Сердце тирана - акт 1

Автор: Джерри Старк.

Соавторы и музы: Admiral zur See и Эльвюна.

Название: "Высокие небеса Тулузы: Драма в трех актах".

Фэндом: Ориджинал на исторической подкладке.

Рейтинг: NC-17, причем неоднократно. Слэш жестокий и беспощадный.

Размер и статус: макси!  

Жанр: Псевдоисторический порнороман с элементами детектива.

Предупреждения: много слэша, рейтинговой энцы и бессмысленно-беспощадного флаффа. Также принуждение, условное согласие, насилие.

Дополнение. Текст создан с использованием реальных исторических данных, однако историческим романом ни в коей мере не является. Скорее, эта наша общая дань восхищения красотой минувших эпох.

Благодарности: Огромное, бесконечное и нечеловеческое авторское спасибо соавторам, вдохновителям и пинателям, ибо: "Ничего бы не было, когда б не ты!" (с)

«Высокие небеса Тулузы».

Пьеса в трех актах.

Акт первый. «Сердце тирана».

Действие первое. «Лилия и лев».

«Неудачник, имей смелость признать это. Смирись, влачи свой тяжкий крест. Ты Unfelix, как именовали подобных несчастливцев чопорные древние римляне. Тот, кого не любит Фортуна. Ты ей не приглянулся, и она, капризная и ветреная, прошла мимо. Нет, сперва она поманила тебя пальчиком и озарила улыбкой. Ты со всех ног ринулся на лукавый зов, а она тем временем преспокойно удалилась с другим. Оставив тебя горевать в поисках ответа на бессмысленный вопрос: «За что? Почему? Чем я хуже других? Почему им достается все, а мне - ничего? »

Франсуа Моран знал за собой скверную манеру: преувеличивать свои несчастья до такой степени, что мир казался окрашенным лишь исключительно в черные и траурные цвета. Чтобы можно было предаваться бесконечному отчаянию на руинах несбывшихся надежд, и оплакивать молодость, загубленную подлыми интригами конкурентов.

На самом деле все обстояло не так уж и скверно. Его кошелек не пустовал, и нумер в неплохой гостинице был оплачен на неделю вперед, так что ему никак не грозило оказаться посреди ночи на холодной и мокрой мостовой.

Зримым и весомым подтверждением незаурядных способностей месье Морана была вещица, бережно хранимая в изящной лакированной шкатулке с надежным замком. Три дня тому он заполучил ее в честном сражении с незаурядными соперниками. Теперь награда по праву принадлежала ему и только ему. Серебряная лилия, второй приз тулузского Фестиваля Цветов, поэтического состязания, призванного возродить старинные традиции Юга. Награда, которую оспаривали по меньшей мере два десятка претендентов, а получил - он. Проезжий гость, рискнувший принять участие в турнире, руководствуясь не так стремлением к красоте и гармонии поэтического слога, как более банальной или незамысловатой целью - добыть средства к существованию. Или свести знакомство с кем-нибудь, кто мог бы эти средства предоставить.

В целом смелый замысел месье Морана удался. Талант принес ему второе место, вознаграждение и некоторое количество золотых луидоров - а вот со знакомствами ничего не сложилось. Местное общество не желало допускать в свои ряды юного выскочку, отдарившись деньгами и серебряной безделушкой. Пусть Франсуа и был уроженцем здешних краев, он нес на себе незримое пылающее клеймо позорного ремесла, делавшее его отщепенцем в глазах местных любителей изящного слога.

Месье Моран был актером. Без места, увы-увы. Труппа, где он служил последний год, развалилась под бременем неоплаченных долговых расписок, жизненных тягот и бесконечных ссор между господами комедиантами. Нового места подыскать пока не удавалось, а доля, доставшаяся Франсуа при подведении общего плачевного баланса, стремительно утекла сквозь пальцы. Месье Моран даже не мог в точности сказать, на что истратил деньги. Его гардероб по-прежнему оставлял желать лучшего, а перспективы были самыми неутешительными. Тулузский Фестиваль мнился недурным шансом проявить себя… если бы не неприязнь госпожи Фортуны.

Ее скудные дары свелись к серебряному цветку и письму, доставленному в гостиницу нынешним утром. Письму, вложенному в узкий конверт и запечатанному кляксой зеленого воска.

Нетерпеливо разодрав конверт, Франсуа вытащил лист дорогой писчей бумаги в едва различимых глазом лиловых разводах и с изображением букетов фиалок и сирени на срезе. Текст был написан аккуратным и строгим почерком, не поймешь, мужским или женским. Начиналось письмо с изысканно-сдержанных восхищений талантами месье Морана и поздравлениями с успехом на Фестивале, а завершалось предложением встречи. Сегодня в полдень, в кофейне «Голова мавра», что на Ратушной площади. Вместо подписи красовались небрежно черкнутые инициалы, «Ш. д'А».

Франсуа перечитал краткое письмецо по меньшей мере трижды. Даже обнюхал - от бумаги едва различимо веяло вербеновой водой - и осторожно возликовал. Послание от таинственной незнакомки или незнакомца могло стать тем заветным ключиком, что распахнет перед месье Мораном наглухо замкнутые двери к славу, успеху и доходам. Но могло и обернуться источником больших-больших неприятностей. Франсуа не обманывался касательно своего статуса и места в жизни, понимая: он не в том положении, чтобы быть переборчивым и крутить носом.

«Разве не этого ты добивался? - вопрошал он отражение в тусклой глубине гостиничного зеркала, приводя себя в порядок перед выходом. - Тебе посчастливилось произвести хорошее впечатление! Может статься, ты обретешь покровительницу, прекрасную и щедрую. Или чем черт не шутит, вдруг тебе предложат место в каком-нибудь из здешних театров? На худой конец, ты недурно угостишься за чужой счет. Ты актер, Франсуа. Создание, продажное по самой своей сущности. Не гневи Удачу, беги на свидание. Постарайся быть милым и обаятельным».

«Так-то оно так, - старчески поскрипывал скептицизм, опиравшийся на костыли Недоверчивости и Практичности, - и все же, прежде чем нестись невесть куда сломя голову, поразмыслил бы немного. Сколько их было, молодых да ранних, готовых на все и немножко больше сверх того заради пары лишних золотых? Где они теперь? Что они теперь? Побираются именем Господа или прозябают на ролях без речей в провинциальных труппах, скорбя над бездарно растраченной молодостью. Не спеши. Подобно глупому мотыльку, ты всегда успеешь опалить свои крылышки… но вот где ты добудешь новые? »

«Замолчи, ради всего святого, - огрызнулся Франсуа, пытаясь сообразить, какой из трех его камзолов достоин выхода в свет. Все они когда-то выглядели весьма и весьма неплохо, но, многократно ушитые и тщательно залатанные, постепенно преобразились в обноски, с трудом сохранявшие пристойный внешний вид. Таким было все земное имущество Франсуа. Доставшееся от приятелей и знакомцев, пожертвованное театру щедрыми меценатами, купленное у старьевщиков. От дешевых туфель с фальшивыми стразами в пряжках и протершихся чулок до рубашки с поддельными брюссельскими кружевами и растрескавшегося кофра. Настоящим в этом царстве подержанных вещей оставался только сам месье Моран. - Предлагаешь сидеть, сложа руки и смиренно ожидая у моря погоды? Так вся жизнь пройдет! С чем я останусь - с пустым карманом и сожалениями? »

Скептицизм с достоинством отмолчался, не сыскав достойных возражений. Франсуа поддернул кружева, невесело улыбнулся зеркалу, прежде чем закрыть за собой дверь. Пожалуй, месье Моран слишком часто смотрелся в зеркала - не любуясь, но холодно и придирчиво оценивая себя. Как ремесленник осматривает созданный для тонкой работы инструмент, записной дуэлянт - шпагу, а ростовщик - принесенный на продажу фамильный алмаз. Франсуа Моран, уроженец Каркассона, начинающий актер двадцати трех лет от роду: стройная фигурка, грива каштановых локонов, карие выразительные глаза, нежно-смуглая кожа, хорошая память и поэтический талант. Все при нем, но покамест никакого проку с этих достоинств. Ни работы, ни знатного покровителя или щедрой патронессы, ни денег, ни громкого имени. Может, псевдоним взять, как водится у театральной братии, скрывающей настоящие имена за звучными прозвищами? Франсуа де Лис. М-да.

Прекрасная Тулуза, город розового камня, золотого песчаника и белоснежного мрамора, улыбалась гостю, ложась под стертые подошвы туфель древними мостовыми горбатых улочек, овевая зеленью платанов и горьким благоуханием цветущих апельсинов. Медленно несла воды к побережью заточенная в узких набережных Гаронна. У фонтанов на площадях перекликались торговки, постукивали высокими копытцами запряженные в тележки мулы. Из распахнутых окон кофейни «Голова мавра» пахло ванилью и жареными кофейными зернами, сладостью и покоем. Полосатые навесы над окнами пропитались солнечным зноем, и, перешагивая порог, посетитель кофейни на мгновение зажмуривался, окунаясь в благословенную тень и прохладу.

Зажмурился и молодой актер, запоздало вопрошая: по каким признакам он сумеет опознать автора письма? Кто станет для него посланцем удачи? Может, вон та очаровательная незнакомка в дальнем углу за отдельным столиком, вся в пышной кипени юбок и острых взблесках драгоценностей? Франсуа безотчетно двинулся в сторону женщины, выкраивая на лице любезнейшую из улыбок и сгорая в незримом пламени стыда - за бедность наряда, за свою неуместность в дорогом заведении, куда подобным ему вход был заказан. Сколько трескучих слов высказано и написано в защиту честной бедности, но что-то мало сыщется желающих добровольно ринуться в ее объятия. Как бы поубедительнее доказать красотке и возможной покровительнице, что месье Моран вовсе не живет подаяниями и не перебивается с хлеба на воду? Просто у него… временные финансовые трудности.

- Месье Моран, полагаю?

Дорогу к мечтам и сияющим надеждам в лице прекрасной дамы, как раз собиравшейся уходить, преградила трость. Добротная, черного дерева трость из тех, что именуются «веским доказательством», перехваченная парой серебряных колец. Скользнув мимолетным взглядом по трости, Франсуа в крайнем удивлении воззрился на ее хозяина. Испытав невольное замешательство и сильнейшее желание рвануть к дверям кофейной, выскочить наружу и мчаться без оглядки, куда глаза глядят.

Жизнь порой вынуждает людей к смелости наперекор характеру и доводам рассудка. Еще пробуждению смелости весьма способствует осознание того, что вы немало должны кредиторам, и вам вскорости нужно как-то расплатиться. Во избежание знакомства с долговой тюрьмой.

- Д-да, это я…

- Вы вовремя, - трость со звонким щелчком прислонили к столику. - Присаживайтесь.

Традиционного «прошу вас» не прозвучало. Это была не просьба, но слабо завуалированный флером вежливости приказ.

Франсуа послушно сел на мягкий стул. Ощутив, что ноги невольно подгибаются в коленях. Хотя страшиться ему вроде было бы нечего. Что могло угрожать ему здесь, в людной кофейной, посреди шумного города?

Напротив него с удобством расположился молодой мужчина. Возрастом лет на шесть или семь лет постарше оробевшего месье Морана. Облаченный в черное - непроницаемый цвет судейских крючкотворов, чиновников и священников. И личностей, достаточно уверенных в себе, чтобы вызывающе презреть требования столичной моды, настаивающей на сочетании ярких тканей, жесткости прошитых золотыми нитями кружев, мишуре и блеске. Черный бархат глубокого оттенка и добротной выделки был хорош сам по себе, оттеняя незаурядную внешность незнакомца. Атлетическая фигура, высокий рост. Перехваченные черным бантом длинные ненапудренные локоны цвета осенней листвы или лисьей шкуры, брови и ресницы на тон темнее. Светло-синие глаза, тяжеловатый подбородок с ямкой посередке - вылитый норманнский завоеватель, облагороженный в соответствии с галантностью нынешних веков. Но кто он таков на самом деле? Местный скучающий аристократ, решивший изобразить благодетеля и покровителя искусств? Месье Моран не мог припомнить, чтобы видел эту приметную личность на Фестивале, но это ничего не значило - актер тогда был слишком взволнован, чтобы обращать пристальное внимание на зрителей.

«Кем бы не оказался этот холеный красавчик, ты должен ему понравится. Не забывай это, Франсуа».

Блондин со вкусом допил свой кофе, закусил тарталеткой и лишь затем изволил одарить благодушно-снисходительным взглядом Франсуа, благовоспитанно жавшегося на краешке стула.

- Простите, месье Моран, что не оправдал ваших радужных надежд, - голос у красавца в черном был под стать внешности: богатого тембра и преисполненный легкой язвительности. - Вы явно ожидали современное воплощение прекрасной дамы Клеманс Изор, восхищенной вашим талантом, а встретили всего лишь меня. Д’Арнье, к вашим услугам.

Месье д’Арнье не счел нужным прибавить к своей фамилии ни имени, ни титула, ни звания, ни хотя бы родового прозвища или места своего рождения. Просто «д’Арнье», точно знающему достаточно сказанного. Однако юному актеру прозвучавшая фамилия не говорила ровным счетом ничего. Франсуа не имел счастья быть знакомым с высшим светом Тулузы - к которому, бесспорно, принадлежал господин д’Арнье. Так что актер ограничился вежливым кивком, изобразив обликом и фигурой живейшее внимание к словам собеседника. Ему и в самом деле не терпелось узнать, что могло потребоваться столь представительному и знатному господину от заезжего лицедея.

- Но, хоть я и не мадам Изор, я льщу себя надеждой, что способен без труда отличить сияние неограненного бриллианта от блеска дешевой стекляшки, - неспешно развивал свою мысль месье д’Арнье. - Сие сложное искусство оказалось явно не по зубам судьям Фестиваля. Иначе сейчас вы наслаждались бы титулом победителя турнира и обществом восхищенных поклонниц. К величайшему прискорбию, наше жюри с головой погрязло в личных дрязгах и интригах, предпочитая вознаграждать давних любимчиков и откровенно пренебрегая талантом, явившимся со стороны. Месье Моран, вам несказанно посчастливилось, что они расщедрились хотя бы на второе место. Надеюсь, вас не лишили заслуженной награды? На одном из Фестивалей уже случился прискорбный прецедент - молодой человек, удостоенный третьего места, так и не дождался ни обещанного вознаграждения, ни приза. Обычно хваленый Цветочный Фестиваль - скучнейшее зрелище, больше смахивающее на перепалку трескучих сорок пополам с болтовней вздорных кумушек и ярмаркой перезрелых в девичестве невест. Благодаря вам празднество этого года обрело истинный смысл своего существования. Вы, месье Моран, вернули нашему Фестивалю давно утраченное очарование истинной поэзии Юга.

Франсуа польщенно зажмурился. Его не часто осыпали комплиментами. Будет верным сказать, что похвала месье д’Арнье была едва ли не первой в жизни молодого актера. Хоть одна живая душа в Тулузе по заслугам оценила его творческие муки и старания.

- …и мне подумалось: месье Моран наверняка не отринет скромный дар провинциального ценителя искусства. Ибо взрастающие таланты нуждаются не только в словесном поощрении, но и в материальной опоре, - господин д’Арнье на редкость уместно процитировал строчку о том, как цветы чахнут без полива, а таланты - без призрения. - Полагаю, что, коли природа не наградила вас способностью к стихосложению, вы вполне можете оказать поддержку тому, у кого эта способность имеется - но кто волей обстоятельств лишен возможности проявить ее в полной мере.

- Я не… - растерянно и смущенно забормотал Франсуа. Болтун и острослов, он в кои веки не мог отыскать подходящих фраз. Неужто ему впрямь удалось растрогать своими стихами чье-то сердце - и теперь ему перепадет пригоршня звонких, таких необходимых деньжат, и шуршащих ассигнаций? Затверженным жестом он прижал руки к груди, торопливо и сбивчиво зачастив: - Я очень благодарен вам, месье д’Арнье. Честное слово, даже не знаю, как выразить вам мою бесконечную признательность за вашу доброту и…

Д’Арнье прервал актерское словоизвержение небрежным жестом руки. С указательного пальца сверкнул огненной искоркой небольшой рубин в золотой оправе. Спокойно-прохладный взгляд серых глаз неуловимо изменился, словно в водной толще проскользнула, извиваясь, стремящаяся к добыче змея. Франсуа этого не заметил, всецело поглощенный радужными планами на будущее и хвалами благосклонной удаче.

- Если вы впрямь желаете высказать мне свою признательность, месье Моран, то вам не составит труда понять, как именно вы можете это сделать, - безмятежно изрек д’Арнье. И, не меняя интонации, присовокупил: - Не разочаровывайте меня - не вздумайте вскакивать, громогласно возмущаться или лезть в драку. Будет досадно, если ваше пребывание в прекрасной Тулузе омрачит визит в полицейский участок и знакомство с тамошним узилищем. Маленькое уточнение, месье Моран, прежде чем вы преисполнитесь праведным негодованием. Вознаграждение, о котором идет речь, составляет по меньшей мере двести ливров. А то и больше. В зависимости от проявленных вами талантов и способностей.

«Двести ливров! » - названная сумма вынудила Франсуа осечься на первых словах обличительной речи. Молодой актер растерянно заморгал, соображая. Для него не стал неожиданным открытием тот факт, что актрисы провинциальных театров вовсю приторговывают своей благосклонностью, да и актеры ничуть не отстают от подруг и соратниц по ремеслу. «Жить-то надо! - без малейшего смущения оправдывались жрецы и жрицы Мельпомены, принимая букеты и подарки, драгоценные безделушки и приглашения на ужины, завершавшиеся с первыми лучами солнца. - Жизнь у нас всего одна, другой не будет. Глупо пренебрегать шансом, когда он сам идет тебе в руки. А душа? Ну что - душа…»

На счету самого Франсуа тоже числилось несколько галантных побед - служанки, провинциальные мещаночки и дамы преклонных лет, очарованные его молодостью и смазливой мордашкой. Франсуа безмерно льстило внимание женщин, но куда больше его привлекала возможность украдкой запустить руку в их кошелек. Поклонницы охотно угощали месье Морана обедами, оплачивали актерские долги - или хотя бы штопали его рубашки.

Узнал Франсуа и о том, что среди поклонников театра порой встречаются такие, что предпочитают общество не очаровательных и бойких на язык актрис, но мужчин-актеров. Среди лицедеев подобное увлечение обходительно именовалось «английской страстью», эти слова сопровождались ехидным смешком и соответствующей гримаской. Впрочем, молодым и пригожим с лица актерам надлежало в бОльшей степени опасаться не домогательств навязчивых поклонников, а загребущих и назойливых рук старших товарищей по сцене. Премьеры и содержатели трупп полагали неотъемлемым правом укладывать в свою постель приглянувшийся молодняк, вне зависимости от пола и желания последнего. Франсуа Моран пока успешно избегал сей плачевной участи, но смешливая Фортуна решила не оставлять его своим вниманием. Двести ливров - слишком большое искушение, чтобы нуждающийся молодой актер мог с презрением отвергнуть его. Двести ливров. Возможность рассчитаться с обременительными долгами и оплатить гостиничный нумер, месяц безбедной и вольной жизни, за который он подыщет себе достойное место…

Франсуа еще не всецело овладел искусством скрывать свои чувства, а физиономия у него с рождения была на редкость подвижной и выразительной. Господин д’Арнье откровенно любовался на то, какие муки испытывает его собеседник, вколачивая последние гвозди в крышку гроба:

- На вашем месте, месье Моран, я бы не предавался столь долгим и тяжким моральным терзаниям. Задумайтесь об иных вещах, простых и понятных. Прежде, чем назначить эту встречу, я навел о вас кое-какие справки. Вы прибыли в Тулузу месяц тому - и уже успели задолжать местным торговцам и кредиторам довольно кругленькую сумму. У вас нет работы, нет и щедрой подруги, которая поддержала бы вас в трудные дни. Да, вы прекрасно выступили на Фестивале, мне пришлась весьма по душе отвага, с которой вы держались на сцене в окружении недоброжелателей - но, боюсь, этим ваш успех и ограничится. Штат местных трупп давно укомплектован, вряд ли директорам и владельцам трупп захочется принять к себе нового человека, даже увенчанного лаврами Фестиваля. Но если за вас похлопочут - совсем другое дело… Впрочем, о чем это я, - оборвал сам себя д’Арнье. - Вы произвели на меня впечатление благоразумного человека, месье Моран, вот и решайте сами. Но поспешите, ибо долгие колебания пагубны. Да, предвкушение блаженства порой бывает слаще самого обладания, но только не в вашем случае. Ваша персона заинтриговала меня, но вспыхнувший интерес может столь же быстро угаснуть - особенно если вы продолжите столь очаровательно, но нерешительно мямлить. Или вас терзают иные сомнения? Могу уверить вас, что вашему здоровью и рассудку ничего не угрожает - подобные забавы отнюдь не в моем вкусе. Итак, да или нет? - синие глаза сдержанно блеснули.

- Но я… - заикнулся Франсуа.

- Да или нет? - с легким нажимом повторил д’Арнье. Было , что повторять свой вопрос по третьему разу он не намерен.

- Да, - выдавил месье Моран, не сумев справится с перехватившей горло судорогой.

- Прекрасно, - произнес д’Арнье с таким видом, будто он ни мгновения не сомневался в том, что услышит нужный ему ответ. - Вы не пожалеете, - щелчком пальцев он подозвал прислужника кофейни, кивком указал на притихшего актера: - Подайте моему гостю угощение по его вкусу и запишите на мой счет. Не скромничайте, месье Моран, побалуйте себя. Я навещу вас нынче - вы ведь живете в нумерах мадам Деливрон, что в переулке за площадью Ангелов? - блеснул он осведомленностью на прощание. - Думаю, часов семь вечера вас вполне устроит? - он удалился, не дожидаясь ответа и предоставив Франсуа сверлить яростным взглядом безупречно прямую спину.

Заказанные сладости не смогли отбить привкуса горечи на языке. Франсуа пребывал в растерянности и нешуточном испуге. Молодой месье Моран прекрасно ладил с женщинами, не страшился высмеивать со сцены тех, кто был куда выше его по званию и рождению, не бежал от драк… Но мысль о том, что сегодняшним вечером ему предстоит лечь в постель с мужчиной скручивала его внутренности в комок, посыпанный толченым льдом. Франсуа страшила не возможная телесная боль, но ужас утраты душевной целостности и потеря достоинства. Он больше не будет прежним Франсуа Мораном, веселым и жизнерадостным, став неким отвратительным созданием, порченым и доступным. Актер до дрожи в коленках боялся д’Арнье. Ведь у того наверняка достанет возможности устроить молодому актеру целый букет неприятностей, буде Моран откажется от данного слова и не откроет дверь в назначенный час. Франсуа презирал себя - за то, что с такой легкостью согласился, в очередной раз подтвердив репутацию актеров как созданий распущенных, развратных и продажных. Д'Арнье посулил ему денег, и он тут же помчался за золотым призраком. Он добился желаемого, завладел чьим-то вниманием, произвел впечатление - а толку? Итогом всех стараний стало то, что месье Морана просто-напросто купили - легко и без труда. Наверное, месье д’Арнье с рождения привык получать все, что ему пожелается. Для него не составляет никакой разницы, чем будет его очередное приобретением: золотым зажимом для галстука, колечком, новым камзолом или живым человеком. В конце концов, Франсуа Моран всего лишь бродячий актер. Которому щедрым жестом предложили возможность неплохо заработать. Пятьсот ливров за пустяковую услугу и возможное покровительство. От него ведь не убудет. Месье д’Арнье не производит впечатление человека, которому доставляет удовольствие созерцание чужих страданий…

«Впечатление высокомерного и хладнокровного хлыща он производит, не обманывай себя. Он вынудит тебя изрядно попрыгать за каждый обещанный ливр. Со старанием и прилежанием. Боже милосердный, во что я только вляпался», - Франсуа скорбно уткнулся в вазочку с мороженым, облитым земляничным вареньем.

Несколько часов до наступления вечера стали для месье Морана истинным путем на Голгофу. Он извелся, представляя в уме картины одна ужаснее другой, и почти утвердившись в намерении заявить господину д’Арнье решительный отказ. Да, пусть он всего-навсего лицедей, кривляющийся на подмостках на потеху публике, но это не означает, что любому богатому нахалу дозволено превращать его в свою подстилку!

Но, предаваясь этим отважным замыслам, Франсуа Моран старательно придавал себе необходимый куртуазный облик, как подобало перед важным свиданием. Даже вытащил из саквояжа тщательно завернутый в папиросную бумагу пудреный паричок и водрузил его на макушку, разочарованно вздохнув при виде отражения. Не пренебрег он и прочими телесными украшениями - надеясь, что толстый слой грима, пудры и краски скроет предательский багрянец испуга на его щеках. К тому же в свечном полумраке подкрашенная должным образом физиономия предстает куда более загадочной, яркой и привлекательной - господин д’Арнье останется доволен… гм… сделкой.

«Может, он всего-навсего зло пошутил и не придет? Или у него окажутся более срочные дела? »

Однако таинственный господин д’Арнье, ценитель поэзии и молодых начинающих талантов, явился, как зловещий призрак, ровно с последним ударом курантов на ратушной башне. Перешагнул порог, с легким презрением оглядел скромную обстановку небогатого гостиничного номера и кивнул Франсуа:

- Ценя ваше усердие, вынужден заметить - вы напрасно злоупотребили штукатуркой и белилами. Я бы простил ваши ухищрения, будь ваш возраст почтенным и преклонным. Умойтесь. Ни к чему скрывать вашу свежесть и юность.

Приготовленные аргументы в свою защиту застыли на языке Франсуа тяжелым липким комком. Сейчас, когда д’Арнье так решительно вторгся в его скромное обиталище и не терпящим возражений голосом отдал первое распоряжение, Франсуа оробел и растерялся. На негнущихся ногах актер прошагал в угол за ширмой, где на табурете стояли расписанные аляповатыми синими цветами кувшин и тазик. Возможно, он упустил подходящий случай съязвить, к примеру, невинно уточнив, должен он вымыть только лицо, или иные части тела тоже, разрушив тем самым сковавшие его тело и разум оцепенение. Но Франсуа ощущал себя птичкой под завораживающим холодным взглядом д’Арнье, бездушным автоматом, способным лишь выполнять предписанные действия.

Молодой человек склонился над тазом, стянув парик, смывая пудру и румяна. Старательно нанесенная на ресницы поддельная египетская тушь немедля потекла. Бросив взгляд в маленькое зеркальце, Франсуа увидел устремившиеся вниз по щекам жутковатые черные потеки. Он попытался смыть их, смешавшаяся с водой краска потекла по запястьям, промочив рукава и запятнав без того не новые кружева. Напомнив давнее правило гримерок: удалять нанесенный грим следует не водой, но салфетками, и желательно - избавившись от камзола и рубашки.

Но Франсуа лепил одну ошибку на другую, выставляя себя в самом невыгодном свете и пребывая в вялом, испуганном отупении. Вода в тазу стала мутной и темной, на его мордашке не осталось ни единого следа столь тщательно наложенного макияжа. Он потянулся за висевшим рядом полотенцем, вытерся и уронил его на пол, испуганно-настороженно косясь на д’Арнье в ожидании нового приказания.

- Так намного лучше, - одобрил визитер, теперь низкий голос звучал спокойным добродушием. Пока Франсуа умывался, гость сбросил черный камзол и небрежно восседал на краю аккуратно заправленной постели в белоснежной сорочке и кюлотах, распуская завязки на манжетах. - Ну, что вы замерли, аки жена Лота? Раздевайтесь, не стоит расхаживать в мокрой рубахе, а то завтра расчихаетесь.

«Пожалуйста, не надо, пошутили и будет. Не надо мне ваших денег, оставьте меня в покое», - едва не взмолился Франсуа, непослушными пальцами расстегивая пуговицы на жилете. Перламутровые округлые пуговки выскальзывали, не желая покидать петли. Он запутался в собственном шарфе, так тщательно вывязанном и уложенном нынешним вечером - жестко накрахмаленная лента не поддавалась, цепляясь за ногти. Франсуа ронял снятые вещи на пол, забывая о них, и изо всех сил пытаясь не смотреть в сторону д’Арнье. Тщетно - так он видел свое отражение в трельяже, издевательски подробно и всестороннее отражавшем процесс разоблачения.

«Чего ты ждал - мадригалов и серенад при луне? Может, так оно бы и произошло, родись ты хорошенькой девицей. Но сейчас все будет просто и незамысловато: симпатичный товар меняется на деньги. Без прикрас и словесной мишуры».

Франсуа неловко переступил с ноги на ногу, скидывая туфли. Зажмурившись, потянул через голову сорочку, всей кожей ощущая липкую жадность пристального взгляда д’Арнье.

- Дальше, дальше, - подбодрил его насмешливо-вежливый голос, когда молодой актер нерешительно потянулся к застежкам на штанах. - Верно, долой их, они совершенно ни к чему. Чулки можете оставить, вам пойдет. Как видите, месье Моран, нам совершенно нечего скрывать друг от друга, - удобно устроившийся в постели человек неспешно стянул через голову рубаху, демонстрируя мускулистый торс. Франсуа невольно сморгнул, искоса разглядывая полуобнаженного мужчину. Светлая кожа и перекатывающиеся под ней мышцы, густые светлые волосы. Воплощение безупречности, которому нет нужды прикладывать усилия к тому, чтобы повелевать женскими сердцами - они сами пестрым вихрем осеннего листопада опадут к ногам д’Арнье. Зачем подобному мужчине понадобился он, выглядящий по сравнению с д’Арнье совершеннейшим подростком, угловатым и неловким? Господи, зачем он вообще приехал в эту треклятую Тулузу?..

Ощущение полнейшей беззащитности вдвойне усилилось после того, как актер исполнил повеление, оставшись только в чулках да еще в неприятно холодившей шею тонкой золотой цепочке с крестиком. Белый тонкий шелк резко контрастировал со смуглой от природы кожей Морана, слишком туго обтягивая ноги. Франсуа никак не мог заставить себя оторвать взгляд от пестрого коврика на полу. А ведь предстоит заставить себя лечь в гостиничную постель - неширокую, но вполне достаточную для двух человек, с изголовьем из латунных прутьев с блестящими шариками.

Д’Арнье разглядывал его, с головы до пят, чуть склонив голову на плечо, немного скептически, немного - с любопытством. Небрежно протянул руку - сильную, красиво вылепленную, приглашая присоединиться к нему. Их разделяло достаточное расстояние для того, чтобы Морану пришлось сделать маленький шаг навстречу, вложив чуть подрагивающие пальцы в чужую ладонь. Окончательно признавая чужую власть над собой и теряя возможность оправдать свое падение принуждением и насилием. Актер зябко повел плечами - и д’Арнье привлек его ближе, не говоря ни слова и безмятежно усмехаясь.

«Тащит меня, словно девицу, с которой уже , что визжать и отбиваться она не станет, а жеманится исключительно ради соблюдения приличий», - обреченно понял Франсуа, переступая через кучку собственного имущества на полу. Дрожа от холода, наполняющего душу, от прикосновений казавшихся слишком горячими пальцев на запястье. Колено на краю постели, ощущение смятой ткани, запах лаванды, которой было пропитано гостиничное белье. Франсуа судорожно перевел дыхание, обнаружив, что сердце заполошно колотится в горле. Торопливо вытянулся на прохладной простыне, уткнувшись лицом в подушку и чувствуя, как горят скулы. Хоть бы все побыстрее закончилось.

- Позволю себе напомнить, месье Моран, - менторским тоном изрек д’Арнье, скользя взглядом по изгибу спины упомянутого месье, - что плачу здесь я. Согласен, вы недурно смотритесь в роли беззащитной жертвы, однако настаиваю на том, чтобы ваше участие не ограничивалось изъявлением покорного согласия. Двести ливров должнО отработать добросовестными усилиями именно вам. Будьте любезны оторваться от спасительной подушки и приложить усилия к тому, чтобы оправдать столь немалые затраты.

«Издевается, сволочь великосветская, - Франсуа мрачно зыркнул из-под локтя, наткнувшись на откровенно глумливый и любопытствующий взгляд д’Арнье. - Понимает, что деваться мне некуда».

Робкая надежда на то, что удастся отделаться безропотным исполнением чужих требований и подставлением задницы для быстрого ублажения порочных страстей тулузского красавца стремительно угасала - в отличие от свечей в нумере. Господин д’Арнье явно намеревался извлечь из своего маленького приключения все возможные удовольствия. Франсуа запаниковал. Окажись он в спальне дамы, молодой актер бы справился, благо у него имелся небольшой опыт интимных галантных забав. Но… но вот что может придтись по душе мужчине - опытному и искушенному в постельных игрищах куда более месье Морана? Чего от него хочет этот тщеславный и самовлюбленный тип: притворного сопротивления со слезами и мольбами о пощаде? Или чтобы Франсуа призвал на помощь всю свою фантазию и ублажил его по мере сил, прикидываясь, якобы в этой постели они оказались по воле рока и бушующих страстей, а не из-за двухсот ливров золотом?

Перед Франсуа мелькнул призрачный и робкий луч возвращающегося самообладания. Актер он или нет, в конце концов? Если да, как месье Моран полагает в самоуверенности своей, значит, он сможет сыграть и это. Пылкость, волнение, страсть, кипение чувств, что ежевечерне изображается на сцене - сойдут ли они для спальни? Для начала он может хотя бы попытаться заговорить с д’Арнье, а не угрюмо отмалчиваться, словно лишенный знания языков дикарь или скромница-пансионерка на первом в ее юной жизни свидании.

- Признавая свое невежество, умоляю о снисхождении… о том, чтобы вы указали мне нужную дорогу, - мягкие, чуть мурлыкающие нотки в голосе. Франсуа уселся на постели, сложив ноги в разученном и наиболее выгодном ракурсе, лукаво смотря на д’Арнье из-под растрепавшейся челки. Протянув руку, завладел чужой кистью, осторожно и трепетно проведя губами по раскрытой ладони. Может статься, разница между требованиями мужчин и женщин в постели не столь уж велика?

Кажется, молодой актер выбрал неверный тон - д’Арнье чуть поморщился, нахмурив брови. Однако слова его прозвучали успокаивающе, а в низком голосе на миг прорезалась чувственная хрипотца:

- Вы движетесь в верном направлении, месье Моран.

- В верном так в верном, - пробормотал Франсуа, смиряясь с выпавшей ему участью. Двести ливров есть двести ливров, и вроде бы его не собирались бить или принуждать, чего он страшился больше всего на свете.

Молодой актер закрыл глаза, положившись на осязание и обоняние. Приятный запах заботливо ухоженной человеческой плоти, чуть щекочущий ноздри, гладкая и теплая кожа под губами, чуть солоноватая, когда Франсуа рискнул провести по ней кончиком языка. Медлительное, неспешное путешествие - вверх по чужой руке, к широкому плечу с резким выступом ключицы, и еще немного выше... Франсуа не представлял, как д’Арнье отнесется к тому, что чужак прикоснется к его роскошным локонам. Не устояв перед искушением, положил ладони на плечи человека, вынуждавшего его к близости, и на несколько мгновений прижался лицом к тяжелым прядям, вдохнув сладкий аромат.

Д’Арнье отчего-то напрягся, и Франсуа торопливо убрал руки, отпрянув в опасении совершить ошибку.

Простой и подкупающий своим откровенным восхищением жест актера затронул в душе незнакомого человека, заплатившего за право провести ночь с месье Мораном, некую чувствительную струнку, ибо д’Арнье проворчал:

- Я не кусаюсь, месье Моран. Мне нравится то же, что и прочим людям - поцелуи, объятия, ласки...

Франсуа понятливо вернул ладони на прежнее место и слегка осмелел, позволив себе чуть распустить язык:

- Кусаетесь вы или нет, мной еще доподлинно не выяснено, - подавшись вперед, он на миг сомкнул мелкие острые зубки на мочке уха д’Арнье и тут же разжал их, не причинив боли, но намекнув, что мог бы это сделать. - А вот я кусаюсь. Иногда.

Д’Арнье поймал его за локоть, потянул к себе на колени, опрокидывая навзничь и склоняясь над ним. От неожиданной смены положения Франсуа вновь боязливо сжался, зажмурившись. Колени под головой и рот, настойчиво прижавшийся к его губам, отнюдь не добавляли спокойствия. А ведь он только-только сумел взять себя в руки и убедиться, что ничего страшного с ним не произойдет!

«Поцелуй в такой ситуации был неизбежен. Просто я не думал, что это случится так быстро, и что он пожелает стать первым... Ой».

Чужой язык настойчиво касался его губ, стремясь проникнуть внутрь, и Франсуа покорился, осторожно приоткрыв рот. Мир вроде не собирался рушиться от того, что они поцеловались - пакостная часть натуры молодого актера ехидно заметила, что сейчас его лицо находится до чрезвычайности близко к мужскому достоинству д’Арнье. Выпуклость на кюлотах внушала уважение. Из извращенного любопытства Франсуа, изогнув руку, провел по ней пальцами - но его рука немедля угодила в крепкое кольцо оков ладони д’Арнье.

- Любопытствуете посмотреть вблизи, месье Моран? - самым светским тоном осведомился он.

- Н-ну, вообще-то мне уже доводилось видеть нечто п-подобное, - сделал попытку отшутиться Франсуа. - Было бы занимательно сравнить мои былые впечатления с вашим сокровенным сокровищем… Доверите?

Он оттолкнулся от постели, ловко свалившись-скатившись на пол, и утвердившись на коленях перед д’Арнье.

«Отработать тебе? - разозлился внутренний голос. - Усилия приложить, затраты оправдать? Хорошо же! »

Франсуа протянул руки, бесцеремонно и на удивление ловко расстегивая длинный ряд серебряных пуговиц на кюлотах отчасти утратившего дар речи от подобного нахальства д’Арнье. Заработав за свою инициативу увесистый шлепок по запястьям.

- Ваши былые случайные познания, полученные невесть где и как, не дают мне ни малейших оснований к доверию, милейший, - д’Арнье многозначительно похлопал по краю постели. - Вернитесь-ка на место, месье Моран, и умерьте ваш пыл. То вы копошитесь, как осенняя снулая муха, то несетесь, словно на пожар, распуская руки там, где вас об этом совершенно не просили.

- Я стараюсь, как могу! - не выдержал Франсуа, сорвавшись на беспомощный визг. Злясь, он почти одолел свой страх, но его замыслы раскусили. Вместо того, чтобы исполнить приказание и улечься в постель, актер уселся на полу, крепко обхватив ноги руками и сжавшись в комок. - Что вы от меня хотите?! Да, я не настолько испорченное создание, как вы почему-то решили, да, у меня нет опыта… Вы сами потребовали, чтобы я не изображал бесчувственное бревно!

В глазах предательски защипало. Франсуа шмыгнул носом, уткнулся лицом в колени, спрятавшись от мира. Уверенный в том, что сейчас услышит шелест одеваемой одежды, равнодушный скрип каблуков и погребальный стук закрытой двери. Высокомерный месье д’Арнье наверняка не пожелает больше тратить драгоценное время на невежу и невежду, он платил за удовольствие, а не за созерцание чужих слез. Месье д’Арнье уйдет, унося с собой обещанные двести ливров, а Франсуа Моран останется наедине со своей незапятнанной честью, пустым карманом и гремящим в ушах визгливым хохотом Фортуны, выкликающей: «Неудачник, неудачник! »

Вместо этого Франсуа с безмерным удивлением ощутил, как чуть прогнулись половицы под опустившимся рядом с ним на колени человеком и то, как его обняли за плечи. Услышал мягкий и успокаивающий голос:

- Вот плакать совершенно точно не надо. Возможно, я совершил ошибку, преувеличив вашу опытность, месье Моран, и отнесясь к вам слишком требовательно. Вам ли не знать сплетен, гуляющих об актерской братии? Если вы не в силах преодолеть себя, мы можем просто разойтись. Я не буду в обиде и не стану держать на вас зла. Мои пристрастия трудно назвать естественными и дарованными природой, и вы не обязаны их разделять. Однако мне казалось, поначалу я не внушал вам отвращения…

- Н-не внушали, - икнув, подтвердил Франсуа, с горечью выпалив: - Но д-двести ливров тоже на дороге не валяются! Если не вы прямо сейчас, то кто-нибудь другой в ближайшем будущем все равно пожелает сделать это со мной, и при этом не будет ц-церемониться и извиняться…

Неожиданно проявленная доброта - или всего лишь новый поворот в ведомой д’Арнье игре, переход от нажима и требований к ласке? - ударила Франсуа больнее и сильнее, чем выказанное до того надменное снисхождение сильного мира сего к копошащейся под ногами букашке. Руки, что сейчас заботливо обнимали его - было непохоже, что через мгновение они оттолкнут или силком повлекут к постели. Франсуа трясло - мелкой, неостановимой дрожью испуганного и растерянного зверька, уже не притворявшегося, но действительно не ведавшего, куда кинуться в поисках спасения.

- Я не плачу, - актер с силой закусил губу, чтобы и в самом деле не пустить слезу в присутствии постороннего, не расписаться окончательно в собственной слабости. - Я не плачу, что вы несете, я не...

Д’Арнье обнимал его, и Франсуа невольно прильнул в поисках защиты и спасения от самого себя. Беспомощно всхлипнул, ощутив, как первая слеза чертит по щеке влажную дорожку, срывается и падает вниз.

- Не надо слез, - пальцы перебирали волосы Франсуа, гладили дрожащие плечи, напряженную спину. - Обещаю, я не обижу вас, месье Моран.

- Конечно, не обидите - только возьмете то, что вам нужно... разок-другой-третий, - Франсуа прерывисто втянул воздух, тыльной стороной ладони вытирая намокшие глаза. Ему стало стыдно и неловко за произошедшее, он не должен был устраивать подобной сцены. С другой стороны, теперь он мог обернуть ее в свою пользу, сделав показную слабость и неопытность своим оружием. - Я не плачу. Честно. Простите.

Он в последний раз шмыгнул носом, поднял голову, изобразив нечто вроде робкой улыбки. Нерешительно потянулся, коснувшись губами щеки д’Арнье.

- Вот и славно, - тот откинулся спиной на край кровати, притянув Франсуа к себе на колени, - а если при этом вы перестанете убеждать себя в том, что я бесчестный растлитель и насильник, я буду вам безгранично благодарен. Я предоставил вам возможность выбора, и вы не указали мне на дверь. Если уж согласились разделить мое общество, будьте честны сами с собой. Кстати, вы не возражаете, если я не стану обращаться к вам «месье Моран»? Слишком уж это официально звучит. У вас ведь есть имя? Там, на Фестивале, вас именовали исключительно по фамилии.

- Н-ну… да. Законное, данное при крещении родителями, а не позаимствованное из чужой родословной ради пущей красоты и звучности, - сморщил нос месье Моран. Очутиться с кем-то в подобной позе актеру было в новинку - слишком близко, слишком боязно, но вместе с тем невыразимо притягательно. Он свернулся на манер дремлющей кошки, устроив голову на коленях д’Арнье, чуть вздрагивая, когда тот поглаживал его по плечам и волосам. - Я Франсуа.

- Шарль-Антуан. Можете называть меня - Шарль, - представившись, д’Арнье едва заметно усмехнулся каким-то своим мыслям, и констатировал: - Вы замерзли.

Морана сгребли в охапку и водрузили обратно на перину, которую он столь неблагоразумно покинул.

«Не задумывайся о том, что творишь. Думать и сожалеть о содеянном будешь наутро. Сейчас, когда это воплощение аристократии не корчит из себя ледяную статую, находиться рядом с ним не так жутковато. Может, на самом деле он не такой уж дурной человек? Просто… просто у него специфические вкусы».

Вновь оказавшись на постели, Франсуа отважился рискнуть. Обвил д’Арнье - Шарля - за шею руками, опрокидывая на себя, ловя губами чужой рот и приникая к нему в долгом поцелуе. Как ни странно, лежать под кем-то, кто был гораздо тяжелее, сильнее и крупнее тебя, оказалось не настолько скверно и унизительно, как представлялось Франсуа. Его целовали, неспешно, бережно, даже нежно, губы прикасались к глазами Франсуа, ко лбу и кончику носа, словно д’Арнье пытался определить, каков он на вкус. Подобно многим актерам, бравирующим своим вольнодумством, месье Моран носил серьги, маленькие дутые колечки фальшивого золота. Обнаружив украшение, Шарль легонько качнул его языком.

- Ай, - вздрогнул Франсуа, умоляюще попросив: - Только не дергайте, ладно? А то есть на свете любители рвать серьги вместе с ушами…

- Успокойтесь, я же обещал, что не обижу вас, - рассеянно отозвался д’Арнье. Чем-то его заворожила простенькая сережка, продернутая сквозь мочку аккуратного ушка и тускло мерцавшая среди темных локонов.

Пальцы одной руки Франсуа запустил в роскошную, почти львиную гриву партнера, наслаждаясь ощущением скользящих прядей, а другой неторопливо водил по широкой спине Шарля, от шеи и лопаток вниз, к талии, и опять наверх, и снова вниз, вычерчивая цепочку сплетающихся символов бесконечности. Поколебавшись, не будет ли его выходка опять сочтена навязчивой и преждевременной, Франсуа осторожно раздвинул колени в стороны - отчетливо и несомненно ощутив, как к нему прижимается чужое достоинство, напряженно бугрившееся под плотной тканью.

Что безмерно удивляло юного месье Морана - от поцелуев и блуждавших по его телу ладоней у него медленно и неотвратимо вставало. Скрыть сие обстоятельство было невозможно, ведь д’Арнье не оставил на актере ни единой нитки - все напоказ и все открыто чужому взгляду. Что же получается: он тоже изначально испорченное создание, которому все едино, с кем лечь, с женщиной ли, с мужчиной? Франсуа никогда не подозревал за собой ничего подобного, не представляя, что теперь ему делать - ужасаться собственной врожденной порочности или плюнуть на все, смириться с этим открытием и получать удовольствие от происходящего? Ведь д’Арнье, похоже, все было по душе - Франсуа слышал его глубокие, облегченные вздохи, остро ощущая близость чужого набухающего мужества.

- Шарль, - отважился впервые назвать по имени своего покупателя Франсуа, ткнулся губами почти в самое ухо удобно устроившегося на нем человека, щекоча его своим дыханием: - Если вам хочется… - он смутился и запутался, пытаясь подобрать нужные слова: - Ну, вы можете попробовать, а я постараюсь не верещать на всю округу…

- Не нужно меня торопить, - д’Арнье сместился ниже, прошелся языком по груди Франсуа. - Ведь вы у нас чистая и непорочная лилия, верно я понимаю? Я не берусь наставлять вас в сценическом мастерстве, а вы уж позвольте мне судить, как и что делать с вами - дабы ваше верещание было обоснованным и вызванным иными, более приятными причинами. Не стану вас обманывать, что больно не будет или будет только в первый раз, вы же не трепетная барышня - но облегчить ваши страдания вполне возможно.

- Вот непременно нужно лишний раз напомнить, кто здесь успел познать все грехи мира, а кого на обочине подобрали и взялись учить уму-разуму, - беззлобно огрызнулся Франсуа, задетый тем, что его назвали «непорочной лилией». - Я провел жизнь отнюдь не за стенами монастыря и представляю, как оно бывает... ну, хотя бы теоретически.

На самом деле он испытал некоторое душевное облегчение: кто-то другой брался решать за него и точно знал, что и как делать. Вроде бы он может положиться на опыт д’Арнье... и на его обещание не причинять месье Морану ненужного вреда.

- Н-ну, вам и карты в руки, если так. Я просто хотел, как лучше, - Франсуа забросил руки за голову, выгнулся, подставляясь и довольно жмурясь от щекочуще-влажных прикосновений чужого языка.

- У меня достаточно обширная практика, чтобы ваша теория заиграла новыми гранями, - завершил его д’Арнье, тут же наглядно продемонстрировав, что именно он имеет в виду - отправившись в томительно-неторопливое странствие по телу Франсуа, прочерчивая маршрут языком и губами, рассыпая золотисто-рыжие локоны по напряженному животу, скользя так близко от его члена, что пару раз задел его щекой.

Месье Моран полагал, что его задача - лежать спокойно и не мешать действиям опытного искусителя, но не сумел сохранить неподвижность. Приподнялся на локтях над постелью, растерянно и изумленно следя за действиями Шарля и ошарашено приоткрыв рот. Да нет, этого не могло быть, не могло быть с ним, просто пресыщенный аристократ-распутник из Тулузы купил себе на ночь новую живую забаву… но тогда зачем, ради чего д’Арнье так поступать с ним? Как, каким образом он это делает - что внутри все переворачивается, вспыхивая маленькими жгучими искорками? Что и в самом деле хочется закричать... или притихнуть, опасаясь спугнуть совершенно неожиданное и непривычное удовольствие?

«Запоминай, - Франсуа чуть прищурился, поерзал по простыням, стараясь улечься так, чтобы д’Арнье было удобнее и приятнее. - Запоминай, в жизни все пригодится».

А в следующий миг с ним что-то произошло. Шарль дотронулся до какого-то уголка его тела, доселе остававшегося неприкосновенным - и это было как внезапный удар, укус, ожог, вынудивший дернуться всем телом и вскрикнуть, коротко и требовательно. Испугавшись, Франсуа зажал себе рот ладонью, виновато глядя на д’Арнье.

- Что такое? - Шарль поднял на него глаза, подернутые жемчужно-серым туманом вожделения. Прекрасно понимая, что творится с неопытным и неискушенным юнцом, но желая услышать, как с изумленно приоткрытых губ сорвется признание в том, что месье Моран искреннее наслаждается его ласками. Похоже, еще никто не давал себе труда как следует приласкать это изумительное юное тело - и выяснить, как на удивление отзывчив мальчик. Вот уж воистину, цветок в пыли. Никогда не предугадаешь, где отыщется истинное сокровище. - Вам хорошо, скверно или вы вдруг вспомнили о назначенном на сегодня свидании с ростовщиком?

- Н-не з-знаю... - Франсуа редко заикался в обыденных разговорах, и никогда - на сцене, но здесь, на гостиничной постели с медными шариками, он поссорился с языком и рассудком. Он в растерянности моргал, глядя на д’Арнье - все больше входившего во вкус своих забав и собиравшегося сделать все, чтобы неофит последовал за ним, научившись разделять его удовольствия. - Я-а не знаю, со м-мной прежде т-такого не было... А... А еще можно? Пожааалуйста...

Он состроил просительную гримаску - обычно это действовало безотказно. Кожа, там где ее касались губы Шарля, горела - в самом прямом смысле, Франсуа даже ощущал это сладкое и палящее жжение от близкого огня или поднесенного уголька.

- Можно, - кивнул Шарль, - и нужно.

Внутренняя сторона локтя, горячий бочок со слегка обозначенными под смуглой кожей ребрами - пересчитать их губами, вверх - вниз, жалобный скулеж Франсуа «Щекооотно! », выпирающая косточка - так близко к лобку, ямочка под коленом, и, наконец, завершающим аккордом - нежная кожица в паху. Переждав, пока нервно заерзавший Франсуа замрет в ожидании прикосновения, д’Арнье коварно сдвинулся на другую сторону и проделал все то же в обратном порядке, завершив гамму ласк долгим поцелуем в губы.

Прежде Франсуа не раз встречал к книгах и пьесах выражение «таять от ласк», но только сегодня на своей шкуре познал его истинное значение. Таять, словно мороженое на солнце, ощущая, как расслабляются находящиеся в вечном напряжении мускулы, как исчезают куда-то мысли, кроме одной-единственной: «Боже, как хорошо, я никогда в жизни не думал, что человеку в постели может быть так хорошо... » Чувствовать, как трепещет в груди сердце, как губы сами открываются навстречу другому, подчиняясь и беря в плен - долгий, сладостный, до головокружения.

«Если он попробует коснуться меня... там, я кончу прямо в его красивую мордочку. Сразу же, пусть мне потом и будет очень стыдно. Что он со мной вытворяет, зачем? »

Он обнимал Шарля, извиваясь и вертясь под горячей тяжестью, не раздумывая над тем, отрабатывает ли он обещанную мзду, или поступая так оттого, что ему нравится отвечать на чужую нежность и скрывающуюся за ней потаенную страсть.

Д’Арнье сознавал, что следует потихоньку переходить к основной части, но не решался, боясь спугнуть это чудо, сейчас с таким же неподдельным энтузиазмом отзывавшееся на его прикосновения, как до того - дичившееся и рыдающее. Моран был просто великолепен в своем восхищении и податливости, и Шарль опасался, что, стоит ему тронуть актера с намеком на более интимную близость, как тот запаникует и снова расплачется.

Но сейчас Франсуа Морану было хорошо. Он гнал от себя мысли о том, насколько предосудительно и непристойно то, к чему его склоняют всего за двести луидоров, его целовали, ласкали и валяли по неширокой постели, оглаживая и щекоча. Возбуждение нарастало, требуя выхода, желая бОльшего, нежели объятия и поцелуи, и в какой-то миг, изловчившись, Франсуа прижал ладонь к достоинству д’Арнье, все еще скрытому тканью панталон. Потаенное сокровище на удивление ловко улеглось в его ладони, и Франсуа с наивно-невинным видом поинтересовался:

- Ну теперь-то можно? Хотя бы взглянуть?

Вместо ответа Шарль распустил завязки, с огромным нежеланием отстранив рвущегося проявить инициативу Франсуа, поднялся с постели и быстро сдернул с себя оставшуюся одежду. У него бешено колотилось сердце, когда он снова забрался на кровать и лег на спину, заложив руки за голову, как до этого сам Моран:

- Самое время познакомить меня с вашей теорией… Франсуа.

- Уй-ей... - невольно вырвалось у молодого актера. Дорезвился и допрыгался. Хотя надо отдать должное д’Арнье, тот не сделал попытки немедленно завалить его на спину, наоборот - передал инициативу Франсуа. И даже изволил ознакомить неопытного на практике с некоторыми подробностями, о которых месье Моран прежде не подозревал. С тем, чего он ранее не знал о себе.

«Да что тут страшного, ровным счетом ничего», - подбодрил он себя, переводя дух и пытаясь старательно подражать действиям Шарля. Ощущая губами чужое сердце, часто бьющееся под ребрами, водя пальцами и губами по гладкой коже, вновь и вновь приходя к выводу, что Природа не поскупилась, создавая этого человека. Особенно в области пониже талии. Без защитных покровов штуковина выглядела несколько устрашающе. Всякий раз, стоило Франсуа подумать о том, что вот это в скором времени попытаются затолкать в него, ему становилось слегка дурно.

Наилучший способ бороться со своими страхами, как уверяли - шагнуть им навстречу. Зажмурившись, Франса протянул руку, на ощупь отыскав стоящее гордым монументом достоинство Шарля, и обхватив его пальцами. Ничего страшного и ужасного вроде не случилось. Разве что вспомнилось о необходимости дышать. Д’Арнье едва слышно прыснул - должно быть, его безмерно позабавила появившаяся на лице Франсуа гримаска сосредоточенной серьезности. Юнец открыл для себя возбужденную мужскую плоть и смахивал на кладоискателя, откопавшего в земных глубинах нечто занимательное, но смертельно боявшегося разочароваться, заполучив вместо золотой статуэтки банальное корневище. Месье Моран так трогательно смущался и сопел... и хотя вслух не было произнесено ни слова, распахнутые на пол-лица карие глазищи были весьма красноречивы. Он явно воображал, как его насадят на этот вертел, каким беспощадным будет распаленный его невинностью и беззащитностью любовник. Что же, еще немного Шарль мог потерпеть, и это время пойдет на то, чтобы Франсуа свыкся с мыслью о последней степени их близости.

- Очень смешно, да? - обиженно поинтересовался Франсуа, заметив сосредоточенно-отсутствующее выражение лица д’Арнье. Именно так люди пытаются скрыть душащий их безудержный смех. Ну да, со стороны это наверняка до крайности забавно: неопытное создание, наощупь познающее секреты мира. Он хотел убрать руку и капризно надуться... но не смог. Сжавшиеся пальцы сами собой двигались вверх-вниз, плоть под рукой становилась горячей и чуточку влажной, так удобно и легко скользя в ладони... - Между прочим, вы вроде совсем ничего не имеете против. Хотя вы наверняка прежде имели дело с теми, кто поопытнее меня. Или... - он провел языком по пересохшим губам, огорченно спросив: - Или... очень плохо, да? У меня скверно получается?

- Должен признаться, вы первый девственник в моей постели, - хрипловато отозвался д’Арнье, которому становилось уже не до смеха. - Я безмерно удивлен тем, что вы до сих пор умудрялись остаться таковым - у вас, определенно, природный талант. И если вы ласкаете меня сейчас так, как касались бы самого себя, то у нас весьма сходные вкусы. Я… я не ожидал, что с вами будет так хорошо, - он закусил губу, пережидая горячую волну возбуждения, требующего немедленного выхода.

- О, обычно... обычно дело не заходило столь далеко. Я шустро бегаю и успевал смыться раньше, чем речь заходила о прогулке в темной аллее или предложении посетить тихое местечко, где не задают лишних вопросов, - признался Франсуа. - А вы... вы…

Он приподнялся, не прерывая своих трудов, и пристально вглядываясь в запрокинутое лицо д’Арнье. Какое необычное выражение, прежде ему никогда не доводилось видеть такого - что, так и выглядит едва обуздываемое желание? Сведенные брови, прикушенная губа, напряженно пульсирующие жилки на шее... Ему захотелось успокоить этого человека, сказать, что ему больше не страшно, он не станет отбиваться и сопротивляться, наоборот, постарается всячески пойти ему навстречу.

