ЭЛЯ

Он всегда слышал как она крадётся по коридору от своей комнаты и каждый раз его обуревали противоречивые мысли и идеи которые так ни разу и не были воплощены им в жизнь. Иногда он был полон решимости немедленно её прогнать, накричать и может быть даже влепить увесистую пощёчину, но всякий раз, как только начинала приоткрываться дверь его комнаты, он только и делал что замирал, не в силах пошевелиться и спугнуть самые, возможно, очаровательные мгновения в своей уныло-серой жизни.

Иногда бывало такое что он просыпался от её осторожно-неумелых прикосновений но единственное что ей нужно было сделать так это откинуть одеяло которым он укрывался. Он постоянно укорял себя за то что потакает её прихотям и облегчает путь к их достижению, но ни чего не мог с собой поделать и каждый раз укладываясь спать он, повинуясь многолетней привычке, раздевался до гола и лежал в ожидании.

А иногда он просыпался уже будучи в горячем поту, и за секунду до финала, когда что либо сделать уже просто не педставлялось возможным.

Бывало такое что он совсем не просыпался, и очнувшись только рано утром обнаруживал её радом с собой, на диване, обнажённую, ровно дышащую в глубоком и крепком сне обвив его обнажённое тело своими тонкими руками и ногами.

Но первый раз... Первый раз всё произошло совсем по другому.

Он не сказать что бы очень часто виделся с матерью Элеоноры, но и не на столько редко что бы она не знала и не помнила его совсем, и видимо не на столько часто как ей того хотелось, потому что, как только стоило ему появиться в их квартире, как Эля, если конечно она в этот момент была дома, мгновенно завладевала его вниманием и больше уже не отходила от него до тех пор пока не пора было уходить ему или ложиться спать ей. Возможно, и скорее всего что именно по этому, её мать терпела его не частые визиты.

Что-то у них с матерью Эли вечно не ладилось. Ему постоянно что-то не нравилось в ней, ей постоянно что-то не нравилось в нём. Ему, постоянный бардак дома, плохо или совсем не приготовленная пища, постоянные полуфабрикаты или заказы из пунктов доставки, не заправленные постели, почти никогда и не куда не исчезающая пыль по углам квартиры. Ей его не постоянные и низкие зароботки, частая смена работ, иногда полная безработитца и постоянная, самозабвенная отдача творчеству.

Надо отдать им должное что при Элеоноре они ни когда и ни при каких обстоятельствах не выясняли отношений и всегда, по молчаливой договорённости, были неизменно улыбающимися, сверх необходимости любезными друг к другу, но Эля конечно же чувствовала эту фальшь, не могла не чувствовать их постоянные разлады и об этом он сполна узнал от дочери, но намного позже, когда что либо исправить было уже категорически и в принципе невозможно.

Споры по поводу имени дочери были, прямо скажем, не шуточные «до хрипоты, до драки». Драки в прямом смысле этого слова, сава Богу, не было, но драка словестная, аргументированная, не очень и временами совсем без аргументов процветала пышным цветом вплоть до самого рождения Эли. Он, будучи человеком православным, настаивал на том что ребёнка нужно назвать, как пологается, в соответствии с тем днём в который он родился, именем того святого или святой которым соответствует этот день.

- У не рождённых нет имён! - Очень часто повторял он свой любимый аргумент, на что немедленно получал очень короткий и лаконичный ответ.

- Есть!

У. З. И. показало что родится мальчик и она уже называла его Рамуальдом, но... родилась девочка и после кратковременных раздумий она была наречена Элеонорой.

