Пустота

Рейтинг: R

Предупреждение: slash                Глава первая.

Белесая дымка солнечного света устало опускалась на землю. Холодный утренний воздух был наполнен пряным запахом жженых осенних листьев, которые еще вчера устилали дорожку между кухней и садом. Колючий ветер нес с востока чуть горьковатый аромат влажной земли, окропленной запоздалым дождем. Этот привычный запах до слез обжигал ноздри, но я продолжал жадно втягивать его, подняв лицо к небу, чувствовал, как цепенеющий ветер рассеивался, коснувшись моих щек.

Я щурился, пытаясь проследить за движением солнечных бликов. Один поток  в мгновение пробежался по старым, обветшалым крышам, коснулся  стен, лизнул  покосившийся частокол низенькой садовой ограды и утонул в багряной листве. Затем выбежал за калитку и помчался вместе с ветром к ступеням заброшенной часовни с безупречно белыми стенами. Я помнил, что раньше они были пепельно-серые, немного шершавые и очень приятные на ощупь. Я безумно любил сидеть возле этих стен, прижавшись обнаженной спиной к шероховатой поверхности. Но потом часовенка стала вдруг белой и глупой, совсем ненужной и неуместной.

Я отвлекся, вернув взгляд к прежней картине. Он стоял посреди двора, опустив худые острые плечи и крепко зажмурившись. Я почти не видел его лица, только тонкую линию поджатых губ, в уголках которых запеклась кровь. Бледные дрожащие пальцы сжимали нелепую вязаную кепку. Мне отчего то нравилась эта смешная кепка, он выглядел в ней очень забавно. Теперь ее рассекали алые подтеки. Такие же, как на старой рубашке, балахоном висевшей на его маленькой фигурке и брюках, которые были ему велики. Я знал, что все закончится этим.

Воспитательница быстро ему что-то объясняла. Я видел эту женщину раньше, но не знал, как ее зовут. Впрочем, это было и не нужно. Со мной она никогда не говорила. Желчная, злобная старуха. Мне казалось, что она была ужасно тупой и суетливой. Вот и сейчас, размахивая руками, она несла какую-то праведную чушь и обводила колким взглядом  его  тощую, сгорбленную фигуру. Он машинально отзывался, с трудом шевеля губами и изредка приподнимая голову. Я не мог слышать их разговора, но и без этого хорошо понимал, о чем идет речь.

* * *

В этом приюте он был новичком. Я немного знал о нем, точнее сказать, вообще ничего не знал- воспитатели не особо откровенны со своими подопечными. Да и никому это особенно не интересно. Здесь каждый настолько врос сам в себя, что одиночество стало лекарством от скуки и жизни. Каждый был одиночкой в душе, жил и дышал своим несчастьем. Только волки неизменно держались вместе – это  классический закон выживания. Но я  был вдалеке ото всех. Изгой. Это не было ни моим желанием, ни желанием других, просто вошло в привычку. Может быть, поэтому я стал местным ублюдком. Стоило кому-нибудь сблизится со мной или просто заговорить, как волки немедленно срывались и душили в человеке последнюю охоту стать моим другом. Били, нещадно били. Всех, кто оказывался рядом, и этого никто не мог вытерпеть. Сначала мне становилось до безумия больно и обидно, но со временем все забывалось. Сломанные руки, ноги, ребра- все. Заживала душа. Ни горечи, ни боли. Только пустота. У меня было то, что я мог потерять. Но…Наверное, будет не жаль. Но один человек сумел вернуть мне прерванную жизнь.

Впервые я увидел Сэмми несколько дней назад, когда его только привезли сюда. Он не был каким-то особенным, таким, что я сразу выделил его из толпы. Нет. Он был таким же апатичным, онемелым и несчастным, как и все остальные. Хотя, пожалуй…несчастнее других,   но самую малость. Я решил, что он странный. Этот худой мальчик с большими, совсем непропорциональными глазами казался мне неестественным, даже противоестественным. Последние дни я занимал себя тем, что наблюдал за ним. Вот он недвижно сидит у окна, словно мертвый, и вовсе не дышит. А затем вдруг возьмет и улыбнется. Неуклюже и с грустью.

