Новеллы о вине

Девушка, которой не идет белый.

Она теряется на таком фоне, как капля спермы в стакане сливок.

Ей не идет брезгливая гримаска, искажающая рот при каждой улыбке в мою честь.

Будь ее плечи не настолько угловатыми, а грудь – не такой маленькой, я бы никогда не стал ее любовником.

В этом белом она выглядит нестиранной и помятой.

Ветка – самая несуразная девушка на свете, неуклюжая, тонкая и грубоватая, как и ее пение.

Как ее голос.

Я принес ей охапку белых роз, сквозь приторный запах и торчащие лепестки понимая все больше, как же ей, черт подери, не идет этот цвет.

В общей сложности, ни белый, ни черный цветами не являются.

Ей просто не идет свет.

То есть, когда мы занимаемся любовью, я обязательно выключаю все лампы и задергиваю шторы.

Ей не идет ни свет ни милые безделушки, которые обычно идут девушкам ее типа.

Ветка, она и есть Ветка.

Она – дура, самая настоящая.

Я обнимаю ее, осторожно и задумчиво, совершенно не желая как-нибудь начать разговор.

Хорошо, что мои ладони – не белые.

Я кладу их ей на спину, и понимаю – смутно и неясно, каким-то боковым зрением.

Я сильно, сильно виноват.

Я слажал, я где-то прокололся.

Я свернул не туда.

Ветка отвлеченно крутит в пальцах мятый цветок, пока я давлю ладонями ее спину.

Сильнее.

- Я виноват, Ветка…

Она – конкретная дура.

-Ветка, я…

Из-под пальцев течет, оставляя на чудовищном белом липкие следы, рубиново-смехотворно-красная.

Самая настоящая.

* * *

За столиком сидит целая семья.

Около барной стойки я поворачиваю голову, чтобы рассмотреть немного округлого темноволосого парня с подведенными глазами, престарелого мистера с седым вихром на затылке, густо накрашенную блондинку лет сорока, с широкими ноздрями и полуприкрытыми глазами.

Еще один поворот головы.

Малолетний подросток-очкарик, кусающий губы и со скукой рассматривающий девушку напротив.

Ветку, мою вечную Ветку.

Официант с зажигалкой мелькает между столиками, трясет спутанными черными волосами, слегка наклоняется над скатертью, и.

Щелк.

В центре стола вспыхивает, колеблется и дрожит слабый огонек, спрятанный за стеклом.

Ветка надувает губы, дурачась, машет ладонью на огонек, и официант смотрит ей в глаза.

-Хватит, вы погасите…

Престарелый вихрастый мистер спрашивает меню, и пролистывает его в самый конец, к алкоголю.

Огонек дрожит.

На лице Ветки пляшут отсветы его слабого пламени.

Она наклоняется к официанту, приоткрывая губы, и успевает сказать лишь «послушайте», прежде чем кончики ее волос вспыхивают.

Еще один поворот головы.

Малолетка-очкарик все еще крутится около моей вечной Ветки, хлопая глазами и растерянно улыбаясь.

Ну что же, он брат. Ему можно.

Еще один поворот головы.

Седоватый мистер встает из-за стола, с силой отодвигая стул.

Пока я слежу за ним взглядом, в моей голове ритмично стучит какая-то надоевшая песня

В туалете, зажатый между стеной и пожилым мужчиной с седым вихром, весь в поту, извивается официант.

Он закатывает глаза и упирается в грудь этому наглому,

Старому,

Страшному,

Уроду.

Он не сопротивляется, а только подыгрывает этому человеку, тяжело дышащему ему в шею.

Он не умеет быть честным.

Как бы ему того не хотелось.

Официант отодвигается от мужчины, кладет руку ему на плечо и шепчет –

Самым низким и влажным голосом, на который он только способен.

-За минет нужно платить…

Платить нужно и за мягкие прикосновения к животу.

За то, что парень сползает вниз, цепляясь судорожными пальцами за одежду мужчины.

За то, что он умеет так выгибать спину и облизывать губы.

За то, как он краснеет и закрывает глаза в самый ответственный момент.

И…за то, что глотает он далеко не все.

Еще один поворот головы.

Мать Ветки доедает десерт.

Рядом с ней – до смешного помятый и смущенный, ее муж.