Как и все прочие неприятности, автокатастрофа произошла неожиданно и без придупреждения, в самый разгар зимы. Позвонил инспектор Г. А. И., осведомися тот ли он самый о ком говорится в документах найденных при погибшей и попросил приехать на место аварии на опознание. Шоковое состояние было не долгим, он был свято уверен что уже давным давно научился управлять своими чувствами и эмоциями, но как выяснилось спустя год после её гибели это было далеко не так. На месте аварии он был предельно спокойным и единственное что ему мешало стопроцентно-трезво размышлять так это тоскливое чувство неизвестной вины. Машина была найдена абсолютно не повреждённой, в зонесённом огромным сугробом кювете, на дальней объездной дороге, по которой можно очень бысто попасть из одного конца города в другой, мимо вечных пробок и светофоров. Огромный и витиеватый тормозной путь говорил о том что она куда-то сильно торопилась, и на огромной скорости не справилась с управлением, на теле у неё небыло никаких видимых повреждений или следов крови и как позже показала медицинская экспертиза в купе со вскрытием она умерла от обширного кровоизлияния в мозг, от лёгкого удара головой об лобовое стекло. Как потом он определил для себя сам: она погибла от панического страха смерти. Парадоксально но факт: она всегда и панически боялась больших скоростей, аварий и, не дай Бог, травматизма но при этом неумолимо продолжала гонять по городу на бешенной скорости.

После внезапной гибели матери в автомобильной аварии Элеонора как-то резко посерьёзнела, именно не повзрослела а посерьёзнела не по годам. В течении невыносимо долгой, трёх-дневной подготовки к похоронам и на самих похоронах не проронила не слезинки и постоянно пыталась помочь хоть чем нибудь - прибраться в квартире или приготовить еду. Начала говорить и вообще рассуждать необычайно, для своего десятилетнего возраста, не по детски взрослым языком.

После похорон она категрически и возможно что даже излишне резко отказалась от всех предложений родственников остаться жить с кем нибудь из них. Все, конечно, немного поудивлялись но особо настаивать не стали, во-первых ребёнку, чего греха таить, всегда не доставало отцовского внимания, ну а во-вторых, эти самые отец и мать Эли, так и не сподобились развестись и теперь получалось что он вдовец да ещё и с ребёнком на руках, хоть по нынешним временам вполне взрослым и самостоятельным но всё равно ребёнком да ещё и девочкой.

Квартиру покойной решили сдавать постояльцам, во-первых это было неплохим денежным подспорьем в его, и без того, не очень богатой жизни, а во-вторых, как выяснилось на много позже, Элеонора не могла находиться в этой квартире а в особенности одна, всё здесь напоминало ей о матери.

Первое время родственники заходили к ним довольно часто, то ли действительно волновались, как там поживает ребёнок с отцом-вдовцом, то ли ревновали, то ли терзались корыстными мыслями, потому как квартира покойной была если не элитной, то весьма и весьма не плохой и по завещанию, вместе с дорогой иномаркой и капитальным гаражом, переходили по наследству к единственной дочери. Но со временем страсти утихли, время лечит, родственники успокоились и фактически забыли про них, видимо смерившись с ревностью и жадностью, если конечно таковая была, абсолютно перестав не только излишне часто приходить к ним в гости но даже звонить...

Тогда были поминки, годовщина со дня смерти и, как это обычно и бывает, на годовщину почти ни кто не пришёл.

День похорон это понятно, для близких родственников и друзей - шок, для дальних и просто знакомых - дань уважения, для «седьмой воды на киселе» по большей части просто любопытство, а для некоторых из близких, дальних и кисельных - банальный повод для того что бы напиться и набить желудок. На девятый день народу было основательно меньше, на сороковой - ещё меньше, а на годовщину собрались только кровные родственники. В процессе поминок несколько раз звучала фраза о том что пора бы и о новой жене подумать, год уже прошёл, правила приличия соблюдены да и мать нужна ребёнку, это видано ли дело, сначала девочка без отца росла а теперь без матери, что ж из неё вырастет-то.

Он в основном отмалчивался, поддакивал, согласно кивал головой и ни как не мог дождаться когда же закончатся эти мучения-нравоучения, сам не заметил как изрядно «накидался» водкой, не чёкаясь, рюмка за рюмкой и момент выпроваживания назойливых родственников очень смутно отпечатался в его памяти.

Когда они остались одни то он с удивлением обнаружил что в квартире уже царит почти идеальный порядок, он походил некоторое время из угла в угол неуверенной походкой, постоял возле окна, уткнувшись лбом в холодное стекло и глядя на заснеженную улицу, потом сходил в ванную и принял холодный душ. Проходя мимо её комнаты он остановился, прислушался, тишина, свет выключен. Закутавшись в жёсткую махровую простынь он заглянул на кухню налил себе ещё одну изрядную дозу водки, залпом выпил, закусил, пошёл к себе в комнату, лёг на диван и провалился в глубокий сон.

