Женщины в мужской палате или Женщина заставила отлизать

Вечером в женской палате треснула батарея: р-раз — и рыжий кипяток забил напористо, будто с пожарным рукавом бешенство приключилось.

- Караул! - кричит Семёновна, уворачиваясь от струи. Молодуха Наташка в тумбочку лезет: у ней там что-то тайное от всех - то ли шоколад, то ли нижнее бельё нестираное. Пакет под мышку — и наутёк.

Другие две женщины - Клавдия Ивановна и Злата - тоже манатки похватали. Клавдия Ивановна как раз обнажённая была: ко сну готовилась. В коридоре её дежурный врач Кучеврязов притормозил:

- Вы куда такая раздетая? Здесь не дом терпимости!

- Как куда?! Там потоп! Вон мне на задницу брызнуло! - И показывает. Действительно: одна ягодица белая, другая чуть покраснела.

Кучеврязов к телефону: так, мол, и так. А ему говорят, что это милиция, а не сантехники.

Пока дозвонились, в палате женские трусики с бюстгальтерами в плавание пустились. А тампонов всплыло, будто кувшинок на озере.

Слесари забегали, разводными ключами замахали, мол, берегись, растуды твою мать, если на поллитровку не дадите!

Кучеврязов тоже весь халат измарал: то в подвал лезет, то грудью на батарею бросается. Кран, оказывается, на стояке сорван. Пристукнули, прихлопнули, проволокой завязали - вроде утихомирили.

Больные коридор заполонили. Но мужики стали расходиться, так как Клавдия Ивановна уже оделась и только прорезь грудей осталась, а это обыденно, неинтересно.

Кучеврязов потопленниц в мужскую палату повёл.

- Вот вам четыре места. Спите! Утром чего-нибудь придумаем.

- На двух других койках Петрович с Борисом переглянулись: мол, нам то что, хоть лошадей заводи, было бы с кем ночь провести.

Улеглись женщины, а сна нету. Три штуки в халатах плюхнулись, только Клавдия Ивановна, как всегда, обнажилась, пострадавшую ягодицу почесала и ещё минуты две над вещами нагибалась.

Петрович с Борисом зыркают - ни в сказке сказать, ни в секс-шопе увидать. А на манде волосня вздымается муромским лесом, но не страшным.

Петрович уже прям-таки ухватиться потянулся, да Борис хлопнул ногой по руке, мол, пусть красотки к обстановке привыкнут.

С час уже прошлёпало - никто не спит: кто кашлянет и пятку почешет, кто набок перевернётся и протяжно вздохнёт, а кто втихую газ выпустит.

Ну а мужики уж за члены держатся, упругость ихнюю усмиряют.

- Как зовут? - вдруг спрашивает Петрович.

- Кого? - хором реагируют женщины. Тут и Борис на подхвате:

- Кого-кого? Мы себя знаем.

Вот и познакомились. В палате полумрак: луна откуда-то издалека с прищуром смотрит.

Наташка закладывает руки за голову.

- Эх, сейчас бы выпить да на луну полаять! Скучно здесь, робяты! Режим, таблетки - сидим, как в клетке.

- Не сидим, а лежим! - поправляет знаток поз Борис.

- Значит, плохо лежим.

Вдруг никак стеклянный звон. Петрович в костюме Адама чегой-то на стол шваркает.

- Закусить только нету!

Борис тут как тут:

- За неимением рукава каким-нибудь органом занюхаем.

В воздухе флюиды идут — девчатам ндравится. Клавдия Ивановна тоже голая к столу пошла.

- Чего пить-то?

- Спирт медицинский девяносто градусов по Фаренгейту. Литра! Булькнули в стаканы и чашки.

- Ну, - говорит Борис, почёсывая взлохмаченные яйца, - за официальную часть!

Петрович елду специально на стол кладёт: вот, мол, она, колбаса за бесплатно, чтоб было понятно.

- Кто хочет выпить, - Борис берёт с подоконника горшок с алоэ, отламывает верхушку и закусывает, - а-а-а... тот идёт сюда без трусиков. У нас тут клуб нудисток и мудистов.

