Свадьба первая моя. Трахнули невесту перед свадьбой

Не знаю, сколько мне было лет, но память уже работала и детские впечатления из неё до сих пор не выветрились.

Повезли меня родители в деревню на какую-то свадьбу. Я впервые оказался на подобном гульбище и, признаться, не понимал, что тут люди делают и для чего.

- Что это такое? – спросил я папу.

Папа мой тогда принципиально не пил, работал фельдшером – все его уважали и говорили: «Какой молодец Виктор Данилович! Ни капли в рот с самого детства не берёт! »

- Свадьба! – сказал он, ничего не пояснив, а я это слово первый раз слышал, и в моём сознании появилось растолкование: мол, собирается много народу, все жрут, пьют, пляшут под гармошку, бьют посуду, опрокидывают лавки; гоняются друг за другом с кольями и оглоблями, вытирают окровавленные рожи пучком травы или порванной рубахой, опрокидываются в лужу на мотоцикле, бегают за курами с топором, а за свиньями – с вилами; всем интересующимся показывают голую задницу – это и есть свадьба, то есть что-то умопомрачительное со смехом и слезами, с криками «Ура! » и «Убью, зараза! ».

Я многого не понимал и особенно боялся одного крупного дяденьку, который всё время ходил до ветру за летнюю мазанку. Он шёл, держась за бельевую верёвку, как за нить Ариадны. Верёвка наконец вырвала гвоздь из стены, и дяденька шлёпнулся в навозную жижу. Пропитываясь коричневой едучестью, он перевалился на спину и запел:

Широка спина моя родная –

Не забуду я её вовек!

Я другой такой спины не знаю,

Потому что пьяный человек!

Он ржал в луже, и соломинки прыгали на поверхности. Какая-то баба заливисто смеялась, показывая на него пальцем.

Потом этого дяденьку, в чёрных трусах, на которые наваливался живот, обливали водой прямо из колодца. Тот живо протрезвел, и его одели в женское платье и снова напоили. Морду ему разукрасили помадой, обмотали шалью, а к промежности каким-то образом привязали черенок от лопаты.

И другие нарядились кто во что горазд, и вот такое пьяное скопище пошло по деревне, как народное ополчение, постоянно увеличиваясь в размере.

Мне тогда было совсем непонятно, почему вперёд выставляли какую-то женщину в белом прозрачном платье, через которое просвечивали лифчик и трусики, и мужика в коричневом костюме, с красным бантом на фуражке. Мне никто не объяснил, что эти люди создают семью и будут так же жить, как и мои мама с папой.

Когда обходили деревню, натворили много смешного. С деревенского моста в неглубокую речку сигали местные пацаны. За ними последовали и мужики из нашей ватаги, причём в одежде: кто плашмя о воду, кто «солдатиком», кто «бомбочкой». В речку забегали бабы и боролись с мужиками. Гогот стоял на всю округу.

Кто-то разозлил чёрную собаку, и она минут пятнадцать гоняла всю свадебную компанию, порвав несколько штанов и платьев.

У какого-то дома стоял комбайн. Наш деревенский родственник залез на него, завёл и стал в виде шутки наезжать на народ. Люди шарахались, прыгали в палисадники и через заборы, пока комбайн не обнял железобетонный столб и комбайнёр не оказался на лужайке лицом вниз.

В клубе как раз шёл фильм для детей. Человек тридцать туда ввалилось. Лыка уже не вяжущий мужик полез на экран, где дети сидели за столом и пили лимонад. Мужик тщетно пытался схватить со стола бутылку и кричал:

- Отдай, стервь! Это что такое?!

В дом, где проходила свадьба, собрались только к самому вечеру, и гулянка получила новое пьяное дыхание.

Отца моего выгнали в сени за непростительную трезвость и нежелание пить кружками. Он гладил меня и говорил:

- Есть хочешь?

- Я груш наелся.

- Каких?

- Из бочки.

- Так из бочки – это для свиней! Ну ладно! Авось пронесёт!

Мы ходили по ночному саду и ели яблоки, а объедки кидали в железную бочку.

- Попал! – кричал я.

- Опять промахнулся! – досадовал отец.

Потом я вновь оказался в доме, где пляска шла в сногсшибательном темпе. Казалось, ещё раз дом качнётся – и разрушится.

Меня позвала за печку какая-то женщина. Я послушно пошёл. От неё пахло, как теперь я понял, самодельной водкой, настоянной на лимонных корках.

- Как тебя зовут?

- Женя.

- Молодец, Женя!

Она очень сильно поцеловала меня в губы и запустила мне в рот кончик языка. Мои слюни чуть не ушли в её ротовую полость.

- На! – Женщина дала мне большую конфету. – Сиди здесь и никому не говори! Я потом тебя ещё раз поцелую!

Меня разыскала мама.

- Фу ты, чёрт, напугал! Ты куда спрятался?

- Мне велели сидеть!

- Зачем?

Может быть, я тогда впервые в жизни соврал, вернее, не договорил.

- Мне дадут конфету!

- Идём! Я тебе дам этих конфет сколько хочешь!

До сих пор не прошло ощущение того, что я действительно хотел повторного поцелуя. Какое-то блаженство разлилось по телу, когда та чужая женщина, плотно прижавшись ко мне, страстно поцеловала. Зачем ей это было надо? Вроде бы не сильно пьяная. Мужиков сколько угодно. А может, я ей понравился? Но если маленькие нравятся, им дают конфету, целуют, конечно, но не таким же образом!

Да, да! Я и свадьбу-то мою первую всегда начинаю вспоминать с этого поцелуя. Теперь я понял, что блаженство не может длиться часами или сутками. Минуту – не больше! Минута блаженства в детстве, минута – в юности, минута - в зрелости. А в старости? Будет ли? Дай Бог!