Ему снилось что он занимается сексом с очаровательной и властной женщиной которая привязала его к кровати и оседлала верхом. Так не охота было просыпаться, так уже близок был оргазм и так явственно ощущались маленькие ладошки упёртые ему в грудь. И когда его начали захлёстывать оргазмические волны он вдруг открыл глаза и понял что, на самом-то деле, уже давно не спит и что действительно привязан к кровати и что верхом на нём сидит, плавно покачиваясь, очень маленькая женщина или девушка.

Когда волны оргазма схлынули он, по прежнему тяжело дыша, попытался припомнить когда и кого успел пригласить к себе домой, в квартиру, в которой, в соседней комнате спит его одиннадцатилетняя дочь.

“Это ж надо было так напиться!” - Тоскливо подумал он. - “В годовщину смерти собственной жены переспать с какой-то женщиной. Ну и свинья же вы, ваше благородие.”

В голове всё ещё основательно бродил хмель и при этом ужасно хотелось пить. Он так и не смог вспомнить кого и когда успел пригласить к себе в гости и начал пристально, внимательно разглядывать лицо и фигуру девушки которая по прежнему восседала на нём, медленно приподнимаясь и опускаясь, плотно уперевшись ему в грудь маленькими ладошками. Свет от фонарей с улицы бил в окно которое находилось прямо у неё за спиной и разглядеть что либо, было решительным образом невозможно за исключением чётко очерченного, хрупкого силуэта явно молоденькой девушки, мучительно знакомого но не поддающегося вспоминанию, как при дежавю.

- А где Эля? - Неожиданно для самого себя спросил он хриплым шёпотом.

Девушка негромко но явственно хихикнула и его прошибло холодным потом.

- Я здесь папа, - сказала она, - и со мной всё в порядке, можешь не волноваться. Из меня неплохая наездница получается, неправда ли?...

... Она чиркнула спичкой и, со знанием дела, спрятала её горящую между ладоней, как это делается для того что бы пламя не погасило ветром. Прикурила и как будто специально не погасила спичку что бы он мог хорошенько разглядеть её обнажённое, ещё почти детское тело и убедиться в том что это действительно она, его родная дочь а не чей-то злой розыгрышь. Он изо всех сил зажмурил глаза, так что перед закрытыми веками поплыли световые пятна, попытался ещё раз дёрнуть атласные ленты для бантов которыми был привязан, безполезно, прочные и привязаны крепко, в несколько слоёв, со знанием дела, открыл глаза. Катя, как раз в этот момент, перехватывала догоревшую до пальцев спичку за другой конец. Знакомым движением головы она откинула за спину длинные, распущенные волосы, глубко затянулась, сосредоченно разглядывая угасающее пламя...

... Он не стал орать, угрожать и вообще каким бы то ни было другим образом скандалить, смысла в этом, всё равно небыло ни какого, можно было только, наоборот, усугубить и без того напряжённую ситуацию. Он молча подавил дрожь во всём теле и “щелчком тумблера” отключил шоковое состояние вместе с прочими, весьма противоречивыми эмоциями, которые в данной ситуации только и делали что мешали трезво мыслить...

Он не видел её обнажённой уже, фактически, десять лет и теперь, разглядывая, ни как не мог до конца поверить что это действительно его дочь. Черты лица какие-то слишком резкие, возможно из-за теней, отбрасываемых пляшущим пламенем от догорающей спички, сигарета в руке, струи табычного дыма, вырывающиеся из ноздрей, груди почти нет а на гладком, не загорелом лобке, только лёгкий белый пушок.

Спичка слабо мигнула последний раз и погасла окончательно, остался только, то разгорающийся, то затухающий огонёк сигареты.

- Зачем ты меня связала?

- Курить будешь? - Вопросом на вопрос ответила она, и не дожидаясь ответа протянула к его губам руку с зажжённой сигаретой, он сделал подряд три жадные затяжки и отстранился.

- Не знал что ты куришь... Да ещё и такие крепкие.

