Расплата

(повесть из сборника "Ах, эта любовь-бесстыдница...")

1

Телефонную трубку поднял дежурный по отделению милиции капитан Платонов. Глядя в запотевшее окно на падающие с деревьев листья, на барабанившие по стёклам капли дождя, вспомнил чёрную мокрую очередь за водкой, растянувшуюся по Невскому проспекту, и уныло переспросил:

- Фамилия? Говорите медленнее, записываю…

- Сергей Владимирович Вьюгин, - нёсся из трубки взволнованный женский голос.

- Сколько лет?

- 34.

- Вы жена?

- Нет, я сестра. Он не был женат. Оставил записку: просит никого не винить. Жил в квартире один.

- Так что же вы от нас-то хотите? Звоните в "скорую", пусть устанавливают факт смерти, и хороните. Вы же не из деревни всё-таки, должны понимать: у нас своих дел хватает.

- Я бы хотела всё-таки, чтобы приехал следователь.

- У вас что, какие-то сомнения?

- Да. Я живу не в Ленинграде, в Днепропетровске. Получила вчера вечером телеграмму: "Срочно вылетайте брату тяжело болен соседи". Ну, я сразу же позвонила брату по междугородке, но он к телефону не подошёл. Я поняла, случилось что-то серьёзное - положили, наверное, в больницу. Сегодня утром поехала в аэропорт, и вот я, наконец, здесь. Квартира не заперта, брат в кровати мёртвый, а соседи - даже не знают ничего. По-моему, тут что-то не так…

- Хорошо, гражданка Вьюгина, я перезвоню сейчас…

- Я теперь не Вьюгина, я Ткачук - по мужу. Ольга Владимировна.

- Хорошо, Ольга Владимировна, я сейчас перезвоню в Управление, чтобы выслали оперативно-следственную бригаду, а вы - ждите. Сообщите, пожалуйста, ваш адрес и телефон. Вернее, не ваш, а вашего брата, - поправился капитан.

- Улица - Гражданская, дом… Записали? Это рядом с каналом Грибоедова, центр города. Квартира - 72, телефон…

Дом был старой постройки, добротный. Квартира покойного Вьюгина состояла из двух комнат с высокими потолками, кухни, кладовки и большой ванной комнаты. Следователь, майор милиции Вдовин, прихватил с собой и бригаду, и стажёра - молодую некрасивую женщину, окончившую недавно институт по специальности криминалиста. "Криминалист" этот, Елена Васильевна Шведова, стажировалась у майора уже месяц, и он, ознакомившись с обстановкой на месте происшествия, решил поручить это мелкое расследование ей. Ничего сложного в нём, по его мнению, не предполагалось, "вещдоки" были налицо, соседи тоже подтвердили, что насилия быть не могло, и он решил, что окончательное доследование можно поручить Шведовой - останется ещё на пару часов и разберётся сама. Кстати, и самостоятельные выводы пора ей уже делать, так что пусть привыкает оформлять всё и документально.

Не нравились Вдовину только число и год на календаре, последний листок которого хозяин квартиры почему-то не оторвал - "13 октября 1988 года". И число, и год с точки зрения цифровых примет были нехорошими. 13 - это чёртова дюжина, а 88 - сплошная бесконечность, в которую уходит всё мёртвое. Из опыта Вдовин знал, когда к делу примешивается что-либо, идущее от чёрта, жди пакости, которая рано или поздно, но всё равно откроется. Такая уж примета.

Вслух ничего этого он, разумеется, не сказал, чтобы сотрудники не трепались потом о его "суевериях", тем более что дальше он подумал совсем уж несусветно: "Сволочь лысая с кровавым пятном! С алкоголиками он борется! Даже возле мавзолея нет теперь таких очередей, как за водкой. Это же надо придумать! Жизнь - всё хуже и хуже, а он последнего утешения лишает народ. Люди в очередях унижаются, душат друг друга, а ему хоть бы что! "Перестройщик", мать его в душу!"

Надевая фуражку и дождевик, майор вспомнил умершего Хрущёва. По совету этого бывшего вождя хлебные заводы страны начали подмешивать в муку ради её экономии всякую дрянь. Ленинградцы в ответ стали прибивать такие хлебные буханки гвоздями к заборам - десятками тысяч! - и мелом писали: "Ешь, Никита, это сам! А мы наелись в блокаду!" Потом деятельный "кукурузничек" учудил с налогами на фруктовые сады, и вся страна принялась вырубать на корню яблони и вишни. Подумал: "Ну, с тем дураком все гнались за Америкой. А с этим умником, к чему придём?.. Опять к какому-нибудь позору на весь мир?"

- Елена Васильевна, если вдруг обнаружите что-нибудь важное - в жизни всякое бывает! - поставьте меня об этом в известность. Но, мне кажется, никаких осложнений с этим самоубийством быть не должно. Так что действуйте по своему усмотрению, сообразуясь с обстановкой, - произнёс майор, прощаясь. - Ни пуха вам!..

- К чёрту, - тихо откликнулась Шведова по-студенчески, боясь, очевидно, сглаза. Она вообще была какой-то несчастной на вид. Сутулилась, словно её придавила жизнь. Вот и теперь, когда майор ушёл, она постеснялась держать без надобности фотографа и врача и тут же отпустила их. Кроме дополнительных расспросов, делать было уже нечего, и она, оставшись из бригады одна, стала приглашать на беседу новых соседей.

Жильцы 100-квартирного, казалось, окаменевшего от горя, дома, в котором вчера ушёл из жизни молодой человек в расцвете сил, ничего нового следствию не прибавили. Все они знали покойного Серёжу давно, любили за красоту и скромность и были тоже удивлены, как и Шведова, что он мог такое сделать с собой. Работал человек на "Ленфильме" инженером по кинооборудованию, неплохо там зарабатывал, со вкусом одевался, и нате вам - выпил сразу чуть не полсотни истолчённых в ступке таблеток! Ещё недавно увлекался парусным спортом на яхтах. Бывало, правда, что посещали его квартиру молодые женщины - так ведь холостяк! Однако, ни скандальных пьянок, ни громкой музыки допоздна – этого никогда не было. Тихо жил человек.

Словом, никто не мог объяснить добровольного ухода Сергея на тот свет - причин не было. Но Шведова недаром много лет училась криминалистике. Она знала: так не бывает, чтобы не было причин для самоубийства. Значит, какая-то всё же была. И хотя первый день опросов соседей показал, что для заведения "Дела" мотивов не было, тем не менее, после похорон выяснилось, что одна из соседок, которая жила этажом выше покойного, горько расплакалась на поминках и призналась, что видела Сергея за несколько часов до его смерти на почте - отправлял вечером какую-то телеграмму. А когда уходил, сказал ей: "Прощайте, Ира, больше мы, наверное, не увидимся". "Уезжаешь, что ли? – спросила она. И добавила: - Телеграмму послал, чтобы встречали, да?" Он не ответил. Только странно посмотрел на неё, и пошёл. А на другой день она вот узнала, что его уже нет на свете.

Обо всём этом сообщила Шведовой после поминок сестра Сергея по телефону. Утром Шведова вновь приехала к ней, прихватив с собою фотокопию предсмертной записки Сергея. Выслушав ещё раз рассказ Ольги Владимировны о разговоре соседки на поминках - самой соседки не оказалось в доме, уехала на работу - Шведова отправилась на почту, которая обслуживала близлежащие кварталы. Почерк на записке и на телеграфном бланке оказался идентичным. Шведова вернулась к сестре покойного снова и, нажимая на кнопку звонка, укоряла себя за то, что сама не додумалась проверить, кто отправлял телеграмму: "Вот майор умеет работать! А я - не только не выполнила его указания от растерянности, но и забыла о них. Потому что бездарь…А ведь майор первый высказывал мысль, что надо бы проверить на почте, кто отправлял телеграмму. Ещё сказал: "Такие телеграммы обычно запоминаются дежурными приёмщиками. Возможно, вспомнят, каков был и отправитель? В общем, на всякий случай надо поинтересоваться, кто подписался фамилией соседа Вьюгина. И откуда он знал, что Вьюгин хочет покончить с собой? Откуда знал адрес его сестры? Может, это сам Вьюгин и сделал?"

Открыв дверь и увидев расстроенное лицо Шведовой, сестра Вьюгина спросила:

- Вы что-нибудь забыли у меня?

- Нет-нет, Ольга Владимировна. Я к вам уже просто так… Понимаете, мне кажется, что за Серёжиным уходом из жизни что-то всё-таки есть. Нет-нет, не в смысле какого-то криминала, нужного милиции! А какая-то тайна, ушедшая вместе с ним в могилу. Ваша соседка, Ирина Курлыкина, знает об этом, мне кажется, чуточку больше, чем рассказала. Я была у неё на работе, но она ничего нового мне, собственно, не добавила. Но по ней видно, очень уж она убита смертью вашего брата. Меня это трогает чисто по-человечески, не по служебному долгу.

- Ну, а что сказали вам на почте?.. Вы проходите.

- Всё подтвердилось, как мы с вами и предполагали. Серёжа отправлял вам телеграмму сам. У него её не хотели даже принимать, потребовали паспорт, чтобы убедиться по обратному адресу, что он сосед Вьюгина. Но он так искренне говорил им, что ему некогда было думать о паспорте, что его соседа, мол, увезла "скорая" и сосед сам просил его вызвать сестру и дал ему её адрес, что ему, в конце концов, поверили - спешил человек - и отправили телеграмму. А его самого очень даже хорошо запомнили и точно описали мне. Ну, главный аргумент, конечно, что очень красивый, расстроенный и интеллигентный молодой человек. Потому и поверили, что покорил своим видом.

- Господи, господи, ну, как он только всё это мог?..

- Видимо, боялся, что вы будете извещены о его смерти нескоро, и потому позаботился известить вас заранее.

- Я так и подумала. Хотел, чтобы я лично похоронила его. - Ольга всхлипнула. - Это ужас, ужас! Идти на почту, чтобы пригласить… на собственные похороны!

- Да, это ужасно, - согласилась Шведова дрогнувшим голосом. - Такой красивый! Даже в гробу. Понимаете, вот я… некрасивая, знаю это… Меня и муж потому оставил. А умирать - я всё равно не хочу. Почему же он-то?.. Да и время какое интересное началось.

- Меня тоже это мучает, - доверчиво откликнулась Ольга, почувствовав в голосе Шведовой искренность и неслужебную участливость. - Я тут рылась в его ящиках и нашла несколько фотоальбомов, тетрадей, исписанных его рукой. Какая-то видеокассета в специальном пакетике. И знаете, на всех фотокарточках после 68-го года - я разглядела это только теперь - у него трагическое выражение глаз! На более ранних снимках - глаза, как у всех обычных детей. И весёлые есть, и беззаботные. На некоторых, правда, всё равно серьёзные не по возрасту. А счастливыми и даже озорными они у него были только до 9-ти лет. На одной фотографии – он, ну, будто светится весь изнутри! А потом - пошли трагические… Словно знал свою судьбу наперёд. А у вас, простите, давно муж ушёл?

- 3 года уже. Развелись мы в 85-м.

- Значит, вы с маленьким ребёнком теперь?..

- Нет. К счастью, я не хотела беременеть – поздно поступила в институт, боялась, что не окончу тогда. А он, видно, разглядел меня за год в домашней обстановке, и бросил. Сейчас мне уже 28-й пошёл.

- Ой, простите, пожалуйста, что полезла к вам в душу! Я не хотела, так вышло…

- Да ничего, всё уже отгорело.

- У меня тоже много чего произошло, а всё равно не забывается. Вы присаживайтесь, пожалуйста, я вас чаем угощу. Вон, какая погода скверная: четвёртый день уже льёт! И холодно стало. У нас в Днепропетровске сейчас самые приятные дни - нежарко, буйство красок на листьях, виноград. А тут…

- Значит, отвыкли вы от родных мест. Вот появится солнышко, пойдут снова грибы. А в Петергофе?.. Знаете, как будет красиво! Ещё не зима, ещё не замерла жизнь.

За столом они быстро почувствовали неуловимую нить, которая их мгновенно сблизила, как это бывает у женщин, исстрадавшихся от душевной боли. И Ольга Владимировна принялась рассказывать:

- В 66-м, когда Серёже было 12 - в городе как раз показывали, хорошо это помню, кинофильм "Никто не хотел умирать" - так вот, у нас тогда повесилась мама.

- Ой!..

- Да, повесилась, у себя на работе. Она этажной буфетчицей работала в гостинице. Мне было 15 лет. А устроилась она на эту работу, когда меня и на свете не было - она тогда ещё только познакомилась с моим отцом. Он остался в войну в блокадном Ленинграде один и, несмотря на лютый голод, выжил. А мою будущую маму, когда её дом рухнул от бомбы, вывезли из Ленинграда. Вместе с другими детьми, которые остались, как и она, без матерей. Куда-то в Башкирию. Там она воспитывалась в детдоме до 17-ти лет. А когда окончила школу, вернулась в Ленинград. Здесь уцелела, оказывается, её родная тётка, которая и сообщила ей, что её отец - мой дедушка, значит – погиб на фронте. Тётка эта тоже осталась совершенно одна, но - в двухкомнатной квартире. Только вот после жизни в блокадном Ленинграде сделалась она такой жадиной, что изводила маму попрёками за каждую мелочь! Мама училась тогда в ремесленном, хотела даже уйти в общежитие. Но ей отказали, так как у неё была уже площадь. И мама, из-за нищенской жизни, да тёткиных попрёков и связалась с блатными ребятами в своей ремеслухе. Научилась там курить, выпивала с горя. А потом - и без горя уже. Привыкла.

Другой мой дедушка, по папе - был писателем до войны. К нему любил заходить одинокий сосед Фёдор Николаевич - за книжками, просто поговорить. А когда дедушка погиб в ополчении, а бабушка померла вскоре от голода, Фёдор Николаевич, который был поваром при военном госпитале, стал прикармливать папу. Папе 12 лет тогда было. Фёдор Николаевич его даже на службу в этом госпитале определил; что-то вроде сына полка – ему и срок службы в зачёт шёл. А после войны папа демобилизовался. Образование у него - 7 классов всего, да и то последние 2 класса при госпитале доучивался. Вот Фёдор Николаевич и пристроил его на поварские курсы. Хорошее, мол, дело: ни при какой жизни не пропадёшь. А потом и к себе на работу взял – рядовым поваром. Госпиталя того уже не было, Фёдор Николаевич в ресторане при гостинице работал. Он ему, ну, прямо вместо родного отца стал. Отстоял за ним дедушкину квартиру - можно было хоть жениться, хоть семью заводить. К тому времени папа познакомился с мамой в каком-то кинотеатре и встречался с ней. Он помог ей – всё через того же Фёдора Николаевича - устроиться помощницей буфетчицы в гостинице. А потом и женился на ней. Он очень любил её, ну, и прощал ей всё.

- Что прощал?.. - не поняла Елена Васильевна.

- Я же вам говорила, мама любила выпить. Она пристрастилась к этим выпивкам ещё больше, когда стала работать в буфете. Время - вечернее, полно всяких бутылок - и с беленьким, и с красненьким. Начальства в гостинице по вечерам нет. А потом она стала пить и днём, когда оставалась в свободные от дежурства дни дома одна. Это он мне рассказал сам. Уже после того, как она у себя в подсобке повесилась. Папа был тогда шеф-поваром. Фёдор Николаевич - умер на пенсии. Так вот папа говорил, что она старалась подменяться на своей работе так, чтобы находиться дома в такое время, когда он - на работе. Это ещё до моего рождения было. Но папа, я уже говорила вам, сильно любил её и всё ей прощал. Понимаете, она хотя и была алкоголиком, но с золотым характером! Всем верила, всем сочувствовала, была доброй и открытой для всех. Её и с работы не увольняли поэтому. Недостач - у неё не было. Никогда не было и жалоб от клиентов. Так что, кроме нотаций от заведующего, дальше дело не заходило. Да и вид у неё был симпатичный. Её хотя и ругали подруги по гостиничной работе, но и любили все.

А потом она вдруг родила третьего ребенка. Это уже после Серёжи, когда и не думала больше рожать, но прозевала с абортом и родила опять девочку. Вот с этого и началось у неё затмение… Девочка родилась с типичными признаками дебильности: голова - большая, туловище - нормальное, а ноги и руки - опять ненормальные. Коротенькие. Мама запила тогда ещё сильнее. А когда девочка однажды вывалилась из своей коляски и убилась – стукнулась головкой об пол - мама чуть с ума не сошла. Она ведь была в декретном отпуске, находилась дома и даже не пила в ту ночь, а всё-таки "прозевала" ребёнка. Ну и, естественно, считала себя виноватой во всём. И в том, что девочку родила ненормальной, и в том, что недоглядела за ней. Она не могла смотреть в глаза близким. Сразу же после похорон позвонила к себе на работу, договорилась там с кем-то, и на следующий день ушла в свой буфет. А там напилась ночью и повесилась, не сказав никому ничего.

- Ой, господи!..

- Нормальной у неё успела родиться только я, - буднично уже продолжала рассказывать Ольга. - А Серёжа рос, помню, с какими-то странностями. Особенно, когда ему стало 14. Не улыбнётся никогда - всё о чём-то думал, думал… Потом я вышла замуж в 71-м году и уехала с мужем в Днепропетровск. Он закончил у нас тут свой институт, мы поженились и уехали жить к его родителям. Они ему там и место для работы подготовили, зажили мы с хода хорошо. А когда есть свой дом - нам они выделили в нём 3 комнаты - есть свой сад, достаток, то мы, женщины, сами, поди, знаете, забываем о родителях. Правда, я приезжала 2 раза к отцу. Папа больше не женился, жили они с Серёжей вдвоём. Вижу, какие-то невесёлые оба, словно не рады. Я больше с тех пор и не ездила. Только открытками к праздникам обменивались, словно чужие.

А в 78-м году, когда Серёжа окончил институт оптики и стал работать на "Ленфильме", умер и папа. Всегда такой крепкий был, здоровяк – и вдруг рак желудка. Никогда не думала, что такое возможно. Обычно повара толстые, заплывшие жиром. А папа был подтянутым от природы, сильным. Не курил. И вообще был красивым мужчиной. И вот такая страшная болезнь! Видно, провинился у нас кто-то в роду, что начались такие напасти.

Остался, значит, Серёжа один здесь. Всё у него было, что можно только молодому человеку пожелать! Родители в своё время зарабатывали хорошо, особенно мама. На питание - почти не тратились. И мебелью хорошей обзавелись, и одежды было полно, и обуви. Серёжа мне даже писал, что хотел купить себе "жигули". И тоже вот – нате вам! Чего, казалось бы, не хватало? Соседи говорят, и девочки были у него хорошенькие, да и женщины иногда приходили.

О женщинах, правда, говорили, что ходили сначала к отцу, когда овдовел. Одну я даже видела - молодая совсем. Была и на похоронах, и на поминках. Я не осуждала отца за это. Он ведь ещё молодой был, когда мама умерла. Что же ему?.. Не больной, не монах! А жениться не хотел, как он сказал мне, из-за Серёжи. Мачеха в доме - это конец радостям для ребёнка, дело известное. Вот он и…

- А почему же Серёжа и при маме рос таким невесёлым, как вы говорите? Он не писал вам?

- Нет, не писал. Он вообще никому не открывался. Да мне уже и не до него было: самой стало невесело - начал чудить муж… Должен приехать завтра. Как я тут одна со всем этим?.. - Ольга обвела глазами обстановку в комнате. - Тут нужны мужские руки и сила. Да только руки-то у него - уже не лежат ко мне. Здесь, из ЖЭКа, прислали человека: чтоб освобождала жилплощадь. А мне ещё Серёжину дачу за городом надо продать. Голова кругом идёт от всего. Так что мне уж не до Серёжиных дневников…

- Дневников? - удивилась Шведова. - Он что, писал дневники? - Ей это показалось странным для парня.

- Ну, тетрадки-то… я их мельком посмотрела… Но, похоже на дневники. Скрытные люди… это, говорят, любят – доверять бумаге, а не близким.

- А можно мне посмотреть?

- Смотрите… Что уж теперь, всё равно помер.

- А вы ещё долго пробудете здесь?

- Наверное, с неделю ещё, не меньше. Пока всё подготовим, да упакуем к отправке. Да ещё дачу надо продать. Жалко мне квартиру терять - в центре ведь! А я, дурочка, выписалась, когда уезжала. Был бы и у меня теперь свой угол, если что…

- Так можно взять, да? Где они у вас?..

- Берите. Только там - детское всё, годы, когда уже мамы не стало. Я открыла, почитала маленько… - Ольга достала из стола несколько толстых тетрадей в клеёнчатых переплётах. - Читать - тяжело, я и не захотела. Удивилась только, что написано ярко. Будто сама всё это вижу…

Дневники Сергея Вьюгина Шведова читала у себя дома, в спокойной обстановке, под дождь. Мать с отцом смотрели телевизор в своей комнате, потом улеглись спать, а она, потрясённая открывшейся ей тайной, дочитала исповедальную драму до конца. И будто живым видела этого пышноволосого молодого человека с тёмными, сдвинутыми к прямому носу, бровями, серыми тревожными глазами и крепким, с ямочкой, подбородком. На всех фотографиях у него были красивые сочные губы, предназначенные для поцелуев, любви. А он взял вот и лишил себя жизни. Елена Васильевна вспомнила, каким лежал он на кровати. Такой яркий, красивый. Жить бы да жить…

Особенно подействовали на воображение Елены Васильевны последние страницы дневника, когда Сергей уже решился на самоубийство и был предельно искренним в своих записях. Оказывается, он писал это, чтобы выговориться перед самим собой, поэтому не лгал. Он был уверен, что перед смертью уничтожит все тетради, а тогда уже примет смертельную дозу таблеток, которые умышленно копил, получая их по рецептам врачей. Но уничтожить написанное, видимо, помешали тяжёлые переживания, охватившие его в последние часы. Ещё бы! Человек думал уже о том, что вот пойдёт он сейчас на почту, отправит сестре телеграмму от имени соседей, чтобы она немедленно приехала, вернётся домой, отключит телефон, истолчёт таблетки и растворит их в кружке с сухим вином. Напишет затем записку, чтобы никого не винили в его смерти. Сожжёт дневники и видеоплёнку. Выпьет вино с фенобарбиталом и… умрёт. Известно и то, что почти так он всё и совершил. Но, думая о предстоящей смерти, наверное, забыл сжечь то, что хотел, выпив сначала из кружки смертельное снотворное и погрузив себя этим сразу в ужас предстоящего. Конечно же, было от чего забыть!..

Елена Васильевна была уверена в том, что он забыл. Ведь всё уже было приготовлено к уничтожению - и сложенные стопкой тетради в верхнем ящике стола, и видеокассета. Под утро она уже знала из его дневников, что запечатлено на кассете, и обдумывала, как просмотрит её на работе через телевизор с приставкой для видеокассет. Понимала она и то, что нужно организовать всё так, чтобы никто, кроме неё, не увидел этой видеозаписи. А потом нужно будет что-то придумать, чтобы эту плёнку никогда не смогла увидеть и сестра Сергея. Это понимал и хотел этого и сам Сергей перед смертью.

Уснуть Елена Васильевна уже не могла и, стоя перед окном и глядя в хмурую уличную темень, думала о вечной темноте, о том, как шёл туда несчастный молодой человек, и ловила себя на том, что не только жалеет его, но и думает о нём, как о живом…

2

Впервые влюбился Серёжка через 2 года после смерти матери - ему было 14 лет. Но влюбился не в девочку из своего 7-го "Б" класса, а в учительницу по истории Викторию Глебовну. А потом оказалось, что в тот год - показывали как раз кино "Мёртвый сезон" - и остальные мальчишки в классе влюбились в неё же. Это открытие поразило его. А через некоторое время ещё больше поразило другое открытие. У всех мальчиков произошло половое созревание весной, когда пришло тепло. И как только в классе появлялась Виктория Глебовна - она приходила в лёгких летних платьях, и вся её фигура, ноги соблазнительно обнажались - мальчишкам, смотревшим на неё во все глаза, хотелось её.

Третье открытие произошло летом. Серёжка узнал, что Лёнька Мальцев из 8-го "А" дрочит. Об этом сообщил Борька Лопатин, отдыхавший прошлым летом с Лёнькой в одном пионерском лагере. Он сам видел это, когда Лёнька был в густых кустах возле речки и смотрел, как загорала на берегу пионервожатая из 9-го "В" Женя Бахметьева.

- А как он это делает? - спросил Серёжка.

- Да ты чё, с луны, что ли? Не знаешь, как дрочат?

- Не знаю.

Борька удивился, но "технологию" объяснил толково, благо была простой. Серёжка попробовал дома, увы, ничего не получилось - ни удовольствия, ни возбуждения. Решил, что делать это надо, видя перед собою девочку, как Лёнька Мальцев. С того дня он стал ждать лета, когда можно будет поехать в пионерский лагерь, где будет много раздетых загорающих девчонок.

Однако и летом, в пионерском лагере, когда Серёжка повторил опыт Лёньки, глядя из кустов на загоравшую на берегу пионервожатую Женю Бахметьеву, ещё больше похорошевшую и превратившуюся в настоящую женщину, то перчик у него возбудился, но удовольствия, которое должно было последовать за этим, он так и не испытал. От мысли, что предаёт любимую Викторию Глебовну, перчик его вдруг ослаб, и никакой жидкости из него не вылилось. А Борька говорил, что от удовольствия даже челюсти сводит.

И всё-таки начало просвещению было положено. Серёжка узнал вскоре, продолжая следить за Женей, что она тоже уходит иногда в кусты. Но не одна, а со своим одноклассником, пионервожатым другого отряда Володей Сорокиным, с которым вместе готовилась к поступлению в педагогический институт имени Герцена. К своему изумлению Серёжка увидел, что в кустах эта парочка отбрасывала в сторону учебники, снимала с себя майки и трусики и "трахалась", как говорили мальчишки про такие дела. Траханье заключалось в том, что Володя-вожатый ложился с торчащим перчиком на голую вожатую Женю и под её постанывания с силой дрыгался на ней. Серёжка и до этого теоретически представлял себе половой акт, но, как говорится, "живьём" увидел его впервые и сгорал от желания тоже. Даже представил себя на месте Сорокина, а под собою Викторию Глебовну с её роскошным развалом бёдер, и у него тут же резко увеличился перец. Приспустив с себя трусы, он начал мастурбировать, почувствовал сладостную истому, а затем и оргазм, от которого, действительно, свело челюсти. Из перца вылетела беловатая струйка, и Серёжка понял, что это и есть счастье.

Вернувшись из лагеря домой, он вновь представлял себе по ночам Викторию Глебовну под собой, но того яростного возбуждения, которое охватывало его каждый раз, когда он охотился в лагере за "счастливой парочкой", как он её прозвал про себя, и, выследив, начинал своё искусственное счастье, у него почему-то больше не возникало. Решив, что причиной этому является его хилое здоровье и вид, он купил себе на книжном базаре инструкцию по развитию мышц специальными упражнениями и принялся за домашние тренировки по так называемому методу "культуризма", который тогда ещё не утвердился официально в Советском Союзе, но переводы с иностранных брошюр уже были. Теперь Сергей мечтал о счастье "живом", а не искусственном. Вот станет красивым и сильным, и какая-то женщина сама захочет его и ляжет с ним в кустах, как Женя Бахметьева с Володей Сорокиным. Все говорили, что за границей началась какая-то сексуальная революция, и женщины там не ждут, когда мужчины позовут их в постель, а сами выбирают себе партнёров и не стесняются этого. Поэтому, мол, и в Ленинграде, куда всё заграничное приходит на 10 лет раньше, чем в другие города Советского Союза, эта "революция" уже начинается тоже. В школах после 7-го класса почти не осталось девственниц, все девчонки трахаются либо со старшеклассниками, либо с мужчинами старше себя на 10-15 лет. В девственниках пребывали в основном мальчики - не было "товарного" взрослого вида. Но и они водились в их революционном городе только до 9-го класса.

К следующему лету внешний вид у Серёжки поразительно изменился. У него появилась фигура и осанка атлета, да и сам он чувствовал, как с каждым месяцем становится всё мощнее, мышцы у него после упражнений с гантелями и гирями так и переливаются под кожей. На него стали засматриваться девчонки из 7-х классов, он это почувствовал. Но худющие "сепельдявки" не привлекали его - ему хотелось живого счастья с роскошным телом женщины. А вот женщины всё ещё не обращали на него внимания.

В своём "культуризме" он был осторожен и не доводил тело до бросающихся в глаза гипертрофированных форм, оставаясь внешне юношей, а не "Гераклом". Однако его перчик вёл себя по-прежнему - "капризничал". И только летом, когда Серёжка опять попал в пионерский лагерь и вновь стал выслеживать для себя какую-нибудь парочку и наблюдал за нею во время их живого и азартного счастья, счастье неживое, от мастурбаций, посетило его опять.

Через 2 года, в 1971 году, Серёжка закончил школу и выглядел настоящим атлетом-мужчиной. Однако, чтобы "откатить от армии" и узнать живое счастье с женщиной, нужно было поступить в институт, иначе вместо счастья его будет ждать казарма. Была и другая причина, из-за которой он ни в коем случае не хотел попасть в армию. Врач, который ощупывал в военкомате его детородные органы, начал вдруг задавать ему, допризывнику, идиотские вопросы о самом интимном, а потом ещё и повёл к председателю медицинской комиссии. Там уже была очередь из других парней, бракуемых невропатологом и хирургом, и Серёжке пришлось ждать. Сев на стул возле тонкой стенки-перегородки, он, недовольный "балаганом", который устроил председатель комиссии двум "сачкам", не желающим "послужить родине", стал прислушиваться к глуховато доносившемуся разговору, который происходил в это время за стеной между каким-то военкоматовским начальником и, судя по обращению, старшим лейтенантом, привезшим сюда допризывников из школы. Старший лейтенант оправдывался:

- Товарищ майор, а что я могу сделать? Как можно выполнить план по призыву, если негодных к строевой службе с каждым годом становится всё больше и больше! Даже пресса пишет, что за последние 10 лет резко возросло число одних только нервных заболеваний. А сколько ещё других!.. Так это - среди населения вообще. Последствия, так сказать, нервного века и урбанизации. А среди молодёжи - у нас увеличилось число дегенератов, детей алкоголиков с наследственными пороками. Плюс ещё эти… "МТС".

- Какие ещё "МТС"?

- Импотенты. Которые, как в известном анекдоте, "могут только ссать". Вот врачи и пишут эту аббревиатуру в их допризывные карточки - "МТС". Чтобы нам было понятно, а допризывникам - нет.

- Ну и ну! - смешливо пророкотал за стеной майорский басок. - Не сила машинно-тракторной станции - МТС, а "может только ссать"!

Старший лейтенант, судя по тону за перегородкой, обиделся:

- Я согласен, что нельзя призывать дегенератов. Таких, как допризывник Фришман. Этот - рождён в кровосмесительном браке: отец и мать - брат и сестра. А почему нельзя призывать этих "эмтээсов"? На вид - настоящие жеребцы!..

- А вот задумается такой ваш "жеребец" на посту возле склада с порохом или с горючим… о своей несчастной судьбе… да и решит покончить с собой.

- И что? - вопросил подчинённый с вызовом в голосе.

- Как это - что! Возьмёт, да и покончит сначала со складом - подожжёт его там или взорвёт. А потом уже - и себя. Тогда что? Или перестреляет в караульном помещении своих счастливых сослуживцев во сне. А виновной в этом - останется армия! Так, что ли? Вот и не призываем!

- Я как-то даже не подумал о таком, - признался старший лейтенант озадаченно. - Но всё равно мне от этого не легче. Мы уже отбраковываем почти 40% призывников по различным статьям! А кто будет служить? На замену прежнего призыва людей не хватает!

- Этот вопрос поставлен перед правительством, - успокоил майор. - Обещают, что часть ограничений в скором времени будет снята.