- Если у меня и имеется талант, то нуждающийся в воспитании и шлифовке, - он наклонился, проведя губами по шее Шарля, ощутив выступившую на светлой коже солоноватую влагу. Не выдержав, д’Арнье сгреб актера за загривок, точно щенка или котенка, дернул к себе, жадно приникая к его губам, будто пытаясь в поцелуе хоть немного освободиться от наваждения, от переполняющего его жидкого пламени. Его руки жадно скользили по узкой смуглой спине, пока не сжали ягодицы Франсуа, предвещая тот момент, когда они станут единым целым и пальцы Шарля вопьются в них едва не до синяков, чтобы притиснуть еще на пядь ближе, вдвинуться еще на пядь глубже. Франсуа утонул в кусающем жестоком поцелуе, вздрагивая и убеждая себя в том, что д’Арнье не позабудет о данном обещании не обижать его. Пальцы, доселе так ласково касавшиеся его, стали жесткими, крепко впившись в живую испуганную плоть, и Франсуа испуганно уперся ладонями в грудь д’Арнье, безмолвно умоляя об осторожности и снисхождении. Тот нехотя отступил, ослабив натиск, оставив в покое манящий рот и кротко, осторожно целуя плечи актера.

- Не бойтесь, - проговорил д’Арнье, скользнув ладонью к вздыбленному члену Франсуа - ему показалось, что это будет неплохим средством от страха. Когда юнец станет почти невменяемым от чувственных восторгов, придет очередь Шарля наслаждаться. - И можете говорить прямо, если что-то вас не устраивает.

- Еще бы мне научиться понимать, что меня устраивает, а что - нет… Ой! Нет, нет, не нааадо… - все случилось так быстро, почти мгновенно. Ладонь, нежно коснувшаяся достоинства Франсуа, обнимающая и гладящая… ослепительная искра, бегущая по сухостою, воспламеняя все вокруг, напрягшиеся мускулы, заставившие Франсуа выгнуться дугой, беспомощно комкая пальцами простыни. Болезненное жжение, струящееся от сердца к самому кончику его достоинства - и всплеск, горячими липкими каплями стекающий с бедра. Франсуа отвернулся, ткнувшись лицом в угол подушки и чувствуя, как неудержимо, мучительно краснеет. Он умел сдерживаться с женщинами, зная, что им не нравится быстрая любовь, но сейчас - Господи, облажался, как неопытный деревенский юнец со своей первой девчонкой, спустив еще до того, как ему удалось задрать девице юбки. - Простите. Пожалуйста, простите меня…

- За что? - д’Арнье взял его за подбородок липкими от семени пальцами, повернул расстроенную мордочку к себе. - Мне показалось, это был комплимент. Или благодарность за мои усилия. Ну-ну, не стоит так переживать! Вы ведь наверняка не подозреваете о том, как были красивы в этот момент?

Он осторожно коснулся припухших губ очередным поцелуем.

- Я не хотел… - пробормотал Франсуа, чувствуя себя опустошенным и вывернутым наизнанку. Переводя скачущее дыхание и пытаясь осознать, как же так вышло, что единственное прикосновение так подействовало на него. - Не хотел, правда… Оно было сильнее меня - все, что вы.. мы делали до того… ну и вот, - он беспомощно улыбнулся, вскидывая руки, обнимая склонившегося над ним Шарля. - Похоже, вам не слишком повезло с амантом. Ничего не умеет, но способен в любой миг устроить фонтанчик. Я безнадежен, я понимаю.

- Не слишком красноречиво для поэта, увенчанного лаврами Цветочного Фестиваля, - засмеялся Шарль. Франсуа впервые увидел его улыбку, поразившись, настолько она преображает совершенное облик безупречного каменного идола. Смеющийся д’Арнье казался моложе своих лет… и как-то доступнее.

- Шутить изволите? Какие лавры, всего лишь второе место, - дотошно напомнил Франсуа, снизу вверх глядя на лицо в обрамлении спутавшихся медовых прядей. Д’Арнье потянулся в сторону, к своему сброшенному камзолу, извлек из внутреннего кармана плоский стеклянный флакон. Скрипнула отворачиваемая пробка, комнату наполнил чуть приторный аромат роз. - Ой… А это зачем?

- Зачем вы ласкаете подружку, дожидаясь, пока она потечет молоком и медом? - Шарль плеснул на ладонь дурманяще-ароматного масла. - Любой замок открывается легче, когда он как следует смазан. Было бы просто чудесно, если бы вы легли на бок, Франсуа.

- Подружкам легче, им сия полезная способность дана от природы, - с сожалением признал актер, раздувая ноздри и принюхиваясь к будоражащему воображение запаху роз и апельсинов. Он послушно перекатился набок, через плечо настороженно-пристально следя за д’Арнье и догадавшись своевременно приподнять ногу. Невольно вздрогнув, когда согревшееся в ладони Шарля масло потекло по его коже, неспешно проникая в доселе замкнутый от любых проникновений «замок» между половинками ягодиц. Спустя миг д’Арнье осторожно втолкнул вглубь мизинец, будто и в самом деле подбирал ключ к замысловатому замочку, а его пальцы играли роль отмычек, открывающих доступ к редкостным драгоценностям. Больно не было. Было странно и непривычно. Чужеродный предмет шевелился внутри, не причиняя особых неудобств - но пугая и возбуждая самим фактом своего вторжения. Тем, что сидящий позади д’Арнье получил право распоряжаться телом месье Морана по собственному усмотрению. Франсуа подтащил к себе подушку, уткнулся в нее лицом - так было легче расслабиться, сосредоточившись на новых, неведомых прежде ощущениях.

- Месье д’Арнье… Шарль? - глуховато окликнул актер. - Можно мне задать вопрос? В мир полно прекрасных женщин, а вы настолько хороши собой, что вам даже пальцем их подманивать не надо - сами прибегут и упадут… Почему же вам хочется - так? Вам это действительно нравится?

Д’Арнье убрал руку, плеснул еще масла и попробовал снова, на сей раз указательным пальцем. Плоть упруго поддалась бережному нажатию, словно признавая уже знакомые ощущения.

- Вы сами только что сказали, что это, - он выделил последнее слово голосом, - может нравиться. Я не отказываюсь от общества женщин, но моя летопись началась с мужчины, и я по сей день предпочитаю свой пол. Считайте это ностальгией, - хмыкнул д’Арнье.

- И что, я потом тоже начну искать того, кто пожелает опять лечь со мной? - Франсуа стало жарко, он задыхался. Ему хотелось одновременно и вертеться, чтобы чужой палец оказался немного глубже, и дернуться прочь, чтобы Шарль убрал руку, прекратил его мучить. Боже всемогущий, ведь сейчас да д'Арнье забавляется пальцем - а что произойдет, когда он пустит в ход свой стенобитный таран?

- Всенепременно. С горящими глазами будете набрасываться на каждого мало-мальски симпатичного мужчину, затаскивать его в темный угол и самым натуральным образом насиловать, принуждая вступить в противоестественную связь с вами, - Шарль, поколебавшись, прибавил к указательному пальцу средний - неосознанные движения Франсуа подсказали ему, что разгоряченный юнец вполне готов к подобному испытанию.

- Все бы вам… - начал Франсуа и осекся, мертвой хваткой вцепившись в подушку и прикусив губу, чтобы не завопить в голос. Все, что д’Арнье вытворял прежде, оказалось милой и невинной шуткой по сравнению с тем, что он сделал сейчас. Франсуа чувствовал, как натягивается и рвется под напором нежная кожица, что масло больше не спасает и между ног у него надсадно саднит. Боязно даже шелохнуться - любое движение швырнет его за ту грань, где нет ничего, кроме бесконечной унизительной муки.

- Мне больно, - тихо и испуганно выговорил Моран. - Очень.

- Это всего только пальцы... - начал д’Арнье, но смекнул, что тем только портит дело. Сейчас мальчишка примется воображать адские мучения, ожидающие его, когда место пальцев займет член. Чертыхнувшись, он освободил любовника от своего присутствия и страдальчески поморщился: - Совершенно никакой возможности терпеть?

- Не знаю, - Франсуа осторожно шевельнулся, сморщившись в трагической гримаске и виновато глядя на д’Арнье. - Это... это так непривычно... Мне показалось, сейчас там разорвется... Сначала было терпимо и даже приятно, а потом... Нет, нет, - зачастил он, отметив на аристократической физиономии Шарля признаки неудовольствия, - я не отказываюсь, надо попробовать еще раз... Может, мне стоит как-то лечь по-другому? Я потерплю, правда, потерплю, просто мне... просто я испугался.

- Встаньте на колени, - ухватился за толковую идею Шарль. Он совершенно терялся между вожделением, настойчиво требующим своего, и нежеланием причинять излишние страдания маленькому месье Морану. Трогательное создание заслуживало бережного обращения. Юнец так старательно подгребал под себя подушки, устраиваясь на них животом, выпячивая аккуратный задик и по возможности широко разводя ноги. Д’Арнье намеревался добавить еще масла, но оно и так текло по бедрам Франсуа, тяжелыми каплями падало на простыню, впитывалось в светлую ткань, оставляя желтые разводы. Он снова ощутил несвойственную ему щемящую, незваную нежность, касаясь изящного, почти мальчишеского тела. Сколько их было, сколько еще будет… - Я постараюсь поберечь вас, Франсуа, но боль неизбежна.

- Да я понял уже, - актер судорожно мотнул встрепанной головой, неуверенно предложив: - А может… может вы сразу это сделаете? Да, я знаю, вы опытнее, вам виднее, что нужно, но… мне кажется, так будет лучше и легче. Я не стану кричать и жаловаться, обещаю. Ну, то есть постараюсь не кричать, - поправился он, пугаясь собственной решимости и страшась того, чему предстояло вскоре случиться.

Шарль д’Арнье не понимал сам себя. У него имелись определенные планы на забавного юнца с несомненным поэтическим талантом - но в его планы отнюдь не входили длительные ласки и задушевные беседы. Что-то мешало ему незамысловато уткнуть Франсуа Морана носом в подушку и вынудить отработать каждое су из обещанных двухсот ливров, получая свое сладкое, запретное удовольствие. Он мог сколько угодно жестоко обращаться с месье Мораном - все равно актер, лишенный прав, никогда не осмелиться жаловаться. Мог поиметь парня и просто-напросто уйти, не расплачиваясь, а то и сдать Морана в руки городским жандармам, за распутное поведение и вымогательство.

Но ему хотелось обладать Франсуа - сознавая, что дарит удовольствие, а не причиняет боль. Именно с этой мыслью Шарль пристроился к трогательно оттопыренному задику и толкнулся внутрь.

- Ой, - тихо и жалобно выдохнул Франсуа, отчетливо осознав: шутки и заигрывания навсегда закончились. Он находится в чужой власти, высокомерный аристократ из Тулузы может творить с ним все, что вздумается. Шарль вталкивался в него, как мужчина входит в женщину, медленно, но верно преодолевая сопротивление плоти. Франсуа уже не обращал внимания на тягучую боль, замерев и думая лишь об одном: его берут, берут впервые в жизни, пусть и бережно, но ломая в нем что-то, сгибая и принуждая. Актер хотел зажмуриться, но не смог, тупо уставившись на казавшиеся огромными складки наволочки и простыней перед самым лицом, чувствуя, как из уголков глаз опять начинают течь невольные слезы. Д’Арнье у него за спиной сопел и возился, цепко удерживая его за бедра и неспешно, но упорно добиваясь своего. Уже не обращая внимания на то, что юнец обратился разобиженным бревнышком - Шарль и так слишком долго сдерживался, да и сейчас, несмотря на протесты плоти, жаждущей соития бурного и быстрого, держал себя в узде, не позволяя сорваться, взять с места в карьер и вколачивать себя в оцепеневшего Франсуа до кровавых звездочек перед глазами. Подсунув ладони под плоский живот Морана, Шарль рывком приподнял его с подушек навстречу себе, заставляя сложиться чуть ли не вдвое.

Подобного унижения Франсуа никогда прежде не испытывал, а сознание того, что он не в силах воспрепятствовать д’Арнье в его намерениях, только добавляло масла в огонь. Случайно Франсуа бросил взгляд на трельяж, разглядев сквозь пелену висящих на ресницах слез две слившиеся, нелепо дергающиеся фигуры.

«Боже, зачем ты так жесток со мной?.. »

Он хныкал в такт рывкам Шарля, не замечая этого, кусая пальцы, чтобы не разрыдаться в голос, уносимый режущей и усиливавшейся с каждым мгновением болью между ног. Не подозревая о том, как злится сейчас д’Арнье - на себя, за то, что слишком деликатничал, позволив месье Морану вообразить себя чем-то особенным, нежели заурядная шлюшка мужского полу. Скулеж Франсуа доносился до Шарля сквозь шум крови и неистовое биение сердца, а при одной мысли о том, что мальчишка надеялся на снисхождение, д’Арнье ударился в него резче, чем прежде.

Толчок оказался слишком сильным. Руки подломились, Франсуа проехался лицом по скомканным подушкам, утратив без того шаткое равновесие и вскрикнув. Еще мгновение - и он точно бы завыл, умоляя д’Арнье прекратить экзекуцию. Черт с ними, с деньгами, не нужно ему никаких денег, он уедет, спрячется, промолчит, лишь бы забыть об этом кошмаре... Он и вправду бы заорал - если б не загадочный, едва различимый отголосок наслаждения, сверкнувший, как монетка на дне глубочайшего из колодцев. Франсуа нестерпимо захотелось разглядеть призрачную монетку получше - а для этого требовалось стиснуть зубы и потерпеть. Ну хотя бы еще немного.

Актер попытался покрепче утвердиться на руках и коленях, чтобы не дергаться постоянно туда-сюда под сокрушительными толчками. Может, так будет легче? Может, ему повезет еще раз ощутить мимолетный экстаз? Ведь не может такого быть, чтобы телесные мучения совершенно ничем не вознаграждались...

Изумленный Шарль замер: неужто юнец сумел совладать с собой? Когда-то его самого постигло это откровение - ответная страсть способна родиться даже из боли, когда она переплавляется в горниле чувств в наслаждение, в ненасытимую жажду... и следующим его движением был уже не рывок, но обманчиво-плавное скольжение наружу... внутрь - снова резко... обратно - медленно и осторожно... Шарль целовал курчавый затылок Франсуа, плечи, спину, ободряя и поощряя, не доверяя обманчивому первому впечатлению. Если месье Моран способен не только покорно принимать и подставляться чужим страстям, но полноценно отдаваться… Тогда его цена неизмеримо больше жалких двухсот золотых!

От слез и застилающего сознание багряного тумана Франсуа почти ничего не соображал - пока к нему не пробилось ощущение того, что с ним больше не обращаются, как с бесчувственной куклой, вещью для удовольствия. Что-то изменилось, д’Арнье двигался в нем по-другому: словно бы он, Франсуа, обратился в водоем, и Шарль с размаху нырял в него, быстро и глубоко, томительно-неспешно поднимаясь на поверхность и всякий раз беспокоя дремлющую загадку в глубинах. Тело Франсуа начало жить независимо от разума, ища способ поскорее пробудить непонятную тайну в замкнутой ракушке. Прогнуться в талии, пошире развести колени, расслабиться, поймать ритм чужих движений... осторожно податься навстречу, чувствуя тепло прикосновений губ Шарля, его тяжелое дыхание подле самого уха, его горячее тело, нависшее над ним - как зверь нависает над добычей.

- Умница, - прошептал Шарль, - молодец, вот так, правильно...

Он сосредоточился на том, чтобы удерживать магический, завораживающий обоих ритм, отвлекающий от мыслей обо всем, кроме грядущего удовольствия. Ни боли, ни нетерпения - одно только мерное покачивание вверх - вниз, словно они лежали не на постели, а на морской глади. Еще и еще раз, медленно и уверенно.

- Как... удивительно, - онемевшими губами выговорил Франсуа. Его влекло куда-то, как течение реки увлекает малую лодку, оцепенение постепенно уходило, и даже боль сгинула. Воздух стал насыщенно-влажным, как перед приближающейся грозой, и ему самому было жарко, так невыносимо жарко... Слезы высыхали, он учился двигаться так, как было приятно Шарлю и ему самому, а потаенное местечко в глубине тела билось маленьким растревоженным сердцем. Он не удержался, застонав не от терзающей изнутри боли, но от подступающего к горлу наслаждения, выдохнув имя невольного любовника:

- Шааарль... Мне хорошо, правда... очень... так и должно было быть?

- Да, - выдавил совершенно исстрадавшийся Шарль. Признание месье Морана с лихвой окупило все предшествующие жертвы. А кроме этого, он наконец получил моральное право на свое удовольствие, поэтому движения его снова ускорились. Сделав еще несколько мощных толчков, Шарль обрел желанное освобождение.

На сей раз не было ни вспышки, ни внезапной обжигающей судороги - лишь накатившая волна мягкого, обволакивающего тепла, и ощущение заполненности, до краев и больше, как будто в пустой доселе сосуд налили молодого игристого вина. По собственному опыту Франсуа смекнул, что д’Арнье только что излился в него. Это оказалось не так уж страшно и унизительно, с учетом, сколько масла уже оказалось у него внутри. Актер сжался, неловко помогая себе рукой и вздохнув с облегчением, когда тело ответило на его старания - пусть не столь яростно и обильно как в первый раз.

Шарль отпустил его и завалился набок, с видимым облегчением переводя дух. Простыня под ними была влажно-липкой, брезгливый Франсуа скривился и перебрался на другую часть постели, нерешительно присев рядом.

«Вот так. Двести обещанных ливров в прибыли, твоя невинность в убытках. Наверное, могло быть и хуже».

Он заглянул в лицо Шарля - слегка отсутствующее, замкнутое, словно выточенное из камня. Доволен, нет, не поймешь...

- Как только я отдышусь, я отсчитаю вам уговоренное, - Шарль д’Арнье задрапировался во всегдашнюю надменность, как в императорскую мантию, скрывая от Франсуа растерянность и робкую приязнь - вот еще чего недоставало! - Примите мои поздравления с удачным дебютом, месье Моран. Как вы убедились, не так уж это и страшно.

- Благодарю, - Франсуа отвел взгляд, не замечая, как дрожит его невольно оттопырившаяся нижняя губа. Господин Д’Арнье получил желаемое, у него больше нет необходимости изображать любезность. Хотя всего несколько мгновений назад он был таким, что у Франсуа сердце замирало от его нежности, от ласкового, ободряющего шепота. Но теперь они снова месье д’Арнье и Франсуа Моран, все возвращается на круги своя.

От этого становилось больно и незаслуженно обидно.

«Чего он хочет, этот Франсуа Моран? - д’Арнье с легкой неприязнью воззрился на сидевшее неподалеку воплощение растоптанной невинности. Какого дьявола, почему он должен чувствовать себя виноватым, глядя на опущенную каштановую макушку и ссутуленную спину, на которую будто взвалили все грехи мира? - Признания в нежных чувствах, что ли? Я был с ним ласков и терпелив, он получит сумму, за которую иному горожанину приходится трудиться едва ли не год, и он еще недоволен? »

- Подите сюда, Франсуа. Что вы так помрачнели?

Франсуа предпочел бы сейчас забиться куда-нибудь в темный угол, оплакивать свои горести, но д’Арнье купил его время и тело на нынешнюю ночь, так что, наверное, не стоило капризничать. Месье Моран послушно приподнялся, почему под ним так влажно, опустил взгляд и испуганно вскрикнул. Там, где он сидел, осталась желтоватая скользкая лужица использованного масла с отчетливыми алыми вкраплениями. Кровь текла и по ноге, размазанный, пугающий след.

-Не бойтесь, такое случается, - успокоил его Шарль, ловя себя на желании стереть пальцами кровавую струйку, поднимаясь по теплой гладкой коже от тонкой щиколотки к колену и выше, по внутренней стороне бедра, к натруженной дырочке... Быстро сморгнув, он велел: - Ложитесь на живот.

Он встал с постели - лежавший ничком Франсуа услышал плеск воды. К измученной и саднившей плоти прикоснулась прохладная ткань, успокаивая дергающую, будто при загнившем нарыве боль. Шарль аккуратно обтер потеки масла, семени и крови, вновь намочил полотенце и, раздвинув ягодицы Франсуа, вложил между ними импровизированный компресс. Ощущение влажного свертка между ногами было слегка непристойным. Вот так оно и выглядит, то, о чем Франсуа Моран прежде только слышал - драная задница.

- Спасибо, - собравшись с духом, пробормотал Франсуа. Подумал и осторожно заикнулся: - Неужели от меня теперь никакого проку? Может, я смогу для вас что-то сделать... Шарль?

- Пока можете просто смирно полежать, изображая раненого гладиатора, - фыркнул Шарль, пристраивая у себя за плечами подушку и откидываясь на кроватную спинку. - Чуть позже мы сыщем применение вашим вновь открывшимся талантам.

- Талант не может быть вновь открывшимся. Он либо уже отрытый из недр земли и явленный миру, либо еще закопанный и нуждающийся в извлечении на свет, - дотошно и чуть язвительно уточнил Франсуа. Поерзав, улегся поудобнее, пристроив подбородок на сложенных кулаках и глядя на Шарля снизу вверх. В этом ракурсе тот производил еще более внушающее и монументальное впечатление, и Франсуа не верилось, что он сумел благополучно пережить его натиск. Актер нерешительно переполз ближе, пристроив голову на колено д’Арнье. Безнадежно пытаясь разобраться, что он испытывает к этому человеку. По идее, он должен был его возненавидеть: ведь надменный аристократ из Тулузы только что поимел его - всласть, до слез и крови. Но ненависти не было, было лишь глухое раздражение и потаенное любопытство. А еще - смутное желание вынудить Шарля скинуть маску высокомерного и замкнутого хлыща. Но Франсуа совершенно не представлял, с какой стороны подступиться к д’Арнье.

- Удивительно, как ни у кого старого содомита из тех, что обожают театральных мальчиков, не дошли до вас руки, - Шарль рассеянно перебирал локоны Франсуа, покачивал пальцем сережки в ушах. - На их месте я бы приковал вас к постели и имел до кровавых мозолей на члене… Откуда вы вообще такой взялись, Франсуа Моран? Давно вы околачиваетесь на сцене?

- Из Каркассона, - хихикнул Франсуа. - В театре я уже… ну, лет пять этой осенью точно будет. - Он нахмурился, пытаясь объяснить: - Понимаете, Шарль, я ведь не раз был свидетелем, как это происходит - из-за денег, ради покровительства, выгодной роли, доходного места, лишнего бенефиса. Видел, что случается потом. Разбитые сердца, очерствевшие души... готовность лечь под любого, кто поманит купюрой. Мне не хотелось, чтобы это случилось со мной, вот я и старался всячески избегать подобных ситуаций. Мне... мне хотелось пройти через подобное с человеком, который не будет мне противен и не станет капать слюной, причитая: «Ах, какая сладкая попка, дайте же мне поскорее вставить туда! » Вот, - он смутился и отвел взгляд. - А вышло - сами видите, что.

- Я старался вовремя сглатывать слюнки, - очень серьезно кивнул д’Арнье, - к сожалению, прочие моменты, оскорбляющие вашу добродетель, наличествовали - деньги, вопросы покровительства, неприятный вам человек, находящий вашу попку весьма аппетитной. Ужасно.

- Ужасно, - согласился Франсуа. - Утешает лишь, что продался я задорого. Мне кажется, я смогу с этим справиться и продолжать жить дальше. Наверное, все оттого, что я слишком легкомысленен и не способен подолгу и всерьез над чем-то страдать. В конце концов, моя утрата невинности произошла не столь уж скверно, как у некоторых из моих знакомцев. Мне теперь даже проще - одной трудностью меньше, - он провел ладонью по ногам Шарля, серьезно попросив: - Научите меня еще чему-нибудь, а?

Вместо ответа Шарль устроился поудобнее, взял Франсуа за плечи и потянул вверх:

- Я хотел бы вас поцеловать, если вы умолкнете на минутку.

- Умолкнуть - ни за что! - патетически известил Франсуа, осторожненько прижимаясь к Шарлю и запрокидывая голову. Не удержавшись, шепотом поинтересовался: - Так?

-Именно, - тоже шепотом отозвался Шарль, и завладел его ртом, целуя жадно, ненасытно, с той страстью, которую Франсуа видел лишь мельком, которую он скрывал, чтобы не спугнуть неопытного любовника.

«Ой... » - невесть в который раз испуганно подумал Франсуа, но заставил себя не отшатнуться. На миг ему показалось, что д’Арнье и впрямь пытается поглотить его, сделать частью себя - так настойчиво он раздвигал языком его губы, вталкиваясь внутрь, с силой прижимая своим языком его трепещущий язычок, прикусывая и в буквальном смысле слова засасывая то нижнюю, то верхнюю губку. Франсуа ощущал его ладонь на своем затылке, мягко, но настойчиво удерживавшую его голову в нужном положении, порой чуть поворачивая то туда, то сюда. В ушах чуть звенело от прилившей крови, Франсуа жмурился, послушно отвечая на бесконечный поцелуй и задыхаясь от нехватки воздуха.

Недюжинным усилием воли Шарль заставил себя отстраниться, заметив:

- Если бы в Тулузе организовали фестиваль поцелуев, вы бы завоевали там первый приз. Безо всяких сомнений и подтасовок.

- Это природное, - буркнул Франсуа, торопливо переводя дух и чувствуя, что опять невесть почему краснеет. Господь свидетель, ему понравилось целоваться с Шарлем, понравилось так, что сердце замирало и дух перехватывало от восторга. Пауза показалась ему слишком длинной, он сам потянулся вперед, нахально и самонадеянно завладев чужим ртом, прильнув к нему, как к источнику в пустыне. Страстно откликаясь на его поцелуй, Шарль одновременно подтолкнул Франсуа так, что тот переступил коленями. Как раньше - о, целую вечность назад! - их члены оказались рядом, соприкасаясь уже без досадной преграды. От ощущения недозволенной и желанной близости д’Арнье вновь ощутил острое желание. Скользнув ладонями вдоль спины Франсуа, он осторожно дотронулся до отверстия, которое совсем недавно покинул.

- Ммм? - с вопросительной интонацией промычал Франсуа, напрягшись, когда к нему прикоснулись там, где все еще болит, но не в силах ни разомкнуть объятия, ни прервать поцелуй. Шарль полулежал под ним, Франсуа оказался на нем верхом, как распутная девица - и осязание недвусмысленно сообщало о том, что д’Арнье вновь мучим своими запретными потребностями, доказательство чему росло и увеличивалось прямо на глазах. Франсуа стоило было бы отстраниться, а он вместо этого чуть подался вниз, потеревшись собой о поднимающееся достоинство невольного любовника и тихонько ахнув в его напряженный рот.

Моран нынче ночью не переставал удивлять Шарля готовностью к авантюрам и экспериментам. Сейчас он в очередной раз поразил д’Арнье: вместо того, чтобы жалобно захныкать, выказал готовность начать все сначала, от поцелуев до собственно слияния, мучительно-сладкого и такого необыкновенного, не похожего ни на что, бывшее у Шарля прежде.

- Перевернитесь на спину, - коротко велел он.

- Та-ак? - на смену заиканию пришло невольное растягивание гласных, местечковый акцент, с которым Франсуа говорил с рождения и от которого старательно избавлялся, считая его вульгарным - хотя его уверяли, якобы в его исполнении это звучит очаровательно. Он вскинулся, слезая с Шарля и опрокидываясь навзничь рядом, не отпуская его руки и с настороженным любопытством вглядываясь в лицо любовника-наставника, словно стараясь прочитать ответ на загадку: «Я угадал? Я правильно делаю, ты доволен мной? » Инстинкт заставил Франсуа плотно сдвинуть колени, но разгорающееся игривое любопытство оказалось сильнее - он нерешительно приоткрылся.

- Красивый... - Шарль произнес это так, что Франсуа оставалось только догадываться, адресовано ли это слово ему, или мимолетно сорвалось с губ любовника, словно эхо его мыслей, а что у д’Арнье было на уме - одному Господу известно. Широкая ладонь Шарля скользнула по животу Франсуа, обхватила член, покрытый засохшим семенем, пальцы принялись поглаживать его с неожиданной бережностью. И с таким старанием, что спустя малое время Франсуа закрыл глаза, позволив телу самому выбирать, как поступать. Он расслабился, осторожно приподнимая бедра и толкаясь ими в такт движущейся ладони Шарля, перекатывая голову по подушкам и невольно постанывая от удовольствия - жаркого, заставляющего вертеться, поневоле облизываясь и хватая воздух губами. Шарль молча любовался им, по выражению раскрасневшейся мордашки угадывая, чего мальчику хочется в данный момент - быстрее? медленнее? сильнее? осторожнее?

- Я сейчас точно опять... - слабым голосом предупредил Франсуа, когда сладкое жжение в паху начало становиться невыносимым, стремясь выплеснуться, а нежные складки кожи на стоящем торчком достоинстве сделались невероятно чувствительными, отзываясь на малейшее движение пальцев Шарля. - Не надо, не хочу... сейчас, - он чуть согнул колени, приподнимая бедра над постелью и безмолвно предлагая д'Арнье передвинуть ладонь чуть ниже, к взломанной пещерке.

- А я хочу, - безапелляционно пресек робкие возражения Шарль, продолжая ласкать его так, как решил сам, а не так, как бы этого хотелось дражайшему месье Морану.

- Ну и ходите мокрый с ног до головы, - нарочито-возмущенно бросил Франсуа. И сам задвигался резче, настойчиво тычась в сомкнутую ладонь, стремясь достигнуть финала - и желательно и в самом деле забрызгать Шарля своим творением.

- У меня есть кому облизать все это безобразие, - хмыкнул Шарль, - своим болтливым языком, капля за каплей... - будто иллюстрируя свою завуалированную угрозу, он наклонился и лизнул Франсуа в губы.

- Ой, нет... - слишком живое воображение Франсуа мгновенно нарисовало ему картинку стекающих вязких капель и привкус собственного семени на языке. Он замер, вцепившись в складки простыни и вообще не двигаясь, стараясь заставить разгоряченное тело успокоиться. Получалось скверно, природа требовала своего, и он удрученно протянул: - Чего вы добиваетесь, Шарль?

- Снова увидеть ваше лицо, когда вы кончаете, - искренне удивился д’Арнье, - я ведь уже сказал вам, что это изумительное зрелище. Вам будто и стыдно, и приятно, и хочется облегчения, и жаль расставаться с семенем...

Объект и причина «удивительного зрелища» растерянно захлопал ресницами от столь неожиданного известия.

Осознал, переварил, отвел взгляд в сторону и пробормотал:

- Хорошо, только заставлять облизывать не надо...

Франсуа снова зажмурился, возвращаясь к утраченному состоянию, к теплому облаку удушливой влажности, с готовностью принявшему его в свои объятия, закружившему в белесом ореоле. Спустя несколько мгновений распростертое на постели худощавое тело беспомощно задергалось, словно кукла на ниточках, пальцы заскребли простыни, голова запрокинулась, из горла рванулся то ли стон, то ли судорожный вскрик - а ладонь Шарля заблестела от выплеснувшейся вязкой жидкости.

- Собственно, почему «не надо»? Откуда такая брезгливость по отношению к самому себе? - усмехнулся Шарль, поднося наполненную живым перламутром ладонь к собственным губам, и лениво слизнул несколько капель. - На вкус - совершенно ничего противного. Даже… сладко. Вам нравится сладкое, Франсуа?

- Нравится, но дело не во вкусе, - не открывая глаз, пояснил Франсуа. - Меня точно стошнит, если я это попробую.

Чувства опустошенности и расслабленности почему-то не было, наоборот, от чувствовал себя на удивление бодрым. Даже взвинченным, готовым в любой миг рвануться невесть куда, словно все его нервы и жилки натянулись до предела.

- Не вы ли самоуверенно собирались взять в рот мой член? - напомнил Шарль. - И не был ли я чертовски прав, что не позволил вам этого? Посмотрите на меня, Франсуа.

Свободной рукой он сгреб Морана за плечо, развернул к себе:

- У вас вид сытого кота...

- Какой уж есть, - Франсуа пожал плечами, не пытаясь отвернуться или вырваться, смотря в глаза цвета весенних барвинков. Пытаясь догадаться, что скрывается в их глубине. - Ну, и собирался. Мне кажется, я бы смог это сделать... но только без... без жидкости.

- Какой вы, оказывается, капризный! - д’Арнье мазнул его по губам испачканными пальцами. - Попробуйте - вообразите, что это крем с эклера, - он с нарочитой чувственностью прошелся языком по своей ладони, подбирая чужое семя.

- Мое воображение упорно отказывает, - Франсуа осторожно вытер ладонью губы, так и не прикоснувшись языком к собственному творению, и уныло повесил голову. - Простите. Меня начинает подташнивать от одной мысли. Я не капризничаю, у меня... у меня просто не получается.

- «Не получается» - аргумент, который можно использовать хотя бы после одной попытки что-то сделать, - пожав плечами, Шарль отер руку о простыню. - Но принуждать вас я не намерен, возня не окупится. Воображение же, Франсуа - это удивительная вещь. Домысливание и угадывание позволяет преподнести партнеру массу приятных сюрпризов. Вот, к примеру, вы... я уверен, что вам очень нравится, когда касаются вашего затылка - казалось бы, вполне безобидно, но вас это возбуждает. Я прав?

- Н-ну... да, - поколебавшись, признался Франсуа. Сказанное Шарлем не стало для него новостью, но лишним подтверждением открытия, совершенного одной из его знакомиц по актерскому цеху. Дама была намного старше Франсуа и добродушно посмеялась бы, попытайся юнец затеять с ней интрижку, но почтенная госпожа Лефевр была добра к нему и учила полезным мелочам. Она же первой и обнаружила, что нет лучшего способа успокоить паникующего Морана и привести его в нужное расположение духа перед выходом, чем малая порция мягких поглаживаний по буйной головушке. Его наставница плоховато видела, вечерами Франсуа читал, устроив голову на коленях дамы и наслаждаясь ощущением женских пальцев в своих волосах. - Да, мне это приятно, - он чуть мотнул локонами, словно приглашая Шарля дотронуться до них, ощутить, как они скользят между пальцами, сетью опутывая чужие руки.

Шарль охотно погладил его по шее, мимолетно, одними кончиками пальцев, прежде чем запутать их в тяжелых прядях, поглаживая и почесывая Франсуа, как огромного кота.

- Самое чувствительное место у вас - спина. Стоит провести пальцем вдоль позвоночника, как я почти ощущаю, что у вас по коже бегут мурашки.

Странное дело, Франсуа казалось, он неплохо изучил возможности собственного тела. Но впервые кто-то столь откровенно обсуждал его и разбирал по косточкам его привычки и склонности - не ошибаясь и не заблуждаясь. И да, когда д’Арнье пересчитывал губами и пальцами выступающие косточки в его хребтовой впадинке, Франсуа хотелось жмуриться и повизгивать от удовольствия. Он склонил голову под чужую руку, потираясь о гладящую ладонь и выжидающе косясь на Шарля - что еще ты пожелаешь от меня?

- Как думаете, что понравилось мне? - приподнял бровь Шарль, не прекращая перебирать и распутывать мягкие, льнущие к пальцам прядки. - Вы жаловались на недостаток воображения, но в наблюдательности вам, наверное, не откажешь? Вы были бдительны и тщательно следили за каждым шагом противника. Где мое слабое место, месье Моран?

- А-а, э-э... - расслабившийся и успокоившийся Франсуа растерянно захлопал ресницами, пытаясь восстановить в памяти события последнего часа и сообразить, что именно было по душе д’Арнье. К своему стыду, он куда больше был занят новизной собственных переживаний, чтобы успевать еще и пристально следить за Шарлем: - Н-ну, вам нравится целоваться. Не только в губы, но и... повсюду. А еще вам нравится, чтобы все шло согласно вашим желаниям. Вот. И еще... - он задумался, пытаясь смекнуть, что еще можно было сказать, чтобы сказанное заодно стало бы комплиментом для Шарля.

- Виляете, точно нерадивый школяр на экзамене, - Шарль наклонился и легонько потянул его за серьгу. - Из чего я заключаю: вы просто получали свое удовольствие и нисколько не задумывались о моем, ах, как это обидно и несправедливо. Ведь трудиться, по идее, должны были именно вы, а не я, - тон д’Арнье был скорее игривым, нежели серьезным. - Возможно, следует дать вам еще один шанс изучить мои нужды и предпочтения?

- Я испрааавлюсь, - наигранно-жалобно протянул Франсуа, невольно подаваясь ближе к Шарлю следом за пальцем, тянувшим золотое колечко. - Позвольте мне оправдаться, не будьте чрезмерно жестким к начинающему! Может, я не столь безнадежен, как кажется на первый взгляд.

Он осторожно провел пальцем по лицу сидевшего напротив человека, словно на ощупь изучая его черты. Шарль выпустил Франсуа из объятий, и лег на спину, закинув руки за голову и чуть согнув одну ногу в колене - живописная поза получилась у него на удивление естественной.

- Нынче я удивительно добродушен... Пробуйте, угадывайте - предоставляю вам полную свободу действий.

Возможно, в действиях Франсуа было куда больше старания и стремления угодить, чем подлинного чувства - он мог худо-бедно изобразить вспышку страсти по отношению к женщине, с которой был знаком всего пару часов, но вот по отношению к мужчине, впервые в жизни затащившему его в постель... Тем не менее, актер пытался использовать весь свой небогатый опыт, а способность быть нежным и внимательным имелась у него от природы. Оставалось только следовать ее подсказкам, вспоминая преподанные Шарлем уроки. Целуя, прикусывая и полизывая на удивление гладкую кожу, спускаясь все ниже и ниже. Д’Арнье задумчиво наблюдал за его действиями. Стоило ему попросить Франсуа предпринять что-нибудь самостоятельно, как у юнца делалось столь испуганное и несчастное лицо, будто его подвергали утонченному издевательству. Это смешило и раздражало одновременно. Однако по мере того, как Франсуа ласкал его и, очевидно, попутно смирялся со своей горькой участью, выражение его мордочки сменилось с обиженного на любопытное. Порой он искоса косился на Шарля, пытаясь прочитать на этом красивом, задумчиво-снисходительном лице признаки удовольствия - или, напротив, неудовольствия. Д’Арнье немало поднаторел в искусстве притворства - его лицо хранило совершенно непроницаемое выражение, заставляя Франсуа нервничать. Он так хотел показать себя с лучшей стороны, но совершенно не знал, что для этого нужно сделать.

- Прекратите поминутно оглядываться, - тихо засмеялся Шарль, - мне нравится, очень нравится, вы большой умница, Франсуа - вот только я вижу, вам самому это не в радость...

- Что вы желаете, пробуждения неземной страсти? - невесело отшутился Франсуа. - Я же вас не знаю. Мне вообще все это... ужасно непривычно. Я боюсь ошибиться, а вам вольнО надо мной смеяться!

- О, на страсть я даже не рассчитывал. Так - немного приязни, капелька любознательности, чтобы придать остроты пресному усердию... - чуть пожал мощными плечами Шарль. - Как поживает ваша попка?

- Напряженно, - отшутился Франсуа, невольно вздрогнув при упоминании сей деликатной части тела. И приуныв при мысли о своей бесталанности. Поерзал, на пробу сжимая и разжимая внутренние мышцы. Вздумай Шарль повторить попытку вторжения, ему, Франсуа, придется весьма несладко. - Вы... вы хотите еще раз?

- Как раз раздумывал над таким вариантом, но сейчас вы к нему непригодны, - скорбно вздохнул Шарль, погладив актера по упругой ягодице. - Для того, чтобы ласкать меня ртом, вы слишком брезгливы, что же остается? Каким бы способом вы могли бы ублажить? - на лице д’Арнье отразилась глубочайшая задумчивость.

- Я-а... Я не знаю, - растерялся Франсуа, не поняв, смеется над ним или Шарль рассуждает всерьез. Рассуждая логично, он действительно не мог больше сделать для Шарля ничего. Не позволит же этот ледяной красавчик ему забраться на себя - да Франсуа меньше всего хотел этого. Стало быть, надо соглашаться на один из предложенных вариантов. - Может... может, мне все таки стоит попробовать еще разок справиться со своей брезгливостью?

- Я же обещал не обижать вас, - напомнил Шарль д’Арнье, - не надо жертв, которые не порадуют ни вас, ни меня. Что ж... Возможно, наилучшим выходом для вас будет отправится в постельку, а для меня - совершить ночную прогулку по Тулузе. Если вы не возражаете, месье Моран, на днях я снова нанесу вам визит.

- Я ничуть не против, но… - Франсуа выжидательно уставился на поднявшегося с постели и начавшего одеваться д’Арнье. В блестящих карих глазах актера читалось невысказанное и исконно простонародное: «Сожрал пирожок - гони монету, сволочь! »

- Ах да, чуть не забыл, - чужая скопидомность искренне позабавила д’Арнье, бросившего на разворошенную постель тяжелый бархатный мешочек.

- Премного благодарствуем, - пакостным голоском протянул Франсуа, мгновенно позабыв про боль, досаду, обиды и пережитое унижение. Деньги. Боже мой, настоящие деньги, звонкие монетки чистого золота, спасение от нищеты и долгов! Он вцепился в кошелек, понимая, что выглядит вульгарно и неприглядно, но не в силах ничего с собой поделать. Прирожденному аристократу д’Арнье, небось, никогда в жизни не доводилось просыпаться, не зная, будет ли у него вечером крыша над головой, хлебать тошнотворное варево из гнилой рыбы и луковой шелухи, толкать по грязной дороге тяжеленный фургон и латать разъезжающуюся под иглой рубаху. Черт с ней, с честью, цена его невинности - двести полноценных золотых. - Не надо так осуждающе на меня смотреть, - молодой актер нежно прижал драгоценный мешочек к груди. - Для вас это мелочь на булавки и носовые платки. Для меня - возможность несколько дней прожить по-человечески.

Шарль от души расхохотался - черт с ними, с деньгами, но юный Моран имел такой потешный вид, что это стоило потраченных ливров!

- Вы упорно мне напоминаете белку, месье Моран - ухватившую вместо лещины кокосовый орех. Надеюсь, на мои кровные вы приобретете себе кусочек жизни поаппетитнее. Счастливых вам сновидений, - д’Арнье ушел, тщательно прикрыв за собой дверь, а Франсуа остался - в полутемном гостиничном нумере, один-одинешенек. Заветный мешочек согревал ладони, Франсуа баюкал его, как любящая мать - младенца. Он до сих пор не верил, что д’Арнье честно расплатился с ним. Но тулузский аристократ отдал обещанное, заплатил, словно дорогой куртизанке, если называть вещи своими именами. И он был добр к нему, к бродяге без роду и племени, презренному актеру, одному из тех, кого даже не хоронят на церковных кладбищах, зарывая за оградами!

- Да и наплевать, - отчетливо произнес в ночной тишине Франсуа. - Пошло оно все. Я богат, а что мне проку с чести?

Он пересчитал деньги, разделил их на несколько частей и спрятал в укромных местах - в точности как белка, с которой его метко сравнил языкатый господин д’Арнье. Закончив, рухнул в постель, мысленно поблагодарив Фортуну. Все-таки она любит своего беспутного Франсуа!

Следующим вечером д’Арнье не появился. Франсуа Моран провел день в постели, блаженствуя, заказывая завтрак и обед в нумер, и с удовольствием убеждаясь в том, что его тело с честью выдержало тяжкое испытание. Случившееся ночью напоминало о себе лишь занудливым нытьем промеж ног, как будто он стер задницу о седло или перестарался с упражнениями для развития гибкости. Ослепительные солнечные лучи пронизывали задернутые кружевные шторы, исчерчивая пол косыми горячими полосами. Франсуа пил холодное вино, пощипывавшее язык, размышлял о том, явится ли д’Арнье снова - и как ему надлежит вести себя с этим человеком. Вдруг сей надменный господин опять возжелает разделить с ним ложе, суля деньги за согласие? По холодной физиономии не разберешь, что там творится на душе у месье Шарля - но, похоже, тот остался доволен… Вот бы разузнать, кто таков этот д’Арнье. Чем занимается, какова его репутация? Обеспечен ли он или с шумом и треском проживает остатки некогда внушительного семейного достояния? Может статься, он вовсе не дворянин, а разбогатевший негоциант, потакающий своим извращенным потребностям? Или иностранец со средствами, полагающий, что в веселой Франции можно без труда подыскать самые разнообразные удовольствия?

«Ну, купил же он тебя…»

Шарль-Антуан д’Арнье объявился к концу третьего дня, когда Франсуа с затаенным облегчением решил: он больше никогда не увидит высокого красавца в черном. Когда месье Моран явился в свой нумер, тулузский гранд уже был там, удобно устроившись в кресле и рассеянно листая книгу, позаимствованную из имущества актера. На столе гордо возлежал пузатый ковровый мешок, и, стоило опешившему от незваного вторжения Франсуа перешагнуть порог, д’Арнье указующе ткнул перстом в сверток:

- Мне сообщили, якобы вы изволите целыми днями валяться в постели. Скверная привычка, месье Моран. Посему мы отправляемся на прогулку. В мешке - наряд для вас. Извольте примерить.

- На к-какую прогулку? - оторопел актер.

- Когда вы последний раз смотрели календарь? - укорил его д’Арнье. - Нынче Иоаннов день. Торговые гильдии и ремесленные цеха устраивают танцы с музыкой и угощениями. Также будет уличный маскарад, гуляния и фейерверк.

- А я-то думаю, с какой радости спозаранку трезвонят в колокола… - месье Моран с любопытством сунулся в мешок, выясняя, что за наряд приволок ему непредсказуемый господин д’Арнье. Извлек расшитый серебряными узорами лиф и возмущенно уставился на тулузца, ожидая объяснений. Не дождался и подал голос: - Месье Шарль, это женская одежда!

- Первый раз в жизни узрели таковую? - заломил бровь д’Арнье. - Позволю себе усомниться. Вы, месье Моран - актер. Недурной, насколько я могу судить, и гордящийся своим ремеслом. Для вас не должно составить труда перевоплотиться в иную личность. Полагаю, в более юных годах вы с легкостью изображали на сцене гризеток и развеселых субреток - ваш облик и фигура вполне подходят для таковых амплуа. Облачайтесь и идем.

- Но я не хочу! - осмелился возразить Франсуа.

Д’Арнье скупо улыбнулся:

- Не припомню, чтобы я интересовался вашим мнением по этому поводу. Не злоупотребляйте моим терпением, Франсуа - оно велико, но отнюдь не безгранично. Я же не предлагаю вам разгуливать по улице нагишом и с павлиньими перьями в заду. Это всего лишь платье. Несколько старомодное, но вполне милое, - он вернулся к страницам книги, давая понять, что спор исчерпан.

Обескураженному Франсуа оставалось лишь забрать мешок и удалиться за ширмы - где, чертыхаясь и сквернословя сквозь зубы, актер принялся за тяжкое дело переоблачения. Ворох нижних юбок, сорочка, жуткое чудище корсета, лиф со множеством завязок, панталоны, чулки, узкие туфли с бантами, перчатки… После изрядных мучений шнуры были затянуты, пуговки застегнуты, кружева и складки расправлены. Новоиспеченная девица предстала испытующему взгляду д’Арнье.

- Как я и предполагал, вы очаровательны… мадмуазель, - снисходительно кивнул мучитель. - Подберите волосы, но можете не слишком усердствовать - в нынешнем году здешние модницы, вторя юной королеве, чтят сельскую игривость и живую непосредственность.

Завершила наряд осыпанная серебряными блестками бумажная лилия на длинной шпильке, собственноручно воткнутая д’Арнье в каштановые локоны Франсуа. В качестве утешения актеру вручили узкую полумаску, подхватили под локоток и вывели из гостиницы на улицу, в праздничный гомон и кутерьму под алеющим закатным небом.

Тулуза праздновала - с размахом, не считая потраченных денег, веселясь и надеясь на лучшее. На троне сменился правитель, Людовик XVI был молод и преисполнен самых добрых намерений, а потому и его подданные уповали на грядущие перемены и снижение налогов. Прекрасной Тулузе нынче было грех жаловаться: горожане пели, пили и плясали, шумно приветствуя торжественные процессии, над которыми покачивались в роскошных носилках золотые статуи Богоматери и святого Иоанна Крестителя. Шумный людской водоворот увлек две малые щепки, а настроение Франсуа Морана, подобно флюгеру под сильным ветром, стремительно развернулось с уныло-недовольного направления на восторженно-оживленное. Он был по-детски счастлив на подобных празднествах - разгульных и шальных, с их обманной вседозволенностью, дарящей ему возможность флиртовать и обнимать за упругие талии незнакомых, но таких доступных хохочущих красоток. На праздниках никто не интересовался его именем и происхождением, он был своим среди своих, свободным, как птица в небесах. В веселом буйстве карнавалов им ощущалось что-то древнее, как камни мостовых Тулузы, в эти дни и ночи на землю снисходило буйное язычество, пробуждая уснувший дух прежних времен.

Такие мгновения очаровывали Франсуа, он полагал, что рожден именно для встречи с ними - и теперь актер испытывал искреннюю благодарность д'Арнье, столь бесцеремонно притащившему его на праздник. Навязанная роль девицы лишала Морана права на некоторых из карнавальных радостей, доступных только мужчинам, а пышные юбки и затянутый корсет обременяли тяжким грузом - но пребывание в чужом обличье лишь добавляло веселья. Шарль д'Арнье вел себя истинным кавалером - немногословным, чье любое высказывание разило точно в цель, галантным, предупредительным и достаточно ненавязчивым. Он ничуть не возражал, когда его спутницу увлекала за собой цепочка танцующих или хорошенькую девицу зазывали составить пару - спустя пристойное время уводя увлекшегося Франсуа за собой.

Вскоре актер оценил преимущества бытия спутницы месье д'Арнье. Тот продвигался сквозь горланящую и пляшущую толпу с надменной уверенностью индийского тигра, шествующего по родным лесам. Шарлю безропотно уступали дорогу, некоторые из горожан приветственно кланялись: похоже, Шарль-Антуан д'Арнье был небезызвестен в Тулузе.

Однако любые расспросы Франсуа натыкались на сложенный из льда и гранита бастион. Шарль, вы здешний уроженец или приехали из других краев? - Родня живет на севере, в Нормандии, довольствуясь моими обстоятельными письмами. - Значит, вы давно в Тулузе? - Достаточно, чтобы город и его назойливые обыватели успели слегка прискучить. - Чем же вы заполняете ваши дни и скрашиваете досуг? - Тем же, что и любой живущий - стремлюсь к обогащению материальному и душевному, хотя и не слишком усердствуя в намерениях. Иногда мечтаю осчастливить мир, но это вздорное желание быстро улетучивается. - А не будет ли дерзостью с моей стороны… - Месье Моран, я что-то не могу разобраться. Вы служите музе театра или подрабатываете осведомителем? Вам поручено от начальства вызнать все обо мне? Ступайте танцевать, не забивайте свою головку вещами, которые вас ничуть не касаются.

Маска скрыла смущение Франсуа, а вовремя метнувшийся навстречу тип вовлек «девицу» в пестрое кольцо отплясывающих развеселую аллеманду. Случайный партнер оказался весьма ловок в исполнении танцевальных фигур, что Франсуа, сам изрядный любитель танцев, мог оценить по достоинству. Как и предприимчивость случайного знакомого, бойкого и полупьяного мещанчика, на все лады расхваливавшего гибкость стана поддельной девицы, ее каштановые локоны и алые губки, настойчиво прихватывая Морана пониже талии. Как подобает веселой барышне на танцульках, Франсуа хихикал, жеманно напоминал о подобающем кавалеру поведении, но не слишком артачился. Зная, что д'Арнье непрестанно, неотвязно наблюдает за ним, пожирая холодным синим взглядом всякое движение вертлявой фигурки в серебряно-белом одеянии. То, как взлетают в кружении юбки Франсуа, как шустро переступают по истертым камням ступни в узких туфельках.

«Зачем он потащил меня на улицы, может, ему доставляет удовольствие глазеть, как меня лапают? Ой, Франсуа, вот окажешься ты благодаря его милости по уши в дерьме - так не жалуйся. Сперва пляски с танцами, а потом затащат в темную подворотню, задерут юбчонки и вставят под самый корешок. Хотя нет, господин Шарль слишком брезглив и хорошо воспитан, чтобы сношаться по грязным углам. Что, если ему просто пожелалось отправится с тобой на прогулку? Да нет, с чего бы это, сдался я ему…»

С последними аккордами аллеманды и финальными поклонами Франсуа не отпустили - незнакомец крепко ухватил приглянувшуюся красотку за острый локоть. Как на грех, д'Арнье куда-то запропастился. Как Моран не вертел головой по сторонам, сквозь прорези маски ему никак не удавалось разглядеть ставшую уже почти привычной высокую фигуру. Партнер по танцам настойчиво влачил Франсуа за собой, убеждая:

- Пойдем, дорогуша, тут рядом есть отличное местечко, тебе понравится!

- Но я не одна, - месье Моран решительно уперся каблучками туфель в булыжники.

- Да наплевать. Нынче праздник, переживет твой дружок ночку без тебя. Поверь моему слову, он уже наверняка подцепил другую. Почему бы тебе не повеселиться без него, милая? Я буду Жако, а тебя как звать, красавица?

Ответить Франсуа не успел - рядом возник Шарль д'Арнье, неуловимым взгляду движением высвободив руку актера из чужой хватки. Незадачливый претендент на внимание дамы раздосадовано выругался… вгляделся пристальнее и сник проколотым бычьим пузырем:

- Вот ведь дьявол… Прощения просим. Не подумайте чего, месье, мне чужого не надобно.

Отступая, разочарованный кавалер опасливо вытаращился на Франсуа и, поразив актера, сложил пальцы в обереге от дурного глаза и плюнул через плечо. После чего на удивление шустро ретировался, затерявшись среди гуляк.

- Вас, похоже, тут не только знают, но и побаиваются, - констатировал месье Моран. - Кого он испугался, меня или вас?

- Какая разница. Худая слава всегда опережает добрую, - равнодушно откликнулся д'Арнье. - Надеюсь, с вами не случилось ничего дурного за время моего отсутствия? Скоро начнется фейерверк, пойдемте, посмотрим.

Сойдя с шумящей улицы в узкие переулки, они поднялись вверх по зажатой между стенами домов лестнице, выйдя на высокую, пустующую террасу. В нарушении всех приличий Франсуа уселся на широкой балюстраде, свесив ноги и с восторгом озирая раскинувшийся внизу город - огромный, окутанный темнотой и усыпанный множеством разноцветных огоньков. Шарахнул первый залп, огни шипящих золотых, алых и зеленых ракет отразились в темных водах реки, стеклах домов и витражах церквей. Месье Шарль облокотился на ограждение рядом с актером, отблески фейерверка окрашивали его профиль то в золотистые, то в кроваво-алые тона. Невесть отчего Франсуа пришло на ум, что в таком освещении загадочный господин д'Арнье смахивает на Князя Тьмы, завлекающего в сети невинную душу. Видно, не зря простак-обыватель так его испугался.

Словно уловив течение мыслей актера, Шарль рассеянно поинтересовался:

- Скажите, Франсуа… сидя здесь, вы не мечтаете о дне, когда этот город падет к вашим ногам?

- Чудес не бывает, вопреки уверениям святой нашей Матери-Церкви, - хмыкнул актер. - Даже если мне невероятно повезет и я добьюсь успеха на сцене - театральная слава недолговечна. Мое имя продержится на слуху год или два, пока на подмостках не явится новая звезда, затмевая сияние прежней. Но да, не скрою, я мечтаю о том, чтобы в моей жизни был год славы. Или месяц. Или хотя бы день.

- Для легкомысленного служителя Мельпомены - на удивление здравая оценка своих сил, - без прежней иронии в голосе заметил д'Арнье. Франсуа покосился в его сторону, с удивлением отметив тень глубокой печали, омрачившую безупречно-великолепный лик. Это длилось всего мгновение - пока в небе над Тулузой не расцвел огненный букет, сверкающий и переливающийся всеми красками радуги.

«Он одинок, - внезапно догадался месье Моран. - Он знатен и богат, он пользуется известностью, но месье д'Арнье ужасно одинок. Рядом с ним никого нет - вернее, он никого не подпускает к себе, избегая стороннего вмешательства в свою жизнь. Это ледяная статуя… невесть почему заинтересовавшаяся моей скромной особой».

- Меня всегда отличало торгашеское здравомыслие. Наверное, когда я сбежал из дома и нанялся в балаган, оно налипло на подошвы моих туфель и теперь постоянно волочится следом, - отшутился Франсуа.

- Так ваши родители были торговцами?

- Да, и довольно успешными, - дернув плечом, признался молодой актер.

- Тогда почему вы оставили родной дом? - пожелал узнать д'Арнье.

Месье Моран помолчал, провожая взглядом опадающие звезды фейерверка, прежде чем ответить:

- Всякий день там походил на минувший, а минувший - на тот, что был и пять, и десять лет тому. Одни и те же разговоры, одни и те же сплетни вечерами в трактире… одни и те же покупательницы в галантерейной лавке, одни и те же лица вокруг - с рождения и до смерти. Уютное, удобное, теплое, изученное до последнего дюйма болото. Мне казалось, я скоро сойду с ума. Однажды утром осеннего дня я проснулся с мыслью - сейчас или никогда. Встал, собрал узел, запер за собой дверь и ушел. Я не жалею, - с вызовом в голосе добавил актер. - Ни единого дня из прожитой мной жизни я не сожалею о том, что сделал.