- А ты много чего не знал и не знаешь до сих пор... Родителям вообще не положено знать о многих вещах которые вытворяют их детки когда родителей нет по близости. Ты, например, не знаешь о том что я пересмотрела всю мамину порнуху ещё в семь лет, в первом классе и с тех пор с интересом ждала когда же она купит новую кассету. Ты не знаешь о том что я сама лишила себя девственности ещё в девять лет, в третьем классе, маминым фаллоиммитатором и с тех пор изредка с удовольствием им пользуюсь. А что касаемо курения, то курить я начала в восемь лет, во втором классе, насмотревшись на своих сверстников которые изо всех хилых силёнок пытались казаться ужасно взрослыми. Ты ещё не разу не слышал и надеюсь что ни когда не услышишь как я крою матом в шесть этажей если меня кто нибудь разозлит. И неужели не понятно зачем я тебя связала?

Она снова протянула ему сигарету одной рукой а второй... второй... О Господи! Что она делает?!...

Он так и не смог затянуться, она затянулась сама и разгоревшийся уголёк сигареты осветил её улыбающееся лицо.

- Понимаешь? Ты не то что бы делать не согласился то чего я хочу, ты бы даже разговаривать об этом наотрез отказался. Ведь так?

- Так.

- Ну а теперь тебе придётся меня выслушать, хочешь ты этого или нет, а всё что мне нужно сделать...

Она снова потянулось рукой к его паху и он весь напрягся зажурившись до цветных пятен перед глазами.

-... Я смогу сделать сама без твоего согласия.

Она раздавила в пепельнице догоревший до фильтра окурок, забралась на кровать и обвила его руками и ногами.

- Я не хочу что бы ты на ком нибудь женился, папа... Я буду твоей женой... Вместо мамы... Ни кто и ни когда не узнает об этом, не бойся. А когда мне исполнится восемнадцать, мы с тобой поженимся по настоящему, официально... Если на то будет необходимость - уедем в другой город... Папочка... Пожалуйста... Не надо жениться... Не надо... Пожалуйста... Я тебя очень прошу... Я люблю тебя...

Её голос начал дрожжать вместе с телом и он почувствовал как ему на грудь закапали тёплые капельки-слезинки. Он попытался её обнять но атласные ленты держали крепко.

- Ну что ты, милая. Ну кто тебе сказал что я собираюсь жениться? Сегоднышний разговор подслушала чтоли?

- Сегодняшний разговор это ерунда, хотя я его и слышала, дело не в этом.

Всё ещё всхлипывая но уже успокаиваясь она продолжила свой монолог.

- Ты ведь взрослый мужчина, тебе уже тридцать пять лет и тебе нужна хоть какая нибудь женщина, и рано или поздно но она у тебя всё равно появится, и не смей мне врать что этого ни когда не произойдёт. Тем более теперь... Когда мамы уже нет... Целый год...

Её голос дрогнул но она совладала с собой и продолжила.

- Помню мама говорила что такие мужчины как ты ни кому не нужны, разве что каким нибудь уродливым дурам, и я готова была убить её за эти слова. Потому что, во-первых: она этими словами унижала не только тебя но и себя, чем же она думала?, каким местом?, когда выходила за тебя замуж. Но, во-вторых: она этими словами унижала ещё и меня! А я не уродина и не дура, и ты мне нужен, нужен, нужен!!!

Голос её снова сорвался и она затряслась в рыданиях. Он лежал и не мог ни чего сделать, будучи связанным, ни погладить, ни обнять, ни прижать к себе, и что либо сказать он то же не мог, потому как понятия не имел что нужно говорить и делать в подобных ситуациях.

- Эля, солнышко, развяжи меня.

Она резко, отрицательно замотала головой, разбрасывая слезинки и размазывая их по щекам.

- Почему?

- Я... Я... - Пыталась она выговорить срывающимся голосом, - я ещё не всё тебе сказала, потерпи немного.

Она всё ещё всхлипывала, постепенно успокаиваясь, снова потянулась к сигаретам.

- Эля, ты слишком много куришь для твоего возраста и сигареты этой марки слишком крепкие.

Она скривилась, махнула рукой, прикурила, затянулась.

