Фамилиар. Выкинутый. 3 - yaoi, nc17

Это слэш, с рейтингом НЦ-17.

Пишется на досуге, для

удовлетворения нездоровых фантазий автора.

Аннотация: Юный врач-резидент находит на автобусной остановке избитого парня... И тут в

нем просыпается добрый самаритянин. Что еще проснется в душе доброго

доктора?

Глава 3.

Он прищурился и сделал шаг вперед и немного в сторону, словно подбираясь по спирали.

- Да. Ты же меня лечил.

Ну, конечно. Если бы у меня все пациенты с такой скоростью выздоравливали, это был бы бл.. дь не я, а доктор Хаус.

- Спасибо, - добавил он и растянул губы, изображая улыбку. Так, спокойно. Что это я психую? Ну, подумаешь, заживает все на мужике, как на собаке. Так ведь он мне с самого начала собаку напоминал... Объективных причин для ахтунга нет. Вон, пациент благодарит и даже улыбается. Получается это у него, прямо скажем, не очень, но ведь главное - старается.

- Пожалуйста. - я слегка расслабил судорожно стиснутые кулаки (прям щас стул погну нах) и проследил, как он сделал еще один текучий шаг. - Всегда рад.

Некоторое время мы молча сверлили друг друга взглядами, а потом он дернул углом рта и хищно приподнял верхнюю губу. "Улыбка, дубль второй", - догадался я.

- А еда у тебя есть? Я голодный. - Он снова скривил губы, симулируя, видимо, некое любезное выражение неясной этиологии. - Если тебя не затруднит.

- Не затруднит, - я щедро повел рукой в направлении кухни, - чувствуй себя как дома. Кухня полностью в твоем распоряжении. Я, кстати, тоже еще не завтракал.

Вот должна же быть хоть какая-то польза от человека? Кроме утренних поллюций.

Он надменно вздернул бровь. Вот это выражение у него получилось просто безупречно. Сразу видна незаурядная практика. Впрочем, вчерашние мольбы и страх ему тоже давались прям как родные. Я вздохнул и с профессионально-дружелюбной улыбочкой ("не беспокойтесь, больной, до вас у меня еще никто не умирал";) предложил:

- А я кофе сварю. Ты любишь кофе?

Мужчина кивнул и резко развернулся на месте, удаляясь. У меня же как пластиковый пакет с головы сдернули. Такое облегчение я почувствовал. Плечи заломило от отпускавшего напряжения. Второе потрясение, и это только за утро, и все с этим красавчиком. На таком фоне даже поездка в Амстердам бледнела в своем эмоцианальном значении.

Готовить он не умел. Такое, казалось бы, непритязательное блюдо, как яичница, оказалась одновременно недожареной, подгоревшей, пересоленой (местами) и недосоленой (другими местами). Кроме того, он умудрился испохабить ее еще несколькими неведомыми мне, но явно чрезвычайно действенными методами.

Я быстро, почти не жуя, проглотил второй кусок и отодвинул тарелку. Резко захотелось курить. За то время, пока я ковырялся, Аль успел умять свою порцию и теперь потягивал кофе, разглядывая меня с видом крайне наглым. Может, он по-разному зажарил две половины одной яичницы?

- Хочешь добавку? - ласково поинтересовался я и, получив невинный кивок, отдал ему почти нетронутые объедки. Тот влегкую сожрал и это. И снова уставился на меня. Я напряженно побарабанил пальцами по столешнице.

- А у тебя есть родственники или друзья?

- Были. Родственники.

- Ээ... - я несколько опешил от такого ответа, - то есть тебе вообще не к кому пойти?

- А что, - процедил он, - выгоняешь?

- Да, нет, не прогоняю... живи сколько хочешь.

- Ну, конечно, - враждебно произнес он, - именно сколько Я хочу.

Я судорожно втянул воздух. За что? Нет, я конечно, не вправе ожидать благодарности лишь за то, что выполнил свой врачебный долг; но столько ненависти и презрения, сколько прозвучали в его фразе, превышало все возможные ожидания. От обиды чуть слезы на глазах не выступили.