- Пока обещают, а у меня - вон уже сегодня: одних только "психов" 11 человек! Да дегенерат Фришман. Да 3 "эмтээса". Двое - дети алкашей, почти что дебилы. Врачи говорят, скоро и наркоманы появятся, как в Америке - в больницах уже появились.

- Ну, а я, что’ могу сделать?! - грубо оборвал майор перебранку. Слышно было, как вышел - хлопнула дверь.

К разговору за стеной "кабинета" председателя комиссии - этакого отгороженного толстой фанерой закутка, никто, кроме Сергея, не прислушивался, своим галдежом были заняты. Наконец, председатель комиссии освободился, отпустив "сачков" по добру, по здорову, и пошептавшись о чём-то с хирургом, который привёл Сергея, спросил его деловым тоном:

- Травматических повреждений или аномального развития - нет?

- Внешне - всё вроде бы в норме, я внимательно его осмотрел. Но смущает реакция при нажатии на яички - почти отсутствует.

- Ну, хорошо, давайте посмотрим его ещё раз, вместе.

Теперь Сергея осматривал и ощупывал его мошонку сам председатель. Закончив, раздумчиво произнёс:

- По-моему, это - не "МТС" всё-таки. Да и посмотрите вы на него! Атлет! Пенис - развит нормально. Возможно, с нервами что-нибудь?.. Покажите его ещё раз невропатологу: пусть осмотрит повнимательнее. Теперь "слабая реакция" - обычное явление среди молодёжи. Не редкость, хочу я сказать.

- Слушаюсь, товарищ подполковник.

- Я думаю, в армии, на свежем воздухе, у всех у них организмы окрепнут, и реакция станет нормальной. Так что, давайте запишем ему "годен без ограничений", а? Вы только полюбуйтесь, ну, кто нам поверит, что мы честно забраковали такой экземпляр!..

Врачи разговаривали о Сергее, словно о жеребце, присутствия которого не стеснялись. Это настолько оскорбило его, что он тут же возненавидел и военных врачей в белых халатах, надетых поверх офицерских френчей с узкими погонами, и армию вообще, решив, что "свежего воздуха" ему хватит и дома, без службы у этих скотов; что он никогда больше не станет показывать им свой член и мошонку для такого беспардонного осмотра.

Была ещё зима, времени было достаточно, и он начал готовиться к приёмным экзаменам в институт с такой отдачей всех сил, что к лету решил подавать документы не куда попало, где конкурс будет поменьше, а в ГОИ – государственный оптический институт имени Вавилова, один из самых престижных в городе. И поступил в него, блестяще сдав сначала выпускные экзамены на аттестат зрелости, а затем и приёмные в институт. Это было его первой победой: не в какой-то там "учительский" поступил!.. Жизнь учителей он видел - работали много, а получали копейки за свой труд. Да и не работа это, а каторга - современные ученики своим поведением напоминали скорее уголовников, а не детей, об этом знали все. А "оптика" - не только престиж, но и перспектива на будущее.

Однако с "траханьем" у Сергея перспектив по-прежнему не было - слишком застенчивым рос. А для ведущей роли в сексе надо уметь держаться нагло. Увы! Он всё время боялся осрамиться в решительный момент. Где уж тут нагличать, когда не было элементарной уверенности в себе. К тому же в личной жизни у него как раз начался самый разнастоящий "испытательный срок".

Занятый мыслями о половой слабости, он так и не научился любить, принимая за любовь очередное желание к очередному красивому телу женщины или девушки. Мечтая о живой близости с нею, он только об этом и думал, полагая, что в очередной раз влюблён. И когда к нему сама стала набиваться в гости соседка, живущая этажом выше - учился уже на втором курсе и никак не мог взять в толк, что его тоже может кто-то хотеть и любить - то повёл себя с нею, как беспомощный школьник. Ирина Курлыкина была замужней женщиной, у неё рос мальчик 4-х лет, а муж был форменным алкоголиком - не просыхал. И вот она, будучи старше Сергея на 6 лет, оказалось, положила на него свой глаз. Да он даже и не понял сначала ничего, когда она встретила его вечером на лестничных ступеньках вопросом:

- Что, Серёженька, из института идёшь?

- Из спортивного общества, Ирина Ивановна.

- Небось, голодный, как волк?

- Да, проголодался немного.

- Помочь тебе с ужином?

- Зачем, я сам. Отец оставил, я думаю, чего-нибудь.

- На работу, что ли, ушёл?

- Ага, на сутки. - Сергей достал ключ и вставил в замочную скважину.

- Можно посмотреть, как вы тут живёте одни?

- Пожалуйста. - Он открыл дверь. - Проходите. Думаете, мохом, что ли, заросли? Нет, мы за чистотой следим не хуже женщин!

Сергей разделся, помог раздеться и соседке, от которой пахнуло на него духами, непонятной свежестью и чистотой одежды, будто она не с работы возвращалась, а наоборот, шла из дому на свидание. И лицо было похорошевшим, и глаза сияли. Обычно она была раздражена, шумела у себя наверху на мужа, казалась растрёпанной и неряшливой, а тут не узнать прямо – совершенно другая женщина! И говорила странно:

- Алкаш мой отвёл Алика к моей маме, а сам подался, как всегда, по своим помойкам. Думает, раз я буду заниматься сегодня стиркой, то ему можно бражничать до полуночи, козёл вонючий! А я вот возьму, да и не стану его обстирывать. Пусть живёт, как свинья, в своей комнате! Алика жалко. А то бы давно ушла к маме.

- Вы что же, не любите его, что ли?

- Господи, да за что же его любить-то?! Козла вонючего.

- Но ведь это… наверное, ужасно?

- Конечно, ужасно. - Женщина неожиданно всхлипнула, жалея себя.

Сергей смутился. Не зная, как вести себя, предложил:

- Чаю хотите?..

- Хочу, Серёженька. Только я сама, ладно? Где у тебя чайник, на кухне?

- Да, всё там.

Так они очутились на кухне. Хлопоча с чайником, чашками и блюдцами, стоявшими на полках в красивом шкафу, соседка обрадовано не умолкала:

- А что это я тебя с девочками никогда не видела? Есть у тебя девочка?

- Да некогда как-то… - Сергей покраснел. – То лекции, то друзья, спорт…

- Серёжа, это никуда не годится! Такой видный парень, такой красивый, и…

- Ну, что вы! Какой уж там…

- Самому, может, и не видно. А с боку… Да с тобой любая молодая женщина пошла бы!

- Куда? - нелепо спросил Сергей. И покраснел ещё гуще.

- Как это, куда? В постель, конечно. Ты же не монах? Женишься-то - нескоро ещё! Что же тебе… не надо, что ли?

Теперь он просто не мог смотреть на неё - запылал. И ощутил неожиданное желание, рванувшееся внизу в его мужскую плоть. Это было как при появлении "счастливой парочки" в кустах: от неожиданности происходящего у них там, у него - тоже мгновенно возникало возбуждение. А вот, когда он заранее думал о близости с женщиной, готовился к этому, то ничего не получалась. Или получалось, но слабо.

Видимо, Ирина была опытной в интимных делах - сразу уловила возникшую в нём перемену. Он и не заметил, как она вплотную приблизилась к нему и, обдавая жаром пылающего лица, доверительно ворковала почти что на ушко:

- Ты что, ещё не пробовал, что ли? Ну, скажи, ну, признайся… Хочешь, я сейчас отдамся тебе?

- Хочу, - пролепетал он, чувствуя, как она обнимает его, целует в губы и прижимается к нему внизу своим пылающим местом. Возбуждение в нём стало таким сильным, что перешло в ломоту.

Ирина и это почувствовала. Протянув руку в сторону, выключила под чайником газ и, увлекая Сергея за собой в его комнату, принялась там его раздевать. А когда он, сгорая от желания, стал торопливо доканчивать раздевание сам, она тоже быстро и ловко разделась и предстала перед ним совершенно нагой. Тело её было горячим, когда прижалась к нему. Целуя его в губы, шею, поглаживая спину, она потянула его на кровать, и он очутился там, как-то само собою, на ней. Тогда ловко просунула руку ему под живот, взяла его напрягшуюся плоть и ввела в себя, простонав:

- Миленький мой, хочу тебя, люблю тебя, люблю… а, а-а… у-ми-раю-у!..

В ту же секунду "умер" на ней и он, чувствуя, как сладко извергается в неё, дёргается в последних любовных конвульсиях от неповторимого счастья. Ибо новому счастью не суждено было повториться, хотя эта добрая женщина и шептала:

- Ничего, Серёженька, ничего, это у тебя так быстро с непривычки. Ты не переживай, сейчас отдохнёшь, и всё получится, как надо, успокойся. - И целовала, целовала его без конца, прижимаясь к нему, елозя своим горячим мыском.

Однако нового желания у него не возникало. Ирина сказала, что это у него, должно быть, на нервной почве, пройдёт, и они расстались. Она уходила счастливой, что-то нежно мурлыкающей, а он остался полурадостным, полунесчастным, и долго не мог уснуть, то мечтая о новой близости с Ириной, то мастурбируя свою плоть до тех пор, пока не произошёл новый оргазм. А когда он, наконец, произошёл, Сергей обрадовался: "Ага, значит, всё-таки он у меня действует, и счастье возможно!.."

Успокоенный, он заснул. Но в дальнейших встречах с Ириной у него с возбуждением словно заклинило. Он стеснялся перед нею своей наготы, того, что его член не возбуждается, и уж совсем растерялся, когда она стала ему его гладить и возбуждать искусственно. Однако "возбуждались" у него только щёки – просто сгорали от стыда. И он понял, что ничего больше не сможет. Кончилось у них тем, что Ирина посоветовала ему сходить к врачу и добавила:

- Ну, не может же такого быть, чтобы такой вонючий алкаш, как мой Генка, мог, а такой здоровый и непьющий, как ты - не мог. Тут что-то с нервами, по-моему. Ты сходи к врачу, не стесняйся! А когда поправишься - только скажи: да я мигом к тебе! Я же люблю тебя… - И непонятно почему, расплакалась.

Выхода не было - на карту было поставлено счастье, и Сергей пошёл на приём к частному сексопатологу, адрес которого взял у знакомого парня по спортивной секции. Тот проговорился как-то, что лечился у этого доктора и вылечился. Ехать надо было на Васильевский остров, на 9-ю линию.

Шёл дождь со снегом - хуже такой погоды трудно и придумать даже бывалым ленинградцам. Все дома и улицы Васильевского, словно прочерченные под линейку, казались Сергею мрачными и сырыми. Небо в сплошных низких тучах давило не только на плечи ветром и мокрым снегом, но и на душу, сжавшуюся где-то в груди под тоскливо дёргающимся сердцем. Голые деревья, выстроившиеся вдоль линий улиц, словно солдаты, идущие в плен в колонну по одному, были наклонены в одну сторону - туда, куда они шли и куда дул северный ветер, гнавший сетку дождя и снега. Картина была удручающей.

Из-за мрачного настроения Сергей хотел было повернуть назад, но превозмог себя, так как уже поднялся на третий этаж и стоял перед дверью с нужным ему номером. К счастью, доктор, открывший дверь, оказался старичком опытным, тут же увёл его к себе в "кабинет", не дав старушке и рыжему коту даже рассмотреть его. И деликатно выяснив, что происходит с Сергеем, сказал:

- Надеюсь, вы понимаете, что с вашей стороны должно быть полное доверие к врачу и стопроцентная искренность. Иначе я могу поставить неправильный диагноз, и тогда никакое лечение вам не поможет.

- Да, я понимаю это, - сказал Сергей, догадываясь по богатой обстановке в квартире и в "кабинете", что старый врач, вышедший, должно быть, на пенсию, практикует у себя на дому очень успешно и не испытывает недостатка в клиентах. - Я очень много читал специальной литературы, пил настойки женьшеня, элеутерококка и представляю, что со мною происходит, и что необходимо говорить только правду.

- Ну, то, что вы пили настойки - это неплохо. А корень женьшеня - вообще полезен. Но вот то, что вы начитались всякой литературы, это уже хуже, это может и помешать.

- Почему?

- Чем больше человек знает и понимает, тем больше умножает он свои скорби, - ответил тощий, снежно-белый от седины, старичок. И Сергей, продолжая слушать его и проникаясь к нему доверием, подумал: "Видимо, знающий… И очень интеллигентный. Наверное, из коренных ленинградцев".

Старик тем временем развивал мысль дальше:

- А угнетённое состояние духа при половой слабости… Я правильно вас понял: вы жалуетесь на половую слабость? Так вот, угнетённое состояние при таких явлениях лишь усугубляет эти явления. Об этом, кстати, и в Библии сказано: уныние - такой же грех, как и недовольство данной нам Богом жизнью. Да вы не смущайтесь, не смущайтесь, молодой человек. Половая слабость в наш бурный век - явление в мужской среде распространённое. Так что не вы первый, как говорится, не вы и последний. Но чаще всего это излечимо, если слабость не носит травматического или врождённо-наследственного характера. Просто, бывает, начитаются молодые люди разных книжечек, а потом "находят" и у себя точно такие же "признаки". От мнительности. Начинают самолечения, стесняются женщин и сами наживают себе так называемый "комплекс неполноценности". Было такое у вас, нет?

- Да как вам сказать, уважаемый Георгий Максимилианыч… Мне кажется, я начал читать, когда уже понял, что у меня не всё в порядке.

- А как вы это поняли?

Покраснев и, обдумывая, говорить или нет о мастурбации, Сергей молчал. Но врач тут же напомнил:

- Не стесняйтесь, говорите всё! Мы же условились…

И Сергей рассказал, что к нему редко приходило возбуждение само по себе, от естественного, что ли, внутреннего желания. Что он подглядывал за парочками, уходящими в кусты, и, глядя на них, мастурбировал. Что и мастурбация не всегда проходила у него удачно. И, наконец, словно освободившись от тяжёлой ноши, заключил:

- Может, у меня всё… от этого? От мастурбации? Говорят, это очень вредно для психики.

Врач безобидно и тихо рассмеялся:

- Кто вам это сказал - что вредно? Чушь несусветная! Онанизмом люди занимались с древних времён. Например, неженатые мусульмане, не имевшие средств, чтобы внести калым родителям невесты. Древнеримские воины в длительных походах. Заключённые в тюрьмах. Да и теперь занимаются - и солдаты, и матросы, и застенчивые студенты, и даже старички, оставшиеся без жён, но не утратившие мужских способностей. Никакого вреда мужчине мастурбация не приносит, запомните это! Только снимает нервное напряжение, вот и всё. Так что, как говорится - на здоровьице! А теперь - снимите, пожалуйста, брюки: я вас осмотрю… Нет, снимайте лучше всё!

Осмотр привёл доктора в восхищение:

- Да вы же - прямо древнегреческий атлет! Какие мускулы, какое прекрасное сложение! Думаю, что с вами у меня не будет хлопот.

- Это правда, доктор? - обрадовался Сергей. – Вы не утешаете меня?

- Утешаю. Но не ради самого утешения. А потому, что верю в то, что говорю. Плоть ваша - кровью наполняется, то есть, способна к половому акту. Да вы и сами признались мне, что один раз близость с женщиной у вас всё-таки была, получилась. Стало быть, ваша подруга права - у вас не всё в порядке с нервной системой. Умная у вас подруга, просто молодец! Остаётся лишь выяснить, нет ли патологической наследственности со стороны ваших родителей?

"Вот оно! - обмер Сергей. - Мама была алкоголиком и неуравновешенной, потому и… Дурная наследственность… я погиб…" - И приготовившись к самому худшему, рассказал врачу историю с матерью.

Выражение лица у старика изменилось. Он протянул:

- Да-а, это меняет дело. На кого вы похожи? На мать, на отца?

- Мне кажется, в большей степени на отца.

Старик обнадёживающе улыбнулся:

- А с отцом у вас всё в порядке?

- По-моему, да, - ответил Сергей, как всегда, неуверенно, ибо неуверенность во всём стала его второй натурой. - Отец - не курит. Пьёт - тоже редко и мало. Только в праздники или под хорошее настроение.

- А вы сами?

- Совершенно не пью и не курю.

- Ну, это и по вам видно. - Врач повеселел. И возвращая Сергею искру надежды, пообещал: - В таком случае, если ваш отец здоров, а подвела только матушка, всё ещё можно поправить. Но для этого вы должны усвоить главное: не пить и дальше! Не курить! Укреплять нервы точно так же, как вы это сделали с мускулами. Вон, каких результатов достигли! Стало быть, если проявите такую же настойчивость и в укреплении нервной системы - результат будет. Для этого вам нужно бывать на свежем воздухе по 2-3 часа в день. Обливаться по утрам холодной водой. И – самое главное - вот это я прошу вас буквально зарубить себе на носу! - никогда больше не думать в интимной обстановке о том, что вы "не сможете". Ни в коем случае! Напротив, убеждайте себя ежедневными аутотренингами, что вы всё можете! Что вы - уверены в себе! Что вы - ничего этого не боитесь больше. А только - хотите. Хотите и ещё раз хотите! Хотите всегда, везде, в любых обстоятельствах и ситуациях! Ведь хотите же, разве не так? - На Сергея уставились умные, ободряющие глаза, из которых излучались уверенность и доброта.

- Да, хочу, - честно и на этот раз уверенно признался Сергей. - Но, как мне кажется, - тут же соскользнул он в привычную неуверенность, - я боюсь осрамиться. Боюсь, что у меня не получится. Ну, и это… мастурбирую.

- Господи! Да я же говорил вам: через это прошли все школьники, солдаты. Онанизм лишь снимает психическую нагрузку. Так что можете продолжать это, сколько вам нужно. Когда появится у вас постоянная женщина, сами забудете про своё невинное увлечение. Вот так-то, молодой человек! Да при вашей внешности, с вашими физическими данными - я бы вообще не тужил! Так что начинайте уже с сегодняшнего дня прогулки, невзирая на погоду. Обливайтесь по утрам холодной водой. Плюс - ежедневный аутотренинг. И всё у вас образуется. Никакого особого лечения, особых стимуляторов вам не требуется - вы не старик! И не создавайте себе комплекса неполноценности сами! Иначе вы действительно возненавидите свою матушку и будете не уверены в себе уже навсегда. Вы поняли меня?

- Спасибо, доктор, мне кажется, я понял.

- Да оставьте вы эту вашу привычку: "мне кажется"! Ничего вам не кажется! Вы знаете, уверены в себе. И ещё вот что - поговорите откровенно с отцом: как у него обстояло с мужскими способностями в молодости? Да и теперь тоже. Кстати, почему он у вас не женился до сих пор? И если у него никаких комплексов неуверенности в себе не было, то считайте, что всё в порядке будет и у вас. Я вам просто гарантирую это!

Сергей ушёл от врача окрылённым - рад был, что признался во всём. Да и погода переменилась на дворе, словно тоже улучшила своё настроение. Перестал идти мокрый снег. Сквозь разорвавшиеся тучи выглянуло солнышко, и мир стал не таким мрачным. Подобрели глаза прохожих. Ожили воробьи. Резкий ветер потерял злой мокрый напор. И Сергей начал строить планы на будущее: "Нужны прогулки на воздухе, обливания? Займусь парусным спортом. Там это всё в комплексе: вода, воздух. Только бы скорее наладилось". Пить и курить он и без предупреждений врача не собирался - достаточно было примера матери перед глазами. Но было обидно: пила и курила она, а вот расплачивается за её грехи - он, не курящий и не пьющий.

Отец удивился вопросу Сергея об интимной жизни. Ответил, что не женится вовсе не потому, что у него что-то разладилось со здоровьем, а совсем по другой причине - не хочет, чтобы в доме у них появилась мачеха. И добавил:

- Я в этих делах, сынок, неутомим. Может, и женился бы, чтобы "не снимать" каждый раз новую "раскладушку" на одну ночь, да нет теперь хороших женщин моего возраста, чтобы жениться на них. А напороться ещё раз на испорченную жизнь я не хочу. Да ты сам, посмотри вокруг, что за женщины у нас в Ленинграде! Это тебе не пушкинские времена, когда он тут ходил по Невскому молодым и встречал чистоту в глазах. Нынешняя Анна Керн, если не пьёт, то больна или курит. Либо изменяет мужу. Или просто стерва, обозлившаяся на жизнь. Не выношу женского мата! А у нас они теперь кроют похлеще мужиков на каждом шагу. Разве это женщины? Разве они созданы для семьи? Лучше уж проживу один как-нибудь. Зато и ты не будешь обижен…

Владимир Петрович не хотел говорить сыну всей правды о себе. Он давно жил с молодой женщиной, с которой познакомился на работе в гостинице. Он был на первом этаже шеф-поваром в ресторане, а она на третьем этаже горничной. Устроила её туда подруга покойной жены, тоже буфетчица. Девчонка закончила 10-летку, приехала поступать в ленинградский университет откуда-то из-под Малой Вишеры, что в 150-ти километрах по Октябрьской железной дороге на Москву. Словом, из каких-то глухих болотных мест, где её оставила мать, жившая после того в Ленинграде. Вот к ней она и прибилась. В тот, 1968-й, год Серёжка перешёл в 8-й класс, начались как раз события в Чехословакии, а эта Зойка провалилась на экзаменах. Ну, буфетчица Валентина и пожалела её, будучи соседкой её матери и зная все обстоятельства этой злополучной семьи.

Обстоятельства были такими. Учась в деревенской школе, оставленная там родной матерью, Зойка писала стихи, много читала и, будучи восторженной и романтически настроенной, приехала поступать на филологический факультет. Решилась она на этот подвиг потому, что мать, давно бросившая Зойкиного отца в деревне, сама пригласила её к себе. До замужества мать была городской, и, выйдя замуж за приехавшего в командировку колхозника, быстро разочаровалась в деревенской жизни и своём муже-рохле. Завербовалась к геологам куда-то на север и, оставив мужа с годовалой девочкой, исчезла. Отец у Зойки был добрым и ласковым, сам девочку и купал, и мастерил ей куклы, и сказки рассказывал. Бабушка, мать отца, потерявшая мужа на войне с Германией, тоже с радостью ухаживала за внучкой, кормила и обстирывала, и жилось Зойке дома радостно и привольно. Мачехи в доме не было, отец почему-то не женился больше, хотя и жил, не таясь, с Агафоновой, деревенской вдовой старше себя и с тремя детьми на руках. Зойка, несмотря на то, что была наполовину сиротой, росла девчонкой весёлой. От отца знала, что мать её переехала с севера жить в Ленинград, устроилась там на каком-то заводе во вредном цеху и вышла замуж за алкоголика, у которого была своя комната в коммунальной квартире. Детей заводить от алкоголика не стала, словно знала наперёд, что муж этот напьётся где-то зимой и, возвращаясь домой, упадёт под чужим забором и замёрзнет, запорошенный ночной белой метелью - типичная судьба многих алкашей России.

Один раз мать приезжала к отцу в его Кирилловку, чтобы посмотреть на дочь, на которую даже алиментов никогда не платила - отец не захотел подавать на неё в суд, как не принимал от неё ни посылок, ни переводов. Наверное, поэтому ничего не чувствовала к матери и Зойка - не помнила её, стеснялась. Мать пожила с нею 2 недели, расплакалась и уехала. Потом, когда подошёл срок Зойке учиться дальше, да и бабушки уже не было на свете, мать стала писать и отцу Зойки, и ей самой, чтобы приезжала выбиваться в люди в Ленинград - уж больно умной и начитанной показалась ей дочь. А соблазняла в университет ещё и тем, что не надо будет жить в общежитии, что своя, мол, комната есть. Вот Зойка и приехала. И хотя на нужный ей факультет не поступила, из Ленинграда уезжать не захотела. Поняла, что сама она не подготовится в деревне к новым экзаменам, как надо. А в Ленинграде можно было поступить на подготовительные курсы.

Однако чтобы попасть на эти курсы, нужна была не только ленинградская прописка, но и работа по месту жительства. Образовался замкнутый круг, именуемый "Ленсоветом". Чтобы устроиться на работу, Зойке надо было прописаться к матери в её коммуналку, а этого просто так в Ленинграде не пробьёшь. И если бы не соседка матери, которой Зойка понравилась своей деревенской чистотой и искренностью, может, и не прижилась бы Зойка в Ленинграде. Но Валентина Ивановна была не просто богатой деньгами буфетчицей, а ещё и пробивной и пронырливой бабой, прошедшей через медные питерские трубы и чёртовы житейские зубы. Она не только устроила в своё время собственную отдельную квартиру, но пробила прописку и Зойке, устроив сначала спектакль в "Ленсовете": "Господи, да что же это у нас за город мировой революции и справедливости, если не позволяет дочери поселиться в комнату к родной матери пролетарке! Ведь это ж, если узнает об этом "Би-би-си", от нас отвернётся весь мировой пролетариат!"; а затем устроила Зойку и на работу в гостиницу. Народная артистка, не меньше! Прорвать оборону на подготовительных курсах ей было уже, как 2 пальца облизать - успела тётя Валя и там протаранить всех.

Дальше Зойке, правда, не повезло - провалилась на университетских экзаменах снова. Ходила опухшей от слёз, но в деревню, к родному папане, опять не вернулась - засосала её северная столица своими музеями, библиотеками, историческими памятниками. Это такая сладкая отрава для восторженной души, которая знает, что вот по этим самым улицам ходили студентами и Гоголь, и Достоевский, и цари, и знаменитые министры, и декабристы, да и теперь сколько интересных людей ходит! Ой, люленьки!.. Наставляй лишь ушки да слушай – поинтереснее сказок папани и бабушки. Только вот папаня там, в Кирилловке болотной, вдруг запил ни с того, ни с сего. От этого у Зойки разрывалась на части душа, а всё же работу не бросила. Ездила, правда, в отпуск к отцу, да что толку - не придумали ещё учёные лекарства против тоски. А затосковал он оттого, что отшила его от себя колхозная вдова - не нужен больше бабе, переставшей ощущать себя женщиной. Ну, и обошлась с ним, как Советская власть с нею самою: износила преждевременно и отвернулась. Дальше – живи, как хочешь. А он тут же и самому себе как бы ненужным стал - махнул на себя. Способ этот тоже не новый для русского человека. Зойка решила остаться в деревне, чтобы отец не тосковал. Но он отговорил: "Не в тебе дело, люленька! Государство у нас плохое, тут ты не поможешь". "Да чем же плохое-то?". "А ты послушай вон ночные радиоголоса, - отец кивнул на радиоприёмник "Рекорд", - быстро поймёшь всё. Нету у нас человеческой жизни, потому как всё – против человека. Обман один, а не государство. Соцлагерь!"

Зойка слушала чужое радио каждую ночь, когда утихал вой уставших глушителей на коротковолновых диапазонах. Особенно ей понравилась "Немецкая волна", говорившая обо всём без злобы, спокойно, на хорошем русском языке. И Зойка запланировала: "Ну, люленьки, всё! Куплю и я себе приёмник. Махонький такой, на батарейках. А берёт, говорили девчонки, лучше больших. Как токо вернусь в Ленинград, будет первой же моей покупкой! А я, дурочка, ещё не верила им…"

Не верила Зойка "им", "девчонкам" - это нелегальным проституткам, которые сами познакомились с нею в гостинице. Эти тоже слушали иногда. Она ещё удивлялась им: какие умные, черти! И знают всё на свете, и красивые, а вот счастья тоже нет.

Знакомство началось с того, что одна из них попросила её узнать, кто будет дежурить ночью по этажу. Если "коридорная мымра" - Элеонора, то…

- То что? - заинтересовалась Зойка.

- Пошли в буфет, там тебе всё объясню. Выпьем по рюмочке вина, поговорим…

- Я не пью.

- А шоколадные конфеты любишь?

- Откуда же у меня деньги на такие конфеты?

- А ты не переживай, конфеты и кофе - куплю я. Хочу угостить тебя.

Зойка вспомнила, как "угостили" её однажды студенты на подготовительном, и лицо её нахмурилось:

- Скажи лучше по-честному: зачем тебе нужно меня угощать? В свою компанию хотите затянуть, что ли?

- Вот, дурочка-то! - искренне удивилась проститутка. - Зачем нам лишняя конкурентка?

- Не знаю, это уж вам лучше знать, раз подмазываетесь.

Проститутка усмехнулась:

- Ты девочка неглупая, догадливая, но всё-таки думай, прежде чем обижаться. - И призналась Зойке. – Нам требуется от тебя узнавать только одно: в какие ночные смены будет дежурить на твоём этаже Элеонора.

- Зачем вам?

- Мы этим мымрам платим, чтобы не мешали нам проходить в номера, понимаешь? А ты - работаешь на "нашем" этаже… Через тебя нам легче всего узнать, когда на дежурстве Элеонора. Это такая завистливая сволочь! Лучше уж совсем не приходить, если она!

- Почему?

- И с нас берёт, и милицию может вызвать, если вдруг испортится настроение.

- Так я тебе и без конфет могу… Зачем тебе тратиться?

Поняв Зойкину доброту и простоту, с нею перезнакомились и 2 подруги Зины - Ольга и Женя. Угощали потом её и конфетами, и ликёром, и дарили даже цветы, когда узнали поближе. В общем, завязалась не то, чтобы дружба, но полное взаимопонимание на почве "счастливой советской жизни", о которой открыто рассказывали радиоголоса, а девчонки - уже по секрету - Зойке: "А знаешь, что вчера передавал "Голос Америки"?.." Делились и рассказами о своей жизни. Вернее, начались-то общие разговоры именно с этого - что трудно жить.

Господи, много ли Зойка зарабатывала? Если бы не мать, призналась она, то и на простейшее существование не хватило бы. Вот тогда "нелегалки" и стали рассказывать ей про ночные радиоголоса - у каждой из них был свой маленький приёмничек, чтобы отвлекаться в свободные от клиентов ночи. Ну, и невольно узнавали, как живут люди за рубежом. Потом появилась потребность слушать такие передачи постоянно.

- А заразиться не боитесь? - спросила однажды Зойка.

- Боимся, - призналась Ольга, старшая. - Но есть ведь и предохранительные средства. А Зина - так вообще только с "чистыми" соглашается иметь дело. К сомнительному типу не подойдёт. Да и предохраняться не ленится, даже под киром.

С Владимиром Петровичем Зойка познакомилась сама - влюбилась в него. А он это знакомство принял за обычное дело - он всех сотрудников гостиницы знал. А тут было как раз общее профсоюзное собрание, Зойка, севшая рядом, что-то спросила его, вот с тех пор как-то и пошло всё само собой: "Здравствуйте, Владимир Петрович!" "Привет, Зоечка! Как молодые дела?" "Да вот зарплаты не хватает на жизнь. За одни обеды во время дежурства высчитывают чуть ли не третью часть!" "А ты приходи вниз ко мне, я тебя бесплатно всегда накормлю. На кой тебе в буфете?.. Вот и не будут высчитывать". Она поблагодарила, но "вниз" не пошла, зная от "нелегалок", что за всё в жизни "нужно платить". И вообще она столько всего узнала от них, что поумнела на 100 лет вперёд, хотя и собственный горький опыт уже был.

Однако он сам успокоил её, встретив утром в вестибюле, когда шёл на работу, чтобы принимать смену. Поздоровавшись и удивившись тому, что приезжает с нею, видимо, в одном автобусе - откуда ему было знать, что она приезжает раньше и, поджидая его появления, прячется возле гостиницы - он спросил:

- Что же ты не пришла обедать в моё прошлое дежурство? Ведь в одни и те же дни ходим на работу!

- А я беру теперь с собою "тормозок".

- Ну и напрасно.

Вот тут Зойка отважилась на прямоту, вспомнив анекдот, который рассказали ей "нелегалки" про кавказца, пригласившего русскую женщину в ресторан. Сидит он с нею за столиком, ужинает, выпивает, а тут музыка. Подходит к его столу русский: "Можно вашу даму пригласить на танец?" И так он подходил и приглашал её дважды. А когда подошёл в третий раз, кавказец вспылил. Стуча вилкой по тарелке, выпалил: "Паслюший, дарагой! Я иё ужинаю, я иё и танцевать буду!"

И Зойка ответила:

- Девочки говорят, Владимир Петрович, что бесплатного ничего не бывает, за всё надо платить!