- Хотел бы я знать, искренне вы говорите, месье Моран… или читаете отрывок из очередной сыгранной вами пьесы, - Тулузу окутывала сгущающаяся ночная тьма, они были одни на террасе, месье д'Арнье обратился силуэтом, тенью у каменных перил. - В том и другом случае у вас неплохо выходит. Откровенность за откровенность - прощаясь, я солгал. Я не намеревался снова встречаться с вами, Франсуа. Одного раза, как правило, бывает более чем достаточно. Я получил свое, вы получили свое, пусть дальше жизнь идет своим чередом. Но… - Шарль грузно шевельнулся в темноте, - но я обнаружил, что ваше общество не только развлекло меня. Я скучал по вам, Франсуа. Раздобыл это дурацкий наряд, пребывая в уверенности, что вы наотрез откажетесь надевать его. Но вы не стали возмущаться, согласились исполнить мою прихоть. И весь вечер были так милы и обворожительны, что порой я забывал, кто вы на самом деле под этими шелковыми тряпками. У вас такой мелодичный смех… и такие забавные сережки. Хотите, я подарю вам другие, из настоящего золота и с настоящими бриллиантами?

- Не хочу, - наотрез отказался Моран. Он поежился, хотя летняя ночь была жаркой и душной, а складки нижней сорочки насквозь промокли от испарины под туго затянутым корсетом. В словах д'Арнье крылась тоска, звериная, глухая, пугающая осознанием того, что в руки Франсуа случайно угодило нечто, позволяющее распоряжаться этим человеком. Власть плоти и желания, привязь, более крепкая, чем если бы она была выкована из золота и стали. - Пожалуйста, не надо так говорить. Не стоит осыпать меня незаслуженными комплиментами, месье Шарль. Вы же… - он хотел сказать: «Вы же просто купили меня на одну ночь», но язык почему-то не поворачивался. - Не дразните меня без нужды, это жестоко. Зачем вы пришли, чего вы от меня хотите? Все было так просто, двести ливров, раздвинь ноги и улыбайся, а теперь вы, словно нарочно, пытаетесь все запутать и усложнить.

Франсуа сдернул маску, натянутый на основу из папье-маше серебряный бархат, обшитый кружевами, и, размахнувшись, швырнул ее вниз. Маска, кувыркаясь, исчезла среди ветвей росшего внизу платана.

- Вам было нужно мое тело, месье д'Арнье, вы сами не раз это повторили - и доказали на деле. Чего же вам теперь еще?

- Мне больше нравилось, когда вы называли меня Шарлем, - заметил д'Арнье, поправляя в прическе Франсуа съехавшую во время танцев набок серебряную лилию. - Вы обратили внимание, что возвели шаткое сооружение своих рассуждений исключительно на собственных представлениях о том, что мне нужно, а что - нет? Да, я не сентиментален, не слишком добр, не терпелив и не склонен играть словами. Мои недостатки можно перечислять хоть до утра. Но это отнюдь не означает, что ничто в мире не способно меня тронуть.

- Во мне не сыщется ничего, способного вас тронуть, - резко отозвался Франсуа, скрывая под дерзостью недоумение и растерянность. - Я ведь просто актер с большой дороги. Но не глухой и не слепой, и я могу догадаться, что вы предпочитаете в жизни. Брать и владеть. Вы скучаете, вам подвернулась под руку новая живая забава, и показалось любопытным вызнать: сумеете ли вы теперь получить от меня бесплатно то, за что вам поначалу пришлось расплачиваться.

- Может, вы недалеки от истины, - не стал отрицать д'Арнье. Франсуа уже имел возможность убедиться, как проворно может двигаться Шарль-Антуан, и сейчас он получил лишнее тому подтверждение. Д'Арнье с легкостью сдернул актера с парапета - прошелестели и заколыхались юбки - и притиснул к себе. Широкая ладонь легла на затылок поддельной девицы, запрокидывая Франсуа голову и заставляя смотреть в глаза, казавшиеся сейчас бездонно-черными.

- Вы сводите меня с ума, - спокойно, даже чуть отстраненно констатировал Шарль д'Арнье. - Будь я проклят, если понимаю - почему. Я не могу спокойно смотреть на вас, Франсуа - особенно сейчас, созерцая девицу, а осязая юношу. Все эти дни вы не выходили у меня из головы. Почему, что в вас есть такое, черт вас побери, месье Франсуа Моран! - он встряхнул актера, как играющая собака треплет тряпичную куклу, и тут же, словно пытаясь загладить невольную грубость, поцеловал его - нежно, легко касаясь губами и языком его рта, будто у лица Франсуа заполошно плескала крыльями ночная бабочка, а сам он был мерцающей в сумраке свечой, манящей к себе заблудшие души. - Вы вынуждаете меня быть смешным и нелепым, а я терпеть этого не могу. У вас вид дешевой шлюшки за два су, мне хочется незамысловато изнасиловать вас и позабыть навсегда - но я не в силах причинить вам хоть малейший вред и не могу изгнать вас из своих мыслей. Я должен понять, отчего так случилось. Я страстно желаю обладать вами - но, если вы скажете «нет», я… я отпущу вас.

- Нет, - выдохнул Франсуа, уверенный, что еще миг медвежьих объятий - и сперва захрустят, ломаясь, гнутые пластины корсета, а потом - его ребра.

- Нет, - повторил д'Арнье. - Почему? - он выкрикнул свой вопрос прямо в лицо актеру - но выполнил свое обещание, разжав руки. Франсуа шарахнулся назад, изрядно приложившись копчиком о выступ парапета. К счастью, юбки смягчили удар. - Я же видел - вам не было противно, вы были довольны, почему же теперь - нет? Неужели все, чего вы хотите - это деньги? Заплатить вам? Сколько?

Моран понимал, что стоящий перед ним человек разъярен и оскорблен. Чудо, что он и впрямь не накинулся на упрямца, силой беря желаемое. Франсуа хотелось бежать - осознавая, что путей к бегству нет, через пару шагов он запутается в юбках и позорно грохнется на мостовую. Актеру пришлось собрать все имеющееся в его душе мужество, чтобы отыскать и произнести слова в свою защиту:

- Я не хочу ваших денег, месье д'Арнье… Шарль. Также, как и вы, я пытаюсь уразуметь, с чем имею дело - с мимолетной прихотью скучающего аристократа… или с чем-то иным. Другим. Чему я еще не ведаю названия. Вы говорите, якобы я свожу вас с ума - но вы пугаете меня и удивляете. Между нами нет ровным счетом ничего общего, кроме одной-единственной ночи. Зачем я вам сдался?

- Хочу выяснить, цветут ли лилии в пыли, - Шарль д'Арнье обладал поразительной способностью быстро брать себя в руки. Теперь его голос звучал ровно и спокойно, и сам он ничуть не напоминал то обуреваемое гневом прекрасное чудовище, что ярилось и бушевало на террасе миг назад. - Вы умница, Франсуа, я вам уже говорил это? Благодарю, что привели меня в чувство - и простите за то, что невольно испугал вас. Я слишком привык подходить к людям с одинаковой меркой - зная, что в массе своей они не представляют из себя ничего особенного, легко покупаясь и продаваясь. Я оскорбил ваши чувства - чем я могу загладить свою вину? Отвезти вас обратно в гостиницу?..

Над башней взлетела запоздавшая одинокая ракета, взорвавшаяся розовыми огоньками. Запоздалый фиакр, остановленный Шарлем, покачивался и подпрыгивал на выбоинах, везя аристократа из Тулузы и притихшую барышню к площади Ангелов. Остановились в переулке, издалека еще доносился возбужденный гомон - горожане расходились по домам. Д'Арнье подал руку своей спутнице, помогая сойти с подножки экипажа, подвел ее к дверям нумеров, прикоснулся на прощание губами к запястью затянутой в кружевную перчатку ладони - изящной, но слишком крупной для девушки.

«Сможешь так запросто отпустить его? - хихикнуло искушение. - После всего, что он тебе наговорил? Чтоб я сдох, если это было самое что ни на есть подлинное признание в любви! Он втюрился в тебя по уши, ха! »

- Не уходите, - почти беззвучно выдохнул Франсуа. Матово-золотистый фонарь над дверями выдал недоверчиво-радостный блеск синих глаз, но Шарль не тронулся с места - пока приглашение на стало ясным и недвусмысленным. Пока Моран сам не потянул его за собой, по безлюдному коридору к выкрашенным белой краской и расписанным аляповатыми цветами створкам, в полутьму маленькой комнатки, насквозь прогретой летним солнцем. Щелкнул ключ, поворачиваясь в замке, отделяя их от мира - и д'Арнье наклонился, прижался пылающим лбом к виску Франсуа, вдыхая неповторимый, особенный аромат волос актера, маленького месье Морана, аромат, опиумным дурманом круживший голову. Все было вздором и выдумкой, но сейчас д'Арнье хотелось пойти на поводу у своих грез, поверить в сладкий обман.

- Вы... ты... что случилось? - Франсуа обомлел - несколько мгновений Шарль был с ним настолько нежен, как и женщинам не всегда удавалось. Словно Франсуа и в самом деле был фарфоровой драгоценной статуэткой, к которой даже прикоснуться толком нельзя. - Шарль, вы больше на меня не сердитесь?

Пусть он рискнул пригласить д'Арнье в свои комнаты, он по-прежнему побаивался этого человека и его потаенных страстей. Но Франсуа невыразимо нравилось ощущать обжигающее дыхание на своем плече и открытой шее - оно и в самом деле жгло кожу, как горячий ветер Аравийских пустынь.

- Ужасно сержусь, разве не заметно? - в голосе д'Арнье отзвуком дальней летней грозы послышался низкий, чувственный смешок, тяжелая и одновременно нежная рука обвила Франсуа за талию. - Возможно, я даже примерно накажу вас за те мучения, что мне пришлось испытать сегодня по вашей вине. За вашу ветреность и легкомыслие, с которым вы бросались в чужие руки, - он провел языком вдоль шеи молодого человека, не удержался от того, чтобы покачать сережку в полускрытом рассыпавшимися локонами ухе. - Как вы изящны, Франсуа. И как вам идет этот наряд… кстати, полночь уже пробило, маскарад завершился, пришла пора снимать маски… Разрешите мне побыть вашей горничной?

- Хороша горничная гренадерского обличья, - Франсуа поежился, поводя плечами и осознавая, что вскоре задохнется в натуго стянутом корсете. Актер послушно замер на месте, позволяя Шарлю извлекать себя из карнавального платья - как вылущивают из мякины семечко, как из кокона являет себя миру новорожденная бабочка со смятыми влажными крыльями. Руки, скользящие вдоль спины, по плечам, вниз по бокам и бедрам, ослабляя затянутые банты шелковых лент и путаницу шнурков, позволяя вздохнуть свободнее. Парусом взлетели и упали на пол нижние юбки, очертив вокруг них магический круг. Обнажив Франсуа и заставив его переступить через ворох тряпок навстречу себе, Шарль бережно погладил багровые вмятины, оставленные на смуглой коже жесткими закраинами корсета.

- Отчего вы не пожаловались на неудобство? - попрекнул он Морана. - Мы бы вернулись в гостиницу и избавили вас от этого орудия пытки.

- Ерунда, - беспечно отмахнулась жертва моды. Сочувствие д'Арнье было приятно, однако из врожденного духа противоречия Франсуа всеми силами старался не показать, что ничуть не тронут чужой заботой. - Маленькое упражнение на выносливость. Справляются ведь женщины, умудряясь по нескольку дней и ночей таскать на себе эту дань красоте, а тут - несколько жалких часов. По большей части я ничего не заметил - мне было так весело! - он поневоле насвистел несколько тактов танцевальной мелодии, мысленно вернувшись на празднующие улицы. В лихой и беспечный карнавал, в круговерть масок, в место, для которого он был рожден. Шарль подтолкнул его к постели, заставив сесть на край - и опустился перед ним на колени, расстегивая пряжки на туфельках. Доселе Франсуа сам разоблачался по его требованию, и эта незамысловатая процедура почему-то необыкновенно взволновала д'Арнье.

- Ой, ну не стоит, я и сам могу... - начал Франсуа, в замешательстве пытаясь отдернуть ногу и убеждаясь, что с равным успехом может вступить в единоборство с каменной статуей. Столь неожиданная перемена ролей изрядно его удивила. Доселе Шарль требовал от него исполнения той или иной своей прихоти, но нынешним вечером его самозваному наставнику возжелалось побыть в роли прислуги. Прежде никто и никогда не снимал с него обувку, а зрелище коленопреклоненного д’Арнье заставило Франсуа испуганно и восхищенно заморгать.

- Можно встать на колени перед богом и перед женщиной... но я-то ни то, ни другое, - осторожно съязвил он, дабы нарушить торжественность момента - и сообразительно протягивая другую, неразутую ногу.

- Женщин здесь нет, а Господь уже давно не призирает детей своих, - коротко бросил Шарль, принимаясь за подвязки и чулки, с бесподобной небрежностью лаская изящную голень в едва различимом золотистом пушке, вычерчивая пальцами замысловатые узоры, а то и каббалистические знаки. Франсуа откинулся назад, упав на спину и раскинув руки по постели - эдакая распутная пародия на распятие.

- Шарль, можно зажечь еще свечей?

Д'Арнье поднялся, прошел по комнате, передвигая подсвечники и чиркая спичками - огромная черная тень металась за ним, перескакивая со стен на зашторенное окно и обратно. Он зажег все свечи в двух больших жирандолях и пристроил их ближе к постели, удовлетворенно наблюдая, как волна теплого сияния накрывает разметавшегося на постели Франсуа. Обычно про подобные взгляды говорят «раздевает», но на месье Моране не было ни единой нитки, и взгляд д'Арнье, казалось, проникал под кожу.

Франсуа нравилось лежать вот так, расслабившись после танцев и споров, слушая шум собственной крови в ушах, ощущая гладкость согревающихся под ним простыней и созерцая сквозь полуопущенные ресницы за тем, как разоблачается Шарль. Актер чуть подвинулся, когда д'Арнье опустился рядом с ним - и уже почти привычно провел ладонью по гладко-бархатистой коже, горячей изнутри. Борясь с ощущением, что он гладит прирученного хищника, эдакого оборотня в человеческом облике, способного как безжалостно растерзать дерзкого, так и сонно мурлыкать под ласкающей рукой. Вот пальцы Франсуа дотронулись до выемки между ключицами Шарля, бережно отодвинув в сторону золотую цепочку и висящий на ней крест. Кожа д'Арнье казалась такой светлой по сравнению с его собственной, в ямке между выступами ключиц отчетливо и быстро пульсировала голубоватая жилка. Франсуа невесть почему страстно захотелось дотронуться до нее губами и кончиком языка. Вроде бы Шарль ни в чем ему не препятствовал - значит, он может сделать и это, не спрашивая разрешения? Всего-то и нужно - подтянуться на локтях и прильнуть, ощутив чуть солоноватый вкус чужого тела.

Губы д'Арнье шевельнулись в беззвучном одобрении, он едва удержался, чтобы не положить ладонь на склоненную

макушку Франсуа, но вовремя сообразил, что этот жест выглядит слишком властным, будто есть нужда утверждать свое главенство. Франсуа же шел к нему навстречу сам, без понуканий, Шарль не хотел спугнуть его, поэтому ограничился тем, что легонько коснулся губами его виска:

- Вы так прекрасны в своей слабости, Франсуа.

- Чем пользуются все, кому не лень, - ворчливо откликнулся актер, нехотя поднимая голову и встречаясь взглядом с Шарлем. Какие темные и при этом прозрачные глаза, дрожащие в них крохотные отражения зажженных свечей, и странное ощущение вседозволенности, распаленное и требовательное. Готовность следовать за д'Арнье туда, куда ему будет угодно, и почти никакого страха, никакой боязни...

«Будет очень остроумно - влюбиться в мужчину! Да-да, еще предложи ему вернуть то, что он тебе заплатил. Мол, теперь я позволяю вам спасть со мной не ради денег, а исключительно по доброте душевной».

Пристальный взгляд д'Арнье смутил Франсуа, он торопливо наклонил голову, разрывая невидимую цепь, снова и снова скользя губами по светлой коже, испещренной кое-где золотыми брызгами веснушек, такой на удивление нежной - и разительно отличающейся от женской.

- Бедный, бедный Франсуа... - с ласковой усмешкой проговорил Шарль, - всякий норовит его обидеть... а потом еще раз обидеть.

- Я не бедный, я временно богатый, - неразборчиво пробормотал Франсуа. - Не настолько, как мне хотелось бы, но я учусь довольствоваться малым, - целуя Шарля, он постепенно спускался все ниже и ниже, боязливо прикоснувшись кончиком языка к соску, твердому и похожему на согретый солнцем шершавый камешек. Женщинам такая ласка нравилась, но распространяется ли его опыт и на мужчин?

- Вскоре вам станет недоставать этой малости, - предрек д'Арнье. - Продолжайте, вы сегодня неплохо начали…

- Хорошие начинания, между прочим, нуждаются в стороннем одобрении и поддержке, - ханжески заявил Франсуа, в шутку укусив Шарля и замерев в ожидании кары. Сейчас он не испытывал ни испуга, ни смущения, только игривое любопытство. На него накатила эдакая разухабистая решительность - не все ли едино, быть с мужчиной или женщиной, главное, чтобы к тебе неплохо относились? Может, он и в самом деле распущенное и от природы растленное существо, но не догадывался об этом, пока Шарль не открыл ему глаза?

- Могу вам поаплодировать, - внес ценное предложение Шарль. От игривого укуса Франсуа под кожей разбежались мириады огненных искорок, предвещающих скорый пожар страсти, испепеляющей все на пути к ее утолению.

- Аплодисменты в постели несколько неуместны, - тоном искушенного знатока заявил Франсуа. Возмездия отчего-то не последовало, напротив - от его укуса Шарль на миг словно бы сжался, а затем расслабился с довольным вздохом. Только теперь Франсуа действительно начал ощущать Шарля д’Арнье как живого человека - ритм его дыхания, стук сердца, забавные мелочи вроде еле различимого урчания в животе, от которого никак не избавишься, вкус кожи, потихоньку становящейся влажной и разгоряченной, напряжение и игру мускулов. - Поцелуи в качестве вознаграждения вполне приемлемы.

Ему нестерпимо хотелось, чтобы Шарль опять провел ладонью по его спине, от затылка и линии волос до выступа копчика и ягодиц, чуть надавливая пальцами - в точности как покупатель, проверяющий в лавке качество бархатного отреза.

Шарль поймал его двумя пальцами за подбородок, приподнимая его лицо к своему, томительно-медленно целуя его в губы. Франсуа прогнулся в спинке, как кот, требующий, чтобы его немедленно погладили, и Шарль охотно выполнил немую просьбу, прошелся по ложбинке позвоночника, будто проверяя дорожку, ведущую ко входу в святая святых, и вернулся - рано, еще не время. Поцелуи и прикосновения заставляли Франсуа дрожать, трепетать, словно последний листок на осеннем ветру. Голова становилась пустой, легкой и звонкой, где-то под сердцем, под ребрами, напротив, зародился горячий, свинцово-тяжелый комок, тянувший к земле. Франсуа разрывало напополам, устремляя одновременно к небу и земле, бросая из жара в леденящий холод. Он цеплялся за остатки своей решимости, своего намерения пройти всю дорогу до конца, не испугаться, довериться опыту Шарля и положиться на него. Широкие ладони скользили по спине актера, приручая, приучая к новой степени близости, поглаживали лопатки, будто д'Арнье ожидал, что из них вот-вот проклюнутся крылья и бело-перистым шатром укроют двух грешников от мира. Он избегал касаться Франсуа более интимно, обретя новое, доселе незнакомое удовольствие в этих незамысловатых предварительных ласках.

- В прошлый раз все было... совсем по-иному, - осторожно заметил Франсуа в краткой паузе между поцелуями, облизнув внезапно ставшие шершавыми и сухими губы. Ему было слегка не по себе. Сомнений в намерениях Шарля у него не возникало, и в то же время ему хотелось определенности, а не мучительного пребывания на грани между дозволенным и запрещенным. Ему нравилось нежиться в чужих объятиях, выскальзывая из рук Шарля и возвращаясь обратно - и мечталось, чтобы они сделались более сильными и настойчивыми, как в прошлый раз, лишая даже мыслей о возможном сопротивлении.

- Неужто вы всегда одинаково играете одну и ту же пьесу? - Шарль легонько толкнул Франсуа, опрокидывая его на спину, прижимая к перине тонкие запястья и нежно покусывая напрягшуюся шею. Д’Арнье не мог долго терпеть чужие ласки, какими сладостными бы они не были, предпочитая ведущую роль. - Мне казалось, в нюансах и заключается все искусство...

- За слишком сильное разнообразие и отклонение от заданных рамок порой можно и того... схлопотать длительное нравоучение с наглядным своеручным обучением, - чуть осипшим голосом сообщил Франсуа, стараясь лежать спокойно и уговаривая себя: «Все в порядке, все хорошо, все непременно будет хорошо... » Он понимал, что Шарль физически намного сильнее него, но когда ему в очередной раз напоминали об этом обстоятельстве, Франсуа невольно пугался. - Театр и любовь - они изрядно схожи в своей игре, своих масках и фальшивых драгоценностях, но в чем-то и различны.

Шарль, между тем, поочередно положил его ладони на выгнутую спинку кровати и чуть прижал к прохладному металлу, как бы запрещая Франсуа самовольно сдвигать руки с указанного им места.

- На сцене или у алтаря - возможно, но в постели подобные ограничения не действуют, - проговорил он, осыпая поцелуями грудь любовника. - Что меня чрезвычайно радует...

Д'Арнье было тесно и неудобно на узкой гостиничной постели, и он выглядел чрезвычайно комично, скорчившись в ее изножье. Но Франсуа даже улыбнуться не успел, потому что в следующий момент его мужская плоть оказалась во рту Шарля. Актер сумел удержаться от панического взвизга, впившись зубами в нижнюю губу так, что во рту стало солоно. У него не было причин пугаться, ведь ему не причиняли боли, а вовсе наоборот - просто все случилось так неожиданно. Он дернулся в сторону, но безмолвный запрет удерживал сильнее настоящей привязи. Оставалось только зажмуриться до расплывающихся под сомкнутыми веками багряных кругов и ждать. До его слуха доносился аппетитно причмокивающий звук. Франсуа попытался заставить себя вернуться к прежнему состоянию расслабленности, ощущению, схожему с тем, что испытываешь, нежась в теплой ароматной воде или плывя по прогретой солнцем заводи. Ну какая разница, рукой его ласкают или губами? Просто... просто непривычно до чертиков, только и всего. И грызет подлая мыслишка касательно того, что рано или поздно Шарль д'Арнье пожелает, чтобы дружок развлек его подобной забавой - ведь Франсуа только что наглядно показали: ничего страшного или сложного в этом нет.

Он лежал, жмурясь, сглатывая сухим горлом и слыша собственное частое дыхание, ощущая, как щекочет кожу упавшая на бедро длинная прядь волос Шарля. Не в силах наслаждаться моментом - от растерянности, накатившего стыда и раздражения на самого себя.

В какой-то момент Шарль сообразил, что поспешил: Франсуа еще не готов к подобным играм и они вызывают у него скорее панику, чем восторг. Д'Арнье отстранился, критически разглядывая распятого на постели юнца. Зажмуренные глаза, страдальчески сдвинутые брови, закушенные губы говорили куда лучше любых слов.

- Это на самом деле так ужасно, как выглядит? - полюбопытствовал д'Арнье, успокаивающе поглаживая бедро любовника.

- Это не ужасно, ужасен я, - Франсуа осторожно приоткрыл один глаз, потом второй, с досадой ощущая поплывшее по скулам тепло запоздалого смущения. - Простите. В очередной раз. Все хорошо, только... - он заерзал на постели и в отчаянье выпалил: - Только у меня ни черта всякий раз не выходит! Я знаю... вернее, я верю, что вы не сделаете со мной ничего, что бы мне не понравилось, я сам делал такое для женщин... но я всякий раз пугаюсь, когда вы что-то делаете для меня, и это противно! - он шмыгнул носом, отвел взгляд, буркнув: - На кой ляд вы вообще со мной возитесь, а?..

- Хороший вопрос, - Шарль сделал вид, что задумался, не прекращая поглаживать шелковистую кожу Франсуа вокруг да около члена, почти не отреагировавшего на его ласку. - Возможно, потому, что мне это доставляет удовольствие? А вам, похоже, нравится воображать меня насильником, который забросит вам коленки на уши, сложит вдвое и заставит истекать кровью и чужим семенем. Говорю вам в тысячный раз - мне не по душе подобные забавы. Напротив, мне чертовски любопытно видеть вас с пылающим от вожделения взглядом. Дайте сюда руку, - Шарль протянул ему ладонь.

- Неправда, - обиженно проворчал Франсуа, не желая признаваться в том, что подобные мыслишки неоднократно посещали его голову, а роль насильника, по его мнению, подходила Шарлю-Антуану д'Арнье почти что идеально. - Ничего такого я не думаю и не воображаю, напраслину возводить изволите…

Руку он все-таки протянул, нерешительно оторвав ее от изогнутого кроватного изголовья. Безнадежно честя себя за внезапные перепады настроения от решительности к панике. Шарль улегся бок о бок с ним, целуя пальцы Франсуа, щекоча языком между ними, легонько прикусывая костяшки.

- Рад, что ваше мнение обо мне меняется к лучшему, - проговорил он, опуская руку Морана к его же достоинству и переплетая их пальцы на столбике плоти.

- Надо же, а поначалу вы так старательно демонстрировали, насколько вам неважно мое мнение о вашей великолепной персоне... - и, не удержав язык за зубами, Франсуа съязвил: - Так ведут себя лишь две категории людей: самонадеянные невежды… и безнадежно влюбленные.

Сейчас, когда Шарль твердо и ласково держал его за руку, актеру стало куда спокойнее. Он мог спрятаться от самого себя, повернувшись и прижавшись лицом к твердому плечу д'Арнье. Уступая его желаниям и следуя собственным - наглядно, без мешающих слов, показывая, какая именно ласка была бы ему приятна. Дав наконец выход подспудно таившемуся возбуждению - волне теплых искорок в крови, ноюще-тянущей истоме и охотно откликнувшийся плоти, отвердевшей под гладящими пальцами.

Шпильку д'Арнье предпочел пропустить мимо ушей - может, потому что в ней, помимо ехидства, таилось некое зерно истины. Маленький месье Моран мог болтать что угодно, пока его тело отвечало на прикосновения Шарля именно так, как тот рассчитывал. Месье Моран мог прятаться от самого себя на чужом плече - это было совершенно безнадежно, но чертовски приятно, и Шарль, продолжая ласкать его рукой, принялся легонько щекотать языком его ухо.

- Золотая цепь на незримом мужском ошейнике обычно начинается с парочки премилых золотых колечек. В вашем случае она рискует начаться с сережки, - не унимался Франсуа, на которого теперь накатил стих легкого злоязычия - оно помогало придти в себя и расслабиться. Он хихикнул, мотая головой, пытаясь спасти свои ушки от ставшего слишком проворным и настойчивым языка Шарля. - Подарить вам ее на память?

- Я собираю коллекцию приятных воспоминаний, а не хлама, - д'Арнье чувствительно потянул болтуна за мочку. - А вы, дражайший месье Моран, стали не в меру самоуверенны и нахальны.

От их совместных усилий член Франсуа воспрял в полный рост, а Шарль и не думал прекращать сладкую пытку. Юнец вертелся на постели, невольно начиная откровенно ерзать в такт движениям их соединенных пальцев, резко подаваясь навстречу, ноя:

- Кому хлам, а кому что было по средствам, то и купил, ай, ну не надо так, перестаньте… - Франсуа попытался отодвинуть ласкающую руку, немедля получив щелчка по костяшкам пальцев. Намек был ясен без слов, хныканье и жалобы пропали втуне: «Не ты здесь распоряжаешься. Отпущу, когда сочту нужным».

- Вот куда еще можно было бы привесить золотое колечко, - заметил наконец д'Арнье, любуясь на дело рук своих, - очень необычно и весьма оригинально, хотя, наверное, чертовски болезненно.

Живое воображение Франсуа немедля нарисовало покачивающееся на кончике торчащего члена кольцо, играющее веселыми искорками. Он нервно расхохотался, прикрывая рот ладонью:

- В вашей голове, Шарль, бродят крайне причудливые идеи! Безусловно, подобное украшение произведет сногсшибательное впечатление на дам, но с ним же невозможно... э-э... в общем, она же обрекает носителя на добровольное самоотречение от любых радостей жизни. Даже гулящая девица не согласится, чтобы в ее скважину вставили ключ с кольцом. А вдруг оно оторвется в самый ответственный миг? Траур на всю оставшуюся жизнь!

- Можно рассматривать это, как золотой запас на черный день, - предложил Шарль, кончиком пальца качнув налитую плоть, словно язычок колокольчика. - Надежно припрятанный, ибо вряд ли кому придет в голову искать золото в колодце меж ножек грешного создания. Но так и быть, сохраним вас в неприкосновенности для шлюх всех возрастов, мастей и расценок.

- Правильно, правильно, - с готовностью поддакнул Франсуа. Ему было как-то слегка не по себе, очертания предметов мебели в комнате расплывались перед глазами, пламя свечей казалось бушующим костром. - Не надо цеплять на меня всякие колокольчики, они же станут звенеть и цепляться за выступающие части...

Актер не понимал толком, что говорит и что делает. Д'Арнье добился своего, испуг сменился возбуждением - не насытившимся и не вырвавшимся на свободу, а потому схожим с мечущимся зверем в клетке, где клеткой было само тело Франсуа Морана. Он никак не мог отыскать того положения, в котором ему было бы удобно, ему хотелось, чтобы Шарль приласкал его еще немножко - но по уже полученному опыту Франсуа знал, чем для него заканчивается подобная игра: горячим и опустошающим всплеском.

- Знаете, чего мне хочется, Франсуа? - вкрадчиво прозвучал над его головой голос д'Арнье, это сдержанное урчание льва. - Выпить ваше семя, как марочное вино столетней выдержки, смакуя каждую каплю.

- Хорошо, - согласие слетело с губ Франсуа без малейшего вмешательства разума. - Я... я больше не могу возражать... и сопротивляться тоже не могу, вы победили, ну так пользуйтесь, пейте, если вам так того хочется, - он смотрел на Шарля точно через пластину мутного стекла, видя очертания фигуры в расплывающемся золотом ореоле, и ошалело пробормотав: - Я ведь принадлежу вам, правда? - Франсуа поерзал спиной по сбившимся простыням, разводя колени в стороны, открывая доступ к себе - и не жмурясь, хотя зажженные и плывшие над головой свечи слепили его.

«Я принадлежу вам» - если в Господнем мире под высокими небесами и существовали слова, способные обезоружить Шарля-Антуана д'Арнье, то Франсуа Моран невесть каким чутьем безошибочно угадал их. Просто и искренне признав превосходство тулузского аристократа над собой, он одержал победу. Планы, которые строил относительно него д'Арнье, были позабыты и развеялись прахом.

- Мой, - подтвердил д'Арнье, целуя Франсуа в приоткрытые губы, прежде чем приступить к осуществлению своего каприза. - Только мой.

Он наклонился над Франсуа, будто тот был святыней, а он - паломником, и почти благоговейно провел языком по его плоти. Возникший из небытия юный актер стал для Шарля д'Арнье олицетворением Юга, цветущего, лукавого, прекрасного и порочного, добровольно распахнувшего ворота не для завоевателя, но для гостя. В кои веки д'Арнье мог не утомлять свой острый разум подозрениями и грядущими замыслами, рухнув в сверкающую пустоту, где билось чужое сердце, а на губах эхом отдавалась пульсация жилок в мужестве Франсуа.

«На самом деле я принадлежу только себе и больше никому. Но вам, господин д'Арнье, хочется быть обманутым, а мое ремесло - обманывать. Значит, мы оба остаемся довольны…» - Франсуа казалось, он сломя голову преследует кого-то или стремится первым добраться до заветной цели - несется, не смотря под ноги, задыхаясь, давясь скользким, бьющимся комком сердца, застрявшем в горле. Порой он отчетливо видел происходящее со стороны: себя, дугой изгибающегося над постелью, склонившегося над ним Шарля, тусклую ржавчину его волос, намертво впившиеся в бедро пальцы, оставляющие по себе темные отметины. Жар, несущийся по венам, испепеляющий изнутри, требовательная, влажная узость рта Шарля.

«Я словно сосуд, он пьет из меня, пока не оставит ни капельки, даже на самом дне... »

Франсуа не удержался, оторвав руку от медного изгиба изголовья и прижав ее ко рту. Не кусаясь, но накрепко втиснув костяшки в губы, перекрывая дорогу иступленным воплям - ему хотелось кричать, ему до ужаса хотелось кричать, пока он не сорвет голос. Шарль, как и обещал, испил его, как выдержанное вино или волшебное зелье, теряя голову от ощущения власти над этим драгоценным источником, злоязычным и отзывчивым, как струна, месье Мораном. Сглотнув последние вязкие капли, д'Арнье тяжело уронил голову ему на бедро, будто захмелев от вкуса его семени.

Опустошение и облегчение выплеснулись не только семенем, но и слезами. Украдкой Франсуа вытер тыльной стороной ладони намокшие ресницы, не желая ни двигаться с места, ни говорить, ни шевелиться. Только лежать вот так, ощущая теплую тяжесть прижавшегося к нему Шарля и осторожно поглаживая его рассыпавшиеся волосы, густые и мягкие, как звериная шерсть.

- Лев и лилия, - образ вспыхнул в голове, непрошенный и незваный, как большинство его удачных находок. Франсуа Моран знал, что теперь не избавится от двух этих намертво связанных слов, пока не найдет им достойного обрамления и оформления, не заключит в золотую витую рамку своих фантазий и ритмичных строчек. - Это мы. Лилия и лев.

Шарль выразил свое восхищение богатством воображения Франсуа, потеревшись щекой о его бедро и неразборчиво проурчав нечто благосклонное. Он и в самом деле походил на пресыщенного хищника, тяжкой лапой придавившего к земле добычу - сам больше не хочу, но не позволю посягнуть никому другому.

- Я словоблуд, да-а? - жалостливо поинтересовался Франсуа, пропуская между пальцами намокшие от испарины локоны Шарля. - Ничего не могу с собой поделать, это... - он пожевал губами, подбирая нужные слова, - это сильнее меня и никогда не интересуется, в уместный момент или нет оно вознамерилось посетить в мою голову. Я знаю, у меня пока не слишком хорошо получается... но рано или поздно получится, потому что я их иногда слышу - голоса внутри меня, и то, о чем они болтают, и когда поют... - он смущенно фыркнул, приглашая д'Арнье посмеяться над своей болтовней и понимая, что тому вряд ли интересно, что творится в голове у его юного любовника. Франсуа с рождения нравилось играть словами и мечталось оставить на память о себе нечто бОльшее, чем смутные воспоминания знакомых и надгробная плита с именем.

С глубоким вздохом, больше напоминающим сытый рык потягивающегося зверя, Шарль передвинулся повыше, обнял Франсуа так, чтобы его влажная от слез щека прижалась к поблескивающему испариной плечу д'Арнье.

- Я понимаю, - заверил он. - И то, что я говорил о ваших стихах на Фестивале, было правдой, от первого до последнего слова. Вы талантливы, месье Моран… Франсуа. Беспечны, милы, беззаботны, красивы - и возмутительно талантливы. Плоть от плоти этого края и его бьющей чрез край жизни. В былые времена вы точно стали бы странствующим трувором, обольстителем прекрасных дам и лучшим голосом Прованса.

- И очередной обманутый муж вздернул бы меня на воротах своего замка - в назидание неверной женушке и ее излишне восторженным подружкам, - рассмеялся Франсуа. Он свернулся под горячим боком Шарля, положив ладонь ему на грудь и пальцами ощущая сильные толчки сердца. - А ваше законное место было бы во главе отряда крестоносцев, носящихся по барханам, налево и направо рубя головы сарацинам во имя освобождения Иерусалима.

- Мне уже не раз говорили об этом, - с серьезным видом кивнул д'Арнье. - Иногда ночами я и впрямь начинаю верить, что родился не в том месте и не в том времени… но приходит утро и все расставляет на свои места. Не нам дано выбирать времена, в которые мы являемся на свет и дни, в которые мы умрем, - Шарль притянул Франсуа ближе, обнял руками и ногами, прижимаясь напряженным членом к его бедру. - Я все еще пугаю вас, месье Моран?

- Вы меня интригуете, - отшутился актер, слабо охнув - все-таки Шарль стиснул его слишком сильно. Извернувшись, Франсуа накрыл своими ладонями руки д'Арнье, словно замкнув вокруг него и себя незримую стену. Можно было не задаваться вопросом, желает ли д'Арнье продолжения игрищ - его тело говорило само за себя. Поколебавшись, Франсуа осторожно передвинулся: теперь чужое достоинство оказалось крепко притиснутым к распадку между его ягодицами, пугая и возбуждая своей близостью. Шарль шумно выдохнул над ухом: он не был святым, чтобы устоять перед столь откровенным искушением, и осторожно толкнулся внутрь.

- Ой, - еле слышно выдохнул Франсуа. - Ой.

«Сам вилял задницей и прижимался, теперь терпи. Ты ведь убедился - это не смертельно и не так уж болезненно, если только сам не сопротивляешься изо всех сил. Есть ли смысл корчить из себя нетронутую девственницу - после всего, что с тобой вытворяли? »

Он уткнулся лицом в раскрытую ладонь Шарля - так было легче. Расслабился, не подаваясь навстречу, но и не отдаляясь, просто ожидая и чувствуя, как чужая возбужденная плоть неспешно преодолевает сопротивление его собственной. Переждать, позволить Шарлю владеть им, думать о чем-нибудь отвлеченном...

- Сейчас будет хорошо, - хрипло пообещал Шарль, - еще немножко, сейчас...

Он целовал взъерошенный затылок, гладил плечи Франсуа, медленно, пядь за пядью, продвигаясь внутрь, пока не сообразил, что эта осторожность только причиняет партнеру дополнительное неудобство, и резким движением вбил себя до конца, притиснувшись теснее некуда. Будто они с месье Мораном были недостающими деталями головоломки, и вот их с усилием соединили, сложили вместе, паз в шип и зазор в зазор, и полюбовались на получившуюся фигуру - а что, недурно вышло…

Можно было не сомневаться - сейчас Шарль пребывал внутри него, целиком и полностью, все его немалое достоинство, разгоряченное и распиравшее Франсуа изнутри. Невольно хотелось напрячься, вытолкнув из себя мешающий посторонний предмет - и сжаться, удерживая его в себе, лаская собой, свыкаясь с его присутствием и правом Шарля д'Арнье поступать с дружком так, как ему заблагорассудится.

«Распутная вы все-таки тварь, мсье Моран, и с рождения испорченная... »

Признав сей печальный факт, Франсуа вспомнил, что человеку время от времени надо дышать, а он невольно затаил дыхание, пережидая финальный рывок-погружение Шарля. Верхняя губа невольно задралась, дрожа, как у рычащей собаки, он с невольным всхлипом втянул в себя воздух - ощутив себя нанизанным на чужое орудие, беспомощным и бессильным. Шарль обнимал его, не торопил, позволяя свыкнуться с положением и этой странной любовью, и спустя какое-то время Франсуа боязливо пошевелился, убеждаясь, что с ним все в относительном порядке.

- Вы настоящее сокровище, - д'Арнье до крайности умилили робкие попытки Франсуа ласкать его собой, отвечая, пытаясь быть не только красивым, но вопиюще неподвижным телом с узкой дырочкой.

- Угу, то еще сомнительное сокровище... - с трудом выговорил Франсуа, хватая воздух пересохшим ртом. - Гх... геральдический поросенок в лилиях... Ой, как больнооо...

Противореча сам себе и собственным жалобам, он продолжал двигаться вперед и назад, то прижимаясь спиной и задиком к напряженному мускулистому животу Шарля, то чуть отодвигаясь. Стискивая находящийся внутри него внушительный предмет, и уразумев, что нужно выгнуться - тогда Шарль сможет проникнуть в него чуть глубже и под иным углом, дотронувшись собой до маленькой тайны внутри, где неудобства превратятся в удовольствие. Изогнувшись, Франсуа забросил руку назад, впился пальцами в бедро Шарля, ощутив, как упруго перекатываются мышцы, получив точку опоры и возможность двигаться с бОльшим размахом.

- Свиненок верещал, кололся и продолжал жевать чертополох, - постным голосом прокомментировал д'Арнье, хотя его действия прямо противоречили ханжескому тону. Франсуа совершенно правильно понял, как надо лечь, чтобы им обоим было удобнее, требовательно ухватился за него, будто приглашая любовника немедленно оценить его находчивость и усердно заработал бедрами - пусть не совсем в лад, но зато с неподдельным энтузиазмом.

- Он вкууусный, - буркнул Франсуа, постепенно все больше и больше входя во вкус порочной забавы, ерзая, вертя задиком и бедрами. - Вовсе я не свиненок, это вы во всем виноваты, учите молодежь всяким пакостям... Ааай! - недовольное бухтение неожиданно прервалось довольно громким и самозабвенным вскриком, за которым последовала короткая судорога, заставившая Франсуа выгнуться дугой - заехав Шарлю макушкой в подбородок. Чувствительность удара не смягчила даже роскошная растрепанная гривка месье Морана. - Ай, еще! - требование подкреплялось сильным толчком и сжавшимися мускулами, настойчиво и резко стиснувшими достоинство д'Арнье.

Просьба заслуживала того, чтобы все внимание Шарля сосредоточилось только на юнце - неистово вилявшем задиком и жалобно-востроженно умолявшим подарить ему удовольствие. Он охотно дал еще, врываясь в податливое тело, как приливная волна - в расселину между скалами.

Как Франсуа не пытался сдерживаться, вопли рвались наружу - бесстыдные и бессмысленные, извещавшие весь мир о том, насколько ему хорошо. Так хорошо, болезненно, жарко и до головокружения приятно ощущать себя глиной в чьих-то руках, предметом страсти, которую не скроешь и не сыграешь по заказу, которая сама подтверждает и укрепляет себя. Всяким движением, вскриком, стуком обезумевшего сердца и прокатывающей по телу горячей волной, тонким звоном пульсирующей в ушах крови и вспышками под зажмуренными веками. Шарль яростно и сладко вламывался в него, Франсуа потерял равновесие, перекатившись на живот, ткнувшись горящей от возбуждения и стыда физиономией в подушку, целиком отдавшись чужим рукам и чужому желанию. Кажется, Шарль обхватил его за талию и поставил на колени - Франсуа было все едино, ему хотелось, чтобы искрящееся безумие продолжалось и продолжалось, он упрашивал д'Арнье не останавливаться - а может, это ему только казалось.

Шарль до синяков стискивал любовника, не только рывками вколачивая себя в него, но и подавая его навстречу каждому своему толчку, пронзая Франсуа до самых укромных уголков нежного тела. Д'Арнье взрыкивал истинным хищником, вминая Франсуа в перину, прижимаясь к нему всем телом и вздергивая его бедра, чтобы открыть себе проход еще и еще на пядь, пока не взорвался праздничным фейерверком, отмечавшим их новые отношения.

В какой-то миг неистово-нежной схватки Шарль с такой силой навалился на него, что Франсуа только жалобно всхлипнул, ощутив, как утекает из легких воздух - и почти сразу же задергался в невольных судорогах опустошения, чувствуя, как под ним расплывается на простынях влажно-теплое пятно. Он ощущал горячие, обжигающие кожу капельки семени Шарля, стекающие по его ногам - семени, которое могло бы дать жизнь наследникам рода д'Арнье, но было растрачено впустую, ради мимолетного удовольствия. Франсуа глубоко и обессилено вздохнул, сожалея о том, что все закончилось - слишком быстро, слишком рано, ему хотелось продержаться еще немножко.

Шарль пару минут приходил в себя, потом сообразил, что лежит на Франсуа всей тушей и торопливо сдвинулся в сторону, тяжело дыша и заставляя себя вернуться к реальности, где сердце не колотится с такой бешеной скоростью, а перед глазами не мельтешат багровые огоньки.

- Свиненочек, - нежно пробормотал он, кончиками пальцев ловя стекающие по ногам Франсуа струйки собственного семени, - серебряная лилия...

- Занял бы первое место, был бы Розой. Вы бы тогда всласть изощрялись над тем, отрастил ли я достаточно острые колючки, - с трудом ворочая языком, откликнулся Франсуа. - А лилия... ну что теперь поделаешь, буду Лилией. На слух куда приятнее и милее, чем обыденное «мсье Моран». Я воображала, да? - он пошарил вокруг, пока не наткнулся на руку Шарля и не стиснул его пальцы, влажные и горячие. - Спасибо. Мне... мне еще никогда не было так хорошо - хорошо и странно.

- Я рад, - просто ответил Шарль. У него не было ни сил, не желания искать достаточно остроумный ответ, тем более, что искренность Франсуа требовала такой же откровенности в ответ, а не очередной легковесной шуточки, на которые оба были мастерами. Он поцеловал все еще дрожащую от напряжения ладонь любовника, потерся об нее щекой. Франсуа подвинулся, ибо лежать в липкой лужице собственного творения было выше его сил, воистину почти кошачья чистоплотность брала свое. Приподнявшись, обнял Шарля за шею, прижимаясь, шумно вдыхая его запах, терпкий и горячий - и д'Арнье почти привычным жестом обхватил его в ответ, прижимая к себе, как любимую игрушку.

- Удивительное дело, - отсутствующим голосом проговорил Франсуа, обращаясь даже не к Шарлю, а к его расплывчатому отражению в зеркале. - Я всегда полагал, случись со мной нечто подобное, я до конца дней своих не смогу смотреть людям в глаза, мучаясь несмываемым позором. Но я совсем не чувствую себя испачканным или совращенным. Хотя суть наших деяний оставалась прежней - не больно это достойное занятие для мужчины, тащить в постель свое же подобие.

- Вы внезапно вздумали исповедоваться или репетируете монолог несчастной жертвы коварного соблазна? - приподнял бровь Шарль. - Да, я содомит. Прекрасно знаю, как это грешно, грязно и совершенно противоестественно. Но я таков, каков есть. И не намерен извиняться за это даже перед Господом Богом, который создал меня таким, что даже самая прекрасная женщина не вызывает во мне ничего, кроме ленивого любопытства. Или вам интересно, как я пришел к подобному выводу? Так сказать, кто стоял у истоков моей порочной склонности?

- Я вовсе не осуждаю вас, Шарль, - примиряюще вскинул руку Франсуа. - Да, мне любопытно узнать, как люди приходят к подобному. Рождаются с неким изъяном в душе... или становятся из-за потрясений и переживаний? Мне нужно знать, чего теперь стоит опасаться и как жить после того, как я узнал о себе такое, о чем прежде и не догадывался, - он озадаченно склонил голову набок, словно прислушиваясь к себе и общаясь со своим внутренним голосом. - Расскажите мне, что произошло с вами. Как вы осознали то, чем являетесь?

- Думаю, вы и впредь будете спать с мужчинами, - тихонько хмыкнул Шарль, - потому что вам бесподобно удается... принадлежать. Не становиться безгласной тенью, но вызывать ненасытное желание обладать вами, обрести ценный трофей и запереть его в золотой клетке. Вы будете ускользать, как песок меж пальцев, но игра «уйди - останься» в вашем исполнении доставит удовольствие и вам, и подлинному ценителю.

Франсуа скосился на него с удивлением и опаской, поэтому Шарль не стал и дальше пророчить будущее маленькому месье Морану, а перешел к рассказу о своем прошлом.

- Разумеется, в юных годах я представления не имел, что сделаюсь мужеложцем. Но, как говорится, человек предполагает… В ту пору - а было мне около четырнадцати лет - я обучался в колледже. Вы счастливец, Франсуа, вы не представляете, что это такое: запереть в четырех стенах две сотни подростков и дюжину взрослых мужчин, не предоставив им иного занятия, кроме зубрежки и молитв.

- Верно, не представляю. Но догадываюсь, - Франсуа поджал ноги, обхватив их руками и положив подбородок на колено. Он еще не решил, как отнестись к услышанному «пророчеству» - но вкупе с тем, что он узнал о себе и тем, о чем смутно догадывался раньше, картина получалась несколько настораживающая. Принадлежит и является трофеем обычно женщина, а какая из него трепетная девица - он любит выпить, и подраться под настроение, и отмочить какую-нибудь каверзу... Но Шарль так произносил слова «обладать вами», что Франсуа невольно начинал гордиться собой - хотя и понимал, что особой его заслуги в этом нет, скорее, это вина смазливой мордашки и молодости. - Монастыри, колледжи, работные дома, тюрьмы, в общем, любые места, где нет и не предвидится ни единой женщины - это жутковато. Не хотел бы я оказаться в подобном заведении, быстренько бы начал искать способ удрать... Но вам, как я понимаю, побег совершенно не светил. Что же случилось дальше, вы приглянулись кому-то из почтенных наставников, да-а?

- Не так сразу, - д'Арнье пристроил поудобнее подушку за широкими плечами. - Я был скверным учеником - точнее, учился я хорошо, но никак не был «подобен трупу в руках воспитателя». Пререкался, обижал слабых, насмехался над тупыми, но чванливыми... за что был порот практически каждую субботу. Заходишь к дежурному наставнику, сам подаешь розги, сам раздеваешься и ложишься, а по завершении благодаришь за вразумление. Благодарить-то я благодарил, но ни добрее, ни скромнее от этого не становился. Единственное, чему меня это научило - не попадаться. Я стал аккуратнее и делал пакости исподтишка. Так вот, к тому времени, когда мне стукнуло четырнадцать, я почти достиг совершенства в умении заметать следы, и почти забыл, каково оно - быть наказанным. Не буду пересказывать суть проделки, но на сей раз я попался - с попустительства одноклассников, которым изрядно надоело наблюдать, как я выхожу сухим из воды, - Шарль замолчал, припоминая неприятные подробности.

- С таким характером и такими манерами вы точно не пользовались любовью однокашников, так что неудивительно, что они поспособствовали вашему падению, - понимающе кивнул Франсуа. - Ваша иллюзорная броня неуязвимости разбилась вдребезги, вам предстояло ответить за все. Заодно на провинившегося шкодника навешали бы чужие грешки - должен же кто-то за них ответить. Вас с нетерпением ожидала словесная выволочка от господ преподавателей и целое ведро свежевымоченных розог?

- Воистину так, - кивнул д'Арнье. - Хуже всего было, что я чувствовал себя таким униженным, как никогда раньше. Пороть меня должен был один из старейших преподавателей. Прежде мне не случалось попадаться ему под руку, но лупил он так, что мальчики потом отлеживались в лазарете. Что же, я по обычаю заголился, улегся и стал с ужасом ждать своей порции розог. Когда же он стал хлестать скамью, я подумал, что старикан спятил, но он хорошо знал, что делает... Отсчитав по деревяшке все, что мне было положено, он, как вы догадываетесь, наклонил меня над этой самой скамьей и сделал, что хотел, пока я орал благим матом, да так, что меня в дортуарах слышали.

- Орать-то орали - да только от боли... или от удовольствия? - не удержался от ехидной реплики Франсуа. - Позволю себе робкое предположение - вам понравился процесс. Мне трудно представить, чтобы обычный подросток после подобной выволочки воспылал неудержимым желанием вновь подвергнуться подобному наказанию - а что-то подсказывает мне, что так и произошло. То, что вызвало бы отвращение у обычного мальчишки, вам, наоборот, пришлось по душе. Почему?

- Я орал от стыда, Франсуа, - Шарль покачал головой, - от уязвленной гордыни. От сознания того, что на меня нашлась управа. Я клялся себе, что отныне стану тише воды, ниже травы, и меня в самом деле не наказывали - с месяц или около того. Я десятой дорогой обходил почтенного наставника... И все же мне было любопытно - а что, если вставляешь ты, а не тебе? Мне не составило труда найти себе жертву, которую я угрозами и посулами заставил лечь под себя. Он был очень красивый мальчик, настоящий ангел - его звали Себастьяном... С ним я и понял, как хорошо это может быть. Он, разумеется, не получал такого удовольствия, как я, и поспешил признаться во всем на исповеди, надеясь, что его спасут, - Шарль чуть скривил губы.

- Но ему это не помогло? Скорее всего, ему не поверили, - предположил Франсуа. У него почему-то не получалось осудить Шарля д'Арнье за его юношеские похождения: тот был таким, каким явился на свет, и следовал велениям своей природы. - Бедолага до завершения колледжа оставался вашим амантом поневоле?

- Ему это не помогло, а навредило, - Шарль откинул голову, будто опасался, что Франсуа прочтет по его лицу нечто такое, чего великолепный господин д’Арнье стыдился по сей день. - В число попечителей колледжа входил один знатный и богатый господин, охочий до юных трепетных мальчиков. Нас с Себастьяном представили ему как весьма способных и многообещающих выпускников. Мы отправились погостить в его имение, где собралось блестящее общество - от позолоты резало глаза. И они велели нам - мне - заняться любовью посреди банкетной залы, под смех и комментарии...

- Вы это сделали? - сочувственно прошептал Франсуа, протягивая руку, обнимая Шарля за шею и бессчетный раз поражаясь гладкости и теплу его кожи. Живое воображение охотно нарисовало ему непристойную картинку сплетающихся мальчишеских тел - отчего-то на ковре темно-багрового цвета с мелким золотистым узором. - О Боже, Шарль... - он подался ближе, прижавшись щекой к широкому и твердому плечу д'Арнье. - Вот так мы взлетаем и падаем. Наверное, мне не стоило заводить этот разговор - но я не подозревал…

Шарль бережно погладил его по волосам, благодаря за жест сочувствия.

- Прежде я никому об этом не рассказывал, а следовало бы. Иногда мне кажется, что исповеди придумали не напрасно... так вот, я это сделал. Я впервые был нежен и осторожен со Себастьяном, назло всем им, а он все равно вырывался и плакал, а под конец просто сомлел. Его унесли в спальню, я же оставался в гостиной до утра, и гости тискали меня, как живую игрушку. Я сумел понравиться, меценат колледжа желал видеть меня всякий раз, как навещал свое имение, а это случалось частенько. После того случая я больше не трогал Себастьяна, хватало развлечений и без него - но до меня дошли слухи, что по завершении обучения мой ангел покатился под откос, став дешевой давалкой... Мой господин не был скуп или чрезмерно жесток, я привык выполнять его капризы не без удовольствия для себя. Он покровительствовал мне около четырех лет, до той поры, пока я не стал бриться чаще одного раза в полгода - тогда он счел меня слишком старым для своей постели. Мы расстались - он был так любезен, что дал мне несколько рекомендательных писем и представил влиятельным знакомым. У меня началась своя жизнь.

Франсуа по-кошачьи потерся подбородком о плечо Шарля, не одобряя и не осуждая, но занося услышанную историю в библиотеку памяти - вдруг да пригодится.

- Вам посчастливилось, Шарль. Ваш покровитель был хорош с вами, раз даже сейчас вы вспоминаете о нем без злости и раздражения. Наверное, - актер в задумчивости прикусил губу, - наверное, повезло и мне, что звезды сошлись над Тулузой именно так, что я встретился с вами, а не с кем-нибудь из сценических меценатов… Уже так поздно, неужели вы опять уйдете, Шарль? - он просительно взглянул на д'Арнье. - Не надо. Оставайтесь здесь. Места хватит на двоих, или я переночую в креслах, мне не привыкать…

Шарль бережно отстранил со лба Франсуа непокорный каштановый локон:

- Я бы и рад принять ваше любезное предложение, месье Моран, - против обыкновения, в вежливом обращении не угадывалось ни малейшего оттенка иронии, - но есть вещи, с которыми не поспоришь. Восходы и закаты, приливы и отливы - а еще долг, который мне надлежит исполнять.

- Но вы вернетесь? - Франсуа мертвой хваткой вцепился в руки д'Арнье. - На тот раз - вы вернетесь? Господи, я ведь ничего о вас не знаю, я даже не смогу разыскать вас в Тулузе, если вы опять сгинете невесть куда! Пожалуйста, обещайте, что мы снова увидимся!

- Мы увидимся, моя дорогая Лилия, - мягко заверил его Шарль. - Успокойтесь и ложитесь в постель. У вас глаза слипаются. Хватит с вас на сегодня приключений и впечатлений.

Летние дни летели, словно бархатистые лепестки золотых с бледнорозовой каймой роз, что в изобилии расцветали в благоухающих садах Дамы Тулузы. Никогда еще жизнь Франсуа не была такой пряной и головокружительной. Никогда прежде никто так не относился к нему, не заботился о нем, наставляя его разум и всесторонне развивая тело. Всякое утро Франсуа проспался, в нетерпении ожидая встречи с д'Арнье - и засыпал с мыслью о том, что вскоре они увидятся снова. С веселой обреченностью Франсуа Моран понимал, что влюбляется - неотвратимо, неудержимо, впервые в жизни. Любовь пришла к нему, как ослепительная летняя молния, вспыхнувшая за дальними холмами, пронзив серебряной иглой от макушки до пяток, вонзившись в сердце и оставшись там. Он нарочно не желал задумываться о завтрашнем дне, о том, что д'Арнье может исчезнуть столь же таинственным и внезапным образом, как он возник в жизни странствующего актера.

Франсуа просто хотел быть рядом с ним, с Шарлем. Разговаривать, соприкасаться руками при ходьбе, заниматься упоительной любовью душными летними ночами, когда простыни становились влажными от испарины разгоряченных тел. Д'Арнье водил его по городу, рассказывая поучительные и пугающие истории о деревянных алтарях древней работы в маленьких церквушках, о мостах и особняках Тулузы, о развалинах крепостей и замков в окрестностях города. Живой ум Франсуа с готовностью впитывал удивительные истории, как пористая губка поглощает влагу. Не слушая возражений, д'Арнье таскал актера в маленький фехтовальный зал - оказавшись наставником строгим и требовательным. Франсуа довольно небрежно обучили сценическому фехтованию с эффектными выпадами и красивыми стойками, призванными услаждать взгляд публики. Д'Арнье настойчиво переучивал его, добиваясь верной постановки руки и ног. Убеждая Франсуа в том, что у молодого актера есть задатки неплохого фехтовальщика. Месье Моран пытался доказать, что сие умение ему никогда не пригодится, он ведь не дворянин, ему шпаги не положено - на что д'Арнье со своей всегдашней непроницаемой усмешкой отвечал: «Жизнь непредсказуема». Его сон будет спокойнее, если он лично удостоверится в том, что месье Моран способен постоять за себя не только болтливым языком, но и острым клинком.

