шрам невероятно портил ее милые черты.

— Открывай! — измученный долгими поисками, зло провозгласил маньчжур. — Колдай лоя Ю-Чжень прибыл умирать в жилище своих предков. Пришедшим за ним духам смерти некогда ждать, когда ты поторопишься, и он может умереть на пороге.

Недоумение на лице девушки сменилось печалью, она быстро открыла ворота и запустила коляску в обширный дворик дома. Совместными усилиями девушка и воин вытащили Ю-Чженя из двухколесной повозки и занесли во внутренние покои. Пронеся через комнаты в спальню, они уложили его на засланный шелком мягкий войлок, лежавший поверх плетеного из тростника ложа. Бережно и осторожно приподняв голову хозяина, Алутэ подложила под нее подушку-валик.

Пряча слезу, служанка предложила привезшему господина воину отдохнуть в комнате большого флигеля, но тот отказался. Сославшись на то, что на пороге в другой мир колдаю не нужен больше земной дидьма, он поспешил покинуть дом Ю-Чженя, уводя за собой и лошаков с коляской.

Алутэ сняла табличку и закрыла ворота. Зайдя в свою комнату, расположенную в маленьком флигеле, она обмакнула кисть для письма в тушницу и поверх своего имени надписала: «Господин дома колдай Ю-Чжень прибыл в пятнадцатый день первого месяца по лунному календарю, на двадцать пятом году благословенного правления императора Цаньлуна в час тигра».

Когда девушка вывешивала табличку на место, Цзяодакоу уже оживал после ночного сна. Несмотря на раннее время, были слышны крики торговцев, спешащих открывать лавочки Внешнего города, доносились первые звуки каждодневной работы мастеровых. Прячась от нарастающего утреннего шума, словно улитка в раковину, Алутэ притворила ворота и, пройдя через двор, поспешила в дом.

Отпугивая от господина смерть, девушка зажгла три сандаловые палочки и обкурила комнату. Ю-Чжень лежал на спине, как его и положили. По его измученному лицу катились крупные капли пота, но плечи и грудь начинал трясти озноб. Видимо, колдая бросало, то в жар, то в холод. От горячки он бредил, тихо бормоча неразборчивые слова. С усилием ворочая ослабевшее мужское тело, хрупкая Алутэ сняла с него одежду и закутала в двойной тонкий войлок для укрывания. Но этого оказалось мало, Ю-Чженя трясло так, что его зубы скрипели от судорог.

Чтобы хозяин не прикусил себе язык, девушка сунула ему в рот небольшую бобковую палочку. Это помогло, но ненадолго. В бреду Ю-Чжень стал метаться, скидывая войлок. Алутэ попыталась его удержать, но сил рук не хватало, тогда она скинула с себя платье, забралась под войлок и легла прямо на него, придавливая и укрывая умирающего господина своим худеньким телом.

Лишь через долгих полчаса Ю-Чжень снова обмяк, его мускулы расслабились, обильный пот залил лицо, рот раскрылся. Алутэ сползла на бок, убрала палочку и, нежно вытирая рукой пот, со лба господина, задумалась о будущем. Воин-дидьма, в чьи обязанности входило сопровождать колдая, не остался в его доме. В том Алутэ видела дурной знак, опалу господина. Девушка знала, что когда тебя покидают те, кто еще вчера пресмыкался у твоих ног, хорошего не жди…

Алутэ выросла в почтенной маньчжурской семье среднего достатка и до двенадцати лет не знала невзгод. Порхая в яблоневом саду дома родителей, она не интересовалась, что за мир, там за высокой глинобитной стеной двора. Но настало время и этот большой, полный несправедливостей мир сам вторгся в ее наивные девичьи мечты и безжалостно разрушил их. Однажды, в обычное и светлое летнее утро мать Алутэ приказала служанке вывалять прекрасные густые и волнистые волосы дочери в насыпанном у сарая со свиньями песке, надела на нее простенькое платье и вывела за забор, в тот самый мир.