- Да ты что, Зоечка! Как могла такое подумать? Ты же мне - в дочери годишься! У меня сын почти ровесник тебе. Я же от чистого сердца тебя приглашал!

Ой, люленьки! Как же она обрадовалась его словам, ну, прямо расцвела вся. Но это оттого только, что у него не было грязных помыслов по отношению к ней. Однако тут же и расстроилась. Раз он думает о ней, как о дочери, то рассчитывать на ответную любовь нечего. Небось, есть где-то и женщина. А Зойка интересует его не больше, чем все остальные сотрудницы. Никаких перспектив, стало быть. К тому же своим ответом она дала понять, что не продаётся за обеды. То есть, сама же обрезала всякие надежды, да ещё и обидела его.

И всё-таки перед обедом он позвонил ей на этаж и сказал, что проголодался и ждёт её. Она решила пойти. Обед вдвоём с ним в отдельном кабинетике прошёл счастливо и непринужденно - даже выпили по стакану сухого вина. Он рассказал ей, что живёт после смерти жены один, с сыном. Она это знала, так как давно всё выведала о нём - иначе, разве посмела бы заводить знакомство с женатым человеком! И, в ответ на его доверие, рассказала ему о своей жизни. Посочувствовав, он вдруг спросил:

- А какие девочки говорили тебе, что за всё надо платить?

За окном кабинета проплывали белые пароходы по Неве, красивые яхты, и Зойка, мечтавшая об алых парусах и капитане в образе Владимира Петровича - Грин, кстати, сочинил свою повесть, находясь в этом же городе - призналась, что это говорили ей нелегальные путаны - так они сами себя называют - но что люди они хорошие, умные и щедрые, пусть он не думает… И добавила:

- Я, правда, не дружу с ними, но… сочувствую. Особенно Зине. Она - чистая, не к каждому пойдёт. И вообще они все несчастливые, это злая жизнь их заставила…

- А ты не могла бы познакомить меня с этой Зиной?

- Зачем?! - вырвалось у Зойки поражённо.

Он сначала тоже вроде бы застеснялся. А потом, глядя перед собою на стол и о чём-то думая, негромко произнёс:

- Понимаешь, устал я один жить без жены. Жениться - нет никого на примете, да и не хочу, пока не женится сын. Мачеха в доме - это что бочка с порохом, которая рано или поздно, но взорвётся.

Зойка молчала. Тогда он приступил к главному:

- Ну, а к таким девицам, как твои путаны, я сам подойти не решаюсь, хотя и видел их тут не один раз. Во-первых, боюсь подхватить дурную болезнь. А, во-вторых, не умею говорить с ними и стесняюсь. А тут, ты вот говоришь, что Зина эта - чистая и приятная из себя. Да главное-то в том, что ты - знакома с ней!

Зойка раскраснелась до пожара на лице и шее, и с обидой смотрела на него - вроде была готова расплакаться. И парусников на Неве уже не было - одни, нагруженные углём, чёрные баржи тянулись с натугой против течения. Хотелось встать и уйти. Но она постеснялась. Это ж будет выглядеть - вместо благодарности за обед - как оскорбление. Так ведь получится? Более всего не хотелось ей этого - это ж конец.

- Ну, так что, Зоечка? Переговоришь с Зиной обо мне, а?..

Зойка, словно робот, автоматически пообещала, заторопилась к себе наверх и торопливо ушла, чтобы он не видел её обиды на него. Впрочем, откуда ему было знать, что она любила его. Находясь уже у себя, в дежурной комнате, где опомнилась от всего, она поняла, надо избавляться от своего чувства "к подлому повару". И чтобы это произошло как можно скорее, чтобы не страдать больше потом, она привела к нему в очередную их смену эту Зинку на обед. Сказав наедине, сколько нужно заплатить Зине, и сколько "коридорной мымре" за то, что предоставит свободный номер на пару часов, Зойка ушла, оставив ему Зинку в компаньоны на обед вместо себя. В "дежурке" она упала лицом вниз на диван и разрыдалась. Думала, что уже всё, кончились её встречи с ним.

Однако судьбе угодно было распорядиться по-другому, хотя с Зинкой у Владимира Петровича всё произошло и обошлось без каких-либо осложнений. Но, переспав с нею ещё несколько раз, он вдруг разыскал Зойку сам - она не показывалась ему на глаза вот уже месяц – и рассказал ей, что Зина ему не подходит, и он хотел бы, чтобы Зойка подыскала ему другую подружку.

Выслушав его и не глядя ему в лицо, покусывая побелевшие губы, Зойка спросила:

- А чем же это Зина вам не понравилась? Сами же хотели, чтобы чистая была и на мордочку чтобы приятная.

- Понимаешь, Зоенька, - признался он, ничего не замечая, - я ошибся. - И тут же заторопился, увидев, что Зойка резко и несогласно дёрнула плечом. - Нет-нет! Чтобы чистая - это обязательно! Это - хорошо. Но мне важнее, оказалось, не лицо, а тело. А у Зины - фигуры-то как раз и нет. И блондинка. А мне, оказывается, больше тёмненькие по душе. Вот, как ты, понимаешь?

Не ожидая такого от себя, Зойка тоже перешла вдруг на "ты" и, деланно усмехаясь и глядя в сторону, ляпнула:

- Тогда тебе, Володя, надо было "снимать" меня, а не Зину. Но у меня - сам видишь - смазливой рожицы нету. И других чистых женщин - я тоже не знаю. Ты уж теперь как-нибудь сам, а меня - уволь! Соображаешь?..

Поражённый догадкой, он изумлённо спросил:

- А ты что, разве пошла бы?..

- Ой, люленьки! - изумилась и Зойка. - Неуж и правда, не знаешь себе цены? - И смотрела на него и с любовью, и с удивлением.

- Зой, а какая ж у меня цена? Не понимаю тебя…

- Вот глупый-то! - расцвела Зойка в милой ответной улыбке. - Да вы же - видный, красивый мужчина!

- Так ведь старше тебя лет на 20!

- Ну и что? - Зойка на мгновенье, по-былому, застеснялась, но тут же, отогнав что-то от себя, проговорила: - Да я с вами… пошла бы и за спасибо! На что мне деньги, я же не… - Она замолчала, не смея произнести "продажная путана".

Так началась у Владимира Петровича интимная близость с Зойкой, переросшая затем в сложные и серьёзные отношения. Зойка оказалась не только "тёмненькой" и женщиной "в его вкусе" из-за отличной фигуры, но ещё и влюблённой в него. Правда, черноволосая, скуластенькая, с чёлочкой на лбу, она не производила особого впечатления своей внешностью - не то китайский тип женщины, не то монгольский. Только глаза неожиданно запоминались с первого взгляда своей "русскостью". Из-под припухших, нависающих век с тёмными пиками ресниц, они смотрели светло-серыми хрусталиками. Да ещё врезалось в память её искреннее "Ой, люленьки!", когда всплескивала маленькими узкими ладошками от изумления или детского восторга. Но отсутствие яркой красоты в её лице компенсировалось золотым характером, к которому Владимир Петрович привязался не меньше, чем к её темпераменту и изумительно красивому телу. Да и была она не только страстной любовницей, а ещё преданным другом. К тому же призналась ему в своей горькой истории, которую, кому попало, не рассказывают. Её изнасиловали 2 студента, когда она поступала в университет после "курсов". Обещали ей помочь в дополнительной подготовке, чтобы получила на экзаменах проходной балл, а вместо этого завлекли к одному из них на квартиру, напоили вином, совершили своё подлое дело и уехали потом куда-то в Сибирь со строительным отрядом на всё лето. Вернулись к занятиям только осенью, разве докажешь чего?.. Из-за них она и провалилась второй раз, хотя и подготовилась. Потому что не в себе была от обиды и горя - кто её теперь замуж возьмёт, без девственности? Будучи деревенской простушкой, она совершенно не знала городской жизни.

Не было мира у Зойки и с матерью - вечные выговоры. Характер у матери злой, как и дым от дешёвых сигарет, которые она курила, словно мужик - аж дыхание прерывается, если вдохнёшь возле неё воздух. Зойка же характером пошла в отца, молча сносила неуживчивость и грубость матери. А тут ещё отец начал пить, и сердце у Зойки стало разрываться от боли - всех жалко, куда ни пойдёшь, на кого в этой жизни не наткнёшься.

- А меня-то за что жалеешь? - удивлялся Владимир Петрович, слушая рассуждения Зойки.

- Ой, люленьки! - всплескивала она ладошками. – Да ведь устаёшь-то как! Вся женская работа на тебе – и дома, и на работе. Разве я не вижу, што ль?..

Смотрел на неё и чувствовал, что не только привязывается к ней всё больше и больше, но и проникается нежным чувством, от которого перехватывает порою горло. Только вот странным было это его чувство, смешивались в нём и нежность отца, и любовника одновременно.

- Неустроенный ты, вот ещё почему тебя жалко. А люблю - за то, что и ты меня любишь, - продолжала Зойка серьёзно.

Его любовь она почувствовала сразу. Да и как было не чувствовать, если и гладил её, и целовал, и называл всякими нежными прозвищами. Вот она и стала ощущать себя женщиной, которая спит не просто с мужчиной, а с мужем, которого жалко за то, что он устаёт, и за которого она переживает всей душой и сердцем. Это же не только любовные отношения.

- А ты сама-то - разве устроена? Разве можно на твою зарплату в жизни "устроиться"?

- Проживу как-нибудь и в бедности, не привыкать, - тихо призналась она. - Зато я счастливая теперь. Токо вот мать без конца раздражается и орёт, чтобы я не мешала ей жить и уезжала "в свою деревню". Так прямо и говорит. Потому, как не оправдала я её надежд. И жилы на шее у неё выступают. А всё равно, хоть и обижает, а и её тоже жалко. Нет у неё никого.

- Ладно, Зайчик, не надо об этом… - Он погладил её по голове. - Буду помогать тебе, сколько смогу пока. А как сын мой женится, посмотрим и мы, что нам дальше делать…

Он не мог забыть, как Зойка, жалея его затраты на неё, сказала однажды:

- Володя, а на кой ты платишь этой "коридорной мымре" за номер? Мы же им пользуемся с тобой только 2 часа. И простыню я приношу всегда свою, чистую! А ты ей платишь, как мандаринщик с Кавказа: за полные сутки.

- Лапушка, так сама же говорила, что бесплатно ничего не бывает.

Она утвердительно спросила:

- Ты же один живёшь?!

- Не один, с сыном. А что?

- Так, давай, я буду приходить к тебе домой на такие же 2 часа. Когда мы с тобой оба свободны, а сын твой - в институте. То есть, с утра. А твою экономию на этом, если не возражаешь, будем тратить на кино или на фрукты. Знаешь, какая картина сейчас на экранах кинотеатров?

- Какая?

- Страшная картина! "Калина красная".

- Страшно то, что Солженицына… выдворили силой за границу.

- Вот и отец мой, ещё больше запил из-за этого. А я вот страсть как люблю ходить в кино! Помнишь, в 72-м году у нас показывали картину "А зори здесь тихие"?

- Нет, я не видел.

- Ой, люленьки! А я - так 3 раза бегала смотреть! Были бы деньги, и ещё бы пошла. Я на дневные сеансы хожу - так дешевле.

Да, совет Зойки был разумным, а главное, до глубины души растрогал его тогда, и он принял её предложение с радостью. Ведь приводил же он, кобелина собачья, 2 раза, когда Зойка уезжала в отпуск к отцу, одну свою знакомую, которая сама напросилась к нему: "Владимир Петрович, здравствуйте! - окликнула она его на улице. - Что же это вы?.. И сами к нам не заходите, и к себе не приглашаете? Нехорошо забывать старых друзей! Когда Люся жива была, вы приходили…"

Пришлось честно ответить ей, чтобы не было ни напрасных обид, ни будущих недоразумений: "Так ведь ваш муж и прежде не был доволен, когда мы к вам приходили: ревновал вас ко мне. А теперь, когда я овдовел… Вот и не появляюсь. Вы должны это понять и не обижаться".

"Ну, тогда я сама приду к вам в гости, - бойко-игриво ответила настырная дама. - Если вы, конечно, не против того, чтобы я навестила вас. Хочется посмотреть, как вы там теперь одни, без Люси?.." Тон был не только игривым в гортани, но и с откровенным намёком в блудливых глазах. А ему тогда "приспичило" как раз, взял да и пригласил: приходите, мол, если такая храбрая. Она и пришла на другой день с утра. Всё, конечно, произошло, что и должно было произойти. Но когда она заявилась к нему и в третий раз, уже без приглашения - как ухитрялась только с работы уйти, вот диво! - он расстался с нею тоже без церемоний. Сказал ей напрямик, хотя и в мягкой форме, что не желает продолжения своей связи с ней.

Вскоре вернулась от отца Зойка, расстроенная, но и соскучившаяся, и он понял, что соскучился по ней тоже и будет счастлив с нею постоянно, если она будет приходить к нему домой, как она только что предложила. Ибо только к ней у него человеческое, а не кобелиное чувство. С тех пор она стала приезжать к нему 2 раза в неделю постоянно.

Зойка приезжала обычно по утрам, когда Сергей уходил в институт, а они были свободны от своих смен. Владимир Петрович раздевал Зойку донага и "танцевал" её несколько раз, а потом они дружески обедали, говорили обо всём, как близкие, связанные сердечными узами, люди. И были счастливы оба. Но однажды, вроде бы подшучивая над собой и добродушно улыбаясь, Зойка проговорила с надрывающим душу подтекстом: "Не берут меня замуж парни, Володичка! Наверное, я порченая - в матушку бабьим счастьем пошла…" И было видно по глазам, не лукавит, а действительно не надеется на то, что он возьмёт её в жёны. Доказывать ей обратное, опять только словами, он не хотел - вдруг сын не женится вовсе? У него и девчонок-то вроде нет ближе, чем на версту от него! Что слова? Пустое, нужны поступки. Но и молчать было обидно. Зойкин укор хотя и не был прямым, всё равно хватал за сердце своей обречённостью. А как утешить её, чем? Он не знал. Только прижал к себе и, целуя в губы, глаза, гладил по голове, словно маленькую девочку. Тогда она призналась, что стесняется его сына. Станет, мол, насмешничать, когда узнает, что его отец хочет жениться на ней. Даже всхлипнула:

- Ведь токо на 3 года он младше меня!..

- А ты не думай об этом, - посоветовал он. – Жизнь сама расставит всё по местам. Увидишь!

В общем, жила Зойка, как и многие русские люди, одним днём, сегодняшним - дальше не загадывала. Сегодня хорошо, счастлива, ну, и за то спасибо судьбе – у других и этого нет. Действительно, жизнь покажет, что делать дальше. Вон у "путан" - разве жизнь? Сами рассказывали, что все эти "Дэвушька, дэвушька, ни пажалеишь!.." перегорают, как электропробки от высокого напряжения, а потом их надо настраивать на новый заход, иначе они из номера не выпустят до полночи. А когда выпустят, уже и транспорт почти не ходит, чтобы вовремя уехать домой до разведения мостов над Невой. А если зима…

Правда, у самой тоже не менее унизительное положение в обществе. На зарплату не больно разгонишься "в люди" - шиши, а не зарплата. А ведь надо и одеваться, и за транспорт платить, питаться, ну, и так далее. К тому же и такую работу, попробуй, найди без знакомства! Не кирпичи класть на стройке зимой, сидишь в сухом и тёплом помещении. А всё же прав и отец: государство в России - действительно против человеческой жизни, только за собачью. Так что спасибо судьбе, что послала Владимира Петровича и любовь с ним. Он и мужчина что надо, несмотря на свои 46 лет. Да и любит, бережёт, балует подарками. С ним можно даже не предохраняться - подлости не позволит. И вообще человек хороший, грех жаловаться на судьбу.

Ничего этого Сергей, занятый сложными отношениями с чужой женой, не знал ещё долго. Сестра жила с мужем в Днепропетровске. Сам он полдня был занят учёбой в институте, после обеда - подготовкой к следующему дню. Еда в доме была уже приготовлена и ожидала его в холодильнике, если отца не было дома. А если он был, то ещё сам и кормил его, и у Сергея не было, как говорится, ни забот, ни хлопот. Иногда ему было жаль отца, таким он казался усталым и одиноким, но в памяти застряла фраза: "Не надо меня жалеть, сынок. Нашёл, кого…"

Получалось, что отец бывал дома чаще, чем сам Сергей, приходивший порою лишь переночевать. Поняв это, отец стал приводить домой, как Сергей случайно выяснил, одну из молодых "раскладушек", как он их сам называл. Так что жизнь у него была нормальной со всех сторон, и жалеть его, действительно, не стоило – жил человек в своё удовольствие. Сергей даже позавидовал ему, когда узнал всё, и почему-то стал от него отдаляться в душе. А "просветила" его о тайной жизни отца дворничиха Курбатова. Как-то вечером он столкнулся с нею во дворе носом к носу. Муж у Валентины Николаевны был тоже дворником, из татар, а она - из русских, и к тому же из породы говорливых. Видимо, соскучилась с молчаливым супругом по живому разговору, ну и не удержалась, откликнувшись на приветствие Сергея, назвавшего её по имени и отчеству.

- Добрый вечер, добрый вечер, Серёжа! - И понеслась сладким сочувственным напевом дальше: - Тяжело без мамки-то? Учишься цельными днями, папка - девками занят, некому, небось, и позаботиться о тебе, так, что ли?

- Какими девками? - удивился Сергей, выделив в её словах главное.

- А об этом ты ево лучше сам спроси: какех он водить к сабе в дом, когда тя там нету? По вторникам и четверьгам, как по расписанию. Аккурат в 10 утра, када машина за мусором приходить. - Чувствовалось, тирада была продумана до каждого слова и заготовлена заранее, так легко она и с требуемой гаммой точно рассчитанных интонаций вытекла из "доброхотных" уст.

Он решил не спрашивать, а проверить. Не из ханжества, а из любопытства. И установил: действительно, водит. Аккурат в 10 часов, как говорила дворничиха. Подкарауливая гостью отца, Сергей потерял на этом несколько лекций.

Почти забывая уже об этой истории, он всё-таки удивился: "А папаня-то, молодец! 47-й год, а "снимает" моих ровесниц". И припоминая лицо молодки, удивился ещё раз: "Только мордашка вот рядовая. Что ж это он?.. Нет, тут что-то не то… За что же он любит её? Значит, что-то в ней всё-таки есть. Тогда - что?.. Какую попало, он не станет водить в дом столько времени". И вдруг подумал: "А что сам нашёл в Ирине?"

Вскоре Сергей забыл и об отце, и о его любовнице, занятый своими заботами. Но когда началась весенняя сессия, он решил готовиться к экзаменам по оптике за городом, на своей семейной даче, купленной и достроенной когда-то отцом. Там и открылась ему тайна отношений отца с любовницей.

Дело было так. Сойдя в лесу с электрички, идущей на Выборг, Сергей не захотел ждать местного автобусика более часа и пошёл в сторону дач пешком. Если идти напрямик через лес, а не объезжать болото по шоссе, то дойти можно за 40 минут. Было душновато, шёл Сергей быстро, следуя за тропинкой, и когда вышел к берегу речки, питавшей болото, то решил искупаться. Место было глухое, к дачам идти минут 10 ещё, самое время освежиться. Потому что потом, когда засядет за трудный учебник, идти на речку уже не захочется - лишь время терять. Вот он и разделся спокойно, найдя красивую полянку за кустами. Сначала обсохнет немного, а затем можно уже лезть и в холодную воду. И вдруг увидел отца со своей "китаянкой" - шли в плавках, одежда - через плечо. Еле успел уползти от них за кусты со своим барахлом. Ну и, естественно, затаился, не зная, как вести себя дальше. Пойдут купаться, тогда он сумеет незаметно уйти.

Видимо, маленькая полянка, закрытая со всех сторон кустами шиповника, была освоена отцом и его пассией давно. Они уверенно прошли на неё сквозь кусты. Отец расстелил на траве летнее "солдатское" одеяло, "китаянка" деловито сложила на нём аккуратной стопкой одежду, поставила в тень алюминиевый чайник с водой, который несла, видимо, от самой дачи, где был родничок, из которого брали воду, и сняв с себя купальник, смуглая от природы, разлеглась на одеяле, подставляя лучам солнца тело и нежась под ними.

Лёжа от неё в 10-ти шагах за кустами, ошеломлённо разглядывая её прекрасную фигурку, Сергей тут же вспомнил свой наивный вопрос: "Что в ней?.." Ответ сформировался сам: "А у папани - губа-то не дура!.. Знает толк в женском теле! Да это же роскошь, а не женщина!"

Через минуту отец с мощно торчащим перцем лёг на свою возлюбленную и, страстно целуя её, принялся так тискать под собою эту смуглую красоту с упругими яблоками грудей, что Сергей захотел эту женщину тоже. "Какое было бы счастье!.." - думал он, завидуя отцу и ощущая, как вздымается собственная плоть и становится твёрдой.

И вдруг представил себе Ирину, соседку, которая продолжала заходить к нему, когда у неё появлялась возможность. Она тоже раздевалась при нём, не стесняясь. Но её нагота в сравнении с женщиной отца не выдерживала сравнения. Может, лицом Ирина была немного и лучше, но телом - нищенка перед принцессой из сказки. Уж лучше бы не раздевалась. Сергей почувствовал, что не хочет её больше. Не хочет, чтобы она приходила. Тем более что и себя почувствовал ничтожным в сравнении с отцом, под которым "китаянка" стонала, бурно помогая ему и всхлипывая: "Миленький! Володичка! Умираю… ещё так, ещё!.."

С ума можно было сойти, слушая эти восторженные стоны. Сергею страстно захотелось, чтобы эта женщина - и лицо-то как преобразилось, сама нежность! – чтобы эта женщина оказалась под ним. И, видимо, желание это так пронзило его, что у него наступил оргазм. А отец всё тискал и тискал её - вместо него, молодого и обделённого счастьем вот такого же, естественного обладания.

Сергей тихо заплакал. От обиды на мать - что она пила и курила, а он родился из-за этого неполноценным в самом главном; от зависти к отцу - он вот "может" и ему дела нет до того, что "не может" Сергей, его сын. Фактически он расплачивается за их грехи: мать пила, а отец знал об этом и ничего не сделал, не остановил её. "Значит, в их эгоистическом представлении о жизни - каждый живёт только своими удовольствиями и интересами? На остальных им наплевать?".

"Надо будет записать эту мысль в дневник, - подумал он, утирая рукой слёзы. - Каждый бесконечно одинок в этом мире". И тут же почувствовал, что противоречит увиденному: "Но вот же они - не одиноки! Вон как тянутся друг к другу, аж стонут и лижутся без конца. Вон, сколько счастья у них в глазах и радости!"

На ум ему пришла новая мысль, грешная: "А что, если взять у Виктора Куликова переносную видеокамеру на полдня? И как-нибудь заснять их вот здесь. В другой раз… Потом можно будет прокручивать кассету дома через телеприставку. Любуйся тогда на эту отдающуюся "китаянку" хоть 100 раз! Неужели не даст камеру? Вместе же учимся!.."

Так сначала родилась эта безумная идея, а потом Сергей стал разрабатывать и практический план её осуществления. Если отец приехал сюда даже в будничный день, значит, приезжают они нередко, и могут приехать не один раз ещё - видно же по ним, что местечко это ими освоено. Нужно только заранее выведать у отца, когда поедет на дачу в следующий раз? Впрочем, это можно определить и не спрашивая, если последить за продуктовой сумкой. Как только появятся плавки, бутылка вина, ну, и так далее. Способов разведки всегда достаточно, когда люди живут вместе.

Прошло несколько дней. Насчёт видеокамеры Сергей договорился с оператором телевидения Куликовым, который учился в институте вместе с ним, но на вечернем отделении, и потому часто консультировался у Сергея, хорошо учившегося. Новенькую видеокассету Сергей купил себе сам. Продумал и весь план своего появления на заветной поляне, а потом и исчезновения с неё. А то чуть не погорел в прошлый раз, когда хотел зайти к соседям по даче попить водички. Проголодался после ухода отца с "китаянкой", съел целую банку тушёнки, которую прихватил с собою на подготовку к экзамену, а вот воды не положил в сумку ни одной бутылки. Из болота пить не хотелось, поплёлся к дачам. Хорошо, дошло по пути, что сосед обалдеет от изумления: "Своя же, мол, дача рядом! И родничок там у вас. Там и отец, и…" В общем, ушёл к лесной платформе для электричек, напившись из болота. А заниматься в тот день подготовкой к экзамену вообще не смог, взъерошенный из-за случившегося.

И вдруг все карты спутала Ирина, огорошившая сообщением: забеременела. Сергею стало не до отца с его "китаянкой". Когда его не бывало дома, Ирина тут же появлялась вечером и только и знала, что ревела: "Что делать, Серёженька? Рожать, нет?.." А то вдруг начинала раздеваться и предлагать новые близости. Но он уже "не мог". И не потому не мог, что не мог в самом деле, а просто не хотел. В конце концов, Ирина возмутилась - выпившая пришла - и стала выкрикивать с искажённым лицом: "Импотент несчастный! Толку с твоей красоты, если у тебя не стоит! А лезешь, козёл негодный!" Она с такой злобой смотрела, что он взорвался:

- Это кто к кому лезет, кто к кому лезет?! Ты сама пристаёшь ко мне. А я - не люблю тебя. И не хочу. Уходи, пожалуйста…

- По-жа-луйста! - передразнила она. - Даже прогнать не можешь, как следует, не то что вы... ть! Гонишь, а денег на аборт - не догадываешься дать. Жлоб!

Денег он, разумеется, дал - были как раз. И Ирина ушла. Он был рад, что ушла, и в то же время был подавлен, ошеломлён дикой сценой, которую она устроила. Да что там ошеломлён - унижен. Сколько презрения было в её голосе, даже ненависти. А самое страшное заключалось ещё в том, что всё, что она ему наговорила, так и было. Неправдой было, наверное, только то, что забеременела - от него. Чем она может это подтвердить?.. Зато было и некоторое облегчение в душе: больше не придёт, кончилась эта неприятная связь.

3

Подтверждать Ирина ничего не стала. Просто легла в больницу и сделала аборт. Отношения после этого были полностью прерваны, и Сергей действительно больше не видел её - только издали, один раз. А к концу лета, когда вернулся домой после "рабских" студенческих отработок государству в колхозе, случайно узнал, что через сутки отец собирается на дачу с "одним товарищем". "Пока погода ещё держится, а то скоро заладят дожди", пояснил он. И поставил в холодильник бутылку вина, не водки.

Сергей помчался к оператору Куликову. Тот вернулся как раз из отпуска, побывал на Чёрном море, был полон приятных впечатлений и согласился дать Сергею даже не отечественную, а американскую камеру, предупредив: "Смотри, чтобы не увели её у тебя! 3 тысячи долларов стоит! Тут и кассета с их плёнкой, цветной, не то, что наша!.." И принялся инструктировать, как пользоваться иностранной техникой.

Отличное настроение вернулось сразу и к Сергею. А под него пошла и "пруха". Давно задуманный план ему удалось осуществить с лёгкостью, которой не ожидал. Хорошо было даже то, что отснял интимную близость не отца с "китаянкой", а соседа по даче с молодой и красивой любовницей. Подстерегал-то за кустами шиповника на полянке отца, настроил аппаратуру на нужное расстояние, а "попалась" совсем другая счастливая парочка, пришедшая сюда же. Видимо, отец остался с "товарищем" на даче и развлекался там, поленившись идти на поляну. И Сергей, не дождавшись их, хотел уже уходить, но тут появились эти, и, не зная, что он затаился с видеокамерой рядом, принялись раздеваться.

Это был последний тёплый и солнечный день, отец оказался прав. В лесу пахло грибами, нагретой сосновой смолой. Зудели жуки, букашки. Щебетали птицы. И ни живой души вокруг, кроме этих. Дач в этом глухом месте было всего 6. Тут вообще можно ограбить человека и даже придушить. Никто и не хватится. Но, слава Богу, ворья вроде бы никогда не было, и Сергей успокоился. Американская видеокамера позволяла снимать не только при дневном свете, но могла качественно выполнить свою работу даже в комнате, освещённой вечером керосиновой лампой или свечой. На то и "видео", а не шосткинская киноплёнка!

Уже потом, когда всё сделал и был далеко от "поляны любви", Сергей понял, что поступил пакостно. Да-да, пакостно, только не понимал этого, пока готовился к нему. А совершив, похолодел: "Слава Богу, что не заснял собственного отца!" Действительно, это было бы такой подлой низостью, что неизвестно ещё, не свихнулся ли бы он от неё, прозрев. К счастью, прозрение пришло вовремя, и он понял, что никогда больше не станет подглядывать за чужой любовью, не то что снимать её. Грех это, грех!

В ясный солнечный день на Сергея обрушилась не только яростная совесть, но и просветление в сознании. Во-первых, на него снизошло открытие красоты. Женщина была нагой, но не бесстыдной. Её жесты были исполнены гармонии. А изящные руки, загорелые лишь до матовости, длинные ноги придавали этой красоте нежность. Ощущение любви и неги исходило от неё, казалось, потому, что она, находясь в естественной среде – под ласковым солнышком и любящим взглядом мужчины-друга, а не самца - и себя ощущала естественно. Кстати, отец со своей "китаянкой" тоже был не самцом, а влюблённым мужем. Вечным самцом в ощущениях был всегда лишь сам Сергей. Потому, что думал только об обладании. Сердце же оставалось холодным. Ирина, видимо, не случайно обозвала его козлом - очевидно, заметила что-то в глазах. Недаром и художники, когда хотят подчеркнуть похоть, то придают глазам мужчины выражение козла-сатира. Козёл - похотливое животное, это известно. Вот что открылось Сергею в тот день, во-вторых. А в-третьих, он понял, что заснял чужую любовь, а не близость. Обладание было лишь в конце, 10% от всей плёнки - можно даже "отрезать", если окажется инородным в общей гармонии. Ведь 80 с лишним процентов красоты было до близости, когда ещё была только любовь в глазах, гармония движений, милая улыбка. Роща, опрокинувшаяся в зеркально гладкой воде. Волшебный посвист птиц. Снимая всё это, он сам был поражён открывшейся ему красотой жизни и любовался ею. Операторы говорили, если чувствуешь то, что снимаешь, и любишь, Бог сам будет водить твоей камерой.

Видимо, в тот особенный день прикоснулся ко всему божественному и Сергей, почувствовавший и красоту последнего тёплого дня, и людей, и птиц, и вообще всего земного, но, как говорят художники, "высокого". Всё у него получилось. "Видеоряд" оказался совершенством красоты и гармонии; записанный синхронно звук соответствовал увиденному - свистели птицы, стучал где-то по дереву дятел, глухо куковала кому-то далёкая кукушка, отсчитывающая оставшуюся судьбу, прошелестел в кронах деревьев ветер, шептавшийся с влюблённой в него листвой. Божественно! Невероятно до чертовщины…

Наверное, была всё-таки и "чертовщина", заставившая его сначала подсматривать, а затем и расплачиваться за свой грех. Никому не показывая своего "сюжета", купив приставку к телевизору, Сергей почти каждый вечер "прокручивал" для себя всё увиденное волшебным глазом телекамеры и всё больше и больше влюблялся в ту молодую женщину, вероятно, свою ровесницу, которая любила соседа по даче. Им был 42-летний хирург из военного госпиталя Михаил Иванович Ветлугин, женатый человек, подполковник.

Откуда было знать, что эта ненормальная любовь обернётся для него, Сергея, бесовским наваждением. Знал бы, не бросился искать эту девушку. Но он понимал, что найти тайную любовь Ветлугина совершенно не трудно - достаточно лишь проследить за профессором - и эта лёгкость и ввела его в соблазн: он нашёл её. Это была студентка медицинского факультета Марина Бегичева. Она жила на Васильевском острове, недалеко от врача, к которому он обращался со своей бедой. Адрес, таким образом, был без труда установлен, и Сергей мог видеть теперь свою возлюбленную довольно часто. Её лицо напоминало ему облик "Незнакомки" с картины Крамского, только глаза у Марины были не тёмными, а светло-синими, что и делало её похожей на небесного ангела. Однако подойти к ней он не решался, зная, что любовь уже отдана другому, а сам он не годится для отношений в постели. Где уж тут соперничать и вести борьбу за любимую женщину!