- А то я не знаю, - язвительно проговорила она, немного помолчала, - я далеко не случайно приурочила этот разговор к годовщине маминой смерти... Не красиво было бы, по отношению к ней, бросаться на тебя на следующий же день после похорон... Да и ты бы не понял наверняка... Ну а теперь... А что теперь?... Маму не вернуть... - Прошептала она дрогнувшим голосом, - пауза после её смерти выдержана достойная... Целый год... Как и пологается...

Некоторое время она молча и жадно курила.

- Не надо другой женщины папа... Не надо на ней жениться... Пожалуйста... Я буду твоей женой... Вместо мамы... Ну и что что мне пока только одиннадцать лет... Ну и что что я твоя дочь... Кому какое дело до наших личных, семейных дел... Потом, после того как мне исполнится восемнадцать лет и мы официально зарегестрируем наш брак, я даже попробую родить нам ребёнка... Мало ли что врачи говорят по поводу того что браки между близкими родственниками невозможны... Много они понимают в этом?!... Много они видели таких браков?!... Или может быть сами в нём состояли?!... Мы будем исключением... Правда ведь, папа?... Мы обязательно будем исключением из любых правил... Не взирая ни на что... Ни на какие запреты, законы и предрассудки.

Она замолчала и вдруг необычайно хмуро и решительно на него посмотрела.

- Папа... Если ты на ком нибудь женишься... То я либо её убью, либо на себя руки наложу... И будь уверен что это не простые слова и угрозы... Если уж я готова была собственную мать убить, из-за того что она тебя оскорбляет, то уж какую-то незнакомую женщину, тем более - убью и глазом не моргну... А если не смогу её то сама к праотцам отправлюсь.

Она внезапно как-то сникла, снова начала всхлипывать, бросилась ему на грудь, стала гладить.

- Прости меня, папа! Прости пожалуйста! Я наверное, всё таки, дура малолетняя... Совсем рехнулась на почве смерти матери и безумной любви к тебе.

Она подняла заплаканное лицо.

- Я люблю тебя, папа... Но я люблю тебя не только как отца и не столько как отца... Больше, всё таки, я люблю тебя как мужчину... Как недосягаемость некую... Как запретный плод - если хочешь.

Она снова замолчала продолжая его гладить, неумело, неловко, не смело но явно не как дочь, а как женщина, как девушка, неопытная и робкая но имеющая достаточное колличество решимости для того что бы преодолеть все преграды отделяющие её от любимого мужчины.

- Папа... Ты ответишь мне взаимностью?... Ведь правда ответишь?

- Ну конечно отвечу, милая, конечно отвечу, только развяжи меня сначала пожалуйста.

Она ехидно ухмыльнулась.

- Э-э не-ет! Сначала я вот что сделаю.

И она быстро оседлала его так что он чуть не задохнулся от нахлынувших чувств. Уперевшись ему в грудь своими маленькими ладошками она немного покачалась в такой позе, потянулась куда-то в сторону сигарет и пепельницы лежащих на стуле рядом с диваном и тихонько звякнув у неё в руке появились видимо заранее приготовленные ножницы. Она подняла их на уровень своего лица, пощёлкала в воздухе и хитро улыбнулась. На мгновение ему стало невыносимо жутко, уж больно абсурдной была сложившаяся ситуация: на тебе, связанном по рукам и ногам, верхом, в позе наездницы сидит, и надо сказать, довольно умело сидит родная, одиннадцатилетняя дочь и ехидно ухмыляясь пощёлкивает ножницами в поднятой руке, не каждый день такое происходит.

- Добро пожаловать в новую жизнь, папочка.

И дотянувшись она перестригла атласную ленточку удерживающую его правую руку, потом левую, потом не слазя с него изогнулась к левой ноге и освободила её, потом дотянулась до правой ноги, звякнули ножницы упавшие на пол, она повернулась к нему, прижалась к груди и прошептала:

- Давай перевернёмся, только не выходи из меня.

Абсурдность и невозможность ситуации давила своей неимоверностью. Аккуратно придерживая её невесомое, совсем ещё детское тело он начал осторожно переворачиваться. Он чувствовал как на запястьях рук и на лодыжках ног болтались импровизированные остатки от недавних наручников сделанных из атласных лент, и только утром, при свете дня, он смог разглядеть что все они были разного цвета но все одинаково ярко-кислотного цвета - красная, синяя, жёлтая и зелёная.