Они долго шли пешком — во Внешний город и обратно. Нос Алутэ забился придорожной пылью. От проезжающих мимо повозок торговцев рыбой, ее и так неприглядное платье впитало запах рыбьих потрохов, полы блестели крупной чешуей. Обычно добрая и ласковая мать в то утро была суровой и жестокой, не давая отдохнуть, она тащила дочь в неизвестность. Не понимая происходящего, Алутэ расплакалась, ее глаза стали красными от слез, на щеках засохли дорожки размытой грязи, но и это мать не остановило.

Обессиленную и уставшую Алутэ мать привела в большой дом и втолкнула в одну из многочисленных комнат. Там сидел худой человек в расписанном жирными утками халате и описывал черты приводимых к нему девочек, чтобы впоследствии более высокие чины сановников империи из них могли выбрать наложниц для императора Поднебесной.

При виде замарашки Алутэ он сморщился, но, приглядевшись, как-то хитро улыбнулся, обмакнул кисть в тушницу и стал писать. Остановившись у колодца на обратном пути, мать умыла ее, причесала и объяснила, что по закону империи все маньчжурские семьи, когда ребенку женского пола исполниться двенадцать лет должны предъявить дочь в Приказ Церемоний, регистрирующий всех красивых девушек. Единственное спасение от почетной обязанности, показать своего ребенка неопрятным и некрасивым.

— Ты меня простишь! Ведь ты не хочешь быть наложницей, Алутэ? — спросила ее мать. Девочка не понимала холодного слова «наложница», но в глазах матери стояли слезы и чтобы их высушить, Алутэ ответила: «Я хочу домой».

Этот эпизод встречи с внешним миром в полудетском сознании не забылся, но дальше потекла прежняя беззаботная жизнь и Алутэ вспоминала его очень редко. Только через четыре года, когда девушке исполнилось шестнадцать и в дом ее родителей пришло предписание с квадратной печатью Приказа Церемоний: явиться Алутэ ко двору императора, она вспомнила хитрую ухмылку тощего писаря в халате с жирными утками и поняла, что старания матери оказались напрасными.

Пока прибывшие за девушкой евнухи вытаскивали ее из родного дома и заталкивали в закрытый от лишних глаз возок, мать валялась у них в ногах, умаляла не забирать единственного ребенка и волочилась за ними, хватая за полы халатов. Истошный, надрывный плач матери, дочь слышала еще долго. Он нередко звучал в ее снах, просыпаясь, она плакала.

Новоприбывшая маньчжурская девушка Алутэ, как это и полагалось, была определена наложницей гуйжень — пятого самого низшего класса рабынь императора. Она жила во дворце среди ста с лишним таких же несчастных девушек, которые Сына Неба и не видели. Они убирали многочисленные помещения Запретного города, мыли посуду, стирали, выращивали шелкопряда, — выполняли любую тяжелую работу.

До исполнения двадцати пяти лет им было запрещено даже написать родителям, за малейшую провинность евнухи их били плетьми. Евнухов для имперского двора набирали только из китайцев, и они с удовольствием вымещали злобу порабощенных на поработителях — маньчжурских красавицах. Кастраты низших разрядов вели жизнь сродни собакам и кусались при любом возможном случае. Если кто-то из наложниц гуйжень не выдерживал жизни при имперском дворе, заболевал от тяжелого труда, издевательств евнухов, и умирал, никаких последствий для скопцов-надзирателей в том не было. Ушедшую в другой мир несчастную девушку заворачивали в саван и увозили хоронить в роскошную гробницу императора, возводимую на восточной стороне от города, в предместье Юй-лин, даже не извещая о том ее отца и мать.

Выбраться из этого императорского ада можно было только поднявшись по ступеням классификации наложниц, из гуйжень стать бинь, фей, гуйфей и если уж очень повезет выбиться в гуангуйфей. Красота Алутэ давала ей такую возможность, наперсницы это чувствовали и всячески старались тому помешать. Однажды ноги Алутэ с изящной маленькой ступней, будто случайно ошпарили кипятком из чана во время стирки императорских одежд, и она долго ходила хромая от боли.

Сама девушка не стремилась покорить драконаподобное божественное сердце императора Поднебесной Цаньлуна, она словно заснула, и, спя наяву, делала то, что прикажут. Спящую красавицу приметил один из евнухов. Подвергнутый кастрации уже в зрелом возрасте, он не потерял влечения к женщине, только со временем оно перешло в желание мучить несчастных наложниц и издаваться над ними.