Единственное, что Сергей мог позволить себе, это плестись за Мариной сзади, шагах в 10-ти от неё, когда она оставалась одна и шла в кино или просто гуляла по улицам, заходя в кафе, магазины. Но для этого ему приходилось выслеживать её, узнавать, в какие дни и часы она свободна, какие у неё любимые кафе и кинотеатры. И всё это ради того только, чтобы иметь короткую возможность полюбоваться ею издали, не подходя к ней ни на её прогулочных маршрутах, ни даже в читальном зале городской библиотеки, куда она тоже нередко заглядывала. Всё это требовало много времени, сил. Часто он не знал, куда она вдруг исчезла, почему её нигде не видно. И тогда решался на звонки к ней домой, чтобы узнать, дома ли она, услышать её голос и потом молчать. Звонил обычно из дому, по вечерам. Иногда к телефону подходил её отец. Сергей вешал трубку, расстраивался. Всё это утомляло его, выматывало нервы.

За полтора года такой жизни он настолько извёлся, что еле дождался лета, чтобы пойти в очередной отпуск - к этому времени он уже окончил институт и работал на "Ленфильме". И вдруг судьба словно решилась заступиться за него, чтобы отвлечь от злополучной любви. Товарищ по работе, инженер Геннадий Липатов, узнав, что он собирается подавать заявление на отпуск, предложил интересную комбинацию. Но разговор начал довольно странно - не то с обиды, не то с необъяснимых претензий:

- Сергей, ну, что ты всё один да один! На тебя даже обижаются.

- Кто?

- Ребята, женщины. Вообще все, не замечал разве?..

- Что значит - "вообще"? За что?

- Ну, нелюдимый ты какой-то… Звали тебя в горы в прошлом году - не поехал. Приглашали на вечеринки - отказываешься. В чём дело? Тебя что - не устраивает наше инженерное общество? Только эти… - кивнул он в сторону проходивших актёров, - от мира "искусства".

Сергей стал оправдываться:

- Я прошлым летом ходил на север с художником Полуэктовым не из-за искусства. Какие мы деревни видели, иконы, озёра! Рыбачили… Отпуск буквально промелькнул для меня. С Павлом Борисычем вообще интересно: ходячая энциклопедия по кино!

- А с нами, значит, неинтересно? Костры в горах, песни, девчонки - это тебе не подходит?

- Ну, если у меня характер такой - замкнутый, что я могу? А Павел Борисович…

- Сколько лет твоему Борисовичу?

- 47. Ну и что?..

- Ничего. Ты бы себе ещё деда какого или монаха в друзья нашёл!

- Да тебе-то что? - обиделся было Сергей. Но Липатов обезоружил неожиданным предложением:

- Как это что? Есть возможность провести в Ялте почти месяц. Наши снимают сейчас там фильм, можно поехать и двум инженерам. Так что решай, куда тебе хочется больше! Если отказываешься, возьму другого. Учти, в Крыму самый разгар сезона - август кончается! Ты, вообще-то, бывал хоть раз в Крыму?..

Сергей не бывал, и с радостью согласился. По дороге Липатов просвещал его. Оказывается, в Большую Ялту - курортное побережье от Алушты до Фороса - ежегодно устремляются на летние месяцы до 100 тысяч только профессиональных нелегальных проституток, о существовании которых знает лишь милиция, но не может арестовать их, так как в Советском Союзе нет проституции, а, стало быть, и закона против её представителей. На основании чего задерживать этих "бэ"? Кроме проституток, снимающих себе "углы" и дефилирующих по вечерним кафе и ресторанам, танцплощадкам и шашлычным, приморским бульварам и паркам, в Большую Ялту ежегодно прибывает ещё более миллиона одиноких женщин, мечтающих о любви и близости с курортными мужчинами, которые едут туда за тем же и почти в таком же количестве. Ибо в родных городах, где полно знакомых людей и родственников, а весь день человека заполнен работой на службе, на фабриках и заводах, в различных конторах и институтах, шансов на любовные встречи, особенно у женщины, почти нет. Дома ждут родители, стирки, готовка ужинов и другие обязанности похуже. Плюс выяснения отношений, ссоры. Опасность разоблачения интимной стороны жизни, если можно назвать жизнью редкие встречи с чужим мужем или своим начальником. А на курорте, хотя и короткая вольница, всего 24 дня в году, но можно поднять голову и увидеть звёзды, летнюю луну над парком, услышать музыку сердцем, почувствовать запах цветов и замирающие волны невидимых сверчков, тихие вздохи моря, скребущегося о прибрежную гальку. В отпуске можно обрести человека, который тебе нравится, и целоваться с ним, покориться его сладкому зову и идти за ним, куда поведёт - в горы, в лес. И наслаждаться там своим коротким ворованным счастьем хоть до утра, зная, что никто за тобою не следит, никому ты не подотчётна, ни матери, ни отцу, ни начальству, которых здесь нет, как нет и проклятых домашних стирок, уборок, мытья грязной посуды и остальных подлостей, охватывающих твою жизнь, словно мерзкий спрут противными щупальцами. Наверное, поэтому так высоко взлетает и парит на курорте душа, прыгает и заикается от счастья сердце, легко забываются все заботы и неприятности, жизнь кажется снова прекрасной и манит на следующий год сюда опять - к этим паркам, запахам жареного шашлыка на открытых площадках кафе, к будущей встрече с таинственным незнакомцем за столиком, к его призывным взглядам после глотков душистого вина из бокалов, к сладким объятиям, сладкому сексу. Жизнь возле моря и гор вообще кажется сплошным сексом и вспоминается потом весь год, как сказка, в которой люди не работают, а без конца отдыхают, пьют сухое вино, расслабляются от забот, забывают о своих обязанностях, долге, старых обидах - к чёрту всё! Жизнь - это театр, где все - артисты. А артисты - это любовь, постель, сладкий дурман, ради которого все не живут, а играют роль, хотят казаться лучше, чем есть, идут на любые жертвы. Потому что подлинная жизнь, в которой почти нет места любви и волнующему тебя сексу, штука совсем другая, суровая и даже жестокая. Так это и не жизнь вовсе, хотя и зовётся жизнью. А хочется-то сказки. И потому на курортах у всех на уме только одно - волнующее знакомство, поцелуи и ожидание первой близости - как она произойдёт, где, с кем?.. Это же несравнимо ни с чем! Путешествие в сладкую и красивую неизвестность. Особенно, если уже надоел нелюбимый, но "законный" твой хозяин-мужчина, с которым приходится спать, да ещё вздрагивать и затаивать дыхание, когда он вдруг звонит в дверь, вернувшись из командировки. Там уж ты не любовница, а скорее разведчица во вражеском стане, привыкшая жить, как натянутая струна. Зато на отдыхе всё упрощается, делается доступным, нестыдным – потому что такие тут все, кому удалось вырваться в отпуск без "хозяина". За этим и ехали. Едут. И будут ездить и через тысячу лет. Да ещё нужно прибавить к ним армию мужчин, разлюбивших своих жён, и тоже вырвавшихся каким-то чудом из своего домашнего плена-клетки и примчавшихся сюда в одиночку. На другой год, может быть, вырваться не удастся. Так зачем себя сдерживать в желаниях и играть в недоступность? Кому это нужно? Наверное, это глупо.

Сексуальная революция, захлестнувшая богатую Америку и давно распущенную Европу, уже перешагнула границы Советского Союза, и все курортные наши города подхватили её первыми и уже готовы для "скоростной" любви точно так же, как и люди "буржуазной морали" на Западе, уставшие от технического прогресса, его конвейерных отношений, полуфабрикатов в еде и искусстве. Съехавшиеся к морю советские люди, уставшие от морали всеобщего "социалистического" ханжества, ждали остроты от "незаконных", но желанных встреч, которые сразу-де повернут жизнь радостной стороной к ним. И тогда будни, наполненные надоевшими заботами и ответственностью, отодвинутся прочь – нечего мешать! Хватит ответственности! Да здравствует безответственность! Здесь всё течёт по законам ускоренной любви и волнующего секса. Здесь иное ночное небо, другие запахи, другой воздух и чувства, с которых сняли узду. Ибо курорты созданы только для этого.

А Сергей приехал в узде. И увидел, как масса людей в ресторанах и кафе, на танцплощадках и в скверах, на променаде по приморскому бульвару занимается поиском объектов для любви. Тут всё напоказ. Люди даже одеваются специально, как для сцены или выставки. Ну и, разумеется, каждый желающий себя показать - он же одновременно и "знаток", ценитель тех, на кого пришёл посмотреть. В этом общем прибойном гуле голосов можно услышать восхищённые возгласы: "Боже, какая чудная задница прошла, Леонид Алексеич! А вы и не заметили!" "Но вы же, Марк Борисович, больше увлекаетесь женщинами-академиками, докторами наук, и вдруг - "задница"!.." "Э, нет, Леонид Алексеич, "докторши" - это вдовы, это - дома. Для продвижения по науке. А на курорте - главное фасад, а не голова! Смею вас уверить…"

И вдруг женский острый шёпот: "Вот это му-жчи-на! Племенной жеребец!" "Что же в нём красивого? Посмотрите, какой нос! Локоть, а не нос!" "Много ты понимаешь, Ксюшенька! Именно в его "локте-то" всё и дело! Каков "локоть", таков и…" Шёпот перешёл на ушко и потонул в реке. Да в ней, в этой шаркающей массе, никто и не скрывал своих желаний и целей. Дни отдыха у всех считаны, непозволительная роскошь терять их даром - вот и торопились все со своим выбором. Находили, знакомились. Появлялось "будущее", мгновенно отражающееся на просветлевших лицах.

Красивое лицо Сергея было безразличным, как всегда. Оно не отражало ни счастья, ни огорчения. Глядя на него, можно было подумать: "Для чего приехал человек? Наверное, и сам не знает, зачем живёт".

И вдруг случайно подслушанный разговор подстегнул и его к общему участию в жизни. Устав бесцельно ходить, он присел на прогретый за день парапет набережной, спиною к морю. Ниже его, в кабинке городского пляжа, переодевался какой-то парень. Пляж уже был погружён в сумерки, и парень, не стесняясь, жаловался другому, голова которого торчала из соседней кабины:

- Ты знаешь, повёл я её вчера в горы, раздел – всё вроде бы чин по чину - и вдруг не смог! Клянусь, сам не ожидал от себя такого!

- А в чём же дело?

- Перекалился на солнце, наверное. От всего тела - прямо, как радиация! Глазами и душой - хочу, а перец - ни в какую: не стои'т, и всё тебе!

- Ну, и как же ты?..

- Да объяснил ей причину.

- Не обиделась?

- В том-то и дело, что обиделась. Говорит: "Так ведь ты же теперь не сможешь ещё дней 5! Это, мол, сразу не проходит…" А я не нашёлся, что ответить. Никогда со мной такого не было. А у тебя?

- Да тоже случалось: будто в температуре весь. Но - снижалась только потенция. А чтобы совсем – такого ещё не было.

- А у меня вот - совсем. Дорвался, дурак, до солнца - всё загореть побыстрее хотел. А вышло - боком.

- Ничего, пройдёт, - успокоил парень из второй кабины.

- Так ведь и дни проходят!.. Ты бы видел, какие у неё ноги, фигура, развал!

- Ну, так сходи к врачу, может, пропишет чего?.. Не загорай больше, сиди в рубашке.

- Да, надо что-то делать, - уныло согласился пострадавший.

Сергей знал ещё по пляжам Ленинграда, стоило ему появиться на берегу, как на его фигуру и красоту начинали "клеиться" женщины. Поэтому он избегал общественных мест. Теперь же решил, что пойдёт, и пусть его выберет там какая-нибудь красотка сама. Если понравится и она ему, поведёт её в горы - вдруг "получится". А не получится, объяснит ей, что перегрелся на солнце, благо загар был ещё с весны. Надо испытать свой шанс, если он ещё есть. Ведь в горы, коль появилась на случай провала отговорка, можно будет пойти без комплекса страха в душе. Стало быть, шанс всё-таки есть…

Было у Сергея и свободное время. Режиссёр фильма устроил Липатову командировку на двоих потому, что был его соседом по квартире и знал, что Геннадий встречается с женой какого-то зубного врача, которая работала у них на "Ленфильме" инженером по оптике. Липатов должен был приехать в Ялту с нею, на случай, если откажет или сломается какое-то кинооборудование. Но в последний момент она легла в больницу, чтобы удалить камни из почек, и вместо неё Липатов взял в напарники Сергея. Делать им практически было нечего, и режиссёр сказал, что пока они свободны, а потом, если и дальше всё будет работать стабильно, отправит их назад. И добавил: "Извини, Гена, держать вас на своём балансе больше месяца я не смогу – взбунтуется директор картины". Они, естественно, не возражали, и Сергей решил проверить себя на женщине, которая ему понравится, без промедления. Вдруг ещё не всё потеряно? "Пройдёт", как только что сказал этот парень внизу своему другу. Да и Липатов не будет приставать с расспросами, если увидит с красивой женщиной. До него уже дошли слухи, которые поползли по студии о его неполноценности. Действительно, что это за мужик, который шарахается от женщин и молодёжных компаний? Сознавать это было неприятно, но он всегда и везде был один, и потому даже обрадовался при мысли, что слухи о нём могут прекратиться, если Липатов увидит новый поворот событий в его поведении. Приедет потом на студию, расскажет всем…

К парапету, заметив Сергея в белой майке и белых брюках, направилась миловидная девчонка лет 18-ти, капризно оправдывающаяся перед матерью:

- Ну, ма, ну, почему нельзя, почему обязательно на скамейке? А мне хочется на парапете… - И бросала быстрые взгляды на лицо Сергея, его статную фигуру, бугрившиеся под майкой мышцы.

Мать девчонки не соглашалась:

- Я же договорилась с Юрием Владимировичем, что мы будем ждать на скамье возле большого платана!

Обиженная "бунтовщица", вынужденная покориться, нехотя поплелась за матерью. Однако не выдержала и оглянулась, бросив на Сергея огорчённый взгляд. Он ей улыбнулся, и тут же в его сердце вошла пронзительная жалость к себе. Девочка ему тоже понравилась. И будь в его жизни всё по-другому, он мог бы встать и пойти за нею. Узнать, где она остановилась, договориться о встрече на пляже. Потом ходить с ней, целоваться. Забыть эту, ненужную ему, Марину, и вообще быть счастливым человеком. А вместо этого он продолжает сидеть на парапете и, глядя на беззаботных людей, на горы, ощущает боль одиночества и горькой неприкаянности. Все здесь были, хотя и чужими друг другу, но вместе радовались чему-то, непринуждённо общались. Вон сколько мужиков собралось на открытой площадке с высокими столиками возле киоска "Вино"! Курили, что-то рассказывали, азартно жестикулируя и блестя возбуждёнными глазами. Рядом с ними громко веселил подвыпившую компанию толстый и, должно быть, богатый курортник с немолодым, восточного типа, лицом:

- Пейте за моё здоровье, хлопчики! Ефиму Бродскому сегодня 50, а это бывает раз в жизни! Угощаю всех! Шоб я так жил, если вы думаете, шо одессит Бродский может пить один, без друзей! Угощайтесь, прошу!.. - И швырял на соседние столики 25-рублёвки.

Бродскому улыбались незнакомые мужчины. Поздравляли его с "юбилеем". Он был доволен и лез целоваться, готовый обнять весь мир. Какой воздух, какие горы, какая жизнь!.. И это больше не повторится.

Один Сергей был чужой всем. Тоскливо глядя на вечернюю звезду, повисшую над водопадом Учан-су в горах, всё ещё освещённых невидимым солнцем, выкрасившим полоску неба над ними в апельсиново-лимонный цвет, Сергей думал: "А у нас здесь, внизу, уже почти темно… И девочка ушла навсегда. Стала прошлым. А настоящее пахнет морем, сырой рыбой… Какие-то сопляки ходят с подружками, обнимают их за талии. Море будет вздыхать вот так же и через 100 лет, когда нас уже позабудут. А зачем всё, никто не знает. Где-то здесь, в Аутском ущельице, жил Чехов. На Дарсановском холме вон - стоял когда-то Горький. Ну и кому теперь дело до них? Никто и никому не нужен".

Тоска Сергея стала ещё безнадёжнее, он опечалился, и с тем пошёл к себе в гостиничный номер. А утром, проснувшись от солнца, бившего прямо в окно, удивился: "А ведь заснул вчера сразу - будто в тёмную яму провалился. Выходит, природа наша лучше мозгов? Надо не думать, а просто жить…"

На пляже Сергей вспомнил о своём решении использовать шанс, и ревниво осмотрелся. Что такое современный курортный пляж? В первую очередь это не водяная прохлада и блаженство отдыха на море, а демонстрация женских и мужских тел. Во-вторых, это рынок, вытянувшийся вдоль берега, на котором оцениваются длинные шоколадные ноги, бёдра, упругие груди, фигуры в целом и уж в последнюю очередь лица. Каждый - "покупатель", а не купальщик, и потому ищет не прохладу в воде, а "товар" по своему вкусу, и в то же время предлагает в качестве "товара" и себя. Женщины выходят из общей толпы на видные места и, делая вид, что загорают под солнышком, начинают демонстрировать свои фигуры, поворачиваясь к "покупателям" разными сторонами и принимая соблазнительные позы, подчёркивающие красоту ног, удивительные изгибы стана и бёдер. При этом успевают видеть мужчин, рыщущих по пляжу в охотничьем поиске и засматривающихся на них.

Среди "рыщущих" - большая часть всё-таки женщины, а не мужчины. Женщины, которым время уже не позволяет выжидать, терпение которых сидеть на месте с "безразличным" лицом истощилось. Самые нетерпеливые из них - это одинокие и некрасивые женщины, приехавшие сюда с целью отдаться. Они понимают, на таких пляжах не до отдыха, здесь не лечатся и не думают о любви – здесь думают об обладании. Поэтому высматривают они на курортном рынке желания и бесстыдства мужичков постарше себя, некапризных, у которых первая молодость уже отшумела, и спрос на них давно снизился. Этим женщинам - как правило, умным и опытным - дороже внешней мужской привлекательности дни, отпущенные им на "отдых", и "безотказность" мужичков, утративших былой задор и былую красоту. На таких, как Сергей, они не претендуют и не пытаются тратить на них своё драгоценное время. Понимая, что "красавчики" эти - для красивых девиц, они лишь любуются ими со стороны. И только отдельные из одиноких женщин, ценящих время, решаются на заигрывание с "аполлонами", зная цену и своей красоте.

Осмотревшись, Сергей успокоился. Когда он появился на пляже, ему заулыбались 2 миловидные девицы и одна из "рыщущих" женщин. Он выбрал себе женщину, понимая, что она не только "торопится", но ещё и хороша собою, а главное, сама положила глаз на него и потому не станет, как девицы, затруднять его агрессивных действий излишней мерой "самообороны". Это была замужняя женщина из Мончегорска, 26-ти лет, стройная блондинка по имени Валентина. В воде, как только он пригласил её поплавать и начал подныривать под неё, она охотно "пугалась", хватала его за шею и прижималась. Окрылённый возникшим желанием, Сергей уже на следующий день предложил ей:

- Валя, вы были когда-нибудь у водопада Учан-су?

- А что?

- Говорят, райское место - горы, сосны, прохлада - а я ещё не был там. Не хотите составить компанию?

- С удовольствием! - живо откликнулась она. – А как мы туда доберёмся? Это же далеко, если пешком…

- Зачем же пешком? Туда каждые полчаса отправляется автобусик с городской автостанции, я узнавал.

- Ну, так едем!..

После осмотра водопада, поразившего их своей прохладой и красотой, Сергей повёл Валентину в распадок внизу, заросший высокими красноствольными соснами, меж которых, падая косыми голубоватыми полосами, пробивался солнечный свет. Действительно райское место! Горная прохлада и тишина. Молчали и они, не смея нарушить окружающую их торжественность. И хотя ничего ещё не было, даже поцелуев, они уже знали, что будет всё, и эта молчаливая их тайна скрепляла теперь возникший любовный союз лучше, чем любое обещание.

Целоваться они стали тоже без слов - увидели неожиданно двух жёлтеньких белок, прыгающих по ветвям, посмотрели друг другу в глаза и тут же оказались в объятиях и сладостном поцелуе. Произошло это от влившегося в душу покоя, счастья видеть вокруг себя дивную красоту, от желания жить и любить, ощущать себя молодыми и красивыми. А главное - не мешал ведь никто! Впервые за год некого было опасаться. Не было рядом вездесущей милиции, "выбивающей" в гостиницах ли, в загородных ли посадках свою беспощадную дань с запретной любви. Не было страха, что появится муж. Не нужно договариваться ни с кем о квартире "на пару часов". Не было рядом ни граждан, ни "советского образа жизни" с его вызовами в партком и отсутствием человечности, а была только красота вокруг, ощущение счастья от тишины и вида сосен, сбегавших по склону горы.

Привыкнув к тишине, они стали различать в ней тихое посвистывание невидимых птиц, "трещотки" далёких дятлов. В прозрачном голубом небе над головами кружил ястреб, высматривавший что-то внизу. Вдоль зелёных вершин горного хребта, словно белые овцы, паслись кучки маленьких облаков. А внутри этой огромной горной чаши, наполненной соснами и белками, зудели тысячи кузнечиков, сверчков, букашек, пахло разогретой на соснах смолой, можжевельником, медуницей и, казалось, всё было накрыто вековой тайной. Даже лёгкий ветер, шептавшийся в кронах деревьев с ветвями, не просто вздыхал, а, казалось, произносил там что-то загадочное.

Загадкой были и Сергей с Валентиной - ещё не знали друг друга. Подыскивая подходящую полянку, чтобы и трава была мягкой, и кусты закрывали от снопов света, льющихся с неба, и чтобы самим всё было видно далеко вниз, куда убегал горный ручей, слегка шумевший где-то среди крупных камней, они от нетерпения спешили.

Валентина разделась сама. Оставшись нагой, подошла к нему по мягкой траве и, обнимая его мощный мускулистый торс левой рукой, правой как бы нечаянно коснулась горячей плоти внизу, которая к огромной радости Сергея напряглась ещё больше, а Валентина сжала её. Дальнейшее происходило в торопливой, почти судорожной поспешности. Они тут же слились в затяжном поцелуе. Слабея в его объятиях, Валентина опустилась на траву, и Сергей, раздвигая коленями её красивые загорелые ноги, вошёл в неё легко и беспрепятственно, ощущая забытый рай, о котором так долго мечтал. Однако блаженство тут же и кончилось - произошло сладостное извержение, которого он не мог сдержать, так неожиданно это случилось.

- Ничего, миленький, ничего, - шептала Валентина, лёжа под ним, не отпуская, и продолжала успокаивать: - Сейчас ты отдохнёшь, и всё будет хорошо. Спасибо тебе, спасибо, мой хороший! Я так хочу тебя, ну, просто нет сил! Я целый год этого ждала, и вот… Ой, ой… я тоже сейчас, я тоже!.. Ну, помоги же! - Она с такой силой прижала его к себе и стала бурно отдаваться своей страсти, что он изумился её физической силе. А потом, когда она уже отдыхала рядом, говоря, что не забеременеет, что заранее приняла нужные меры, спросил:

- Ты разве не замужем?

- С чего ты взял? - Она показала палец с обручальным кольцом.

- А почему же ты сказала, что целый год?..

- Да муж-то у меня - ИМПО-3!

- А что означает - "3"?

- 3 года уже. Сначала жрал водку, так, что не мог остановиться. А потом нажил себе сразу 2 язвы: и в желудке, и на 12-перстке. Вымотали они его, что еле ходит. Где уж ему теперь?..

- Так надо прооперировать.

- Боится, алкаш несчастный!

- А расплачиваешься, значит, ты?

- Вот именно! - подхватила она. - И ещё обижается, что в отпуск поехала без него! Курить - так не может бросить. А обижаться - считает, имеет право!

- Так разведись! Зачем тебе такая жизнь?

- Ребёнка жалко. Да и его, дурака, тоже. У него же больше нет никого, кроме меня. Ни родителей, ни сестры, ни брата. Где ему жить? Пропадёт. У нас же однокомнатная… Да и на севере живём.

Сергей с удивлением подумал: "Смотри ты! Ещё и доброту сохранила. К алкашу! А меня вот и пожалеть некому…" Ему стало так жаль себя, что он неожиданно захотел новой близости и принялся Валентину гладить, нежно целовать. Млея от его ласк, она снова очутилась под ним, а он в её раю, но опять недолго, и она вновь не отпускала его, пока не вымучила оргазма тоже. И только тогда спросила:

- Что это с тобой?.. Такой могучий на вид, а…

- Перегрелся на солнце, - спокойно ответил Сергей. Но она сразу запричитала:

- Господи, какая же я невезучая! Ну, за что, за что мне такое?!.

Он стал было успокаивать:

- Ну, чего ты, Валечка? Через недельку пройдёт…

Но она зло прервала:

- Неделя? А полмесяца - не хотел! Это же фактически - радиация! У меня у самой было такое. - И отвернулась.

На другой день Сергей не нашёл её на пляже, где они обычно купались и загорали. Опять стояла в соблазнительной позе, но уже в другом месте - за молом морского порта. Глядя на неё издали, Сергей с грустью понял, она тоже обманула его: знание длительности от "радиации" у неё было связано с кем-то другим. Значит, не хочет снова напороться.

Почувствовав себя брошенным, он сгорбился.

4

Вернувшись в Ленинград, Сергей вспомнил, как мучительно доживал последние дни в Ялте. Липатов видел его с Валентиной на пляже, когда всё ещё только начиналось, и она прижималась к его плечу и нежно смотрела на него. Поэтому и в дальнейшем он вынужден был делать вид, что уходит к ней на другой пляж. Ничего не подозревая, Геннадий лишь восторгался: "Ну, ты, Серёга,   женщину себе снял! Во!.. - показывал он большой палец. И тут же как бы обижался: - А не хотел ехать…"

Сергей молчал, не желая раскрывать тайны своих подлинных отношений с женщинами. Продолжая убеждать Липатова в своей связи с Валентиной, уходил и по вечерам - "к ней", мол. А на самом деле ходил по ночной Ялте в полном одиночестве, боясь, что Липатов может случайно встретить Валентину где-нибудь с другим, и вся ложь откроется. Но Геннадий был занят собственными похождениями, и Сергей продолжал взятую на себя роль. Чего только не насмотрелся он в те ночные часы! И на забавы высокого начальства, развлекающегося в спецсанаториях с молодыми красотками, и на проституток, отдающихся так называемым "лицам кавказской национальности" прямо на скамейках в глухих скверах, и на пьяные оргии, устраиваемые "сынками" правителей на ночной природе - с "Волгами", девками и вином. И все - могли. И люди, и птицы, и звери. Не мог лишь он в этом раю возле моря и гор, где воздух напоён запахом цветов и тихой музыкой, льющейся под луной из невидимых транзисторов. Кругом любовные шёпоты, счастье, а его душа, стонущая оттого, что судьба так подшутила над ним, дав красивую внешность и отняв бесценные радости, доступные даже калекам, казалось, нарывала в груди.

Однажды, расстраивая себя мыслями, он медленно брёл по какой-то улочке, опускаясь вниз, к берегу моря, которое таинственно блестело от лунного света. Никого уже не было - утомились все, разошлись… И вдруг включился свет в окне над сквериком. Сергей подошёл и присел на скамью. Кусты и деревья, увитые плющом, отгораживали скамью от двухэтажного коттеджика старой постройки, но слышно было хорошо. На веранде над головой усаживались 2 женщины. Одна из них произнесла:

- Ну вот, теперь можно и чайком побаловаться. Наконец-то, прохладно. Вы с каким вареньем любите?

- Да мне всё равно, Марь Димитривна, я - в отпуске, в гостях.

- Нет, Алла Серафинна, вы у нас - гостья особенная, дороже иной родни. Вы мне Иришку спасли. Кабы не вы, так и…

- Что вы, Марь Димитривна, я только выполнила долг хирурга. Приехали бы в Москву не вы, другая со своей дочкой, я сделала бы операцию точно так же.

Женщины попрепирались ещё немного из вежливости и, уже прихлёбывая чай, завели разговор о нравах. Начала его хозяйка:

- Вот вы говорите, Алла Серафинна, женщины курят прямо на ходу, как мужики. А одеваются как?! Идёт по городу, и сиськи голые из-под платья! Лифчиков не признают. А знаете, зачем это?

- Думаю, чтобы привлечь к себе внимание мужчин. Зачем же ещё? С точки зрения гигиены - это, кстати…

- А им плевать на гигиену. Им главное – поскорее отдаться. Зажечь этими титьками. А на пляжах что делается? Любовь, что ли? Увидал мужик эти сиськи да голые ляжки, и с первого разу тянет её в горы. Токо имя успел узнать, боле ничего. А уже прыгают друг на дружку. Чисто собаки стали, а не люди! Недаром эти пляжи-то и прозвали у нас - "кобеляжами". И что удивительно, не боятся ни заразы, ни людей не стесняются - истинно кобеляж!

- Теперь это называется сексом, а не любовью. Любовь - отмирает.

- Вот-вот. Потому и разводются все, что любови не стало. Скоро и детей рожать перестанут, одно токо удовольствие оставют себе.

- Так уж многие, Марь Димитривна, и не знают даже, что такое любовь. Принимают за любовь половое влечение. А влечение, не подкреплённое возвышенным чувством, быстро проходит.

- Я и говорю, увидал новые титьки или новые ляжки под юбкой, что короче трусов, и всё, подавай ему уже эту. Жизинь превратили в спорт! У которой было кобелей больше, та и на первом месте – на призовом. А раньше это проституцией называлось.

- Вы правы. Но разврат в стране пошёл не от молодёжи всё-таки, от начальства. Когда начальник ставит свою секретутку с 8-летним образованием и в юбчонке короче трусов выше заслуженного хирурга в своей больнице, это поощряет молодёжь не к учебе, а к показу "титек", как вы говорите. Я уж не толкую о том, что делается в правительственных санаториях и профилакториях. Хоть они и закрытые, а люди - всё знают, что вытворяет там высокое начальство.

- Верно! Поэтому и мелкое - такое же. Знает, что им позволено всё, ну, и устроили по всей стране, как ваш заведующий, отношения с людьми по способу "херургии". Ежели подчинённый - мужчина, то на него просто "кладут", а женщина - тянут к себе в постель. Куда же деваться? Жаловаться - некому!..

Теперь, находясь в Ленинграде и вспоминая этот подслушанный разговор, Сергей с горечью думал, что с любовью в сердце - жить тоже не легче. Расставшись в Ялте с "раскладушкой" Валентиной, он все оставшиеся дни опять думал только о Марине, тосковал по ней и, не выдержав однажды, позвонил вечером ей домой. Было уже поздно, звонил по междугородней автоматической линии, соединился быстро, но к телефону подошёл отец и сказал, что Марина уехала в отпуск. На вопрос, "куда?", ответил вопросом: "Простите, а кто спрашивает?" От огорчения всё заныло в душе, сказать было нечего, ну, и ляпнул с тоски: "Меня звать Сергеем, я люблю вашу Марину. Извините, пожалуйста, за беспокойство". "Откуда вы звоните? Плохо слышно". Голос отца Марины изменился - какая-то тревога прозвучала в нём. Сергей понял, видимо, и сам говорил с трагическим надрывом в голосе, и, чтобы прекратить этот глупый и, в общем-то, ненужный разговор, вежливо ответил, что звонит из Ялты, и повесил трубку. Хотелось превратиться в тоскливые гудочки - "ту-ту-ту…", несущиеся к сердцу далёкой Марины, которая где-то смотрит сейчас на такую же мерцающую в небе звезду. Далеко, не домчаться… Да и с кем там она? Может, с профессором, которого любит.