Я уже не мог оторвать от него взгляд. Он стал для меня чем-то вроде новой привычки, безусловного рефлекса, новой, еще непонятной, непознанной гранью жизни. Моей жизни. Скучной, смешной, меланхоличной и до предела бессмысленной. Еще одно правило- абсолютной пустоты не должно существовать, а если такое случается, то эту брешь нужно заполнить. Чем угодно. И он смог заполнить мою душу.

Говорил с трудом, очень медленно и тихо. Сидел, обняв колени руками и отрешенно глядя в никуда. А я рядом с ним. По вечерам бродил по саду, склонив голову и ломая в своей странной улыбке изгиб бесцветных губ. А я рядом с ним. Мог ли он мне дать что-то большее, чем доверие? Я не знал. Но он был рядом, и я смог избавиться от абсолютной пустоты. Даже волки как будто забыли о моем существовании, о том, что я был счастлив. Они очнутся, но мне уже было безразлично, что будет со мной. Почему бы не упасть, если тебя толкнули?

* * *

Я облизнул губы. Солоноватый привкус. Значит, кровь еще идет. Несмотря на это, сегодня выдался удачный день - я отделался рассеченной губой и несколькими ссадинами. Могло быть гораздо хуже…Черт… Когда же это кончится?

Он стоял в той же позе, сгорбившись и сжавшись в комок. Наконец, женщина закончила монолог и, смерив его тревожным взглядом, удалилась. Я с удовлетворением отметил, что она ни разу не взглянула на меня. Прекрасно. Сделав несколько шагов к нему, я  остановился  у ограждения, разделяющего  двор и игровую площадку. Волки сидели около главного здания, о чем-то переговаривались и угрюмо наблюдали за мной. Впрочем, это были скорее не волки, а щенки. Настоящий волк был только один. Вожак. Дирк. Он, криво усмехаясь, внимательно следил за каждым моим движением. Мне до ужаса хотелось стереть с его лица эту паршивую ухмылку, но сегодня мы итак наделали много шума. К тому же, это было просто бесполезно. Ничто не могло сбить спесь с этого сукина сына, правила его не волновали. Хотя это было и странно, но я почти его не ненавидел. Мне было жаль его, жаль всех их. Кроме одного, державшегося в отдалении от стаи. Высокомерный, заносчивый ублюдок. Он никогда меня не бил, только смотрел, стоя в тени. Он был вторым в стае после Дирка, но держался так, словно был выше всех. Будто бы не был в этом дерьме, как все остальные. Будто его жизнь что-то значила.

Сэмми неуверенно взглянул на меня и неровной походкой пошел через двор. За Дирка и его стаю я был спокоен - волки еще пару дней будут зализывать раны. И пока они отлеживаются в тени, мы можем жить  свободно. Я прислонился спиной к раскаленному камню. Жар нагревшихся от солнца стен легко проходил сквозь неплотную ткань рубашки, успокаивая натянутые мышцы. Все тело изнывало от тупой боли, кровь с нажимом ударяла по стенкам тонких сосудов. Вот ведь …Мне  вспомнилось, что последний приступ был полмесяца назад, и я уже отвык от этой прожигающей, судорожной дряни.

-Тим?- я очнулся.

Даже не заметил, как он приблизился ко мне. Огромные темные, будто без зрачков  глаза были широко распахнуты, две влажные дорожки слез пролегли по впалым щекам. Сэм стоял как обычно, сжавшись и опустив плечи. Я поднес руку к его лицу и вытер кровь с губ. Какого же черта…

- Ты как? Что она тебе наговорила?

Сэмми виновато всхлипнул:

- Я, я…Я не помню… Ничего не помню,- он с испугом смотрел на меня, ожидая моей реакции.