- Ну уж не Я, - я со злостью закинул посуду в мойку и развернулся, закипая все больше. - Уж мне-то ты ни разу не сдался. Можешь сваливать прям сейчас.

- То есть... я тебе не нужен? - изумленно спросил он. Всё, бл.. дь, финиш. У меня даже слов для ответа не нашлось.

Он встал, не сводя с меня заледеневших глаз:

- Значит, ты подобрал меня, дал имя, кормил, а пользоваться не собираешься. Для чего тогда?

- В смысле, для чего? - состояние тупого шока для меня уже, наверно, скоро перманентным станет. - И как это тобой пользоваться? Да от тебя вообще никакой пользы, даже готовить не умеешь!

С его лица словно осыпалась его надменная маска; тяжело дыша, он прижал руку к виску. Смотреть на это было тяжело, и я отвернулся: за неполные сутки я видел слишком много слабости некогда, несомненно, сильного человека; больше этого видеть не хотелось.

- Прости... за мой тон... я не думал, что ты... но мне правда некуда... - он тряхнул головой, прерывая свою несвязную речь. - Я пойду. Спасибо за гостеприимство.

- Пожалуйста, - машинально ответил я, наблюдая, как он направляется в прихожую. - Постой! - я догнал его и схватил за руку. - Куда ты пойдешь, ты ж говорил - тебе не к кому... Да и одежды у тебя нормальной нет... Оставайся.

Он усмехнулся:

- Твоя доброта просто невыносима.

- Может тебя побить - легче станет? - с нервным смешком предложил я.

- Не надо, - серьёзно ответил он и накланился, заглядывая мне в глаза: - Ты ведь не знаешь кто я такой, не так ли?

- Ну так расскажи, - шепотом ответил я. Шепотом, так как от его близости аж в зобу дыханье сперло и внезапно вспомнилась, как он прижимался ко мне с утра. Я отодвинулся.

Он некоторое время испытующе меня разглядывал, а потом осторожно улыбнулся:

- Спасибо. Ты каждый день спасаешь мне жизнь.

Красиво сказано. Я прям растаял, да. Почти не заметил как ловко перевели тему.

- Хоть как тебя зовут - скажешь?

- Альфред.

Так. Я схватил куртку и выскочил на лестницу, трясущимися руками доставая сигареты. Такими темпами мне никогда не бросить.

Аль вышел вслед за мной и сел рядом на корточки, отрешенно усмехаясь:

- Ты же сам меня так назвал.

- А раньше тебя как звали?

- "Эй, ты", - он встал и возвращаясь в квартиру добавил: - И еще по-разному.

Да. Тупняк и неловкость попеременно - вот мои спутники отныне. Я прислонился к стеклу и задумался об Экзистенциональном Ужасе. Ужас, думал я, затягиваясь, ужас, ужас, ужас.

***

Аль.

Конечно же, он не мог от них бежать. Разве можно куда-то деться, если в твоем теле вместо живительного потока синей марны ползают сухие ржавые гусеницы? Их острые шипы разрывали изнутри нескончаемой пыткой, по сравнению с которой ежеутренняя порка, и каленое железо, и раздавленные кончики пальцев - все это имело то преимущество, что тут мука не была беспрерывной.

Все хозяева любили наказаывать синим голодом, им нравилось, когда у них выпрашивали разрешение услужить; когда отчаянно изливали потоки красной марны, получая жалкие синие крохи в ответ. Во власти хозяина брать и дарить. И самый простой метод взять красное - это, конечно, трахнуть такого как он, Аль, измененную тварь, созданную, чтобы отдавать. Отдавать не по своей воле, как хозяева, а любому, кто соизволит взять. Взять, покормить синим, наполнив своей энергией, а потом делать, что хочется.