Выбрав момент, когда Алутэ была одна, евнух напал на нее со спины и стал царапать, разрывая одежду и нанося глубокие шрамы длинными ногтями. Найдя в себе силы, хрупкая измученная девушка вырвалась и ловким ударом головы в его грудь оттолкнула от себя.

Озверев от непокорности, евнух вынул из широкого пояса нож и наотмашь полоснул наложницу по лицу. Правое ухо Алутэ залила кровь, ее словно обожгло. Схватившись за щеку, девушка почувствовала, как от острого лезвия под пальцами разъезжается кожа. Стараясь ее удержать, она выскочила из комнаты, оставляя на шлифованном белом камне полов дворца тонкую алую полоску…

Наказывать виновного и лечить девушку, никто не собирался. Когда страшный шрам, разделивший ее правое ухо и щеку надвое, зажил сам собой, навсегда оставшись на лице Алутэ рваным глубоким рвом с неровными красными краями, ее просто выгнали из дворца. Чтобы не доставлять огорчение божественным глазам императора, богоподобным князьям крови и высших сановникам, уродливых девиц в Закрытом городе не держали.

Вернувшись к родному порогу, Алутэ обнаружила, что у нее нет, ни родителей, ни дома, ни средств для дальнейшего существования. Отец Алутэ умер через пол года после того как евнухи увезли ее во дворец, а мать, не выдержав двойной потери, бросилась в колодец, тот самый у которого умывала дочь от дорожной грязи после посещения чиновника приказа Церемоний. Там где прошло беззаботное девство девушки, по-прежнему цвел яблоневый сад, только звенели в нем счастливые голоса чужих, незнакомых ей детей. Алутэ вычеркнули из таблиц живых и не внесли ее имя в таблицы мертвых. Ей не было больше места, ни в этом, ни в ином мире.

Красавица Алутэ знающая более четырех тысяч иероглифов, имевшая познание в учении Кун-Фу-цзы, перед взором которой юноши теряли разум, а их родители мечтали породниться с ее семьей, стала бездомным, сорванным цветком, — бывшей наложницей императора ставшей ему неугодной. Теперь от этих юношей и их родных девушка не могла рассчитывать даже на простое человеческое сочувствие.

Около месяца Алутэ бродяжничала, кормилась сгнившим товаром у лотков торговцев фруктами. От такой еды и безысходности девушку одолела худоба, от бывшей красоты и округлости тела остались одни глаза, которые словно кошка она жмурила на солнцепеке городского рынка, притуляясь возле тележки торговца яблоками. Их запах напоминал Алутэ детство.

— Пойдем со мной, дочка, — как-то услышала она и, открывая глаза, увидела маленькую старушку в выцветшем платье прислуги.

Алутэ даже не спросила, куда ее хочет отвести старушка, завороженная ее добрым взглядом, девушка безропотно последовала за ней. Неся взятую из рук бабушки корзину с купленными на рынке овощами и белоснежным рисом, покорно склонив голову, Алутэ вошла в дом Ю-Чженя. Добрая старушка накормила девушку, дала ей новую одежду и приютила, но она не была в доме госпожой. Старая служанка лишь управляла хозяйством своего господина, бывшего на службе где-то в южных провинциях огромной империи. Алутэ стала помогать ей, убирать комнаты дома и держать в чистоте двор и персиковый сад.

Оберегая слабое здоровье бабушки, Алутэ делала за нее всю работу по большому дому, но, несмотря на старание девушки, старушка тихо угасала. Предчувствуя смерть, она повелела Алутэ написать ее господину письмо, используя самые изысканные иероглифы, где просила его приехать, поскольку она уже не может содержать господский дом. В письме старушка рассказала и о ней — сорванном цветке, подобранном на улице.

Полгода спокойной размеренной и тихой жизни Алутэ могли закончиться в любой день. Девушка так надеялась, что бабушка посоветует хозяину оставить ее в доме, но старая служанка не дождалась господина. Старушка умерла через неделю после написания письма и Алутэ осталась в полном одиночестве. Теперь, всецело заменяя старую служанку, кроме обычных дел по содержанию помещений в чистоте девушка должна была каждое утро посещать все комнаты, чтобы души предков не скучали. Предупреждая духов о своем вторжении криками, она каждый день обходила дом в ожидании встречи с его хозяином — колдаем Ю-Чженем.