Я  стиснул переносицу. Он действительно не мог надолго что-то запомнить. Я не знал, почему это происходило, но воспоминания того, что происходило вокруг, просто вылетали из его памяти. Возможно, это было и к лучшему.

-Тим?- вновь этот дрожащий, приглушенный голос.

Плевать. Главное, что от нас отвязались. Я взял из его рук эту  глупую кепку и нахлобучил ее поверх копны непослушных, торчащих во все стороны каштановых волос.   Он стянул ее назад и полусонно улыбнулся.

- Ну, что? Пойдем?- примирительно проговорил я.

- Куда?

Я сощурился и кивнул в неопределенную сторону.

- Туда, где лучше всего. Это самое лучшее место во всем мире.

Я взял его за руку. Он с силой сжал мои пальцы и поморщился, наблюдая, как белеют костяшки. Опять…

Я, не отпуская его руки, неторопливо двинулся вперед. И он машинально начал передвигать ногами, следуя за мной. Спустя несколько минут, мы оказались в самой чаще леса, за километр от приюта, параллельно линии моря. Сэм держал мою руку обеими ручонками. Мне стало смешно: идти таким образом ему было тяжело и очень неудобно, но он, недовольно сопя, упрямо семенил за мной. Под ногами шуршала сухая трава, уже сдавшаяся на милость осени. Я  не знал, как можно было описать этот лес. Просто не знал таких слов. Одно здесь было непреходящим - солнце. Его было ровно столько, сколько нужно было, чтобы мы не очнулись от вечной мерзлоты. А сам лес…Он как будто все время менялся. Простой и вместе с этим изящный, отмеченный какой-то особенной  красотой. Чарующий,   он был всецело моим. Мне так казалось…По крайней мере, я ни разу не видел здесь других детей из приюта.

Теперь можно снова с наслаждением вдыхать пьянящий, приторно- сладкий запах завялых цветов и упавших листьев, стайками разбросанных по берегу. Туман почти рассеялся, и стеклянная озерная гладь купалась в солнечном свете. Сэм отпустил мою руку, и я, быстро скинув одежду и осточертевшие стертые ботинки, побежал к воде. Когда ледяная вода впивалась в каждую трещинку моей обветренной кожи, я чувствовал себя самым счастливым человеком на всей планете. Вопреки ожиданиям, Сэмми не последовал моему примеру. Покачиваясь, он приблизился к кромке воды и сел среди камней, по привычке прижав колени к груди. Никуда не глядя, ни о чем не думая. Я на время забыл о нем и зашел дальше. Озеро не было особенно глубоким, и я легко переплывал его. Сэм настороженно следил за тем, как я исчезаю и появляюсь на поверхности воды. Я оглядывался и он тут же, непонятного чего смущаясь, закрывал глаза.

- И долго ты собираешься баламутить мою воду?- насмешливо поинтересовался я, выходя из озера и следя за тем, как он водит пальцами по воде.

- Почему это она стала твоей?

Я сел рядом с ним и просто улыбнулся:

- Даже не знаю. Просто так.

Я надеялся, что Сэмми начнет спорить и хоть немного оживет. Но он только равнодушно пожал плечами и отвернулся. Ладно, мне придется перейти к самому главному, тому, что меня волновало больше всего.

- Почему ты оказался  здесь, в этом приюте?

- Что?

- Что случилось с твоими родителями? Почему ты стал таким?- я взял его за плечи и повернул к себе. Уголки его губ устало опустились вниз, и он наклонил голову.

- Каким?

- Прекрати! Расскажи мне, что случилось.

- Расскажи…- бесцветно повторил он.

- Сэм, -  я легонько приподнял его подбородок, заставив смотреть прямо мне в глаза.

- Я почти ничего не помню… Тогда мне было всего пять лет.

Пять? Значит, прошло уже семь лет.

- Продолжай.

- Странно, но я ничего не могу вспомнить из того, что происходило со мной до девяти лет. Знаю только то, что мне рассказывали воспитатели. Что отец бросил маму. Что она оставила меня в роддоме. Правда, потом испугалась и забрала.