Вдвоем они бродили по городским паркам и старым заброшенным садам, где меж замшелых камней пробирались звенящие ручейки. Они говорили обо всем на свете, от философии до моды и рассказов Франсуа Морана об актерском ремесле - кроме личности д'Арнье, ибо от этих расспросов Шарль-Антуан уклонялся с небывалой ловкостью. Поняв, что тема является запретной, Франсуа мысленно пожал плечами и перестал ломиться в накрепко запертые ворота. Возможно, время для подобной откровенности еще не пришло. Возможно, такова была жизнь д'Арнье, что в нее не допускались посторонние - однако все его время и внимание во время встреч принадлежало Франсуа Морану и только исключительно ему.

Разумом молодой актер понимал, что любой его собрат по цеху поспешил бы воспользоваться свалившимся прямо в руки щедрым рогом изобилия. Выклянчивая в подтверждение сердечной склонности подарки и наряды, памятные безделушки и драгоценности - все, что составляет радость жизни, служа ее украшению и пополняя кошелек. Ибо никакая, даже самая головокружительная страсть не вечна, зато добротный костюм от хорошего портного прослужит еще не один год, а былые символы высоких чувств выгодно закладываются в ломбарде. «Хорошее отношение должно хорошо оплачиваться», - не раз твердили Франсуа более опытные товарищи, однако у молодого актера язык не поворачивался намекнуть Шарлю о том, что он с удовольствием обновил свой гардероб или перебрался в гостиницу получше. Он довольствовался ощущением безграничного обожания, которое испытывал к нему Шарль - обожания, мерцающего потаенными искрами в синих глазах, таящегося в каждом слове и действии д'Арнье, в его прикосновениях, исполненных нежности и желания обладать. Обладать всецело и бесконечно. Иногда Франсуа казалось: будь у Шарля д'Арнье возможность, он впрямь замкнул бы актера в золотой клетке, дабы тот принадлежал только ему одному. Давая взамен все, чего пожелает душа и жадность Франсуа.

Это пугало и возбуждало. Это кружило голову. Может, оно и впрямь было любовью, которую Франсуа доселе знал лишь по текстам пьес и театральной сцене. Та любовь, ради которой люди пренебрегали честью и самой жизнью, сжигая корабли и мосты, бросаясь в бурный океан страстей, заведомо зная, что им не суждено вернуться на твердый берег. Чувственная жажда д'Арнье была бесконечной и бездонной, Франсуа боялся, что не обладает способностью утолить ее - но актер старался, старался изо всех сил, став податливым воском в руках Шарля. Задаваясь порой тягостным вопросом о том, к чему все это может привести и чем закончиться.

Алое и золотое - в таких цветах д'Арнье явился нынешним утром, и эти ослепительно яркие краски были ему к лицу куда больше привычных темных. Франсуа заикнулся вопросом о том, куда они собираются нынче - но, увидев многозначительную улыбку, понял, что ответа не дождется. Шарлю возжелалось сделать ему сюрприз, и месье Моран, набравшись терпения, последовал за старшим товарищем.

Д'Арнье привел юного спутника на платные конюшни. Где с нескрываемым удовольствием предъявил тонконогого вороного жеребца с диковатым взглядом лиловых глаз и составлявшего ему компанию в стойле по соседству солового мерина.

- Я не умею ездить верхом! - панически заверещал Франсуа, немедля отступая к спасительным воротам конюшен. - Я опозорюсь! Надо мной даже бродячие собаки будут смеяться! Я лошадей видел только издали и в упряжке!

- Месье Моран, - укоризненно протянул Шарль, - стыдитесь. Столько вульгарных криков. Подозревая о вашей неискушенности, я заранее попросил хозяина подобрать вам самую спокойную и незлобивую лошадь на конюшнях. Сегодня такой прекрасный день, неужели вы откажетесь от моего приглашения совершить небольшую прогулку за город? Франсуа?

- Н-ну, я… - замялся месье Моран.

- Значит, согласны, - подвел итог д'Арнье, желавший, чтобы все в жизни происходило исключительно по его усмотрению. - Идите сюда. Ногу в стремя, хватаетесь за луку, сил подтянуться у вас наверняка достанет, - убедившись, что Франсуа, хоть и болтается в седле неуклюжим мешком, но грохаться наземь вроде не собирается, д'Арнье ласково потрепал вороного коня за челку. Тот довольно фыркнул, потянувшись мордой к Шарлю - видимо, хозяин давно не баловал любимца визитами.

Дорогу через город Франсуа старался лишний раз не вспоминать. Д'Арнье предусмотрительно выбирал самые малолюдные переулки, но Моран все едино не мог отделаться от ощущения, что обыватели Тулузы дружно таращатся на него из-за занавесей, от души насмехаясь над неуклюжей посадкой и неловкостью. Они пересекли мост, выехав в предместья, где Франсуа почувствовал настолько самонадеянно, что шлепнул конька поводьями по шее, побуждая его перейти с шага на размашистую рысь. Вороной красавец д'Арнье гарцевал, тянул шею, прося повода и возможности вихрем пронестись по дороге, но был удержан железной рукой всадника. Мимо по направлению к Тулузе прокатил дилижанс, оставляя за собой шлейф желтой пыли. Франсуа сперва от души посочувствовал пассажирам, запертым в тесноте и духоте болтающегося на ухабах экипажа, а потом - себе, ибо ноги и натертые о седло бедра уже начинало сводить судорогой.

Они миновали несколько утопавших в яблоневых садах деревушек, каменные мостики через небольшие речки, живописную мельницу над озером - и в уединенной рощице д'Арнье наконец придержал коня. Франсуа не спрыгнул, но скорее стек с лошадиной спины на такую твердую и надежную землю. Пошатываясь, отошел на пару шагов и шлепнулся навзничь в траву у корней огромного старого каштана, утекающим голосом простонав:

- Я умер, похороните меня кто-нибудь...

- Умер он, поглядите-ка на неженку, - добродушно проворчал Шарль. Ему самому прогулка показалась слишком короткой, он с превеликим удовольствием гнал коня дальше - но тогда месье Моран начал бы многозначительно кряхтеть и охать, привставая на стременах и сетуя на то, как он измучен тяжелой дорогой. Пусть себе валяется, наслаждаясь отдыхом и предоставляя Шарлю возможность любоваться прелестным зрелищем. Памятные двести луидоров, возможно, стали самым удачным деловым капиталовложением д'Арнье. Он заполучил истинное сокровище, даже не сознающее толком своей цены - и теперь маялся от ревности ко всему миру, не представляя, как удержать месье Морана подле себя. Актеру доставляло искренне удовольствие быть с ним - но это сейчас, пока полыхает жар первоначальной влюбленности и неутоленного любопытства, пока Франсуа всецело заворожен личностью своего нового знакомца. Но потом, что будет потом?

Перед выездом д'Арнье запасливо сунул в подседельную сумку несколько бутылок вина, хлеб и завернутый в тряпку, исходящий слезой ломоть сыра. Отпустив коней бродить по лужайке, пощипывая траву, Шарль прихватил вино и снедь с собой, присев рядом с Мораном. Актер мечтательно смотрел в безоблачное небо, где выписывали круги стрижи.

- Мне так хорошо с вами, Франсуа, - невольно вырывалось у д'Арнье.

- Спасибо, - Франсуа протянул руку, завладев бутылкой и со вкусом отхлебнув прямо из горлышка. - Вы не поверите, скажете, что я безбожно преувеличиваю и цитирую классиков, но мне кажется: мой день начинается с мгновения, когда я вижу вас, и заканчивается лишь тогда, когда вы уходите. Что я не в силах достойно отблагодарить вас за все, что вы для меня делаете.

Выпитое вино сладко пощипывало язык, Шарль так пристально глядел на него своими чуть прищуренными, невозможными лазурными глазами… Франсуа был приятен этот взгляд собственника, и нравилось чуть поддразнивать Шарля - возясь с шейным платком, словно бы в рассеянности теребя завязки на сорочке. Сознавая греющую душу обстоятельство: ему не обязательно расплачиваться за съеденное и выпитое своим телом. Он может просто поблагодарить д'Арнье за прекрасно проведенный день, и оба останутся довольны.

- Почитай мне что-нибудь, - вдруг попросил Шарль, поудобнее прислоняясь спиной к шероховатому стволу каштана. - Все равно что, по твоему усмотрению.

От неожиданности просьбы Франсуа сморгнул. Ему казалось, что Шарль, пусть и старается скрывать это, относится к его ремеслу и творчеству с легким высокомерным презрением. В самом деле, разве это достойное дело, кривляться на сцене да переводить бумагу на дурные стишки? Но просьба была настолько лестной, способной растопить и менее отзывчивое сердце, чистейшим елеем пролившейся на честолюбие месье Морана, что он просто не мог отказать.

- Постарайся только не слишком громко храпеть, когда тебя смотрит от жары и скуки, - с наигранной улыбкой попросил он. Уселся, по излюбленной привычке обхватив колени руками. Несколько раз глубоко вздохнул, прочищая горло и собираясь с мыслями.

Франсуа читал чуть нараспев, не заботясь о своем провинциальном акценте и верности произношения. Не задумываясь над выбором, произнося то, что само приходило на ум и гладко ложилось на язык - легкомысленные вирши и глубокомысленные катрены, свои попытки переводов древних авторов и пародии на авторов новых. Стоило ему чуть потянуть паузу, вопросительно косясь на д'Арнье - не заснул ли? - как горделивая голова немедля чуть наклонялась: «Даже не надейся, продолжай, я слушаю». Франсуа сглатывал пересохшим горлом, отпивал глоток из бутылки - и читал дальше, глядя сквозь кружевную тень каштановых листьев на своего единственного слушателя. Перетекая из образа в образ, перебирая настроения, как нанизанные на нить времен резные бусины четок. Очарованный Шарль слушал, затаив дыхание, а в голову лезли непрошеные мысли о том, что ждет Лилию провансальских гор в будущем? Нестерпимо горько было думать о том, что месье Моран будет голоден и в нужде, что ему нечем будет растопить печурку в скверной меблирашке, а свои стихи он будет царапать на обороте неоплаченных счетов. Да, пусть твердят, что не в деньгах счастье, но если бы д'Арнье обладал возможностью обеспечить этому прекрасному и беспечному созданию достойную жизнь…

- Вы замечательный актер, Франсуа, только сейчас я начал понимать это, - медленно проговорил Шарль, когда месье Моран вновь прильнул к почти опустевшей бутылки в поисках вдохновения. - Истинная Золотая Роза, чтобы там не решило наше напыщенное жюри Фестиваля.

- Ах, какая откровенная лесть, - со смешком отмахнулся Франсуа. - Пока я еще никто. Отыщите меня лет через десять и, если я не потеряю голос, не помру в дороге от лихорадки или не пропью талант - то выйду на сцену королевского театра. Шарль, если вы не позабыли, я как-то говорил вам о льве и лилии - ну, так я это сочинил. На днях. Для вас… тебя.

Он зажмурился, мягко и легко выдохнув четырнадцать положенных строк сонета. Рассказывая о диком звере, завороженном мимолетной красотой выросшего в тени цветка, и о лилии, очарованной красотой и мощью льва, способного переломить тонкий стебель одним ударом лапы, но не тронувшего хрупкой красоты. Они были счастливы, пока солнце не иссушило ручей. Льву пришлось уйти, лилия увяла, ибо некому больше было восхищаться ее ароматом.

- Очень красиво, Франсуа. И очень грустно, - Шарль помолчал, повторяя про себя услышанные строчки - чтобы запомнить их навсегда. - Мне бы не хотелось, чтобы ты увял в одиночестве, забытый и оставленный всеми.

- О, до этого еще далеко, - Франсуа солнечно, беспечно улыбнулся. - К тому же добрая Фортуна вновь решила проявить ко мне благосклонность. Ваша милость больше не сможет попрекать меня бездельем и грехом праздности. Кажется, я подыскал место, директор и владелец которого милостиво согласился взглянуть на меня и оценить мои способности. Если я придусь по душе ему и труппе, меня возьмут на испытательный срок. Разве не замечательно?

- Замечательно, - севшим голосом подтвердил д'Арнье. - Труппа местная или заглянувшая в Тулузу проездом?

- Местная, хотя и не слишком известная. Они… они выступают на подмостках, что на площади святой Женевьев. Не Бог весть что, но для начала вполне сойдет… Ты огорчен? - он всем телом развернулся к Шарлю. - Я расстроил тебя своими пустыми виршами? - сам Франсуа полагал, что сонет вышел недостаточно образным, но слишком манерным.

- Прекрасные стихи, и не надо возводить на себя напраслину, - д'Арнье обнял его, чуть укачивая на груди. Повозившись, Франсуа удовлетворенно вздохнул:

- Как хорошо… хоть превращайся в дерево и оставайся здесь навсегда.

- Не стоит, иначе мне жутковато даже представить, как будет выглядеть любовный акт в нашем исполнении. Разве что ты будешь дуплистым деревом, - выражение лица Шарля было трагически-серьезным. Франсуа радостно расхохотался, откидывая голову назад и блестя мелкими зубками.

- Суучком в дупло! - выговорил он между пароксизмами смеха. - Да ну тебя! Ты еще задумайся, как оно скрипеть будет! А если застрянет там, внутри?

- К скрипу можно привыкнуть. Кровать тоже скрипит, а вот что делать, если дупло облюбуют пчелы? - задумчиво изрек д'Арнье, ловя актера за плечи и опрокидывая себе на колени.

- Дождаться осени, выкурить пчел, вытащить мед... и съесть! - Франсуа выразительно провел кончиком языка по губам, словно собирая последние благоуханные капельки осеннего меда. - А весной - цвести и благоухать... Хорошо быть деревом на вооольном ветруу! - он смеялся, глядя снизу вверх на Шарля, вскидывая руки и кладя ладони ему на плечи, притягивая навстречу себе, навстречу нежно очерченным и приоткрытым в смехе губам, карим глазам с мерцающими в их глубине лукавыми зелеными искорками. Навстречу своей готовности принимать и отдавать, требовательно впиваясь в губы, поглаживая языком чужой язык, царапая невольно согнувшимися в когти пальцами плечи Шарля сквозь камзол и рубашку. Зарываясь пальцами в густые волосы Шарля, ощущая, как д'Арнье расстегивает пуговицы на его жилете и распускает ремень, проникает ладонями под сорочку, гладя живот и спину, ехидно-ласково выспрашивая:

- Но теперь-то ты догадался, какая часть тела у меня чувствительнее всего?

- Ты весь - как одна большая и очень чувствительная часть, - проворчал Франсуа, с величайшей неохотой отрываясь от губ Шарля, чтобы торопливо глотнуть воздуха. - Пальцы. Губы. Волосы. Ты точно родился на свет с единственной целью - однажды свести меня с ума. Ах, Шарль... - он склонился пониже, прижимаясь гибким, легким телом, выгибаясь под пальцами, поглаживающими ложбинку позвоночника на узкой спине. - Воздух тут, что ли, какой-то особенный… или вода… или вино, что люди сходят от него с ума.

Д'Арнье лихорадочно стаскивал с него и с себя все, что в этот миг казалось лишним - кюлоты, чулки, исподнее. Туфли Франсуа одна за другой улетели в траву, а стоять босиком на узловатой и теплой земле было удивительно приятно.

- Воздух тут не при чем. Просто вы, южане, с рождения ненормальные, - горестно констатировал Шарль, притягивая Франсуа к себе, усаживая верхом и с легкостью приподнимая под ягодицы. Отыскивая своим гордо вздыбленным мужеством заветное отверстие, двигаясь по знакомому пути, с каждой подобной прогулкой не терявшему своей прелести, но обретавшему новые оттенки и грани. - Ваше безумие заразнее чумы и оспы - а я, видимо, умудрился подцепить эту заразу от тебя. Как же я хочу тебя, Франсуа…

Ответ месье Морана прозвучал неразборчиво, перейдя под финал в протяжный стон, в котором отчетливо прозвучало чье-то имя, перемешанное с нелепыми, но так сладостно звучащими прозвищами. Франсуа выгнулся дугой, заломив руки за спину и накрыв ладонями пальцы Шарля, сминавшие его маленькие ягодицы, намертво переплетя свои пальцы с его. Он выгнулся дугой, запрокидывая голову, пока упавшая назад масса вьющихся локонов не перепуталась с травой - и застыл, приподнимаясь и опускаясь в такт движениям проникавшего в него все глубже и глубже д'Арнье. Тот пожирал глазами извивающееся на его члене гибкое, смуглое, полумальчишеское тело, обреченно сознавая - Франсуа Моран стал для него навязчивой идеей. Им нельзя насытиться, даже если не выпускать его из постели все семь дней недели.

- Больноо, - хрипло простонал Франсуа, отстраняясь так далеко, что возбужденное достоинство Шарля почти выскользнуло из него - и судорожным рывком насаживаясь обратно. - Ох, Шаааарль… Помедленнее… Ах, как хорошо… Еще!

- Так «еще» или «больно»? - Шарль выполнил его просьбу, дивясь человеческой природе, способной отыскать золотую крупицу наслаждения в даже необъятных рудных отвалах боли и страдания.

- Отстань, - Франсуа подхватила темная, стремительная река нарастающего удовольствия, когда звуки внешнего мира отступали, бросая его посреди клокочущего моря собственной пробуждающейся чувственности. Моран распрямился, подавшись вперед и впившись пальцами в плечи Шарля, нависнув над ним и сильными, упругими толчками яростно вколачивая его в себя, глядя мутными от вожделения, страсти и боли глазами - но ничего не видя. Нажимая и нажимая, тяжело, как натруженная лошадка, фыркая носом, и надрывно постанывая сквозь стиснутые зубы. Безостановочно работая бедрами, скользя разъезжающимися в стороны коленями по траве, по-змеиному выгибаясь под ладонями Шарля - гибкое, покрытое испариной создание со смуглой кожей, словно светившейся изнутри. Вынуждая д'Арнье до крови обдирать спину о шершавый ствол каштана - и уводя за собой в окутанную жарким маревом, знойную пустыню, в самом сердце которой пробивался сквозь пески прохладный, колдовской источник. Шарль до кровоподтеков сжимал его ягодицы, умирая от желания погрузиться в него еще, еще, еще раз, а потом снова, пронзить так глубоко, чтобы Франсуа ощутил биение его плоти у самого сердца.

Миг, неизбежный и всегда неожиданный. Охватывающий тело огонь, побуждающий к судорожно частым, лихорадочным рывкам, к безнадежной попытке сжаться, удержать вторгшегося захватчика внутри себя. Головокружение и оглушительный звон крови в ушах, скатывающиеся по ребрам капельки пота, соль и сладость любви. Животно-чувственные звуки, не крик и не стон, но нечто среднее между ними, еще рывок, жжение, скольжение чужого достоинства внутри - и беззвучный всплеск, солнце качается в небесах...

Задыхаясь и хрипя, Франсуа упал на грудь Шарлю, ловя раздувающимися ноздрями кисловатый запах пролившегося семени, что сейчас текло по его бедрам, и понимая, что ему самому кончить не удалось. Шарль не позволил ему выплеснуться, стиснув несчастный член у самого основания и превратив его в пульсирующий столбик боли.

- Я сохранил тебя для себя, - хрипло прошептал Шарль.

- Расчетливый, злобный, коварный вымогатель, - крепкий кулачок с силой врезался Шарлю под ребра. Впрочем, удар был смягчен кусающим поцелуем и вкрадчивым шепотом: - Лежи вот так, не двигайся...

Прежде д'Арнье никогда не предлагал ему поменяться ролями - а Франсуа и не просил о перемене, считая само собой разумеющимся, что его любовник сполна владеет им. Будь у мсье Морана время поразмыслить, он наверняка не решился бы, попросив Шарля не искушать и не предлагать того, на что Франсуа не имеет никакого права. Но сейчас, разгоряченный, страдающий от тысячи раскаленных крохотных иголочек, незримо пронзающих его плоть и от желания обладать, Моран даже не осознавал, что творит.

- Иди, иди, иди сюда... - Шарль окончательно сполз на землю, пристроив голову на выступающем корне. Вкинул ноги, обнимая ими партнера за талию и мельком подумав, что Франсуа самоуверенно переоценивает свои скромные возможности.

Как выяснилось спустя миг, Шарль д'Арнье в кои веки заблуждался. Маленький месье Моран исполнял свой долг со всем возможным старанием и пылкостью юности, двигаясь с небывалой яростной нежностью, умудряясь болезненно кусать Шарля в шею и скользить внутри него - плавно и сильно, как тому нравилось, входя долгими, размашистыми движениями и замирая на миг там, внутри, прежде чем отступить назад. Как приливная волна, как ветер, как обжигающий огонь в человеческом облике. Шарль скрестил ноги у него на пояснице, подталкивая Франсуа, помогая ему вдвигаться все глубже и глубже, до упора, пока между телами не оставалось ни пяди, и казалось, они никогда не смогут разомкнуть объятий, так и останутся спаянными, влитыми друг в друга навеки.

…В кронах деревьев шумел ветер, проплывающие облака тащили за собой полупрозрачные тени, солнечные лучи поглаживали спину Франсуа, точно проводя по ней мягкой кисточкой. Они лежали, укрывшись в высокой траве, обнявшись и рассеянно-лениво целуясь. Где-то неподалеку бродили кони, мягко топоча копытами и звякая кольцами на уздечках. В голове у Франсуа было пусто и светло, и думалось о том - повторится ли когда-нибудь подобное, встретится ли ему женщина или мужчина, которых он будет любить вот также, как влюбился в Шарля д’Арнье из Тулузы, загадочного и замкнутого, того, кому можно доверить свое тело и душу. С кем захочется провести жизнь - всю жизнь, до самого ее заката.

На взъерошенные волосы Франсуа опавшим лепестком присела бабочка, и Шарль улыбнулся:

- Точно, цветочек.

- Угу, дикий такой цветочек... - после сладостной любви Франсуа клонило в сон, его голова то и дело падала, он упрямо вскидывал ее - пока все-таки не сдался и не задремал, тесно прижавшись к Шарлю, уверовав, что д’Арнье будет беречь его дремоту, не позволив никому и ничему ее разрушить. Он не представлял, сколько так проспал на чужих руках - но пробудился от осторожного потряхивания за плечо. Ему стало зябко - солнце уползло за купы верхушек деревьев, тени стали длинными и синеватыми.

- Пора возвращаться, - негромко и с нескрываемым сожалением в голосе произнес д'Арнье.

Что-то изменилось за эти несколько часов. Франсуа чуял это нюхом актера, способного уловить малейшую перемену настроения темной пропасти зала, отделенного от сцены жестяным желобом с пылающими свечами. Шарль-Антуан д'Арнье сделал свой выбор, принял некое решение, давшееся ему с изрядным трудом и душевным напряжением. Д'Арнье помогал актеру одеться, отделываясь односложными, ничего не значащими фразами от настойчивых вопросов Морана - и лишь когда они проделали не менее полпути обратной дороги к Тулузе, изволил разомкнуть уста:

- Я намерен представить тебя кое-кому, Франсуа. Нынешним же вечером. Этот человек достаточно могущественен, чтобы устроить твою судьбу - сейчас и на будущее, о котором ты совершенно не заботишься. Не старайся показаться хуже или лучше, чем ты есть, не дерзи, но и не стой с намертво зажатым ртом. Будь самим собой, и ты не пожалеешь.

- Звучит заманчиво, но пугающе, - озадаченно приподнял ровные темные дуги бровей Франсуа. - Открой тайну - этот внезапный визит никак не связан с тем, что ты всякий раз обходительно именуешь «исполнением своего долга»?

- Связан, - резко кивнул д'Арнье. - Ты… ты сам все поймешь. Я желаю тебе добра, Франсуа. Тебе не место на подмостках дешевого уличного балагана, поверь мне.

- А где же тогда мое место? Может, в чьей-нибудь постели? - с вызовом прищурился актер.

- Там, где твои таланты и твою игру смогут оценить по достоинству, - д'Арнье уже понял, какую наживку нужно цеплять на золотой крючок, чтобы Франсуа Моран не смог устоять перед искушением. - Франсуа, это всего лишь небольшой дружеский ужин и полезное знакомство. Ты заблуждаешься, полагая меня способным коварно заманить тебя в ловушку - я по твоему лицу вижу, что ты думаешь именно об этом. Разве я хоть раз давал тебе повод заподозрить меня в двуличности?

- Нет, - был вынужден признать Франсуа. Все эти дни Шарль был честен и откровенен с ним. - Но ты никогда не отвечал на мои вопросы о том, кто ты такой. Шарль-Антуан д'Арнье - имя, вот и все, что я о тебе знаю.

- Потому что прежде этого было достаточно, - д'Арнье стиснул зубы с такой силой, что на скулах появились желваки. - Так поедешь со мной?

- А куда я денусь, - Франсуа беспечно дернул плечом. Его снедало любопытство, ядовитой змеей грызшее изнутри, и страх того, что излишняя доверчивость может дорого ему обойтись. Его влекло следом за Шарлем, туда, где призывно мерцал огонек удачи.

Так, в настороженном молчании, они миновали грузные городские ворота, проехали сквозь центр города и остановились подле чугунных ворот, за которыми колыхал листвой обширный палисад. Сквозь ветви деревьев мирно, зовущее просвечивали квадраты окон - похоже, за платанами и каштанами скрывалось довольно большое здание. Выбежавшие слуги распахнули створки, под копытами лошадей зашелестела усыпанная толченым кирпичом дорожка. Из вечерних сумерек выплыло высокое крыльцо под жестяным фигурным навесом, освещенное покачивающимися лампами - и конь д'Арнье сам остановился у витых бронзовых перил, видимо, давно привыкнув к тому, что хозяйские прогулки завершаются именно здесь.

- Мы приехали, - Шарль спрыгнул на землю, скрипнул гравий под каблуками его сапог.

- Приехали - куда? - Франсуа, задрав голову, смотрел на надменно возвышающееся над ним здание, на мраморные украшения и позолоченные завитки, не торопясь покидать седло. - Этот особняк принадлежит тебе? Кто же ты, в таком случае? - голос актера предательски дрожал. - Принц королевской крови инкогнито? Тогда мне нечего здесь делать. Позволь мне уйти, Шарль… или кто ты там есть на самом деле!

- Это дворец архиепископа Тулузы, а я всего лишь скромный слуга его преосвященства… и Господа, - тяжело выговорил д'Арнье. - Клянусь, все эти дни ты именовал меня моим подлинным именем, и я не лгал тебе ни единым словом. Просто… умалчивал о некоторых вещах, дабы не смущать без надобности твой ум. Здесь ко мне предпочитают обращаться - «отец Антуан».

- Но… - с высоты конской спины Франсуа мог взглянуть на голову Шарля д'Арнье и убедиться в том, что темно-рыжие прямые локоны не прорежены тонзурой, непременным клеймом священников. - Но ты… твои…

- Викарию его преосвященства дозволены некоторые привилегии… за которые, разумеется, мне однажды придется нести воздаяние и строгое наказание, - с былым снисходительно-ироничным презрением пояснил д'Арнье. - Ты по-прежнему хочешь уехать? Я не стану тебя удерживать, Франсуа, и слуги откроют перед тобой ворота. Но, прежде чем уйти, дай себе труд задуматься. Ты ведь ничего не теряешь, а можешь приобрести очень и очень многое.

- Ненавижу вашу сладкоречивую братию, - поколебавшись, Франсуа бросил поводья и, неловко перебросив ногу через шею своего конька, соскользнул вниз. - Ты, ты…

- У тебя еще будет возможность высказать мне все, что ты обо мне думаешь… Лилия, - на губах Шарля д'Арнье промелькнула и исчезла горькая усмешка. - Полагаю, говорить бы будешь долго и горячо. Предвещая все твои нападки - да, ты прав. Я такой, каков есть. Идем, его эминенция давно выказывал желание познакомиться с таинственным победителем Фестиваля Цветов.

Действие второе. «Шипы и розы».

Лет тридцать или сорок назад - целую вечность тому с точки зрения Франсуа Морана - пастырь прекрасной Тулузы наверняка был очень хорош собой. Эдакой здоровой, грубоватой красотой. Безжалостное время с одинаковой легкостью сокрушает каменные бастионы и недолговечную людскую прелесть, от тех счастливых лет осталась лишь человеческая руина. Ныне его высокопреосвященство Роже де Лансальяк являл собой обрюзгшего, страдающего от водянки и ожирения господина весьма преклонных лет, облаченного в нескончаемые ярды алого шелка. Разве что в чертах лица сохранился некий намек на былую привлекательность, да блекло-серые глаза, пусть и помутнели с возрастом, но оставались столь же зоркими и цепкими. Франсуа было неловко под изучающим взглядом выцветших старческих глаз. Актер остро ощущал свою неуместность в этой нарядной комнате с золотыми арабесками на белом потолке, с картинами и сияющими зеркалами на обтянутых розовым шелком стенах, за накрытым на троих столом. Борясь с искушением украдкой проверить, не запуталась ли в его шевелюре сухая трава? Со стороны д'Арнье было довольно жестоко притащить его сюда прямиком с загородной прогулки, не позволив даже толком привести себя в порядок!

Сам же Шарль - или теперь его следовало именовать «отец Антуан»? - предстал таким, каким месье Моран увидел его впервые - холодно-замкнутое лицо, воинственно вздернутый подбородок, обманчивая ленца во взгляде. Франсуа хотелось его убить. Змей подколодный, расчетливая сволочь, чего стоили все его комплименты и обещания, сладкие речи под старым каштаном и клятвы! Месте Моран решил, что больше никогда даже не посмотрит в сторону коварного соблазнителя. Никогда и ни за что. Ни за какие деньги, ни за какие посулы! Он будет смотреть исключительно на стол, благо там красовались такие привлекательные блюда. Некоторые из них Франсуа Моран никогда в жизни не видел, озадачившись вопросом: из чего изготовлена эта гастрономическая роскошь и какова она на вкус. Что ж, раз в спектакле его жизни внезапно сменились декорации, следует приспосабливаться к новым условиям. Все равно выбора у него нет.

Приглашенный к столу, месье Моран робко притулился на краешке обитого парчой стула, не отваживаясь прикоснуться к кулинарным соблазнам.

- Итак, вы - тот загадочный молодой человек, метеором возникший ниоткуда, выигравший второй из призов Фестиваля - и столь же стремительно сгинувший в никуда, - голос преподобного ничуть не соответствовал внешности, сохранив богатство интонаций и красок. Франсуа подумалось, что таким голосом могло бы разговаривать бургундское столетней выдержки - бархатистое, играющее тысячами оттенков. - Меня уверили в том, что вы талантливы не только в стихосложении, но и в игре на сцене.

«Убью болтуна», - нарушив собственную клятву, Франсуа метнул на д'Арнье взгляд, исполненный ядовитой ненависти. Его выпад бессильно разбился о ледяную броню высокомерия несвятого отца.

- Также о вас было сказано буквально следующее: «Не страдает грехом всепожирающего стяжательства и вроде бы способен держать язык за зубами», - въедливо перечислил де Лансальяк. - К сожалению, мой собеседник, изволивший поделиться своими наблюдениями касательно вашей личности, месье Моран, был чрезмерно пристрастен в своих оценках, - его эминенция снисходительно кивнул в сторону д'Арнье, - но прежде вердикты отца Антуана касательно сильных и слабых мира сего были на удивление точными. Желаете ли что-нибудь добавить к сказанному о вас, месье Моран?

- Еще я люблю слоеные пирожные с ореховым кремом, - брякнул Франсуа. Почтенный пастырь душ человеческих смешливо фыркнул через нос, словно небольшой слон вострубил:

- Дерзко, но откровенно. Что ж, не будем ходить вокруг да около, месье Моран. Моему непутевому духовному сыну вздумалось похлопотать о вашей судьбе. С этим похвальным намерением он явился ко мне - а я подумал, что вы и впрямь можете оказаться полезны, - де Лансальяк побарабанил толстыми пальцами по мозаичной столешнице, веселой искоркой блеснул крупный аметистовый перстень, знак его высокого сана. - Открою вам маленький секрет, месье Моран - я не отношусь к числу рьяных гонителей театральной братии. Напротив, я по мере сил содействую процветанию и распространению в нашей провинции того искусства, которому вы служите. Открою даже больше: я грешен тягой к сценическому сочинительству. Я осознаю, что мой сан не допускает даже малейшей мысли о том, что мои дорогие детища когда-нибудь отыщут дорогу в огромный мир. Я скромно довольствуюсь мнением друзей, снисходительных к моему тщеславию и маленькому пристрастию - и возможностью время от времени радовать их взор постановкой моих трудов на подмостках.

Его высокопреосвященство принял вид воплощенной скромности:

- Как раз на днях я завершил одну небольшую вещицу. Как всякий создатель - кроме, разумеется, Отца Небесного - я пристрастен и полагаю, что мое творение на сей раз вышло весьма удачным. Оно нуждается в достойном воплощении на сцене… но собранная мной труппа отличается скорее старательностью и энтузиазмом, нежели умениями и талантами. Друзья согласились оказать мне любезность и принять участие в постановке - но вы, месье Моран, наверняка сочтете их всего лишь актерами-любителями, - де Лансальяк пожевал губами, завершив свою речь четким и ясным: - Мне нужен человек театра, знающий свое дело и достаточно разумный, чтобы ни на миг не забывать - слабости пастыря ни в коем случае не должны стать достоянием паствы.

- Я хочу просмотреть текст, - требование сорвалось с языка Франсуа раньше, чем успел вмешаться панически заверещавший разум. Месье Моран позабыл о своем намерении сидеть тише воды, ниже травы, да и интонации его были отнюдь не понимающими, но язвительными. Мол, видАли мы этих самоуверенных дилетантов от драматургии, мнящих себя вторыми после Мольера и первыми после Расина. Спохватившись, Франсуа со всей возможной почтительностью добавил: - При всем уважении к вашему высокопреосвященству, я не покупаю котов в мешке. Я быстро читаю, мне понадобится всего лишь час, чтобы составить мнение о вашем… вашем творении.

Месье Моран злоупотребил правами гостя, не рассыпавшись в цветистых комплиментах талантам прелата-литератора и благодарностям за оказанное доверие, но кары не последовало. Де Лансальяк благосклонно кивнул головой с венчиком седеющих волос, жесткими пучками торчавшими из-под шапочки алого бархата:

- Отчего же нет? Мы не станем отвлекать вас беседами… и с удовольствием выслушаем ваше мнение.

Мгновение Франсуа словно бы колебался, потом улыбнулся - виновато и чуть смущенно, так, что его было нельзя заподозрить в малейшей неискренности:

- Но, ваше преосвященство, вы уверены, что из этого чтения не проистечет ничего… ничего оскорбительного для вашей авторской гордости?

- Называя вещи своими именами, не будет ли вам по прочтении затруднительно сказать мне прямо в лицо, что измаранная мной бумага годится лишь для растопки? - просиял морщинами тулузский архиепископ. - Ах, после всех треволнений моей жизни я думаю, что как-нибудь вынесу этот удар.

- Да нет же! - яростно замотал головой Франсуа. - Подобного я даже в мыслях не имел. Может, ваша вещь хороша и нуждается лишь в малой порции свежей краски здесь или там. Чужой глаз более внимателен и способен заметить то, на что в трудах своих не обратил внимания творец.

- Приступайте же, - милостиво повелел де Лансальяк, звонком вызывая слугу. Месье Морану вручили пухлую стопку дорогой бумаги, перетянутой трогательной сиреневой ленточкой, причем каждый лист был исписан убористым почерком монсеньора с обеих сторон - и он перебрался в дальний угол гостиной, расположившись на диване. На долю д'Арнье выпал нелегкий труд, занимать покровителя беседой в ожидании приговора - но порой ему удавалось бросить взгляд на месье Морана. Украдкой любуясь четкой линией профиля, прикушенной губой и сосредоточенным взглядом Франсуа. Осознавая неизбежное: случайный знакомец теперь был у него под кожей, растворился сладким ядом в крови, покорил его. Шарль надеялся, что у Франсуа достанет ума не разносить творение преосвященного в пух и прах, ограничившись парой вежливых замечаний - и тогда ему обеспечено участие в воплощении замысла де Лансальяка. Камерный спектакль для избранной публики в стенах архиепископского дворца и, если посчастливится, ведущая роль - куда более надежная ступенька для карьерной лестницы, нежели грязные подмостки уличного балагана. Можно не беспокоиться о том, что его высокопреосвященство пожелает свести близкое знакомство с месье Мораном. Да, некогда де Лансальяк был рьяным поклонником юношеской красоты, но на закате дней его святейшество постигло мужское бессилие. Теперь его страсти ограничивались исключительно созерцанием пикантных сцен да покровительством тем молодым людям, которые смогли привлечь его внимание. Ежели де Лансальяк возжелает провести часок-другой наедине с Франсуа - не беда. С актером не станется ничего дурного, а д'Арнье поднимется во мнении покровителя - за то, что сумел развлечь, потрафив его грешному увлечению и предоставив недурного актера для постановки.

Франсуа увлеченно перелистывал лист за листом, продираясь сквозь вязь почерка преосвященного и вникая в замысел пьесы. Сочинение носило громкое наименование «Сердце тирана», а качестве сюжета де Лансальяк избрал историю взлета и падения плачевно знаменитого римского императора, Нерона - о котором не получивший регулярного образования Франсуа слышал исключительно дурное. Его преосвященство в изобилии снабдил свое творение игривыми намеками и глубокомысленными рассуждениями том, что без взаимной страсти мужчины к мужчине история давно завязла бы на одном месте, как перегруженная телега в грязи осенней распутицы. Ведь скудоумные женщины, не разумея чужих страстей, ведомые исключительно эгоизмом и самоуверенно вмешиваясь во все подряд, губят своих избранников, якобы желая им добра, а заодно разрушая и оскверняя мужские идеалы. Франсуа находил творение де Лансальяка довольно острым и неоднозначным - осознавая, что оно ему нравится, и удивляясь, что автором столь радикальной пьесы стал высокопоставленный священник. Но, чтобы текст приблизился тому совершенству, о которому мечталось месье Морану, он нуждался в безжалостном и решительном отсечении лишнего. Сокращении, на которое не могло отважиться авторское перо.

- Простите, зачитался, - стремительно поднявшись с диванчика, Франсуа водрузил на стол изрядно растрепанную рукопись его преосвященства. Де Лансальяк с сожалением взглянул на свой распотрошенный труд, на его лице промелькнуло страдальческое выражение. Опус был итогом долгих творческих мучений и наверняка казался его высокопреосвященству совершенством, способным затмить трагедии Расина с его ходульными древнегреческими стенаниями. - Не побоюсь этого слова, перед нами прелестная и талантливая вещь. Но, что неизмеримо ценнее, она неоднозначна. Сейчас это в моде, представлять персонажей не совершенно белыми или черными, добрыми или злыми, но человечными, исполненными в равной степени хороших и дурных качеств. Легко представить и наглядно показать, как люди страшатся тирана, если он всем видом внушает ужас. Куда труднее и показательнее передать это через совершенно не соответствующий общепринятому образ... Кстати, я бы усилил линии матушки Агрипинны и дамы Октавии, а девицу-весталку вычеркнул вообще. Она там ни к чему, пятое колесо в телеге. Зато Тигеллина надо вытаскивать на передний план, а не превращать в устрашающую деталь декорации… Ой. Извините, ваше преосвященство, - опомнился актер, поняв, что перешел все допустимые границы вежливости, начав разбирать чужую пьесу по косточкам, о чем его совершенно не просили.

Однако предложения Франсуа были встречены одобрительным хмыканьем его высокопреосвященства:

- Знаете, месье Моран, теперь я убедился - вы действительно знаток своего ремесла. Ваши замечания на редкость точны и уместны. Пожалуй, я мог бы доверить вам свое детище, не опасаясь, что не признаю собственную пьесу после сторонней доработки. Чем я могу отблагодарить вас за беспокойство - и сколько времени потребно вам для внесения изменений?

- Три дня, - не колеблясь, отозвался Франсуа. - Но я… я бы полностью переписал финал. От третьего действия второго акта и далее. Пьеса должна завершаться совсем не так. Что же касается вознаграждения… - актер прекрасно понимал, что в подобной ситуации главное - не дать жадности поднять свой голос. Обычно в подобных щекотливых случаях хороша умеренная искренность - достаточно выверенная, чтобы не обернуться самоуничижением, но достойно подчеркнуть свою цену.

- Речь не идет о беспокойстве, ваше преосвященство. Это, как вы верно заметили, мое ремесло… и я люблю его. Ваше предложение позволяет мне лишний раз поупражняться в том, что мне покамест недоступно, - осторожно проговорил Франсуа, стараясь не ляпнуть чего лишнего. - Это я должен быть благодарен вашему высокопреосвященству за милостивое позволение принять участие в осуществлении его замыслов. Кроме того, пьеса еще не обрела жизнь - значит, рано говорить о каком-либо вознаграждении. Пьесу недостаточно сочинить, она еще нуждается в сценическом воплощении. К сожалению, мой опыт в постановках чудовищно мал, я только имел возможность наблюдать за тем, как это делают более опытные мастера… - месье Моран перевел дух. Его эминенция де Лансальяк взирал на него с эдакой смесью благосклонного ожидания и истинно отеческого чадолюбия. - Может, ваша светлость, мы обсудим этот вопрос позднее? С меня вполне достаточно вашего доброго расположения.

- Вы еще и скромны, - проницательно отметил архиепископ. - Что ж, не будем тратить время на пустопорожнюю болтовню, а о вознаграждении побеседуем по завершении ваших трудов. Не смею вас больше задерживать. Час уже довольно поздний, но вам предоставят экипаж - дабы вы не бродили по улицам с моей пьесой под мышкой, - он добродушно-снисходительно кивнул актеру. - До встречи, месье Моран. Надеюсь, ваша муза будет любезна к вам.

- Благодарю, - Франсуа в растерянности хлопнул ресницами, поднимаясь со стула. Покровитель Шарля д'Арнье показался ему весьма любезным и милым для священнослужителя человеком. Кроме того, эго эминенция любил театр и разбирался в нем, за что актер был готов простить де Лансальяку любые недостатки. Его высокопреосвященство оказал любезность безвестному комедианту, дозволил провести работу над своей пьесой, обещал вознаградить его по достоинству - так, может, не стоит гневаться на Шарля, завлекшего дружка в великосветскую ловушку? Жаль, что у него не хватило нахальства отведать пирожных и вина со стола архиепископа. И что самое важное - никаких галантных намеков, чего в глубине души опасался Франсуа Моран. Никаких завуалированных посягательств на его маленькую и вертлявую задницу, лишь открытая дверь гостиной, пожелание всех благ на прощание, драгоценная стопка бумаги и стук лошадиных копыт по засыпающим улицам Тулузы.

- Какое деликатное, прелестное и диковатое создание. Истинное порождение Юга, - мечтательно изрек почтенный архиепископ, когда слуги затворили за месье Мораном высокую дверь. - Как полагаешь, он не даст деру с моей пьесой, надеясь выгодно продать ее издателям или газетирам?

- Месье Моран, насколько я могу судить, не склонен к заимствованию чужой собственности, - обтекаемо заметил д'Арнье.

- Если не считать склонности похищать чужие сердца. Я так понимаю, за минувший месяц вы сдружились до такой степени, что ты предпочитаешь общество месье Морана исполнению своих прямых обязанностей, - попрекнул де Лансальяк. - Благочестивая и бдительная паства со всех сторон извещает меня о том, что мой такой сдержанный и замкнутый викарий откровенно пренебрегает требованиями возложенного на него сана, появляясь повсюду с неким симпатичным молодым человеком.

С покаянным видом Шарль стукнул себя в грудь кулаком:

- Моя вина, моя величайшая вина. Признаю, что тяжко грешил словами, делами и мыслями. Обещаю искупить.

Было глупо и бессмысленно отрицать, что между ним и Франсуа существует плотская связь, раз уж весь город судит об этом. Но привязанность Шарля д'Арнье к молодому актеру была чем-то бОльшим, нежели обыденная интрижка загулявшего священника - и это бОльшее следовало тщательно укрыть от пристального взора его преосвященства. Насколько отец Антуан изучил нрав своего наставника и покровителя, тому очень нравилось исследовать причины и следствия любовных отношений в их самых разнообразных проявлениях.

- Полный букет прегрешений, насквозь лживые речи и ни малейших следов раскаяния, - с нарочитой сокрушенностью покачал лысеющей головой монсеньор де Лансальяк. - Ай-яй-яй, мой мальчик. Куда подевалось твое извечное благоразумие? Что касается твоего тела и твоих словес, то с ними, как я давно уже понял, делать что-либо бесполезно и бессмысленно. Горбатого исправит могила, тебя - одиночное заточение в холодной келье и обет вечного молчания. Да и то я сомневаюсь, что эти душеспасительные меры помогут. Впрочем, твой вкус тебя не подвел, тут мне придраться не к чему. Месье Моран не только мил обликом, но наделен хорошо подвешенным языком и бойким характером, иначе бы ты быстро утратил к нему интерес.

Преподобный чуть слышно стукнул ободком пастырского кольца по краешку бокала, дабы духовное дитя откупорило новую бутылку и разлило в хрусталь золотистый сок перебродившей виноградной лозы, и негромко добавил:

- Давненько я не замечал за тобой столь откровенной увлеченности. Прежде ты обделывал свои делишки разумно, тихо и незаметно. Нынче же откровенно напрашиваешься на скандал - и тебе, похоже, наплевать как на свое доброе имя, так и на мое.

Д'Арнье состроил самое кроткое и покаянное лицо, какое только могло получиться при его внешности, опустив глаза долу, на мерцающее в бокале вино. «Калила и Димна», сова и шакал, внезапно припомнилось ему название, и вообразилась очень яркая картинка: два хищника, ухая и подвывая, делятся душеполезными аллегорическими историями. Но ведь таков прежде и был отец Антуан, редко скрывавший от его эминенции пикантные подробности своих похождений. Викарий, спокойно и расчетливо увлекавший в свою постель тех, на кого указывал его преосвященство. Нужные люди, подвластные содомскому греху, которым де Лансальяк преподносил редкостный подарок. Враги и соперники его эминенции, которых затем можно шантажировать угрозой поведать семьям и миру об их извращенных пороках. Случайные знакомые на одну ночь, дорогая и дешевая утеха плотских вожделений, терзавших д'Арнье.

И Франсуа Моран. Перелетная птаха, внезапно озарившая жизнь отца Антуана. Сокровище, которым он не собирался ни с кем делиться.

- Я забылся, монсеньор, и весьма сожалею об этом, - с фальшиво-обескураживающей честностью признался Шарль. - Лето в Тулузе выдалось на редкость скучнейшим, а тут еще этот Фестиваль… Там я и наткнулся на месье Морана. Решил поразвлечься - и выяснил, что он представляет из себя весьма ценную и редкую дичь.

- Ты прав и заблуждаешься одновременно. Или обманываешь сам себя, - раздумчиво изрек покровитель д'Арнье. - Рассуждая здраво, ничего особенного в месье Моране нет. Сговорчивых юношей, подобных ему, полно в любых злачных местах. Цена им давно определена и весьма невелика. Их сладость тешит душу и тело только в первые дни, но затем быстро приедается. С другой стороны, признаю - именно в этом молодом человеке таится нечто неуловимое. То, что превращает обычную охоту за лакомым кусочком в опасную игру с огнем… Ты заплатил ему, застращал или уговорил? - последний вопрос, по контрасту с доселе неспешными и рассеянными фразами, прозвучал требовательно и резко, заставив Шарля едва заметно вздрогнуть. Отвечать следовало быстро, четко, без запинки и глядя в глаза его преподобию, ибо затянувшаяся пауза могла вызвать нездоровый интерес де Лансальяка. Требовалось убедить его эминенцию в том, что новое увлечение его викария - не более, чем временная блажь жарких летних дней.

- Заплатил и убедил, - д'Арнье решил, что наилучшим вариантом будет слегка измененная правда. - Месье Моран, несмотря на свое ремесло и легкомысленный нрав, блюдет себя в строгости. Его благосклонность стоила мне немалых усилий.

- И денег из моего кошелька, - ворчливо заметил преподобный. - Антуан, дитя мое, я начинаю всерьез беспокоиться о тебе. Прежде, не получив желаемого сейчас и немедленно, ты бесился и бросался в бой, пока не добивался своего - после чего немедля терял к добыче всякий интерес. А теперь тебя водят на золотой цепочке, и кто - мальчишка-актер! Положительно, твой новый приятель вызывает у меня интерес. Мальчик умен - пожалуй, вот что отличает его от большинства ветреных и продажных красавчиков. Смекалист, в меру расчетлив, но покамест не слишком испорчен цинизмом и продажностью наших дней. Увильнул от вознаграждения, однако что-то у него там на уме кроется... Хм, - архиепископ рассеянно покрутил ножку бокала меж пухлых пальцев, но пить не стал, словно беседуя с самим собой: - Любопытный вопрос, падшее дитя мое: если я сейчас отпущу тебя, куда ты помчишься? В гостиницу, скрестись под дверью своего недотроги? Или предпочтешь одиночество - во что я ни мгновения не верю?

- Если вам показалось, монсеньор, что месье Моран имеет на меня некоторое влияние, то лишь исключительно потому, что за минувшее время я не успел получить от него все, что мне было угодно, - скупо улыбнулся д'Арнье. - От немедленной оплаты своего таланта он отказался отнюдь не в приступе острого бескорыстия. Месье Моран дорого запрашивает за свои услуги.

«Прости меня за эти слова, Франсуа. Но, я коли запродаю твой талант, отчего бы не поторговаться, чтобы ты мог выгадать побольше? »

- Нет-нет, о бескорыстии даже речи не шло, - с приятственнейшей из улыбок возразил своему юному оппоненту де Лансальяк. - Юноши наподобие месье Морана быстро познают свою истинную цену. Они могут быть беспечны и непредусмотрительны, однако именно в этом вопросе им свойственна редкостная разумность, - монсеньор не возрасту быстро и лукаво ухмыльнулся. - Увы-увы, кому-то приходится дорого оплачивать свои слабости, а кому-то все достается за красивые глаза. Сын мой, ты далеко продвинулся по дороге обмана ближних своих и делаешь заметные успехи - признаю это. Но послушай-ка, что я тебе скажу...

Его преосвященство нарочно потянул паузу, тоном записного пророка заявив:

- Не ты получил от него все, что желаешь, но юнец покамест не дал тебе и десятой доли того, на что способен. По причине своей неискушенности - но и повинуясь голосу рассудительности. Чем дальше, тем больше ты увязаешь в его паутинках, липких, но наверняка таких сладких. Антуан, ты ведь воистину им очарован, хе-хе... Ну, что прикажешь делать с тобой, лживый сын безгрешной матери-Церкви, и с этим смазливым порождением подмостков? Извлечь его из твоих когтей, дабы ты не испытывал душу свою искушениями и не гонялся за химерами? Оставить все, как есть - посмотреть, как ты погубишь и себя, и его? Ответь мне, Антуан, мой не в меру хитроумный мальчик.

- У меня нет сердца, монсеньор, - это было сказано безо всякой театральности, простая констатация факта, - помнится, вы попрекали меня этим еще в отрочестве. В сущности, мне безразлична дальнейшая судьба месье Морана после того, как я стану находить его сладость приторной - ибо я сделал все, чтобы устроить его участь наилучшим образом. Но сейчас я осмелился бы нижайше просить вас позволить мне насладиться этим десертом, а уж после выпороть за чревоугодие.

Шарлю казалось, он ступает по очень тонкому ледку, покрывающему зловонное болото. Один неверный шаг, и не просто ахнешь в ледяную жижу, но тебя затянет с маковкой и никто не помянет, как звали.

Фарфоровые часы на камине мелодично отзвонили полночь. Из распахнувшейся дверцы механизма явились смерть с косой и ангел со звездой, описали торжественный полукруг и скрылись.

- Верно, попрекал, - неспешно согласился монсеньор де Лансальяк, подслеповато глядя мимо Шарля на часы и висевшую над ними картину, Христа и самаритянку подле колодца. - Однако жившие на свете до нас с тобой языческие мудрецы, не осененные благодатью слова Господня, верно подметили: «Все течет, все меняется». В гордыне своей ты даже не замечаешь этих перемен, мой мальчик. Ах, Антуан, - он укоризненно погрозил д'Арнье пальцем. - Лжец, ханжа и лицемер. То есть ученик, достойный своего учителя. Ты заставляешь мое старое сердце понапрасну волноваться и лжешь мне в глаза. Я сердит на тебя, и ты заслужил наказание. Во-первых, на эти три дня тебе запрещается покидать дворец. Пусть месье Моран спокойно трудится над пьесой, а не болтается по улицам в твоей компании. Во-вторых, когда он ее закончит и принесет сюда - я отведу тебе в ней роль. Я подумаю, какую именно. Но даже не надейся отсидеться в стороне, прикидываясь третьим слева дубом или немым стражником.

- Только на это и достанет моих талантов, - опешил д'Арнье. - Монсеньор, от меня на сцене никакого проку, вы же сами прекрасно это знаете!

- Знаю. Но я также не раз видел, как очарованная паства во все уши внимает твоим проповедям, и знаю, что священника и актера порой разделяет всего один шаг, - хмыкнул де Лансальяк. - Твой юный приятель будет стараться не за страх, а за совесть. Боюсь, в горячности своей он искромсает несчастную пьесу вдоль и поперек. Неужели ты разочаруешь его? Ступай, сын мой, и поразмысли над тем, во что ты пытаешься превратить свою жизнь. Задай себе вопрос: стоит ли месье Моран того?

«Он стоит всего, что у меня есть - жаль, что есть у меня немного…»

Шарль молча преклонил колено перед архиепископом, нарочито-почтительно коснувшись губами пастырского перстня. В золотом свете жирандолей, украшавших гостиную, он походил на архангела с церковного витража, холодного и великолепного. Лишь отойдя по коридору на достаточное расстояние от гостиной и убедившись, что находится в одиночестве, д'Арнье позволил себе расслабиться - безупречные черты исказила гримаса ярости. Старому козлу не откажешь в проницательности. Его преосвященство прекрасно все понял и решил позабавиться, сведя актера и одержимого им священника на одной сцене. А он, Шарль д'Арнье, допустил роковую ошибку, забыв, какой хитрой лисой может быть его престарелая эминенция. Пусть у де Лансальяка уже давным-давно ничего не встает, это отнюдь не сделало его глупцом и не мешает ему любоваться чужими страстями. Играя людьми, словно фигурами на шахматной доске судьбы, переставляя их по своему усмотрению.

Вынести три дня вынужденной разлуки оказалось выше сил д'Арнье. Он не мог отделаться от навязчивых мыслей о Франсуа. Ему было необходимо знать, чем сейчас занят актер, как он проводит время вдали от него, запертого в роскошном узилище архиепископского дворца. Шарль хотел засыпать и просыпаться рядом с Франсуа, видеть тень длинных ресниц на смуглых щеках, созерцать улыбку Морана, ясную, как солнечный зайчик, слышать его голос, звонкий и четкий. В конце концов Шарль убедил себя в том, что донельзя беспокоится за судьбу пьесы его высокопреосвященства, волей судьбы оказавшейся в руках месье Морана. Молодой человек весьма талантлив в стихосложении, в этом д'Арнье убедился самолично - но где гарантия того, что в увлечении своем юный творец не перейдет границ дозволенного? Еще состряпает из драгоценной трагедии его эминенции пасквиль, годный лишь для уличного балагана, или разухабистую комедию нравов. С провинциального остроумца станется. Пастырский долг д'Арнье состоит в том, чтобы приглядеть, вовремя вмешаться и пресечь.

Вот так, ведомый благими намерениями и злоупотребляя привилегиями, отец Антуан, которого никому и не приходило в голову стеречь, ускользнул на свободу. Устремившись в маленькую гостиницу за площадью Ангелов, туда, где была комната, пропахшая солнцем, апельсинами и миндалем, который так любило грызть живое воплощение безумного южного очарования. Франсуа наверняка разгневан и будет честить его, на чем свет стоит. Обвиняя во лжи, умалчивании и том, что отец Антуан в коварстве своем завлек невинную жертву в сети священного обмана. Конечно, в чем-то месье Моран будет прав, но способен ли актер осознать: Шарль желает ему только и исключительно блага?

- Менянетязанятзайдитепопозже, - неразборчиво донеслось из-за гостиничной двери в ответ на стук Шарля. Д'Арнье на всякий случай подергал гнутую дверную ручку - заперто изнутри.

- Месье Моран, это я, - вполголоса окликнул Шарль, чувствуя себя на редкость по-дурацки. Никогда прежде ему не доводилось униженно стоять в гостиничных коридорах под закрытыми дверями. А коли упрямый мальчишка не пожелает впустить его, что же, вышибать створку плечом? Под ехидными и разгневанными взглядами постояльцев, рискуя вызвать праведное негодование мадам Деливрон, стоящей на страже достойной репутации своего пансиона? А какие пикантные сплетни полетят по Тулузе, страшно представить… - Открой, будь добр, - Шарль вздохнул и добавил: - Пожалуйста.

Он почти смирился с мыслью о том, что сейчас на его повинную голову обрушится шквал незаслуженных проклятий - но дверь распахнулась, а за ней стоял Франсуа. Растрепанный, в сорочке с закатанными по локоть рукавами и со столь отсутствующим видом, что д'Арнье уже приготовился услышать вопрос: «Вы кто, сударь, и что вам здесь нужно? »

- А, - только и сказал месье Моран, отступая назад. - Блудливый несвятой отец пожаловали. Сядь куда-нибудь, выпей и не мешай мне, Бога ради. Я с тобой потом поругаюсь. Сейчас некогда, - шатающейся походкой сомнамбулы актер вернулся за стол, предоставив Шарлю устраиваться по своему усмотрению.