Рядом с ней, но бесконечно далекий от нее.

Огонек все еще слабо дрожит, официант снова снует между столиков.

Взгляды Ветки и ее отца следят за ним.

Почему?

Официант этот – я.

Я вытираю со стола пепел и убираю окурки, подхожу к Ветке и говорю.

-Привет.

Я обнимаю ее за плечи и целую в щеку, как будто я – самый обычный ее бойфрэнд.

Девушки, вечной девушки в белом.

До чего же неприятно искать смысл во взгляде ее отца.

До чего же это мерзко, почти как деньги, на которые я, наверное, куплю Ветке букет.

Или сережки.

-Сюрприз, - говорит Ветка.

Она, глупая смеется, пока ее отец еще не ударил меня со всей силы.

Прямо в лицо.

Я закрываю глаза, и вижу, как кровь капает с моего лица на пол, на руки, на белые ногти Ветки.

Как моя губа распухает и начинает сочиться липкой, кроваво-красной.

Такой настоящей.

Я открываю глаза, и ее отец держит руки за спиной.

Он улыбается мне краем рта, и я растягиваю свой целый и невредимый рот в ответной ухмылке.

Делаю шаг назад

Назад

Назад

Под пристальным взглядом брата моей вечной девушки.

И оступаюсь в луже моей-не моей, липкой и чужой.

Такой чудовищно настоящей.

* * *

У входа в ресторан нервно курит малолетний очкарик.

Он давит окурок пяткой, яростно размазывает его по асфальту.

В пальцах у него что-то шуршит, когда он нервно сжимает ладонь в кулак.

Моя смена закончена.

Парень опускает свою нелепую голову как можно ниже и преграждает мне дорогу.

Он делает один порывистый шаг вперед и обнимает меня так, что боль охватывает всю мою поясницу, а вздохнуть становится невероятно сложно.

Этот идиот прямо-таки давит меня.

То, что шуршало у него в кармане, оказывается фантиком от жвачки, которую он выплюнул, прежде чем сжать в ладонях мое лицо и посмотреть в глаза.

Я уже прекратил удивляться всему тому, чего от меня хотят люди.

Я пожал плечами и поцеловал мальчика, скорее от жалости.

Жалости к себе.

Моя смена – она только начинается.

Парень дергается, все еще смотрит на меня и произносит тонким, слабым голосом:

-Меня Майки зовут.

Майки, Майки. Здорово, Майки.

Интересно, Майки хорошо делают минеты?

Оказалось, что губы у парня мягкие и теплые.

Прежде чем я это понял, он оттащил меня за угол.

Он буквально сполз по мне, цепляясь ногтями за куртку, ремень, карманы.

Молния ощутимо расползлась на мне, и я почувствовал на своем члене сначала немного дрожащие пальцы.

Потом – мягкие губы, которые тоже дрожали.

Так, если бы парень беззвучно ревел.

Когда я дернулся, прижимаясь ухом к стене,

Когда я сдавил в ладонях его глупую, мокрую и маленькую голову,

Когда я взвизгнул, всхлипнул и смог простонать так, как мне нравится,

Я понял, что он и правда ревет, трясется от слез, изо всех сил заглатывая мой член.

До упора

До моего тихого стона и громкого, нелепого оргазма.

У входа в ресторан я судорожно застегиваю джинсы.

Ветка обнимает за плечи паренька Майки, который все еще кашляет моей спермой.

В темноте, опоясывающей вход, четко выступают ее руки, белые, чудовищно белые пальцы.

Она кричит

-Ему всего четырнадцать, безмозглая тварь!

У нее тоже теперь дрожат губы.

Ветка хватает меня за локоть и шепчет – приходи все равно. Приходи завтра.

Дура, ты такая дура, Ветка.

Слава богу, меня не зовут Майки.

Я сильно, сильно виноват.

Я слажал, я где-то прокололся.

Я свернул не туда.

Мне кажется, или она поет?

Нет, это я вытираю пальцы, испачканные в белой вязкой гадости.

В красной

Непозволительно красной, пошло-рубиновой.

Такой настоящей.

* * *

Из комнаты Ветки я видел ее мать.

Она вышла из ванной в халате, накинутом на голое тело.