Я закусил губу.

- Испугалась? Чего?- недоуменно спросил я.

Сэмми продолжил, растягивая и выговаривая слова еще медленней, чем раньше:

- Боялась, что люди будут плохо думать о ней. Что начнут осуждать. Несколько лет мы вроде как жили спокойно, но однажды явился  отец. Он рассказывал, что у него теперь новая семья, что у них все хорошо, и он счастлив. Сказал это и ушел. Я так и не понял, зачем он приходил, но мама после этого долго плакала. А потом закрылась в своей комнате и выпила много каких-то таблеток. Потом…Потом меня отправили в приют. Их было много. Я не задерживался ни в одном надолго, потому что часто болел. И, в конце концов, оказался тут. Теперь ты.

- Я?

- Да. Расскажи свою историю.- Он скрестил руки на груди и, распахнув огромные глаза, выжидающе уставился на меня.

Я замялся. Мне нечего было сказать ему. Едва ли моя история веселей, хотя и короче. Но если я отступлюсь, это будет нечестно. Не по правилам. Ладно уж...

- Мои родители погибли в автокатастрофе. Они умерли по дороге в больницу,- я взглянул на безупречно чистое небо.- Мне тогда было восемь лет, а моему брату - тринадцать. Его тоже определили в приют, но не тот, в который привезли меня. Больше я о нем ничего не слышал. Ничего. Как, думаешь, я оказался здесь?

Сэмми часто заморгал. Я усмехнулся и заговорил вновь:

- Здесь я живу всего лишь полтора года. Меня перевели, чтобы замять одну историю. В том приюте до полусмерти избили одного мальчишку. Он провалялся на больничной койке два дня, начал поправляться, а потом вдруг умер. Ночью, тихо так. Стали разбираться, и выяснилось, что я в тот момент был рядом. А те самые, которые его били, оказались даже младше меня. И я стал крайним.

- У тебя есть мечта?

Я вернулся к реальности. С чего он вдруг заговорил об этом? Мне думалось, что откровения на сегодня закончены.

- Конечно. У кого ее нет? Хочу, чтобы мне поскорей исполнилось восемнадцать, хочу уехать отсюда, хочу увидеть брата... Многое... Очень многое хочу.

- А я хочу быть птицей,- Сэмми улыбнулся своей неуклюжей улыбкой.- Я хотел, чтобы мне подарили крылья и отпустили, но вместо этого отняли их навсегда и заставили жить на земле.

Мне стало грустно и смешно: скорее, все наоборот. Тебе сломали ноги, дали крылья и пустили в небо. А ты, маленький болван, почему-то продолжаешь топтать землю. Я обнял его за плечи и коснулся губами холодного лба. Он не пытался отстраниться, сидел по-прежнему неподвижно. Только положил голову мне на плечо и улыбнулся.

Глава вторая.

Обратно мы вернулись только к вечеру. И снова Дирк меня немало удивил. После ужина волки, не говоря ни слова, спокойно прошли мимо меня. Я знал, что сейчас они уйдут из приюта, отправятся в  ближайший небольшой городок и найдут себе там дурачка, который достанет им выпивку. Хотя до отбоя оставалось меньше двух часов, Дирку на это было откровенно плевать, ведь, скорее всего, воспитатели закроют глаза на их очередной поход. Еще они найдут какого- нибудь смазливого мальчишку, загонят его в первую попавшуюся подворотню и оттрахают. А может быть,   малолетняя падаль окажется талантливым сутенером и предложит в качестве альтернативы свою милую младшую  сестренку. И им ничего за это не будет, потому что все герои злой сказки будут молчать. К утру все станет как прежде, будто так и должно быть.

Я осмотрелся: все дети понемногу расходились по комнатам, и Сэмми нигде не было видно. Я решил не отставать и слился с общим потоком. Все дети в приюте спали в комнатах по десять человек, только меня поселили в крохотной комнатке в конце коридора, где раньше жили нянечки. Там стояли всего две кровати, низенький стол, две тусклые лампы и тумбочка около окна, которое было почти всегда открыто летом и  выходило на игровую площадку.