Ожидание Алутэ продлилось до осени. Только когда во дворе опал персиковый сад и задули северные ветры, в ворота дома постучали. Открыв, девушка впервые увидела хозяина. Перед ней стоял сухощавый офицер империи в темно-синем халате, расписанном на груди и плечах изображением дикой кошки, его головной убор украшал матово белый дин-дай. Лицо у него был овальным, нос слегка расширен, губы пухлые. Широкие смоленые брови изгибом нависали над такими же иссиня черными пытливыми глазами.

Алутэ сразу догадалась, что это и есть он — лоя Ю-Чжень. Смерено склонившись перед господином, она пропустила его в дом. Когда она семенила за его спиной, сердце девушки трепетало. Рассказывая о смерти старой служанки и ожидая повелений, Алутэ лишь изредка бросала на Ю-Чженя взор. Ю-колдай вел себя так будто и не заметил, что его прислуга заметно помолодела. Приказав Алутэ приготовить для молений домашнюю кумирню, зажечь сандаловые палочки и поставить их в сянлу рядом с поминальными свечами, он удалился в спальню. Облачившись в белую одежду для обрядов поминовения, он вошел комнату для молений, обкурил себя фимиамом и опустился на бамбуковый коврик у стола табличек с именами предков.

Два дня господин провел в кумирни, прерываясь лишь на недолговременный сон. Держа поминальный пост, Ю-Чжень только на третий день поел тушеных овощей со свининой. После этого он снова облачился в халат офицера империи и засобирался в дорогу.

Вскоре за ним прибыла коляска о двух лошаках, которой управлял долговязый маньчжур — воин-дидьма. Лишь у ворот, господин дал понять новой служанке, что он доволен приготовленной едой, тем, как она содержит дом, и повелел извещать его письмом о вверенном ей хозяйстве, не меньше чем раз в три месяца.

После отъезда господина неожиданно для себя девушка затосковала. Казалось бы, сбылось все, чего она хотела. Алутэ больше не страшила надвигающаяся зима, в ее распоряжении был целый дом, так похожий на тот в котором она провела детство. Иногда ей даже стало казаться, что ребенком она шалила не в яблоневом, а в персиковом саду.

Проводя дни в одиночестве, лишь изредка покидая дом, выходя на рынок купить на оставленные господином деньги немного продуктов для себя, Алутэ не скучала. Она общалась с  табличками  предков  Ю-Чженя, веселила их смешными рассказами и даже исполняла для них танцы. Девушка перестала бояться имен отца и матери, дедушки и бабушки господина, для нее они стали родными.

Вспоминая лицо Ю-Чженя, жилистое тело, сильные руки, видевшая в своей короткой жизни лишь евнухов, девушка потихоньку влюбилась в созданный ею образ воина — мужчины-героя. Придавая господину черты доблестного Гуань-Ди, она возвеличила его до древнего божества. Старалась в мечтах соответствовать своему возлюбленному, Алутэ представляла себя одной из маленьких птичек, всегда сопутствующих величественной птицы Феникс. В доме хозяина были книги великого Кун-Фу-цзы и она много времени проводила в чтении, особенно ей нравилась «Весны и Осени», которую она с упоением перечитала бессчетное количество раз.

Понимая, что мужчин привлекает не столько ум женщины, сколько ее красота, Алутэ вернула себе округлость тела, сохраняя его миниатюрность. Лишь одно было не возродить — прежнее лицо, но и здесь она не стала отчаиваться. Восстановив длинные локоны волос, различными настоями из трав придавая им прежнюю пышность и эластичность, она хитро припускала их на правое ухо и прикрывала щеку.

Найдя в кладовой отрез шелка, бирюзового цвета с полусгнившими от старости краями, она отрезала гниль и из сохранившейся материи сшила себе халат-платье. Оно получилось великолепным и роскошным. В нем Алутэ снова ощутила себя госпожой, но носить не стала. Она его аккуратно спрятала от своих глаз, до времени приезда господина.