Жизнь с того вечера показалась невыносимой. Даже отец заметил и спросил, разглядывая:

- Что с тобой? Ты не заболел?

- Нет, просто плохое настроение. - Торопясь отделаться от расспросов довольного жизнью отца, хотел уйти в свою комнату, но родитель не успокоился:

- Почему? - продолжал он удивляться и спрашивать. - Ты же из Крыма! Не работал, отдыхал. Сам же мне говорил…

- В другой раз, папа, ладно? Я тебе сам обо всём…

- О чём, обо всём?.. Случилось что-нибудь?

- Случилось. Но это - совсем другое, не служебное. Я… пока не готов говорить с тобою… об этом.

- Заразился, что ли? - встревожился отец не на шутку.

- Да нет же, нет! - вышел Сергей из себя. - Я же сказал тебе, что здоров. Это касается только моих мыслей и больше ничего. Но я тебе - как-нибудь потом, не теперь… - И почувствовал, что не может смотреть отцу в глаза - не любит его. Быстро собрался и вышел из дому, не позавтракав.

Отношения с отцом после этого стали сдержанными, хотя отец и не лез больше с расспросами – терпеливо ждал, полагая, что Сергей "заразился" недовольством к правительству и его политике. Он как-то пробурчал даже: "Диссидентов в государстве всё прибавляется, а толку - что? Лишь судьбу ломают сами себе! Плетью обуха не перешибёшь…" Но Сергей промолчал, не желая вступать с отцом в большие разговоры. Достаточно и бытовых.

Вскоре вернулась откуда-то Марина - загорелая, милая, свежая, и сердце заныло с новой болью. Что он мог? Только ходить за ней, созерцать. И страдать. Страдать и страдать, не имея возможности ни бороться за своё счастье, ни даже надеяться на что-то. Незнакомую ему ночную Аллу Серафимовну он сравнивал теперь с колхозницами, которые носили старомодные плюшевые пальтишки и старомодно рассуждали о молодёжи, которая не знает стыда и не умеет любить, как они, ждавшие с войны своих женихов и мужей много лет.

"Что же теперь, так всем и жить вашими мерками? - думал он с обидой. - Разве жизнь остановилась?.."

Жизнь не останавливалась, шла. И, видимо, примелькался Сергей Марине за 2 года, которые ходил за нею неслышной, но всё же заметной, тенью, появляясь то в читальном зале, который она посещала, то в кинотеатре - всегда недалеко от неё, стоит лишь обернуться, и вот они, внимательные настороженные глаза, которые сразу же отстраняются чуть ли не в испуге, захваченные врасплох. А когда он стал появляться и в филармонии, куда она любила ходить на концерты знаменитых мастеров, то поняла, наконец, что он ходит за нею специально, следит. На улицах она убедилась в этом окончательно, мгновенно узнавая его высокую спортивную фигуру. Чувствуя в его присутствии и слежке что-то нездоровое, она стала нервничать. Влюблённый человек давно бы подошёл или сумел найти повод для знакомства - тем более что сложён, как бог Аполлон, и лицо красивое. В чём же дело? Год уже ходит, и всё молчит. Ну, полгода, это уж точно! Как будущий врач – до окончания института оставалось уже немного - она поставила опасный для себя диагноз: "Шизофреник!" И вспоминая историю собственной матери, которая вытворяла дома, Бог знает что, прежде чем попала в психиатрическую лечебницу, Марина пришла в ужас: "А вдруг когда-нибудь он набросится на меня?"

И не выдержала. Выходя однажды из кинотеатра, сама подошла к нему.

- Скажите, пожалуйста, почему вы преследуете меня?

- Я - не преследую, - тихо выговорил он и, чтобы не смотреть ей в глаза, наклонил голову. - Просто я люблю вас.

- Ну, знаете ли! Ни разу не подойти, даже не познакомиться!.. - произнесла она с раздражением. - Неужели не понимаете, что это ненормально, что вы этим только… Почему?..

- Мне кажется, вы любите другого. И очень сильно, - искренно ответил Сергей и смутился. Она удивилась:

- Кого же это… я так люблю?

Он молчал, стесняясь обходивших людей. Она это поняла.

- Проводите меня немного.

Он пошёл рядом, томительно радуясь и боясь её.

- Так кого же это я люблю?.. – повторила она вопрос.

- Моего соседа по даче, Ветлугина.

- Вспомнили… Когда это было-то? Я давно уж забыла его! - соврала Марина, ошеломлённая неожиданным поворотом разговора. И чтобы не молчать, добавила: - А вас я – просто не понимаю… Зачем же вы тогда ходите за мной?!

- Я?

- А кто же ещё?

- Просто…

- Что значит просто?

- Чтобы полюбоваться на вас.

Она остановилась.

- А вы… не больны?

Он покраснел, молча хотел уйти, но она остановила:

- Постойте!.. Ну, хоть сказали бы что-то о себе. Кто вы, как вас звать?

- Сергей, - глухо представился он. - Работаю инженером на студии "Ленфильм". Только зачем это вам?..

- Так это вы?!. Звонили из Ялты.

Он промолчал, растерявшись вконец. Она же продолжала:

- Надо же как-то реагировать на человека, который ходит за тобою по пятам! Либо прекратите… Вы думаете, это приятно, что ли? Я стала бояться вас!

- Простите. Я этого не знал.

- Да куда же вы?! - снова остановила она. – Ну, прямо из прошлого века какой-то!.. Не думала даже, что такие люди ещё есть. А можно вопрос?..

- Я слушаю.

- Неужели, вы думаете, что женщина может полюбить, простите за резкость, рохлю? Который не пытается даже бороться за неё.

- Я, пожалуй, пойду… Вы всё равно не поймёте.

- Чего я не пойму?

- Много чего. Дело не в борьбе… Я не олень, а вы - не самка, которая пойдёт за победившим быком.

- Оставьте меня в покое! - капризно вырвалось у неё. - Может, я как раз и есть такая самка!

- Разумеется.

- Что, разумеется?! - выкрикнула она, наливаясь гневом, который вдруг исказил её прекрасное лицо.

- Разумеется, оставлю.

- Ну, знаете ли!.. - вновь изумилась она, теряя логику и всё более заинтересовываясь им. - Тогда хотя бы скажите, почему?

- Потому, что достигаю обратного результата.

- Откуда вы знаете, каким будет результат?

- Я уже его чувствую, - тоскливо проговорил Сергей, всё ещё не решаясь круто оборвать унижение, которое позволил по отношению к себе этой обожаемой женщине и которого не снёс бы ни от какой другой.

- И что же вы почувствовали, интересно?

Наконец-то, он решился на резкость:

- Не надо так со мной!.. А то я тоже начну презирать вас.

Марина изменила тон:

- А вот этого… я от вас, Серёжа, как раз и не хочу. Я - вовсе не презираю вас. Просто боюсь, когда человек… ходит, дышит тебе в затылок и… молчит.

- Я это понял. Больше не потревожу вас.

- Вы, и правда, какой-то странный. Почему вы заранее уверены в своём, ну… неуспехе, что ли?

- Значит, есть на то причины.

Она разочарованно догадалась:

- Вы женаты, что ли? Так и сказали бы… А то 19-й век прямо устроили!

- Прошу прощения, что помешал вам. Всего хорошего… - оборвал он, наконец, бессмысленный разговор и пошёл прочь.

Глядя ему в спину, Марина не увидела в нём несчастного человека, а только гордого и оскорблённого, причём, уходящего от неё. Её уже влекло к нему, и она азартно думала: "Женат? Ну и что. У Михаила Ивановича тоже есть… этот недостаток. Но Сергей - мой ровесник почти. И такой красавец… А вы, профессор, только умный и, действительно, приелись мне. А тут… сплошная тайна…"

5

Вот уже 3 года, как не помогали Сергею ни свежий воздух, ни самовнушения, ни яркие эротические сцены, представляемые им, чтобы возбудиться для близости с женщинами, которые иногда сами напрашивались на это. Но для физического влечения к ним ему теперь требовалось преодолевать в себе нечто такое, о чём он и не подозревал прежде - любовь к Марине. Видя её возвышенно прекрасной и счастливой, он мечтал только о ней и уже несколько раз оконфузился перед другими, которых не любил, как когда-то в отрочестве не мог любить из-за Виктории Глебовны. Понимая это, он тем не менее боялся добиваться ответной любви и у самой Марины - боялся, что оконфузится и перед нею точно так же, как и перед другими, и тогда ему останется только покончить с собой, потому что такого позора и унижения он уже не перенесёт.

Сергей уходил от Марины после той встречи с нею, завидуя половой мощи мужчин, которые могут всегда и с любой женщиной, завидуя счастливым оленям, собакам, котам, всем самцам вообще, способным к оплодотворению. Свою мать, хотя её и не было в живых, он возненавидел, а отцу завидовал нехорошей, мстительной завистью, желая и ему позоров и унижений перед женщинами, желая, чтобы ослаб половой орган и у него. Правда, так было не всегда. Бывали дни, когда наступало просветление, и он понимал, что его отношение к родителям ничего хорошего не приносит ему, а ведёт только к бездуховности и удаляет его от отца в пучину беспросветного одиночества и скорби. Что он и сам становится от этого хуже - завистливее, бессмысленно озлобляется. И чтобы облегчить душу и своё дальнейшее существование, винил себя в дневниках, которые продолжал вести, в чёрном эгоизме и бездушии. Ему казалось, что если он перестанет это делать, то потеряет единственного, пусть и бумажного, друга, которому можно доверить свои мысли, или станет похожим на бесчисленных кремлёвских мерзавцев, у которых вместо совести и души лишь холодное равнодушие ко всем.

Сергей понимал и другое. В стране, которую все называют своей родиной и которую он должен любить, давно уже нет ничего привлекательного, потому что всё держится на угнетении и насилии, каких не знала история человечества. Последними отдушинами для мыслящих людей оставались книги, любовь, близость с любимыми женщинами (у Сергея не было и этого), ночные радиоголоса "из-за бугра", похожие на глоток свежего воздуха, проникающего в тюремную камеру. Ну, ещё журнал "Новый мир", печатавший под началом знаменитого поэта Александра Твардовского правдивые произведения, да водка. Водка, правда, и убивала, как, например, того же Твардовского. А вот из сообщений "голосов" советские люди узнавали, что творится в мире в действительности. Как живут они сами.

Страной управлял тупой стяжатель и алкоголик Леонид Брежнев, окруживший себя единомышленниками-подхалимами и мерзавцами из преступных организаций - Комитета Государственной Безопасности и милиции. Государственная система, возглавляемая партией коммунистов-фашистов, была преступной. Половину государственного бюджета страны эти партийные воры расхищали и пропивали, а другую гнали на так называемую "военку", боясь, что их свергнет свой же народ или победит Америка. На заводах старели станки, на железных дорогах портились рельсы, болты и гайки, больницы покрывались тараканами, земля погибала от химии, пересыхало Аральское море из-за дурацких каналов, отнимавших у него воду Амударьи и Сырдарьи, изнашивалось оборудование в промышленности, гнили крыши музеев и библиотек, разваливалось сельское хозяйство, спивался от похабной жизни народ, а вождям этого бедлама и в голову не приходило, что это они превращают родину в сортирную свалку, а население этой родины - в рабов, которых лишили права на возмущение, свободу слова и забастовки. Весь этот советский позор разрешалось только хвалить и прославлять. Кто с этим был не согласен, тех арестовывали или насильно помещали в "психушки". Сняли с работы редактора "Нового мира", чтобы исчезли со страниц его журнала правдивые произведения. А после оккупации советскими войсками Чехословакии в 1968 году в СССР началось подавление любых проявлений инакомыслия только потому, что чехи и словаки перестали покоряться Кремлю и захотели сами строить у себя социализм, но с "человеческим лицом". После этого ночные "голоса" капиталистических радиостанций впервые назвали советский режим управления государством посредством компартии "красным фашизмом". Это были особо тяжёлые годы для жизни советских людей – 70-е. Для Сергея они совпали с его вхождением во взрослую жизнь сначала из школы, а потом из стен института.

В 1971 году, когда Сергей закончил 10-й класс, в кремлёвской больнице умер, затравленный Кремлём же, бывший главный редактор "Нового мира" и автор поэмы "Василий Тёркин" Александр Твардовский. В том же году, как сообщили "голоса", был помещён в "психушку" профессор военной академии генерал историк Григоренко, которого начал преследовать ещё Хрущёв, похороненный теперь, как и Твардовский, без всяких почестей.

На этой дороге взрослых людей Сергей ежегодно узнавал то, от чего опускались руки, а душа наполнялась горечью и сознанием отечественного позора перед всем миром. Именам мучеников уже не хватало места в зарубежных радиопередачах, а страной продолжал править алкоголик и взяточник. Стыдно было смотреть на экраны телевизоров, с которых показывали маразматические выступления этого старика, и хвалу, которую воздавали ему высокопоставленные лизоблюды. А лучшие умы отечества в это время подвергались преследованиям. В 1972 году из СССР выехал в Англию "диссидент", как стали называть людей, не согласных с фашистским режимом КПСС, Валерий Челидзе. А московский "диссидент" Владимир Буковский, проявлявший особую твёрдость и неколебимость в убеждениях, был вторично посажен в тюрьму сроком на 7 лет. На Украине в этот же год были арестованы писатели Светличный, Чорновил, Дзюба, Стус. Московский журналист Андрей Амальрик издал в подпольном самиздатском журнале "Хроника текущих событий" бесстрашный очерк "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?".

В 1973 году вся мировая пресса, а затем и советская, заговорили вдруг о новом, причём, сенсационном "диссиденте", "отце водородной бомбы в СССР" академике Андрее Сахарове. Награждённый тремя звёздами Героя Социалистического Труда, он был почти неизвестным в отечестве из-за особого засекречивания людей, работавших на оборону страны в специальных научно-исследовательских лабораториях и институтах. Чего, казалось бы, не хватало этому человеку, считало руководство КПСС, не понимая, что кроме бытового достатка, у честных людей ещё есть потребность жить по совести. Политбюро ЦК КПСС, считая "умом, совестью и честью эпохи" маразматика Брежнева, а не Сахарова, организовало в прессе против учёного бунтаря "гневное заявление" других академиков, принудив их, 40 человек, к этому угрозами. И рабы-академики покорно подписались под подлым "документом". Но… не все. Нашлись и "отказники" во главе со знаменитым и бесстрашным стариком Капицей, заявившие своё "нет". Не дрогнул и сам Сахаров, сумевший впервые в истории СССР, провести, незапланированную партией, пресс-конференцию с иностранными журналистами, которым дал ясный ответ на заявление своих бывших коллег по академии. Только благодаря этому весь мир узнал и о самом Сахарове, и о его убеждениях.

Пример Сахарова оказался заразительным. Вскоре бывший политический заключённый Солженицын, ставший знаменитым писателем, обратился к Кремлю с "Письмом к вождям"  через заграничные "голоса" и предостерёг Брежнева и его правительственную банду от развязывания войны с Китаем, отношения с которым КПСС довела до последней степени обострения. Писатель словно почувствовал, что Брежнев, любивший почётные звания и ордена, желая присвоить себе чин генералиссимуса, может пойти на развязывание войны, в которой рассчитывает легко победить, а заодно и выпустить пар народного гнева, чтобы отвлечь людей от ненависти к правительству. Солженицын предупредил: короткой войны - не будет, китайцы умеют воевать до последнего патрона, а патронов у них много, как и самих китайцев.

В 1974 году Солженицына насильственно посадили в самолёт и выдворили из Советского Союза в Германию, оторвав его от семьи и родной земли. Ещё недавно этого писателя советская общественность выдвигала на соискание Ленинской премии по литературе за повесть "Один день Ивана Денисовича", и вдруг насильственное выдворение из страны, словно это бандит, а не бывшая жертва сталинского террора. Сергей был поражён таким откровенным беззаконием на глазах у всего мира. Получалось, что пьяный деспот имел право управлять огромным государством по своему личному усмотрению, а писатели - не имели права даже высказать личного мнения.

Много чего страшного и позорного, героического и безнадёжного происходило в государстве на глазах Сергея, который понимал, что любой человек в Советском Союзе, будь то даже всемирно известный академик или знаменитый писатель, не говоря уже о рядовых гражданах, ничего не значил для правительства, и, как бы заранее, лишался всех человеческих прав. Не люди, а "винтики". Не великий русский народ, а всего лишь… безликое население, названное нелепейшим словом "советский народ", что означало принадлежность к политической системе, а не к нации. Да и каждый человек в отдельности считался практически не неповторимой личностью, а букашкой, которую может раздавить без суда и следствия любая кремлёвская тварь - вот участь каждого, и всего народа в целом, если он перестаёт повиноваться насилию. Правительство же продолжало свою бандитскую политику буквально во всём. Даже по кинофильмам можно было догадаться об этой, более чем странной, "политике". То с экранов не сходили китайские фильмы, в которых люди только пели, стреляли или же ели рис, а то вдруг, как отрезало - не стало фильмов, в которых китайцы строили социализм.

Сергей рос на фильмах 60-х годов, от которых не мог оторваться. Это были "Живые и мёртвые" по роману Константина Симонова, "Председатель" на основе повести Юрия Нагибина, "В огне брода нет", "Доживём до понедельника", "Братья Карамазовы".

Да, правительство творило безобразия, страна ветшала, а фильмы своим мощным призывом к идейности, честности и красоте уводили сознание мальчишек и девчонок в сторону от безобразий подлинной жизни – вот ещё в чём была трагедия поколения, подталкиваемого к добру и справедливости красивым обманом.

В 70-е годы, когда Чехословакия, пожелавшая "человеческого лица" у своего правительства, как бы вышла на время из повиновения Москве, начались процессы демократизации и в других странах "социалистического лагеря". И тогда, чтобы отвлечь сознание людей в Советском Союзе от дня сегодняшнего, и направить его в дни минувшего, всеобщий обман средствами искусства был продолжен под лозунгом "воспитания отечественного патриотизма". На экраны страны, один за другим, стали выходить, хватающие за душу, фильмы: "Белорусский вокзал", "А зори здесь тихие", "Бег". Однако новое поколение уже стало взрослым и… смотрело не только художественные фильмы, но… и слушало по ночам сообщения чужих радиоголосов. "Голоса" эти, ссылаясь на факты, рассказывали о подлинной сущности таких членов Политбюро ЦК КПСС, как Подгорный, Щёлоков, сам Брежнев. И Сергей, начавший переживать к этому времени ещё и личную трагедию, почувствовал себя негодным и в качестве гражданина. Наслушавшись фактов о расправах КГБ с инакомыслящими, он боялся не только участвовать в сопротивлении властям, но даже пересказывать эти ночные радиопередачи знакомым - вдруг "заложат"! Его поколение, молчаливо отказавшееся от борьбы за гражданские права, было взращено правительством, словно в изолированном от жизни парнике, и оказалось неспособным ни к чему, кроме приспособленчества и политической покорности. Эгоистическое, безразличное ко всему, что происходит вокруг, поколение это стало, как бы, символом духовной импотенции, не способной дать после себя идейных плодов. Если родители ломались от понимания своего бессилия перед карательными органами физически - спивались, обрекая зачинаемых ими детей на физическое вырождение (всё меньше становилось парней, пригодных для службы в армии, всё больше появлялось наркоманов и извращенцев) - то сами дети обрекали себя ещё и на нравственное бессилие. После чего последовало внешнее сходство с женщинами: у мужчин появились женские причёски, внутренняя инфантильность, неспособность защищать себя даже на профсоюзных собраниях. И природа, желая сохранить род человеческий от вырождения, поменяла кое-что и у молодых женщин. Они надели брюки, начали коротко стричь волосы, яростно защищать на профсоюзных собраниях гражданские права трудящихся, а некоторые из них стали даже басить, курить, пить водку, а заодно и ругаться трехэтажным матросским матом. Настало время "женственных мужчин", не умеющих заступаться ни за себя, ни за женщин и не способных починить водопроводный кран, и "мужественных женщин", умеющих всё, что раньше умели мужчины. Начались семейные разводы, похожие на эпидемии гриппа - женщин перестали устраивать их сверстники, которым они дали краткую, но точную характеристику: "Пустышки". Женская активность во всём перекочевала даже в постели - с каждым годом там становилось всё больше и больше так называемых "наездниц".

Сергей чётко не понимал причин происходящего, хотя инстинктивно чувствовал, происходит что-то неладное. Его даже покоробило, когда однажды после профсоюзного собрания разгневанная на "мужиков" Рита Мельникова поставила шутливый, но ядовитый диагноз: "Вот научим вас рожать вместо себя, и оставим навсегда! Живите сами!" "А вы, куда же?" - серьёзно спросил Липатов. "На Марс улетим! Подальше от Маркса", - не растерялась Ритуля.

Что-то несогласное, а порою и несогласованное с партией стало появляться иногда и в кино, и в литературе. В 71-м году по второстепенным экранам "проскочил" "Андрей Рублёв" режиссёра Тарковского - фильм, заставлявший провести историческую параллель с днём сегодняшним. А всё-таки проскочил! И в "Новом мире" появлялась иногда крамольная мысль – журнал понемногу стал возрождать своё несогласие с официальной идеологией в искусстве. Значит, кто-то там всё-таки думал про другое, и заставлял и читателей думать по-иному. Но вот самому уже не хотелось думать ни о чём, кроме своей беды. И Сергей сдался: "Да на кой мне всё это, когда нет личной жизни? Даже с отцом нет уже взаимопонимания. Может, я вообще зря живу?.."

Владимир Петрович заболел и почувствовал себя плохо в конце 1977 года, когда Сергей сделался особенно угрюмым и отдалился от него так далеко, что отец слёг от расстройства в больницу. Вскоре из больницы обычной его перевели в онкологическую, и он, полежав там, понял, что это конец и пожаловался пришедшей на свидание жене, ставшей сразу несчастной:

- У меня такое ощущение, Зоечка, что меня за что-то ненавидит Серёжка.

- Ну, что ты, Володичка! Сын ведь!..

- Что же с того, что сын? Знает, куда я попал, а не приходит. Почему?

- Как же не приходит-то? Был ведь!

- А что сказал, знаешь?

- Нет, ты не говорил мне.

- Потому и не говорил, что неприятно о таком говорить. А сказать, видно, надо: умру скоро.

- Володичка, что ты такое говоришь, ну, зачем?! И так тяжело на душе, а ты и вовсе надежду отнимаешь. - Зойка тихо, чтобы не мешать другим больным и не пугать их, расплакалась. Отец у неё уже умер, и тоже от рака желудка, она знала, что’ это за муки. Только у отца, как считал он сам, болезнь эта приключилась от тоскливой жизни, а не от плохого питания. "Все болезни от нервов, дочка, а рак - в особенности!" Володичка же был всегда счастливым, Зойка это знала. И питание у него было хорошее. В чём же дело всё-таки?..

Владимир Петрович выждал, пока она успокоится, произнёс:

- Серёжка сказал мне, что я - тоже виноват в его несчастье, не только мать.

- В каком несчастье? - не поняла Зойка.

Владимир Петрович рассказал о Серёжкиной беде. Выслушав, Зойка удивилась:

- Так ты-то здесь при чём, Володичка? Это же она выпивала и курила, а не ты!

- Он прав. Я должен был запретить ей и пить, и курить, когда она ещё не была беременной. А я всё пустил на самотёк. Короче, мы с ней - не имели права рожать детей, вот он о чём. А мы - родили, и сделали его этим несчастным. Он мне как порассказал, что у него на душе, у меня сердце тоской обожгло.

- А он что - совсем, что ли, не может?

Зная о честности Зойки, Владимир Петрович опять рассказал всё, что знал от самого Сергея. А под конец попросил:

- У меня, Зайчик, к тебе просьба. Вот какая… Найди ты ему женщину, которая почеловечнее, да поласковее. Деньги у меня есть, ты знаешь. Я их оставлю тебе. А уж ты, сколько нужно, выделишь ей за услугу…

- Ну, что ты, Володичка!.. - перебила Зойка, снова захлюпав носом. Но он остановил:

- Погоди плакать, дослушай… Ну, чтобы она сделала всё для того, чтобы он не стеснялся её. У мужчин - это бывает… Понимаешь? Неуверенность в себе… От стеснения. А у него, как я понял, именно такой случай. Обещаешь мне?

- Что? - не поняла Зойка, моргая мокрыми несчастными глазами.

- Заняться этим.

- Да разве же мне сейчас до этого, Володичка?..

- Я не говорю - сейчас. Потом, когда меня… ну, это…

Зойка расплакалась, и он, чтобы отвлечь её, спросил:

- Что идёт сейчас в кинотеатрах?

- "Восхождение", - ответила она, всхлипнув ещё.

- О чём это?

- О белорусских партизанах. По Василю Быкову. Хорошая картина, токо тяжёлая.

- Когда я был примерно в твоём возрасте, шли, помню, "Летят журавли" Калатозова. Ещё "Сорок первый" Чухрая. Нет, не о войне. Вернее, о войне, только о гражданской. Один поручик влюбляется там в молодую рыбачку. Ещё - "Баллада о солдате", "Чистое небо" - тоже Чухрая. Вот это были фильмы, так фильмы! Теперь таких нет.

- Есть. Идёт очень сильный американский фильм - "Принцип "Домино".

- Из последних наших мне только "Премия" понравилась, - сказал он. По-моему, года 2 назад шла.

- Ну ладно, Володичка, я уже не плачу. Не надо сейчас про кино.

- Хорошо, иди, отдыхай…

Умер Владимир Петрович в феврале, когда из Финского залива несло мокрый снег, и была слякоть на дворе. Зойка рассказала Сергею о своих многолетних отношениях с отцом и довольно решительно заявила:

- Ты, Серёжа, не удивляйся, что я и на похоронах Владимира Петровича буду, и на поминках - я ведь ему женой была, хотя мы и не расписывались. Так что не обращай внимания на соседок, если начнут шептать тебе про меня. Перенеси всё по-мужски.

- Не беспокойтесь, перенесу. Я ведь давно всё о вас знаю, как и соседи.

- Ну, всё будешь знать потом, когда я сама тебе расскажу, как мы с ним жили и как познакомились. А пока - не обращай только внимания, молчи, вот и всё, что требуется. К добрым - грязь не пристанет. Не ссорься ни с кем, и меня перед ними не оправдывай - я в этом не нуждаюсь.

- Отец просил, чтобы я заступался за вас, если что.

- Это, "если что…" А в данном случае – не надо. Сестру токо предупреди, что я тут и похороны отцу устрою, и поминки по нём. Чтобы не удивлялась.

Сестру Сергей предупредил, кем была отцу Зойка, и всё обошлось мирно, как на похоронах, так и на поминках. Затем сестра уехала к себе в Днепропетровск, и Сергей остался в квартире один. И во всём мире – тоже один: не было у него ни друзей, ни родственников, кроме сестры, которая незаметно стала чужой, потому что жила теперь далеко, своей жизнью. Присылала лишь поздравительные открытки на праздники. Не было и преданной женщины, как вот Зойка у отца.

И вдруг она, Зойка, постепенно сделалась по-настоящему родным человеком. Она всё чаще стала навещать его. А когда он к ней привык и удостоверился в её доброте, она мягко изложила ему своё намерение познакомить его с хорошей женщиной.

- Ты - ей нравишься. И ей от тебя ничего не нужно будет, кроме заботы и ласки.

Видя, что он не понимает, Зойка пояснила:

- Я показывала ей тебя. Ну, это… Не оставаться же тебе монахом! Будет жить с тобой, как я с твоим отцом. Наружность у неё - приятная. И сердцем ласковая.

Покраснев и подумав о своём, Сергей отказался:

- Спасибо, Зоя Павловна, только всё это ни к чему.

- Да ты, Серёженька, меня не стесняйся. Какая я тебе Зоя Павловна? На 3 года старше - почти ровесники. Ну, и скажу тебе, как своему, что с ласковой, да понимающей женщиной - у любого мужчины всё будет хорошо. Главная беда - это стеснение…

Он догадался обо всём и, опустив глаза, тихо спросил:

- Вам что-то отец обо мне рассказал, да?

Лукавить Зойка не стала:

- Ты, Серёженька, не осуждай его. Он ведь не в насмешку, а в заботу о тебе. Потому что виноватым себя считал. Просил помочь. Вот я и подыскала тебе тут одну. Если не понравится, поищу другую. Куда торопиться? А там, как наладится у тебя, женишься на такой, какую полюбишь.

В словах Зойки сквозила сердечность и доброта. После похорон она сильно похудела и была похожей теперь на прежнюю, которую Сергей видел когда-то совсем молодой рядом с отцом. И он тихо, почти не слышно, произнёс:

- Зоя, никого мне… из чужих… не надо.

- Почему? - тоже тихо спросила она. И было видно, догадалась, о чём он подумал, но не хотела таких отношений. Он это почувствовал, быстро нашёлся, сказал:

- Я чужим - не хочу больше открывать душу. Мне это нелегко, поверьте.

- Ладно, там видно будет… - согласилась Зойка с облегчением. Волю покойного исполнила, а что будет дальше, жизнь покажет, за это она не в ответе.

Оставшись после её ухода дома один, Сергей тоже почувствовал облегчение - появилась надежда, слегка забрезжившая впереди. Может, и вправду найдётся ласковая и добрая женщина? Всё-таки живой мир славно устроен: всегда есть место надежде. Если надежды нет, наверное, и жить незачем.

6

Марина появилась перед Сергеем неожиданно, и не где-нибудь на улице в Ленинграде, а приехала к нему за город, словно знала, что именно в эту августовскую субботу он будет на даче. Раздался стук, он открыл дверь, и Марина, с доброжелательной улыбкой на неестественно напрягшемся лице, проговорила:

- Привет! Не ожидали меня увидеть здесь?

- Признаться, не ожидал, - ответил Сергей, невольно улыбаясь и добрея от радости. Но всё же сообразил: - Приехали к Михал Иванычу? А его нет, что ли?

- Ну, знаете ли!.. Я думала, вы не так меня встретите. При чём тут Михаил Иваныч? Увидала, как вы только что прошли с речки, ну, и вспомнила… Вы не рады?

- Да нет, почему же - рад. Входите… - Он отступил от порога, делая приглашающий жест.

- Странно. - Она переступила порог.

- Что же тут странного?

- Помнится, вы расстались со мной не очень-то дружелюбно.

- Так уж получилось.

- А вы - молодец, умеете держать слово! Чувствуется, характер у вас твёрдый.

- Помнится, - вернул он ей подковырку, - вы были тогда другого мнения обо мне.

- А, назвала вас рохлей? Так уж получилось, - вернула и она его слова. - Я думала, вы женаты. А когда убедилась, что нет…

Что-то появилось в ней новое - как и тогда, возле кинотеатра - отталкивающее. Исчезли возвышенность, счастье в глазах. Теперь в них таился какой-то непонятный расчёт. И он спросил, когда почувствовал, что её пауза, рассчитанная на что-то, затягивается:

- То что?..

- Вы меня заинтриговали. - Она опять обворожительно улыбнулась.

- Я не умею интриговать. А как вы узнали, что я не женат?

- Это моя маленькая тайна.

- По-моему, это вы интригуете меня. Вам не кажется?

- Ну и что?

- А как же с Ветлугиным? Вы же говорили, что… А теперь - помирились, что ли? Тогда зачем вам интриговать меня?

- Нет, не помирились. Я приехала, чтобы сказать ему, что собираюсь выйти замуж. Чтобы он не мешал…

Это было, как обухом по голове. Сергей долго молчал, потом проговорил изменившимся голосом:

- А что, разве Михаил Иваныч может помешать?..

- Конечно, может. Он, знаете ли, продолжает надеяться… Готов оставить семью. Мужчины в таких случаях готовы на всё!

- Откуда вы знаете?

- Да уж знаю.

- Но не убьёт же он вас! Если любит.

- Убить не убьёт, а рассказать об отношениях со мной - может.

- Этим он унизит только себя, а не вас.