Осторожно приоткрыв дверь, я вошел в комнату. Он уже облачился в пижаму, сел в кровати и, смешно скосив глаза, глядел в потолок. Было странно видеть его здесь, потому что ко мне никогда никого не селили. Вполне понятно, по какой причине это происходило. Но когда в приют привезли Сэмми, свободных мест не оказалось и пришлось поселить нелюдимого мальчишку в маленькую комнату в конце коридора.

Я начал быстро скидывать грязную одежду. Сэмми хмурился и наблюдал, как все мои вещи, рисуя в воздухе круги, летят на пол.

- Разве у тебя нет пижамы?-  вроде даже расстроено спросил он.

- Есть, но она мне не нужна. Я ведь обычно здесь один.

- А если...- он покраснел.- Если среди ночи тебе это... Ну, приспичит? Будешь разгуливать по коридору голышом?

Меня пробирал смех.

- Нет, конечно,- я сощурил один глаз, будто меня ослепило яркое солнце, и улыбнулся.- Хотя... Можно попробовать!

- Да ну тебя! Глупый ты, Тим,- Сэмми натянул на нос одеяло и отвернулся.

Я погасил стоявшую на столе лампу и подошел к его кровати. На тумбочке, как обычно, лежал молитвенник. Какая чушь... Я лег рядом с ним и укрылся с головой. Хотя кровать  была довольно маленькой, нам двоим вполне хватало места: он был очень худ, впрочем, как и я. Разве что ростом я был выше и шире в плечах. Я думал о том, что когда ему исполниться шестнадцать, он будет даже выше меня. Но только чуть-чуть. И у него не будет этих глупых раскосых глаз. Из-за них у меня отчего-то вид был то радостно-задумчивый, то какой-то уж очень бывалый. И никто не мог увидеть, что было у меня на душе.

- Тим? Ты спишь?

Я открыл глаза, прислушиваясь.

- Нет...- Сон всегда находил медленно,   будто неподъемная тяжесть ложилась на грудь, и возвращалась эта высушивающая боль.- Сегодня было здорово, да?

- Да, наверно так... – тихо согласился он.- Тим, я вчера что-то видел.

-Что же?

Сэмми болезненно поморщился:

- Видел, как сторож пристрелил собаку. Ну, знаешь, ту маленькую собачку. Такую черную и очень худую, которую подкармливали остатками с кухни. Он сказал, что убил ее, потому как  она была больная, и из-за нее многих детей отправили в больницу. Но это же неправда. А то, что Коди носил колпак, и его остригли наголо, ничего не значит. Собака не была больной, просто Коди идиот. И еще сторож сказал, что она была ничейная и к тому же дворняжка, поэтому ее не жалко. Воспитатели отнесли ее за забор и не разрешили трогать.

Я молчал. Почему все было так, а не иначе? Почему он лежал, тупо уставившись в потолок широко распахнутыми глазами. Почему был такой  неживой. Это было так неправильно, неестественно... Он должен был расстроиться, заплакать, зарыдать, сделать хоть что-нибудь. Я ничего не понимал. Сэм говорил об этом безо всякого чувства,   равнодушно. Дети ведут себя совсем не так.