Войдя и тщательно прикрыв дверь, д'Арнье с искренним удивлением огляделся по сторонам. За три дня Франсуа умудрился превратить гостиничный нумер в истинный приют одержимого литератора. Он безжалостно распотрошил доверенное ему «Сердце тирана» на отдельные страницы, разбросав их повсюду - на столе и подоконниках, на полу и кровати. Парочка листов, вызвавших особенное неудовольствие Франсуа, была с размаху нанизана на декоративные зубцы каминной решетки. Дополняли картину творческого экстаза составленные в угол пустые бутылки, корзина с бутылками полными, обкусанный со все сторон яблочный пирог и надрезанная палка чесночной колбасы. Благоухавшая столь резко и отвратно, что Шарль невольно зажмурился и первым делом вышвырнул ее в окно.

- Франсуа, ты за эти дни съел хоть что-нибудь или только пил?

- Не помню, - месье Моран строчил прямо поверх строчек отданного на заклание текста, а взгляд, которым он одарил Шарля, был преисполнен вдохновенного безумия. - В самом деле, как жрать-то охота… Ну и развеселый затейник твой преподобный отче, - Франсуа захихикал. - Мне такая похабень в жизни бы на ум не пришла. Должно быть, это у него от монашеского воздержания. Монсеньор как, блюдет себя ради прекрасной Целибат или тоже грешит напропалую?

- Его эминенция давно отлучен от возможности грешить - не только своим саном, но и немилостью природы, постигающей слишком резвых в юности старцев, - д'Арнье двумя пальцами сдернул с каминной решетки один из забракованных листов. Бегло просмотрел, скептически приподняв бровь и аккуратно нанизал обратно. - Не думаю, чтобы монсеньору пришлось бы по душе такое обращение с уникальным экземпляром его бессмертного творения.

- А какая разница, я все равно его переписал, - отмахнулся актер. - Теперь его рукописью можно смело топить печку, - он уткнулся в бумаги, выхватывая то один лист, то другой, сравнивая, записывая и вычеркивая с такой силой, что бумага рвалась под пером. В своем увлечении творчеством Франсуа совершенно не заметил, как в нумер доставили обед. Упустил он и тот факт, что Шарль заботливо подсунул ему тарелки под самый локоть. В рассеянности месье Моран не слишком-то благовоспитанно прихватывал пальцами кусок то здесь, то сам, посыпая листы крошками и объедками, и пытаясь одновременно записывать. Пока его наконец не постиг бич средневековых монахов и современных литераторов - судорога, мертвой хваткой скрутившая пальцы. Франсуа взвыл, выронив брызнувшее чернилами перо и безжалостно ударяя онемевшей рукой о край стола в попытках восстановить кровотечение: - Уй-ей-ей, зараза, ну как невовремя, сволочь, больно же…

- Прекрати, - Шарль бесцеремонно извлек вяло протестующего творца из-за стола, оттащив на постель и завладев поврежденной кистью. Под нежной кожей словно набухли твердые узелки, д'Арнье привычными движениями массировал и разминал руку Франсуа, не обращая внимания на жалобные вопли над ухом. - Творение его эминенции не заслуживает, чтобы ты калечился ради него. Потерпят твои римляне. Благо они давно умерли.

- Но у меня финал!.. - рвался обратно Франсуа.

- Финал тоже подождет, - не терпящим возражений голосом припечатал Шарль, удерживая месье Морана на месте. Напряженно-окаменевшая кисть в его руке расслабилась, пальцы неуверенно шевельнулись, пощекотав ладонь. - Излишнее рвение порой бывает куда хуже злонамеренной небрежности. Если б я не пришел, ты так и зачах бы от голода и недосмотра, пытаясь сделать творение его эминенции идеальным. Кстати, каким ты его нашел при более близком знакомстве?

- Та еще булочка с кайенским перцем, - охарактеризовал пьесу Франсуа, разминая вернувшуюся к жизни кисть. - С ядреным таким перчиком. Однако опус преподобного отца выгодно отличается от тех постановок, что имеют одну цель - показать сладко изумленному обществу, как на сцене кого-нибудь имеют. Ну, или откровенно намекают на поиметие. Тут же есть смысл. И подтекст. И куча симпатичных персонажей на выбор, что главных, что второстепенных.

- На роль одного из которых его преосвященство прочит меня, - открыл секрет Шарль, облегченно переведя дух и понимая, что ссора не грянет. Месье Моран не обманул его ожиданий, здраво оценив ситуацию. Поняв, что д'Арнье оказал ему ценнейшую услугу. Как бы еще месье Моран, актер без ангажемента, смог свести столь редкостное знакомство? А теперь полюбуйтесь на него - сидит и железной рукой правит архиепископское творение, да еще осмеливается вовсю критиковать его эминенцию. Счастливчик, сам не понимающий своего счастья. - А тебя, похоже, де Лансальяк желает видеть Нероном.

- Хорошая роль. Я бы справился, - задумчиво кивнул Франсуа. Увлекшись переделкой пьесы, он напрочь позабыл о своем намерении никогда впредь не иметь дела с коварным обманщиком и соблазнителем Шарлем д'Арнье. Сейчас, когда Шарль вновь пришел к нему, напомнил о хлебе насущном и так бережно массировал болящее запястье, Моран мысленно простил ему все. Было - и прошло. Незачем вспоминать. Он должен быть по гроб жизни благодарен Шарлю за покровительство. И это будет так заманчиво, выйти вместе с ним на одну сцену… - Постой-постой, я что-то не вразумевши. Ты - ты будешь играть? - актер в глубочайшем изумлении вытаращился на д'Арнье. - Ты что, умеешь?

- Между священником и лицедеем разница невелика, как утверждает преподобный. Тому и другому надлежит увлечь публику, вдохновить ее, заставив плакать или смеяться по своему усмотрению, - пожал плечами Шарль. Несколько месяцев тому отец Антуан бросил мимолетный взгляд в рабочие бумаги его эминенции, обнаружив там отрывок будущей пьесы и без труда запомнив его. Отпустив руку Франсуа и скатившись с кровати, д'Арнье бухнулся на одно колено, и, прижав руку к сердцу, с выражением продекламировал:

- Я шел в сраженья за герб на чужом щите,

умирал за фантом Отчизны!

Но пока еще звезды горят в небесах,

пока утром траву серебрит роса,

пока горны ветров в теснинах трубят,

я буду любить тебя!

Обладая внушительным ростом, запоминающейся внешностью и зычным голосом, Шарль и впрямь мог бы сделать неплохую карьеру в театре. Мессы и проповеди давно отучили его от страха перед публикой - впрочем, д'Арнье был уверен, что не боится ничего в мире и за его пределами, ни людей, ни Господа, ни Сатаны с его присными.

В чем его немедля разубедили.

Франсуа Морану понадобилось лишь несколько ударов сердца, чтобы перелиться в новый облик. В создание с иным голосом и взглядом из-под полуопущенных ресниц, взглядом равнодушным, холодным и высокомерным настолько, что Шарлю д'Арнье и в лучшие времена не удавалось изобразить подобного. Сидевший на постели незнакомый юноша с лицом и телом Франсуа Морана надменно процедил:

- Все это ложь, слова пустые, не стоящие ничего,

Лишь прах, обман, ловушка и мираж.

Нет никакой любви, пусты сердца живущих,

Есть только польза и расчет, и выгода прямая –

Не более того, мой лживый друг, не более того...

Инстинктивно Шарль отшатнулся, столь неожиданным и убедительным было перевоплощение. Рядом с д'Арнье восседал кто угодно, только не Франсуа Моран, которого он намеревался вскоре подмять под себя к обоюдному удовольствию. Это и впрямь был Нерон, тиран-извращенец во плоти, самодостаточный и самовлюбленный. Кто бы мог подумать, что бархатистые карие глаза Франсуа могут становиться столь колючими и злыми?

- А-а, получилось, получилось! - совершенно по-детски возликовал актер. - Еще немножко, и ты точно дал бы деру! Что, испугался? - он мог заслуженно торжествовать, на миг вечно распоряжавшийся им Шарль не на шутку оторопел и струхнул. Это читалось в его облике, в невольно напрягшихся под одеждой мышцах, в омуте встревоженных синих глаз.

«Я могу! Я сумел! »

Франсуа знал, как опасно путать сцену и реальную жизнь, не проводя между ними четких границ. Ему удалось поразить и напугать д'Арнье, нанести трещину ледяному панцирю тулузского аристократа-священника - и кара последовала быстро и незамедлительно. Скрывая свой невольный испуг, Шарль опрокинул забияку на спину, единым бесцеремонным движением самовластного владельца стянув с него кюлоты вместе с подштанниками и швырнув их на пол.

- Ай, - бывший неприступный и высеченный изо льда тиран невольно дернулся, сжимаясь и сглатывая. Настал его черед пугаться - Франсуа до сих пор не мог привыкнуть к решительному натиску любовника, хотя тот никогда не причинял ему вреда и излишней боли. Вот и сейчас губы и язык Шарля кружили по его телу, поднимаясь и спускаясь, словно Франсуа был экзотическим блюдом, от которого Шарль непременно хотел попробовать по различному кусочку. В том искусстве любви, которому обучил своего молодого знакомца д'Арнье, Франсуа больше всего нравился этот начальный миг - миг, обманчиво позволявший Франсуа чувствовать себя языческим божком, принимающим поклонения верных жрецов и восхищенной паствы. Миг, когда лев смирялся перед агнцем, ластясь, пряча когти и щекочась темно-рыжей гривой. Когда Шарль, поспешно и ловко избавляясь от одежды, вынуждал его прогибаться навстречу своим губам, не оставляя необласканной ни единой пяди трепещущего тела - и накрывая ртом пульсирующую желанием мужскую плоть Франсуа. Всецело вознаграждая себя за дни краткой разлуки, посасывая, то сжимая чуть сильнее, то отпуская, теребя языком складки нежной кожицы, снова и снова, пока Франсуа не начинал судорожно мотать головой, сам не понимая, чего хочет - чтобы его отпустили или чтобы сладкая пытка продолжалась.

Наслаждаясь ощущением своей власти и беспомощной открытости Франсуа, сходя с ума от горячащего кровь вожделения, от доступности любовника и его готовности исполнить любой каприз д'Арнье. От возможности приникнуть к этому колдовскому источнику и испить до дна, до последней сладчайшей капли - чтобы затем всем весом навалиться на расслабленное тело, понуждая Франсуа к новым усилиям во имя любви. Прикосновениями рук и шепотом убеждая актера раздвинуть ноги, вот так, да, еще шире, жадно и быстро целуя нежные, мягкие губы, едва сдерживая желание укусить Франсуа до солоноватого привкуса во рту. Вталкиваясь в узкую и податливую плоть, сгорая от желания насытиться, достигнуть предела и выплеснуться, лишь доведя себя и любовника до полного изнурения. Стремление просто любить, яростно и безоглядно, не задумываясь и не сожалея.

Шарль тихо рычал и постанывал от удовольствия ощущать себя в Франсуа, смотреть на запрокинутое лицо в обрамлении разметавшихся по подушке темных локонов. Чувствуя ответный жар и страсть, и то, как острые колени Морана яростно стискивают его талию. Слыша, как рвется наружу, скребя и в кровь раздирая изнутри певучее горло Франсуа, желая обрести свободу, непроизнесенное имя - и выпархивает долгим стоном:

- Шааарль…

Звуки, более подходящие яростно спаривающимся зверям, нежели людям. Тяжелое, жаркое дыхание, горячая, влажная кожа под ладонями, скольжение навстречу, соударение. Франсуа хотелось прочувствовать все до конца - как чужое достоинство втискивается в узкий проход, раздвигая плоть. Как будоражаще-сладко трется о него изнутри, и как он, откликаясь, непроизвольно то сжимает мышцы, то расслабляется, впуская Шарля чуть дальше и едва сдерживая крик. Актер приподнял голову - кости и связки взвыли протестующим хором - прильнув на долгий миг к горячим, пересохшим губам Шарля. Казалось, у д'Арнье сейчас не две руки и десять пальцев, как положено всякому смертному, но раза в два или три больше. Ладони и пальцы ощущались одновременно и повсюду, оглаживая, пощипывая, словно лепя тело Франсуа заново, по своему усмотрению. Они разминали сведенные томительной судорогой мускулы бедер, гладили лицо Франсуа, убеждая продержаться еще немного. Франсуа хрипел, задыхаясь, хватая ртом воздух, снова и снова бросая себя в омут чужой страсти, сводящей с ума, навстречу удушливо-горячим волнам, ломающим кости и корежащим внутренности, заставляя выгибаться до хруста в копчике и ноющей боли в заломленных ногах.

- Я люблю тебя, Франсуа.

Наверное, д'Арнье надеялся, что его не услышат. Неосторожные слова умрут в горниле любовной лихорадки, и час спустя ни тот, ни другой уже не вспомнит, слетала ли с их губ площадная брань или страстные признания. Франсуа не услышал - догадался по едва заметному движению губ. Или убедил себя в том, что увидел сквозь затмевающее глаза багряное марево.

То, что творилось сейчас между ними, можно было назвать как угодно - любовью, таинством, жертвоприношением, но никак не грехом, так совершенно было безграничное и безоглядное слияние. Казалось, все предыдущие экстазы слились воедино, спаянные новым чувством, и умножились, чтобы доказать - нет предела любовным восторгам и, может быть, эти минуты близости - лучшее, что есть в жизни каждого человека.

Шарль понял - или у него сейчас остановится сердце, или он позволит себе кончить. Резким движением он нагнул голову, впиваясь в губы Франсуа жадным поцелуем, взорвался в его теле и постепенно обмяк.

Франсуа, точно молнией, пронзило быстрой и сильной судорогой от макушки до пяток - еще и еще раз, заставляя обильно выплескиваться на напряженный живот Шарля, ликуя и стыдясь самого себя. А потом - словно у марионетки обрезали нити, безумно-упоительный танец достиг своего апогея и утих, оставив двоих обессиленных и смятенных людей лежать в объятиях друг друга. Франсуа даже двигаться не хотелось, хотя в поцелуе Шарля уже не было прежней настойчивой силы, только благодарная нежность - и в кои веки Франсуа не беспокоило то, что он по уши перемазался собственным семенем и лежит прямо в нем. Актер с трудом перевел запаленное дыхание, ощущая себя полностью выжатым, как лимонная долька - и невесть отчего разрыдался, сжимая веки, тряся головой, ненавидя свой характер и тело, всегда так бурно откликавшееся на сильные эмоции.

Очнулся Франсуа в тесном кольце объятий Шарля. Тот сидел на постели, пристроив любовника - нет, любимого - между широко раздвинутыми коленями и оперев на свою мускулистую грудь, влажно поблескивающую в золотом свете догорающих свечей. Тонкая, по-северному светлая кожа д'Арнье словно светилась изнутри.

- Мне еще ни с кем не было так сладко, как с тобой, - низкое мурлыканье хищника у виска, важны не слова, а интонация, в каждом звуке сквозит нежность и довольство. - Никогда в жизни. Франсуа, не надо плакать. Все очень хорошо.

- Я знаю, что все хорошо, - Франсуа проморгался, вытер ладонью мокрые ресницы. - Прости. Сам не знаю, но порой на меня накатывает и я начинаю хлюпать в три ручья. Очень неловко получается.

Он поднял голову, снизу вверх посмотрев на лицо Шарля в сияющем бронзой ореоле растрепавшихся волос. Можно было не спрашивать лишний раз, понравилось д’Арнье или нет - либо же приходилось признать, что перед ним гениальнейший и талантливейший из лицедеев, умеющий до ужаса правдоподобно изобразить то, чего вовсе не испытывает. Слова могут быть лживыми, но тело, сердце, дыхание человека - они не лгут. Шарль был доволен, спокоен и умиротворен. Он согласился бы лежать вот так, держа в объятиях изнемогшего Франсуа, до конца света, а то и до самого Страшного Суда, и оторвать задницу от постели не раньше, чем архангелы персонально выкликнут Шарля-Антуана-Эмильена д’Арнье и Франсуа Морана. Да и то хорошенько бы подумал, стоит ли шкурка вычинки.

- Надо же, как оно бывает, - Франсуа на пробу попытался подвигать ногами. Тело отозвалось долгой, вяжущей болью в самом низу живота и меж ягодиц, неприятной, но вполне терпимой. Сейчас месье Моран как никогда остро осознавал всю непристойность и распутность своего поведения - и хотел, чтобы его падение в пропасть греха длилось и длилось. Возможно, виной всему был не только Шарль д'Арнье, но и чертова пьеса, над которой работал Франсуа. Невесть как преподобный умудрился вложить в текст свою тоску по недосягаемому, желание обладать тем, что ему не принадлежало и не могло принадлежать. - Я спятил, Шарль?

Он мотнул головой, отбрасывая упавшую на глаза челку, не в силах воспрепятствовать своему болтливому языку нести чушь - то, о чем Франсуа Моран думал, но старался помалкивать:

- Совсем спятил, и все из-за тебя. Ты меня используешь, а мне все равно. Мне даже этого хочется. Ну не дурак ли я, Шарль?

Обида была короткой, но острой и болезненный, как булавочный укол. Пальцы Шарля сжали плечо Франсуа чуть сильнее, чем это требовалось для ласки, пусть даже и грубой.

- Я занимаюсь с тобой любовью, свиненочек. Если ты не осознаешь разницы между «использовать» и «заниматься любовью», попроси монсеньора, чтобы он тебе разъяснил. Он у нас великий ритор и на этом деле собаку съел.

- Охотно верю, что преподобный монсеньор в силах объяснить и оправдать все, что угодно - особенно если объяснение должно послужить оправданием его милых слабостей, - Франсуа осторожно повел плечом, высвобождаясь и искательно заглядывая в потемневшие синие глаза: - Не сердись на меня, а? Я знаю, что между этими понятиями есть изрядная разница, но... ты ведь меня не любишь, правда? - он вздрогнул, отводя взгляд и понимая, что на сей раз допустил не просто бестактность или неосторожность, но грубую ошибку. Не время для разговоров о любви, сейчас и ему, и Шарлю хотелось утолить томление плоти, не задаваясь вопросом о том, что ими движет. Потому что от этих ответов становилось горько под языком и противно на душе.

Шарль двумя пальцами взял его за подбородок, вынудив снова смотреть ему в глаза. «Я люблю тебя». Три пустячных, коротких слова. Франсуа будет приятно вспомнить их, когда он найдет на свою голову какого-нибудь запойного трагика, который будет драть его, перегнув через подоконник и отбирать заработок, как сутенер у шлюшки.

- Люблю, - негромко и отчетливо проговорил он.

Франсуа кивнул, мягко, понимающе улыбнувшись. В нынешнем веке слова легки, за них не нужно отвечать. Как легко подсластить горькую пилюлю. Сколько раз он злоупотреблял этим признанием, добиваясь приглянувшейся девицы? Вот и с ним поступили также. Что бы не испытывал к своему случайному знакомцу Шарль д’Арнье, он был настолько благороден, что выполнил мимолетный каприз Франсуа, признавшись в несуществующем чувстве.

- Ну да... Спасибо, - Франсуа ткнулся губами в ладонь Шарля, беззвучно благодаря за любезность. - Не нужно было мне об этом заговаривать. Мне хорошо с тобой, вот и все.

Они оба знали правила галантной игры. Д'Арнье убедительно солгал, Франсуа не менее убедительно сделал вид, что поверил, так отчего же на душе вдруг стало так паскудно? Доказывать, оправдываться - только сделать еще хуже, выйти за установленные рамки, где можно лгать, но нельзя признаваться во лжи. Или все же совесть Шарля чиста, и он действительно любит Франсуа? Вот только в любви признаются не так, не по просьбе, а по собственному почину...

- Я хочу, чтобы тебе было хорошо, - высвободив ладонь, Шарль нежно погладил его по щеке. - Хочу стать твоим сокровенным воспоминанием.

- Самым милым, ослепительным и приятным воспоминанием в моей пока еще такой короткой жизни, - подтвердил Франсуа, по-кошачьи потираясь щекой о ладонь Шарля, и своим телом - о его торс. - Я никогда тебя не забуду. Правда-правда. Чтобы там не было дальше, чтобы не случилось потом - я никогда не забуду о тебе, обещаю.

«Да уж, такое не забывается. Или все-таки забывается - ибо равно или поздно забывается все... Но я не хочу забывать. Я действительно хочу запомнить все, что между нами было - и плохое, и хорошее... »

Шарль молчал - что можно сказать говорить после столь обезоруживающей искренности? Склонился к губам Франсуа, целуя его неглубоко и нежно, лизнул в щеку, с усмешкой потянул за так волнующую его сережку в нежном ушке под темными локонами. Тихо и страстно выдохнув:

- Мой Франсуа. Моя Лилия.

- Двадцать три года как Франсуа - и я ничей, - язвительность месье Морана не зависела от окружающих условий, но лишь обострялась неожиданными ситуациями. - А толку-то. До чего я докатился… - впрочем, блаженное выражение лица Франсуа прямо противоречило его брюзжанию. Он и хотел, и не мог решиться высказать того, как он благодарен д’Арнье за открытия этих летних дней, за все, даже за первоначальную высокомерность, за соблазн и двести ливров, и за то, как Шарль откровенно млел в его присутствии. За каждый вздох и звук голоса, резонировавший в унисон с неведомыми прежде струнами души Франсуа. За объятия и исступленные поцелуи, за прикосновения, которыми Шарль будто желал навеки запечатлеть каждый изгиб, каждую линию мышц, намеком прочерченную под пылающей кожей. До чего Шарль д'Арнье однажды дотрагивался, того он уже никогда не забывал, настолько безумно он был чувствителен к ощущениям. Если Франсуа достаточно было почесать за ушком, чтобы довести до высшей степени возбуждения, то Шарлю не нужно было и этого. Месье Моран однажды метко сострил насчет того, что д'Арнье заводит даже обычное рукопожатие, но так на самом деле и было...

Франсуа завозился, поудобнее примащивая голову на плече Шарля, и ни с того, ни с сего заявил:

- Я понял, как оно должно завершаться. Сейчас еще полежу немножко, встану и допишу. Этот ваш Нерон по сути своей был не таким уж скверным типом. Просто он обнаружил, что никто не в силах сказать ему: «Нет, этого делать нельзя». Из-за этого все и случилось.

- Это Тигеллин ему позволял. Потому что, во-первых, был алчным и беспринципным наемником, а во-вторых, любил императора пылкой, хоть и несколько странной любовью, - подхватил Шарль, почесывая растрепанный затылок актера. - Ты все-таки ужасное создание. Я из сил выбиваюсь в попытках сделать тебе приятно, а у тебя в голове все равно один Нерон.

- Помимо Нерона, у меня там есть еще уйма других персонажей. Каждый из которых желает высказать свое просвещенное мнение по существу дела, - уточнил Франсуа. - А еще у меня - то есть у преподобного - есть мадам Агриппина, образцовая прекрасная стерва, которую необходимо зверски и жестоко убить. Не представляю, как. Вряд ли его эминенция расщедрится на закупку декораций для корабля, так что мучительную кончину мадам придется представлять за сценой. Что не есть хорошо. Публике нравится, когда красивую женщину убивают публично. Причем долго и изобретательно.

- Ну так убей, - не понял сущности затруднений Шарль, - никто из зрителей не побежит открывать Светония и пальцем водить по строкам, проверяя, насколько спектакль соответствует исторической правде. Важен итог. Агриппину извел ее же сынок, а уж каким способом - на усмотрение автора.

- Чихал я на историческую правду, я ее ведать не ведаю! Мое образование - стянутый третий том собрания сочинений какого-то замшелого римского историка, где половины страниц не хватало! - увлекшись, Франсуа заговорил громче и уселся рядом с Шарлем, бесцеремонно перекинув ноги через талию д'Арнье. - Сам знаешь: зрителям нужно, чтобы было занимательно, красиво и со страстями в клочья. Мое дело - придумать и обставить так, чтобы они получили желаемое. Вот почему мне позарез необходим красочный и показательный способ убийства, который я могу состряпать из имеющихся в моем распоряжении подручных средств! Вразумевши, падший ангел Матери-Церкви? Ну ничего, как-нибудь вывернусь… - взгляд Франсуа опять подернулся флером мечтательности. Шарль смотрел на актера со смесью снисходительности и восхищения, словно не в силах поверить, что у этой прелести между ушами с сережками фальшивого золота и под буйной каштановой шевелюрой кроются самые настоящие мозги, да еще какие.

- Нет, - вздохнул д'Арнье, требовательным жестом указывая на рассыпанные листы, - мое терпение лопнуло. Я должен немедленно прочесть хотя бы начало этого бессмертного творения, пока ты будешь возиться с финалом.

- Мое, не дам! - истошно заверещал Франсуа, безнадежно стараясь придавить Шарля к подушкам и не позволяя тому подняться с постели. Последовала краткая, но шумная возня, в ходе которой д'Арнье укусили за предплечье, а Франсуа в приступе истерического хихиканья свалился на пол, откуда сокрушенно заявил: - Ладно, черт с тобой, читай. Хотя это и против традиции - читать еще не дописанное.

Актер поднялся на ноги, озадаченно скривившись и зашипев при попытке сделать шаг. Подобрал сорочку, натянул ее. Прихрамывая - и притворяясь более, чем следовало - устроился на стуле, по-детски подтянув под себя босые ноги. Подвинул в сторону Шарля стопку разрозненных, безжалостно исчерканных листов, пристукнув по ним пальцем, мол, начало здесь, а к себе притянул лист чистой бумаги и чернильницу. Застрочил, довольно улыбаясь собственным мыслям и совершенно не обращая внимания на Шарля, словно его тут не было и в помине. Д'Арнье поудобнее устроился в кровати, придвинул свечу и погрузился в чтение, раскладывая страницы по порядку.

Франсуа не польстил и не преувеличил. Пьеса и впрямь была недурна, не без юмора и живой мысли, с моментами, способными по-настоящему взволновать зрителя. Шарль поймал себя на том, что совсем не против быть Тигеллином этого спектакля. Разве не великолепно пережить на сцене свои подлинные чувства, выдавая их за искусную игру?

В какой-то миг Франсуа опять потерял счет времени и осознание бренной реальности, быстрым шепотом проговаривая реплики и отсчитывая по пальцам количество слогов в строчках. Всецело уйдя в перипетии судеб и страстей давно умерших, а может, никогда не существовавших людей. Он не знал, миновал уже час или два, увлеченно и яростно выплескивая на бумагу то, что рождалось в его фантазии, бросая скомканные листы с неудачными сценами под стол, хватая новые и думая только об одном - не забыть бы, не забыть, успеть поймать, ухватить, пришпилить мимолетную мысль кончиком пера к бумаге, как трепещущую бабочку.

Тигеллин должен умереть - потому что так диктуют законы драмы, потому что никто из зрителей не ожидает подобной развязки. Ведь он и его жестокая любовь - единственное, что делает тирана человеком. И якобы всесильный фаворит это знает, потому что иначе нельзя, потому что фатум-Судьба, потому что в искаженном сознании Нерона только смерть может быть доказательством истинной и искренней любви...

«Потому что я так вижу», - бормотал Франсуа. Почерк на последних листах вилял вправо и влево, кисть опять скрутило мучительной судорогой - что случалось всякий раз, когда ему приходилось достаточно долго писать. Все же он сумел аккуратно и почти каллиграфически вывести слово «Конец», схватить бумаги в охапку и, не перечитывая, шлепнуть неопрятную пачку рядом с Шарлем, буркнув: «На, читай, все».

Исполнив свой долг, Франсуа Моран забрался в изножье постели, бережно баюкая ноющую руку и терпеливо дожидаясь, пока пройдет резь в суставах.

- Молчи... - внезапно сорвалось с губ Шарля д'Арнье, отца Антуана, а потом он повторил уже четче, не отрывая глаз от подрагивающего в пальцах листа:

- Молчи, не смей чернить мою любовь!

А там злорадствуй, коли есть о чем,

Грози подагрой и параличом,

О рухнувших надеждах пустословь;

Богатства и чины приобретай,

Жди милостей, ходы изобретай,

Трись при дворе, монарший взгляд лови

Иль на монетах профиль созерцай;

А нас оставь любви.

Увы! кому во зло моя любовь?

Или от вздохов тонут корабли?

Слезами затопило полземли?

Весна от горя не наступит вновь?

От лихорадки, может быть, моей

Чумные списки сделались длинней?

Бойцы не отшвырнут мечи свои,

Лжецы не бросят кляузных затей

Из-за моей любви.

С чем хочешь, нашу сравнивай любовь;

Скажи: она, как свечка, коротка,

И участь однодневки-мотылька

В пророчествах своих нам уготовь.

Да, мы сгорим дотла, но не умрем,

Как Феникс, мы восстанем над огнем!

Теперь одним нас именем зови –

Ведь стали мы единым существом

Благодаря любви.

Франсуа на миг зажмурился, вспоминая завершение эпизода - начало коему было положено монсеньором де Лансальяком, так и не сумевшим довести свою неплохую задумку до стОящей развязки, но бросившим золотое зернышко в плодородную почву чужого воображения. Франсуа нравился этот кусок - не лишенный шероховатостей, но самой Мельпоменой предназначенный для того, чтобы глаза присутствующих в зале дам затуманились слезой. Показывающий характер персонажа в совершенно неожиданном ракурсе - и Шарль точно будет неотразим, произнося свой монолог.

Монолог, написанный для того, чтобы хоть так заикнуться о том, о чем не стоит говорить вслух - чтобы не спугнуть тишину.

Франсуа прочитал ответную реплику наизусть, не тратя времени на поиск страницы с нужным стихотворным отрывком, глядя куда-то в сторону, спокойно и чуть печально:

- Молитесь нам! - и ты, кому любовь

Прибежище от зол мирских дала,

И ты, кому отрадою была,

А стала ядом, отравившим кровь;

Ты, перед кем открылся в первый раз

Огромный мир в зрачках любимых глаз,

Дворцы, сады и страны, - призови

В горячей, искренней молитве нас,

Как образец любви... (Джон Донн)

- Что, совсем скверно вышло? - искренне огорчился актер, заметив, что Шарль не отрывает взгляда от листка, и взгляд этот какой-то... непонятный. Потерянный. - Ну да, слишком трескуче, слишком цветасто. Отдай, я перепишу.

- Не вздумай! - коротко и угрожающе рыкнул Шарль.

«Опомнись, какая любовь? Куда тебя несет, безумец, что ты вытворяешь со своей жизнью?! »

- Хорошо, хорошо, - удивленно согласился Франсуа, отдергивая руку, протянутую было за листком. - Не сердись. Что на тебя нашло, а?

Он опасливо-вопросительно взглянул на Шарля - походило, что д’Арнье мучим какой-то внезапно нахлынувшей на него тревогой, поиском ответа на какой-то неразрешимый вопрос.

Впрочем, у Франсуа имелся свой собственный жгучий интерес, и ему требовалось немедля получить ответ - причем только и именно от этого человека:

- Шарль, тебе хоть немного понравилось? Я пьесу имею в виду, не подумай чего…

Вид у Франсуа был почти испуганный, казалось, он готов уже знакомым жестом застигнутого врасплох бельчонка прижать к груди обеими руками исписанные страницы, чтобы оградить их от возможных посягательств Шарля. Было даже обидно оттого, что судьба пьески-подкидыша занимала его куда больше, чем персона любовника.

- Мне понравилось, - устремил на него тяжелый взгляд д’Арнье, - я бы хотел бы в этом сыграть. Даже если его эминенция отдаст роль Нерона не тебе. Но я постараюсь убедить его в том, что любой другой актер погубит пьесу. Ты же - ты превратишь ее в триумф. Пусть его и увидят только избранные гости монсеньора.

- Правда? - Франсуа и сам толком не представлял, насколько для него важно мнение Шарля - до того мгновения, пока не услышал это мнение. - Нет, правда, честно? Ты не думай, меня уже пинали за тягу к графомании, неприглядную правду о своей бесталанности я переживу... Тебе действительно понравилось? - казалось, актер сейчас на радостях замечется по комнате, или запрыгает, или подбросит исписанные страницы к потолку, устроив бумажный ураган. - Даже если бы это был не я? Так это же замечательно, значит, у меня получилось!

Он рассмеялся - коротко и звонко - и в самом деле швырнул бумаги, но не потолок, а в Шарля, убежденным тоном заявив:

- Без тебя у меня бы ничего не вышло. Я бы тогда не понял и половины, и увидел бы просто похабную пьеску о развратных нравах былых времен, только и всего. Спасибо тебе.

- Обращайся в любое время, - величественно позволил Шарль, отмахиваясь от листков, летящих в него этакой стаей белокрылых птичек. Франсуа вновь одержал над ним полную и безоговорочную победу, мягко, ненавязчиво заставив его признать сначала свою сердечную склонность к маленькому месье Морану, а потом - и литературный талант, уже отмеченный серебряной тулузской лилией.

- Нет, ты все-таки свиненок... Беспорядок и хаос - твоя естественная среда обитания.

- Я не виноват, оно само так получается! - развеселившийся и явно воспрянувший духом от услышанной похвалы месье Моран весьма схоже изобразил поросячий визг, после чего прыжком свалился на Шарля, воистину тираническим тоном потребовав: - Почитай еще! Про коварство и неверность женщин, акт второй, действие второе или третье, не помню. Это рука преподобного, я там не выправлял ничего, ибо написано с душой и явственным знанием предмета. Чем ему так дамы Тулузы досадили, не знаешь? Почитааай, я хочу послушать, как это звучит твоим голосом!

Франсуа требовательно ущипнул Шарля за бок, самым нахальным образом приподнял простыню и юркнул под нее завозившись и поудобнее устраиваясь между раздвинутых колен д'Арнье.

- Читай, кому сказано! - донеслось из-под колыхающихся складок. - Ну сделай мне такое одолжение... и я для тебя кое-что сделаю.

- Ну-ну, - с неописуемым букетом интонаций напутствовал его Шарль, копаясь в разрозненных листах в поисках требуемого куска. - Не то, не то, монолог Октавии тебя не устроит? Прощальная речь Сенеки? Похабная песенка Акты? М? Не слышу, Франсуа! Чем там так занят?

- Ничего она не похабная, - обиженно пробухтели из-под простыни. - Что еще распевать на пьяной гулянке бывшей актерке - торжественную оду? Не трожь грязными лапами мою возвышенную душой Октавию, не про тебя писано! Уговорил, валяй за Сенеку. Хотя финал в его монологе мне категорически не нравится… - Франсуа примолк, явно подыскав своему язычку более подходящее и увлекательное занятие, нежели болтовня.

«Хорошо, что это не проповедь», - искренне порадовался Шарль, ибо даже декламация скабрезных четверостиший Акты в такой ситуации стала бы делом весьма затруднительным. Не говоря уже о серьезном, почти философском прощании Сенеки со своим непутевым учеником. Однако из зловредности сделаешь то, на что не способен в ином расположении духа - монолог был достаточно длинным, чтобы Шарль постепенно отрешился от мыслей о безобразиях, творимых месье Мораном с его членом.

Пребывая в ладу со своими душой и телом, Франсуа смог всецело отдаться ласке - беззвучно хихикнув, когда заметил, что его движения попадают в такт ритму стихотворных строк. Голос Шарля успокаивал и придавал уверенности, Франсуа прикрыл глаза, наслаждаясь одновременно и удавшимся отрывком, и нежно-солоноватым вкусом чужой плоти во рту. Тем, как движения его губ и языка заставляют член д'Арнье становиться влажным и восхитительно-твердым, целиком заполняющим его рот, вынуждая порой давиться - но сейчас это не казалось Франсуа унизительным или неловким. Моран трудился, помогая себе пальцами, порой просовывая игривую ладошку чуть дальше, чем требовалось, и оглаживая подушечками пальцев тесный вход.

Шарль, конечно, сколько угодно мог игнорировать потребности своего тела, но от этого они не становились слабее - проворный, болтливый язык Франсуа продолжал самым тесным и фамильярным образом общаться с его мужеством. Поддаваясь безмолвным уговорам, оно росло и крепло, заставляя Шарля время от времени сбиваться с дыхания и неправильно интонировать текст патетического монолога. В такие моменты немедля следовало возмездие, доказывавшее, что никакие игривые забавы не в силах отвлечь Франсуа от слежки за звучанием текста. Острый ноготок впивался в бедро либо достоинство д'Арнье слегка прикусывали острые зубки. До конца монолога оставалось еще три строфы, а исполненный злодейских помыслов юнец явно задался целью вынудить любовника кончить с последней трагической строчкой.

Столь жестокие приемы привели к тому, что финальные фразы Шарль выговаривал с придыханием, которое вполне можно было принять за глухие страдальческие рыдания разочаровавшегося в жизни и Нероне Сенеки. Мысленно Шарль пообещал себе, что сразу же, как покончит с монологом, возьмет свиненка за уши и до упора натянет сладким ротиком на свое достоинство. Чтобы не воображал себе, якобы ему тут все дозволено.

Франсуа рассчитывал, что Шарль хоть раз, да собьется - но д’Арнье героически выдержал испытание до конца, пусть завершение монолога и прозвучало столь мелодраматически, что впору разрыдаться. Франсуа ограничился одобрительным мычанием - но сразу с завершением текста с него сдернули спасительную простыню. Попытка высвободиться и ехидно поинтересоваться, отчего это у безупречного месье д'Арнье столь взъерошенный вид была пресечена увесистой ладонью на затылке, непреклонно удержавшей его голову в прежнем положении. Шарль шумно, едва ли не со всхлипом, вздохнул полной грудью - и начал двигать бедрами в довольно резком ритме, входя-выходя сильными, уверенными движениями человека, который знает, что делает. В последний момент, миг чем задрожать в сладостной судороге финала, он оттолкнул Франсуа, памятуя о его недвусмысленной реакции на семя во рту. «Только без жидкости», - мельком вспомнилось Шарлю, и он не захотел портить удовольствие ни себе, ни ему.

Франсуа чуть было не разразился громкими и возмущенными воплями касательного того, что Шарль банально и довольно грубовато использовал его для достижения собственного удовольствия. Однако вовремя прикусил так славно потрудившийся и сладко нывший язычок, прилег щекой на бедро Шарля, переводя дыхание и невольно облизываясь. Даже в этот миг Шарль помнил о том, как скверно относится Франсуа к попыткам излиться в его болтливый ротик. Он подшутил над Шарлем на свой манер - ну так неудивительно, что д’Арнье немного проучил его в ответ.

- Было замечательно, - Франсуа потерся щекой о нежную, бархатистую кожу д'Арнье. - Осталось только выяснить, как встретит после разлуки свое любимое детище его эминенция. А вдруг его светлость заявит, что я искалечил труд всей его жизни и велит прогнать меня палками со двора?

- Даже если монсеньор останется недоволен, он все равно угостит тебя завтраком, мило пожурит и даст рекомендацию, с которой ты можешь сунуться в приличный театр, - Шарль зевнул, уткнувшись лицом в локоны Франсуа. - Послушай моего совета, успокойся и ложись спать. Пьеса завершена. Уверяю тебя, она хороша. Но твой текст не станет лучше от того, что ты пробдишь над ним всю ночь, аки рыцарь в храме над оружием, - д'Арнье завалился в постель, потянув Франсуа за собой.

По совету д'Арнье Франсуа явился в архиепископский дворец с раннего утра. Отец Антуан заверил актера, что его эминенция, пробудившись, бывает на редкость благодушен. Даже если де Лансальяку не понравится исправленная пьеса, он не станет метать громы и молнии в повинную голову начинающего драматурга. Д'Арнье позаботился и о надлежащем облике Франсуа, переворошив небогатый гардероб актера и решив, что светло-оливковый камзольчик с золотой нитью будет ему как нельзя более к лицу. Невзирая на протесты, Шарль уговорил своего молодого друга прикрепить к отвороту воротника камзола заветную лилию, поблескивающую тусклым чеканным серебром.

- Преподобный решит, что я хвастун и воображала, пыжащийся наградой, которая досталась ему по совершенной случайности! - отбивался Франсуа.

- Ты ее заслужил, и не скромничай без нужды, - отрезал д'Арнье. - Военные и чиновники при всяком удобном и неудобном случае цепляют на себя все свои ордена и медали. Тебе незачем прятать свой приз в шкатулке. Ты же не украл его и не присвоил незаслуженно. Не спорь. Полюбуйся, как она тебе идет, - Шарль сгреб Франсуа за плечи, развернув к зеркалу. - И как ты красив. Бери пьесу, не бойся ничего и ступай.

- Разве ты не пойдешь со мной? - немедля запаниковал месье Моран. - Я боюсь! Вдруг твой преподобный разругает меня и собственноручно выбросит за дверь? Не бросай меня в пасть зверю!

- Не блажи попусту, - безжалостно отмахнулся д'Арнье. - Предоставь твоему таланту говорить за себя. И не вздумай идти пешком, возьми фиакр - с тебя станется бить ноги по мостовым. Встретимся во дворце.

Он коснулся губ Франсуа поцелуем - легким, трепещущим, как розовый весенний лепесток на ветру - и решительно вытолкал за дверь. Отправив месье Морана на встречу с судьбой. Уповая на то, что Франсуа достанет ума быть скромным и вежливым, а его преосвященство по достоинству оценит преподнесенную ему драгоценность, волей случая подобранную д'Арнье в уличной пыли.

Д'Арнье не ошибся в нраве своего патрона. Явившегося к парадным дверям дворца и ужасно смущавшегося Франсуа и в самом деле пригласили к завтраку. Утреннюю трапезу его эминенция предпочитал вкушать в светлой, радующей взгляд гостиной, тремя огромными окнами выходившей на площадь перед дворцом. По раннему времени площадь еще пустовала, лишь порой через нее прокатывались редкие экипажи да шли прохожие, огибая чашу старинного фонтана.

Монсеньор де Лансальяк пребывал в радостном возбуждении и нетерпеливом ожидании встречи с исправленным текстом своего ненаглядного «Сердца тирана». Читателем его высокопреосвященство оказался весьма эмоциональным, в отличие от д'Арнье, по лицу которого было совершенно невозможно понять, доволен он прочитанным или отчаянно скучает. Епископ прекрасной Тулузы хмыкал, кашлял в ладонь, удивленно поднимал седые брови, возвращался к уже прочитанному, опять скептически хмыкал - а у Франсуа Морана кусок не шел в горло. Он сидел как на иголках, рассеянно ковыряя ложечкой поставленный перед ним десерт и совершенно не ощущая нежного вкуса взбитых сливок. Как и преподобного де Лансальяка, его тоже мучили запоздалые сомнения. Пусть пьеса изначально не была шедевром, Франсуа казалось: он смог превратить ее в нечто, достойное благосклонного внимания публики. А если смягчить или убрать некоторые особо острые моменты, то «Сердце тирана» вполне можно протащить через цензурные рогатки и поставить на настоящей сцене!

Только вопрос, согласится ли с его скромным мнением истинный автор пьесы…

- Увы, это не мой текст, - наконец резюмировал архиепископ, откладывая последний прочитанный лист и прихлопывая его ладонью. От самоцвета в перстне заскакали бодрые солнечные зайчики, ослепив Франсуа до рези под веками.

«Аминь. Заказывай катафалк с музыкой. Перестарался. Не видать тебе ни роли, ни вознаграждения», - месье Моран уставился на дно фарфоровой вазочки с десертом. Словно надеясь прочитать там некий данный свыше совет, как ему выкрутиться из сложившейся щекотливой ситуации.

- Простите, ваше высокопреосвященство, - это было единственным, что пришло ему на ум. - Если вашей эминенции не по душе созданный мной вариант, я немедленного его уничтожу. Простите, я… я хотел, как лучше, - актер окончательно смешался, понурив голову и проклиная себя за глупую попытку переплюнуть де Лансальяка в искусстве сочинительства. Говорили же дураку знающие люди. Сколько раз твердили: умников никто не любит. Драматурги и литераторы ненавидят друг друга, с готовностью впиваясь в горло конкуренту. Де Лансальяк столько трудился над этой пьесой, а тут явился какой-то подобранный с улицы нищий юнец, щеголяя своим талантом и умением выводить поверх чужих слов свои. Конец всем надеждам и замыслам. - Простите меня…

- Я не договорил, а вы не дослушали, - прервал бессвязный и самоуничижительный монолог актера де Лансальяк. - Я сказал: увы, это больше не мой текст. Однако он нравится мне куда больше первоначального. Так как же нам поступить, дитя мое? Что вам подсказывает здравый смысл, месье Моран? - он участливо посмотрел на сникшего молодого человека.

Для Франсуа в данный миг все сводилось к тому, что ему удалось создать неплохую пьесу, пусть и основанную на чужом творении - но этой пьесе не суждено увидеть свет даже в камерном спектакле для избранных. Франсуа хотелось очутиться в гостиничном нумере, прижаться к такому надежному плечу Шарля, выплакаться и высказать д'Арнье все свои обиды. На капризную удачу, на преподобного отца де Лансальяка, на Нерона с присными и на самого себя.

- Нет у меня здравого смысла и ничего он не подсказывает, - скорбно признался актер. - Вернее, подсказывает, что я взял на себя лишнего. Все будет так, как изволит ваше преосвященство. Прикажете - и я к завтрашнему утру перепишу и верну вам исходный текст. Без единой чужой правки и стороннего слова.

- Смирение есть добродетель. Прекрасно, что вы это осознаете, дитя мое, - покровительственно кивнул архиепископ. - Но в данный миг я просил вас немного задуматься. Я уже убедился, это вам по силам. Итак, я написал пьесу. Мои друзья ждут драмы, вышедшей из-под пера Роже де Лансальяка, а не Франсуа Морана. Однако то, что написал Роже де Лансальяк, не подлежит никакой критике. Следовательно?..

- Следовательно, ни у кого не должно возникнуть сомнений в том, чья именно пьеса ставится для узкого круга ценителей, - пожал плечами Франсуа, колеблясь перед задуманным решающим шагом. Тем отчаянным шагом в пропасть, мысли о котором не давали ему заснуть ночью и о котором он не рискнул заговорить с Шарлем. - Никто из посвященных не станет заговаривать об этом вслух, ибо архиепископу Тулузы как-то не подобает сочинять пьесы, да еще столь вольнодумного и фривольного содержания. Никто не станет ее критиковать и задаваться вопросами авторства, разве что в кругу близких знакомых, заслуживающих доверия… «Сердце тирана» - ваше.

Он сморгнул и тихо, отчаянно добавил, не отрывая взгляда от натертых воском плашек дорогого паркета:

- Но потом, когда ее поставят… Отдайте ее мне. Она и станет моим вознаграждением.

- Вот как? - с недоверчивым смешком монсеньор Тулузский откинулся на резную спинку жалобно хрустнувшего под его немалым весом кресла. - То есть ты, милое дитя мое, желаешь заполучить пьесу?

- Я могу не только сыграть в ней, но поставить ее для вас! - вскинулся Франсуа, лихорадочно пытаясь сообразить, что еще можно бросить на незримые весы в качестве выкупа за запавший ему в душу текст. - Поставить так, как прежде никто этого не делал. Ваши гости будут в восторге и навсегда запомнят это представление! Оно будет замечательным, все восхитятся вашим талантом!

«Если Шарль прознает о том, какие разговоры я тут веду, он меня убьет. И будет совершенно прав. Я хочу ее, хочу эту пьесу, я столько вложил в нее! Теперь она такая же моя, как этого напыщенного гусака с пастырским перстнем. Она даже больше моя, чем Лансальяка - он только придумал сюжет и заложил фундамент, а стены возвел я! Господи, направь меня, не дай ошибиться! Шарль сказал, якобы его покровитель давно уже ни на что не годен телесно, зато любит услаждаться созерцанием чужих страстей. Вот и пусть смотрит. Пусть смотрит сколько угодно! »

- И еще я… мы… мы могли бы создать отдельное представление - так сказать, избранные сцены из римской жизни. Только для вашего высокопреосвященства и того общества, которое вы сочтете достойным пригласить, - многозначительно присовокупил к перечню своих предложений Франсуа, смиряя горячность и стараясь выглядеть самым кротким и невинным созданием на земле.

«Точно, убьет. Медленно и мучительно. Ох, Франсуа, что ты творишь, неразумная твоя голова…»

- Заманчивое предложение, - де Лансальяк, прищурив выцветшие глаза, оглядел собеседника с ног до головы - нарочито небрежно, как опытный барышник, намеренный приобрести молодого и полного сил арабского рысака по цене одряхлевшей рабочей кобылы с разбитыми копытами и стертыми зубами. - Я бы сказал, весьма заманчивое. Сдается мне, месье Моран, вы додумались до него совершенно самостоятельно, без подсказок и наставлений моего дорогого Антуана. Вы далеко пойдете, месье Моран… если не споткнетесь на очередной ступеньке. Я должен поразмыслить над вашими словами - ибо, как вы не желали приобретать кота в мешке, так и мне, согласитесь, невместно идти на поводу у не в меру предприимчивых молодых людей, - его преосвященство собрал страницы пьесы в папку, подровнял ее. Сухо подвел итог: - Вы будете нашим Нероном, месье Моран - и постановщиком пьесы, как вы того и желали. В роли Тигеллина я хотел бы видеть отца Антуана. Вы с ним составите прелестный контраст: утонченный, изящный тиран - и брутальный, грубый вояка. Роли прочих действующих лиц распределите сами, когда познакомитесь с труппой. С любыми просьбами не стесняйтесь обращаться к отцу Антуану или прямо ко мне, мы всегда поможем вам советом или деньгами. Вам хватит недели на все про все?

- Недели более чем достаточно, - с готовностью закивал Франсуа, уже прикидывая, как и что он будет устраивать на сцене. - Благодарю вас, ваше преосвященство. Обещаю, вы не будете разочарованы.

- Да уж постарайтесь, месье Моран, - хмыкнул его эминенция. - Пьесу сейчас отнесут к переписчикам, часа через два-три вы получите экземпляры для всех действующих лиц, - он дернул за сонетку звонка, вызывая слугу, и добавил, мягко и многозначительно: - А что касается вашего предложения… вы узнаете о моем решении к вечеру.

Архиепископский дворец оказался достаточно велик и запутан для того, чтобы в нем сыскалось место для уютного театрального зала, вмещающего почти сотню зрителей. Зал был выполнен в жемчужно-серых и розовых тонах с золотой отделкой, и освещен десятком мерцающих толстых свечей. На потолочной фреске сошлись в бесконечном хороводе сплетающие розовый венок музы и купидоны. Подхваченный золотыми шнурами, трубчатыми складками обвис тяжелый занавес - а на урезе пустующей пока сцены и в первом ряду кресел живописно расположились будущие актеры. Услышав скрип открывшейся двери и приближающиеся шаги, они заинтересованно повернулись к новопришедшему.

Франсуа с нескрываемым облечением углядел среди незнакомцев высокую фигуру д'Арнье. Шарль сдержал обещание, пришел - и месье Моран почувствовал себя намного смелее. Оглядел остальных: дюжина человек, разбившихся на две неравные группки. Разделение, похоже, произошло по сословному признаку: кресла заняли благородные любители из числа знакомцев де Лансальяка, на сцене же уселись рядком профессиональные комедианты, нанятые для участия в постановке. Ими Франсуа заинтересовался в первую очередь, благо среди актеров имелись и дамы. Очаровательная полноватая женщина лет тридцати и две барышни. Разбитная-фигуристая белокурая красотка, и более сдержанная с виду шатенка с тонкими чертами лица и глубокими темными глазами.

- Дамы и господа, - Франсуа похлопал в ладоши, привлекая к себе внимание. - Я Моран, Франсуа Моран. По прихоти его эминенции, собравшего нас, вам придется терпеть меня в качестве постановщика будущего спектакля. Вскоре нам доставят списки с ролями, а пока сведем знакомство поближе. Попрошу дам на сцену. Молодость да уступит место опыту.

Дамы проследовали, шурша платьями и кидая на месье Морана оценивающие взгляды. Читали они неплохо, и Франсуа почти сразу решил, что из старшей актрисы, мадам Бассерив, выйдет весьма недурная матрона Агриппина. И внешность подходящая, и в манерах кроется нечто вкрадчиво-змеиное, и голос течет сладким медом. Насчет девушек месье Моран пока колебался. Блондинка, представившаяся Терезой, прямо-таки напрашивалась на роль бесшабашной и распутной Акты, а брюнетка, мадемуазель Годен - печальной и сдержанной в чувствах Октавии.

Выслушав женщин, Франсуа принялся за мужчин. Всеми силами воздерживаясь от язвительных выпадов по поводу преувеличенно драматической жестикуляции или мелодраматических завываний. Памятуя о том, что хороший постановщик должен суметь отыскать роль для любого актера, сколь бы плох тот не был. Кому-то надлежит исполнять молчаливые роли легионеров и слуг, а кому-то - затверживать наизусть длиннейшие монологи ведущих действующих лиц.

Постепенно начался теряться счет времени. Слуги заменили свечи в изящных жирандолях и принесли переписанные четким, крупным почерком экземпляры пьесы, тут же розданные по рукам. Зашуршали перелистываемые страницы, кто-то из мужчин приглушенно рассмеялся. Девушки, Тереза и мадемуазель Годен, взявшие одну папку с текстом пьесы на двоих и читавшие голова к голове, перешептывались и фыркали в ладошки. Когда первоначальное знакомство с «Сердцем тирана» завершилось, Франсуа решительно погнал свой живой материал на подмостки, репетировать начерно первое действие. Ощущая небывалую прежде бодрость духа - еще бы, ему впервые довелось управлять труппой! И его слушались! То, о чем он прежде мог только мечтать, теперь воплощалось наяву.

Труппа сыграла - запинаясь и сбиваясь с текста, сталкиваясь в проходах по небольшой сцене и переругиваясь. Исполнитель роли Британника по неосторожности наступил на юбку мадам Бассерив, порвав оборки. Интонации голоса Агриппины немедля преисполнились жгучего яда. Франсуа на лету правил текст, дополняя и расширяя реплики, взмахом руки останавливая течение пьесы - и вновь запуская пестрое колесо балагана.

- Заново!

Отыграли заново, бодрее и веселее. Однако распорядитель остался недоволен.

- Снова! Запоминайте порядок появления на сцене. Британник и солдаты выходят из левой кулисы, Октавия - из правой. На сей раз Октавией у нас побудет мадемуазель Тереза. Поменьше размахивайте руками и ведите себя спокойнее С финалом монолога Октавии является Тигеллин. Желательно не спотыкаясь на пороге. Не спотыкаясь, кому говорю! Далее по ходу действия Октавия и Британник постепенно отступают вглубь сцены - только не слишком далеко, а то из зала ни черта не услышат. Поняли? Раз-два-три, пошли! - месье Моран на удивление отчетливо понял, что руководство труппой возбуждает его куда больше телесной близости. Франсуа старался как мог, побуждая мужчин к работе и пытаясь не оскорбить чужой гонор, очаровывая дам - белокурая Тереза, кажется, уже сейчас была готова прогуляться с молодым распорядителем за кулисы - и упрямо добиваясь желаемого. Выстраивая сцены согласно своему представлению, а не сложившимся в мире подмостков канонам - и в итоге переругавшись с шевалье Сен-Серненом, исполнявшим роль Сенеки и свято поклонявшимся сложившимся заветам.

Спор прервал явившийся в зал слуга. Известивший господ актеров о том, что уже девятый час вечера. Желающим будут поданы ужин и экипажи, а месье Морана приглашает для приватного разговора его эминенция.

- Что это за приватные беседы с его преосвященством? - со сдержанным раздражением осведомился д'Арнье, на выходе из зала твердой рукой прихватив Франсуа за локоть. У него имелись свои планы на вечер, и ему не нравилось, что вмешательство преподобного нарушает их.

- Твоему патрону наверняка вздумалось обсудить пьесу, - нашелся с ответом Франсуа. За постановочными хлопотами он совсем позабыл о своей утренней беседе с де Лансальяком - а тот принял решение. Говорить д'Арнье о возможной сделке актеру было просто-напросто стыдно. Шарль разругает его за излишнюю предприимчивость и за то, что месье Моран с отвагой глупца сунулся туда, где ни черта не понимает. Лучше бы он ограничился рекомендацией за подписью достопочтенного де Лансальяка и кругленькой суммой в кошельке, чем пытался выторговать себе пьесу. Еще неизвестно, что пожелает его эминенция в обмен на разлуку с законным авторством.

- На ночь глядя? - усомнился д'Арнье.

- Так ведь мы только сейчас закончили репетировать! - разумно указал месье Моран. Шарль смотрел на него, заломив бровь и не веря ни единому слову своей лукавой Лилии. Господин Моран явно затевал у него за спиной какую-то авантюру. Д'Арнье страстно хотелось отвезти свиненка в гостиницу, содрать с него все до последней нитки, разложить на постели и вдумчиво, обстоятельно выспросить, во что тот вляпался. Сопровождая каждый вопрос глубоким, размашистым толчком бедрами - пока Франсуа не начнет жалобно всхлипывать от боли и страсти, не признается в своих грехах и не раскается в подлых замыслах. Но месье Морана вытребовал к себе преподобный, а перед отцом Антуаном вежливо затворили двери - и ему оставалось только бессильно скрипнуть зубами. Он ведь сам убедил Франсуа в том, что общество его эминенции безопасно для актера. Что месье Морану ничего не грозит в этом великолепном дворце.

Пройдясь туда-сюда по пустым коридорам, дабы успокоить нервы, д'Арнье решил, что дождется возвращения Лилии - не задержит же его преподобный на всю ночь!