Когда-то он этого не понимал, полагал честью служить своему дому. Он не родился оборотнем и очень радовался, когда в 12 лет его послали на операцию Изменения, обнаружив красные способности. Ведь быть измененным, фамилиаром своей семьи - это тоже почетно. Куда лучше, чем ничтожным бездарным, годным лишь для пресмыкания. Измененные бойцы, наполненные синей энергией - это серьёзная сила, первая поддержка воинов-оборотней. Аль скоро стал лучшим из них, командиром отряда. Может, это потому, что отец всегда щедро кормил его. С 12 лет Аль приходил по вечерам в его кабинет, садился перед креслом и аккуратно, как кот, вылизывал ему пах. Это было похоже на игру с наградой в конце: он долго-долго собирал ртом синие искры, а когда тело отца выгибалось, выплескивая семя, вместе с ним выплескивалась и марна. Потом Аль просто сидел, сложив голову ему на колени, сильная рука гладила его по волосам, щедро изливая синее и даря этим бесконечное удовольствие. И время от времени Аль благодарно прижимался к члену родителя губами и коротко ласкал языком.

Через 15 лет отец погиб во время очередной разборки с враждебными родами Нарах и Шетар, и главой рода стал брат, Аред. Того раздражала "наглая заносчивость" фамилиара, и от него Аль узнал, как ломит тело от недостатка синего. И что если в тебя входят сзади, то невозможно снимать искры энергии в процессе, а надо терпеть и ждать слабой вспышки в конце. При минете, впрочем, брат дарил такую же слабую порцию марны, и ничего сверх того не было, никаких синих ласк после, жадные руки тискали его тело, только забирая. Такое обращение казалось отвратительным. Аль начал приходить к другим родичам тоже, но они были так же скудны, как Аред. Все бойцы в его отряде, оказывается делали так, компенсируя качество энергии количеством. Это было как грязь.

Отец был особенным во всем, и без него род сильно сдал. Очень скоро, не прошло и шести лет, их приперли к стенке и тогда его, Аля, отдали во вражеский род Нарах в качестве контрибуции. Глава Нарахов так и сказал - отдайте мне вашего знаменитого бойца вместо контрибуции или можете попрощаться с этими восемью миллионами.

Восемь миллионов. Так Аль узнал свою цену. Там, в чужом доме, он понял, что всего лишь вещь. И кто его хозяева. Постепенно он терял свою силу; ведь нельзя бесконечно выжимать сухой источник. Ему говорили, что он стал отдавать мало красной марны. Может быть; неудивительно что его продали через несколько лет в слабый род Дазан.

Стайн, второй оборотень Дазана, был исследователем и хирургом в клинике Изменения. Он утверждал, что красная отдача фамилиара не зависит от синего баланса. Гипотеза Стайна состояла в том, что широчайшего потока красного можно добиться при помощи специальных композиций наркотиков и боли. А синим можно практически не кормить, так, только для поддержки жизнедеятельности. Перспективная теория, в которой Алю предназначалась роль практического материала. Там, в подвалах госпиталя, бесстыдно распяленный на станке, он чувствовал, как красная марна истекает из него, словно из порванного шланга. Сначала он не понимал, чем он заслужил такое обращение, поэтому и сломался так быстро, не прошло и месяца, как он уже умолял и плакал, когда его связывали в очередной унизитильной позе (нет, это было уже даже не унизительно - привычно) и вздергивали; и старался угодить, хоть от него ничего и не зависело. За что, спрашивал он, когда его рот не был заткнут. А однажды его мучитель пришел с коллегой, и из их разговора стало понятно - не за что, а почему.