- Это вы так думаете. А мой жених - совсем другой человек.

- Марина, а зачем вы мне об этом? Вы же знаете, что и мне неприятно это слушать.

- Знаю. Захотелось досадить вам! За ваше поведение…

- Какое поведение? Я же не мешал вам больше.

- Именно поэтому. Что вы ушли, вместо того, чтобы бороться.

Сергей опустил голову. Откуда было знать, что Марина лгала. Жениха у неё уже не было. Узнав её ближе и поняв, что за внешностью ангела скрываются обыкновенный расчёт и бессердечность, жених оставил Марину. Тогда она и вспомнила о Сергее. Навела справки и приехала на дачу не к Ветлугину, который пытался восстановить прежние отношения, а к Сергею. И говорила теперь всё, рассчитывая на ревнивую мужскую психологию. Чем больнее ударит женщина по влюблённому сердцу мужчины, тем сильнее он будет привязываться к ней и даже может решиться на непредсказуемые поступки. Это горячило ей душу, придавало остроту её холодным чувствам. А главное, Сергей был красив, по-прежнему влюблён в неё - она это поняла сразу же, как только увидела его просиявшие глаза - и у него была хорошая квартира в центре города. К тому же образован, чист, как девственница. Всё устраивало её в нём. Потому и приехала - решила возобновить так и не начавшиеся отношения. В том, что они будут, она ни на секунду не сомневалась и жалела теперь, что не начала своей атаки раньше, а отвлеклась на другого.

На первый взгляд всё шло пока вроде бы так, как хотелось, но не совсем. Главной тайны Сергея она всё-таки не знала, а только чувствовала, что есть что-то такое, мешающее ему. А вот что?.. Зато помнила, как должна вести себя. Нужно лишь дразнить, дразнить, но не поддаваться. Делать вид, что и не помышляет о замужестве, и тогда - это проверено жизнью - Сергей сам пригласит её в ЗАГС. Лучшего варианта у неё, похоже, не будет. Подцепить какого-нибудь овдовевшего адмирала и женить на себе? Это редкость, а не вариант.

Так и не подняв головы, Сергей глухо сказал:

- Помните, вы просили меня вам не мешать?

- Помню.

- Не мешайте и вы мне. Уходите к своему жениху. Вы уже досадили мне, как хотели того, чего вам ещё?

Она растерялась. Но тут же привычно нашлась:

- Ладно, я ухожу! Только расстанемся всё-таки - по-хорошему. А?

- То есть? - не понял он, к чему она клонит. – Я на вас зла не держу.

- Я тоже. - Она ангельски улыбнулась. – Проводите меня тогда на речку. Хочу искупаться, позагорать, раз уж попала в это райское место опять, а идти туда одна боюсь.

- Прямо сейчас?.. - спросил он растерянно. - В такую жару?

- Ну, давайте подождём, если хотите. Я захватила с собой даже бутылку сухого.

- Понимаю, вы хотели по-хорошему и с Ветлугиным… - поддел он. Но тут же смутился и не договорил всего.

- Что же в этом плохого? Я человек миролюбивый…

Не зная, что ответить, он промолчал.

Она обиженно направилась к выходу.

Надо было бы не удерживать, но Сергей так долго продержал её на ногах, не предложив даже сесть, а тут и вовсе как будто обидел, что почувствовал себя виноватым:

- Да куда же вы, Марина?! Я и не думал вас обижать, извините, пожалуйста…

Она вернулась. Он предложил ей сесть, и её губы вновь раскрылись в милой и доброй улыбке. Вести себя Марина умела и держалась так, будто ничего не произошло. На воспитанных людей это действует неотразимо, и Сергей сказал, раз уж у них есть вино, то он приготовит сейчас и обед. Марина изъявила готовность помочь ему, и они вместе прошли в кухню.

Потом они сидели за столом уже как добрые друзья. После стакана вина Сергей, непривыкший к алкоголю, слегка захмелел и вновь смотрел на Марину влюблёнными глазами. Как-то незаметно изменилась и она - на лице опять появилось то возвышенное выражение благородной красоты и нежной влюблённости, что было на "видике", отснятом им когда-то. Лицо это вновь было счастливым и поражало искренностью. Он невольно потянулся к ней, и она, прижимаясь к нему во время поцелуев, почувствовала влечение тоже и стала дразнить его призывными движениями тела внизу.

Опомнился он, когда Марина, видимо, темпераментная и нестойкая от природы, начала дрожать от его поцелуев и, оторвавшись от него, принялась лихорадочно раздеваться. "Вот тебе и жених!.." - подумал он, поражённый своим открытием. Однако выражение влюблённости и счастья не исчезало с её лица, и он перестал думать о ней плохо. Но, любя её, он испытывал к ней лишь одну нежность, а к плотской близости готов не был. Вероятно, подействовало её сообщение о женихе и, более чем странное, поведение теперь, которое почему-то не вызвало в нём ответного желания. Это его испугало. Вот она, его любовь, его счастье - перед ним, обворожительно красивая в своей наготе, а он не может её взять. Не способен на то, на что способен весь мир. Ещё минута, и Марина будет презирать его и уйдёт уже навсегда, как ушла от своего жениха, от профессора…

И опять, не зная, что делать, на что решиться, он молчаливо замер. Сердце его в груди прыгало и, казалось, было готово оборваться там. Но раздался стук в дверь, а затем и голос Ветлугина:

- Серёжа, я знаю, что Марина у вас. Позовите её, пожалуйста. Я ненадолго…

Марина прошептала:

- Ни в коем случае!.. Скажите ему, что я не хочу его видеть!

Сергей, со вздохом облегчения поправляя на себе майку и подтягивая спортивные брюки, которые Марина пыталась с него стянуть, пошёл к двери. Подойдя, произнёс:

- Михал Иваныч, она не желает вас видеть.

- Тогда откройте, пожалуйста. Я хочу убедиться в этом сам! - раздался за дверью расстроенный капризный голос соседа.

- Не открывай!.. - прошептала Марина испуганно, обращаясь к Сергею уже на "ты".

- Михал Иваныч, что значит, хотите убедиться? Зачем это всё, да ещё таким тоном!

- Вы правы, - сломался голос за дверью, - действительно, глупо и незачем. Я - против вас стар и смешон, вероятно. Но ведь я столько лет отдал ей!..

Было слышно, как Ветлугин медленно сошёл с крыльца, и шаги его на мягкой траве растворились. Сергей перебежал к окну. Профессор удалялся к своей даче с опущенной головой. И Сергей, только что несчастный и сломанный сам, почувствовал себя спасённым и почти что счастливым - позора не произошло. Он лишь присутствовал при чужом позоре и унижении. В его душе разлилось чувство благодарности к своему невольному избавителю, оттянувшему развязку на какое-то время. А там можно будет прекратить отношения без осложнений.

- Какой ты красивый, Серёжа! - раздалось у него за спиной.

Он обернулся.

Марина по-прежнему стояла перед ним совершенно нагой, не стесняясь и не думая одеваться. И - о, чудо, о благодарность судьбе! - он резко и неожиданно захотел её. Сорвал с мускулистого тела майку, снял брюки, трусы и почувствовал, как Марина, охватывая его за шею руками и прижимаясь к нему гибким горячим телом, потащила его за собою на пол. Близость произошла ошеломляюще сладко, но скоротечно. Марина, не отпуская его, целовала в губы, мощные мышцы на груди и, видимо, увидев расстройство на его лице, шептала:

- Ничего, ничего. Я понимаю, это Ветлугин виноват… Ты успокоишься, и дальше всё будет хорошо.

Ничего хорошего у Сергея с Мариной "дальше" не было. И он, уставившись на голубой экран телевизора, с которого выступал вождь государства и "коммунист №1" Леонид Брежнев, с ненавистью подумал: "Вот у кого всё хорошо. Причём, всю его подлую жизнь!"

Сергей не поленился, поднялся с дивана и достал особую тетрадь, в которую вот уже несколько лет записывал свои мысли о Брежневе. На ум ему - только что - пришла очередная: "Вот уже 17-й год этот мерзавец правит страной и позорит наше государство перед всем миром маразматическими выходками. Ну и так далее… Надо развернуть эту мысль и записать, подкрепив позорными заявлениями "вождя" в прямом эфире и фактами, которые стали уже общеизвестными, но потом забудутся, а я их сохраню".

Тетрадь Сергея начиналась с перечисления "заслуг" "Бровеносца", выписанных из официозной печати. Перечисление это говорило о многом…

"1960 - 1964 - председатель Президиума Верховного Совета СССР. 1961-й - награждён орденом Ленина с присвоением Героя Социалистического Труда. 1964-й - первый секретарь ЦК КПСС. 1966-й - генеральный секретарь ЦК КПСС, а с 1977 года одновременно и председатель Президиума Верховного Совета СССР. 1966-й - присвоение звания Героя Советского Союза. 1976-й – вторичное присвоение. 1978-й - в третий раз, почти маршал Жуков! В 1973-м году - награждение международной Ленинской премией за укрепление мира между народами".

Дальше Сергей писал о вожде уже с явной насмешкой: "1970 - 1978 - "трудился", не прикладая рук, над "сочинениями". Написал 6-томник "Ленинским курсом" (а ведь это наши 70-е, когда все стали пить водку даже на работе, подражая ему, а он, оказывается, был занят не пьянством, а "творческой деятельностью"). 1978-й год - выпустил одну за другой 3 книги сразу: "Малая земля", "Возрождение" и "Целина". Сослал из Москвы в город Горький лауреата Нобелевской премии академика Сахарова. Кстати, так и не дал ему выездной визы в Стокгольм за получением этой, чтимой всем человечеством, премии. Зато наградил себя сам Ленинской за "труды" и был принят в 1979 году в союз писателей, хотя вся страна уже знает и открыто говорит, что написал этот трёхтомник вместо него писатель-подхалим Чаковский. Вот кто, воспитанный "умом, совестью и честью эпохи", спокойно пренебрёг писательской совестью и честью и продолжает руководить "Литературной газетой" страны. А ведь понимает, что совершил подлог на глазах у всего мира. И знает, что Брежнев не умеет писать не только книг, но и обыкновенных докладов, чтобы отчитываться перед съездами своей партии. Доклады тоже писали за него другие "честные коммунисты". Боже, что у нас за страна?!.

И всё-таки, самый выдающийся год в ряду "достижений" "дорогого Леонида Ильича", был год 1976-й, юбилейный, когда "вождю" исполнилось 70. Кремлёвские подхалимы за одни сутки произвели "народного любимца" сначала в генералы армии, а на другое утро в маршалы Советского Союза и наградили орденом "Победы", грубо поправ статут ордена. Но и этого им показалось мало. В тот же день они присвоили любимому "Ильичу", словно военному, совершившему подвиг, во второй раз звание Героя Советского Союза (очевидно, за смелость расправ над инакомыслием с помощью "психушек"). Подхалимы знали, Брежнев, как и вожди папуасов 19-го века, обожавшие всякие европейские стекляшки на груди и бусы на шее, любил украшать свою грудь орденами. И они наприсваивали их ему почти 80 штук. Сериал так называемого "армянского радио" немедленно пополнился по этому случаю злым и непристойным анекдотом: "Что будет, если крокодил съест нашего дорогого Леонида Ильича?" "Бедный крокодил! Целый месяц будет мучиться, пока сумеет выкакать столько орденов и медалей".

Насмешки над государственным идиотом отвлекали Сергея от личных унижений, но ненадолго. В очередных близостях с Мариной он быстро "перегорал" и думал теперь только о новых встречах, постоянно желал эту странную женщину, которая всё знала и умела в постельной любви, а он не знал и не умел, но хотел и хотел этого, и каждый раз перегорал именно потому, что сильно хотел. Да ещё молча ревновал её. Ревновал и к Ветлугину, и к какому-то её жениху, которого она оставила якобы из-за новой любви. Да и ко всем другим ревновал, которых даже не знал, из-за того, что она их познала, проговорившись в пылу страсти: "Это у всех холостяков так". "Всех"! Значит, их перебывало у неё немало.

А с ним Марина оставалась почти всегда неудовлетворённой и на глазах превращалась из милого и прекрасного ангела в циничную и грубую самку, которая внешне оставалась прекрасной и счастливой лишь в минуты эротического желания. Тогда её пухлые губы полураскрывались в трогательной улыбке, а глаза наполнялись небесной чистотой и светом, который преображал её, расслабляя на лице мышцы, разглаживая их в милую покорность и кротость. Но если её желание в плотской любви не заканчивалось блаженством, она тут же могла превратиться в злобную женщину с душой грязной ведьмы. Он изучил её настолько, что ни на какие перемены уже не надеялся. Ничего не изменится даже в том случае, если он начнёт справляться с обязанностями самца в отношениях с нею - успокоение придёт к ней ненадолго. И опять она будет циничной и эгоистичной, капризно взвинченной: "Ну, знаешь ли!.." И тут же сорвётся на истерику, крик. Невозможный характер!

Но несмотря ни на что, он любил Марину и не мог подавить в себе этого ненужного, как уже понял, опасного чувства. Ну, надо же было природе так слепо наградить такой одухотворённой красотой грязную тварь, способную, словно хамелеон, мгновенно изменять свою окраску на лице и в глазах, и превращаться в благородного ангела! Наверное, с его стороны это была уже и не любовь вовсе, а какая-то болезнь. Потому что, кто мог бы из нормальных мужчин вынести подобные оскорбления и унижения, которых он удостаивался уже не раз. Особенно запомнилось ему последнее унижение, которое пекло душу по сей день. Даже вздрогнул, вспомнив ту поганую сцену.

- Зачем ты сделал из себя культуриста? – кричала Марина в лицо, негодуя на то, что не получила удовольствия. - Если ты не мужик, а говно! Ну, и вонял бы себе с обычной фигурой и харей! Так нет, соблазняешь, засранец, таких темпераментных женщин, как я! А сделать своего дела, как надо - не можешь!

- Марина, Мариночка!.. - взвыл он от обиды. - Я же не держу тебя. Уходи хоть сейчас, навсегда! Но, зачем же унижать так и меня, и себя?

- Ну, знаешь ли!.. А что я могу поделать с собой, если тоже люблю! Что-о?!.

- Тогда не унижай, не оскорбляй… Какая же это любовь?

- Характер, как и родителей, не выбирают. Генетика, Серёженька, - перешла Марина от злобных и грязных выкриков к слезам и беспричинной нежности, бросившись раздевать его и возбуждать, целуя в грудь, шею, лаская его плоть руками, пока та не напряглась. Затем, бурно пружиня под ним, всё-таки получила своё и, затихая на время, прошептала: - Ну, разве же я виновата, миленький, что мамочка наградила меня всем этим, а не папа? Она даже с ума сошла на этой почве.

- А ты, значит, вообще не при чём? - спросил он уже мирно. И не дождавшись ответа, продолжил свою мысль: - Согласен, родителей не выбирают. Как и характер. Но ведь слова-то - выбираешь ты, а не твоя мать? Что значит, "засранец", "воняй себе"? Разве это от любви?.. От характера? Нет, это от распущенности, от душевной грязи!

Она взвилась:

- Знаешь, что! Как мужчина – ты не годишься ни в жопу, ни в Красную Армию! И не пошёл бы ты сам… к "маме"! - Она передразнила: - "Ты - а не твоя мать!.." - Получилось, "твою мать!". Синие глаза сделались опять ненавидящими, злобными. Действительно, с ума можно было сойти от этих грязных слов.

А в стране, словно символическое напоминание, что жаловаться некому, шёл фильм - "Москва слезам не верит".

Он всё-таки разорвал с Мариной - стало мутить от поднимаемых ею с каких-то душевных помоек слов. Идёт по улице - красота и благородство на высоких каблуках. А войдёт к тебе в чистый дом, и главной сущностью становится грязный язык. Даже подумал: "Наверное, поэтому и замуж не вышла. И не выйдет никогда! Разве можно жить под одной крышей с тварью, и воспитывать детей? Они такого наслушаются от родной мамочки, что станут тоже скотами". Ему и самому не хотелось уже видеть её, а, в особенности, слушать. И одним разом в неделю сыт был ею по горло. К тому же завела себе, параллельно с ним, ещё одного мужчину - узнал об этом совершенно случайно. И понял, дублёра Марина держит для удовлетворений в постели, а вот его самого, очевидно, для шизофренической любви и унижений. Значит, надо с этим кончать.

Но, порвав с Мариной, он допустил непростительную ошибку: оставаясь в квартире по вечерам в одиночестве, стал прокручивать ту кассету с Ветлугиным, на которой Марина была со счастьем в глазах и в свои 19 лет выглядела прекрасной и благородной. Рассматривая её на "видике", он невольно воскрешал этим и свои чувства к ней, и одновременно ранил себя глухой нелепой ревностью. Кончилось тем, что вместо того, чтобы найти себе женщину для нормальной половой жизни, он вновь возвратился к старой и оскорбительной привычке: глядя на "видик", вставленный в приставку к телевизору, мастурбировал.

7

Осенью 1982 года умер Брежнев. Его место занял бывший начальник КГБ СССР Андропов, мечтавший навести порядок в стране, которая-де развращалась и погибала от мафиозного правительства и бесконтрольности: в колхозах, на заводах, стройках, где работало почти всё трудовое население, люди вынуждены были воровать из-за низкой заработной платы. Однако, если измерять события по историческому счёту, а не текущему, то по существу от его деятельности в государстве ничего не изменилось. В городах ради "укрепления трудовой дисциплины" прошла кампания отлова в ресторанах и кинотеатрах праздношатающейся в рабочее время публики. Проверялись документы, сыпались выговоры, понижения в должностях. А дальше - новый вождь заболел… и так и не добрался до разоблачений представителей правительственных мафий. За исключением нескольких "узбекских товарищей" никто не пострадал. Ну, а всех рядовых "несунов" с фабрик, заводов и колхозов не пересажаешь – ни тюрем не хватит, ни следователей. Да и не воровство это, а "семечки", если сравнивать с миллиардами, разворованными "товарищами" из "номенклатур". И словно подводя этому тупиковому положению государственный итог, на экраны кинотеатров, как и всегда, по иронии насмешливой судьбы вышел художественный фильм с символическим названием: "Агония". На историческом примере экономической жизни России режиссёр Элем Климов показал закат русского самодержавия перед Октябрьской революцией. Но в жадном и грубом мужике Григории Распутине, которого вдохновенно сыграл актёр Алексей Петренко, все увидели другого наглого распутника - Брежнева, окончательно угробившего со своей капээсэсовской камарильей экономику Советского Союза. Духовное сходство, а скорее, родство рваческой "философии", было поразительным. Выводы на основе увиденного, к чему приводит появление на капитанском мостике государства жадной и неумной скотины, если умные трусливо молчат, а сама государственная система изначально порочна, повергали в шок.

Действительно, государственная система в стране советов уже догнивала. Андропов пытался реанимировать труп. Ясное дело, ничего у него не получалось, да и не могло получиться. Нужна была ломка всего устаревшего, а не косметический ремонт. Андропов же не был ни крупным реформатором, ни, тем более, убеждённым противником тупиковой "социалистической экономики", способным заменить экономические фантазии на рыночное регулирование цен и спроса на товары. Он не понимал, что бесконтрольная "коммунистическая" система управления государством, позволяющая крупномасштабные хищения правительственным ворам, обогащающим себя и швейцарские банки своими тайными вкладами, всё ещё удерживается от полного банкротства и краха лишь тюменской нефтью, да месторождениями газа. "Чёрное золото" и "голубое благополучие" продавали за твёрдую валюту Европе, и покрывали этим убыточную себестоимость всего остального в стране. Однако на ремонт газового и нефтяного оборудования денег уже не хватало, а строительство всё новых и новых тысячекилометровых газопроводов и Байкальско-Амурской железнодорожной магистрали, поедающих добытую прибыль, продолжалось. То есть, властители рубили сук, на котором держались. Не хватало валюты и на внедрение в производство экологически чистых технологий переработки нефти, что делало отечественную переработку неконкурентоспособной. Андропов не понимал и того, что исторический "паровоз", который вёз в песне "Каховка" советское государство в "коммуну", вот-вот должен был остановиться. Кстати, кинофильм "Поезд остановился", как ещё один символ советской жизни, тоже появился на экранах с приходом Андропова на государственный капитанский мостик. Но "капитан" общался не с провидцами России, как Амальрик, Сахаров и Солженицын, а с политическими трупами типа 82-летнего члена Политбюро ЦК КПСС Арвида Пельше, и не видел уже, что корабль, направляемый им самим, плывёт лишь по инерции, и не туда, куда нужно. "Паровоз" тоже тормозил, готовый остановиться, так и не доехав до заветной "коммуны" райского счастья, где намечалась последняя остановка.

У Андропова не было в его окружении людей, нужных и годных для большой государственной ломки и крупных структурных перемен в системе управления. Личного здоровья не было тоже. В Афганистане продолжалась позорная война, развязанная Брежневым и поедавшая каждый день 3 миллиона рублей из народной казны. По-прежнему не хватало денег на ремонт главной хранительницы отечественной культуры - библиотеки имени Ленина. Осыпалась штукатурка в государственных музеях. Ползали тараканы по больным, лежащим в больницах после операций. От народа всё сильнее разносился запах сивухи - водку пили уже ежедневно, беспробудно, словно чувствовали, что приходит конец и самому государству, захлебывающемуся в блевотине, в отравленной нитратами пище, и заражающемуся радиацией, сочившейся из отходов атомной промышленности, из аварий, скрываемых от народа. Появились целые районы, где рождались дети-уроды, которых врачи даже не показывали их матерям. Шла великая расплата рождающихся поколений за грехи правителей государством. Сергей в этой расплате был не первым…

Зойка пришла проведать Сергея, когда узнала, что он снова один. Это было под новый, 1983-й, год. Мужчина, который у неё был, покинул её, испарившись из Ленинграда куда-то насовсем. Не было от него ни писем, ни каких-то иных вестей, ей становилось всё тоскливее и хуже, и она пришла. Не за тем, конечно, чтобы утешить себя в своей женской доле новым мужчиной, а просто побыть рядом с близким, почти родным ей, тоже несчастным, человеком, которому, знала, тоже не сладко и одиноко - сидит, небось, как всегда, и смотрит телевизор. Короче, шла Зойка в знакомую ей квартиру не только, чтобы избавиться от одиночества самой, но и отвлечь от тоски владельца квартиры - вечер-то новогодний! Других каких-то целей и мыслей не было. Да и не видались давно. Может, и он рад будет? А сидеть с матерью - это испортить себе вечер, а, стало быть, если верить примете, и год: запилит.

Сергей был дома. И, действительно, несказанно обрадовался её приходу. Протягивая сразу обе руки и улыбаясь, воскликнул:

- Ой, Зоечка, вы?! Каким ветром?..

На секунду прижавшись к его щеке, Зойка чистосердечно призналась:

- А просто наугад, Серёженька. Вдруг дома, думаю? Вот и пришла. Я теперь… тоже одна. А одной, да ещё с такой матушкой, как у меня - разве не затоскуешь?

- И мне тоскливо было, - ответил Сергей, заражаясь её искренностью. - Но теперь, надеюсь, не будем скучать?

- А зачем же скучать? Я, на всякий случай, даже бутылочку красненького захватила. - Зойка принялась раздеваться, он помогал ей. Принял от неё сумку с бутылкой и ещё чем-то. Снял с гостьи шубку и удивился:

- А вы не меняетесь, Зоечка! Всё такая же… - Он восхищённым взглядом окинул её фигуру.

- Ну-у!.. Как это не меняюсь, - ответила она беззаботно, и сразу похорошев от его похвалы. - Меняюсь. Это под макияжем тебе не видно. А утром я, когда умываюсь, сама вижу в зеркале - 32, и никуда тут не денешься! Природу не проведёшь…

- А по виду - 27, от силы. Честное слово! Получается, что на 2 года, как бы, даже младше меня. - Он говорил искренно, не ради комплимента. Но Зойка, хотя и верила ему, тут же вставила:

- Нет, Серёжа, всё-таки мне - 32. Ты просто не умеешь определять женский возраст. А вот женщин – не обмануть макияжем. Но - к новому году все готовятся по-особому, вот и кажутся молодыми.

- Ладно, проходите, пожалуйста, садитесь за стол. Мне всё равно, сколько вам лет: я рад вам!

- Вот за это - спасибо, Серёженька! Я тоже рада встрече, и это самое главное. Ты садись, а я – на кухню, ладно?

- Зачем на кухню?..

- Так ведь там же у тебя тарелочки, вилки. Я тут принесла кое-что - надо переложить, подогреть.

- У меня всё есть, Зоечка! Новый год ведь. Я - тоже готовился, хотя и не ждал никого.

- Ну ладно, всё равно будет лучше, если столом займётся женщина. Договорились?

Он кивнул.

А через полчаса они уже сидели за праздничным столом и увлечённо разговаривали, присматриваясь друг к другу с неожиданно возникшей симпатией, переходящей в интимный интерес. Но удивительное заключалось в том, что у Сергея не было привычного для него стеснения и неуверенности, мешающих ему жить и нормально общаться с женщиной. Ещё он чувствовал, что ей - ничего не нужно от него, кроме приветливости, восхищения её здоровьем и молодостью, и это позволяло ему быть искренним, ни о чём не заботиться и вести себя естественно и раскованно. Сознание того, что не нужно притворяться, что-то изображать из себя или каждую минуту быть готовым к отступлению, если женщина вдруг сама пойдёт на интимное сближение, как это сделала когда-то Ирина, а затем и Валентина в Ялте, наполняло его ощущением давно забытой радости бытия на земле. Раньше всё заранее было отравлено страхом перед сближением с женщиной. У него на такие случаи даже заготовлены были различные приёмы-уловки, чтобы избежать близости. Но всё это держало его в постоянном напряжении. А тут, ну, просто подарок судьбы, а не женщина. Да и знала про него всё, так что ничего и не могло быть, хотя и возникла, кажется, обоюдная симпатия. Зато исчезло одиночество, появилась радость общения с родственной по страданию душой. Да и собеседницей Зоя оказалась не только искренней, но и неожиданно умной, чего он почему-то вообще от неё не ждал. А она вот, чувствовалось, и читала много, и интересно думала обо всём, причём, приходила к таким неожиданным выводам, что он смотрел на неё с нескрываемым удивлением и радостно.

Когда он сказал ей французскую поговорку, что "для любви нужны двое", она не согласилась:

- Для любви достаточно и одного человека.

- Как это?.. - изумился он.

- У нас теперь стали печатать Марину Цветаеву. Так вот я нашла у неё такое: "Адам мог любить просто солнце. Каину, для убийства, нужен второй", - процитировала она по памяти. И добавила: - Я согласна с её мыслью.

- Ого!.. - вырвалось у него.

Помолчав, он добавил, глядя на неё с восхищением:

- А ведь и верно, любить можно и в одиночку.

Она молчала. А потом - чувствовалось, давно обдуманно и выстрадано - загадочно произнесла:

- Мы часто проходим мимо интересных людей, не разглядев их. Но судьба, мне кажется, всё-таки не проходит мимо них, она "видит" лучше нас.

- Как это?.. - снова не понял он.

Видимо, Зоя стеснялась пояснить свою мысль. Застенчивая от природы, она не хотела, чтобы он подумал, будто она имела в виду себя.

- Значит, это была не наша судьба, - ответила она.

- Ты хочешь сказать, - не заметил он, как перешёл на "ты", - что мы - не интересны?..

- Не знаю. Говорят, каждый человек чем-то интересен. Надо, наверное, только разглядеть - чем?

- Ты - прямо философ, Зоечка.

Она смущённо отмахнулась:

- А, все философы, кому нелегко живётся. - И тут же поправила себя: - Хотя, наверное, всё-таки не все. А только те, кто задумывается.

- Над чем?

- Над жизнью: своей, над чужой.

- Не знаю. Я вот - думаю каждый день. Иногда кажется, что только этим и занят, даже записываю, бывает, свои мысли. А философом - не стал.

- Может, потому, что думаешь только о себе?

- Нет, больше всего я думал о женщине, которую любил. Любила и она меня. А счастья с нею у меня не было. Как-то запуталось всё. И вообще отношения были ненормальными.

Зойка, наморщив лоб, что-то вспоминая, медленно, размеренно продекламировала:

И слёзы - ей вода, и кровь…

В крови, в слезах умылася.

Не мать, а мачеха любовь,

Не ждите ни суда, ни милости.

И добавила: - Марина Цветаева.

При слове "Марина" Сергея будто прошило током изнутри - даже дёрнулся. Но спросил о другой Марине, поэтессе:

- Как ты думаешь, почему она повесилась? Из-за ссоры с сыном, или была какая-то другая причина?

- А ты сам, как считаешь?

- Ну, как тебе сказать… Последняя капля – всегда самая тяжёлая. А если эта капля - родной сын… Но, с другой стороны, последняя ссора - путь к облегчению и свободе, это я по себе знаю. А у неё, почему-то… этого не произошло.

Теперь с изумлением, будто открыла для себя какую-то тайну, смотрела на него Зойка. И радовалась: увидела в Сергее не только черты, напоминающие любимого мужа, которого пронзительно любила за внешность, но и мощное интеллектуальное начало, которого не было из-за отсутствия образования у его отца. И вот он как бы возродился снова. Но… уже с прибавкой, в новом качестве; да и на 20 лет моложе. Она готова была любить его так же пронзительно и нежно. И оттого, что она это почувствовала, была этим сильно обрадована, ибо второго, "своего" мужчину, который исчез из её жизни без предупреждения, она не любила по-настоящему, радовалась теперь тому, что настоящая любовь… если только этого захочет и Сергей… может повториться у неё ещё раз. А это великое счастье, дороже которого не бывает ничего на свете. Второй её муж - она это поняла сейчас, с потрясающим собственную душу прозрением – не был с нею счастлив. Потому и ушёл. И она произнесла:

- Ты, Серёжа - тоже философ. Но Марина хоть и поэт, а философом, мне кажется, не стала.

- Почему?

- Слишком много хотела только для себя, лично. И Сергея - она разлюбила, когда встречалась в Германии с издателем своих стихов. Оттого, наверно, и такой нервной была, что знала о… стукачестве мужа; что его (а вместе с ним и её) - в Париже ненавидели все знакомые эмигранты. А когда жила с семьёй в 39-м году на подмосковной даче, которую им предоставил наркомат внутренних дел за… убийство в Швейцарии какого-то бывшего энкавэдиста - Сергей Эфрон, муж Марины, участвовал в этом - вот тут-то, мне кажется, она и довела себя до психопатизма, всеми этими "знаниями" и внутренними противоречиями.

- Откуда ты это знаешь?

- Из ночных радиоголосов. Наша печать… покуда молчит.

- А почему Эфрон участвовал в убийстве "энкавэдиста", как ты говоришь?

- Тот - оказался перебежчиком на Запад. Вот НКВД и вынес ему приговор. Его фамилия - Порецкий, кажется. А муж Цветаевой - был одним из исполнителей, но… засыпались во время убийства, и на них… вышла французская полиция. Чтобы спрятать концы в воду, их всех переправили сначала в Москву, а потом… посадили и… расстреляли. Чтобы навсегда похоронить эту историю, которая могла просочиться от нас на Запад. Марина, видимо, всё это знала и боялась, что Сталин… доберётся и до неё. Тут драма - страшнее шекспировских!..

- Зоя, а ты… ты сама - не пишешь стихов, как Цветаева?

- Нет, - ответила она и смутилась, - как Цветаева - не умею. Я ведь образования так и не получила настоящего. Токо то, что от книг. Но читать - любила запоем. А теперь вот и времени нет. А что?..

- Ты, наверное, из тех, кому ничего личного не надо, да?

- Нет, Серёженька, мне - тоже кое-что надо. Кому ничего не надобно - наверно, святые. Или блаженные, а?

- Не знаю. Я всё время почему-то думаю о насильственной смерти. Покончила с собой моя мать. Повесилась Марина Цветаева. Сколько и великих людей кончили тем же! Зачем?.. Только потому, что смерть - это обрыв отношений?