Скорее всего, она скинет его, прежде чем надеть белье.

Отражаясь в четырех зеркалах сразу, она выгнет спину, или неловко расставит ноги, так, что ее груди будут свисать.

Губами, расплывшимися от жары, она будет напевать какую-нибудь пошленькую песню, прежде чем распушить волосы, щедро намазанные гелем.

Я протягиваю руку к штанам.

Я выгибаюсь на постели, потому что зеркала отражают ее со всех сторон, полную, влажную и улыбчивую, как сама плоть.

В комнате моей самой большой идиотки царит полумрак, я упираюсь затылком в стену, чтобы не спугнуть накатывающий спазм.

Женщина вскидывает голову и ее глаза смотрят осмысленно.

Ее темные и растерянные глаза.

Она до безумия медленно тянется за халатом, и в зеркалах отражается лишь ее бледная тень.

Ее бессильные руки и сгорбленная спина.

На кухне отец, мистер с седым вихром на затылке, наливает кофе по чашкам.

Сыну, жене, дочери.

Мальчик склонился над ванной, его блюет прямо на ладони.

Маленький Майки пытается зажать себе рот, но его выворачивает снова и снова.

Шум воды заглушает его всхлипы, но отец все равно напрягается.

И он, и Ветка, которая тут рядом водит пальцем по стеклу - они оба слышат и рев воды, и отдаленный звон стекла.

Они не знают, почему, но вскакивают с места, когда женщина в халате швыряет в зеркало все свои безделушки. Грохот падающего стекла сливается с водой в единый штормовой ураган.

Сыну, жене, дочери.

Его дрожащие руки одну за другой роняют чашки на пол.

И Ветка, криво улыбаясь, говорит:

-Это к счастью, не волнуйся.

Я дергаюсь в последний раз, забрызгивая спермой одеяло Ветки, ее подушку.

Звуки стихают, когда я рывком сажусь на постели и натягиваю кеды.

Мне следует поторопиться?

А что я, собственно, сделал?

Вода больше не шумит, Майки в той же самой ванной растягивает пальцами ухо и просовывает туда колпачок от ручки. Он проворачивает его и улыбается все сильнее.

Наверное, зря я ему не сказал, что он отлично делает минет.

Женщина сидит на постели, недоуменно глядя на осколки и ощущая только вонь десятков пузырьков с духами.

Ее пальцы вцепились в телефон, еще минута – и она сорвется звонить.

Неважно куда, только бы ее выслушали. Похвалили, утешили.

Еще одна минута, пока я не ушел.

Старый мистер стоит посреди кухни. Ему все кажется, что официант сейчас войдет, с легким поклоном. И улыбнется ему. Или что ветер впустит в дом холод, а он накинет свой пиджак, выйдет во двор и будет дышать полной грудью, пока не освободится ото всего.

Он стоит и давит ногами остатки чашек.

Я в коридоре. Дверь не заперта, ее трясет и мотает предрассветным ветром.

Ветка выходит во двор, мокрый и неуютный, кутаясь в пальто с особой брезгливостью.

Она садится на скамейку, и через пару минут видит, как я, ссутулившись, выхожу наружу.

От ворот отделяется молчаливая фигура, низкая и гибкая.

Я перехожу на бег.

Отец отнимает руки от лица. По его пальцам вниз скатываются капли, густой и красной жидкости.

Ветка смотрит и смотрит во все глаза на мой судорожный бег.

Майки просовывает ручку все глубже. Его ухо сочится вязкой массой, хотя ни один миллиметр кожи не болит.

Женщина оцепенело смотрит перед собой, еле передвигая ногами в расползшейся у ее ног луже.

А я бегу, бегу так быстро, как только могу.

Фигура слегка подается вперед, и я изо всех сил наваливаюсь на нее.

Это – мой Фрэнки. Мой смеющийся, мягкий рот. Мой острый взгляд и голос, удивленно шепчущий мне в самое ухо:

-Наши руки в крови?

И, да, они вымазаны ею, пока мы судорожно хватаем друг друга за ладони.

Я никак не могу понять, чья она, эта возмутительно-яркая кровь.

Это значит, что я виноват перед всеми ними?

Фрэнк ничего не отвечает.

Он никогда еще не встречал невиновного человека.