Тусклый свет от лампы гулял по стенам и тенью ложился на его бледное лицо с по-детски мягкими чертами. Я положил руку ему на живот, чувствуя, как мышцы судорожно напряглись. Он закрыл глаза и крепко сжал мою руку своими  холодными пальцами. Я заметил, как побелели его суставы. Сэмми лежал недвижно, зажмурившись и не отпуская моей руки. Я мягко массировал  низ его живота, пытаясь снять напряжение с усталых мышц. Его дыхание чуть сбилось, появилась хрипотца. По коже бежали мурашки, и оттого она стала сухой и немного колкой. Это ощущение было для него совсем ново, и он не знал, как правильно нужно реагировать на это. Я склонился над ним и, почти не касаясь, медленно поцеловал вытянутые в линию губы. Целовал краешки, каждую линию и излом, ямочку над верхней губой, ощущал кисловато-сладкий привкус и прерывистое дыхание. Я с силой надавил ему на живот ладонью, вынуждая приоткрыть рот. Мой язык с легкостью преодолел преграду из ровных крепких зубов и коснулся неба. Он попытался ответить, но так неумело и неловко, будто опасаясь чего-то. Я оторвался от его губ и начал целовать лицо, не обращая внимания на неуверенные попытки. Холодную кожу лба, виски,   дрожащие веки, смешной вздернутый нос, щеки, линию подбородка и высокие скулы. Не прерывая дорожку поцелуев, начал стягивать с него рубашку и брюки, и с неудовольствием ощутил, что чертова ткань не собирается поддаваться.

- Тим...- хрипло прошептал он, резко распахнув огромные глаза, поддернутые сладостной дымкой.

- Молчи...

Наконец, последняя одежда оказалась на полу. Я прижался к нему, ощущая потрясающий контраст между своим разгоряченным телом и его ледяной кожей. Он неохотно отпустил мою руку, и я, воспользовавшись свободой, крепко обнял его и продолжил неспешно опускаться  ниже. Не отрывая губ от его шеи, целовал ключицы и узкие острые плечи, легонько покусывал  тонкую, почти прозрачную кожу. Я старался действовать как можно аккуратней, чтобы не спугнуть его. Он, судорожно втягивая душный ночной воздух, обнял дрожащими руками мои плечи. Я удовлетворенно выдохнул, чувствуя его губы кожей шеи, и стал осторожно поглаживать тыльную сторону его бедер. Он протестующее застонал, но я уже не в силах был остановиться.   Я обхватил руками его бедра и, раздвинув ноги,   прикоснулся щекой к упругому животу. Он крепко зажмурился, но не отпустил меня. Я, приподняв Сэмми за ягодицы и прильнув ближе, закинул его ноги к себе на плечи. Чувствовал, как моя плоть упиралась в напряженное колечко мышц. Он инстинктивно понимал, что за этим последует, но продолжал лежать, оставаясь все тем же послушно- недвижимым телом. Я нежно провел кончиками пальцев по его щеке, он  с трудом приоткрыл глаза и, не глядя на меня, слабо улыбнулся. Стараясь причинять ему как можно меньше боли, я двинулся вперед. Он резко отпрянул, но я крепко держал его за ягодицы. Вот дрянь... Опять возвращалась эта глухая, ноющая боль. Ломка... Перед глазами поплыли круги.

Я понимал, что теряю контроль над телом, мышцы начинали сокращаться непроизвольно. Как будто меня разобрали по малейшим частям, затем собрали, забыв какую-то важную деталь. Разум... Я резко вошел в него до конца, чувствуя, как кровь прожигает стенки сосудов. Он захрипел от боли и сжал лодыжками мою шею, лишая возможности двигаться. Надеясь притупить его боль, я касался губами его колен, поднимался вверх, целовал ступни и кончики пальцев.   И все неспешно начало уходить на второй план. Эта маленькая комната с маленьким окном, этот  бледный свет дешевой лампы, этот покосившийся стол, даже этот горький воздух. Однажды, я смогу это описать, найти правильные слова. Это чувство, это ощущение. Это не любовь, нет. Это жизнь, изощренная пытка, почти садизм, почти нежность, почти безумие. Коктейль из всех оттенков и вкусов, из всего, что только можно представить. По отдельности мы неидеальны, неорганичны. Но сливаясь, образуем совершенную фигуру и лишаемся абсолютной пустоты.

Чувствуя всю тяжесть навалившегося сна, я прикрыл глаза. Заснул, так и не сделав ни единого движения, не выходя из него, превратив пространство между нами в ноль, в ничто. Не думая ни о чем и не чувствуя ничего.