Франсуа осторожно сунулся во внутренние покои, миновав приемную и давешнюю гостиную. Из гостиной вели две двери, одна оказалась запертой, другая - открытой. Она привела актера в небольшую залу с окнами от пола до потолка, распахнутыми в вечер и шелестящий сад. Рядом со столиком стояли два сдвинутых вместе глубоких кресла с высокими спинками и широкими подлокотниками. Между креслами и окном на усыпанной белыми лепестками тигровой шкуре вытянулась узкая кушетка, накрытая отрезами розового и алого шелка, волнами ниспадавшими на пол.

«Гм», - Франсуа осторожно обошел сей алтарь без жертвы. Удрученно решив, что вся эта роскошь приготовлена к его визиту - а значит, преподобный склонен принять самонадеянное предложение актера. Сейчас уже насмерть испугавшегося своей первоначальной решимости.

Скрашивая время в ожидании преподобного и борясь с предчувствием того, что он сам себе выкопал яму и старательно утыкал ее дно острейшими кольями, Франсуа присел в одно из кресел. Позаимствовал из хрустальной вазы на столе соблазнительный на вид персик, нарушив продуманный красочный натюрморт.

- А, вы уже здесь, - приязненно кивнул ему де Лансальяк, подобно фрегату вплывая в дверной проем и влача за собой багряный подол пастырского одеяния. - Дела-дела, постоянные хлопоты о вверенных мне душах… Но мне удалось выкроить время и мельком взглянуть на вашу репетицию.

- Правда? - удивился и обрадовался Франсуа. При появлении его эминенции актер торопливо вскочил, склонив голову и спрятав липкую от фруктового сока руку за спину. Он не заметил визита преподобного - но в эти исполненные творческой горячки и возможности заниматься любимым делом часы он вообще не замечал ничего вокруг. Де Лансальяк вполне мог наблюдать за актерами из пустующей ложи. - А… а не будет большой дерзостью с моей стороны спросить - какими вы нас находите?

- Очаровательными и необычными, - его преосвященство грузно опустился в кресло, вытянув толстые ноги в щегольских остроносых башмаках. - Сами не зная того, вы заставили меня укрепиться в верности принятого решения, месье Моран. Иной постановщик испортил бы пьесу, превратив ее в набор трескучих фраз - но под вашим заботливым руководством персонажи воистину оживают. Они становятся подлинными людьми со своими страстями и чувствами, а не раскрашенными марионетками, способными только заламывать руки или потрясать мечами. Вы приятно изумили меня, месье Моран. Мне искренне жаль, что я не застал вашего выхода на сцену.

- Нерону, то есть мне, еще рано, - объяснил Франсуа. - Пусть труппа сыграется. Притрется друг к другу, как детали в часовом механизме. Поймет, кто на что способен, перестанет шарахаться, начнут доверять. Как только все обвыкнутся - думаю, это случится завтра - начнем вводить главное действующее лицо. Вы собрали весьма достойную труппу, ваше высокопреосвященство. Они прекрасно бы выглядели даже на большой сцене, - польстил своим подопечным месье Моран. - И они справятся. Ваша пьеса - тот сияющий алмаз, которому мы создадим достойную оправу.

- Рад это слышать, - на миг расплылся в удовлетворенной улыбке де Лансальяк. - Значит, вы всем довольны, месье Моран? Порадую вас еще немного. Я склонен ответить на ваше предложение согласием. Вы получите «Сердце тирана» в свое полное распоряжение. Можете подписать его своим именем, продать издателям или поставить, коли найдете подходящую труппу. Но! - архиепископ наставительно воздел палец, а Франсуа, не веря услышанному, затаил дыхание: - Было бы слишком щедро и непредусмотрительно отдавать такое сокровище всего лишь за хорошую постановку - за ту ее часть, которую увидят мои гости. И за другую, что будет скрыта от их глаз. Я хотел бы получить эту неделю в свое распоряжение. Не волнуйтесь, я не стану чрезмерно третировать вас исполнением прихотей стареющего человека - но надеюсь, кое в чем вы пойдете мне навстречу. Мы понимаем друг друга, дитя мое?

- Вполне, ваша эминенция, - Франсуа сглотнул, совершив мысленный прыжок на заостренные колья, устремленные ему навстречу, и ощутив острую резь под сердцем. Говорят, трудно оступиться лишь в первый раз - а потом катишься вниз, как по смазанным маслом ступенькам, находя оправдания любому своему поступку. Но ему так хотелось заполучить эту пьесу, которая в будущем могла стать ему неплохим подспорьем. Он был бы тогда не просто актером в поисках места, но состоявшимся автором, которому есть что предъявить любому директору театра. Новые пьесы нынче в цене, а «Сердце» было не только новой, но и хорошей пьесой.

«Шарль заверял меня, что де Лансальяк любит только смотреть, - Франсуа цеплялся за эту брошенную д'Арнье фразу, как утопающих в бурных волнах за пресловутую соломинку. - От меня не убудет, коли он поглядит на меня - одетого или раздетого, по его усмотрению. Не убудет. Я переживу. Я справлюсь. Это просто еще одно представление».

- Прекрасно, - выцветшие глаза архиепископа блеснули масляным, острым удовольствием. - Подойди сюда, дитя мое, - он шлепнул себя по бедру. Звук был такой, словно по деревянной колоде хлопнули куском сырого мяса. - Сядь, - последнее представлялось несколько затруднительным, так как большую часть колен преосвященного занимало вываленное и туго обтянутое алым атласом брюшко.

- Н-но... вам же будет неудобно, - мысль о том, чтобы присесть к кому-то на колени - в особенности если помнить о социальном статусе его нынешнего собеседника - казалась актеру слегка диковатой. Тем не менее, Франсуа попытался осторожно переместиться на указанное место, вполоборота к де Лансальяку. Получилось не слишком-то удобно - по большей части он висел в воздухе, неловко цепляясь за широкий подлокотник и изо всех сил напрягая мышцы ног, чтобы не свалиться на пол.

- Скажи, сынок, доводилось ли тебе в детстве слышать сказочку о мальчике, которого злая ведьма пыталась запихнуть в печку на хлебной лопате? А он знай растопыривал руки-ноги и притворялся дурачком, когда она велела ему быть поосторожнее... - Лансальяк стиснул его колено. Несмотря на игривый тон, в голосе его отчетливо читалось предупреждение.

- А еще мне доводилось слышать сказку о монахе, хитроумно одолевшем явившегося к нему Искусителя в образе смазливой девицы, и о том, что дурачкам иногда везет, - Франсуа внял несказанному и нерешительно придвинулся, поневоле раздвинув ноги, дабы устроиться верхом на массивном бедре преподобного. Сидеть так, может, было и удобно, если бы не ощущение вкрадчиво шелестящего над ухом атласа пастырских одеяний. Франсуа смутился, на сей раз неподдельно, ощутив, как скулы и уши наливаются теплом и становятся пунцовыми.

Лансальяк с удовольствием ущипнул его зарумянившуюся щеку:

- Сколько тебе лет? Двадцать три? Такая свежая кожа и умение подлинно краснеть! Эдакую диковинку стоило бы выставить в кафедральном соборе. Для назидания бесстыжим грешникам вроде дорогуши Антуана, который с одинаково каменным лицом подставляется, вставляет и открывает рот. О да, я знаю, о чем говорю - когда он явился ко мне в поисках поддержки и защиты, он был даже моложе тебя, Франсуа. Ты ведь Франсуа, я верно запомнил?

- Да, ваша эминенция. Месье д'Арнье, как мне показалось, не слишком любит демонстрировать свои чувства, - Франсуа невольно поерзал взад-вперед, пытаясь отыскать положение, в котором он бы не соскальзывал и не прижимался к преподобному столь откровенно. Треклятый румянец явно не желал исчезать, расползаясь по скулам все дальше. - Он... Шарль может заниматься чем угодно и делать что угодно, но по-настоящему он живет только внутри себя, никого не пуская дальше определенного предела. А я… Кто-то говорил, будто бы, о чем я не подумаю, это немедля отражается у меня на физиономии, - он боязливо оглянулся через плечо, тряхнув головой и спрятавшись за упавшей на глаза челкой.

- Шарль... - с легкой насмешкой в голосе передразнил его архиепископ, прихватывая Франсуа за талию, чтобы тот не съехал на пол окончательно. - Послушай, как ты это произносишь - Шааарль... Не вздумай стучаться лбом в эту дверь, она заколочена изнутри. Расшибешься до крови.

- И не собирался, - отрекся Франсуа, чувствуя себя предателем и задаваясь вопросом: как много известно преподобному о связи своего викария с бродячим актером?

Сомкнувшиеся на талии месье Морана руки оказались довольно сильными, держа его крепко и твердо, не позволяя соскользнуть и прижимая к внушительнообъемистому чреву преподобного. Ладони были теплыми, но Франсуа хотелось оттолкнуть их от себя. Пришлось сделать изрядное усилие, чтобы сидеть смирно и смириться со своей участью. Лансальяк растрепал его гривку - архиепископский перстень запутался оправой в мягких вьющихся прядях, и он безжалостно дернул руку, высвобождаясь.

- От твоих губ пахнет персиками, - уличил его де Лансальяк, медленно и неотвратимо приближая лицо к несчастной мордашке Франсуа. - Сладкий мальчик. Бесстыжее создание с румянцем во всю щеку.

- Я такой, какой есть, - нерешительно заикнулся Франсуа. - Я бы с удовольствием вел более праведный или хотя бы более строгий образ жизни, но, похоже, мне не оставляют иного выбора и выхода... А раз так - то почему бы мне не получить от этого хотя бы капельку удовольствия? Или мне непременно нужно изобразить несчастную жертву, которая будет заходиться в причитаниях: «Ах, что вы делаете, не надо, я не такой, не трогайте меня! »

Противореча собственным словам, он невольно закрыл глаза, поняв, что сейчас или спустя пару мгновений монсеньор де Лансальяк непременно поцелует его. В эти самые губы с привкусом неправедно слопанного персика.

- Думаю, разобиженный и плачущий ты еще аппетитнее, чем счастливый и довольный, - ладони Лансальяка сместились ниже, стиснув ягодицы Франсуа через сукно кюлотов. - Ведь для счастья тебе нужно так мало. Ангажемент, покупателя на пьесу по пять су за строчку, хорошенькую шлюшку, сытный обед, хорошую выпивку и нарядную одежду - в любом порядке, - он прихватил Морана под подбородок, заставив выгнуться в полуобороте и запрокинуть голову.

«Ой нет, не надо, ну пожалуйстааа... » - в беззвучной скорби взвыл Франсуа, поневоле задерживая дыхание. Преосвященный не спешил, легонько лизнув Франсуа в сомкнутые губы, потерся щекой о его щеку и лишь затем приступил к основной части, втискивая свой язык в горячую сладость юношеского рта. В нетерпении шаря руками по спине и бедрам Франсуа, тиская свою живую игрушку в самом чувствительном месте. Убеждаясь в том, что вся эта возня оставила молодого человека телесно равнодушным.

Уточнять и доказывать, что ему не слишком нравятся столь глубокие и откровенные поцелуи с малознакомыми людьми не имело ни малейшего смысла. От актера требовались лишь открыть рот и по возможности с чувством откликаться на манипуляции вторгшегося языка. То, что Франсуа при этом чуть не задохнулся под подобным решительным натиском - никакого значения не имело. Губы, настойчиво впившиеся в его рот, были мягкими и неприятно-влажными, но плоть под атласными одеяниями, к которой его притиснули, была хоть и обширной, но неожиданно упругой, а не дряблой. От преосвященного пахло духами с ароматом мускуса и апельсинов - дорогими, Франсуа раньше не встречал такого запаха.

Поцелуй длился и длился, у Франсуа начало слегка ломить в затылке и ныло горло. Монсеньор де Лансальяк не собирался отпускать его - то ли добиваясь, чтобы юнец запросил пощады, то ли просто не желая тратить внимание на такие мелочи, как состояние партнера, наслаждаясь вкусом подставленных губ. Наконец его эминенция разжал руки, столкнув Франсуа на пол. Подсознательно ожидая этого, актер сумел удачно приземлиться и едва удержав себя от того, чтобы машинально утереть губы ладонью.

- На кушетку, - де Лансальяк шумно вздохнул, пробормотав себе под нос нечто неразборчивое, но подозрительно похожее на портовую матерщину, каковую святому отцу не то что произносить, но и слушать зазорно. - Ляг на спину.

На кушетку Франсуа шмыгнул с величайшим удовольствием: она находилась подальше от его грешного преосвященства. На высоком белом потолке вились позолоченные цветочные гирлянды, и актеру отчего-то показалось очень важным смотреть на них - смотреть, не отрываясь. Никто прежде так не распоряжался им, это было уже не милой игрой по взаимному согласию, а чем-то, чем Франсуа не ведал названия - и что страшило его. По сравнению с его эминенцией Шарль д'Арнье - милейшей души человек, чьими недостатками являются лишь излишнее высокомерие и замкнутость. Сейчас Франсуа с радостью предпочел бы спасительные объятия Шарля этому вкрадчиво-повелевающему голосу и обществу человека, который пока удовлетворился тем, что всласть потискал его.

«Все будет в порядке», - постарался убедить себя Франсуа. Закинул ногу на ногу, а руки заложил за голову.

- Не так, - в голосе архиепископа Тулузского слышалось нетерпение художника, к которому явилась муза, готовы краски, натянут холст, а бестолковый натурщик тратит впустую драгоценные мгновения вдохновения маэстро. - Расстегни кюлоты. Приласкай себя. Можешь при этом мечтать о своем драгоценном Антуане с его крепкой задницей, железным членом и холодными глазами, - смешок, процеженный сквозь зубы и ничуть не напоминавший милейшего монсеньора де Лансальяка, ценителя и знатока театра.

С рукоблудными играми дело у месье Морана обстояло скверно. Но злить монсеньора ни в коем случае не следовало, надо было потакать его желаниям - и надеяться, что проявленная кротость убедит преподобного отпустить месье Морана прежде, чем оный месье окончательно перетрусит. Франсуа торопливо расстегнул ремень и распустил завязки на подштанниках, стянув их до колен. Снова смутившись необходимостью выставить свою задницу на обозрение де Лансальяка. Запустил руку в промежность, и, вспомнив уроки д'Арнье, принялся старательно тискать и мять собственное достоинство, совершенно не желавшее откликаться его усилиям.

Испорченное многоучеными занятиями и чтением зрение не позволяло монсеньору наслаждаться пикантным зрелищем на расстоянии. Скрипнуло кресло, и де Лансальяк, сжимая в руке шандал с неровно горящими свечами, воздвигся в изножье кушетки.

- Трудись усерднее, сын мой… Да не пытайся убедить меня в том, что ты впервые в жизни звенишь в свои колокольчики.

Горячая капля воска сорвалась вниз, упав на обнаженное колено актера.

- Ай! - от боли Франсуа дернулся, резко уселся, подтянув ноги под себя и смотря на преподобного с недоуменным укором. - Зачем вы так? Я правда никогда не занимался ничем подобным… да еще чтобы на меня смотрели!

Он невольно сжался, закрывая ладонями вялый член и пытаясь отодвинуться.

- Чем же ты, в таком случае занимался - скажем, с Антуаном? - заинтересованно осведомился преподобный. - Неужели он позволял тебе ломаться так, как это делаю я по доброте душевной?

- Вы же сами перечислили все, что нужно мне для счастья. Вот этими вещами я и занимаюсь с удовольствием, - обида взяла верх над осторожностью, заставив Франсуа огрызнуться: - Полагаю, вы прекрасно знаете, что, как и с кем делает ваш верный пес. Все эти истории одинаковы: «Сперва я его так, а потом еще вот так и так», с различием в пикантных подробностях, - его голос надрывно дрогнул: - Я не умею делать каких-то вещей или просто не имею понятия об их существовании, вот и все! Думаете, мне было легко и просто смириться с мыслью о том, что ваш ненаглядный отец Антуан сделал из меня девицу и орудие для удовлетворения своей похоти?

Актер оскорблено отвернулся - чего делать не следовало.

Пощечина была не столь болезненной, как унизительной. Идеальный способ заставить Франсуа Морана сконцентрировать свое внимание на персоне архиепископа и его потребностях.

- Не смей. Мне. Дерзить, - каждое слово было отчеканено так, чтобы дойти даже до самого тупого создания. Каким Франсуа, несомненно, не был.

«Уходи. Немедля вставай и уходи. Наплевать на пьесу. У тебя осталась хоть капля гордости или ты теперь годишься только на рваную тряпку под чужими ногами? »

Будь Франсуа хоть самую малость потверже характером, он бы так и поступил. Но ему вечно не доставало этой самой капли, способности сделать решающий шаг, смелости ответить ударом на удар. Он просто застыл, поднеся ладонь к горящей щеке и исподлобья глядя на монсеньора де Лансальяка со смесью испуга и затаенной ярости.

- Может, я для вас и никто, но если вы ударите меня еще раз, я уйду, - тихо, но упрямо выговорил он. - Да, мы заключили сделку. Но ее можно расторгнуть.

- Ты сам нарушил уговор, - с искренним сочувствием возразил его эминенция, - если бы ты не начал капризничать и упрямиться, я бы ни за что тебя не ударил, - пухлые пальцы бережно сомкнулись на запястье Франсуа и отвели руку в сторону.

У Франсуа имелось совсем другое мнение касательно того, кто первым затеял спор и можно ли назвать его слова «капризом». Очнувшийся рассудок вовремя напомнил: «Тебе нужна пьеса и расположение этого высокопоставленного мешка с салом? Тогда будь милым. Не начинай все сначала».

Он не стал отнимать руку, хотя пальцы архиепископа отчего-то напомнили ему оковы, вымученно улыбнувшись:

- Простите. Я погорячился. Может, моя ошибка не столь уж непоправима и я могу чем-то ее загладить... месье Роже?

Вообще-то ему никто не разрешал обращаться к преподобному по имени, но Франсуа рискнул.

- Просто делай, что тебе велят, сынок - вот верный залог моего дружеского расположения, - отказавшись от предложения немедленно осуществить любой каприз, архиепископ ничего не терял. Он погладил Франсуа по голове, будто тот и впрямь был несмышленышем, ухватившим горячую кастрюлю. Его отшлепали поделом, но потом утешили. - Ладно, ладно, я верю, тебе не приходилось себя ублажать. Для этого наверняка имелась толпа девиц, которые только и мечтали тебе помочь.

- «Толпа» - слишком громко сказано, - с легким смешком возразил Франсуа, словно бы оправдываясь. - У девиц, как правило, имеются отцы и братья, которым моя скромная персона слишком часто приходилась не по душе. Но... у меня действительно просто не было необходимости делать что-то для себя...

Он слегка успокоился, снизу вверх глядя на преподобного.

- Вот я посмотрел на тебя, обиженного до глубины души, - Лансальяк взъерошил его кудри, которые за мгновение до этого так тщательно пригладил. - В самом деле, Франсуа, довольным и счастливым ты выглядишь гораздо лучше. Ответь, дитя мое, теперь ты отчетливо понимаешь, каким будет твой окончательный расчет - при таком-то авансе?

- Д-да, - Франсуа слегка запнулся, поймав себя на том, что до сих пор не до конца осознает то, во что ввязывается - или пытается убежать от мыслей на эту пугающую тему. Ему ведь придется ублажить его высокопреосвященство не только своим видом, но и допустить его к себе. Позволить сделать с собой все, что тому взбредет в голову - и для начала придется просто лечь, раздвинуть ноги пошире и быть хорошим мальчиком. - Да, конечно, я понимаю... Вы хотите получить меня - целиком и полностью, на ваше усмотрение и согласно вашим пожеланиям. Сами или через чье-то посредство - Шарля, к примеру...

С языка так и рвалось: «Зачем вам это? Только ради того, чтобы потешить свое самолюбие? » - но Франсуа смолчал. Одного урока с него было более чем достаточно.

- Умница. Я рад, что ты не в обиде на справедливость, - опустившаяся на плечо увесистая рука вынудила Морана снова откинуться на спину. Жестом полновластного владельца Лансальяк просунул ладонь между ног Франсуа, накрыв ладонью и сжав поникшее достоинство. Сделай что-то подобное Шарль, Франсуа посмеялся бы и отпустил остроту, но сейчас он на удивление остро ощутил свою униженность и беспомощность, и то, что он ничего не способен с этим поделать. Он сам дал согласие.

У его эминенции был чрезвычайно обширный и разнообразный опыт, поэтому реакция молодого человека - вернее, ее полнейшее отсутствие - была воспринята архиепископом довольно равнодушно. Пока монсеньор всего лишь знакомился с его телом, рассматривая, так сказать, товар лицом. Потеребив немного вялую мужскую гордость Франсуа, Лансальяк бесцеремонно сунул палец в его испуганно стиснувшуюся дырочку.

- Какая прелесть, - искренне восхитился добрейший месье Роже. - Скажи-ка, ты плачешь, когда Антуан вставляет тебе?

- Он смеется надо мной и говорит, что я - нетронутая девочка, - Моран вцепился пальцами в складки шелковых покрывал, заставляя себя лежать спокойно и не ерзать в попытках избавиться от втиснувшегося в его задик постороннего предмета. Месье де Лансальяк явно не собирался отказывать себе в удовольствии слегка помучить свою живую забаву, вталкивая палец все глубже и одновременно чуть поворачивая его влево-вправо, точно ключ в слишком тугой скважине. Франсуа всякий раз невольно дергался, когда острый ноготь преподобного царапал его изнутри, сжимаясь и кусая губу. - Ему нравится доводить меня до слез, - судя по болезненным ощущениям, палец Лансальяка погрузился уже до второго сустава, но смотреть, что именно там творится, Франсуа совершенно не хотелось. Он ощущал чужое сдержанное вожделение, но сам в данный миг не испытывал лишь редкостное неудобство, словно угодил на извращенный врачебный осмотр. Или на инквизиторский допрос, где в задницу ему сейчас заталкивают «гамбургскую грушу».

- Расслабься, ты сам себе делаешь больнее, - заботливо посоветовал его эминенция, не прекращая действовать рукой. Франсуа задергался рыбкой на крючке, судорожно хватая воздух и забыв о необходимости лежать смирно. - Пожалуй, Антуан прав. Ты и в самом деле такой восхитительно нетронутый, - толстый палец ввинтился в многострадальный задик по самый массивный перстень, Франсуа ощущал, как торчащие «рожки» оправы царапают чувствительное местечко. Лансальяк цепко удерживал его за предплечье, не позволяя слишком сильно дергаться. В носу защипало от солоноватого привкуса подступающих слез и горечи унижения. Палец втискивался все дальше и глубже, дергаясь с подвывертом в тот самый миг, когда Франсуа удавалось смириться со своей незавидной участью. По коже скользила то холодная гладкость ободка пастырского кольца, то колючая оправа, всякий раз вынуждая Франсуа извиваться на кушетке, вертя бедрами в тщетных попытках избежать эдакой «ласки».

- Не надо... - пробормотал Франсуа, уже не слишком понимая, что именно имеет в виду. - Не надо больше, больно...

- А что тебе отвечал Антуан, когда ты жаловался ему, что больно? - с живейшим любопытством поинтересовался де Лансальяк, не прекращая своих манипуляций. Созерцание тщетных усилий Франсуа избежать вторжения доставляли ему непередаваемое удовольствие. Актер был связан обещанием повиноваться и желанием заполучить пьесу так же надежно, как если бы точеные запястья к изголовью постели притягивали кандальные браслеты.

- Что на его памяти еще никто не умирал от пары царапин, а любовь невозможна без боли, - с трудом выговорил Франсуа, зажмурившись и ощутив, как по виску скатилось вниз что-то маленькое, влажное и теплое. На самом деле ничего подобного Шарль не говорил, стараясь обращаться с юным любовником как можно бережнее, словно Франсуа был фарфоровой статуэткой - но подобная фраза и в самом деле была вполне в духе не склонного к излишним сантиментам отца д’Арнье.

«Больно, ну и что с того? Терпи, чего ты разнылся! Плачь, если уж не можешь иначе, но терпи! » - в отчаяние прикрикнул сам на себя Франсуа.

Помогло. Вопреки всему он заставил себя успокоиться и смириться, расслабив сведенные судорогой мышцы. Позволив месье Роже распоряжаться своим телом и слабо кривясь, когда золотая оправа оставляла очередную неглубокую царапину. Слезы все-таки потекли, слабые и бессильные.

Увидев влажные полоски на его щеках, де Лансальяк освободил Франсуа от своего присутствия столь же неожиданно, как перед тем вторгся в его зажатое тело. Невесть почему именно сейчас Франсуа почувствовал себя оскверненным. Испачканным. Хотя вроде бы с ним не сделали ничего особо пакостного или извращенного. Между ног тупо, навязчиво болело, оставленные кольцом царапины саднило. Моран перекатился набок, досадливо скривившись - преподобный заставил его помучиться.

- Мой печальный ангел, - проникновенно промолвил монсеньор, с видом глубочайшего самодовольства оглядывая сжавшегося в комочек Франсуа. - Ну, достаточно на сегодня. Я очень тобой доволен.

- Я могу идти? - недоверчиво вскинул голову Франсуа. Неужели - все? Неужели он отделался краткими мгновениями унижения, и теперь свободен?

- Ступай, ступай, - благодушно кивнул его высокопреосвященство. - Надеюсь, мы увидимся завтра. И что нынешней ночью ты проявишь разумность, проведя ее в одиночестве.

- Благодарю за добрый совет... месье Роже, - не удержался от легкой язвительности Франсуа. Сполз с кушетки, торопливо застегиваясь и шмыгнув прочь. Вывалился в коридор, прихрамывая, хлюпая носом и не соображая толком, куда идет. Пустой коридор с заключенными в сумеречную позолоту прямоугольниками картин вывел его к высоким стеклянным дверям. Толкнув их, месье Моран ступил на выходящую во внутренний сад дворца террасу, где успокаивающе позванивал заточенный в каменную чашу фонтан. В ночи вода переливалась серебром, парк окутывал легкий туман, высоко над головой мерцали первые звезды.

Франсуа неловко опустился на широкий парапет. Зачерпнул пригоршней холодную воду, плеснул в лицо.

Если бы месье Моран, раздавленный необычностью и порочностью всего, произошедшего с ним, потрудился бы оглянуться по сторонам, то непременно заметил бы д'Арнье, устроившегося на скамье в глубокой нише. Отец Антуан пытался разобраться в своих мыслях и чувствах, давно уже не пребывавших в таком хаосе. Разумом он понимал, что его эминенция решил преподать забывшемуся подчиненному урок, напомнив отцу Антуану о том, где его место - и наглядно доказав, что любые чувства и любого человека можно продать и купить. Кто такой, в сущности, месье Франсуа Моран? Дешевый побирушка с гибкой фигурой и симпатичным лицом, готовый пойти с любым, кто предложит больше. Ведь это ему нужнее, чем самые пылкие чувства Шарля. ПолнО, да способен ли он на такие чувства? Называя вещи своими именами, они с Франсуа сотоварищи по ремеслу. Две лжеца, две лицедея, две шлюхи. Только одна старше, опытней и дороже - впрочем, вторая, более юная, скоро потеснит товарку, ибо несравненно талантливее изображает страсть и оскверненную невинность, да и монсеньор предпочитает разнообразие… Может, вот так и сходят с ума, Шарль? Не связывайся с потаскухой, иначе свихнешься, представляя, под кем и с кем сейчас твоя любовь. Есть ли у него право винить Франсуа? В этом жестоком мире молодой актер выкручивается, как может. Торгуя собой и торгуясь за кусок хлеба. За право высоко держать голову и за пару лишних золотых в карманах.

Услышав скрип гравия под приближающимися шагами, Франсуа опасливо втянул голову в плечи, не зная, имеет ли он право здесь находиться. Опознав поравнявшегося с ним высокого человека, месье Моран поймал себя на желании опустить глаза долу и смущенно ковырять песок носком туфли.

- Ой, Шарль… - растерянно пробормотал он. - А я тут…

Он окончательно смутился и сник под устремленным на него яростным взглядом.

- Гуляю, - глумливо подсказал д'Арнье. - Как прошла твоя беседа с преподобным о тонкостях постановки исторических драм?

- Чрезвычайно увлекательно и занимательно, - огрызнулся Франсуа. Ему страстно хотелось прижаться к Шарлю, рассказать о том, что произошло в покоях его эминенции и разразиться скорбными сетованиями. Но тогда придется рассказать о сделке с Лансальяком, а Франсуа предпочел бы умереть, чем выдать свой секрет. - Я узнал о священниках много такого, о чем прежде не имел ни малейшего представления.

«Он обидел тебя? Скажи, что он сделал с тобой - и я убью его, если он причинил тебе вред! Зачем тебя понесло туда, о чем Лансальяк якобы толковал с тобой полночи?! » - д'Арнье поймал себя на желании схватить Франсуа за плечи и трясти, выкрикивая вопросы в запрокинутое и бледное лицо, требуя ответов по праву влюбленного собственника. Но самообладания Шарля достало на то, чтобы осознать: поступи он так, и перепугает Франсуа до смерти. А то и оттолкнет актера от себя.

- Франсуа, черт бы тебя побрал, я просто волновался за тебя. Дожидался твоего возвращения, чтобы узнать, все ли с тобой в порядке.

«А что со мной может быть не в порядке? »

Франсуа рассеянно черкнул пальцами по воде. Конечно, он может начать дерзить. Может обвинить Шарля в том, что д'Арнье своей рукой подтолкнул его в объятия преосвященного. Может с легкостью разрушить все, что было создано долгими летними ночами. Но видит Бог, как Франсуа этого не хотелось!

«Ты хочешь и чистой любви, и денег, и выкрутиться, не пострадав, и сохранить свои странно-доверительные отношения с Шарлем - потому что раньше ты не испытывал ничего подобного... А это, увы, невозможно. Чем-то всегда приходится жертвовать».

- Со мной не все в порядке, - негромко проговорил актер. - Но благодаря тебе я смогу с этим справится. Сложись обстоятельства так, что первым бы я встретил не тебя, а его эминенцию, я и впрямь сейчас думал о том, как легко и просто сладить петлю из ремня, и сколько подходящих деревьев в этом парке. Но из-за тебя… ты научил меня, как пережить это. Да, не стану отрицать, мне довольно паршиво, - он дернул плечом, - но куда больше меня занимает вопрос, не обольешь ли ты меня презрением. Я был слаб. Я не смог оттолкнуть его преосвященство и уйти с гордо поднятой головой. Он пожелал - а я подчинился.

- Не говори глупостей, - присев на парапет, Шарль бережно взял Франсуа за плечо, поворачивая к себе, словно тот был хрустальной чашей, наполненной до краев, из которой нельзя расплескать ни капли. - Лет пятнадцать назад я прошел через такое же испытание - и, если я не презираю самого себя, какое право я имею судить тебя?

- Люди меняются с течением времени. У них появляется привычка осуждать других за поступки, которые они некогда совершали сами, но нашли себе оправдание, - глухо отозвался Франсуа. - Кроме того, не слишком-то это достойный поступок - продаваться за миску похлебки и пригоршню золота. А вдруг ты подумаешь, что я... я мечу на твое место или что-нибудь в таком духе? - он ткнулся лбом в плечо Шарля, словно надеясь обрести в нем опору.

Д'Арнье обнял его, успокаивающе прижался губами к макушке, ощущая чужой запах на его волосах, на его коже, изнемогая в бессмысленной и опасной ревности к патрону. Прекрасно представляя, как Франсуа провел время в покоях преосвященного. Повернись так, улыбнись, встань на четвереньки, раздвинься, покажи себя поближе…

- Ерунда, - только и сказал он - горло спазматически сжалось.

- Конечно, ерунда, - охотно согласился Франсуа. - Может, когда я поднаберусь жизненного опыта, я тоже начну соглашаться с тем, что это - такая ерунда, еще одна ступенька вверх, - он издал короткий, какой-то жестяной смешок, крепче прижавшись к Шарлю. - В общем-то, его преподобие не сделал мне ничего дурного. Даже в изобилии осыпал комплиментами меня и нашу постановку.

- Это ему удается в совершенстве, - согласился д'Арнье. - Его комплименты - что мед, привлекающий пчел.

Месье Моран не понимал, что с ним творится. Словно ему показали изнанку мира, о существовании которой Франсуа прежде только догадывался, а сейчас увидел собственными глазами. Мир двусмысленных сделок и лживых обещаний, мир торговли чувствами и фальшивой любовью. Неудивительно, что обитающий в подобном мире Шарль д’Арнье предпочел наглухо замкнуться в прекрасном и холодном высокомерии, никого не подпуская к себе. А он по наивности и неопытности толкнулся в эту давно и накрепко запертую дверь - и, кажется, она приоткрылась.

«Нет, нет и еще раз нет. Я не сдамся, не впаду в отчаяние. Подобно Шарлю, я научусь прятать свою душу и продаваться, чтобы достигнуть желаемого. У меня будет пьеса, которая меня прокормит - и наплевать, что ради обладания ею мне придется пожертвовать своей задницей».

- Мне так жаль, что я втянул тебя в эту возню с пьесой, с твоим покровителем и вообще... Иногда мне кажется - лучше бы я не приезжал сюда, в Тулузу. А иногда - что здесь и сейчас проходят лучшие дни моей жизни. Вот так, - Франсуа неловко дотронулся губами до виска Шарля. - Я люблю тебя. Просто так, ради тебя самого. Мне ровным счетом ничего от тебя не нужно - достаточно того, что ты есть на свете.

«А я ничего и не могу тебе дать»,- мысленно отозвался д'Арнье, стискивая зубы. Небо над Тулузой перечеркнула падающая звезда, быстрый росчерк золотых чернил на темно-синем бланке небесной канцелярии: Шарль-Антуан д'Арнье обречен на Франсуа Морана, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

- Тебе незачем возвращаться сегодня в гостиницу, - он удержал Франсуа за запястье. - Все равно завтра вы с утра пораньше броситесь репетировать. Переночуй здесь, у меня, - он потянул актера за собой, приобняв за плечи - тяжелая, сильная рука, лапа хищника, так несхожая с кисельными щупальцами преосвященного.

Франсуа не возражал, впав в тягостную, полусонную апатию, соглашаясь идти туда, куда ведут. Следуя за д'Арнье по закоулкам и коридорам роскошного дворца, в покои викария его преосвященства, обставленные изящно и со вкусом - чего месье Моран не мог оценить по причине погруженности в себя. У него не было сил ни возражать, ни сопротивляться, когда д'Арнье раздел его и уложил в свою постель. Франсуа еще помнил, как Шарль улегся рядом и перина чуть просела под его тяжестью. Актер перекатился, чтобы оказаться ближе, прильнул к д'Арнье - и заснул, как провалился в темное, бездонное озеро, в котором отражались зыбкие, обманчивые звезды.

У Шарля уже начало входить в привычку - просыпаться, прислушиваясь к тихому дыханию Франсуа. Вдумчиво разглядывать безмятежное лицо, запоминая каждую его черточку. Должно быть, Франсуа ощутил его взгляд, нехотя разлепив ресницы и сонно улыбнувшись:

- Доброе утро, Шааарль… - он перекатывал имя на языке, словно сахарную горошину. Выпростал руку из простыней, накрыл ею ладонь д'Арнье.

-У тебя такие длинные ресницы, что заметна тень на щеках, - вместо приветствия поделился с ним совершенно замечательным открытием Шарль, пожимая его тонкие пальцы. В подтверждение своих слов он легонько провел тыльной стороной руки по его скуле.

- Ах-ах-ах, - Франсуа со смешком демонстративно похлопал упомянутыми ресницами, точно готовящаяся взлететь бабочка несколько раз сложила и расправила крылья. - Если ты решил научиться делать комплименты, то начало твоих стараний весьма удачно. Вот-вот растаю от умиления. А что, это действительно так? - он перекатился, положив голову на колено Шарля, обоими руками удержав его кисть подле своего лица и мягко ткнувшись в ладонь губами.

- Конечно, иначе бы тебе не удалось только что устроить сквозняк, - тон Шарля был неуловимо насмешливым, но в то же время по-новому нежным. Он благодарно почесал Франсуа по затылку, зная, как приятна ему эта мимолетная и с виду безобидная ласка, от которой у маленького месье Морана мурашки шли по спине.

- Льстец, - проворчал Франсуа, не в силах признаться, что и в самом деле тает от ироничных комплиментов Шарля - и то же время они слегка его настораживают. Он привык к другому Шарлю, более замкнутому и холодному, распоряжавшемуся им, точно своей собственностью, и еще не решил, как воспринимать эту грань своего возлюбленного. Может, там, за запертыми дверями своей души, Шарль д’Арнье именно таков? А может, он слегка притворяется - для того, чтобы сделать приятное ему, Франсуа?

Шарль скупо, одним уголком рта усмехнулся, одобрительно склонил голову на плечо, поражаясь страстности Франсуа и в то же время сомневаясь, что после вчерашнего свидания с Лансальяком любая более серьезная ласка не напомнит им о монсеньоре, отравляя это дивное утро. Мечта поэта, черт подери. Солнышко, птички, шелест деревьев, смятая постель, влюбленные глаза, мерцающие влажным, затаенным сиянием...

Для Франсуа вчерашний день уже подернулся паутиной забвения. Обладая от природы легким характером, он не умел подолгу переживать, но зато обладал полезной способностью убедить себя, что скверное прошлое не стоит долгих воспоминаний. Ну да, он провел не самые лучшие два часа в своей жизни, им пользовались, как смазливой игрушкой - но разве это должно испортить ему удовольствие от нынешнего общества Шарля? Он влюбился в д’Арнье и всей душой желал его - а прочее не имело особого значения.

Актер настойчиво ластился к Шарлю, откровенно заигрывая и недоумевая, отчего тот столь сдержанно отвечает на его вполне недвусмысленные приглашения, ограничиваясь рассеянным поглаживанием дружка по плечам и зазывно изогнутой спинке.

- Шарль? - наконец не выдержал Франсуа. Ему хотелось целоваться, хотелось оказаться в нежных и крепких объятиях д'Арнье, а тот словно бы не понимал его откровенных намеков. - Шарль, ну что с тобой?..

Он сморгнул, догадавшись. Отодвинулся.

- Из-за вчерашнего, да? Потому что твой патрон тоже трогал меня, и пометил, как свою собственность?

Мысленно выругавшись, д'Арнье поздравил себя с тем, что собственными руками испортил воцарившуюся было идиллию.

- Нет, Франсуа. Ты не будешь принадлежать Лансальяку, даже если он выжжет на тебе тавро каленым железом. Для меня это ничего не изменит, - он прижал к себе Франсуа, чувствуя, как напряженно тот вдруг стал держаться. Ну да, обними он его на минуту раньше, эти слова прозвучали бы куда убедительнее. - Я просто не хотел напугать тебя.

«Зато теперь тебе это с успехом удалось. Больше того, Франсуа считает, что стал тебе отвратителен».

- Напугать? - Франсуа слегка отодвинулся, не пытаясь высвободиться, просто желая заглянуть в лицо Шарлю. - С какой стати мне тебя пугаться? Я же люблю тебя. А Лансальяк... ну, мы же оба понимаем, что с таким человеком нельзя ссориться.

Актер храбрился, пытаясь сделать вид, что ему все равно, что ничего не изменилось. Нет никакой тени в красном облачении.

- С виду такой умный, а несешь порой такую чушь, - Франсуа решительно подался вперед, накрывая своими губами рот Шарля, обнимая его за плечи. Откидываясь назад и увлекая за собой, так, чтобы д’Арнье свалился на него сверху.

Шарль вздохнул - так шумно и так облегченно, что сам не удержался от смешка. Все встало на свои места. Он гладил Франсуа, щекотал чувствительные местечки, прикусывал за уши, заставляя взвизгивать - умелый, властный любовник, источающий ореол силы и самоуверенности.

- Я люблю тебя, - отчетливо промолвил он в губы Франсуа.

- Ну так люби, а мои несчастные уши оставь в покое, - вероятное недоразумение разрешилось - или по общему безмолвному соглашению было временно предано забвению. - Когда-нибудь ты все-таки выдернешь у меня сережку с мясом - а потом станешь оправдываться, мол, упоение страсти, забылся, прости, Франсуа, ходи с драными ушами, это тоже мило смотрится... Любишь - так люби, ну пожааалуйста, - Франсуа извивался под властно придавившим его к постели тяжелым телом, обхватывая талию Шарля ногами, прижимаясь, нетерпеливо ерзая и невольно постанывая в предвкушении.

- Прижмем уши коленками - для надежности, - прокомментировал д'Арнье свои действия, разводя актеру ноги пошире и задирая повыше. Явление, в обиходе простодушно именуемое «утренний стояк», можно было наблюдать во всей красе у обоих. Шарль уперся плечами в бедра Франсуа и без обиняков воспользовался любезным приглашением.

В первый миг Франсуа инстинктивно сжался, словно не желая пускать Шарля внутрь себя. Спустя пару ударов сердца он с досадой скривился, когда достоинство Шарля по случайности задело начавшие затягиваться царапины от архиепископского перстня, и судорожно вздохнул, ощутив проникновение. Даже без масла и подготовки на сей раз у Шарля получилось как-то очень ловко и спокойно овладеть возлюбленным, не причинив тому излишней боли - долгим, тягуче-плавным толчком, похожим на скольжение тела в воде. Все, что требовалось от Франсуа - просто не мешать ему, лежа спокойно и расслабленно, наслаждаясь уже становившимся привычным ощущением сторонней плоти внутри себя. Актер не стал закрывать глаза, наблюдая за изменениями лица Шарля, чуть подаваясь ему навстречу и приподнимая бедра, чтобы облегчить ему путь, и задыхаясь от накатывавшего порой необъяснимого восторга - телесного и душевного. От неведомого прежде удовольствия принадлежать кому-то по взаимному согласию и любви.

- Мой прекрасный лев, - тихо, одними губами выговорил Франсуа, обнимая Шарля за шею. - Господи, как хорошо... Как горячо...

Шарль тихо зарычал в ответ, будто подтверждая данное прозвище, и толкнулся внутрь сильнее и резче, уже не сдерживая чувственной жажды, стремясь поскорее испить из желанного источника. И никакая свинья вроде Лансальяка не замутит свежести и чистоты этого ключевого ручья!

Плоть Франсуа, зажатая между ними, трепетала, Шарль больше не смог терпеть ни минуты, резко ускоряя темп, вбиваясь в него неостановимо и требовательно.

- А! - у Франсуа вырвался единственный короткий, резкий вскрик, прежде чем его накрыло теплой, увлекающей невесть в какие бездны волной. Двигавшийся размашисто и сильно Шарль выгнулся в сладких, долгих судорогах, довольно урча и изливаясь внутрь любовника - Франсуа ощутил влажное тепло его семени, и спустя мгновение выплеснулся сам, быстро и тяжело дыша, прижимаясь лбом к влажному плечу Шарля. Сжимая достоинство д'Арнье в себе, словно пытаясь удержать его, не дать выскользнуть наружу - и раздосадовано застонав, когда им пришлось разлучиться.

Шарль упал на постель рядом с ним и, еще толком не отдышавшись, потеребил пальцем многострадальную сережку:

- На месте. Кажется, мы нашли способ уберечь твои уши от моих грязных поползновений.

- Неужели уши - это все, что тебе нравится во мне? - слабым голосом поинтересовался Франсуа. - Или ты никогда прежде не встречал проколотых ушей с сережками?

- Я никогда прежде не встречал проколотых ушей, которые бы прилагались к недурным мозгам, хорошему чувству юмора и отличной фигурке. Кажется, сегодня будет дождь, - скорбно сообщил Шарль, покосившись на клочок незамутненной лазури в окне.

- Дождь или не дождь, мне все равно в скором времени вставать и идти проверять, как мои подопечные справились с возложенным на них заданием - разучить доверенные им роли, - скорбно посетовал Франсуа. - Тебе, между прочим, тоже придется придти, а я что-то не заметил, чтобы ты был прилежным учеником и зубрил. Ты хоть что-нибудь выучил, а, Тигеллин недоделанный? - он сгреб прядь волос Шарля в горсть и слегка подергал.

- Тигеллин, подобно своему повелителю, будет мычать и заикаться, поелику префекту претория не положено знать роль лучше императора, а ты тоже не отличался особым рвением по части зубрежки, - Шарль от души, до хруста в костях потянулся.

- Потому что я и так все помню, - оскорбленно фыркнул будущий тиран и деспот, - и за себя, и за вас, неучей. У меня эти реплики уже в голове звенят и от зубов отскакивают. Так что марш с постели и пшел зубрить, - он извернулся, пнув Шарля пяткой под ребра, сладко зевнув и добавив: - А я еще посплю. Разбуди меня через часик.

- Вы несколько обнаглели от безнаказанности, месье Моран, - Франсуа тут же оказался вновь погребенным под массивной тушей д'Арнье, - право же, ваше поведение совершенно возмутительно.

- Ну так накажи меня, - кротко предложил Франсуа, оказавшись распластанным и придавленным так, что даже дышать было затруднительно. - Только об одном умоляю - не скачи на мне, пока не расплющишь в лужицу. Я этого не вынесу, право слово.

Он попытался руками и ногами спихнуть Шарля с себя - совершенно безнадежное занятие, особенно с учетом того, что д’Арнье без особого труда перехватил оба его запястья одной ладонью и прижал к подушкам за головой Франсуа.

Шарль с величайшим вниманием наблюдал за его экзерсисами, надежно удерживая руки Франсуа и подбадривая - да - да, вот, так, да ты почти сдвинул мою ногу, ух, силен...

- Хватит издеваться, - в конце концов Франсуа обессилел от смеха и неудачных попыток высвободиться. - Шарль, ну слезь с меня, я же задохнусь... Ну чего ты хочешь? - он приподнял голову, нежно лизнув д'Арнье в кончик носа. - Не всем же повезло родиться тяжеловозами.

- В самом деле, зачем я все это затеял? - наморщил лоб Шарль. - Ах, да - я хотел бы, чтобы диктаторские замашки ты оставлял на пороге этой комнаты. Не переживай, если уж я взял роль, то удосужусь ее выучить и без нотаций с твоей стороны.

- А если не удосужишься, то все шишки, пинки и неудовольствие преподобного автора достанется мне, - напомнил Франсуа, хмыкнув при мысли о том, что перед ним опять прежний д’Арнье - любящий, чтобы все в мире шло согласно его планам и пожеланиям. - Мне бы не хотелось испытать на своей шкуре его гнев по поводу того, что обожаемая треклятая пьеса выглядит не столь замечательно, как я пообещал... Хорошо, я не буду напоминать тебе о необходимости учить роль и не стану читать нотаций, но ты ведь не подведешь меня, а? - он требовательно заглянул в лицо Шарлю. - Для меня это очень важно, Шарль. Очень-очень-очень...

Покамест Франсуа удалось ни словом не обмолвиться касательно той сделки, что он заключил с архиепископом. И ему хотелось, чтобы д’Арнье узнал об этом как можно позже. А лучше всего - совсем бы не узнал.

Шарль поцеловал его в лоб и соизволил приподняться на локтях:

- Монсеньор получит драму в лучшем виде. В той части, что зависит от меня, по меньшей мере.

Он перекатился на свою половину кровати, встал, снова потянулся и скрылся за ширмой - звяканье, плеск и невнятное чертыханье говорили о том, что отец Антуан пытается привести себя в порядок, и все эти звуки казались Франсуа до странности привычными

Он сидел посреди разворошенной кровати, снова и снова, точно золотую монетку, вертя перед собой искушающую идею: добиться возможности остаться здесь. Все равно, в качестве кого: управляющего маленьким частным театром монсеньора и его живой игрушки или любовника д'Арнье. Только бы просыпаться всякое утро в этой комнате, зимой и летом, поддразнивать Шарля и любить его, сочинять и ставить пьесы, живя на всем готовом…

«Полностью оправдав тем самым слова монсеньора касательно твоей персоны. Месье Моран, вы с величайшим удовольствием продадитесь за кусок хлеба с маслом, жаркое из курицы, шелковый наряд и возможность переспать с кем-нибудь симпатичным. Ах, Франсуа. Не морочь голову несбыточными мечтами».

И все же актер невольно загрустил, прислушиваясь к возне Шарля за расписной ширмой и думая о своем будущем. В котором неизменно присутствовала внушительная фигура месье де Лансальяка и широкая кушетка, накрытая алым и розовым шелком.

После завтрака Франсуа умчался в театральный зал, хлопотать над постановкой - а отца Антуана призвали под уже не слишком ясные, но по-прежнему зоркие очи его высокопреосвященства. Ради утреннего моциону де Лансальяк пожелал спуститься в парк, мановением указательного пальцы со сверкающим перстнем указав д'Арнье следовать за ним. Его эминенция пребывал в задумчивом расположении духа, не преминув с ехидством осведомиться, хорошо ли его духовное дитя провело ночь, и в очередной раз долго и со вкусом сетовал на возраст, уже не дозволяющий тех забав, коим так увлеченно предается молодежь. Шарль откликался краткими «да», «нет», «безусловно, вы правы», тщетно стараясь побороть возрастающее чувство неприязни. От кожи Франсуа вчера вечером пахло духами его преосвященства, и маленький свиненок явно плакал, пусть в темноте припухшие веки были не так уж и заметны.

- Твой юный знакомец на удивление хорош, - заметил де Лансальяк, внезапно оборвав жалобы на подагру. - Мил, на удивление покладист, но нервозен, аки породистая лошадка. Кстати, он жаловался на тебя.

- В самом деле? - сдержанно удивился Шарль. Преподобный пытливо смотрел на него, явно ожидая от своего викария большего интереса к столь животрепещущей теме, однако д'Арнье в совершенстве владел своим лицом, на котором не выразилось ничего, кроме вежливого внимания к словам преосвященного. Тем не менее, что-то больно кольнуло в сердце - Франсуа был натурой увлекающейся, и если поначалу он мог просто прибедняться, чтобы разжалобить монсеньора, то затем с актера сталось бы свято уверовать в свои слова и несуществующие обиды.

- В самом, в самом, - озабоченно закивал лысеющей головой преосвященный. - Сын мой, по воле Господней ты наткнулся на истинное сокровище - и даже не подумал толком о нем позаботиться. Растил бедное дитя, загонял и запутал. Знаешь, дружок, думаю, было бы разумным, если до вечера премьеры ты постараешься воздержаться от более тесного общения с месье Мораном. У него полно хлопот, так что не стоит отвлекать его понапрасну... - де Лансальяк глянул на юного подопечного и утробно хмыкнул: - О, а мы, оказывается, в ярости. Нам пытаются что-то запретить.

- Я постараюсь воздержаться, - отозвался Шарль тоном, в котором кротости не было ни на гран, и каждое слово явно следовало понимать в прямо противоположном смысле. - Месье Морану и в самом деле стоит больше внимания уделять постановке.

- Ты неисправим, - сокрушенно признал монсеньор де Лансальяк. - Право слово, иногда мне хочется проучить тебя за твое упрямство. Ни мгновения не сомневаюсь, что ты не оставишь бедного мальчика в покое, самоуверенно полагая, что его внимание должно принадлежать тебе и только исключительно тебе. Что ж, так оно и будет. После премьеры. Я намерен отметить ее небольшим ужином в тесном кругу. Наш маленький творец, я, ты и несколько моих верных духовных отпрысков. Отказов и возражений не приму. Что за неподобающие гримасы, дитя мое? Неужто месье Моран умудрился настолько размягчить твое сердце, что тебе жаль поделиться даже крошками со своего стола?

- Я забочусь о том, чтобы зрелище, которое вы так предвкушаете, не превратилось в горькое разочарование для вас и тех, кого вам будет благоугодно пригласить, - Шарлю удалось взять себя в руки и заговорить почти сухо, так деловито, насколько это было возможно при обсуждении подобного предмета. - Месье Моран, как вы уже наверняка убедились, робок и скован, если речь заходит об... интимном. Вы же не хотите, чтобы ваше маленькое развлечение позорно закончилось слезами и приступом тошноты?

- Полагаю, ничего подобного не случится, - неспешно вышагивавшая по саду пара священнослужителей дошла до конца аллеи и повернула обратно. Со стороны наверняка казалось: святые отцы всецело погружены в тягостные размышления о бренности всего сущего, падении нравственности и разрушении вековечных устоев добродетели. - Несколько пролитых слезинок только украсят представление, ибо у твоей ненаглядной Лилии имеется редкостный для мужчины дар - в слезах он выглядит куда симпатичнее, чем когда улыбается. Да, он довольно робок и неловок, но я думаю, что найду способ преодолеть его природное смущение. Вдобавок у меня есть основания полагать, что месье Моран, невзирая на всю свою стеснительность, будет стараться выглядеть наилучшим образом... Он тебе ничего не говорил? - не дождавшись ответа, архиепископ довольно хмыкнул: - Ах, не говорил. Юноша довольно скрытен, что не сразу замечается. И предприимчив, чего тоже на первый взгляд о нем не скажешь.

Трудно было оспорить предприимчивость и практичность Франсуа, единственно, д'Арнье было неизвестно, сколь далеко она простирается. Какую еще сделку он умудрился заключить... на свою голову? Если за все радости жизни он решил расплатиться задницей, то надо бы ему объяснить, что подобный кредит весьма ограничен.

- Он решил купить что-то ни за что? - приподнял бровь Шарль. - Дайте подумать... Сейчас месье Моран полностью сосредоточен на пьесе. Главную роль он уже получил, руководство постановкой - тоже... Право, затрудняюсь.

- Ну так спроси у него сам, - посоветовал монсеньор де Лансальяк, остановившись взглянуть на солнечные часы. Длинная треугольная тень ползла по кругу, касаясь выложенной из маргариток отметки «одиннадцать». - Да ступай сперва переоденься в мирское, не пугай моих начинающих актеров обществом священника в сутане. Беги-беги, но не забывай, о чем я тебя предупреждал, - де Лансальяк помахал в воздухе пухлой кистью. - Да постарайся держать себя в узде, мое непутевое дитя. Я совершенно не желаю, чтобы ты сорвал мое представление.

Отвесив преосвященному поклон, Шарль с достоинством удалился, решив не радовать архиепископа видом своего душевного смятения. Он и в самом деле недоумевал, что бы Франсуа мог просить у Лансальяка. Место секретаря? Рекомендательное письмо? Деньги? Однако Шарль принял волевое решение - не спрашивать Франсуа ни о чем. В конце концов, актеру нужно на что-то и как-то существовать.

На репетицию господин д'Арнье явился при полном блеске: винный бархат камзола, изысканно расшитого виноградными гроздьями из черного гаруса, жилет на тон темнее, жабо из алансонских кружев, черный бархатный бант с агатовой пряжкой - Шарль вполне естественно смотрелся бы и на аллеях Версаля.

- Боже мой, к нам сегодня вечером пожалует лично мадам королева? Это в ее честь вы вырядились таким павлином? - язвительно приветствовал его Франсуа. Начинающий распорядитель представления сидел в первом ряду кресел маленького театрального зала - причем не в самом кресле, а на его спинке, поставив ноги в потрепанных туфлях на бархатные подлокотники, и разложив на соседних креслах и на полу исписанные листы бумаги. Камзольчик Франсуа валялся на полу, батистовый шарф болтался в развязанном виде, и вообще актеру сейчас было не до своей внешности. - Советую морально приготовится - через несколько часов обещали доставить костюмы. Будем учиться наматывать на себя пурпурные простыни и делать вид, будто так и надо. На сцене пыльно, кстати. Снимайте вашу пошлую роскошь, если не хотите безнадежно ее испортить. И извольте приготовиться, скоро выход Тигеллина.

Казалось, он мгновенно позабыл о присутствии ошарашенного такой немилостью д'Арнье, зашелестев бумагами и звонко выкрикнув:

- Акт первый, действие первое, сцены с третьей по шестую… Вторую декорацию, пожалуйста!

Над сценой что-то задергалось, загремело, зашуршало. Рывками спустилось полотно с довольно-таки недурно нарисованным изображением обрывистого морского берега, куска широкой мраморной лестницы и увитой плющом беседки в римском стиле.

- Мадам Октавия, Сенека, Британник, слуги. Чуть позже - Тигеллин и солдаты, - перечислил Франсуа задействованных персонажей. Мельком бросил взгляд в сторону, искренне удивившись: - Ты все еще здесь?

«Я здесь и ты здесь. И именно здесь ты на своем месте», - невесть почему подумалось д’Арнье.

Из принципа он решил остаться в «пошлой роскоши», однако вскоре взмок так, будто его заставили десяток раз обежать вокруг архиепископского дворца. После пятого повтора д'Арнье не только сбросил камзол и жилет, но и засучил рукава, втягиваясь в действие, неким удивительным образом схожее с тем, что он сам совершал во время утренней и вечерней месс. Ритуал, пусть не священный, но со своими правилами и установлениями, где маленький месье Моран был жрецом, блюдущим его точность. Подчиняться ему было вовсе не зазорно, пусть он порой покрикивал и ругался, размахивая свернутыми в трубку листками сценария.

К середине дня все успели по нескольку раз переругаться и помириться. Мадемуазель Годен, будущую Акту, обучили лихо отплясывать на столе и, преодолев страх, изящно падать на руки Нерону - Франсуа к тому времени выбрался на сцену и распоряжался уже оттуда, заодно оживляя своего персонажа. Принесли обещанные костюмы - имевшие, по мнению д'Арнье, весьма сомнительное отношение к изображаемой эпохе, но красочно смотревшиеся со стороны, обшитые сверкающими золотыми и пурпурными лентами везде, где только можно. Дамам полагалось множество украшений, и они, радостно болтая, убежали примерять наряды, больше смахивавшие на карнавальные.

Месье Моран объявил труппе часовой перерыв, удрученно заявив, что бОльшего сборища бездарностей он на своем веку еще не встречал, но самая большая бездарность в этом собрании недоучек - он сам. Участники зааплодировали, захохотали и разбежались, провожаемые угрозой отрезать уши любому, что опоздает больше, чем на пять минут.