Наташка специально своими горячими грудями по спине Борисовой ширкает - у того член аж подскочил и чуть не оторвался.

Семёновна со Златой притихли как мышки.

- Эй! - зазывает Борис. - Морально улёгчивые! Выпить не хотите ли?

- Я замужем! - воркует Злата.

- Ну и хули, что ты замужем! -морщится после горького цветка Наташка. - Тебе ж не в манду суют, а в горло вливают.

Видать, Злату заело - выпархивает из-под одеяла, как воробей из-под застрехи, длинные волосы для храбрости руками подкинула.

- Ты это, - говорит Борис, почесав яйца, - дублёнку-то сними.

Злата халат не скидывает, но он уже расстёгнут. И груди белые, и внизу чёрный треугольник обозначается.

Петрович уже нежно водит рукой по ягодицам Клавдии Ивановны, нет-нет да и сунет палец во влагалище, пошебуршит немного, а потом возьмёт да и оближет - вкусней же, чем горький этот цветок-дурак.

У Клавдии Ивановны хоть кожа на ягодице и воспалена, но терпимо. Её муж так за всю жизнь не гладил: такая нежность, что, как снегурочке, таять можно.

Стоят больные, спиртом накачиваются. Веселей всё им и веселей, а Семёновна уже пятый сон видит. Чего ей в оргию вступать? На пенсию тока ушла - не та сексуальная готовность.

Петрович Наташке чашкой рот загораживает.

- Эй, при****и, вы чего раскудахтались?! Щас в палату Кучеврязов ворвётся, ****юлей всем отвесит!

- Я посмотрю! - Борис стаскивает на ходу со Златы халат, накидывает на дроглые плечи и в коридор на цыпочках.

Тишина, но мёртвые с косами не стоят. Этих кос-то и у женщин нету.

В ординаторской свет. Подставил Борис тихо стул - заглядывает в верхнее окошко. Ну картина! На кушетке Кучеврязов медсестру жарит, главное, у неё под задницей кислородная подушка, чтоб лоханка повыпуклистее, что ли, была. А кушетка туды-сюды ездит, аж в полу выебоны проделала, - видать, часто в аренду берётся.

Возвратился Борис в нетерпеже страшном, халат куда-то на Семёновну запулил.

Наташка ему говорит шёпотом:

- Ты палку в ручки вставь!

- Я «палку в ручки»? Палку в ****у вставляют!

- Дверь, говорю, палкой какой-нибудь закрой!

Петрович тоже задумался: где взять палку? С угла дёрнул плинтус, оторвал кусок. Тонкая дощечка - из ручек вываливается.

- Хрен с ней, с дверью! - Поднимает чашку Борис. - Ну, за медсестру!

- Какую медсестру?

- Которой Кучеврязов вдувает по самые гланды!

Борис потащил Наташку к дальней койке. Завалил, как лев косулю. И трёх раз поршнем не поработал, как напустил во влагалище жидкости, будто стакан молочного коктейля вылил. Наташка только охать принялась - на тебе, приехали.

- Ты тут по какой болезни? - отвалился Борис. Наташка простыней хер ему вытирает.

- По женскому.

- А я по мужскому. Чего конкретно, ****а, что ли, набок?

- Муж в лобешник дал - сотрясение мозга.

Наташка ртом к члену подбирается, жарко дышит, захватывает жадно, с причмоком сосёт.

Посередь комнаты стол ходуном ходит: на нём Клавдия Ивановна, руками уперевши и носом уткнувши, - её Петрович рьяно и гулко проволакивает.

- Ух! Ах! - стонет Клавдия Ивановна.

- Эх, покех, а всё лезет! - подбадривает её Петрович, крутя-вертя руками сладострастную женскую задницу.

Злата на койку присела и свесила загрустившие груди. Трясучка её как бы взяла - тоже возбуждённая, а членов вправления не хватает.

- А я? - жалобно стонет. Борис слышит, издалека гаркает:

- Подожди немножко - наебёшься ты!