- А зачем - ты об этом думаешь? Не надо. Ты, вот что пойми: в жизни обрыв отношений, как выразился ты - слава Богу, не всегда смерть. Мне кажется, для тебя - важнее найти человека, который бы тебя понимал, а не чужие загадки разгадывать.

- Ух, ты-ы!.. - опять восхитился он, разглядывая её зрачки, из которых, как ему показалось, на него смотрела Истина. И даже подумал: "Жил всё время в ожидании, что Истина вот-вот откроется мне, а она для меня… так и осталась загадкой. И вдруг пришла вот! Из уст, от которых не ожидал…"

Лицо Сергея сделалось отрешённым, как у памятников на улице.

- Что с тобой, Серёжа?..

Он не расслышал, думая: "От себя - не отвлечёшься: всегда с собой. Поэтому жить надо - просто, без выламывания перед людьми - вот как эта Зоя, Зоечка, Зоенька…"

- Что? - вздрогнул он. - А, ничего. Не обращай внимания, просто задумался.

- Ну и о чём же, если это не секрет?

- Не секрет. О тебе.

- Хорошо или плохо?

- С какой же стати - плохо? Хорошо.

- А почему лицо у тебя куда-то уехало? - Она улыбнулась.

- Это - нелегко, Зоечка… вот так, сразу… тебе объяснить. Вот ты говорила, нужно найти женщину, которая бы понимала… Мне кажется, я нашёл. Но как сказать, чтобы ты поверила?

- А ничего и не нужно говорить. Ты - просто расслабься, как недавно. Я всё поняла уже и без слов. И знаю о твоих трудностях. Я помогу тебе, ты только поцелуй меня, погладь…

И он действительно расслабился. Целовал её милые глаза, губы и, ни о чём не думая, не переживая, не заметил, как она была уже раздетой возле него и ласково, осторожно раздевала его. Ему это было приятно. Особенно, когда коснулась рукой его плоти внизу. А потом, когда он возбудился, стала приятно сдавливать её, осторожно увлекая его за собой, и он почувствовал, что очутился с нею в постели, а потом и на ней. Её ноги ласково раздвинулись, и наступил рай. И в этом раю в его ухо вошёл вместе с тихим поцелуем извечный женский вопрос: "Серёженька, тебе хорошо со мной? Спасибо, миленький. Теперь - всегда будет хорошо, не думай больше ни о чём. Не переживай, моё солнышко…"

Он и не переживал, пьяный от покоя и нахлынувшего счастья. А когда у них началась новая близость, впервые в жизни возликовал вслух, теряя контроль над собой, млея от восторга вместе с собственными толчками:

- Умираю! Люблю. Люблю. Обними меня плотнее… Спасибо, ты - чудесная! Мне никогда так… ни с кем… Я пропал… - И нежно касался мягкими губами её губ, шеи, сосков на груди.

Она постанывала под ним тоже. Но думала, к собственному изумлению, не о нём, торопливо успокаивая себя: "Ничего, это я ещё не привыкла к нему. Вот и кажется, что лучше Володички мужичков нет. Под ним я уже кричала бы и дёргалась, как сумасшедшая. А вместо этого думаю только о том, как бы не забеременеть. Ну что один уксусный раствор, разве это средство?.. А больше ничего у него тут и нет, даже обыкновенного презерватива. Я же не думала о таком, когда сюда шла…"

К счастью, Сергей не знал о переживаниях женщины, активно помогавшей ему встречными толчками, но не испытывавшей азарта, которым награждала его. Он был неопытным и принимал обыкновенное за страсть. И любил Зойку, как никогда и никого так не любил, потому что ничего подобного с другими женщинами не испытывал. Зойка ничего не требовала от него, не торопилась никуда и не торопила его, отдавая ему взамен страсти чуть ли не материнскую нежность, заботу и благодарное бормотанье из неслыханно добрых и прекрасных слов. Он подумал: "Господи, да от её "люленек", "моё солнышко" даже камень растаял бы, а уж я попал сразу на небо!"

За окнами пьяно хулиганила, кружила и падала до рассвета метель. А потом, утомившись и захмелев, угомонилась в сугробах, чтобы по-пьяному не замёрзнуть. В России начался новый, 1983-й, год. Зоя пообещала сладко засыпающему Сергею, что год этот будет счастливым. Как, мол, начнётся, таким и весь будет.

8

Действительно, весь год прошёл для Сергея счастливо. Но не был он счастливым для Зойки, которая принесла в дом радость, забытую уже здесь. Она так и не привыкла к тому, что не получала от Сергея того, чем награждала его – естественного полового удовлетворения. Сергей хотя и не был полным импотентом, но и полуимпотентность мужа - для женщины тоже не сахар. А, во-вторых, будучи её мужем практически, Сергей не торопился оформить супружеские отношения юридически. Зойка поняла это после того, как он прямо ответил на её вопрос:

- Зоечка, ну, сама подумай, как же я могу открыто жениться на тебе, если весь дом знает, что ты жила с моим отцом, хоронила его и устраивала поминки для соседей. Надо мной же смеяться будут!

- А надо мной - уже смеются! Тебя это не волнует?

- А кто над тобой… Зоечка?.. - изумился он. - Впрочем, фактически-то мы - муж и жена.

- Разве это важно - кто? Важно, что насмешничают. Поменяй квартиру на другой район, и никто не будет насмехаться ни надо мной, ни над тобой.

- Ну, что ты, потерять такой район!.. - вырвалось у него. - Да и придётся рассказывать всё сестре, а это мне тоже неприятно.

Зойка не сказала больше ни слова, и он, уходя на работу, думал, что она всё поняла и не станет больше обижаться. Однако всё дальнейшее произошло настолько неожиданно и так обескуражило его и этой неожиданностью, и, казалось ему, нелепостью, что он совершенно растерялся. Вернувшись домой, он не обнаружил ни жены, ни её одежды. Всё-таки обиделась, что ли?

"Но это же несправедливо! - рассуждал он в надежде, что Зойка одумается и вернётся. - Ведь знает же, что я не могу без неё, что лишь с ней узнал, что такое любовь!" Вскоре выяснилось, что Зойка, похоже, ушла из его жизни насовсем - не появлялась больше и не звонила. Не было от неё и письма, в котором бы она всё объяснила. На бумаге, бывает, легче в таких случаях. Нет, ничего не было, а время шло.

В конце концов, когда жизнь Сергея окончательно померкла и сделалась для него невыносимой без Зойки, он обнаружил, что не знает даже адреса своей бывшей гражданской жены. Сколько раз говорил ей сам, что они муж и жена, только живут в гражданском браке, вот и вся разница. Но разница-то, выходит, есть, если ни разу не разговаривал об этом с матерью Зойки и не знает её адреса. Не поинтересовался, что за человек его тёща, не поздравлял её ни с днём рождения, ни с праздниками. Да и жену не кинулся искать у неё ни на другой день, ни через неделю, ни… "О, Господи! Может, Зоечка ждала меня? А я… Свинья, свинья! Сам ждал её. Что придёт, раскается. А раскаиваться-то надо было не ей. Да как же мне это даже в голову не пришло! Почему?.." Сергей не мог понять, почему так себя вёл, так жил. И понимал лишь, что нужно срочно, немедленно найти адрес тёщи и ехать к ней туда, объяснить жене, что дурак, что нашло на него какое-то затмение. Что готов поставить официальные печати в паспорта хоть сейчас, только не нужно "вот этого", нелепого поворота всей жизни.

Сергей вспомнил, Зоя говорила, мать живёт где-то в районе Московского вокзала, за площадью Восстания. Ни номера дома, ни улицы не запомнил, конечно. Пришлось обратиться в адресное бюро, но там сказали, что Зоя Фёдоровна Квасова, 1951 года рождения - данных матери Зойки Сергей не знал - выписалась из Ленинграда и больше в этом городе не проживает. Еле упросив найти ему её прежний адрес: "Расспрошу, мол, соседей, куда выехала", Сергей с упавшим сердцем - было неловко, знал только имя своей тёщи, отчество нет - поехал к Зойкиной матери.

Пассажиры в автобусе обсуждали нового "генсека" страны Черненко, занявшего этот пост после смерти Андропова. Горя на лицах ни у кого не было - по всему государству катился (и в автобусе тоже) хохот. Вспомнили фразу Брежнева из его мемуаров: "Товарищ Черненко умел хорошо затачивать карандаши". И это чучело гороховое будет править теперь огромной и могущественной державой! И, действительно, как бы вновь символизируя перемены в государстве, на экраны Ленинграда пришёл новый фильм Ролана Быкова "Чучело". Сергей везде натыкался на огромные афиши этой премьеры. Увидел он её и теперь, из окошка автобуса, когда проезжали Московскую площадь.

Но подлинным "чучелом" оказалась мать Зойки. Похожая, как и Зойка, на китаянку, но сухая и плоская, как доска, курившая злейшую "Приму", она встретила Сергея не только недружелюбно, но ещё и с подозрением:

- А зачем тебе она? Ты ей кто будешь?

- Позвольте представиться, - растерялся он. – Я муж Зои. Моя фамилия Вьюгин. Сергей Владимирович Вьюгин. Разве она не говорила вам обо мне?

- Она мне про своих хахалей не рассказывает! - отрезала тёща, пыхнув дымом с резким удушливым запахом. - А был бы ты её мужем, так я бы знала тебя!

- Видите ли, можно считать, что мы - как муж и жена.

- Что же на свадьбу-то не пригласили? Му-уж! - передразнила она. - Объелся груш.

- Зачем же так, Галина э-э… Михайловна?

- Викторовна! - отрезала тёща, исправляя его ошибку. - Выходит, и ты меня не знаешь, а приехал!..

- Ну, хорошо, давайте познакомимся…

- Ещё чего!.. Буду я знакомиться с каждым… Говори, зачем прилетел?

- Ладно, пусть будет по-вашему, - обиженно согласился Сергей. - Мне нужно узнать, где находится сейчас Зоя.

- А вот этого я тебе не обязана докладывать! Может, ты ей рожу собираешься начистить? Может, она потому и уехала от тебя подальше! Ишь, какой тут нашёлся… Му-уж! Знаем мы таких мужей!..

По недружелюбному виду своей несостоявшейся тёщи Сергей понял, разговаривать с ней бесполезно. Негромко извинился, что обеспокоил, и медленно пошёл прочь - сломавшийся, несчастный, как когда-то профессор Ветлугин. Вдогонку ему, словно пощёчины, хлестали обидные слова:

- Скажи спасибо, что я на пенсии и не раздражена, как уставшая после работы лошадь! А то б я те показала, как надо разговаривать с такими красавчиками! Думаешь, если холёной рожей вышел, так перед тобой и расстилаются все? Зойка-то - она тоже разбирается в людях… В Сингапур от тебя улетела. А, может, и дальше - в задницу!

Мелькали дни, тянулись недели, месяцы. В книгах, которые Сергей читал по вечерам, чтобы отвлечься, описывались чужие страдания, боль чужой совести. Свои после них казались мелкими, как и мелкой, какой-то никчемной была и личная жизнь. Советский человек должен всю жизнь терпеть и сносить всё - это его главная обязанность. Переносить унижения от начальства, от грубых людей на улице, в метро, автобусах. И терпеть, терпеть и терпеть - как больные в больницах; заключённые в лагерях; солдаты на службе; матросы на кораблях; инженеры на службе при малой зарплате. Человека может унизить - продавщица в овощном магазине; мастер в цеху; чиновник, в руках которого печать или резиновый штамп; сама советская власть, испоганенная партией и лишившая всех свободы слова, достоинства и равенства перед законом. Терпеть нужно и от милиции, и от КГБ, и от партии, если даже и не вступал в неё никогда - всё равно достанет. Нужно терпеть и молчать до гробовой доски. Правда, мудрые люди говорят, что пока у людей есть свободная любовь, жизнь всё равно прекрасна. Но Сергей уже знал и по курорту, и по рассказам других, да и сам видел, что, как таковая, "советская" любовь вообще штука невесёлая. Свободная и бесстыжая она только в постели, где никто не мешает и не осуждает, а шагнул из неё за порог, и перед тобою миллионы несчастных - в семье, в одиночестве ли, в украденном ли "счастье". А главное, почти каждый несчастен. Вот, как вытерпеть это, даже при умении терпеть?

Однажды, когда светлое утро брызнуло в окна яркими солнечными лучами, Сергей зачем-то нелепо подумал: "А в публичных домах Парижа, наверное, ещё трудится ночь". При чём тут это, зачем - сам не знал. И только потом вспомнил, что ночью ему снился сон, будто он оказался в Париже и пошёл в публичный дом, никого не боясь и не стесняясь. Захотел вот, и пошёл. И никаких проблем. Но к чему бы это? Ведь каждый сон, говорят, к чему-то…

И вдруг вечером, когда вернулся с работы, в дверях раздался звонок, и в квартире появилась Марина. Сергей так обрадовался ей, что забыл о своих обидах на неё и только смотрел на её красоту, словно видел впервые. А закончилась эта встреча не только печально, но и безобразно. Они принялись целоваться, Марина распалилась, как обычно, и стала раздеваться, требуя того же и от него. А он, к своему искреннему удивлению - ведь столько времени прожил один, мечтал о близостях, они ему снились - вдруг ничего не почувствовал, глядя на Марину, которая сама предлагала себя. Она бросилась помогать ему раздеваться, торопила, грубо сжимая рукою его мужское бессилие, но это не приносило никаких результатов. Напротив, глядя на Марину, он думал о Зойке - её нежных прикосновениях, нежных словах, и не мог возбудиться для Марины. Ничего не понимая - ведь Марина его давняя мечта и боль - он только моргал и думал: "Что же это такое со мной? В чём дело?.."

Обнимая его мощное красивое тело, Марина прижималась к нему горячим мыском, елозила там, внизу, а потом, вдруг оттолкнув его от себя, злобно выпалила:

- Как же ты, импотент несчастный, целый год жил с этой своей китайской сучкой?! Ты же - не можешь уже совсем! Ты - полный импо! А я-то, думала, ты воскрес. А ты, как был манекеном, таким и остался!

Сергей опомнился, когда за Мариной щёлкнул зубами английский замок - выстрелил, а не просто закрылся. И привёл его своим бездушным лязгом в состояние, близкое к самоубийству. Однако на ум пришёл ночной сон, и Сергей понял его предостережение: сон приснился ему к пакости. Бордель - это, наверное, всегда к пакости, грязи. И тогда возникла совсем уж шальная мысль: "А весь этот государственный, всеобщий бордель - к чему? Причём, ежедневный, не во сне. Чем его можно закончить?.."

Поняв, чем, Сергей вздрогнул и почувствовал на глазах слёзы. Только смерть может избавить от всех унижений сразу - и личных, и общественных. И больше не нужно будет ежедневно терпеть.

Он оторопел. "Но молчание-то - останется? Навсегда. Какой же тогда смысл, если даже безо всякого протеста, как червяк. Может, написать что-то и оставить? Чтобы прочли…"

Воспитанный на Пушкине, Лермонтове, Сергей не хотел принимать мира таким похабным и циничным, каким его делала Марина. Ему нужны были любовь, нежность, отсутствие сжимающих терпение оков, а этого-то и не было в его жизни. Да и девичьи лица на улицах переменились до неузнаваемости – отовсюду, вместо глаз, смотрят выпученные бездушные стекляшки, а серьёзные неулыбающиеся рты сосредоточенно жуют американскую резинку, надувая возле губ пузыри весеннего лягушачьего желания. Кто их всех сделал такими? Кто направляет жизнь в эту сторону?..

Промучившись ночь в бессоннице, Сергей понял, что ради каких-то соседей, престижного района в городе он упустил свой единственный шанс на счастье - Зойку, с которой постеснялся официально зарегистрировать брак. Ну, не чудовищно ли это? Завидовать котам и собакам, потом получить по милости провидения прекрасную женщину в подарок, а, может быть, и в вознаграждение за моральный и физический ущерб, и вдруг самому же отказаться от этой Божией награды! Зачем? Чтобы "уважали" соседи? Но, чтобы самому - стать несчастным и одиноким? Да ещё и униженным красивой гадиной? Нет, это даже не насмешка судьбы, не горькая ирония, а прямо кара небесная. Но за что, за что?.. Ведь не умышленно же!

Ещё через несколько дней, оставшись в своей "престижной" квартире под новый, уже 1985-й, год, опять в одиночестве, он подумал: "А Зоечке-то эта кара – за что? В чём её вина перед провидением? Она ведь тоже лишилась меня, и теперь несчастна…"

Опять никуда не хотелось идти, как и в тот год, когда судьба в предновогоднюю ночь послала ему Зойку. Но теперь уже некого было ждать - неоткуда. Сергей вспомнил недавнюю встречу в темноте с молодой панельной проституткой, которая увидела, что он хочет её, но не решается подойти, и грубо предложила себя сама: "Ну ладно, красавчик, пошли, не стесняйся!" Он отшатнулся. "Ты что, а? У тебя не стоит, что ли?"

Он молчал. Тогда она почти мирно продолжила: "Сейчас у многих не стоит. Не бойся, я тебя сама настрою, запрыгаешь на мне, как заводной!" Он отвернулся от неё и молча пошёл прочь. Вслед, словно удары кастетом в затылок, врезалось: "Ну и мотай, мотай отсюда! Иди к активным пидарам, может, они тебе и нужны?.."

Тут же вспомнился и другой случай, более ранний. Он тогда только порвал с Мариной, а на другой день – захотел посмотреть, какое у неё будет настроение, и сел в трамвай, в который вошла и она, не заметив его в вечерней темноте. Вскоре он уже был за её спиной. Она стояла, сдавленная в толпе, вместе с какой-то знакомой и произнесла ей фразу почти что на ухо: "Ой, Ларочка, да на кой он мне, этот Аполлон Импотентович, чтобы держаться за него!" Сергей сразу всё понял и торопливо протиснулся назад, к выходу. А выхода-то, оказывается, уже не было. Но чтобы понять это, потребовалось вот ещё несколько лет.

И вдруг, когда часы пробили 12 и вся страна подняла бокалы с шампанским, Сергея осенило: "Как это нет? А Зоя? Ведь её же можно найти, разыскать!.."

Мысль была не только здравой, но и спасительной. Он тут же вспомнил, что она ездила в родную деревню к отцу, покупая билет до станции Малая Вишера. И говорила, что Кирилловка, её деревня, от этой Вишеры всего в 40 километрах. И что добиралась она туда рейсовым автобусом от привокзальной площади.

Дальнейшее не составляло труда. Почему не попробовать? Вдруг Зоя уехала жить в родную деревню? Взять на работе пару отгулов и выехать в какую-нибудь среду или четверг. На месте всё и выяснится…

Однако поехать сразу Сергею не удалось, собрался он лишь в последний день февраля, когда умер очередной вождь страны Черненко - прямо мор какой-то пошёл на престарелых вождей. А на экраны Ленинграда вышел фильм "Победа", сделанный режиссёром Евгением Матвеевым. В Кремле же "победил" стариков относительно молодой честолюбец Михаил Горбачёв, отмеченный, как говорили, "дьявольской меткой" на лбу, похожей на крупную гематому.

В марте Сергей был уже на перроне Малой Вишеры. А ещё через полтора часа подъезжал к заснеженной, провалившейся в глубокие сугробы, Кирилловке.

В деревне найти человека нетрудно. Первая же старушка, которой Сергей задал свой вопрос, не вернулась ли сюда Зойка, охотно откликнулась:

- Квасова-то? Вернулась. Дом - пустой стоял, как помер отец. Вот она и приехала. Надоело, видать, ездить сюда токо летом, решила насовсем возвернуться. Хозяйство ить легулярного уходу требоват. Вон он, дом-то. - Старушка показала рукой, похожей на тёмную лапу курицы. – 20-й будеть, ежли по номеру.

- Что же она, одна там живёт? - спросил Сергей.

- Зачем одна, с мужиком чать приехала. Он хуч и без правой руки, а всё одно - хозяин. Управляется.

- Спасибо, баушка, - поблагодарил он, не зная, куда теперь идти - то ли назад, к автобусной остановке, то ли к Зойке, у которой уже есть кто-то другой. Какой же смысл тогда идти?..

- Не за што, ступай себе с Богом, - раздалось сзади.

Сергей оглянулся. Старуха смотрела с неподдельным интересом, пытаясь, видимо, определить, кто он для Зойки. Этот же вопрос занимал, кажется, и собаку по другую сторону дороги. То куда-то спешила кривобокой собачьей трусцой, а теперь тоже вот остановилась и смотрит, загнув хвост вопросительным знаком.

Пришлось идти туда, куда показала старуха – возвращаться нелепо. Начнёт спрашивать что-нибудь или удивляться - приехал, мол, а чего же не пошёл? И сразу день показался Сергею тесным. Сугробы со всех сторон. Сверху давили тучи, и дымы на крышах из труб шли не вверх, а тоже заволакивали деревню. Тесно стало и мыслям в голове. То летели, словно на крыльях, всякие нежные слова несли, а теперь не знал, что и сказать, зачем приехал, если спросит. Было такое ощущение, будто у тоски, возникшей в душе, была рука, похожая на старушечью, и вот эта высохшая когтистая лапа схватила за горло, и нечем стало дышать.

Сергей оглянулся ещё раз. Вдруг старуха ушла, и можно поворотить? Нет, не ушла - смотрела. Ушла только собака - свои дела, поважней. И Сергей снова двинулся вперёд: "Что будет, то и будет! Скажу, решил навестить. Нельзя, что ли? Немного посижу и уеду. Скажу, не знал ничего…" Но в глубине души надеялся всё же на что-то хорошее. Ведь любила же и она его, знал. Может, простит? Любовь быстро не забывается, это он тоже знал. И вообще у него с детства была вера в существование острова счастья, который рано или поздно откроется для него и приютит навсегда. Вера эта сидела в нём постоянно, даже в самые худшие времена, и была надёжна, как земное притяжение. Помнится, бродя ночами по ялтинским улочкам, он жалел не только себя, но и всех влюблённых, которым выпало короткое счастье и которым придётся расставаться через несколько дней. И он придумал для них такой корабль-мираж под парусами, на борту которого красной краской написано: "Судьба". А на палубе этого корабля стоят в обнимку все эти незаконно полюбившие друг друга и улыбаются. Потому что знают, корабль отвезёт их на остров справедливости и счастья, и они больше не расстанутся. Наивно, конечно, но хотелось. А ночная фантазия чего только не накрутит в утомлённом или расстроенном мозгу. Словом, без этой своей надежды на "остров" ему казалось, он давно бы пропал. Хорошо помнил, каким несчастным почувствовал себя в то далёкое лето, когда приехал с телекамерой на свою дачу, чтобы заснять "китаянку" с отцом, а они не приехали. Почему-то хотелось кричать от боли. Но увидел из-за деревьев маленький островок на воде, вспомнил про свой "остров", и надежда на хороший исход затеплилась снова. В лесу зашептался с листвой короткий грибной дождь, тут же неожиданно кончился. Вышло из-за тучки солнышко, пригрело влажную травку, и от неё пошёл пар. Опять защебетали птицы. Ветерок шаловливо промчался по макушкам деревьев, разогнал лесную духоту и опустился гладить воду - на речке, на озёрах вдали, на болотах. Везде загудели осы, закопошились муравьи на кучках перемолотой ими земли. Всюду продолжалась таинственная и вечная жизнь. И не успел он опомниться, как открылось чужое счастье за кустами, счастливая красота Марины, которую он заснял, забыв про все горести.

С тех пор он ещё больше стал верить в свой "остров" и счастье - ведь набредёт же когда-то, не пройдёт мимо! И счастье пришло через несколько лет. Зойка явилась к нему, как фея - под самый новый год, чтобы началась другая, новая жизнь. Она вошла тогда в его квартиру лёгким дуновением облегчения от всех его бед и трудностей. А через год так же неслышно, словно лесной ветерок, улетела, унеся с собою счастье, которого он, дурак, не сумел оценить и удержать.

Вспомнив теперь милое выражение глаз Зойки, её пульсирующую на шее голубую жилку, Сергей шёл по снегу всё увереннее, надеясь на доброту "Люленьки", припоминая её тёплое дыхание рядом, когда спала, и понимая с беспощадной пронзительностью, что никогда и никого ещё так не любил, как эту родную ему душу, этого милого его сердцу человечка. К Марине его влекла только внешняя красота, да и любил он её по-кобелиному, как самец любит самку, которая сама его хочет по-животному. А "Зайчика", "Заиньку" он любил по-другому. Она была дорога ему и духовно, и телесно, до голубой жилочки, до затаённых вздохов по ночам, до самого донышка в собственной душе. Наверное, права та ялтинская врачиха Алла Серафимовна, неторопливо проговорившая с веранды в ночь: "Да ведь многие, Марь Димитривна, и не знают, что такое любовь. За любовь принимают половое влечение". Именно этим и был занят он всю свою жизнь. И только потеряв "Зайчика", понял, что на этот раз эротическое влечение у него было подкреплено возвышенным чувством, то есть, была полная гармония. Господи, какая же это потеря, какое несчастье!

"Может, ещё не поздно?.." - подумал он, надеясь на свой "остров" и поднимаясь на крыльцо Зойкиного дома. Наверное, его могла бы спугнуть собака, будь она во дворе и загавкай. Но собаки у Зойки не было, и он постучал.

- Зоя мне говорила про вас, - рассказывал хозяин дома, глядя Сергею прямо в глаза. - Так что можете не стесняться - дело житейское… - В его глазах была твёрдость.

- Да я не стесняюсь, - опустил взгляд Сергей. Сидели они за столом, успели и выпить по рюмке - "для разговору", как выразился Анатолий Петрович, демобилизованный по ранению капитан, ещё недавно выполнявший свой "интернациональный долг" в Афганистане.

- Вот и хорошо, - определил "афганец". - Не буду, значит, стесняться и я вас. Моя бывшая жена - в Ленинграде осталась - как выяснилось, подгуливала, пока я воевал под Кандагаром. А когда вернулся оттудова без руки - да ещё без правой вот, по самый локоть - и вовсе не захотела со мной жить. На развод - согласилась. Но комната у нас - всего одна. Мне дали её от завода, когда мы токо поженились, я тогда токарем был. Так вот комната эта должна теперь остаться за ней, поскоку ребёнок тоже должен жить с ней. Ну, мы с Зоей и решили, значит. Переехать сюда, в деревню. Поскоку нам жить больше негде. У неё тут - дом. Мне – дают бригадирство в колхозе. Как токо получу развод, сразу поженимся. Верно я ему говорю, Зоя?..

Зойка молча кивнула, не глядя ни на того, ни на другого. Но Сергей сразу, ещё как только вошёл, почувствовал, что она сначала вспыхнула вся от жаркой радости, а только уж потом испугалась. Видимо, ещё не успела полюбить "афганца", хотя и пошла за него и кивает сейчас, соглашаясь с ним. Значит, для Сергея, может быть, тоже ещё не всё потеряно. Нужно только…

- Вот, такая, значит, обстановка, Сергей Владимирович! - закончил свой рапорт "афганец". - Вопросы - будут?.. - И принялся опять прикуривать, ловко прижав культёй к столу спичечный коробок и чиркая по нему спичкой в левой руке - уже не глядя на Сергея и всем видом показывая, что не считается с ним.

Перестал стесняться и Сергей:

- У меня только один вопрос…

- Задавай, отвечу, - разогнал хозяин дым от лица.

- Можно мне поговорить с Зоей наедине?

"Афганец", словно налетев в бою на препятствие, на секунду растерялся, но тут же нашёлся и, раздражаясь уже, ответил:

- А это - ты уж у неё спрашивай! Я тут при чём?..

Сергей повернулся к Зойке:

- Что скажешь, Люленька?..

Зойка молчала, уставившись в стол, растерявшись и побледнев. "Афганец" же обрадовался:

- Ну, вот и всё, парень! Обиделась она на тебя - сам видишь. Разговаривать, стало быть, не о чем, давай будем прощаться.

Надо было уходить, Сергей поднялся. Хотел что-то сказать и не смог - перехватило горло. Тогда слабо махнув, сломавшись внутри, пошёл к выходу. Но слух у него был обострённый, услыхал Зойкин шелест:

- Толя, так тоже нельзя. Я пойду провожу… Ты не подумай чего, а поговорить нам надо.

Одевались возле вешалки вместе, молча. "Афганец" смотрел на них, Сергей это чувствовал, хотя и не глядел в его сторону. Ему хотелось скорее на воздух - нечем было дышать. Слова Зойки, сказанные "афганцу" жалобным оправдательным тоном, подрезали последние жилки под коленями, потому что означали конец. Никакого "острова" больше не будет, разговор с "Люленькой" - это уже просто так, ничего не изменит. Идёт она рядом лишь из жалости, по своей доброте, а не потому, что хочет поговорить. О чём? Если уже решила всё. Разве что отвести только душу.

На улице она догнала его и быстро проговорила:

- Анатолий делал мне предложение ещё год назад. Я сказала ему, что у меня есть ты. Так что не подумай, что у него это несерьёзно…

- Откуда он взялся?! Где ты его нашла?..

- Это не я его нашла, он меня. В одном дворе жили. Ну, а когда ты отказался от меня, я дала ему согласие.

- Не любя, что ли? Да и не отказывался я от тебя! Я и сейчас тебя люблю. Господи, ты же это знаешь!

- Не обманывайся, Серёжа, ты… себя любишь. Тебе - главное не любовь, а что подумают о тебе соседи. Я тебя знаю лучше, чем ты сам.

- Ты же - тоже вот не любишь! - обиделся он. - Афганца этого. Нахальный, грубый! А других - упрекаешь.

- Почему - "тоже"? Тебя - я любила. Да и сейчас ещё люблю. А, может, жалею. Не знаю, чего больше. Но токо с Анатолием - я это знаю - будет семья, дети. Всю жизнь мне этого не хватало! Потому и пошла за него, что он человек - надёжный. И перенёс такое, что нам и во сне присниться не сможет!

- А я, значит, у тебя - ненадёжный? Так, что ли?

- Ты, Серёжа, токо не обижайся… Не то, чтобы ненадёжный, а какой-то ты безразличный ко всему. Кроме постели. Вот постель для тебя - самое главное в жизни.

- Ты так говоришь потому, что не задумывалась никогда о своей способности. Для тебя это - как воду пить. А почувствовала бы свою неполноценность… или тебе сказали бы об этом прямо в лицо - другое бы запела!

- Что другое? - не понимала она.

- А что же тогда - самое главное? Если судить по-твоему…

- Всё главное. И любовь, и другие люди. И то, что вокруг делается. Ну, как бы это тебе… Сама жизнь, она и есть самое главное. А ты - хочешь её по полочкам… Как меню в ресторане: это вот - на первое, это - на второе, а это - на третье. А всего прочего – как бы и нет вовсе.

Он обиделся снова и передразнил её голосом и тоном:

- Постель, постель! Побыла бы хоть раз на моём месте! А то легко говорить…

- Да это я как раз понимаю, не без мозгов же. У кого что, как говорится, болит, тот о том и говорит. Или думает. А думать об этом, когда ты жил со мной, как раз и не надо было. У других людей – жизнь похуже твоей есть. В тюрьме там или в психушке, как у генерала Григоренко. А ты - никогда ими не интересовался даже. Да и другими людьми. Сколько есть слепых, потерявших возможность видеть, рисовать. Художник один такой есть… Разве это не трагедия? А как живётся всем нам?.. Ведь это же не государство у нас, а злодейское чудовище! Одной химией токо, что с нами вытворяет - дети калеками рождаются. А жить - говорила мне бабушка - всё равно надо.

- Да почему надо-то?

- Говорила и про это. Говорила, что Бог наградил нас самым дорогим на свете - дал жизнь. И потому всякое наше уныние - тот же грех! А я тебе ещё от себя скажу: жить на свете - интересно. Какой бы тяжкой ни была. В бедности ли, болезнях. А ты - всё время ропщешь, недоволен. Подумай об этом! Ведь жизнь-то нам - на один раз выдаётся, не на два!