- Я думал, будет хуже, - заметил Франсуа. Невесть зачем он забрался под кресло, на котором давеча сидел - и вытащил из-под него плетеную корзинку, с которыми обычно отправляются в загородные поездки. - Составишь мне компанию? - он забрался на сцену, водрузив свою корзинку на деревянный «обломок колонны».

- После того, как ты довел до слез мадам Бассерив и почти вызвал шевалье Сен-Сернена, с твоей стороны очень разумно не есть за общим столом, - одобрительно покивал д'Арнье, запрыгивая на сцену.

- Да-а, правда? А я не заметил, - честно признался Франсуа. - Впрочем, если я это сделал, значит, они того заслуживали. Все исключительно ради пользы дела, а женские слезы быстро высыхают. Вдобавок у них сейчас появится возможность нацепить на себя уйму побрякушек и покрасоваться перед восхищенными шевалье в весьма откровенных платьях, так что они меня простят, - актер открыл корзинку, ловко и явно привычно накрывая импровизированный «стол», откупоривая позаимствованную из архиепископских погребов бутылку и разливая вино по паре запасливо припасенных серебряных стаканчиков. - Кроме того, мне здесь нравится. Ну, как тебе балаган? - он поднял стакан, лукаво смотря на Шарля поверх края. - Удручающее впечатление, правда?

- Мне понравилось, - искренне признался дАрнье. - Не могу пока передать словами, но в целом - мне понравилось.

Он приподнял свой стакан, салютуя Франсуа:

- Выпьем за его преосвященство архиепископа Тулузского, который предоставил нам возможность поучаствовать в своем спектакле.

Сказано было с намеком, и Шарль очень надеялся, что любовник не сделает вид, будто его не заметил.

При упоминании имени преподобного Франсуа скривился, одним глотком осушив стакан и вздохнув:

- Когда ты принимаешься изображать подхалима, это получается весьма и весьма неестественно. Что, ему опять угодно побеседовать вечером об искусстве? Я видел, вы прогуливались в саду. Физиономия у тебя при этом была изрядно недовольная.

«Интересно, Лансальяк рассказал Шарлю о нашем маленьком соглашении касательно пьесы? Думаю, нет. Для преподобного это было бы слишком просто. Но намекнуть он наверняка изволил - а потом со смешком отошел в сторону, мол, разбирайтесь между собой... »

- Не в спектакле, а в спектаклях, - Франсуа успел проголодаться за полдня, и сейчас быстро расправлялся со своей порцией. - Том, что я устраиваю для него - и в том, что он затевает после премьеры... Ты об этом, Шарль? - теперь взгляд актера стал печальным. - Чем дальше я об этом думаю, тем больше боюсь, а делать-то нечего, бежать некуда... Разве что смыться сразу после премьеры, так и это невозможно.

- Зато вполне возможно смыться до нее, - Шарль вместо еды налил себе еще. - Деньги у тебя есть, если нужно еще - я могу помочь. Все твое земное имущество умещается в саквояже, а преосвященный не станет марать руки, разыскивая по всей Франции смазливого мальчика, который ему не дал. В чем дело, Франсуа? Во что ты вляпался? Что такое тебе пообещал монсеньор, что ты готов переступить через себя?

- С какой бы стати ему что-то мне обещать? - горячо запротестовал Франсуа, испытывая возрастающую неловкость от мысли о том, что приходится лгать, глядя в глаза Шарлю. - И зачем мне в спешке покидать Тулузу? Я живу так, как никогда не жил прежде. У меня есть ты. И есть вот это, - месье Моран широким жестом обвел театральный зал. - Шарль, редко кому выпадает такой удачный случай. Это не просто удача, это нечто бОльшее, о чем и мечтать нельзя! Мне всего двадцать три, а у меня есть возможность самому поставить неплохую пьесу - это же событие, проходящее по разряду невероятных! Второго такого шанса может никогда в жизни не подвернуться! И я брошу это все на полпути, сбегу, потому что испугался перспективы провести не самые лучшие полчаса в своей жизни?! Выгода перевешивает, Шарль, а то, что мне придется поступиться толикой самоуважения - ну что ж, с этим ничего не поделать....

Шарль скупо улыбнулся - Франсуа явно вилял, выдавая ему полуправду.

- Скажу тебе одно: если боишься, не делай. Если делаешь, не бойся. Монсеньор, кстати, настоятельно просил не тревожить нашего милого месье Морана своими грязными домогательствами - по слухам, я довольно груб с тобой.

- Это у кого язык повернулся, распускать такие омерзительные и пакостные слухи? - Франсуа взвился с места, оказавшись позади Шарля, обнимая его за плечи и утыкаясь лицом в шею под волосами. Кажется, ему удалось обойти неприятную тему - или хотя бы отвлечь д'Арнье от подобных мыслей. - Ладно, а вот если я потревожу тебя своими домогательствами - ты будешь вырываться и сопротивляться?

- Буду, - Шарль аккуратно отцепил от себя Франсуа. - Не забывай, мы не в темноте и не за запертой дверью. У всякой снисходительности есть свои пределы. Монсеньор может делать вид, якобы ни о чем не подозревает, но если нас застукает прислуга или гости его эминенции, нам будет очень затруднительно разубедить их в том, что мы не парочка богомерзких содомитов. Ешь свой обед, Франсуа.

- Но нам же сегодня или завтра все равно придется репетировать всю ту галантную похабень, что понаписал монсеньор, и тебе волей-неволей придется публично обнимать меня, таскать на руках и укладывать на это чертово ложе, - не без ехидства напомнил Франсуа, упрямо пытаясь вернуться на прежнее место. - Мой обед уже исчерпался и закончился. Ну нет же никого, и мы услышим, когда они вернутся. Это всего лишь репетиция и проба сил.

- Репетировать мы будем при свидетелях, чтобы ни у кого не возникло идиотских вопросов и сомнений, - Шарль вздохнул, в отчаянии от собственной непреклонности. - То, что происходит на глазах у дюжины свидетелей - не порочно, в отличие от того, что будет между нами наедине. Пожалуйста, Франсуа, опомнись. Если ты думаешь, что мне это легко дается, то глубоко ошибаешься.

- Ладно, ладно, убедил, я осознал и раскаялся, - Франсуа улучил мгновение, прихватив губами мочку уха Шарля, после чего с видом глубочайшего разочарования в жизни убрал руки и вернулся на свое место, к недоеденному хлебу и колбасе, недовольно бурча: - Обожаю выверты морали. Когда на тебя на сцене глазеют двадцать человек, так все в порядке. Но стоит поцеловаться наедине в темном коридоре, так тебя уже сразу готовы побить камнями и распять на главной площади... Нет в жизни счастья, никто меня не любит! Я вам сейчас устрою представление, праведники несчастные!..

Месье Моран исполнил свою угрозу - заставив вернувшихся участников отыграть весь первый акт, безжалостно обрывая при малейшей заминке сердитым окриком: «Сначала! » - шипя и огрызаясь на всех, в том числе и на Шарля.

Старания принесли плоды: первый акт пьесы был относительно готов, никто не запинался и не налетал друг на друг во время перемещений по небольшой сцене. Выходы и уходы совершались вовремя, и происходившая за кулисами смерть Агриппины была исполнена должного трагизма. Который усугубляло зрелище долгого поцелуя между Нероном и Тигеллином, завершавшим первый акт - и после которого падал занавес. У Франсуа хватило совести не озорничать и не издеваться над д'Арнье, лишь обозначая поцелуй и объятие, но не прикасаясь к чужим губам всерьез - этому предстояло совершиться лишь на генеральном прогоне и на премьере.

Последующие два дня прошли в тяжелой и радующей душу работе над «Сердцем тирана». Репетиции длились с утра до позднего вечера. Месье Моран настойчиво добивался безупречности во всем: от своевременной перемены декораций до слаженного марша отряда легионеров или прохода через сцену группы перешептывающихся и пересмеивающихся придворных дам Агриппины. Произнося реплики, Франсуа ловил себя на головокружительном ощущении: он сам и набранная с бору по сосенке труппа - и в самом деле люди давно ушедших времен, рассказывающие свою историю. Колеблющийся на сквозняке и расписанный масляными красками холст обращался настоящей виллой на морском побережье - Франсуа даже ощущал свежий солоноватый запах моря и слышал размеренные удары волн о берег. Декорации сменялись, он входил в дворцовые залы, строгие и прохладные, где на мраморных полах лежали синеватые тени и журчали золотые фонтаны. Он был Нероном и жил его жизнью - смятенной и тревожной, той, которую он придумал сам и начертал на страницах бледно-лилового и розового оттенков. Жизнью, в которой не было места преподобному с его забавами.

Его эминенция вспомнил о месье Моране на третий вечер. Франсуа сидел в актерском буфете, увлеченно обсуждая с мадемуазель Годен тонкости воплощения образа Акты и находя суждения барышни на редкость верными и остроумными. Мадемуазель обмолвилась, якобы на сцену ее привели семейные традиции. Ее дед, отец и матушка были актерами, выросшая среди старых декораций и потрепанных театральных костюмов юная девушка не видела для себя иной дороги и иного призвания. По мнению месье Морана, барышня Годен задалась недостижимой целью: на собственном примере доказать, что слова «актриса» и «продажная девка» не являются синонимами. Франсуа только собирался выразить увлекшейся красноречивыми рассуждениями барышне свое понимание и полное согласие, когда явившийся в буфетную слуга безучастно потребовал месье Морана к его высокопреосвященству.

Похоже, на подвижном лице Франсуа отразилось столь явственное нежелание вставать и идти занимать своей персоной преподобного, что сострадательная мадемуазель Годен шепотом посоветовала:

- Скажите его эминенции, что вы сегодня перетрудились и не можете быть достойным собеседником. И что у вас ужасная мигрень.

- Увы, - с сожалением развел руками Франсуа. - Боюсь, с нашим покровителем такие простые уловки не пройдут. Придется идти и развлекать его познавательной беседой о нашей постановке. Посочувствуйте мне!

- Сочувствую, - улыбнулась мадемуазель Годен. - Между прочим, все эти дни вы были так заняты, мой император, что даже не поинтересовались подлинным именем своей верной Акты. Я Николетт.

- Лучше познакомиться поздно, чем никогда, - нашелся с ответом Франсуа. Донельзя удрученный тем, что его оторвали от общества любезной и очаровательной девицы необходимостью сызнова угождать извращенным желаниям преподобного. А царапины только-только начали подживать...

Как и в прошлый раз, двери в покои преподобного стояли гостеприимно приоткрытыми. Монсеньор де Лансальяк с удобствами расположился в одном из кресел, вкушая пирожное-птифур с фарфорового блюдца. В обстановке гостиной произошли некоторые изменения - теперь огромные окна были задернуты полупрозрачно-белыми шторами, а дальний угол комнаты отгораживала высокая шелковая ширма с изображением птиц в кустах шиповника. Франсуа подозрительно скосился на нее, но плотная ткань оставалась непроницаемой.

С нерешительным видом актер рискнул посетовать на головную боль и страшную усталость после сегодняшней репетиции.

Его эминенция добродушно и понимающе закивал - отчего его бархатная шапочка съехала набок. Его эминенция выразил свое удовольствие трудолюбием месье Морана и похвалил труппу. Его эминенция уверил Франсуа в том, что всего лишь намеревался пригласить актера к ужину.

- Ты ведь любишь сладкое, дитя мое? - жестом фокусника де Лансальяк поднял ажурно-серебряную крышку с небольшой корзинки. Взору Франсуа предстала дюжина пирожных, увенчанных завитками крема в виде распустившихся розовых бутонов, и благоухающих ароматами ванили, ликера и корицы.

- Ой, - лакомства Франсуа любил преданной и искренней любовью, не пренебрегая даже дурно сваренными и приторными на вкус леденцами, которыми торговали на ярмарках неопрятные цыганки. А тут перед ним красовалось истинное великолепие, вид которого мог прогнать любую головную боль - подлинную или надуманную. Склонив голову набок, Франсуа разглядывал пирожные, словно это были редкостные произведения искусства. Боязливо протянул руку, чуть коснувшись пальцем кремового завитка, и вскинул вопросительный взгляд на преподобного: - Это правда мне, месье Роже? Можно попробовать?

- Разумеется, можно, - благосклонно улыбнулся де Лансальяк, двумя пальцами извлекая одно из кремовых чудес и протягивая его Франсуа. - Не стесняйся.

«Чтоб тебя... » - мысль была безрадостной, но пирожное пахло слишком умопомрачительно, чтобы задумываться о чем-либо, кроме его вкуса. Франсуа благовоспитанно сложил руки на коленях. Подавшись вперед и чуть извернувшись, приоткрыл рот и аккуратно откусил маленький кусочек, растаявший на языке сладким ядом. Высунув кончик языка, слизнул кремовую верхушку, украшенную марципановой ягодкой, и вернулся к комочкам вишневого варенья и песочного теста. В зеркало он старался не смотреть, представив, до чего у него сейчас вульгарный вид - молодой человек, с аппетитом поедающий пирожное с чужой ладони.

- Вкусно? - свободной рукой преосвященный ласково погладил Франсуа по голове. Было ясно, что мысли его эминенции витают сейчас отнюдь не в области гастрономии и кулинарии.

- Очень, - честно откликнулся Моран, велев себе сидеть смирно и не увертываться от поглаживаний по затылку. Прогоняя пакостную мыслишку о том, как бы преподобный не предложил ему отведать иное блюдо, видом напоминающее колбасное изделие. При одной мысли об этом рот у Франсуа наполнился горькой слюной. Он чуть повернул голову, глядя на преподобного снизу вверх. - Благодарю вас, месье Роже. Я бы не отказался еще от одного, если вы не против.

- Я заказал их специально для тебя, - сообщил де Лансальяк, преподнося актеру еще один сладкий шедевр. - В лучшей кондитерской Тулузы.

- Для меня?! - длинные ресницы взлетели в неподдельном изумлении. - Ваше высокопреосвященство, право слово, я не стою таких хлопот и затрат. С вашей стороны это… это очень любезно.

Второй подарок пришлось есть медленно и вдумчиво, не столько наслаждаясь нежным и терпким вкусом, сколько заботясь о необходимости произвести на его эминенцию надлежащее изысканное впечатление. Франсуа даже изловчился уронить ягодку, подхватить ее и снять губами с собственных пальцев.

- Сын мой, предоставь мне судить о том, чего ты стоишь - ибо мне есть, с чем сравнивать, - снисходительно возгласил архиепископ. - И, коли к тебе вернулась радость жизни, окажи мне небольшую любезность. Видишь ли, вчера я так и не сумел толком разглядеть одну существенную часть тебя. Ту, что отличает грешного человека от пресветлого ангела.

Вздохнув о разлуке с пирожными, Франсуа понятливо переместился на кушетку. Забросил руки за голову, соблазнительно потянулся всем телом. Ссылаться на головную боль и далее не имело смысла, стало быть, надо постараться наилучшим образом исполнить пожелания монсеньора. Дабы тот остался доволен и позволил ему удалиться.

- Никогда не задумывался, есть ли у ангелов… это самое, - хихикнул Франсуа. Памятуя вчерашний урок, актер не стал спорить или отнекиваться. Высвободил одну руку и принялся неспешно возиться сперва с пряжкой узкого пояса, потом - с застежками и пуговицами на кюлотах, глядя куда-то в сторону, пытаясь представить себя в одиночестве. Расстегнув кюлоты, Франсуа, желая слегка подразнить единственного зрителя своего представления, запустил руку себе в штаны, слегка повозившись там - достоинство лежало, но сукно натянулось, образовав бугорок.

Чтобы стянуть кюлоты, ему пришлось на миг сложиться пополам, вскинув и затем быстро выпрямив ноги. С подштанниками он возился дольше, распуская завязки. В конце концов Франсуа избавился и от них, оставшись в камзоле, сорочке и чулках, приняв прежнюю позу - на спине, с чуть раздвинутыми и приподнятыми коленями. Сердце противно екало, предмет скромной гордости Франсуа как-то испуганно съежился, словно пытаясь втянуться внутрь тела. Вдоль спины то и дело словно проводили влажной холодной кисточкой.

- Нет, здесь совершенно невозможно что-то рассмотреть, - огорченно протянул Лансальяк, тем не менее, подаваясь вперед - его массивная, бычья голова оказалась почти между ног актера. Из-за неполной, кокетливой обнаженности вид у молодого человека был совершенно непотребный, именно такой, какого добивался его преосвященство. Он взял Франсуа за колени, разводя ему ноги пошире. Можно было подумать, что Лансальяк намерен впихнуть между ними свое солидное брюхо, и, навалившись на беднягу всей тушей, попытаться поиметь его в этой позе.

Запас храбрости у юного месье Морана, как выяснилось, был не слишком велик - когда преподобный властно, по-хозяйски, дотронулся до него, Франсуа оторопело замер, приподнявшись на локтях и приоткрыв рот в беззвучном вскрике. От порыва метнуться в сторону его удержала только мысль о том, что де Лансальяк опять выскажет свое неудовольствие - пощечиной или еще чем. Актер замер, испуганно моргая и часто дыша, позволяя его высокопреосвященству рассматривать себя - как рачительные хозяйки разглядывают на рыночном прилавке разделанную кроличью тушку, да еще тычут пальцем, проверяя, свежа ли.

Ладони Лансальяка лежали на коленях Франсуа, лежали грузно и увесисто, не позволяя сдвинуть ноги. Преподобный нависал над распростертым на кушетке молодым человеком, жадно обшаривая его взглядом. Франсуа ужасно хотелось забраться под постель или выбежать отсюда сломя голову, только бы не быть больше предметом такого пристального, безжалостного изучения. Он невольно съежился, жалобно брякнув первое, что навернулось на язык:

- Простите, я опять провинился перед вами...

- Это может случиться с каждым мужчиной, - утешил его преосвященный, хотя энтузиазма в его тоне не было, - я не думаю, что ты нарочно смог сделать так, чтобы у тебя все упало. Пусть тебе не восемнадцать, а двадцать три, думаю, там стоит крепко и подолгу. А если и ложится, то не дольше, чем на три "Патера".

Лансальяк деловито пощупал мужскую снасть Франсуа, явно пребывая в нетерпеливом ожидании чуда.

- Хочешь еще пирожное, дитя мое?

«Я хочу оказаться как можно дальше отсюда! »

Совет Шарля - бежать из Тулузы, не дожидаясь премьеры и пожертвовав пьесой - теперь казался Франсуа верхом мудрости и предусмотрительности.

- С-спасибо, н-нет... - запинаясь, выговорил Франсуа и все ж таки невольно дернулся, пытаясь избежать прикосновения лапающих рук. Голова у него слегка кружилась - от волнения, отвращения к происходящему и к себе, и от испуга. - Месье Роже... Я... то есть вы же сами понимаете и говорили вчера... В-вы... - он начал заикаться, любое слово с трудом протискивалось между зубами. - Я испытываю безмерное уважение к вашей персоне и вашему сану, но...

- Но на меня у тебя не встает, - с показной скорбью вздохнул де Лансальяк. - Ценю ту деликатность, с которой ты пытаешься мне это втолковать. Думаю, я отыскал средство разрешить это маленькое затруднение. Заказав не просто коробку сластей, но сладости с особой начинкой, что горячит кровь и веселит дух. Подожди немного, и мы познакомимся с твоим красавцем. Дай ему время, он вот-вот поднимет голову.

- Что? - Франсуа оторопел от услышанного настолько, что уселся. Ему доводилось слышать о подобных средствах, как-то раз он даже держал в руках шкатулку с орешками кантариды. Нужды пользоваться подобными вещами у него никогда не возникало, да и приобрести их он вряд ли бы смог - изысканная забава стоила слишком дорого для тощего актерского кошелька. Франсуа в панике прислушался к собственным ощущениям, пытаясь сообразить, большая ли порция зелья могла быть в пирожных, которыми он с таким аппетитом закусил. Покамест он не чувствовал ничего необычного, кроме тающей сладости крема во рту и вполне объяснимого испуга. Преподобный хитростью вынудил свою игрушку съесть невесть что, и теперь отрава медленно растворялась в крови.

Актер невольно опустил глаза вниз - нет, между ног все было по-прежнему. Преподобный явно забавлялся, наблюдая за его паникой.

- Не стоит так пугаться. Это как лекарство - главное, не переусердствовать, - де Лансальяк легонько толкнул его в грудь, заставив вернуться в исходную позицию. - Успокойся, пирожные были совершенно настоящими. И я обещаю тебе, что там, куда ты так старательно таращишься, не произойдет ничего такого, чего бы с тобой прежде не случалось.

- Все, что случалось со мной прежде, по крайней мере, отвечало моим собственным желаниям... а не отраве из сушеных мух и заячьего помета, - буркнул Франсуа. Больше всего актер опасался, что в знак протеста желудок сейчас возьмет и исторгнет все съеденное обратно. Это будет полнейшее крушение всех возможных планов.

Он лежал, боясь пошелохнуться лишний раз, не обращая внимания на то, что усевшийся рядом преподобный рассеянно поглаживает его колени и затянутые в потрепанный шелк чулок ноги - но упустил мгновение, когда съеденное снадобье начало действовать. Оно оказалось весьма коварным. Сперва просто усилилось ощущение кисловатой сладости во рту. Сердце заколотилось чаще и быстрее (Франсуа приписал это панике), потом где-то между ребрами зародились комочки колючего тепла, поплывшие вниз, вынуждавшие невольно напрягать мускулы живота и слегка дергаться. Франсуа изо всех сил пытался оставаться неподвижным, не выдавать себя - но, похоже, его преосвященство был прекрасно осведомлен о том, когда и как начнет действовать спрятанное в пирожных любовное зелье.

- Как видишь, от мух и помета у тебя поднялось столь же верно, как от поглаживаний моего дорого Антуана, - монсеньор с легким нажимом провел пальцем по члену Франсуа от основания к головке. - Таким я его и представлял. Хорошая форма, пропорциональность… ты красив и тут, мой падший ангел.

Нежное прикосновение к его достоинству сыграло роль эдакого спускового крючка. Между ног Франсуа словно прижгли раскаленным железом, заставив вскинуться и лихорадочно заметаться по кушетке. Полбеды, что у него встало эдаким придорожным столбиком, бодро указующим в бело-золотой потолок - но вдобавок внутренности стянулись десятком тугих узелков. Между бедрами все заходилось в обезумевшем похотливом требовании, для тела не имело ровным счетом никакого значения, оказаться сверху или снизу. Франсуа вжался в простыни, не ведая и не умея справиться с искусственно вызванным желанием, пробормотав мгновенно пересохшими губами:

- Что вы со мной сделали... Зачем?

Кажется, преподобный все-таки ошибся с величиной порции - или виной всему был сам месье Моран, с его театральной, чрезмерно бурной реакцией на все, что предлагал ему окружающий мир (в особенности если дело касалось любовных игр). Франсуа чувствовал, что взмок и вместе с тем его бил озноб. Пальцы сводило судорогой, как после долгого письма, сердце колотилось о ребра, и единственное, что он мог сейчас выговорить, это жалобное: «Помогите, мне очень плохо... »

- Я же сказал: хочу рассмотреть тебя - всего, - де Лансальяк пожал массивными плечами. - Убедиться, что ты достойным образом сыграешь в моем маленьком спектакле для избранных. Порадовать моих друзей изысканным зрелищем, - ладонь преподобного вовсю шарила между ног Франсуа, возбуждая еще сильнее - против воли, против естества, против здравого смысла. - Тебе не очень плохо. Тебе сейчас слишком хорошо, но ты не в силах по достоинству оценить свое состояние. Не надо нервничать понапрасну… Может, кликнуть Антуана?

Мысль о том, что Шарль может увидеть его таким - взмокшим, сходящим с ума от нестерпимо-острой потребности соединиться с кем-либо, все равно в какой позе - эта мысль вернула Франсуа малую толику способности к здравому соображению. Актер ожесточенно затряс головой:

- Умоляю, не надо, пожалуйста... Не нужно его звать...

Возбуждение становилось нестерпимым, Франсуа невольно раздвигал ноги все шире, поскуливая от пульсирующего в венах жара. Его достоинство внезапно стало нестерпимо чувствительным, изнывая от тискающих прикосновений монсеньора Лансальяка. Ненавидя сам себя, Франсуа толкался бедрами в чужую ладонь, приносившую иллюзию облегчения. Обострившийся слух ловил перешептывания и смешки за расписной ширмой - а может, это было всего-навсего биение напряженной крови в ушах?

- Как скажешь. Мне-то думалось, ты сейчас не откажешься ощутить между ножек хороший, крепкий член, - задумчиво рассуждал преосвященный, одной рукой продолжая гладить до боли напрягшееся мужество, а второй нащупывая вход в тело Франсуа. - Даже не знаю, достанет ли тебе пальцев…

Франсуа зажмурился. Монсеньор, чтоб его на том свете черти каждодневно шкворили раскаленными вертелами во все отверстия, был совершенно прав. Если Франсуа и желал сейчас кого-либо, так это Шарля - который сумел бы его утихомирить и удовлетворить, избавив от этого безумного напряжения, сжигавшего всякую жилку. Но Франсуа хотелось, чтобы д'Арнье любил его, а не растворенное в крови снадобье, превратившее его Лилию в похотливую тварь, корчившуюся на скомканном влажном шелке.

Он невольно взвизгнул, ощутив, как палец преосвященного настойчиво раздвигает упругие складки тесного входа, втискиваясь внутрь. Подался навстречу, приподняв бедра и задик, пытаясь сам причинить себе боль - может, она отвлечет его от мыслей о Шарле? Не слишком сознавая, что творит, Франсуа исполнил то, чего пытался вчера добиться от него преподобный. Тиская сам себя, пытаясь отыскать способ справиться с противоестественным возбуждением.

Монсеньор тяжело пыхтел над ним, упиваясь видом чужого вожделения, время от времени прижимаясь к сухим, горячим губам поцелуями, не приносящими никакого облегчения.

Больше Франсуа Морана не беспокоило, как он выглядит со стороны. А зрелище было то еще: обтянутая темно-алым широкая спина преосвященного и до предела распяленные стройные ноги в белых чулках. Кажется, в какой-то миг он стянул с себя камзол и сорочку, а может, это сделал де Лансальяк? Комкающаяся под руками ткань больше не мешала, Франсуа судорожно изгибался на постели, мотая головой и подставляясь. Ощущая движения резко, размашисто вонзающегося внутрь узкой пещерки пальца - или пальцев, он уже не мог в точности определить. Ему хватало того, что эта рука даровала хоть малую часть того, что ему необходимо. Он слышал над собой запаленное, возбужденное сопение, но не видел лица того, кто был сейчас с ним, лицо было подернуто туманной дымкой. Франсуа знал, это не тот человек, который ему необходим, но не мог вспомнить, почему того, желанного, нет сейчас с ним.

- Шарль, - он не выговорил, выдохнул таявшее на языке имя, ощутил чей-то поцелуй, требовательный, глубокий и жадный, и снова стонуще, едва различимо протянул: - Шаарль...

- Шарль, ах Шааарль, - передразнил чужой голос у виска, - вот все, чего ты хочешь - чтобы сильно, долго и грубо? Чтобы тебя пялили с утра до вечера и с вечера до утра? Зачем же ты постеснялся? Отцу Антуану было бы несказанно приятно узнать и увидеть, сколь сильно ты его желаешь.

- Я не хочу... не вынесу, если он увидит меня таким, - запинаясь едва ли не на каждом слове, выговорил Франсуа. Распаленное снадобьем желание все-таки пока не могло одержать верх над остатками совести и стыдливости, вынуждая актера неразборчиво бормотать: - Так нельзя, это неправильно, так не должно быть... Пусть лучше вы, а не он, он больше не будет меня любить, если увидит таким...

Пальцы преподобного дернулись особенно жестко и сильно, заставив Франсуа вскрикнуть в голос.

- Любить, - архиепископ заклекотал-засмеялся, начав двигать рукой уже в новом, еще более быстром и резком темпе, - вот какой у нас наивный мальчик... Давай, кричи. Хоть ты зовешь и не меня, но у тебя это так звучит... Скажи еще раз это свое - "Шааарль"...

Может, если бы Франсуа сумел собраться с духом, вспомнить, где и с кем он находится, он бы удержал свой язык за зубами. Но жесткие, грубые ласки вкупе с ощущением того, что кто-то невозбранно прикасается к его телу в самом интимном месте - а ему и стыдно своей слабости, и донельзя приятно - сделали свое дело. Франсуа непроизвольно вскинул руки, обнимая незримую тень отсутствующего человека, развел и приподнял согнутые в коленях ноги, окончательно открываясь и отдаваясь на злую милость чужих рук.

- Шаарль, - нежный, мягкий вздох и стонущий вскрик боли, когда два сложенных пальца погружаются в распяленную, воспаленную по краю дырочку, и золотое кольцо безжалостно царапает тонкую, гладкую кожу.

- Да, вот так, зови его... Зови его, а вставлять тебе буду я... еще немножко, и ты взлетишь высоко в небеса… ангелочек!

Франсуа оглох от биения крови в висках, перед глазами все плыло и качалось. Он окончательно перестал соображать, где он и с кем. Смуглое тело дрожало и выгибалось, словно в пляске святого Витта, в безмолвном призыве к тому, кто не мог его слышать, снова и снова, раз за разом, как нежный птичий свист - Шарль, Шарль, Шарль... Белые занавеси на окнах волновались и колыхались, хотя ночь выдалась жаркой и совершенно безветренной, по нарисованным птицам и цветам пробегали тени. Призраки гладили лицо и растрепанные волосы Франсуа, обводили прохладными пальцами приоткрытые губы, дотрагивались до тела, словно прижигая раскаленными углями. Они не приносили облегчения, не могли спасти, лишь усугубляли мучения. А то, что сейчас находилось внутри, раздвигая и раздирая плоть в стремлении проникнуть как можно глубже, наконец коснулось того загадочного местечка, прежде одаривавшего Франсуа вспышками удивительного наслаждения - на сей раз прогорклого и дурманного.

Кажется, он кричал, до хрипоты в горле, ерзая влажной спиной и локтями по шатающейся кушетке, вымаливая еще толику жестокой ласки, покорно насаживаясь задиком на терзавшие его чужие пальцы.

Пока наконец природа не смилостивилась, позволив выплеснуться. Одеревеневший, болезненно горячий член самую малость расслабился и поник - должно быть, зелье сделало свое дело и постепенно истаивало. Отчасти Франсуа пришел в себя - достаточно для того, чтобы ощутить скатывающиеся из уголков глаз горячие слезы, жгучие и горькие, как навалившийся на него удушливый стыд - и острую резь между ягодиц при малейшей попытке шелохнуться.

Франсуа замер, вяло пытаясь осознать, что с ним не так.

- Нет-нет, это вовсе не подарок, - насмешливо проворковал голос над ухом. - Хотя твои старания заслуживают награды. Верни-ка мне мою собственность. Потрудись немножко - и я отпущу тебя к твоему Шарлю, к которому ты так стремился.

Франсуа невольно закусил губу, окончательно приходя в себя и осознавая, что случилось.

Кольцо. Злосчастное кольцо, широкий перстень с аметистом - оно сейчас в нем. Преподобный каким-то образом втолкнул перстень в узость прохода, пока Франсуа сходил с ума от вожделения.

Покрытое испариной лицо Лансальяка приблизилось к лицу Франсуа.

- Ты чуть мне не сломал пальцы, - поделился он наблюдением. - Так сжимался, будто хотел навсегда оставить меня в себе. Ах, нет, вовсе не меня. Гулящего рыжего жеребца из моей конюшни...

Актер лежал тряпичной куклой с безвольно раскинутыми ногами, мутным взглядом и все еще торчащим достоинством, страдая телесно и душевно, и ничего не соображая.

- Ну-у, только слезы и никакого стремления подумать, - его эминенция разочарованно крякнул, словно он только что задал простейший вопрос, а месье Моран отмолчался за недостатком ума. - Так и быть, подскажу. Потужься немного.

Франсуа был уверен, что от любого мало-мальски физического усилия скончается на месте либо обеспамятеет, потеряв сознание. Потужиться? Когда он даже пальцем пошевельнуть не в силах?

Очнувшийся рассудок злорадно напомнил: в противном случае ему придется умолять де Лансальяка о том, чтобы тот избавил его от кольца. Монсеньор с превеликим удовольствием запустит пальцы в его задик, снова заставив мучиться невесть сколько.

Месье Роже смотрел ему прямо в лицо, пристально наблюдая за невольно возникавшими на мордочке Франсуа гримасками, за прозрачными ручейками, сбегавшими по вискам и щекам. Франсуа был готов на все, только бы укрыться от этого взгляда, только бы получить разрешение уйти. Он глубоко вдохнул, прикусив нижнюю губу и попытавшись напрячь мышцы вокруг ноющего от боли прохода. Ответом стала острая, режущая вспышка. Кольцо сдвинулось, но грани камня и торчащие лапки оправы чувствительно разодрали живую плоть.

- Я не могу! - Франсуа разрыдался, не в силах даже повернуть голову, чтобы скрыть слезы.

- Предлагаешь вызвать сюда кузнеца с клещами? - де Лансальяк сочувственно похлопал Франсуа по дрожащему от напряжения бедру. - Старайся, дитя мое. Толкай его наружу.

- Оно царапается... - сквозь слезы выговорил Франсуа. От отвращения к себе мускулы судорожно сжались. Треклятое кольцо ощутимо сдвинулось ниже. Франсуа вцепился пальцами в покрывала, зажмурившись до черноты под веками и повторив попытку. Ему удалось сместить перстень еще немного ближе к выходу - но на миг актеру сделалось дурно.

«Только не обморок, только не теряй сознания. Справишься - можешь реветь сколько угодно, изображать сомлевшую барышню, но не сейчас, только не сейчас... »

Он натужился, чувствуя, как перекашивается лицо, как мучительно-медленно выталкивается чертова безделушка. Боль и царапины теперь не имели значения. Только бы избавиться…

Кажется, кольцо находилось у самого выхода, когда у Франсуа попросту иссякли силы. Он пытался напрячься еще хотя бы разок - все завершалось бессильным пшиком.

- Пожалуйста... - умоляюще пробормотал он, сквозь слезы глядя на Лансальяка. - Ну пожалуйста...

Тот смилостивился, резко выдернув перстень - словно выбив слишком туго засевшую пробку из горлышка бутылки. Франсуа вскрикнул от полоснувшей ножом рези. Ощущение было такое, будто его там, внутри, долго и обстоятельно драла кошка.

Монсеньор стиснул в кулаке знак своей пастырской власти, а второй рукой мазнул по пульсирующей болью расщелинке, показав Франсуа запачканные темным пальцы:

- Сущие пустяки. Как девица после первого раза - хотя я знаю, ты скажешь, что мальчик. Да и отнюдь не впервые в тебя суют.

Вид собственной крови на чужих пальцах переполнил чашу унижений нынешнего вечера. Франсуа ничего не ответил, отвернулся, натянув на себя край шелкового покрывала и съежившись в комок. Преподобный сделал все для того, чтобы убедительно доказать: месье Моран - не более, чем живое развлечение в чужих руках. Вещь, с которой можно сделать все, что угодно. У него больше не хватит ни решимости, ни уважения к самому себе, чтобы явиться на глаза Шарлю. Сейчас актеру ничего не хотелось - только лежать вот так, укрывшись с головой, вздрагивая от осознания своей никчемности и бесполезности, и от душевных ран, которые вряд ли затянутся, в отличие от ран телесных.

Созерцание истерики юного дарования было весьма сомнительным удовольствием. Его эминенция поспешно погладил Франсуа по вздрагивающей спине:

- Все, на сегодня все. Не плачь, мы… я тобой не разочарован. Думаю, ты сможешь блеснуть на представлении. Ступай к себе, умойся и не терзайся понапрасну - к завтрашнему дню все заживет. Иди с миром, дитя мое - я устал нынче, мне ведь тоже это стоит недюжинных затрат.

- Благодарю вас, - онемевшими губами выговорил Франсуа. Неловко соскользнул с кушетки, направился к выходу - и на пороге вспомнил о том, что забыл свою одежду. Вернулся, торопливо подобрав валявшееся на полу имущество и вновь подвергнувшись благосклонному похлопыванию по заду.

Прежней легкой, танцующей походки Франсуа Морана не было и в помине. Всякий шаг отзывался колотьем в напряженных мускулах ног и резью внутри, оставленной на память об архиепископском перстне - и порой его, точно крепко выпившего, уводило в сторону. Франсуа чувствовал солоноватую корку засохших слез на лице, и то, как сама собой пригибается голова и опускаются плечи. Спуск по лестнице оказалось целым испытанием - он судорожно цеплялся за перила, опасаясь потерять равновесие и в довершение всех бед прокатиться по ступенькам. Франсуа не знал, куда идет, он мечтал о смерти, как об избавлении - и принял возникшего из темноты д'Арнье за ее посланца. Тупо удивившись, отчего ангел смерти не поразил его карающим огненным мечом за все прегрешения, но подхватил на руки и понес куда-то.

«Я ведь пытался тебя предупредить. Но ты пожелал все сделать по-своему», - Шарль без труда дотащил обмякшее тело до своих покоев. Уложив Франсуа ничком на постель, молча погладил дергающиеся в беззвучных рыданиях плечи.

Ощутив ласковое, успокаивающее прикосновение, Франсуа разрыдался еще горше. С совершенно детскими подвываниями, шмыгая носом и зарываясь в подушку в тщетных попытках спрятаться. С подушки впрочем, он невесть как сполз, ткнувшись встрепанной головой в колени присевшего рядом д'Арнье и вцепившись в его запястье, как утопающий в пресловутую соломинку. Истерика, созерцания которой счастливо избежал преосвященный де Лансальяк, вышла не слишком долгой, но яростной и изматывающей. Франсуа просто не мог остановиться - его колотило в приступах нервной дрожи, пока он окончательно не обессилел и не затих, улегшись щекой на бедро Шарля. Даже не заметив, что его слезы оставили на кюлотах д’Арнье влажное пятно.

- Омерзительно, - заплетающимся языком выговорил он. - Я - омерзителен. Шарль, у тебя выпить не сыщется?

- Сейчас найду, - Шарль рассеянно потрепал его затылок, живо припомнив времена своей юности, когда ему, постоянному фавориту, приходилось утешать и натаскивать случайные прихоти своего патрона. - А ты пока сними с себя все это - справишься?

Франсуа кивнул, шмыгая носом. Шарль удалился в соседнюю комнату, откуда вернулся с бутылкой, бокалами и очередным пузатым флакончиком, похожим на тот, в котором было ароматическое масло. За время его краткого отсутствия Моран торопливо стянул с себя пропитавшуюся едким потом и ароматом чужих духов одежду, неопрятной кучкой свалив ее на пол, и замер, нелепо прижав руки к груди. При виде бутылки, впрочем, актер нервно дернулся:

- Дай! Дай, пожалуйста!

Он изловчился выхватить бутылку, отвернулся, зубами вытаскивая пробку. До слуха Шарля долетели быстрые, жадные глотки прямо из горлышка - Франсуа явно задался целью побыстрее напиться, захмелеть, заснуть и забыть все. Он стоял спиной к д’Арнье - гибкий, ладный, с вечно встрепанной гривкой каштановых локонов, совершенно не замечая, что на его ногах остались темные размазанные следы крови.

- Хватит, - Шарль отобрал у актера полупустую бутылку. - Ложись на живот, я посмотрю, что там у тебя, - он легонько подтолкнул Франсуа к постели. Не очень-то приятно ощущать себя куском мяса на крючьях, маленький месье Моран. Ох, Франсуа...

- У меня там задница, а что ты надеялся обнаружить? - истеричный, резкий смешок, так непохожий на обычный смех Франсуа - заливистый и искренний. Сопротивляться и отнекиваться он не стал, послушно улегся на постель, пробормотав: - Увлекательная у меня нынче жизнь. Вставай, ложись, и так целыми днями и ночами напролет, пока давалки хватает... Эй! - он дернулся при первой же попытке Шарля осмотреть поврежденное место, но тут же испуганно затих, словно в ожидании неизбежной выволочки.

- Мозги, - хмыкнул Шарль, - если уж в голове они отсутствуют, может, через задницу до тебя дойдет нехитрая мысль - ты вляпался. Причем добровольно, так что даже заорать «Караул, насилуют! » не выйдет, - он аккуратно и привычно смывал кровь, смазывая многострадальную дырочку Франсуа вязким, остро пахнущим составом из флакона.

- Что это было? Бутылкой так не разодрать...

- Господи, это что, можно сделать еще и бутылкой?! - Франсуа передернуло от отвращения. Он сглотнул, выразительно покосившись на бутылку бордо, оказавшуюся вне пределов его досягаемости: - Это было обручальное колечко. Его чокнутое преосвященство после премьеры торжественно берет меня замуж. В качестве приданого выступает небезызвестный литературный труд. А теперь скажи, что я полоумный дурак, и будешь совершенно прав. Отдай бутылку! - он то ли рассмеялся, то ли подавил рыдание. - Я знаю, что я вляпался. Я просто представления не имел, как это будет. Теперь - отчасти имею. И если ты больше не пожелаешь со мной возиться, то будешь совершенно прав - я наверняка этого заслуживаю. Ну дай! - он извернулся на постели, пытаясь дотянуться до вожделенной бутылки.

- Хватит, - Шарль бросил бутылку под кровать, она зазвенела, перекатываясь по половицам. Д'Арнье сел на краю постели, уперевшись локтями в широко расставленные колени:

- Я хочу, чтобы ты послушал меня на относительно трезвую голову и прямо сейчас, пока еще у тебя болит задница. Уезжай из города, Франсуа. Завтра же. К гребаной матери эту его пьеску, все равно на большую сцену ее не пропустит ни одна цензура. Даже если ты позволишь запихнуть в себя не кольцо, а архиепископскую митру.

- Легко тебе говорить - уезжай и все брось! - выпитое ударило Франсуа в без того затуманенную голову, развязав язык. - Сидишь на всем готовом, и решаешь за других, достопочтенный месье викарий! Шарль, да послушай же! - он уселся, для пущей убедительности схватив Шарля за плечо. - Когда она будет моей, я сумею переделать так, что цензура не придерется. А придерется - тоже не беда, в мире хватает ценителей навроде Лансальяка, готовых выложить денежки за представление сугубо для узкого круга! Она будет моя, понимаешь ты?! Не его, а моя, с моим именем и моей возможностью продать ее или напечатать, и заработать! Шарль, ну как ты не можешь взять в толк - да, сейчас мне скверно, но завтра это пройдет! А пьеса - пьеса останется у меня на руках!

Он оборвал горячечную речь и прищурился, неожиданно спокойно спросив:

- Шарль, а если соглашусь на твои доводы, соберусь и уеду? Уеду из города вот прямо сейчас, ночным дилижансом, все равно куда? Ты поедешь со мной? Ведь нет, да-а?

- Нет, - честно и прямо признал Шарль. - Не поеду. Думаешь, мне не стыдно признавать, что я всего лишь дармоед и пешка в руках его преосвященства? Ни капли не стыдно. Я привык быть живым товаром и не знаю иной жизни. Я уже переходил в синяках и ожогах - да, выжить после этих игр можно, но я не уверен, что именно ты их выдержишь. Впрочем, это твой риск и твоя шкура. Не надо так сверкать на меня глазами, Франсуа. Я вовсе не пытаюсь выкинуть тебя из теплого гнездышка, понимая, как тебе нужен этот шанс. Но я боюсь за тебя.

- Выдержал ты - смогу и я, - решительно заявил Франсуа. - Рано или поздно я научусь относиться ко всему вот так же - как будто оно меня и не касается. Научусь вставать после жестоких игр, улыбаться и идти дальше... - он подался вперед, прижавшись к Шарлю и уткнувшись острым подбородком ему в плечо. Тихонько зашептал на ухо: - Знаешь, впредь мне придется относиться к дармовым пирожным с большой опаской. Твой преподобный угостил меня самой вкусной штуковиной в моей жизни. Да только он натолкал туда зелья, которое пьют старики, когда у них больше не встает на красоток и красавчиков.

Шарль вздохнул и обнял его, баюкая у себя на плече:

- Свиненка поймали в волчий капкан, поманив пирожным... Ты так голоден до сладкого, Франсуа? Или матушка тебя в детстве не учила ничего не брать из рук у незнакомых дяденек?

- Моя матушка, большого ума женщина, частенько говаривала: «Ты, Франсуа, засранец и красавчик. Для полного счастья Господь только разума тебе не дал. Но ты и без него проживешь - и девицы еще будут рвать друг дружке локоны и выцарапывать глазки, только бы ты поглядел на них поласковей», - чуть заплетающимся языком выговорил Франсуа. Выпивка ударила ему в голову, вынуждая жалеть себя и свою наверняка загубленную в самом расцвете жизнь, что он и попытался сбивчиво втолковать д'Арнье, перескакивая с одного на другое. Сводя все к единственному выводу: ему опять не повезло. Зато пирожные были на удивление вкусными.

Шарль не удержался от мимолетной улыбки, слушая запутанные и многословные сетования с колоритным южным акцентом. Завтра Франсуа протрезвеет и снова полезет на рожон, упорно и старательно, пусть лучше выговорится сегодня.

- Ложись-ка спать, - наконец промолвил он.

- Причем в одиночестве, - Франсуа уже изрядно развезло, он начал заговариваться, не слишком соображая, где находится и с кем объясняется. - Слезь с меня! И с моей постели тоже!

- Вообще-то это моя постель, - восстановил справедливость д'Арнье, втащив наполовину свалившегося на пол Франсуа обратно. - И комната тоже моя. И ты - мой. Только пьяный.

- Ничуть! - упрямо заявил Франсуа, отрицая очевидное. - Вовсе я не пьяный. Хочешь, прочитаю твой монолог из второго акта, и ты убедишься - я совсем даже трезвый. Все понимаю и все помню... а хочу забыть, - он подтянул ноги под себя, свернувшись калачиком рядом с Шарлем и пристроив буйную головушку ему на колено. - Забыть... Хорошо бы как было - все забыть. Но не получается. Но я ведь переживу это, правда? Переживу и забуду.

- Конечно, переживешь, - Шарль положил свою тяжелую ладонь на доверчиво приникшую к его коленям макушку, успокаивающе погладил. - Это пройдет, очень скоро пройдет, как только мы отыграем твой спектакль. Ты уедешь и оставишь все страхи здесь, со мной.

- Уеду, - полусонно подтвердил Франсуа, угомонившись и вознамерившись использовать колени д’Арнье в качестве подушки. - Но я тебя не забуду. Я ведь обещал. Я никогда тебя не забуду. Все остальное - забуду, а тебя - никогда-никогда...

Его голос постепенно затихал, переходя в неразборчивое бормотание по мере того, как сон и усталость брали верх. Он так и задремал, словно прикорнувший на коленях у хозяина ручной зверек, предоставив Шарлю решать сложную проблему: остаться сидеть, пока ноги не онемеют, или аккуратно переложить задрыхнувшее тело в постель? Д'Арнье предпочел соломоново решение: осторожно сдвинул Франсуа на кровать, и сам лег рядом, обняв его, чтобы любимый не чувствовал себя одиноким и покинутым. Еще два дня до премьеры. Сорок восемь часов чистилища.

... Эти сорок восемь часов пролетели куда быстрее, чем думалось и представлялось. Они утекали слишком быстро, безжалостно отсекаемые движениями минутных стрелок множества часов архиепископского дверца, улетучиваясь и рассыпаясь в прах.

Франсуа Моран успел за это время развить воистину бешеную и неуемную деятельность - дабы его эманенция, воочию узрев крайнюю занятость своего протеже, не звал его к очередному мучительному вечернему развлечению. Стараниями Франсуа был отрепетирован второй акт пьесы и проведено нечто вроде генерального прогона, затянувшегося далеко за полночь.

Теперь оставалось полагаться только на благосклонность Фортуны и Мельпомены. Месье Моран сделал все, что от него зависело. Он создал спектакль, сотворил из рифмованных строк и раскрашенного холста, всего за неделю - и до ее явления глазами избранных зрителей оставались считанные часы. Декорации были развешаны в нужном порядке и расставлены по нужным местам. Господа исполнители наряжались, гримировались, в последний раз повторяя свои реплики. Маленький театральный зал в жемчужно-розовых оттенках лишний раз приводили в порядок, зажигая толстые свечи и вытряхивая пыль из занавесей в ложах. Казалось, весь огромный дворец взволнованно притих в ожидании грядущего пряного развлечения и неизбежно следующего за ним вихря сплетен,

Д'Арнье старался держаться в тени - чтобы не дразнить лишний раз монсеньора де Лансальяка и щадя издерганные нервы Франсуа. В месье Морана словно злобный бес вселялся, стоило кому-то из актеров забыть текст, пройти спиной к залу, перепутать свою очередность выхода или замешкаться с репликой. Кажется, в таком поведении была не только усталость и нервное напряжение творца, но и попытка скрыть страх перед обещанным приватным спектаклем, в котором, как с удовольствием известил его преподобный, найдется местечко и отцу Антуану. Самого Шарля предстоящее действо не пугало - он не раз бывал участником подобных порочных забав и научился относиться к ним со здоровым цинизмом. Кому что, как говорится... но вот Франсуа... Мысли о Лилии мешали Шарлю получать удовольствие от роли Тигеллина и всей театральной возни.

Неизбежное - неотвратимо. Куранты пробили положенное время, и пустовавшее доселе чрево зала начало наполняться избранной публикой, признанной достойной узреть пьесу его эминенции. Потрескивали разгорающиеся свечи, трещали веера и каблуки, звенел женский смех. По тяжелому занавесу пробегали волны, хотя сквозняков вроде не было - актеры бегали смотреть на будущую публику сквозь щели в кулисах. Франсуа Моран тоже не устоял перед искушением бросить взгляд на оживленный зал, похожий на внутренность нарядной шкатулки - всякий раз сглатывая пересохшим горлом и ощущая сильнейшее желание напиться. До поросячьего визга, нестояния на ногах и заплетающегося языка. Напиться за полчаса до премьеры первого и пока единственного спектакля, сработанного им самим. Разрушить все, что он создал собственными руками. Стать изгнанным и презираемым, но сохранить толику уважения к себе.

«А остальные - что будет с ними? Они надеялись и верили в тебя, они рассчитывают на обещанное вознаграждение. Они - актеры, такие же, как и ты. У тебя нет права трусливо бросать их».

В жестяном желобе, опоясывающем сцену и наполненном водой, зажгли большие свечи, плавающие в плошках. По залу пробежали слуги архиепископа, тряся колокольчиками и задувая свечи в жирандолях. Где-то там устроился в креслах его высокопреосвященство монсеньор де Лансальяк, ожидая обещанного триумфа. Там, в бездонной темной яме, затаилось многоголовое и многоглазое чудовище, жаждавшее своей жертвы - развлечения ума и чувств.

- Начали, - беззвучно произнес Франсуа Моран.

Занавес раздвинулся, открывая сцену с виллой на взморье.

В первом действии персонаж Франсуа не участвовал - и потому он стоял в кулисах, охваченный жутким, пугающим и незнакомым оцепенением. Смутно понимая, что мимо пробежали рысцой и поднялись на подмостки натасканные им исполнители, ибо спектакль шел, набирая темп, уже не требуя его вмешательства и руководства. Франсуа был раздавлен не боязнью сцены или ужасом провала, но навалившимся осознанием того, во что он вляпался по наивности и самоуверенности.

Шарль - нет, Тигеллин - прошел мимо него на авансцену, чуть задев краем короткого пурпурного плаща. Франсуа не успел даже коснуться его, чтобы удостовериться в том, что все происходящее не кошмарно-прекрасный сон. «Сердце тирана» шло своим чередом: префект претория взрыкивал и мурлыкал, как предписывалось ему ролью, Акта хихикала, Октавия стенала, Агриппина и Сенека вставляли друг другу шпильки, Британник пытался всех примирить, взывая к чувству долга. Франсуа не прислушивался к репликам со сцены, зная, что в нужный миг что-то кольнет в сердце и толкнет под руку - пора. Пора забыть о Франсуа Моране с его обидами и горестями, пора превратиться в иную, выдуманную личность. В по-юношески наивного и открытого, но уже обучающегося науке цинизма и расчетливости будущего тирана, неожиданно открывшего в себе способность любить.

Три шага вверх по чуть прогибающимся деревянным ступенькам, вдох - и на сцену явился вихрь в человеческом облике. Ожививший начавшее чуть провисать действие, закруживший всех вокруг себя, украдкой посмеивающийся над наставником, дразнящий подружку и сводного брата, ехидно-почтительно обращающийся к навязанной ему законной супруге. Пьеса расцветала распускающейся розой. Из зала потек неощутимый и необъяснимый, но улавливаемый невесть каким чувством поток тепла - зрители заинтересовались, втянулись, начав сопереживать героям. Страх ушел, Франсуа стало наплевать, какими взглядами обшаривают его фигуру закосневшие в изысканном распутстве духовные сыновья и дщери монсеньора Тулузского. Сейчас имела значение только пьеса. У него все получалось. У них все получалось. Нерон строил козни матушке Агриппине, никто не запинался, не начал мямлить в самый ответственный миг и не забывал своих реплик. Все было хорошо. Все было на удивление хорошо.

А потом, сверкая доспехами фальшивой позолоты, Тигеллин преклонял перед своим императором колено и обещал вечную верность взамен ответной страсти, и Нерон небрежно отталкивал его - нет, я не хочу купленной преданности... Тигеллин убеждал, угрожал, умолял - и Нерон снисходил до поцелуя в залог, и слияние их губ было самым что ни на есть подлинным. В такие мгновения у Франсуа начинала слегка кружиться голова - от ощущения раздвоения, разделения его личности на двух человек. Один из которых, чуть посмеиваясь, стоял в стороне и спокойно наблюдал, а второй очертя голову бросался в водоворот сценических страстей, целуясь так, будто это был единственный и последний поцелуй в его жизни. Шарль - Тигеллин был куда выше его ростом, Франсуа приходилось привставать на цыпочки и запрокидывать голову, из зала несло уже не мягким теплом заинтересованного любопытства, но удушающим жаром полыхающего огня. За сценой в нужный момент грохнуло, бабахнуло и раздались панические вопли, отмечающие кончину Агриппины - а пара на сцене все целовалась, хотя сохранивший холодность рассудка Шарль попытался незаметно отодвинуть партнера, завершив акт. Франсуа удержал его - ему было необходимо это слияние, оно придавало ему сил, пусть оно и было чуть наигранным, выставленным напоказ, дабы сладко пощипать нервы зрителей. Хотя куда уж больше щипать, Франсуа как наяву слышал томные вздохи из темноты.

- Унеси меня, - пробормотал он краем губ. - Давай, унеси. Пошел занавес...

Наверху, где провисали управляющие движением занавеса канаты, уже поскрипывали блоки. Тяжелое бархатное полотнище должно было вот-вот выехать из кулис, скрывая нависшую над морем террасу загородного имения.

Расслышав невнятное бормотанье и картинно подхватив обнимающего его плечи Франсуа на руки, д'Арнье шагнул не назад, за кулисы, а вперед, к самому краю сцены, будто желая похвалиться своим драгоценным трофеем. Обвел публику неподдельно тяжелым взглядом, утверждая свое право невозбранно владеть им.

- Не туда, что ты творишь! - опомнившись, зашипел Франсуа, но было уже поздно. Вырываться из хватки д'Арнье не имело смысла, половинки занавеса, на его счастье, наконец-то сошлись, обозначив завершение первого акта. - Черт, да отпусти же меня! Шарль, ну что на тебя нашло?

Шарль небрежно передернул плечами - мол, сам не знаю, и, опустив Франсуа на пол, церемонно поклонился пораженному залу, не оставив тому ничего иного, кроме как последовать его примеру.

- Браво, дети мои, - воодушевленно воскликнул Лансальяк, - это было великолепно!

- И вам того же по тому же месту, преподобный отче, чтобы вас вспучило, - сквозь зубы прошипел Франсуа, умудряясь мило улыбаться. Ему удалось утянуть Шарля за спасительный занавес, чтобы там яростно наброситься на него: - Пошли-пошли, мне надо передохнуть, дальше будет тяжелее... Да пошли же, поклоны для финала, а сейчас антракт, слава тебе, Господи! Шарль, кому говорят!

- А мне понравилось, - вдруг сказал д’Арнье. В его синих глазах на миг вспыхнуло что-то бесовское.

- А мне - нет, - огрызнулся Франсуа (вполне возможно, сейчас с Шарлем говорил не маленький месье Моран, а Нерон собственной персоной). - Затянули, затянули, а я этого не почувствовал! Горе мне, поношение на веки вечные, и никто ведь не сказал... Кое-какие разговоры надо будет подрезать, слишком длинно, зритель начинает зевать и отвлекаться на болтовню со смазливой соседкой... Плохо все! - он сердито топнул ногой, над хрустнувшим досками поднялось облачко пыли. - И ты еще со своей самодеятельностью!

- Зато эффектно получилось, - Шарль нисколько не раскаивался в содеянном. - Кое-кто закапал пол слюнями и едва не свернул себе шею, пытаясь разглядеть все в подробностях.

- Клал я на эту показную эффектность и на их слюни с соплями!.. - Франсуа, кажется, и сам сообразил, что его несет куда-то не туда. Несколько раз глубоко втянул пыльный воздух закулисья, пытаясь успокоиться, и сердито бросил: - Насмотрятся еще, налюбуются, недолго ждать осталось... Ты... - он отвел взгляд, словно бы смутился собственной просьбы, понизив голос до жалобного шепота: - Ты ведь не оставишь меня, когда все это начнется? Ты ведь знаешь, что нужно делать, чтобы твой святоша остался доволен, не бросишь меня расхлебывать все в одиночестве?