Синего не хватало, несмотря на то, что его постоянно насиловали: много энергии шло на заживление, и дело свое Стайн проводил часто не до конца, выдергивая член перед оргазмом, разрывая так контакт и лишая Аля синей дозы. А иногда и не начинал - развлекался, запихивая разные игрушки. Проход фамилиара был словно рана, его пронзала судорога боли при малейшем прикосновении. Впрочем, таких ран на его теле было много. Тогда он научился получать марну без спроса, когда палач касался его, истязая. Может, это был эффект от препаратов, медленно извращавших его природу, кто знает. Но тошнотворная похоть Стайна высекала, оказывается, такие же тошнотворные синие искры, и Аль собирал их и даже смог запереть во внутреннем резервуаре; за пределом надежды лелея картину того, как скопленный запас взрывается, испепеляя уродскую присосавшуюся к нему пиявку по имени Стайн, и его, Аля, заодно. Идиотская смерть, но лучше, чем сдохнуть куском мяса на скотобойне. Жалко, нельзя одновременно отправить и парочку коллег этого выродка к праотцам.

Конечно же, он не мог от них бежать. Даже если сможет разорвать оковы и сломать двери - ему некуда идти, он принадлежит Дазану, его возьмут прямо в здании, половина работников клиники из этого рода. С пустым резервом он слабее бездарного. Надо накопить достаточно, достаточно, чтобы уйти, думал Аль в минуты просветления, которых становилось все меньше. Разум тонул в безумии, отвратительно замешенном на животном страхе. Страх жил в нем постоянно, лишая всего человеческого, превращая в тупую трусливую тварь. Скрытый синий резервуар был как кувшин воды для помирающего от жажды, и когда-то его воля могла сдать. Совсем скоро он окончательно потеряет себя.

Однажды произошло нечто, вырвавшее из бесконечного падения. В тот раз ему дали очередную передышку, оставили спать не на станке, а всего лишь пристегнули ошейником к полу. Можно было шевелить всем, кроме шеи. Двери распахнулись, и он забился в жалкой попытке вжаться куда то под стену.

- Тихо, тихо, малыш, сейчас тебе хорошо будет, - Стайн погладил его по судорожно сокращающемуся животу (грязно-синяя искра) и пристегнул запястья к щиколоткам. Потом зафиксировал разведенные колени и расстегнул ошейник. Аль поднял голову и увидел в руках ублюдка шприц, заканчивающийся толстым металлическим штырем с шариком на конце.

- Пора принимать лекарство, - улыбнулся Стайн и, сжав его мошонку (Аль задергался, пытаясь свести ноги), принялся вводить эту штуку в мочевой канал.

Он бессмысленно рвался в своих путах и скулил, когда вдруг почувствовал, что может сжимать красный поток. Да что там даже перекрыть! Стайн, ощутив спад, форсировал пытку, и Аль в ужасе раскрылся на полную мощь.

Оставшись через несколько часов один, все так же связанный, он закрылся. Он думал, что с ним сделают, если канал так и останется закрытым. И сможет ли он это выдержать. И еще он думал, сможет ли взять энергию насильно. Если так, то он стал таким же, как хозяева - в его воле теперь дарить или брать. И представил себе распятого Стайна; вот у кого бы он брал и брал, пока тот не сдохнет, и он бы постарался чтобы это произошло не скоро.

Выдержать это оказалось неожиданно легко. Побившись над ним меньше часа, Стайн сказал своему ассистенту:

- Сломался. Отвези его в кольцо, - и ушел, вытирая руки салфеткой.

Аль изготовился, но его не стали убивать. Даже не связали, сочтя абсолютно безвредным. И правда, что он мог сделать сейчас даже слабому оборотню. Это было бы не так легко и на пике его силы. Ассистент замотал его в мешок и вынес. Аль чувствовал свежий воздух, пока его несли по коридорам; а потом сладкий ветер - они уже на улице. Его запихнули во что-тесное, оказавшееся багажником машины, и там он распутался, готовясь к убийству.

Ехали они долго, Аль несколько раз забывался тяжелым сном. Наконец, остановились. Крышка багажника распахнулась, впуская ослепительный свет. Они были одни в какой-то скалистой местности. Коллега Стайна коротко ругнулся, увидев, что пленник неудобно размотался и протянул к нему руки. Это были его последние слова: Аль вырвал ему горло. Тот даже не успел начать оборот.