В мечтах девушки возращение из боевого похода лоя Ю-Чженя — ее Гуань-Ди, было совсем другим и, увидев его обессиленным болезнью, она немного растерялась. Ореол божественности растворился. Для Алутэ колдай не перестал быть объектом почитания, просто он стал земным, — смертным. Прижимаясь к нему обнаженным телом, она испытала желание, — желание смертной женщины к смертному мужчине. Лицо Алутэ залила краска стыда, но Ю-Чжень не видел разлива смущения девушки, он был без сознания. Успокаивая себя перечислением дел на завтра, Алутэ уснула, крепко обнимая своего Гуань-Ди…

Всю последующую неделю девушка не отходила от бредившего в жару господина. Читала заклинания, окуривала комнату травами и фимиамом, просила умерших родителей и предков Ю-Чженя помочь ему удержаться в этом мире. Как-то в один из вечеров в ворота постучали. Открыв дверь в мир, девушка увидела невысокого человека с округлым животиком. Одет он был в халат цензора времен предыдущего императора. Его чернявое лицо обрамлял седой волос с косицей и бородка. Прикрытое тростниковым головным убором оно походило на маску.

Сунув в ладонь Алутэ затянутый тесемочкой шелковый мешочек с символами Земли и Неба, незнакомец почти внутриутробно проговорил:

— Заваривай кипятком и давай господину три раза: на восходе, в поддень и на закате.

— Кто ты, дедушка? — спросила Алутэ, задрожав от страха, что-то в старике было необычное, от него вело потусторонним миром.

— Я Ли Чиань… Дядя твоего господина, цензор императора Юнчжена. Но не ищи меня, Алутэ! В поисках обретешь смерть.

С этими словами вечерний гость исчез, будто растворился… Или девушки так показалось.

Алутэ смутно помнила, как оказалась в доме возле умирающего господина, на ее ладони по-прежнему покоился загадочный шелковый мешочек — дар покойного цензора Ли Чианя. Распустив тесемочку, Алутэ заглянула во внутрь — там лежали крупные кристаллики бурого цвета. Взяв один, она положила его себе под язык. Он был горьким, но проведя всю ночь в ожиданиях, девушка не умерла, напротив, чувствовала прилив сил. Лишь утром Алутэ вспомнила о воротах и побежала проверить. Они были закрыты на все засовы, и возле ворот был посыпан свежий желто-золотистый песок… 

Буро-кристаллический порошок медленно или вовсе не помогал Ю-Чженю. Иногда он подавал признаки жизни, и девушка вливала ему в рот очередную порцию приготовленного из него настоя и бульон от приносимых в жертву, обкуренных фимиамом куриц. Но все неимоверные усилия Алутэ были бесполезны, господин не выходил из грани двух миров ни в ту, ни в другую сторону. И тогда девушка решилась на последнее, древнее средство, во имя выздоровления господина отдать в жертву частицу себя.

Омыв тело и окурив его благовониями, девушка оделась, совершила моление перед табличками с именами предков Ю-Чженя и снова разделась. Первый раз за много лет Алутэ осмотрела всю себя в глади медного старинного зеркала. За дни переживаний за Ю-Чженя она снова сильно исхудала, только груди были налитые и упругие, словно яблоки из сада ее счастливого детства.

Взяв жертвенный нож, которым режут животных, Алутэ приподняла левую грудь и безжалостно сделала надрез под сердцем. Кровь брызнула на зеркальную медь. Стараясь сдержать слезы от сильной боли, девушка вырезала из груди кусочек собственной плоти, и лишь тогда зажала надрез другой рукой. Положив лечебные травы под грудь, Алутэ перевязала рану. Стараясь не расплескать воду в жертвенной чаше, она омылась от крови и оделась.   В воде от своего тела девушка сварила курицу, и добавила в жертвенный отвар кусочек себя.

Приоткрыв Ю-Чженю рот, Алутэ капнула несколько капель ему на губы. Только убедившись, что он их проглотил, девушка повторила вливание. Так по капле она споила ему весь отвар. Лишь когда чаша опустела, Алутэ почувствовала слабость, жжение под грудью и головокружение. Притулившись к горячему, пылающему огнем плечу господина лоя Ю-Чженя, она закрыла глаза и впала в глубокое забытье.