- Считаешь, что я зациклился на своей болезни?

- Да какая же это болезнь, Серёженька! Ни рвоты, как при… - Она моментально нашлась: - язве, например. Ни крови из горла, как у туберкулёзников. А ведь переносят. - И не удержалась вдруг: - Твой отец - умирал от боли! А не жаловался. У меня на руках…

Он тихо перебил, задохнувшись от обиды:

- А сама ты, задумывалась хоть раз, что жизнь - лишь тогда интересна, когда ты - полноценен в любви! Да я бы - согласился на туберкулёз, на тюрьму, только бы… Главнее любви - нет ничего! – вдруг выкрикнул он.

Она смягчилась:

- Серёженька, ну, ты же всё-таки не совсем неполноценный! Есть люди - и мужчины, и женщины - совсем. И - живут. Работают, занимаются наукой, имеют друзей. А у тебя - ни одного товарища: ни на работе, ни так, на стороне. Никуда не ходишь, ни в гости, ни в театр. Сидишь все время угрюмый дома или мышцы упражнениями накачиваешь. Ты же нелюдимым стал, Серёженька! – взмолилась она плачущим голосом. - А это означает, что нету у тебя ни любимых людей, ни собачек, ни кошечек. И привязанностей никаких нет - одно токо уныние.

- Ты поэтому ушла от меня, да?

- Нет.

- А почему?

- Неужто не понял до сих пор? - Она остановилась и смотрела на него с удивлением в глазах, застилаемых слезами. - Ты же обидел меня!

- Чем же я тебя обидел, Зайчик?..

- Я же не куклой тебе была - поиграл, и положил в угол. Я, как и ты - живая душа. Хочу свою семью, ребёнка. - Она заплакала: - Люленьки, ну, почему ты не хотел жениться на мне!.. Я устала ждать, устала!.. От всего этого устала.

Личная обида сделала его нечувствительным. Он не утешал её, а продолжал обижаться, не замечая её дрожащих губ, пальцев. Думая лишь о себе, говорил "мы":

- Но ведь мы жили с тобой душа в душу, как муж и жена! Только без печатей, в гражданском браке. Чем это хуже? Проверили бы себя и поженились через пару лет по-настоящему. Вон, сколько людей кругом разводится!.. Кто поторопился с печатями да свадьбами.

Слёзы у неё высохли:

- Вон ты теперь как!.. Боялся, значит, опрометчивости? А то, что я боялась рожать "без печатей", как ты говоришь, так это неважно, что ли?

- Ты не говорила мне, что хочешь ребёнка, - тихо произнёс он и посмотрел ей прямо в глаза - ясно и чисто.

У неё побелели губы:

- Да ведь не было у нас с тобой никакого брака! Ни законного, ни "гражданского".

- Как это, не было? - И опять глаза его были ясными и удивили её. Она возмутилась:

- Разве мы с тобой жили, как муж и жена? Пусть и без печатей. Разве я уходила утром на работу из нашей общей квартиры? Была там прописана? Могла выходить с мусором на улицу, чтобы видели соседи?

Он обронил:

- Но ведь и… с Владимиром Петровичем у тебя было так же.

- Нет, - твёрдо ответила она, изумляясь тупой непонятливости своего ясноглазого человечка, не посмевшего назвать родного отца отцом. - С ним у меня было иначе. Разве он не говорил тебе, что везде бывал со мной, как с женой? Завещал на меня свои сбережения. Обувал и одевал меня.

Сергей молчал. Отец говорил ему об этом, не таился.

Она продолжала, уже не сдерживая себя, не стесняясь:

- Мы токо не жили под одной крышей, и не заводили ребёночка. Но и это не потому, что мы не хотели. А потому, что ждали, когда женишься ты. А вот с тобой - у нас не было ни общих друзей, ни разговоров о жизни, ни развлечений на глазах у всех. Было лишь одно… Да ещё надо было бояться беременности, твоих соседей. Ведь они же - не знали официально… что мы с тобой - как муж и жена! Считали меня твоей любовницей. Насмехались. Какой же это "гражданский брак"? Если тебе дороже была не твоя любимая женщина, жена, как ты считал, а мнение чужих людей! Что они о тебе скажут…

Словно молния сверкнула вдруг с неба и своей вспышкой озарила его. Он, наконец, понял всё. Прозрел. А прозрев, почувствовал, что и у самого дрожат губы. Еле выговорил:

- Прости меня, Зайчик, я неправ. Да, да. Жил, как мне кажется, по какой-то странной инерции и теперь падаю в пропасть…

- У тебя даже любимое присловье идёт от твоего странного характера: "Как мне кажется…" - поддела она. - У тебя никогда и ни в чём не было уверенности. А хочешь, чтобы тебе верили. Когда ты сам… ни в чём не уверен. Всё тебе - только "кажется"…

- Ну, прости же меня, Зоечка! Я ведь за этим к тебе и приехал. Хочу забрать тебя насовсем… Разве я виноват, что таким родили меня? Без уверенности в себе, - Сергей всхлипнул, и слёзы потекли по его лицу, холодя нечувствительные щёки.

- Так ведь поздно уже, Серёженька! – простонала она, сдерживаясь, чтобы не зареветь, не броситься к нему на шею. - Я же слово дала! Понимаешь – слово!..

- Но ты же не любишь его! И будешь тоже несчастной. А я - ещё больше. У меня же, сама говоришь, никого нет, кроме тебя. Я же люблю тебя! И пропаду без тебя.

- Что же ты раньше-то?..

- Господи, ну, откуда же я знал, что ты вот так, молча, исчезнешь!

- Теперь - поздно, Серёжа. Я уже не могу.

- Ну, почему, почему? Из-за слова?..

- Предавать - это же подлость, неужто не понимаешь!

- А что будет со мной, тебе всё равно? Я - не человек, что ли?..

- Уезжай, Серёжа, не мучай меня! Люди вон смотрят…

- Вот и тебе важно, что скажут? А меня - осуждаешь…

- Ой, люленьки! Да если бы ты у меня был, как я у тебя - одна, и никто больше не был замешан в нашу жизнь, да я бы… А теперь у меня - есть Анатолий. Нехорошо!..

- Когда же он успел появиться у тебя?

- Я уже говорила тебе. Он из госпиталя вернулся в прошлом году. Ой, уезжай, Серёжа, я тебе не всё ещё сказала: я - беременна! Вот теперь - всё… - Зойка всхлипнула и, не прощаясь, ничего не говоря более, развернулась, и пошла назад.

Сергей остался один. На всем земном шаре, и это его испугало. Не зная, что делать, постоял - может, Зойка обернётся? Не обернулась. И пошёл к автобусной остановке. Изнутри его стал бить нервный озноб, да так сильно, что его затрясло, словно в лихорадке. И казалось ему, что жизнь потеряла уже не только всякий, но и последний смысл.

9

Из дневников, ставших очень подробными в последние 3 года жизни Сергея, явствовало, что он не собирался убивать себя, хотя по-прежнему не имел ни друзей, ни новых женщин и жил замкнуто. Много читал. Много уделял времени дневнику, которому, как живому существу, поверял свои чувства и мысли.

В мире принято считать, что человек рождается в одиночестве и умирает в одиночестве. Сергей тоже слепо верил в это, не догадываясь до простейшего рассуждения, что более чем наполовину, это не так. Потому что как только человек появляется на свет, то сразу же испытывает любовь и тепло матери, её молоко и заботу. Потом он подрастает и обретает, кроме родителей, ещё и друзей. Затем влюбляется, вступает в брак. И вновь он не один, а с любимым человеком и детьми. И только со смертью собственных родителей и уходом в свои новые семьи подросших детей он становится постепенно всё более одиноким. Детям он уже почти не нужен, влюблённость в супруга проходит, внуки вырастают и отдаляются тоже, и смерть он встречает в полной печали и подлинном одиночестве, ибо понимает - все люди остаются жить дальше, а он уходит из жизни.

У Сергея была другая ситуация. Он не женился, и потому был одинок. Друзей у него не было, а сестра настолько отдалилась, что он даже не писал ей о своих переживаниях. И его жизнь, бессмысленная и без того, если смотреть на неё с философских позиций "суеты сует", стала бессмысленной и в повседневном её понимании. Такой жизнью можно было бы пожертвовать на благо других людей, угнетаемых, допустим, бесчеловечным правительством. Но эта мысль не приходила Сергею раньше. Теперь же она не могла уже прийти, поскольку диссидентов всюду начали выпускать на свободу, и бороться стало как будто и не с кем. Наверное, поэтому на ум ему шли другие мысли…

Одна из его записей в дневнике особенно точно передавала его отношение и к жизни, и к себе, и к его половому бессилию, ставшему, как он сам заключил, уже полным. К этому привели потеря интереса к женщинам, потеря вкуса к радостям, праздникам, да и появилось пристрастие к выпивкам, что было особенно вредно при его слабой потенции. Словом, изменилось много чего…

"… Зоечка, ты упрекала меня в безразличии ко всему, кроме постели. Но "постели" в том смысле у меня больше нет, и никогда уже не будет. "Культуризм" я тоже забросил. А безразличие моё только усилилось: таскать нам не перетаскать! Страною правит новый вождь, помешавшийся на борьбе с алкоголизмом. Опять у нас вырубают виноградники, как когда-то при Хрущёве сады, а за водкой выстраиваются в магазинах такие очереди, каких не видывал подлунный мир. Жизнь с каждым днём дорожает, с прилавков исчезают самые необходимые продукты - масло, сыр, колбаса. В Сибири, говорят, в магазинах осталась только хамса да квашеная капуста. А народ от такой жизни ещё больше хочет напиться, ужраться этой водкой, чтобы ничего не видеть больше и не чувствовать. Грешен теперь и я этим: пью иногда дома по вечерам. Потому что стыдно показываться людям в таком виде в дневное время. А вечером меня никто не видит, да и засыпаю скорее, чтобы не корчиться от бессонницы. Но я живу один, от моего порока никто не страдает. А сколько спивается у нас в стране семейных?!. Как твой отец, как муж моей соседки, как моя мать и другие. Им нет уже числа. Таким образом, страдает, получается, больше всех так называемая "здоровая советская семья", главная опора государства, приносящая ему доход от налогов и позволяющая себя обдирать на зарплате. Но государство у нас не хочет понимать этого и продолжает бить всеми своими указами, распоряжениями, антинародными законами именно по семье. Наш государственный аппарат все годы вгонял эту семью в нужду и бедность. Жизненный уровень наших семей во много раз ниже уровня рабочей семьи негра в США. Этот "уровень" довёл наших рабочих до массового повсеместного пьянства, пьянства от невыносимости такой жизни, а затем и до массовых разводов. Современная статистика свидетельствует: в Ленинграде, например, разводятся 82% семей после первого же года совместной жизни. В 70-ти случаях из 100 - инициатива развода исходит от молодых мужей. Социологи утверждают, что молодые мужчины не выдерживают экономических трудностей, обрушивающихся на них с появлением собственной семьи, и ответственности за её благополучие. Выросшие в безразличии ко всему, они очень эгоистичны и любят лишь удовольствия, но не заботы о жене и детях. Получается, что они как бы копируют наше правительство, безразличное к людям. Статистика утверждает, всё больше появляется и молодых женщин, предпочитающих удовольствия, а не семью. Вывод ужасен: миллионы этих молодых мужчин и женщин уже не стремятся к созданию семьи. От себя же добавлю: они стремятся теперь в летние месяцы на курорты, чтобы хоть раз в году урвать там удовольствия. И когда таких людей станет в стране большинство, я думаю, правительство утратит контроль над государством. Основная часть населения станет безразличной ко всему и всем. Значит, и к родине в том числе, и к государству.

Теперь я понимаю, почему католический Ватикан так твёрдо стоит на позициях запрета разводов и запрета абортов. Видимо, там правильно считают, что главная опора всякой государственности это налогоплательщики из семей. Свободный от семьи человек может уехать, рискнуть сесть в тюрьму, скрыть свои доходы, вообще не подчиняться властям. Семейный же человек связан по рукам и ногам ответственностью за семью, из которой не может уйти, бросив своих детей. Дети - дополнительный капкан, из которого не вырвешься. Значит, их надо рожать. От этого и человеческий род не переведётся, и семья будет крепче, а, стало быть, и государство. Всем относительно хорошо и согласуется, как с моралью, так и с церковью, и с экономикой. Государство, в котором смертность превысит рождаемость, обречено: в конце концов оно останется без тружеников и, стало быть, без налогоплательщиков. Работающих людей надо беречь: от вымирания, от бандитов, не доводить их до безразличия. Ибо что такое безразличие? Это медленное гниение, а в итоге - разрушение: души, домашнего очага, родного поля, фабрики, государства. Словом, всего.

Андрей Амальрик раньше меня пришёл к выводу о разрушении нашего государства к 1984 году. Но он рассматривал это в политическом плане. И хотя его пророчество пока не сбылось, я всё-таки думаю, что сбудется, трудно указать лишь точную дату. И произойдёт это, на мой взгляд, в первую очередь из-за развала семьи, которая у нас давно уже задавлена, унижена и потому катастрофически разрушается. А когда наступит, говоря языком физики, "точка росы", и выжатый из людей пот сделает безразличным большинство народа, Советский Союз тоже "разведётся", как обыкновенная семья, в которой стало невозможно жить всем вместе. Ведь семью скрепляет любовь, доверие друг к другу, хороший заработок. В нашем же государстве никогда не было ни любви к людям, ни доверия. Заработок? Он значительно ниже, чем в стране, "угнетающей негров". Значит, угнетателя, страшнее, чем у нас, уже нет ни в одном государстве мира.

"Дружба народов" в Советском Союзе-угнетателе - такой же мираж, как и здоровая "социалистическая семья". Значит, когда "развод" произойдёт, в каждой, "освободившейся" от общей семьи, республике появятся люди, желающие получать только одни удовольствия, то есть, появятся безответственные хищники, способные лишь к разрушению, а не к созиданию и продолжению жизни. Самое же большое удовольствие для грубых людей - это власть. Вот её и начнут они везде делить и бороться до крови.

К чему мы придём? Нетрудно предположить, представив, как уходят из бывшей отцовской семьи в свои собственные семьи братья и сёстры. Кто был крестьянином, начнёт строить себе собственный дом, свинарник. Покупать лошадь, хомут для неё. Инструмент, инвентарь и так далее, если отец был недальновидным и заранее не подготовил базы для отделения своих сыновей. Братья начнут ссориться из-за места, имущества, границ на пахотной земле. Вместо одного общего и удобного свинарника настроят 5 плохих. Появятся всякие времянки, параллельные кузницы. Денег на всё это не хватит. Соседи - такие же обнищавшие, ничего не будут покупать. И пойдёт общий развал экономики и общее обнищание. Бессмысленным затратам в новых семьях не будет конца. Распады в рабочих семьях приведут к такому же результату. Зато каждый брат станет свободным. И никому из них, наверное, и в голову не придёт, на сколько сотен тысяч прибавится на той же территории бывшего Советского Союза нетрудового населения: министров, чиновников, других хищников, желающих получить удовольствие. Не прибавится только желающих работать на них. Напротив, число тружеников сократится. Так будут ли они жить после этого лучше? Прибавится ли согласия и счастья на их земле? Добавит ли всеобщая нищета нравственности и культуры людям? Наверное, увеличится только их смертность. А властители, чтобы удержаться у власти, начнут подогревать националистические чувства людей, разделяя их на "своих" и "чужих"!

Так к чему же ведёт политика ЦК КПСС и его Политбюро, продолжающих наступление на семью и права человека? Безрассуднее этой политики даже нарочно не придумаешь. В результате, целые поколения людей выросли со сломанным человеческим достоинством, с безразличным отношением ко всему. От древней нации Майя в Мексике остались хотя бы пирамиды. Что останется от нас в назидание следующим поколениям? Можно ли простить хозяина, замучившего свою лошадь плохим кормом и тяжёлым трудом, да ещё и пытающегося лишить её возможности размножения? И это в то самое время, когда все ведущие государства Европы объединяют усилия в экономике и культуре. На сколько же столетий мы отстанем от них?..

Любовь - самое большое счастье у людей. Никакие деньги, никакое богатство не заменят им любви. Если человек живёт без любви, он несчастен. Поэтому наше правительство, унижающее нас, разрушающее наши семьи, рубит сук, на котором сидит. Сделав целые поколения людей алкоголиками, наркоманами, психами, импотентами, злобными тварями от бесконечного унижения и нужды, безразличными даже к самим себе, неспособными к самостоятельной жизни, оно дождётся и своего часа, когда сук этот обломится, и люди набросятся друг на друга, словно злобные звери; разрушат дома, зальют землю кровью и перестанут работать. Исчезнут совесть, обязанности граждан перед государством, появятся банды с оружием в руках, чтобы отнимать оставшееся у других и получать удовольствия без труда – вот это и будет часом РАСПЛАТЫ за всё и для всех. Чтобы остановить потом этот разгул и неповиновение потребуется 100 лет. Другие народы уйдут за это время на 300 лет вперёд. И наши потомки снова будут самыми нищими и отсталыми. Вот что означает посягательство на семью - это значит расплодить манкуртов вместо неё.

Как живёт моя соседка Ирина? А моя сестра? А твоя мать, Зоечка? Был ли счастлив твой отец? А ведь он пахал и сеял, кормил народ и правительство. Воевал против чужих и не знал, что самые страшные захватчики жизни - были свои, правители. Может, счастлива любовница моего сослуживца инженера Липатова? Или моя крымская знакомая Валентина? Какой вообще труженик у нас в стране счастлив? Каких-нибудь полтора процента влюблённых друг в друга людей по счастливой случайности? Так это же маловато, чтобы государство удержалось на них и не рухнуло. Остальные все - заезженные государственные лошади, грызущие оглобли, чтобы вырваться и убежать на край света - к немцам, американцам, в Израиль, куда угодно, только подальше от капээсэсовской бесчеловечности и загрязнённой воды и воздуха. Ведь уже дети рождаются без рук и ног!

Не знаю, есть ли Бог, похожий на человека и помнящий обо всех нас на земле - его никто не видел. Но я убеждён в том, что людям нужен Иисус Христос как идеал, пусть и выдуманный, но показывающий путь в нравственность, а не в безбожное свинство, в которое завели нас насильники-вожди. Религии всех великих народов способствуют милосердию на земле, справедливости и потому они необходимы людям, как воздух, как доброе начало, удерживающее человека на пути к подлости или греху. Нельзя жить, не имея идеалов, без цели и смысла. Смысл должен быть хотя бы в том, чтобы оставить потомкам хорошие дома, книги, культуру. А культура - это умение жить с другими, относиться друг к другу по-человечески, это искусство общения, которому уже не учат даже писатели, покидающие не только свою профессию из-за невостребованности их труда (алкоголикам и бедным не до чтения и покупки книг), но покидающие невольно и нас, кто ещё любит читать книги. "Красота не спасёт уже мир" без художников слова. Да и статистика заявляет, что от нечеловеческих условий жизни появилось множество новых психических заболеваний. Какой писатель найдётся теперь, который опишет состояние моей души и чем-то успокоит? Это же надо быть гением, чтобы понять нашу жизнь, да ещё и найти Истину к утешению. Нет у нас уже таких пророков. Так хотя бы забили тревогу, что дальше так жить нельзя! Но кто забьёт, и как, если власть делает всё для того, чтобы вымерла сама профессия "честный писатель", а ведь надо, чтобы ещё и умный писатель, понимающий жизнь и способный открыть её смысл и другим. Писать себе "в стол" - это, что мои дневники, которые никто и никогда не прочтёт. Я сам их сожгу, раз не способен учить других. Чему я научу? Только слезам…

Жаль, что сам я ничего после себя не оставлю, ни детей, ни дома, ни книги. Ничего не создал за всю свою жизнь. Но жить как-то надо, куда денешься, если здоровья накачал себе лет на 100! Вот и живу, рассуждаю. Причисляю и тебя, Зоечка, к несчастливым, хотя ты давно уже стала матерью и у тебя есть этот "афганец", создавший для тебя семью. Интересно, кто у тебя родился, мальчик, девочка? Может, тебе некогда и думать там о себе, счастлива ли ты, нет ли? 5 лет такой жизни, и… красоты у наших женщин-колхозниц как не бывало! Это давно известно. На руках ребёнок, хозяйство, работа в колхозе. И мне кажется, что счастья у тебя не будет. Ведь ты любила читать, любила поэзию. Вряд ли у тебя остаётся теперь на это время. Мне кажется, его у тебя нет даже на воспоминания. Может, для тебя это и к лучшему: не будешь травить себе душу, что живёшь без любви. Впрочем, ты любишь, наверное, своего ребёнка.

А я вот - каждый день думаю о тебе. Сначала я всё-таки ждал тебя, надеялся, что вернёшься ко мне. А потом перестал ждать. Но… всё равно думаю. Вижу твоё лицо, твои глаза, милую улыбку. Может, я и живу только тобою? Иногда мне кажется, что если бы тебя не было в моей жизни, то это было бы для меня, как слепота или исчезновение воздуха, без которого невозможно жить. Без тебя - я до сих пор оставался бы слепым в своих чувствах и ощущениях. Но ты всё же была у меня, и я понял, что был воспитан ханжеской системой отношений, когда люди стыдятся в большей степени своих соседей и сослуживцев (что они подумают о нас?), а не своих близких, которым причиняют боль во имя… "правильного" мнения соседей. Глупее и подлее этого, наверное, и нет уже ничего, потому что это не жизнь, а разыгрываемый спектакль из собственной жизни для других. Получается, что нам нужен мираж, а не то, что есть на самом деле. Но миражи долго не держатся, а правда отношений остаётся с человеком навсегда. Нас всех убивала система, созданная зачастую нашими же руками, а мы и не замечали этого. И вдруг ты мне открыла это. Я тысячи раз потом просил у тебя прощения за своё отношение к тебе, хотя оно было и нежным по своей сути, но по форме (ты права) - всё-таки предательским. Я понял тебя, и это теперь для меня главное. Я наказан не тобою - системой. Она заставила и тебя не пожалеть меня (а заодно и себя). Но ты этого, видимо, не поняла. Ложь всегда хуже правды. Но я не обижаюсь на тебя: ложь – основной принцип нашего государства. И ты пошла на жизнь… без любви, но… "по справедливости", потому что ты "дала слово", а слово порядочные люди должны держать. Вот на нашей порядочности пока всё и держится в нашем государстве, а не на нём самом. Горбачёву, например, давать народу обещания и своё слово, что собаке при всех пописать на куст. И все они у нас, эти члены Политбюро, такие же. Порядочных людей в Кремле никогда не было, ни одного. Я убеждён в этом. Потому что ни один из них за всю историю - не подал добровольно в отставку, видя изнутри предательскую сущность "вождей" по отношению не только к народу, но и друг к другу. Скорпионы в банке.

Я верю больше собакам, природе. Хотел завести собачку, но подумал, что городская квартира - это неволя, а не нормальная жизнь, какой живут собаки в деревне, и передумал. А ты говорила, что я люблю только себя. Себя - я давно уже не люблю, а лишь жалею. Иногда делается так грустно, так жалко себя, что наворачиваются слёзы. А ничего уже изменить нельзя.

Мне кажется, люди сами испортили жизнь на земле и себе, и остальным животным. Наделали всякой химии, дымов, условностей, и барахтаемся в этом, обижаясь друг на друга и… без конца, обижая других. Удивляет мудрость церковников, написавших книгу "Экклезиаст". Там главный мотив - не мчись, довольствуйся малым, ибо всё равно всё повторяется на земле. Я, правда, не во всём согласен с древними сочинителями этой книги, делающими упор лишь на любви к Богу, которого никто не видел, но считая его всезнающим и всё видящим, да ещё создателем миллиардов звёздных тяжеленных миров. Есть такой любопытный стишок, не помню дословно, типа: "Трудно жить на свете пастушонку Пете: волки зайчиков жуют на рассвете ". А ведь мы, люди, вообще поедаем ежедневно и зайчиков, и барашков, и других живых существ, выращивая их только для еды себе. О какой справедливости может идти речь, если это "придумано" добрым Всевышним, который видит всё это, да ещё и наши кровопролитные войны. Значит, сочинители – а они были такими же людьми, как и мы – не такие уж и умные. И нашим писателям нужно придумать, отталкиваясь от правильной заповеди "не убий", что-то более мудрое в утешение нам, обозначив и цели, к которым надо стремиться. Надо как-то поточнее сформулировать смысл жизни и как человеку стать Человеком. Но для формирования такой крупной философии, надо сначала создать условия для писателей, а не душить саму эту профессию. А из остальной массы людей, мне кажется, не может быть философов – им некогда думать. Так помогли бы тем, кто умеет думать и писать. А мы все чего-то ищем, роем, портим ради временной выгоды. А главное, неумеренно плодимся и создаём тесноту и отраву. И все стремимся к чему-то лёгкому, все до единого, словно за нами гонятся черти. Словом, создаём сами себе надсадные темпы жизни, кончающиеся инфарктами.

Впрочем, я тоже стремлюсь. Но не в электрички, не в командировки. Я стремлюсь к встрече с тобою. Вдруг есть "тот свет", когда умрём. Вон сколько звёзд и галактик на небе! И нет конца пространству! Разве в силах это осмыслить здесь, на Земле? На чём всё держится? Где начало и где конец? И если конца нет, то, может быть, нет конца и нашему "я", и оно после смерти продолжится где-то и в какой-то другой форме? Почему бы и нет, если с Земли невозможно понять то, что висит над нами гроздьями огромных миров. Я был бы счастлив повстречать там тебя. Ближе тебя и роднее тебя на нашей Земле у меня никого нет, и не было. И ничего правдивее, чем то, что всё у нас - суета сует, кругом всё суета и тлен, и ловля ветра - я пока не читал. А потому и хочу верить в то, что наша бессмыслица ЗДЕСЬ должна закончиться где-то ТАМ, на "том свете". Он просто должен, обязан быть, хотя это и считается пока мистикой. Во всяком случае, эта мистика помогает мне жить, обещая встречу с тобою ещё раз. Жаль только, что при моём крепком здоровье, а я не болел никогда, мне придётся ждать тебя долго. Вдруг ты и ТАМ не дождёшься меня и поспешишь отдать свою руку другому… Эх, уплыть бы на паруснике под названием "Стихия", потому что любовь – это стихия, на остров счастья, и отдохнуть от штормовых волн жизни хотя бы немного…"

Елена Васильевна была потрясена, дочитав дневник Сергея до сообщения о том, что Зойка умерла в своей деревне ещё в 1984 году, не сумев разродиться. 14-го сентября 1988 года он написал:

"Вчера я случайно встретился на перроне Московского вокзала с матерью Зои. Она меня не узнала. Когда я напомнил ей, кто я, и спросил, как поживает Зоя, кого родила, мальчика или девочку, она странно посмотрела на меня и спросила сама: "А ты разве ничего не знаешь?" Я тоже спросил: "А что я должен знать?" Тогда она поставила свою тяжёлую сумку с картошкой на пол и, не глядя на меня, а как-то в сторону, будто искала кого-то в толпе, выходящей из вагонов, стала рассказывать: "Нет больше моей голубушки на свете, сегодня четвёртый год исполнился, как померла. Еду вот оттуда домой". А в голосе слёзы. Тут и у меня ноги словно отнялись. Переспросил, не веря ушам: "Как это нет? Как померла?.." "Как помирают? - ответила она мне из вечерней темноты - на перроне почему-то погас свет; а потом тут же зажёгся - подошла электричка. - Не смогла разродиться. В 33 года впервые зачала. Поздно, считается. Хотя, я знаю, рожали бабы впервые и в 40. А в Кирилловке этой, - махнула она в темноту, - и медицинского пункта нет, не то что больницы. Меня вызвал срочной телеграммой её хахаль, когда понял, что ребёнок не идёт. Нет, чтобы сразу-то отвезти её в город, а потом уж телеграммы слать, коли в сроках ошиблись, так он, дурак этакий, меня ждал. А я не сразу поехала. В телеграмме его никакой ясности: "Срочно выезжайте, Зое плохо". И всё на этом. "Анатолий", мол. Сообщил бы, что она разродиться не может, я бы ему в ответ не только "Выезжаю", мол, а и совет бы дала: "Немедленно вези в город!" А он, вместо этого, поехал в район за акушеркой; оставил жену на старух. Всё оправдывался передо мною потом: "Как же, мол, можно было её в таком виде на машину? Рожать начала неожиданно, кричала. Думали, вот-вот родит…"

Ну, а когда я к ним приехала, акушерка уже поняла, что без операции не обойтись, скомандовала ему бежать за машиной: "Вишь, мол, дурак безмозглый, не может она сама родить! Надо в город везти, на операцию". Зоя к этому часу уж и кричать не могла, осипла. В кузове грузовика я токо и успела понять от неё, что кается. "Это, - говорит, - мне за грех перед Серёжей, обидела я его". Я ей: "Кого, мол, обидела-то, не пойму? Бредишь, что ли, доченька, или в сознании ты?" Просипела, что в сознании, и заплакала в последний раз. "Себя тоже обидела, за что и расплачиваюсь". Так я и не поняла, о ком она мне толковала; потеряла она сознание. А перед городом - ещё и не рассвело - скончалась. Не довезли мы её, не помогла и акушерка со своими уколами. Постучали Анатолию этому в кабину - всё курил там. Выскочил вместе с шофёром, увидел, и ну, кататься по земле. Всё кричал, что лучше бы его самого похоронили в Афганистане, чем такое. Да криком беды уже не поправить. Сделала и ему акушерка укол…"

Галина Викторовна вдруг уставилась на меня изменившимися глазами и тихо так: "Погоди, так это ж ты и есть, что ли, тот Сергей?! Господи, да какой же это мог быть грех у неё перед тобой, а? Это у моей-то голубки?! Да не найти человека добрее её! Уходи ты от меня ради Бога, пока я тя сама не наладила! Ещё и спрашиват… Скажи спасибо, что я щас от её могилки…" И ну, выть. Пришлось уйти".

На другой день Елена Васильевна просмотрела у себя на службе видеокассету, которую Сергей забыл уничтожить, и её поразило открытие: Марина Бегичева оказалась Мариной Георгиевной Оганесян (очевидно, по мужу, к которому она переехала жить в прошлом году на его квартиру и стала новым участковым врачом у жильцов дома, в котором жила и Елена Васильевна).

Кассету она заменила другой, с короткометражным американским фильмом, а "пакость", отснятую Сергеем, уничтожила, вернув его сестре только дневники и цветную короткометражку. Поблагодарив, посоветовала: "Не читайте, если не хотите расстраиваться! Лучше, давайте, сожжём это сейчас. Поверьте мне, так будет лучше, пока вы не соблазнились". К удивлению, Ольга Владимировна легко согласилась, и дневники были сожжены.

В последующие дни Елена Васильевна выяснила, что Марина Георгиевна Оганесян до замужества действительно жила на Васильевском острове и была урождённой Бегичевой, мать которой умерла от помешательства в психиатрической лечебнице.

С тех пор Елене Васильевне не хотелось обращаться к своей участковой докторше - неприятно было смотреть ей в глаза. Невзлюбила и её мужа, которого специально ходила смотреть. Он оказался толстым, противным и был старше своей новой и бездетной жены лет на 15. Работал заведующим большого универмага и, очевидно, крупно там воровал, судя по дорогим золотым вещам и мехам, которые носила теперь его новая жена, отбившая его у первой, немолодой армянки.

Глядя как-то на родного отца, который был старше матери тоже на 15 лет и очень состарился в последние годы, Елена Васильевна с неожиданной и пронзительной тоской подумала: "Господи, до чего же нелепа наша жизнь!.. Не удивительно, что этот Сергей Вьюгин не захотел жить. Наверное, потому что поставил абсолютно точный диагноз: главный виновник всенародной расплаты несчастными судьбами – бессердечная советская власть. А "горе от ума" приводит тех, кто это понял, к самоубийствам. Но ведь это же – не выход! А где же мудрецы, которые укажут нам, как надо жить, а не умирать?.."

Конец

1994 г., Днепропетровск