Шарль чуть кривовато улыбнулся ему, пытаясь приободрить:

- Что ты, монсеньор желает видеть на первых ролях нас обоих, так что не пугайся, если с вечеринки я исчезну немного раньше - надо подготовить... как ее? Мизансцену? Одно я могу сказать совершенно точно - вести сегодня будешь ты.

- Мало мне головной боли... - Франсуа сморщил носик, встрепенулся, услышав предупреждающий звон колокольчика. - Ладно-ладно, я не жалуюсь, сам виноват и никто иной. Пошли. Жизнь продолжается, спектакль тоже.

Он лихо развернулся на заднике якобы-римской сандалии и убежал. Чтобы спустя несколько мгновений в одиночестве выйти на сцену - на сей раз изображавшую открытый дворик в дворцовых покоях - и заговорить о власти и могуществе, об их споре с простыми человеческими чувствами, высмеивая общепринятые моральные нормы и самого себя. Словно бы не замечая притихшего и внемлющего зала, танцующим шагом наискосок пересекая небольшую сцену от края до края и обратно - пока размышления тирана наедине с самим собой не прервал гонец с известием о том, что очередной враг Нерона приказал долго жить.

В те минуты, когда Шарль не был занят в спектакле, он внимательно наблюдал из-за кулис за монсеньором, будто и впрямь был телохранителем Франсуа - легконогого Нерона, на глазах у изумленной публики становящегося все более черствым и беспринципным. Маленький тиран, капризное чудо, требующее всего и сразу - де Лансальяк следил за Франсуа с обожанием, время от времени быстро облизывая губы, будто предвкушая особое лакомство.

Последних действий Франсуа чуть побаивался. Его пугал стервенеющий персонаж - и осознание того, что близится время расплаты. Теперь он буквально ощущал их всей кожей, липкие взгляды из темноты, обволакивающие, обшаривающие, проникающие под одежду, стоило ему приблизиться к краю сцены. Так весело и жизнерадостно начавшаяся пьеса стремилась к трагическому финалу, к стремительной и кровавой развязке - одиночеству тирана, обратившего былых друзей и союзников в фигурки на шахматной доске, в покорных исполнителей своей воли и своих желаний. Любовь и смерть смешивались воедино, отравляя друг друга. Тигеллин вновь поднимал свою злую, требовательную любовь на руки, укладывая на чудовищное ложе, обшитое огромными розами из вуали. Обреченно понимая, что больше ничего между ними не будет, что его верность и преданность более не имеют для тирана никакого значения - так, острые ощущения на закуску... Они изображали страсть под встревожено-восторженный шепоток зрителей и шелест сметанных на живую нитку, осыпающихся в процессе движений роз - но Франсуа почти ничего не ощущал, кроме неудобной тяжести тела Шарля, придавившего его к ложу, и жгучего стремления довести пьесу до конца. Чтобы трудности разрешились хоть таким способом...

Кажется, напряженное ожидание чего-то зловещего передалось и залу. И когда на сцене Тигеллин все на том же фальшиво-цветочном ложе заколол своего возлюбленного, вконец обезумевшего от вседозволенности, вынужденного спасаться бегством от призраков, Шарль услышал отчетливые всхлипывания публики. Старик Аристотель мог бы быть доволен - чувственная пьеска, точнее, то, как ее отыграли, довела пресыщенных зрителей до легендарного катарсиса, очищения через страдания.

Тигеллин замер над телом мертвого Нерона, своего господина и возлюбленного, своего наваждения, без которого ему не было жизни. Пауза - и он покончил с этой бессмысленной жизнью одним коротким движением меча. Франсуа своей ремаркой предписал ему упасть на сцену, но д'Арнье рассудил по-своему. Он остался сидеть подле ложа, привалившись к нему плечом и даже мертвым оберегая вечный сон своей единственной привязанности, своего тирана и любимого.

От тишины звенело в ушах - и Франсуа было совсем не трудно сохранять полную неподвижность, украдкой переводя дыхание, повторяя застрявшие в уме строчки о сердце, не выдержавшем накала собственных страстей и разлетевшемся вдребезги. Шарль не рассчитал силы удара, довольно чувствительно приложив «Нерона» деревянным клинком о ребра - и теперь они досадливо ныли. Скрипнули доски - через сцену на цыпочках пробежала Акта, неся над собой развевающийся отрез белой вуали. Укрыв ею мертвецов, точно выпавшим снегом или пеплом, навсегда погребающим под собой - и только тогда посыпались аплодисменты. Как частый горох из прорвавшегося мешка.

Хлопали долго. Бросали цветы, выкрикивали что-то, погибший император поднялся на ноги, отвешивая полагающиеся поклоны - и не в силах изобразить милую улыбку. Не хотелось ему сейчас улыбаться. Франсуа устал - как устают мастеровые после тяжкой и трудной работы, ему хотелось остаться в одиночестве и подремать часок. Но сделка была заключена, ему предстояло выполнить свою часть уговора - за обещанную награду, только что показавшую себя с наилучшей стороны.

Жутковатое очарование спектакля постепенно рассеивалось. Покинувшие театральный зал гости монсеньора вновь становились из потрясенных зрителей высшим обществом Тулузы, приученным в любой ситуации держать себя в руках и знающих, какие слова подобает произносить в каких случаях. Со всех сторон на актеров сыпались похвалы их искусству и вычурные комплименты сочинителю пьесы. Какая-то из дам с изумлением признала в месье Моране второго из лауреатов Фестиваля Цветов - что вызвало новый всплеск восторга публики и шутливые порицания его эминенции: ах, монсеньор де Лансальяк опять оказался предусмотрительнее и дальновиднее всех, призвав юный талант к себе на службу! Какой восхитительный и трогательный спектакль, будет ли он поставлен еще раз? Сколь неожиданная трактовка, не имеющая ничего общего с традиционным взглядом историков на те далекие времена - и как изящно удалось перенести ее на подмостки! Месье Моран откликался на попытки втянуть его в разговор короткими «да», «нет», «спасибо», «благодарю, вы очень любезны», ища глазами Шарля - и с досадой обнаружив, что д'Арнье украдкой исчез из большой приемной залы. Актрисы их маленькой труппы блистали, пожиная урожай галантных комплиментов и многозначительных намеков - и Франсуа мысленно пожелал дамам успеха. После нынешнего представления им отбою не будет от восхищенных поклонников с тугими кошельками. Что ж, они это заслужили. Сегодня даже высоконравственная мадемуазель Годен сменит гнев на милость и прислушается к тому сладкому яду, что вливают ей в уши.

Франсуа не позволили сменить вычурный псевдоримский наряд на обычную одежду - ему даже отлучиться по собственной надобности не дали. Монсеньор де Лансальяк взял героя вечера под свою ненавязчивую опеку, расхваливая его так, будто он лично отыскал, взрастил и подготовил Франсуа Морана, наконец-то получив возможность представить своего выученика восхищенным глазам зрителей. Его эминенция отвел актера к накрытым столам, подкладывал лакомые кусочки на его тарелку - и, дай ему волю, принялся бы подкармливать свою талантливую живую игрушку с рук. Франсуа больше пил, чем ел, быстро и жадно глотая местное вино. Роль и сцена все еще не отпускали его, душа наслаждалась законной гордостью маленького триумфа. Он сумел, он достиг задуманного. Он поразил его преосвященство, объединил труппу своим замыслом и увидел свою пьесу на сцене - ибо сейчас Франсуа с полным на то основанием полагал «Сердце тирана» своим и только своим. Он, приехавший в Тулузу всего лишь с робким намерением подзаработать деньжат и подыскать место в дешевом уличном балагане! Шарль был прав, не там его место, отнюдь не там. А здесь, на гладком паркете, среди благоухающей дорогими духами публики, среди шелеста вееров и иронично-двусмысленных комплиментов.

С небес на землю Франсуа вернул преподобный, рассыпавшийся перед гостями в извинениях и во всеуслышание заявлявший, что временно похищает месье Морана от его поклонников и поклонниц. Дабы выразить ему свое всецелое восхищение и обсудить кое-какие вопросы.

Франсуа помнил, как встал из-за стола, скомкано извинившись перед собеседниками. Как негромко, обреченно стукнули, затворившись, двери приемной залы, отрезав гул возбужденных голосов и приглушенной музыки. Стало темно и тихо - он следовал за его эминенцией по неосвещенной галерее, застекленной с одной стороны. За высокими окнами струилась летняя ночь. Франсуа покорно шагал, ни о чем не думая - пока решительно вышагивавший впереди де Лансальяк неожиданно не остановился, круто оборачиваясь и сгребая актера за плечи. Хватка у его высокопреосвященства была не слабее, чем у д'Арнье, не наделенному большой физической силой Франсуа этого вполне хватило, чтобы приложиться спиной о стену и испуганно вякнуть. Архиепископ зажал ему рот глубоким, жадным поцелуем - чувствовалось, что его эминенции давно уже не терпелось это сделать, и оттого было не столько противно, но и страшно. Франсуа невольно вскинул руки, чтобы оттолкнуть навалившееся грузное тело, но вовремя опомнился. Так и замер, словно застигнутый на месте преступления воришка. Преподобный с приглушенным стоном прижался к теплой впадинке между напряженной шеей и неловко вздернутым плечом Франсуа:

- Не надо бояться… Разве я хоть раз обижал тебя? Ты получишь свое вознаграждение, как я и обещал - да еще и небольшой подарок. Ты непременно оценишь его по достоинству.

- Я не боюсь, - вполголоса выговорил Франсуа, подавив сильнейшее желание отвернуться и сплюнуть, чтобы избавиться от приторно-сладкого вкуса во рту. - Я доверяю вам, разве может быть иначе?..

Наслаждавшийся своей вседозволенностью де Лансальяк, больше не сдерживаясь и довольно урча, тискал и мял его в полутьме, задирая просторные одеяния и проникая ладонями под них. Оглаживая спину и задик, целуя Франсуа снова и снова, вталкивая настойчивый язык в приоткрытый рот, пока актер не начал задыхаться.

За миг до того, как Франсуа сделалось по-настоящему дурно, преподобный решил, что покамест за него хватит. Сгреб Франсуа за запястье и буквально потащил дальше за собой, вглубь особняка. У ставших давно знакомыми дверей апартаментов преосвященный заговорщицки подмигнул Морану и широким жестом распахнул створки.

Гостиную щедро украсили свечами, едва ли не как кафедральный собор в пасхальную ночь. Пол и давешнюю кушетку ковром укрывали розы, белые, алые и бледно-розовые. Целый ворох благоухающих роз с влажными листьями и стеблями, с которых никто не потрудился срезать шипы. Сотни роз, мечта удачливого премьера и капризной примадонны, чуть шелестящая, источающая дурманный аромат и осыпающаяся вихрем лепестков.

И Шарль. Обнаженный, с разметанными по плечам темно-рыжими локонами, он стоял на коленях в изножье кушетки, похожий на самого Люцифера за миг перед падением на землю. Франсуа не сразу понял, что руки у д'Арнье связаны за спиной витым золотым шнуром.

- Правда, красиво? - с нетерпением жаждущего одобрения творца поинтересовался де Лансальяк.

- О-очень... - от неожиданности и яркости представшего ему зрелища Франсуа поперхнулся воздухом и в растерянности заморгал. Он угодил на продолжение завершившегося спектакля - но продолжение, оформленное куда более богато, роскошно и красочно, чем осыпающиеся холсты декораций. Франсуа не мог отвести взгляда от коленопреклоненной фигуры, постоянно возвращаясь к ней глазами - и пытаясь понять, есть ли в гостиной еще кто-то, помимо них троих. Но свечей было слишком много и горели они слишком ярко, чтобы он мог преодолеть взглядом темноту за пределами оранжевого круга и угадать, чьи еще глаза смотрят на них. Кто еще участвовал в сотворении живой фривольной картинки, иллюстрации падения римских нравов, населив ее персонажами, живыми игрушками, дабы без помех полюбоваться на их забавы? - Н-никогда не видел ничего подобного...

Актер поймал себя на страстном желании подойти и дотронуться до Шарля. До его тяжелой львиной гривы и светлой кожи, вдохнуть запах, ощутить тепло... Но преподобный удерживал его за руку, и Франсуа, малость опамятовавшись, покосился на де Лансальяка в ожидании приказания или распоряжения.

Преподобный обхватил Франсуа сзади за талию, прижимая к своему внушительному брюху, и продолжал, щекоча своим дыханием его затылок:

- Всякий из нас то взлетает, то падает по воле Господней - а иногда и человеческой. Сегодня тебе можно все, а ему - ничего. Более того, если с этих губ слетит хотя бы слово протеста, мне придется вспомнить, что отец Антуан давно не занимался самобичеванием. Оно изрядно усмиряет гордыню и разгоняет дурную кровь. Иди, - де Лансальяк слегка пнул коленом вожделенный задик своего Нерона.

Напутствовав таким образом Франсуа, его эминенция опустился в глубокое мягкое кресло и приготовился вкушать восхитительное зрелище.

Правда, созерцать ему было особо нечего. Даже в самых своих страшных и распутных снах Франсуа не представлял, что ему предложат пользовать по своему усмотрению связанного человека - к которому месье Моран, вдобавок, был искренне привязан. Больше всего актер хотел расплатиться, забрать пьесу и уйти. Но де Лансальяк и невидимые зрители жаждали своего спектакля - и, собравшись с духом, Франсуа шагнул вперед, войдя в очерченный разбросанными покрывалами и цветами магический круг. С ужасом прикинув, как же они смогут устроиться на этом чертовом ложе, усыпанном цветами с колючими стеблями, и не изодраться в кровь.

Примерившись, Франсуа осторожно отодвинул часть цветов, освободив себе уголок кушетки и боком присев на него. Протянул руку, отведя с лица Шарля поблескивающую медью прядь, приподнял за подбородок склоненную голову. Заглянул в синие глаза, испугавшись их непривычного выражения - рассеянного, отсутствующего, словно д'Арнье перед началом представления опоили.

- Что мне делать? - шепотом спросил актер, привычным движением пальцев перебирая волосы д’Арнье, поглаживая напряженные плечи - должно быть, стоять вот так было не слишком-то удобно. - Не оставляй меня, ты обещал, помнишь?..

- Играй ненависть, - едва слышно прошелестели губы Шарля, прижавшиеся к скользящей по его плечу ладони Франсуа. - Заставь меня лечь.

Преосвященный, между тем, сложил ладони домиком и водрузил на них оба подбородка. Замешательство актера входило в задумку маленького спектакля и де Лансальяк дал ему несколько минут, чтобы собраться с мыслями. Мысленно хохотнув: у месье Морана был столь растерянный и обескураженный вид, как у ребенка, просившего на Рождество деревянную лошадку, а получившего арабского скакуна.

«Ненависть? Даже пребывая в образе, я никогда не умел правдоподобно изобразить это чувство… Лечь? Господи, там же полно колючек! » - Франсуа передернуло, словно торчащие зеленые шипы разом впились в его собственную плоть.

Подсказка д'Арнье помогла смекнуть, чего ожидают зрители. Для начала - запретить отвлекаться и сочувствовать. Это просто представление. Он не может достойно сыграть ненависть, но в силах изобразить игривую кошачью жесткость. Пусть получат свое и успокоятся. И все же - есть там кто в темноте или никого нет?

Франсуа сгреб густые локоны Шарля в горсть, потянул, сперва вынудив его откинуть голову назад, открыв беззащитное горло. Наклонился, слегка укусив солоноватую кожу. И резко дернул шелковистые пряди вверх, вставая и вынуждая д'Арнье тоже подняться на ноги - что далось тому не слишком ловко и быстро. Бедра и икры у него успели затечь, а со связанными руками с колен быстро не поднимешься.

- Прости, - выдохнул свою краткую мольбу Франсуа за миг до того, как толчком ладони опрокинуть не сопротивлявшегося Шарля навзничь, спиной на ворох роз. Послышался шелест и нечто вроде низкого, сдавленного стона - Франсуа невольно зажмурился, вновь как наяву ощутив остроту вонзающихся колючек и жестких листьев. Де Лансальяк чуть подался вперед, надеясь уловить взглядом то самое мгновение, когда шипы вопьются в мраморную кожу и капельки крови оросят пышное ложе, нараспев провозгласив:

- Гордыня предшествует падению, сын мой, и падать бывает очень, очень больно. Земля не устелена перинами, иногда приходится и грудью на тернии...

Шарль осторожно, сквозь зубы вздохнул, будто опасался придавить смятые, но такие ароматные и опасные цветы, и полуприкрыл глаза, собираясь с духом. Бедная Лилия, мелькнуло в голове, ему куда больнее, чем мне.

- Вот так и лежи, - не своим, вкрадчиво мурлыкающим голосом произнес Франсуа. Живая картина получилась довольно живописной. Темная зелень, светлая кожа, все-таки появившиеся царапины и медно-рыжие волосы, в которых запутались темно-алые лепестки. Шарлю пришлось сильно изогнуться в пояснице, Франсуа словно бы в рассеянной задумчивости водил пальцами по его груди - быстрое, частое дыхание и ощутимый ладонью стук сердца о ребра под кожей, мгновенно ставшей влажной на ощупь. Пальцы вычерчивали круги и петли, острые ногти порой оставляли расплывающиеся алые следы. Свободной рукой Франсуа, повозившись, расстегнул массивную пряжку римского одеяния на плече, предоставив ткани сползать вниз под собственной тяжестью и от его движений.

Со стороны кресла послышалось одобрительное пыхтение преосвященного. Монсеньору в который раз подумалось, что такому понятливому юному дарованию вовсе незачем шляться по грязным большакам в компании фигляров, подставляя ротик и задик то цензорам, то меценатам, а то и полицейским приставам, чтобы получить возможность сносного существования… Де Лансальяк впился ногтями в подлокотники, боясь уверовать в невозможное. В то, что отец Антуан, сам того не подозревая, преподнес ему ценнейший из подарков.

Покровы ниспадали с тихим шелестом, живописно-кокетливо пядь за пядью открывая гибкое, нежно-смуглое тело. Когда Франсуа привстал, собравшееся в складки одеяние скользнуло вниз, оставшись лежать живописным ворохом пурпурной, белой и золотой ткани. Он поневоле затаил дыхание, как перед прыжком в холодную воду, ставя колени на колючий розовый ворох.

Боль воображаемая оказалась сильнее реальной, ее вполне можно было терпеть, главное - не смотреть на лицо д'Арнье, не задумываться, забыть о частом сопении возбужденного зверя над ухом. Франсуа неспешно раздвинул Шарлю колени - догадываясь, как ноют до отказа натянутые мускулы в попытках удержать тело в неустойчивой и неловкой позе. Было странно ожидать от находящегося в таком положении человека проявлений страсти - но все же Франсуа, наклонившись, провел языком по расслабленному члену любовника, неожиданно сильно и расчетливо укусив мягкую головку в попытке вынудить Шарля вскрикнуть от подлой выходки. Получилось - д'Арнье инстинктивно дернулся, честно раздирая спину в кровь на радость преосвященному, более того, вполне отчетливо чертыхнулся.

И, сам не желая того, разрушил начавшую возникать ауру порочной чувственности. Стоило Франсуа представить все происходящее со стороны, как его начинал разбирать истерический смех. Мистерия сгинула, остался балаганный фарс, в котором он не мог принимать участия - а если и мог, то не самым лучшим образом. Одна мысль о том, что он сейчас попытается овладеть Шарлем, казалась Франсуа бредом полоумного. Он чувствовал себя обессилевшим и отупевшим, игрушкой в чужих неловких руках. Все, что он пытался сейчас делать, получалось либо скверно, либо смешно. Актер уже начинал подумывать о том, что было бы куда проще, вздумай преподобный просто поставить его на четвереньки и вынудить ублажить свою дряхлеющую плоть.

Шарль следил за Франсуа, понимая, что тот уже на грани и вот-вот сорвется в панику. А, черт, неужели старый боров не видит, что требует выступления в совершенно несвойственном для месье Морана амплуа? Если бы у преосвященного достало ума не совмещать приятное с полезным и не превращать любовный акт в показательную экзекуцию, призванную поставить на место надменного отца Антуана, его эминенция мог бы получить незабываемое зрелище.

- Я хочу тебя поцеловать, - шепнул он Франсуа. - Давай, не бойся, ложись на меня...

- Я не боюсь, я... я не хочу! - у Франсуа достало смелости выпалить эту фразу, бросив ее за пределы светового круга. Он спрыгнул с кушетки, выпрямившись во весь свой невеликий рост, и удрученно взглянув на Шарля: - Прости меня. Я не могу. Я согласен выполнить свою часть уговора, но ты - ты не эта часть. Я не могу и не желаю, чтобы ему было плохо, - это было брошено уже в лицо начавшему закипать де Лансальяку. - Вы желали получить меня? Хорошо, получите. Прямо здесь и сейчас, как вам будет угодно. И все. Не более того.

- Франсуа, не надо... - болезненно поморщился Шарль, но слово было сказано, правила игры нарушены, и милейший месье Роже был настроен уже далеко не так благодушно, хотя все еще сдерживался.

- Да ты вдруг вздумал быть добреньким? - пальцы Лансальяка забегали по пуговкам сутаны, неловко выворачивая их из петель. - Похвально. Надеюсь, ты хорошо подумал, и Антуану приятно будет знать, что ты делаешь это ради него, а не ради пьесы... На колени. Рот открыл! - не дожидаясь, пока Франсуа самостоятельно опустится перед ним на пол, преосвященный больно рванул его вниз за плечо.

Одним из недостатков характера Франсуа Морана была и оставалась привычка сперва делать или говорить, следуя подсказкам не разума, но слишком порывистого сердца - а затем горько сожалеть о сделанном. Сейчас у него и времени на сожаления не оставалось: преосвященный сгреб его за плечо с такой силой, что Франсуа скривился и вскрикнул от боли - а спустя миг вскрикнул еще раз, ударившись коленями о паркетные плашки, едва не потеряв равновесия и взмахнув руками. С это точки зрения монсеньор де Лансальяк возвышался над ним живой горой, затянутой в шелк сутаны. Франсуа даже не понял толком, что произошло - его швырнули вниз, сгребли за волосы на затылке и ткнули лицом невесть куда, в смешение запаха духов и стареющего человеческого тела, в складки ткани и плоти, среди которых было невозможно тут же отыскать достоинство преосвященного. Голова и плечи Франсуа скрылись под подолом сутаны и колышущимся брюхом преосвященного, руки молодого актера беспомощно, вслепую, шарили по нему, то ли пытаясь откинуть плотный шелк, то ли намереваясь отыскать скромное достоинство прелата. Что бы там не твердил о своей решимости Франсуа, д'Арнье понимал, что актер фактически совершает насилие сам над собой, пытаясь переступить через брезгливость и гордость... Шарль скатился с кушетки, проклиная все на свете в таких выражениях, что смутился бы и каторжник, сел на полу, отчаянно дергая путы и осознавая, что это совершенно бесполезно.

К этому моменту Франсуа уже плохо осознавал происходящее, насмерть перепугавшись, одурев от бьющих в нос запахов духов и острого, звериного пота, оказавшись в темноте под накрывшим голову шелковым подолом. Может, если бы монсеньор де Лансальяк проявил к нему чуть больше внимания, постепенно проведя через всю процедуру, он сумел бы справиться с собой. Но сейчас он просто не понимал, что от него требуется, нелепо тычась головой и лицом невесть куда и слыша звучащий где-то далеко встревоженный крик Шарля. Он смутно помнил, что Шарль обещал позаботиться о нем, не покидать на произвол судьбы - но, похоже, на помощь д’Арнье можно было смело не рассчитывать.

Скорее по случайности, чем специально Франсуа наткнулся на предмет былой гордости тулузского преосвященного - во всяком случае, ощутил под слоем ткани некую возвышенность.

-Я вам говорил! - рявкнул Шарль. - Я же вас предупреждал - не торопите, не вмешивайтесь, а вы сами все испортили!

Де Лансальяк не без удивления взглянул на него - мирные переговоры при таких обстоятельствах были не в манере отца Антуана. От него можно было ожидать горделивого молчания или попытки разорвать глотку оппоненту.

- Оставьте нас ненадолго наедине, монсеньор, - немного тише предложил д'Арнье, - он неопытен, он не понимает, дайте ему еще шанс!

- У него было достаточно времени, чтобы понять, что от него требуется. А у тебя - чтобы растолковать ему все от и до! - огрызнулся монсеньор де Лансальяк, сделав полшага назад и ухватив за волосы наполовину сомлевший предмет разговора. - Только глянь, куда это годится?!

Преподобный был прав: голова Франсуа бессильно болталась из стороны в сторону, глаза закатились, он явно из последних сил удерживал вертикальное положение, даже сидя на полу.

- Он казался таким понимающим, таким очаровательным, но сейчас ведет себя как полная бестолочь! Де Лансальяк слегка встряхнул обмякшее тело. - Бесполезное и никчемное создание! Час тебе на все про все, но через час он должен перестать выкобениваться и вести себя, как шелковый!

Он оттолкнул Франсуа, и тот, все-таки не удержавшись, растянулся на полу.

Шарль злобно оскалился в сторону преосвященного, но от комментариев воздержался, вместо этого заверив архиепископа почти со своими обычными снисходительно - вежливыми интонациями:

- Мы ждем вас после часового антракта, монсеньор.

Дождавшись, пока раздраженный де Лансальяк выйдет, Шарль мягко окликнул:

- Франсуа?

- А? - вяло отозвался актер, даже не стараясь оторвать голову от пола. - Он ушел? Все пропало, да? Господи, что ж я за тряпка такая, никогда у меня ничего не получается... - он бесслезно хлюпнул носом, попытавшись сесть. Схватился за голову, раскачиваясь и причитая: - Все кончено, я пропал, ничего не получилооось...

- Для начала иди сюда и развяжи мне руки, чтобы я мог надавать тебе оплеух, - дернул окровавленными плечами Шарль. - Ну же, Франсуа, пошевеливайся, время идет!

- Время не имеет значения, - печально изрек Франсуа, подползая ближе и пытаясь развязать узел на золоченом шнуре. Шмыганье сменилось досадливым шипением: «Я ноготь сломааал! », «Оно не поддается! »

Шарль вполголоса выругался. Подействовало - Франсуа прекратил хныкать, задергал узелок сильнее и настойчивее, пока шнур не ослаб и не пополз вниз по запястьям д’Арнье. Кажется, маленький месье Моран воспринял его угрозу надавать оплеух всерьез - отшатнулся от получившего свободу Шарля, прикрывая лицо ладонями.

- Посмотри на меня, - потребовал Шарль. Поскольку Франсуа не торопился с этим, сам перехватил его за запястья и отвел руки прочь. - Прекрати хныкать. Отступать некуда, да и незачем - твоя пьеса почти у тебя в кармане. Думай о ней, а не обо мне! Что, я катался по колючкам исключительно ради того, чтобы потешить месье де Лансальяка?

- Я знаааю,- Франсуа даже нарочно не мог выбрать более неподходящего места и времени для того, чтобы удариться в панику и безнадежную истерику, - я знаю, что ты сделал это для меня, но я - я ничего не могуу, у меня не получииится... - убедившись, что бить его не станут, актер судорожно прижался к Шарлю, причитая: - Что, что мне теперь делать? Я думал, сумею довести дело до конца, но у меня не получается! Я боюсь, меня трясет об одной мысли о том, что он ко мне прикоснется! Шарль, что я наделал, что я натворил?..

Шарль обреченно вздохнул - очевидно, расхлебывать последствия своих необдуманных соглашений Франсуа великодушно предоставлял ему, как знатоку вкусов монсеньора.

- «Не могу, не получится»? Ты актер или хвост собачий?! - отец д’Арнье отцепил от себя Франсуа и требовательно заглянул ему в лицо. - Играй, Франсуа! Ты убедил сегодня себя и зал в том, что ты император, а теперь просто новая роль, только и всего!

- Я устал! - Франсуа обреченно закатил глаза. - Да, я актер, но я еще и живой человек вдобавок! Есть же огромная разница между тем, что происходит на сцене, и тем, что творится в обыденной жизни! Я могу сколько угодно быть императором в жестяной короне для зрителей, но здесь - здесь я никто и звать никак... - он задрожал, отводя взгляд. Шарль попытался сказать еще что-то, но Франсуа резко махнул в его сторону ладонью.

Ему понадобилось около десятков ударов сердца, чтобы собрать паникующие мысли и чувства в кучку. Д’Арнье очень вовремя напомнил ему о том, что ремесло превыше всего.

- Ладно. Хорошо, - уже более твердым голосом произнес месье Моран. - Рыдать бессмысленно, надо выкручиваться. Что... что мы можем сделать?

- Здесь есть несколько вариантов. Ты - меня, я - тебя, мы оба с преосвященным - что вызывает у тебя наименьшее сопротивление? - Шарль говорил почти деловито, будто речь шла о строительном подряде или закупке материалов для декораций будущего представления. Франсуа крепко зажмурился, пытаясь сообразить - что он окажется в силах вынести, не запаниковав в последний миг, не подведя д'Арнье и добившись того, ради чего он рискнул сунуться в смердящую откровенным безумием авантюру.

- Я тебя не смогу, - честно признался актер. - Лучше уж ты меня. И преподобный наверняка тоже желает получить лакомый кусочек моей задницы - хотя мне показалось, у него там давно все отсохло и в панталоны провалилось, - он нервно хихикнул.

- Возможно, он уповает на то, что ты сможешь заставить его вялый стручок цвести и плодоносить, - чуть улыбнулся Шарль и уже мягче продолжал: - Воздержись от резких движений и громких фраз, хорошо? Доверься мне. А преосвященный... пусть смотрит.

- Пусть смотрит, - эхом повторил Франсуа, пообещав: - Я не стану дергаться, вырваться и скандалить. Буду сидеть... или лежать, тихо, как мышь под метлой. Я буду слушаться, честно-честно, - он вздохнул, протянув руку и проведя ладонью по плечу Шарля. На пальцах остались размазанные следы крови, Франсуа машинально слизнул их, сочувственно спросив: - Больно? Может, скинуть к черту все колючки на пол, а?

- Пусть лежат, монсеньору нравится, а мы ведь делаем все, чтобы он был счастлив и доволен, - хмыкнул Шарль, - просто старайся так страстно метаться по постели, чтобы они свалились сами. И как только он войдет, извинись. Лучше на коленях и с поцелуем башмака.

- Ни за что! - мгновенно вспылил Франсуа. Вспомнив о данном миг назад обещании, зажал себе рот ладонью, глядя на Шарля несчастными и полными возмущения глазами. - Может, хватит с него, что я постою на коленях, умиленно на него взирая снизу вверх, а? Целовать чужие башмаки для меня как-то немножко чересчур... А тебе что, приходилось и это делать? Завидую твоей выдержке... - он потянулся, обнимая Шарля за шею, нежно и тихо пробормотав на ухо: - Спасибо, что не бросил меня. Признаю, я перетрусил и испугался. Что ж, вторая попытка, начинаем все заново...

- Башмак, Франсуа. Как Папе Римскому. В идеале - если ты не просто чмокнешь и шарахнешься прочь, но почтительно поцелуешь, а после с самым благодарным видом припадешь к нему щекой, будто это рака с мощами, - настойчиво повторил Шарль, обнимая его. - Знаешь что? Сыграй для него любимого песика, который не знает, как и благодарить хозяина за то, что тот надел на него ошейник.

- Я ведь не домашний четвероногий любимчик, - удрученно простонал Франсуа, зарываясь лицом в волосы Шарля, и почти искренне взмолившись: - О Боже, помоги мне. Хоть разочек, в виде большого-пребольшого одолжения. Я исправлюсь. Брошу пить и тискать девок, стану честным и праведным. Никогда в жизни больше не напишу ни строчки похабени. Потаскаю на себе ошейник, будь оно все неладно... Ох, давай начинать, что ли, а то я опять перепугаюсь.

Шарль чуть отстранил его от себя - ровно настолько, чтобы можно было пройтись губами по огорченной мордочке, от подбородка к скуле.

- Будешь, будешь. Возможно, эта похабень тебя прославит, так что не тревожь Господа по пустякам.

- У него и без меня полно хлопот, я понимаю, - Франсуа непроизвольно попытался продлить поцелуй, но д'Арнье решительно отодвинул его в сторону. В сердце опять шевельнулась холодная игла, но на сей раз Франсуа намеревался твердо держать себя в руках.

«Это представление. Это не я».

Он поднялся на ноги, присев на край кушетки - живая аллегория раскаяния и печали, понурившая голову под тяжестью осознания своих проступков. Подобрал розочку, покрутил в руках, невесело поинтересовался у Шарля:

- Так хорошо смотрится?

- Очень. Можно даже немножко поплакать, - отозвался Шарль в обычной язвительной манере, но потом сжалился, придвинулся по полу поближе, бережно погладил колени Франсуа. - Знаешь, что мы сделаем утром? Завалимся спать до самого обеда. Обнимемся и заснем, - он заглянул в несчастные глаза любовника. - А обед будет из трех десертов. И все они будут твои. М?

- Я не доживу до завтрашнего дня, - горестно вздохнул Франсуа. - Из четырех. Но без пирожных. Будем валяться в постели до самого вечера, а потом - любить друг друга, так долгооо-долгооо, ведь правда? - он понимал, что выдает мечты за действительность, но от подобных разговоров становилось легче на душе. - Все в порядке, Шарль. Со мной все в порядке. Если ты считаешь, что будет нелишним заплакать - хорошо, - он зажмурился, сморщил носик - и на длинных ресницах действительно повисли едва заметные мелкие капельки слез. - Зови священное чудовище, пусть получит свое представление.

Бегло чмокнув его в висок, Шарль ободряюще улыбнулся и вышел, чтобы через минуту вернуться снова с монсеньором Тулузским, оскорбленным в лучших намерениях и задетым в самых нежных чувствах.

- Ну? - вопросил разобиженный де Лансальяк. - Что скажете, месье Моран?

- Пожалуйста, простите меня, - интонации вышли именно такими, как надо - умоляюще-трепещущими, способными разжалобить самое каменное и черствое сердце. - Вы наделили меня своим доверием, а я оказался неспособен оправдать его. Пожалуйста, позвольте мне искупить свою вину. Пожалуйста, простите меня...

Франсуа соскользнул с кушетки, опустившись на пол. У него не хватило духу последовать совету Шарля и приложиться к башмаку преосвященного - но шелковый подол сутаны Франсуа облобызал с достаточным благоговением и почтением. И остался стоять, не решаясь поднять голову, съежившись в ожидании решения монсеньора Лансальяка.

Преосвященный сосредоточенно сопел несколько минут, показавшихся обоим молодым людям нестерпимо долгими, а потом махнул рукой:

- Ну как можно на вас, паршивцев, сердиться... Правда, он - прелесть, Антуан?

- Несомненно, - светски согласился д'Арнье. - Скажи «спасибо» его высокопреосвященству, Франсуа, будь вежлив.

- Спасибо, - проникновенно выдохнула «прелесть», подняв разлохмаченную голову и явив трогательно мерцающую на кончиках ресниц слезную капель. Стараясь не задумываться о грядущих муках совести и осознания того, какая милая и покладистая игрушка из него получилась. - Спасибо вам, мсье Роже. Я... я в вашем полном распоряжении.

Лансальяк притянул его к себе и крепко обнял пониже талии, вынудив Франсуа самым непристойным образом прижаться к своему паху. Актер прерывисто вздохнул: его обхватили слишком сильно и вдобавок настойчиво тискали за ягодицы. Франсуа упустил момент, когда Шарль вдруг оказался позади него, и испуганно встрепенулся, оказавшись зажатым между этими двумя внушительными господами. Ладони Шарля легли на плечи Франсуа, успокаивающе погладили:

- А сейчас Франсуа поможет вам, ваше преосвященство...

Де Лансальяк не стал возражать, когда Шарль взялся за узел атласного пояса на его сутане, лишь посетовал на уходящую молодость и резвость.

Сейчас, когда его ни к чему не принуждали, актер слегка успокоился и почти смирился с предстоящим. Кроме того, Шарль находился рядом, можно было дотронуться до него, получив в ответ молчаливый кивок, уверяющий в том, что бояться не стоит. Д'Арнье хорошо изучил нрав и требования своего покровителя, и Франсуа оставалось только следовать за ним, держась рядом и помогая по мере сил. Самым сложным было - не захихикать, глядя на разоблачающегося преосвященного, потому что единственный смешок окончательно бы все испортил, и никакие мольбы не смогли бы ничего исправить. Он старался, подставляясь под небрежно поглаживавшую руку с злосчастным аметистовым перстнем на пальце, отвечая на поцелуи - и облегченно переводя дух, когда его целовал Шарль, а не его покровитель.

В четыре руки они избавили Лансальяка от одежды - нагим архиепископ выглядел не так уж омерзительно, как опасался Франсуа. Руки - ноги у него были довольно крепкие, и, если бы не дряблый, обвисший, как у бабищи, живот, под которым почти не видать было небольшого члена, можно было бы сказать, что месье Роже недурно сохранился для своего почтенного возраста.

Правда, Франсуа никак не мог избавиться от мыслей о том, что это физически невозможно - попытаться вступить в плотскую связь с этим человеком. Дело было не в его сане, без штанов даже сам Папа Римский неотличим от простого смертного - но в дряблых складках обвисшей плоти, колышущемся брюхе и тяжелом, нездоровом дыхании. Если по сравнению с Шарлем д'Арнье Франсуа выглядел сущим подростком, но рядом с преосвященным он казался вылитым ребенком, способным сломаться от одного грубого прикосновения. Он поневоле старался держаться подальше от монсеньора де Лансальяка - хотя и понимал, что допускает ошибку, что будет лучше как можно чаще соприкасаться с ним и позволять ему дотрагиваться до себя. Его эминенции явно нравилось тискать свою добычу - юную, упругую, отчаянно старавшуюся скрыть смущение и сохранять на лице подобие нежной улыбки.

В какой-то миг де Лансальяк отстранил их обоих, повелительным жестом указав в сторону кушетки с розами, и грузно рухнул в жалобно пискнувшее кресло.

Шарль потянул Франсуа за собой, вполголоса произнеся:

- Помни, о чем мы говорили. Ложись, не бойся, по этим розам уже достаточно повалялись, чтобы они не слишком кололись.

Франсуа обреченно закатил глаза. Делать было нечего, и Шарль довольно-таки аккуратно уложил его спиной на цветы - влажные, смятые и словно бы вырезанные из жести. Сам д'Арнье прилег рядом на бок, приподнялся на локте - картинно обозначились мышцы под исчерченной кровавыми полосками кожей. Выудил из цветочной охапки розу, почти не пострадавшую от их возни, роскошную, махровую, и осторожно провел цветком от груди к паху Франсуа.

- С нее капает, она холодная! - возмущенным, но едва слышным шепотом пожаловался Франсуа, невольно ежась. Впрочем, когда он немного свыкся, прикосновение бархатисто-влажных лепестков показалось ему даже в чем-то приятным. Во всяком случае, неожиданным и неизведанным - так что он забросил руки за голову и осторожно выгнулся, показывая себя преосвященному. Соприкасаясь с человеческой кожей, роза то и дело теряла лепестки, прилипавшие то здесь, то там к телу Франсуа - а Шарль все продолжал свою неспешно-изысканную забаву... Франсуа догадался вскинуть и вытянуть ногу, когда цветок совершил долгое путешествие от его бедра до пальцев и вернулся обратно, задержавшись в междуножье и накрыв смирно лежавшее достоинство.

- Щекотно, - тихонько сообщил Франсуа. Сейчас ему удалось полностью расслабиться, забыв о колючих цветах под спиной и смирившись с тем, что де Лансальяк пожирает его плотоядным взглядом, ловя всякое движение, всякий вздох, всякое натяжение мышц под смуглой кожей. Д'Арнье едва сдержал вздох облегчения - Франсуа все же смог отрешиться от своих страхов и сосредоточиться на удовольствиях. Актер удивленно приподнял бровь, когда Шарль покачал перед его носом извлеченной из-под изголовья кушетки ниткой крупных перламутровых бус, которые небогатые мещанки любят выдавать за жемчуг.

- Зачем это? - покосившись в сторону преосвященного, Франсуа решил, что больше нет никакой необходимости разговаривать шепотом. Представление идет своим чередом, значит, зрители должны слышать реплики актеров. Он пальцем качнул связку, светло-розовые и серо-голубые шарики стукнулись друг о друга. - Всего лишь фальшивый жемчуг... - природа наделила месье Морана достаточным воображением, глаза Франсуа невольно расширились и потемнели. - Ой-ей... Шарль, она служит для того, для чего я подумал? Ее что... туда?

- Не угадал, - Шарль чмокнул его в кончик носа, немного потешаясь над смущением любовника, - те, что вкладывают «туда» - крупнее и реже нанизаны, не больше пяти штук. А пока ты будешь думать... - он сдвинулся к изножью, наклонился над ним и бережно, мимолетно касаясь губами и языком, принялся смахивать прилипшие к коже Франсуа бордовые лепестки.

- Ну я не знааю, скажи! - несколько нервно хихикнув, потребовал Франсуа. Верно истолковав намерения д'Арнье, и активно ерзая в попытках увернуться от щекочущих поцелуев, актер удачно столкнул на пол почти половину раздавленных и переломанных роз и вздохнул с облегчением: теперь кушетка стала куда более удобна для игр. Устроитель игрищ, его эминенция де Лансальяк, тоже вроде выглядел довольным - низко и глухо сопел, подавшись вперед и стараясь не упустить ни единой пикантной подробности. - Шарль, ну не мучай. Зачем эта штука?

Шарль ухмыльнулся.

- Помнишь, куда я собирался привесить тебе сережку? - полюбопытствовал он и, очевидно, на случай, если Франсуа не помнит, погладил нужное место кончиком пальца, одновременно позволяя жемчужной нитке соскользнуть ему в пах. - Ну-ка примерь.

Пригоршня гладких и холодных шариков скатилась по разгоряченной коже вниз, Франсуа замер - приподнявшись на локтях, приоткрыв рот, втягивая воздух быстрыми, частыми глотками. Моргая и неотрывно следя за тем, как пальцы Шарля приподнимают низку фальшивых жемчужин и начинают вить из нее спираль - спираль вокруг его наполовину приподнявшегося достоинства. Парочку последних жемчужин д'Арнье втиснул меж складками плоти вокруг головки, проделав это столь быстро и ловко, что Франсуа не успел почувствовать боли и испугаться, но испытав безграничное удивление и пробуждающееся сладкое, горячее томление под сердцем и в самом низу живота. Бусины чуть слышно соударялись, когда актер дышал или вздрагивал.

Шарль с явным удовлетворением полюбовался содеянным, рассеянно потираясь щекой о согнутое колено Франсуа, а потом принялся томительно-нежно покусывать его за внутреннюю сторону бедра. Лансальяк засопел, как кузнечный мех, подлокотники кресла отчетливо захрустели в его пальцах - очевидно, преосвященный боролся с соблазном вмешаться.

Франсуа бросило сперва в холод - ощутимый, такой, что даже онемели кончики пальцев на руках и ногах - сменившийся удушающим жаром и полнейшим нежеланием шевелиться. Он не упал, но неловко шлепнулся на спину, запрокинув голову и проводя языком по пересохшим губам. Жемчужины едва заметно перекатывались под кожей, терлись круглыми, неуловимо шероховатыми бочками об нее изнутри, в том нежном и почти недоступном местечке, куда прежде не попадали ни человеческие пальцы, ни какие-либо вещи. Это оказалось даже не восхитительно - это было безумно, Франсуа боялся шелохнуться или вздохнуть лишний раз, лишь бы не утратить это ощущение своей полной оторванности от мира, это возбуждение и обжигающе-нежные следы поцелуев-укусов д'Арнье. Он и не знал, что его можно довести до такого состояния - не всепожирающей похоти, как после пирожных со своеобразной начинкой, но полнейшей расслабленности всех чувств и мышц. Ощущения сосредоточились только в кончике поднявшегося столбиком достоинства и там, где кожи касались губы Шарля.

Д’Арнье этого показалось недостаточно. Он ногтем втолкнул под напряженные складки плоти еще один шарик. Затянул низку, заставив ее упруго обвить живую колонну и чуть погрузиться в плоть, и потянул - туда-сюда.

Франсуа взвыл. Не от боли, от яркой вспышки неизведанного удовольствия. Шарль трогал его языком между витками мерцающих бусин, коротко, вопросительно - что будет, если я сделаю так? Или вот так? Достоинство д’Арнье уже пришло в состояние готовности, напоминая о своих нуждах, когда Шарль невольно терся о складки свисающего с постели покрывала.

Сохранять неподвижность и далее оказалось невозможно. Франсуа заметался, перекатывая голову по хрустящему вороху роз, не обращая внимания на запутавшиеся в волосах листья и лепестки, и судорожно вскрикивая, точно подстреленная влет птица. Нитка бусин то натягивалась так, что врезалась в кожу и из глаз брызгали невольные слезы, то неощутимо обмякала, вызывая приливы крови, от которых шумело в ушах. Усталость больше не имела значения, Шарль довел его до состояния легкой невменяемости, и Франсуа вертелся на скользком и влажном шелке, царапая его ногтями, поскуливая и то вжимаясь спиной и задиком в мягкость кушетки, то рывком приподнимаясь навстречу так горячо мучившему его языку д'Арнье. Когда он прогнулся в очередной раз, то был пойман - широкие ладони Шарля подхватили его под ягодицы, не позволяя опуститься обратно на кушетку. Пальцы раскрыли расселину между ягодицами, нащупывая заветную дырочку, и Шарль стал ласкать его языком уже там, удерживая трепещущее тело на весу.

У Франсуа достало сдержанности, чтобы не заверещать в голос, но ограничиться судорожным, долгим и прерывистым стоном. Он замер в неудобном положении, дрожа от сдвоенного наслаждения - доставляемого языком Шарля и непристойно-нежным перекатыванием бусинок жемчуга под кожей, изнемогая и тая, чувствуя, как растекается лужицей сахарного сиропа. Шарль подталкивал его то вверх, то вниз, всякий раз вонзаясь в ноющую дырочку языком и насаживая его на себя, царя над его беспомощностью и желаниями. Франсуа был уверен, что сладостная пытка длилась долго, очень долго - пока он не начал сбивчиво и жалобно умолять о передышке, о крохотной передышке с возможностью перевести дух - но ему этого не позволили. Шарль сгреб его в охапку, без труда переворачивая и ставя на четвереньки посреди разворошенного ложа. Вталкивая в увлажненное слюной отверстие нечто твердое, холодно-каменное и ребристое.

- Мне... дай мне! - восхищенный, сдавленный шепот исходил из уст монсеньора Тулузского, у которого не хватало ни терпения, ни дыхания на то, чтобы высказаться более внятно. И то сказать, его пожелание было немудрено понять - преосвященный желал лично орудовать игрушкой, заполнившей сладкую дырочку падшего ангела, раз жесткая природа отказывала ему в удовольствии воткнуть туда его собственное орудие.

Франсуа смутно осознавал, что вокруг него происходит некое перемещение, что ласкающая рука, властно распоряжавшаяся так мучительно и глубоко погрузившейся в его тело твердо-холодным предметом, сменилась. Толчки стали более сильными и настойчивыми, обдирая и безжалостно терзая нежную кожицу внутри, вынуждая вертеть бедрами и вскрикивать. Ладони гладили его по лицу и плечам, успокаивая, безмолвно убеждая расслабиться и потерпеть, и задыхающийся, хриплый голос над головой велел:

- Шарль, дай ему... Давай-давай, у него ведь такой сладкий ротик, верно?..

Сильные пальцы провели по лицу Франсуа, оттянули нижнюю губу, чуть надавили под челюстью, вынуждая открыть рот. Штуковина между ягодиц безостановочно ходила туда-сюда, как взбивающий масло поршень, Франсуа чувствовал трущуюся о его задик горячую плоть - обильную, тяжело колыхавшуюся и податливо-мягкую. Лежавшая на затылке ладонь чуть надавила, меж приоткрытых, воспаленных губ протиснулось внушительных размеров навершие живого копья. Франсуа подавился и закашлялся, невольно языком пытаясь вытолкнуть чужеродный предмет, но пригибавшая его голову ладонь не позволяла отстраниться.

Лансальяк, расчувствовавшись, принялся целовать мокрую от испарины спину Франсуа - что за маленькое сокровище этот месье Моран! - и одновременно продолжал безостановочно насаживать его на искусственный член, упиваясь видом растянутого отверстия и выпяченной попки, вилявшей в тщетных попытках сорваться с внушительной штуковины, а если чуть вытянуть шею и податься вперед, то можно даже рассмотреть, как достоинство Шарля входит в припухшие губы юноши, такого невинного, несмотря на два фаллоса, живой и каменный, заполнявшие его с двух сторон.

При всем желании Франсуа не смог бы сейчас сделать для Шарля что-либо толковое, но от него этого и не требовалось - достаточно было лишь приподнимать и опускать голову, давясь, задыхаясь и демонстрируя преосвященному, что его повеление старательно исполняется. Шарль и сам незаметно удерживал его от попыток взять поглубже, придерживая за подбородок и порой чуть отодвигая в сторону. От перемешавшихся и слившихся воедино возбуждения, беспомощности и боли у Франсуа опять потекли слезы - не поддельные, являвшиеся силой упражнений, но настоящие, безостановочно катившиеся по щекам. Иногда Шарль вытирал их, но они катились снова и снова.

Франсуа казалось, что его задница превратилась в ободранное и ошкуренное мясо, кровоточащее каждой жилкой.. Де Лансальяку это показалось недостаточным: Франсуа рывком раздвинули ноги, аж до хруста в копчике, и, не особо церемонясь, раздвинули половинки ягодиц, точно разломили спелый плод.

Если бы месье Моран знал, что у архиепископа Тулузы последний раз естественным образом вставало лет пятнадцать тому, он был бы даже польщен. Но Франсуа не испытал ничего, кроме мгновенного облегчения, когда из его многострадальной задницы вынули холодную каменную игрушку, и дичайшего разочарования, когда на ее место принялись заталкивать мужскую снасть - спасибо, хоть живую и теплую. Франсуа бросил снизу вверх умоляющий взгляд на Шарля, безмолвно жалуясь на такое обращение - ну хоть ты меня пожалей! - и д'Арнье нежно погладил его по щеке, подался назад, освобождая его рот от своего присутствия, пока преосвященный вдохновенно копошился, не замечая ничего вокруг. Франсуа воспользовался передышкой, чтобы со всхлипом втянуть воздух - де Лансальяк куда увереннее действовал игрушкой, сейчас же ритм стал рваным, и оттого было еще неприятнее.

Преосвященный дергал молодого человека туда-сюда, порой с силой прижимая к колыхавшемуся чреву и впиваясь пальцами в бедра с такой яростью, что к завтрашнему утру Франсуа ожидала целая россыпь синяков и мелких царапин. Он пытался уступать навязанному ритму, следовать ему, всхлипывая, подвывая и постанывая - и молча благодаря Шарля за милосердие и поддержку, за то, что тот продолжал удерживать его, смягчая толчки, не позволяя проехаться лицом по чудом уцелевшим розам. Лансальяк урчал, одышливо пыхтел, поддавая тяжелым и обширным задом, вбиваясь в покоренную расщелину и явно намереваясь получить от явленного ему чуда все возможное удовольствие. Ободряюще похлопывая Франсуа по ягодицам и спине, преподобный все подгонял и подгонял своего конька - пока наконец с низким, горловым урчанием не излился в него, совершив напоследок несколько могучих, судорожных рывков. От которых Франсуа окончательно потерял равновесие и упал, ткнувшись головой в колени Шарля, мелко и часто вздрагивая.

Несколько мгновений де Лансальяк все еще нависал над ним в нелепой позе, и на лице его было написано такое блаженство, такой неподдельный восторг, будто он только что не совершил акт содомии, а получил известие об отмене Судного Дня.

- Мальчик мой, - дрожащим голосом промямлил его эминенция, - мальчик... мой... чудо...

- Восхвалим Господа, - едко отозвался Шарль, - а теперь слезьте с него, не видите - ему худо!

Словно в подтверждение его слов Франсуа нелепо дернулся, надсадно перхая и словно пытаясь вытолкнуть что-то, застрявшее в горле - и едва успел свеситься с края кушетки, расставшись со своим скудным ужином и выплеснув его прямо на груду одежды. Судя по темно-алому цвету измаранного шелка - на сутану его преосвященства.

Впрочем, де Лансальяк наверняка простил бы сейчас юному актеру даже попытку облегчиться по-малому прямо в туфли преподобного.

Шарль осуждающе покачал головой, глядя на расплывающуюся в совершенно идиотской улыбке физиономию преосвященного:

- Не пойти ли вам отдохнуть, святой отец? Кажется, на сегодня достаточно - и вам, и ему.

«Мне так точно достаточно», - Франсуа остался лежать неподвижно, подсунув кулак под голову и безучастно глядя куда-то перед собой. Во рту расплывался прогоркло-медный вкус, в заднице при малейшем движении словно проворачивали острый штырь - и поддерживало его только соображение о том, что сделка выполнена и договор исполнен. Пьеса принадлежит ему.

- Позаботься о нем, - распорядился архиепископ, не находя в себе сил оторвать взгляд от совершившего невозможное юноши. Нет, нет и нет, месье Моран больше не будет паясничать на сцене и побираться по благотворителям, теперь монсеньор Тулузский окончательно укрепился в своем желании заполучить его в свое личное и безраздельное пользование. Но, если для того, чтобы добиться послушания Франсуа Морана, достаточно всего лишь пары пощечин, то с Антуаном д'Арнье так просто не сладить. Великодушная мысль о том, что духовное дитя и преданный викарий тоже причастен к сегодняшнему великому событию, истаяла, как снег на солнце. - Помоги ему… одеться. Гости ждут.

- Вы намерены вернуться к гостям? - не поверил услышанному д'Арнье. - В таком… в таком состоянии?

- А что необычного в моем состоянии? - преподобный дернул шнур, вызывая прислугу. Привычную ко всему, знающую свое дело, вышколенную и не задающую лишних вопросов. - И, если на то пошло, в состоянии месье Морана? Твоими стараниями оно стало для него донельзя привычным - что ж, я благодарен тебе за это, сын мой. Ты отлично знаешь, что бриллианты для огранки сперва доверяют подмастерью - и лишь затем за них берется мастер. Признаю, ты был хорошим наставником, но… - де Лансальяк неопределенно повел рукой. - Если хочешь оказать месье Морану последнюю услугу, помоги ему привести себя в порядок и сопроводи в приемный зал. Там вроде бы затевались танцы, думаю, ему захочется принять участие в этой грешной забаве. И он будет просто счастлив, когда ты объявишь о том, что авторство столь понравившейся моим друзьям пьесы принадлежало не мне, а месье Морану. Ну же, Антуан. Не стой столбом, - монсеньор на удивление проворно для столь грузного человека нырнул в приготовленную для него свежую сутану. - Или ты оглох?

- Позволю себе заметить, что я не совсем уловил… смысл намерений вашей эминенции, - д'Арнье непроизвольно напрягся, чувствуя, что теряет опору под ногами. Франсуа приподнялся с осыпанной цветами кушетки, тяжело поворачивая голову туда-сюда, не понимая, что происходит.

- А тебе это и необязательно, - выцветшие серые глаза бестрепетно взглянули в разъяренные синие. - Я полагаю, сын мой, что ты засиделся в Тулузе, и оттого изрядно утратил в умственной живости. Завтра с утра ты отправляешься в Бордо - в тамошних монастырях давно нужно навести порядок, они совсем распустились. Присваивают вклады новообращенных, переписывают на себя завещания, забывают делиться доходами с епархией. Разберись и пресеки. И, кстати, если быстро управишься, можешь наведаться в родные края. Тебе там наверняка будут рады. И, Антуан… - преосвященный с неподдельной горестью вздохнул, - прежде чем открыть рот, подумай - стоит ли оно того? Мне будет невыразимо жаль расстаться с тобой. Сознавать, что твоя многообещающая карьера закончится в глухой горной деревушке, где всего населения - девять стариков, одна дряхлая старуха, две коровы и кошка. А все из-за какого-то мальчишки, - де Лансальяк развернулся в сторону Франсуа: - Никак вы умираете, месье Моран? У меня есть надежное средство вернуть вас к жизни. Пятьсот ливров ежемесячно - не в руки, иначе вы мгновенно их растратите, но на счет в солидном банке, с листом на предъявителя. И вдобавок - сколько угодно мелочи на ежедневные расходы. Стол, кров, пристойная одежда, библиотека, экипаж, возможность сочинять. Что, передумали отправляться на тот свет?

Ошарашенный Франсуа взглянул на Шарля. Предложение было по-королевски щедрым. Но…

«Девка, задирающая юбки в подворотне за два су - шлюха. Дама, берущая пятьсот ливров за визит - известная и уважаемая куртизанка... Кто ты, Франсуа Моран? Что ты такое? »

Актер не знал, что ответить. Он надеялся на подсказку, но Шарль д'Арнье молча стоял, по-бычьи склонив голову и тяжело дыша.

«Шарль, ты ведь купил меня. Мимоходом, ради забавы. Провести со случайным знакомым единственную ночь, утолить похоть и наутро выкинуть меня из головы. Но я что-то зацепил в тебе, а ты - во мне. Я люблю тебя, Шарль, но… Ты священник, я актер, между нами не может быть ничего общего, кроме разделенной постели. Ты научил меня, как преодолевать самого себя - и мне нужно жить дальше. Господи, как же я ненавижу себя самого».

- Месье Моран! - чуть повысил голос архиепископ. - Довольно изображать спящую красавицу на ложе из роз. Мои гости желают видеть вас. Я желаю получить ответ - и отец Антуан тоже желает, скоро все зубы сотрет до десен, скрипя ими.

«Какие острые шипы у моих роз… Вонзающиеся прямо в сердце».

Конец акта первого. Занавес. Продолжение следует.