С решительностью мартовской кошки Злата пошла на голос Бориса. Хотела было сразу за член ухватиться, да не найдёт - в Наташкиных волосах запутывается.

Завозились они втроём, да койка вдруг как рухнет! Каждому чего-нибудь зашибло, но в порыве страсти никто не взвизгнул. Вылезли на карачках в проход, матрасы-простыни за собой утянули. Борис уже языком своим острословным Наташкино влагалище прочищает. Злата на Борисе сидит, будто наездница, да так быстро скачет — в цирке не увидишь. И обе женщины такие междометия выдают, что ни в одном словаре не зафиксировано.

К ним до кучи Петрович с Клавдией Ивановной в одной связке прильнули. Пенис Петровича из манды-то вылетел как раз в момент оргазму, так почти всех лежачих обкатило.

- Ёб твою мать! - отрывается от сосучки Борис. - Что за ***ня?! Кто мне в глаз плюнул?!

Все ползают. Кто на что наткнётся, тот то и обхаживает. Женщины постанывают. Мужчины выдыхаются, будто марафонскую дистанцию заканчивают.

Четверо уже насытились и отвалились, глаза задрамши к тёмному потолку. Одна Клавдия Ивановна в третий раз до Бориса домогается. У того елда слегка приуныла и временно отдыхает.

Полежали-полежали, по стопарику вмазали, пахучей спермой занюхали - и сызнова возбуждение пошло, как поезд от станции трогается, набирая обороты.

Почуяв прилив сил, Петрович новаторства искать пошёл. А Семёновна то ли взаправду дрыхла, то ли специально одеялку полусбросила - титьки на простыне распластались, манда кучерявая, вот она, хоть головой ныряй.

Видать, действительно у Петровича горечь во рту стояла, что перешибить её захотелось. Присосался он к Семёновниной титьке, а титька враз же в фазу возбуждения вошла - налилась, как груша мичуринская, только другим концом.

Недолго Семёновна притворялась - ноги раскинула, заволокла на себя Петровича - и пошло-поехало. Кровать только скрипучая, будто калитка немазаная. Но это даже интересно: певучий секс, скрипучая случка - она других до экстазу доводит.

Вдруг свет в палате зажёгся. Никто и не понял, что за Прометей объявился. Пока не кончили, не дососали, в светлое настоящее не вернулись.

Видят: у двери дежурный врач Кучеврязов стоит. Видать, язык у него сначала отнялся: ни бэ ни мэ.

- Вы чего тут?!.. Все... сношаетесь, что ли?

- Сергей Александрович! - встаёт в рост Борис, мимолётно чесанув нижнее яйцо. - Так секс - самое лучшее лекарство! И бесплатно! Быстрее вылечимся - государству выгодно.

Наташка, маша грудями, как парламентёрскими флагами, к Кучеврязову порхнула, обняла его, как родного и долгожданного.

Все наблюдают, как дальше сложится, не пошлёт ли к медицинской змее в хлёбово.

Наташка ширинку шустро расстегнула и член уже стоячий извлекла.

Кучеврязов хоть бы хны: стоит, как памятник писающему мальчику, ошарашенным притворяется.

К нему с другой стороны Клавдия Ивановна пристроилась, брюки стянула, языком ягодицу лижет. Руку с тыльной стороны в промежность сунула, яйцами нежно жонглирует.

Под тихие аплодисменты кончил Кучеврязов Наташке в рот и рухнул на ближнюю кровать - опять блаженным притворяется.

Все от него распоряжения ждут. Он это чувствует и говорит с закрытыми от стыда глазами:

- Невиноватые вы! Это я сам пришёл!

Оно и понятно: все фильм смотрели - приняли сигнал к действию. И отключку света уже никто не делает. Веселее стало: одобрение со стороны контролирующих органов получено.

Уже в шесть утра, когда швабра технички в коридоре заширкала, Кучеврязов спохватился и, на ходу роняя последнюю каплю спермы, свой врачебный долг исполнять помчался.