Алутэ уснула. Сколько прошло времени, она не знала, разбудил ее тихий шепот:

— Пить… дай мне пить…

Превозмогая боль под грудью, она поднесла господину прохладного зеленого чая.

Из чаши в ее подрагивающих руках Ю-Чжень сделал несколько больших глотков и сразу заснул. Спал он долго около трех дней, но это был здоровый сон. Господин Алутэ вернулся в этот мир, и теперь время и ее забота восстановит ему силы.

Последующее десять дней были самыми счастливыми в жизни девушки. Постепенно дом наполнялся звуками мужского голоса, с каждым прошедшим днем он становился все бодрее и бодрее. Делая работу по дому, Алутэ носила обычное платье прислуги, но, ухаживая за Ю-Чженем, она ходила в роскошном бирюзовом наряде, меняя прически каждый день. Скоро она стала замечать, что ее господин стал смотреть на нее более милостиво, иногда шутить, позволяя в словах намеки, двоемыслие.

Однажды вечером, почитав господину отрывок из книги Кун-Фу-цзы «Шицзин», Алутэ собиралась оставить его спальню, но Ю-Чжень попытался ее задержать.   Видимо, совсем окрепнув, он оказал сорванному цветку почет, притянул и захватил ее грудь широкой ладонью.

Алутэ вскрикнула и отстранилась.

— Слуги всецело принадлежат господину. Разве ты не знаешь? — спросил он.

— Знаю, господин, — покорно ответила она.

— Алутэ…

— Слушаю, господин.

— Повернись и раздевайся.

Алутэ обернулась. Через шелк бирюзового цвета, под ее сердцем, сачилась алая кровь, а из подведенных лучиками кверху глаз катились слезы. Она молчала, но и без слов Ю-Чжень все понял. Трижды опуская чело и целуя полы ее платья, господин упал к ногам служанки…

Прошло еще несколько счастливых для обоих дней. Ю-Чжень стал выходить во двор дома и подолгу сидеть в расположенной посередине сада небольшой беседке. В Поднебесную пришла весна. Над его головой звонко пели птицы и, дурманя, пахло молодой листвой фруктовых деревьев. Иногда уединение господина в саду разделяла Алутэ. Тихонько присев у ног Ю-Чженя, она мурлыкала ему песню или просто молчала, нежно перебирая пальцы его руки.

В глазах Алутэ светилась любовь. Разделенная с желанным мужчиной она брызгала лучиками игривого света и освещала в радугу все вокруг. Любовь девушки ослепляла, Ю-Чжень не видел ни ее раздвоенного уха, ни шрама на щеке. В очах Алутэ он читал открытую только ему женскую душу, и она была прекрасна.

Рядом с Алутэ было спокойно. Ему хотелось ощущать тепло ее тела, ласку ее рук и трепет ее желания. Но шло время, к Ю-Чженю возвращалась прежняя сила, и от этого он все более мрачнел, становился угрюмым. Вестником ожиданий колдая стал воин-дидьма. Сухопарый маньчжур привел в его дом лошаков и коляску. Он долго падал перед Ю-Чженем, бился лбом об песок двора и восхвалял Небо за то, что оно оставило офицера полка «Красного знамени» лоя Ю-Чженя в этом мире.

После многих и долгих поклонов, унизительных эпитетов о себе, воин-дидьма выразил покорность сопровождать господина в Военный приказ, поскольку завтра его желает видеть наместник провинции Синьцзян дажень Чжао-Хой, прибывший в Пикин по случаю праздника Весны и рождения сына императора князя крови Юн-яня.

— Поскольку господин Чжао-Хой желает со мной встречи только завтра, придешь утром. А сейчас я не хочу тебя видеть, — ответил Ю-Чжень и отвернулся, выказав презрение к распластавшемуся на песке у ног слуге-отступнику. Дидьма не стал испытывать терпение выздоровевшего хозяина и поспешно удалился.

На пороге дома стаяла Алутэ.

— Я родился в несчастливый час, когда небо было охвачено гневом! — произнес Ю-Чжень на вопрос ее глаз. — Так сказано в великой книге «Шицзин» и, видимо, Алутэ, это сказано обо мне….